По следам Короткевича...

                – Написать любовный роман по следам Короткевича... Почему бы и нет? Надо попробовать. Кто сказал, что «любовь – зубная боль в сердце»? Ах да, Гейне.  А показалось – сама придумала. «Черный замок Ольшанский» начинается с описания героев. Будем считать, что подражать классикам – небольшой грех. Раз уж пришла «зубная тема», пусть Она будет юным стоматологом в коротеньком медицинском халатике с выразительными карими глазами…
                – Нет, это уже сто раз было. Стоматологом будет Он. Средний рост, косая сажень в плечах и волосатые руки.
                – Не люблю волосатые руки.
                – Ничего, терпи. Влюбляться, между прочим, не тебе предстоит. Помнишь, последний раз к стоматологу ходила? Вот и прототип.
                – Ладно, а она пусть будет художником-реставратором.
                – Можно подумать, ты что-нибудь знаешь о художниках – реставраторах.
                – Я и про стоматологов ничего не знаю. И даже про любовь…
                – Ну, про любовь никто ничего не знает, здесь все равны.

                ***

                Конструктор на пенсии, по совместительству начинающий писатель, Нина Петровна сидела перед чистым экраном монитора и разговаривала сама с собой.
                Где-то далеко на заснеженной трассе вела машину ее дочь. Нина Петровна до дрожи в сердце волновалась за нее, но старательно пыталась отвлечься, думая о чем угодно, только не о том единственном, о чем могла сейчас думать. 
                Собственно, причин волноваться не было: дочка давно уверенно водила машину, подвывающая снежная вьюга была за окном Нины Петровны, и совершенно неизвестно, какая погода сейчас там, где дочка едет. Все это Нина Петровна прекрасно понимала, но изменить себя не могла: она всегда волновалась за тех, кого любила, а они, зная эту черту, подтрунивали над ней.

               
                ***

                Так, с героями определились, теперь место действия – Гольшаны, белорусская деревня на левом берегу реки Гольшанки. Для тех, кто там не был: две улицы, на их пересечении – площадь с торговыми рядами. Справа францисканский костел и бывший монастырь, слева двухэтажные желтые здания: сельсовет, клуб, магазин. Перед ними огромный валун: памятник Софье Гольшанской, юной жене короля Польши Ягайло, уроженке Гольшан, ставшей родоначальницей династии Ягеллонов.

                Тут же кафе «Замок». За столиком у окна двое. Темноволосая девушка в фирменных джинсах и розовой байке с надписью на английском: «Я всегда согласна сама с собой» и молодой человек постарше в темном свитере. Высокий лоб на его длинном лице плавно перетекает в залысины, тонкий аристократический нос покраснел от насморка, руки непрестанно что-то крутят: то салфетку, то нож или вилку. 
                – Не ожидала, Олег, что приедешь.
                – Я тоже. Сел в машину и только на половине пути сообразил, куда еду. Почему-то думал, ты обрадуешься. Нет?
                Рита пожимает плечами. Ведь договорились, что расстались окончательно и бесповоротно.
                – Расскажи про Костел. Ты в нем работаешь?
                Нет, в соседней деревне. Просто здесь жить удобнее и магазин есть.
                Девушка вздохнула: разговаривать не хотелось, но продолжила тоном опытного экскурсовода:
                – В 1618 году Павел Стефан Сапега, подканцлер Великого княжества Литовского, пригласил в свое родовое имение Гольшаны монахов-францисканцев. Для монастыря был построен жилой корпус, а на фундаменте бывшего кальвинистского собора – монастырская церковь, освященная в честь Иоанна Крестителя. В семидесятых годах восемнадцатого века церковь монастыря разобрали почти до основания и построили храм в стиле барокко. С Костелом связана легенда о Белой Панне, самом знаменитом привидении Беларуси, но ты, наверное, ее знаешь? Ее все знают.
                – Та, о которой писал Короткевич?
                – Вообще-то Короткевич всячески открещивался от Гольшанских привидений, – грустно засмеялась Рита.
                Мгновенно откликнувшись на смех девушки, посветлело лицо Олега, в глазах мелькнула надежда.
                Негромко играла музыка, потрескивал огонь в камине, бросая отблески на стены, украшенные гравюрами. То, что они были единственными посетителями кафе, не смущало, а делало этот небольшой зал уютным.
                – Павлу Сапеге не везло в личной жизни: три жены умерли совсем молодыми, хотя деспотом семейным он вроде не был. Первая жена умерла вскоре после свадьбы. Павел даже собрался уйти в монастырь, но решил сначала съездить паломником в Рим и, получив там аудиенцию у папы Климента VIII, передумал. Вторая жена после тринадцати лет совместной жизни умерла, оставив Павлу трех дочек. В 1618 году – третья свадьба. Быть может, поэтому было так важно закончить строительство монастырской церкви к определенной дате. Строители не успевали, Павел обещал большое вознаграждение, но одна стена, несмотря на все усилия, раз за разом рушилась. Кто-то подсказал: надо принести тайную жертву.  Решили, что это будет жена строителя, которая первая принесет мужу обед.

                – Отблагодарить решили таким способом, – съехидничала Рита, на мгновение выходя из образа экскурсовода. – Среди рабочих был молодой парень, который только что женился, и, конечно же, именно его счастливая и влюбленная жена, прибежала первой. Дальше – понятно. Ее и замуровали. В течение многих веков бродит по монастырю неприкаянная душа молодой женщины, пугает по ночам, шуршит чем-то, вздыхает, стонет.

                Девушка официантка в форменном фартучке с бейджиком «Янина» принесла мачанку с блинами.
                – Послушай, но ведь этого не может быть, – Олег макнул блин в густой мясной соус и даже зажмурился. – Вкусно то как. Я такую настоящую мачанку только в детстве у бабушки в деревне ел. Семнадцатый век, христианская церковь, и вдруг жертвоприношения. Кто это выдумал?
                – Ну, белорусы всегда оставались немножко язычниками. А кто выдумал? Не знаю, здесь все так говорят. И ночевать в башне призраков, как ее прозвали, отказываются.
                – Глупости. Хочешь, переночую?
                – А жене что скажешь?
                – Правду. Что жить без тебя не могу. Если переночую в этой вашей дурацкой башне, поверишь?
                «Вообще-то это идея, – мелькнула мысль, – не бросать же его на улице, а к себе – не хочу звать. Не хочу, и все». Вопреки тому, что было написано на байке, Рита совсем не была согласна сама с собой, но и признаваться в этом не собиралась.
                – Может, крамбамбулю хотите? – опять подошла симпатичная официантка.
                – Что это?
                – Настойка на меде и пряностях.
                – Спасибо, мне лучше кофе, - покачала головой Рита.
                – Я, пожалуй, попробую, – оживился Олег, – простыл немного, а если ночевать в башне…
                На кухне Янина подошла к мальчишке – повару, шепнула:
                – Еще один искатель привидений явился. В башне ночевать собирается.
                – Сделаем, – деловито кивнул повар, – а то что-то совсем мало народу приезжать стало, мертвый сезон, надо поднимать рейтинг.

               
                ***

                С суперобложки на Нину Петровну смотрит Короткевич и насмешливо улыбается:
                – Что, нелегок хлеб романиста?
                А Нина Петровна вспоминает свое первое знакомство с его произведениями. В молодости она читала постоянно, в любую свободную минуту не выпуская книгу из рук. Дурная привычка есть и читать, не контролируемая мамой, особенно развилась в аспирантском общежитии. Вот и тогда: прибежала пообедать, пожарила яичницу на сале (знала бы мама, что дочка - привереда не крутит больше носом при виде сала) и начала шарить глазами по книжным полкам. Вроде все читано. Ага, вот у соседки по комнате новая книжка. Владимир Короткевич «Дзікае паляванне Караля Стаха». На белорусском? Ну и пусть, когда говорят - почти все понятно…
Оказалось, все - да не совсем все.
                Первое смутившее слово: «сцяна». Почему главные герои постоянно крутятся возле какой-то сцены? Откуда она вообще, эта сцена взялась? После того, как на кухне задала вопрос первому, кто попался на глаза, хохотал весь этаж. Согнувшиеся от смеха в три погибели филологи, утирая глаза кулаками, объясняли: «Не сцена это – стена». Потом оказалось, что «твар» - это вовсе даже не тварь, а симпатичное личико восемнадцатилетней героини романа, «апошняй з Яноўскіх».
                Кажется, Нина Петровна в этот день больше и в институт не пошла. Все звучало в голове: «Раман у дваццатым калене - выходзь! Помста! Апошняя помста!» Странно, но на русском это получалось как-то спокойно и совсем не страшно: «Роман в двадцатом колене – выходи! Месть! Последняя месть!» Нет, на русском – не будоражило, а на белорусском слова казались более древними, что ли, более истинными…

                Нина Петровна берет в руки «Чорны замак Альшанскі». Старое издание. Бумага желтая, газетная, но очень красивая обложка с коричневым замком на фоне голубого неба, фигурой черного монаха, старинным гербом. В памяти всплывает: муж купил книгу и уехал в командировку. Они с только что родившейся дочкой остались вдвоем в десятиметровой комнатке семейного общежития. Глубокая ночь, наконец все дела завершены, но как же лечь, даже не открыв книгу? Открывает - и уже до утра.
                Главный герой романа наконец нашел едва различимые точки над буквами в заветной книге, вытащил из-под корешка длинную желтую ленту пергамента, пытается расшифровать… Как подробно написано. Казалось бы, можно просто: то-то и то-то, а в романе – чувствуешь, как бьется мысль, решая задачу, заданную кем-то жестоким несколько веков назад. Вот странно: обрывки слов, совсем непонятные фразы, но Нина Петровна, тогда еще Нина, по ним чувствует, как зол и коварен автор послания из дальних веков: «Лобнае месца вiдочнае, а не знойдзеш, бо замазана пад скляпеннем гэтым». 
                Страшно-то как, господи. По правде говоря, Нина и тогда с трудом читала на белорусском, но именно от этого текст казался еще более загадочным и мрачным. Как и герой Короткевича, она не умом, а «скурай адчувала гэта». В общежитии тишина, какой, пожалуй, никогда и не было, за окном почему-то совершенно темно, фонари, что ли погасли? И ни луны, ни звезд. Единственное, что может защитить – это теплый комочек, который беззаботно посапывает рядом. Нина вынимает дочку из колыбельки, крепко прижимает к груди и читает, читает…

               
                ***

                В одной из комнат бывшего монастыря, ставшего музеем, Олег выключил свет, лег на диван, прислушался. Хоть и снабдили его теплым одеялом, внутренний холод пробирал до костей. Подумал: «Наверное, температура поднимается, надо было хоть какое-нибудь жаропонижающее попросить у Риты». Послышался сильный скрежет, что-то надавило на плечи так, что не было сил приподняться, жалобный стон чуть не разорвал сердце. И стук: то сильнее, то слабее. В окно, в дверь… Вроде потолок стал опускаться…
                Надо уйти с дивана, иначе потолок неминуемо раздавит его… Не хватает воздуха… А в окне… Вот она, Белая Панна, вот… Из последних сил рванулся к окну, распахнул: «Пусть уж лучше влетает эта Белая Панна, чем так…», – и отступил в недоумении: в окно влезла Рита. Растрепавшиеся волосы, расцарапанные руки, куртка в грязи…
                Рита прижалась к его груди, зарыдала:
                – Я стучу, стучу, а ты все не открываешь. Мне так страшно стало. Полезла по водосточной трубе, потянулась к окну, я бы, наверное, сорвалась, если бы ты окно не открыл…
                – Ну, что ты, что ты, – как маленькую гладил по голове, успокаивал.
                – Видишь же, жив я. Ты сядь на диван, посиди, – Олег почувствовал, что у самого подгибаются ноги, нет сил стоять.

                Обнял Риту за плечи, прижал к себе и то ли впал в беспамятство, то ли заснул. Под утро померещилось, что кто-то рядом стоит, трогает за плечо. Лицо паренька знакомым показалось, вроде мельком в кафе видел, но во сне сразу понял: это он и есть, тот молодой строитель, жену которого замуровали.
                – Как же ты мог? Любил же…
                – Да не мог я, конечно, не мог. Спрятал Янинку, а вместо нее корову замуровал. Корову тоже жалко – исхудала крепко за зиму, но еще вполне подняться могла, может, и молоко дала бы. Но если уж жертвовать… да ничего, видишь, сколько стояло, только сейчас трещина и пошла.
                Парень кивнул на расширяющуюся трещину в стене и посоветовал:
                – Ты, это, не задерживайся тут с девушкой, а то, не ровен час, рухнет потолок, вытаскивай вас потом из-под обломков.
                Олег встряхнул головой, хотел пошевелиться, но что-то мешало; открыв глаза увидел: головка Риты лежит на его плече и больше никого рядом нет.
                – Воробушек мой, просыпайся…

               
                ***

                Нина Петровна включила телевизор. Девушка в коротенькой юбочке, стоя у карты Беларуси, обещала южный антициклон с обильными осадками и сильным ветром в ночь с четверга на пятницу. Только этого еще не хватало! Хоть бы уж дочка скорее позвонила, что доехала.

                Со взрослыми дочками всегда трудно. У них два состояния: любовь счастливая и любовь несчастная. В первом случае они долго-долго шепчутся по телефону, спрятавшись в туалете, потом исчезают из дома, и маме остается только просиживать ночи у окна, ожидая, когда же наконец прогромыхает и остановится лифт, хлопнет входная дверь.  Во втором случае дочка хоть и сидит дома, но страдает, взрывается из-за самого невинного вопроса и поговорить с ней совершенно невозможно. Разве что мама случайно услышит, как дочь горячо на что-то жалуется по телефону подругам, мгновенно умолкая при ее появлении.  Справедливости ради надо сказать, что существует и третий очень коротенький промежуток, когда одна любовь уже отошла, а следующая еще не заняла свое место. Вот тут дочка готова всем делиться с мамой, посмеиваться над бывшими кавалерами, убирать, готовить обед, и вообще, делать все, что делают идеальные дети, которые вряд ли существуют в природе.
                В один такой счастливый третий промежуток и родилась у дочки мысль: съездить на машине в Гольшаны.
                Да, конечно, да. Нина Петровна была готова ехать хоть на край света, лишь бы побыть несколько часов вместе, всей семьей.
                Старенький «Оппель» весело трещал по дороге, дочка с папой вспоминали исторические факты и даты, связанные с Гольшанами, щебетала о чем-то младшая дочь, пока далекая от любовных переживаний, только Нина Петровна пристально смотрела на дорогу. Часть трассы на Вильнюс была перекрыта из-за ремонта, объезжать пришлось по неширокой очень извилистой живописной дороге, и Нина Петровна, вжавшись в кресло, каждую минуту ожидала, что из-за поворота вылетит встречная машина.
                Через два часа они оказались на очень нетипичной, больше похожей на городскую, чем на деревенскую, старинной рыночной площади, на которой красовался костел XVII века (правда, примыкающий к нему жилой корпус монастыря представлял собой грустную картину) и бывшие торговые ряды с магазином, кафе, гостиницей. Прошли чуть дальше – православная Свято-Георгиевская церковь, построенная в 1901 году, придорожная каплица с деревянной скульптурой XVIII века, сохранившееся деревянное здание, в котором «за польскім часам» располагалась гмина (сельсовет). Удивили старинные еврейские домики, расположенные очень близко друг к другу и обращенные фасадом на улицу. Окна в них чередовались с высокими тяжелыми дверями на массивных завесах. Рядом со спутниковыми тарелками – антеннами эти двери казались полномочными представителями времени.
                И, наконец, замок. Вернее, то, что осталось от былого величия его: часть каплицы – часовни, возвышающейся в середине одного из корпусов, арка-брама – единственный въезд во двор. На фоне сумрачного неба пламенел красно-коричневый кирпич, а частично сохранившиеся своды поражали своими линиями. Восторженные девчонки лазили по руинам, фотографировались, не обращая внимания на все ниже опускающиеся тучи, и лишь когда ливень припустил сплошной стеной, бросились назад к машине.
                Дождь словно веселый барабанщик выстукивал на стеклах автомобиля какую-то одному ему известную мелодию, лужи вскипали огромными пузырями, а они, промокшие до ниточки, ели сваренные «в мешочек» яйца, закусывали хрустящими колючими огурцами и запивали чаем из термоса.
                Почему-то именно это запомнилось минутой счастья, а не развалины замка. Память вообще – странная штука.

               
                ***

                Рита с Олегом попытались выйти из монастырской Башни привидений и с удивлением обнаружили, что дверь не открывается. Олег нажал на дверь раз, другой, навалился плечом, за дверью раздался какой-то шаркающий звук.
                – Зараз, зараз, – произнес певучий голос из-за двери, – пачакайце трошкi.
                Спустя несколько минут дверь распахнулась.
                То, что еще вчера вечером было скучно-серым, поражало белизной, такой яркой, что сразу заболели глаза. За ночь кто-то набросил на деревню огромное снежное одеяло, накрывшее дома, деревья, дороги. Впрочем, о дорогах говорить не приходилось: снег почти подступал к окнам домов, и лишь тоненькие глубокие тропинки вели от одного дома к другому. Белые хлопья продолжали медленно опускаться на землю, словно художнику все еще не хватало последнего мазка для завершения сказочной картины.
                Возле дверей стояла женщина мощного телосложения в ватнике с лопатой в руках.
                – Доброе утро, Франтишка Петровна, – поздоровалась Рита, – что творится!
                – Белая Панна лютует. Кому-то этой ночью, наверное, удалось избежать ее горячих объятий, – легко перешла на русский собеседница. – Хорошо, Базильчик подсказал мне, что видел, будто ты ночью сюда побежала, а то когда бы вас еще откопали: за ночь снега навалило столько, что без помощи дверь не откроешь.
                – Спасибо, – поблагодарил Олег и попробовал взяться за лопату, – давайте, теперь я снег почищу.
                Он пошатнулся, но с неловкой улыбкой продолжал держаться за лопату.
                – Иди-ка ты, милый, лечись – встревоженно вгляделась в него Франтишка Петровна, – горишь ведь от температуры. Рита, забирай кавалера и немедленно домой. Возьми у меня на полочке варенье малиновое.

                Полностью пришел в себя Олег только под вечер. В комнате под потолком раскачивался старенький абажур, разбрасывая тени на стенах, было слышно, как за окном гудит ветер, Рита сидела возле кровати и держала его за руку. Олег смущенно приподнялся:
                – Прости, разлегся на твоей постели. Мне, наверное, надо ехать.
                – Куда ты поедешь? Трассу занесло так, что чистить не успевают. Говорят, по дороге на Минск – километровые пробки. И вообще, сначала температуру измерь.
                Протянула термометр, легко встала, включила чайник.
                Олег вспомнил ночные приключения и засмеялся:
                – Как это ты не побоялась по трубе на второй этаж лезть?
                – Я вообще высоты не боюсь, – Рита пожала плечами, – часто ведь приходится на подмостках работать при реставрации.
                – Можно спрошу? - Олег поймал прохладную Ритину ладошку, прижал к своей щеке. – Сюда уехала, чтобы от меня подальше?
                – И это тоже. А еще мне мама вместо колыбельной «Черный замок Ольшанский» Короткевича читала, вот и потянуло.
                Рита смеялась, только глаза оставались грустными.
                – Хорошо, что температуру удалось сбить, но тебе все равно сейчас надо пить побольше.
                Немного кружилась голова, заваренный чай приятно пах разными травами, названий которых Олег не знал.
                – Подожди, воробушек, ты послушай меня, ладно? – отставил чашку, взял обе ее руки в свои, заставил повернуться и посмотреть в глаза.
                – Я не умею говорить красиво. Когда ты уехала, я все пытался найти в интернете твоего Короткевича и натолкнулся на его письмо к любимой женщине. Мне так никогда не сказать, но я тоже так чувствую.  Я выучил письмо наизусть, только он там на «вы» к ней обращался, а я заменил на «ты».
                Олег помолчал, собираясь с духом.
                – Зачем я себе, если тебя нет рядом? Зачем мне руки, если я не могу обнять тебя, глаза, если я не могу смотреть ими в твои глаза, стихи, если я не могу писать о тебе и для тебя. Ты моя первая, которой не было, ты моя самая всесильная и последняя... Понимаешь, мы вечны. Может быть, я искал тебя пятьсот лет назад, и ты скрылась от меня. Но я все равно, все равно тебя найду. Мне уже не стыдно и не страшно ни людей, ни земли, ни слов – разве не все равно?
                В комнате повисла тишина. Олег увидел, как задрожали Ритины плечи:
                – Что с тобой, воробушек, почему ты плачешь, я обидел тебя?
                Рита вздохнула, очень тихо прошептала:
                – Я люблю тебя, – и, наклонившись, прижалась к его губам.

               
                ***

                Зазвонил мобильник:
                – Мам, я доехала, все нормально.
                – Трассу уже расчистили, да?
                – Мам, у тебя все в порядке? Ты как себя чувствуешь? У нас тут легкий снежок, трасса чистая совершенно.
                Нина Петровна вздохнула: и правда, зарапортовалась. Узнает кто-нибудь из домашних – засмеют. Так, выключить компьютер и быстренько на кухню, готовить ужин. Мелькнула мысль: «А про замок-то так и не написала. Ладно, оставим на потом. Вдруг родится продолжение…».



Иллюстрации: руины замка; костел Иоанна Крестителя; Свято-Георгиевская церковь;
старинный домик; корпус монастыря при костеле (башня привидений); памятник Софье Гольшанской.