Юрий Поляков

27 июня 1976 г.
Саша Аронов сделал в «МК»  Юре Полякову красивый дебют – «Книгу в газете» с напутствием Владимира Соколова.  Соколов написал, что ЮП сейчас уверенно «разрабатывает поле своей будущей деятельности»,  и это забавно:  Аронов напророчил, что через десяток лет Поляков станет главредом «Нового мира» или «ЛГ»  и функционером СП СССР, то бишь будет вызывать всех нас на ковёр и поучать, как нам следует жить и работать.

18 мая 1978 г.
В коридоре «Молодой Гвардии»  столкнулся с Поляковым. Остановились. Отчитал меня за то, что не живу одной жизнью с комсольской организацией  (он сейчас работает инструктором в Бауманском РК ВЛКСМ).  Сказал, что я напрасно его сторонюсь – он человек благодарный и помнит всех, кто присутствовал  при его дебюте.  Похвастался: «Зря говорят, что армия поэту не на пользу – я вот принёс   оттуда три десятка первоклассных стихов».  Ничего, сказал, сейчас захватим главенствующую высоту,  поставим там пулёмет, окопаемся, и нас оттуда никакие старики не вышибут!..

26 мая 1980 г.
Прибежал взмыленный Юра Поляков – радостно размахивает только  что вышедшей книжечкой стихов  «Время прибытия» (моё соседство с «Молодой гвардией» имеет таки свои преимущества).  «Поздравляю – лети за бутылкой!». Пока он ходил в магазин,  я аккуратненько на титуле срезал бритвой три буквы из написанного в две строки названия – совсем незаметно получилось. Вернулся Поляков, наполнили рюмки. «С почином тебя! Дай Бог, не последняя, – говорю. – И название хорошее: «Время БЫТИЯ»...».  Юра до потолка взвился: «Твою мать!..  Не могут без опечаток!»... Насилу успокоил и едва не получил по загривку.

20 июня 1980 г.
Едва вернулся с дачи, звонит Юра Поляков: «Леонид Мартынов умер. Не повезло старику: не в сезон, некролог только в «Вечёрке» да в «ЛГ», похороны очень скромные, у чёрта на куличиках, и Москва пустая, даже литинститутские студенты разъехались на каникулы, гроб вообще нести некому...».  Пожелал Юре умереть в бархатный сезон, с портретом в «Правде», и положил трубку.

24 июня 1980 г.
Похоронили Мартынова. Поляков с партийно-погребальным поручением кое-как справился: кроме Чернова, отловил Богословского, ещё пару несчастных,  а чтобы те не шибко ныли, решил напоить гробоносцев шампанским. Ну, они  и выдали комсоргу по первое число! – Андрюши сказали, что их предки поили  игристым исключительно цыганок, и сами потребляют оный напиток только  с девицами да в Новый год (вот и делай таких заштатными могильщиками СП).
Едва Чернов выпустил пар, Поляков прозвонился: «Ну и дружки у тебя! Я человек с понятием, из комсомольской кассы чирик ужухал, две бутыли «шампуньского» взял, в холодке держал, чтобы напиток по жаре в помои не превратился, а эти  ханурики мне просто в душу плюнули! Ишь, дворяне хреновы! И знаешь, что мне Чернов сказал? Чтобы я, пока Тарковский не умрёт, вообще с такими просьбами к нему не обращался!». Объяснил Юре, что у Андрея мышление образное – Тарковский бессмертен, вот и не звони Чернову никогда.

3 июля 1980 г.
...Около полуночи позвонил Поляков: вкрадчиво осведомился, свободен ли я завтра и могу ли заглянуть в ЦДЛ. Прикинул, что свежих некрологов вроде бы  не читал, брякнул, что могу, и тут Юра огорошил: Галина Серебрякова нынче преставилась.  И завёл: «Выручай, старый, опять нести некому, а тебе сам Бог  велел – ты в «Литературную Россию» устраиваешься (всё уже знает, стервец), а покойница у них в редколлегии числилась, и я о тебе первом подумал – учти, очень важно уметь в нужный момент появиться у гроба:  многие тебя заметят,  подумают, что в дружеских отношениях состоял...».  –  «А сам-то будешь?» –  спрашиваю. «Куда денусь, – говорит, – на мне же все похороны!». Тогда ладно, так и быть, только в первый и последний раз!..
Когда Старосельская услышала, каким делом я завтра буду занят, вразумила: «Ну давай-давай... Серебрякова так хорошо себя вела, что её все нормальные  люди вообще хоронить отказались, один на один с покойницей останешься».
До трёх ночи у Полякова было занято, а потом он телефон отключил...

4 июля 1980 г.
Затянутый чёрным крепом, Дом литераторов и впрямь был непривычно пуст. Я измерил прислоненную к колонне крышку гроба – как меряют лыжи: едва  дотянулся пальцами до верхнего края и покрылся липким потом – Серебрякову живьём увидеть не сподобился, а была она явно не маленькая. Малый зал тоже  был безлюден, только в изголовье алого гроба понуро мялся мелкий человек моего или чуть старше возраста, но его я заметил позже, а первым делом – заглянул  в ящик, где из зелёных листьев выступала серая голова, в ужасе показавшаяся  огромной.  Тупо спросил у одинокого человека (вероятно, сына), куда подевались все люди, он лишь плечами пожал, не поднимая глаз, и его раздавленность толкнула на поиск живых – пошёл в нижний буфет, надеясь увидеть гробоносцев  и потчующего их «шампунем» Полякова.
В тёмном углу действительно узрел своих подельников – Гришу Кружкова, Толю Иванушкина и Игоря Селезнёва.  Три худосочных поэта смиренно потягивали жидкий кофе за свой пятачок,  несказанно обрадовались прибавлению физической силы, и на вопрос, почему не вижу нашего комсорга,  огорошили: так ведь Поляков нынче утром с Тяжельниковым и всей их шоблой  «поездом дружбы» в Будапешт отбыл – прибарахлиться к Олимпиаде.
Тут же подлетел дятлообразный человек в траурном кожаном пиджаке,дирижёр всех писательских похорон: зло констатировал, что нас почему-то четверо, тогда как требуется хотя бы шесть несунов, посулил Полякову партийную кару  и повлёк нас наверх. Возле гроба в прежнем одиночестве каменел родственник покойницы – увидев нас, он встрепенулся, с надеждой попросил подождать: «Может, всё-таки придёт кто-нибудь?..». Но человек-дятел уже командовал: «Беритесь, мальчики!» Я сразу встал в ногах, прикинув, что нижний угол легче, ощутил руками мокрую даже сквозь ткань древесину, и тут накатила волна нервического смеха – глядя, как узкогрудые Селезнёв с Кружковым, пунцовые от натуги, тщетно пытаются оторвать гроб от постамента, закусил губу и кое-как  сдвинул ящик в сторону тщедушного Иванушкина, рискуя сломать ему пальцы. Дятел лез под руку, шипел: «На плечи, мальчики! на плечи!» – мы выжали гроб, как штангу, а дальше я думал только о ступеньках за дверью зала: не хватало оступиться и погибнуть посмешищем под трупом советского классика. Нас заносило из стороны в сторону, а сбоку семенил дятел, бормоча несусветное: «В «Советском писателе» сейчас готовится сборник о пламенных коммунистах,  и если вы прозаик или очеркист...».  Но сюр на этом не кончался! – до катафалка оставалось несколько шагов, а прямо в дверях, поперёк тротуара, юная мама с коляской как раз надумала менять своему обкаканному чаду пелёнки. Дятел  спас – откатил мамашу, помог запихнуть в люк неподъёмную домовину и явно решил назначить меня старшим – озадачил: «Как вчетвером-то в Переделкине управитесь?».  Живо представив, как мы с гробом штурмуем скользкий глиняный  косогор, я заметил свободное такси, кенгурой запрыгнул в машину и был таков...

1 августа 1980 г.
Поляков привёз мне из Венгрии трубку  (и всех членов своего бюро отоварил  такими же, с одного конвейера, – не иначе, их там на табачную фабрику водили).  Даря, не сдержался – отчитал за цирк с гробом Серебряковой:  «Не оправдали доверия,  морды, – ничего серьёзного доверить нельзя!».  А ещё – передал привет...  от Коли Ш.: они в поездке славно скорешились – туда и обратно в одном купе, всю дорогу пили, и в Будапеште Коля от Юрчика  ни на шаг не отходил...
Я сначала  собственным ушам не поверил: невыездной наш Коля Ш. – в стае с Тяжельниковым и комитетчиками? – да быть не может! Но ведь факт: может. Сразу поднялся к смогуловской Люде, там и Светка Дмоховская сидела. Спросил  у них, давно ли Ш. видели? – В мае, говорят,  заходил попрощаться – на Валдай с шабашниками на всё лето уехал, печки класть. – А не мог он в это время  в Венгрии оказаться? – Если бы оказался, хохочут, так уже давным-давно по Вене бы гулял – там же граница совсем прозрачная!..   

4 августа 1980 г.
Когда первая оторопь прошла, окружение Смогула всё же решило разобраться с Колей Ш. Сразу вспомнили, что появился он вскоре после эмиграции во Францию прежнего Людмилиного мужа и приходил постоянно.  Всегда первым приносил самые жгучие новости, обо всём судил безоглядно смело, не выбирая выражений,  легко доставал любую запрещённую литературу,  имел доступ к  надёжному и качественному ксероксу – много раз тиражировал нужные книжки.
Однако если он и впрямь такую кучу народа засветил, почему тогда никого не забирали?  Но за что было сажать?  За анекдоты про кремлёвских геронтофилов – полстраны  изолировать нужно. За ксерокопии АРДИСовского Набокова или за сборничек  матерных частушек – ещё смешнее, ведь не листовки НТСовские, с призывом к  свержению  советского  строя. Правда, здесь ещё часто бывал Юра Киселёв, но после изоляции Сахарова  органам не до защиты прав инвалидов…
И весь этот длинный и нудный разговор упёрся в одно – если Коля действительно чекист, пасший комсомольского пиита Полякова в Венгрии, то зачем было ему передавать привет мне, известному болтуну?  А у меня нет иного объяснения,  кроме того, что Ш. таким образом со всеми нами попрощался – либо вся Смогуловская компания стала ИМ не интересна, либо Колю просто перебросили  на другой, более серьёзный участок.

25 сентября 1980 г.
Дождливым утром, чуть свет ввалился Поляков с женским пальто и сапогами подмышкой – отвез жену в соседний 9-й роддом и сказал, что поскольку впереди трудные времена – хочет оттянуться, с водкой и девками. У меня спали две Тани из Питера, но еврейки Юру не интересовали, а других звать было стрёмно: ушёл обиженный.

8 ноября 1980 г.
Позвонила Гукова, скучающая дома с двумя подругами из Полиграфа: привези какого-нито приятеля из своей компании, только не Чернова и не Остёра.  Спустился к Щекочихину, но их с Ростом уже не было.  В буфете встретил Юрчика Полякова:  хочешь к девчонкам? Он сразу оживился: водку берём? Когда я сказал, что эти девчонки из другой оперы – искренне удивился: а такие еще остались?
Желая понравиться, ЮП вспомнил все свои казарменные байки, и девушковый хохот воспринял как дань своему искромётному юмору. Через час Юля вытащила  меня с кухни: кроме политрука, никого лучше не нашел?  Пришлось сказать Юре  что пора по домам: уехали вместе, а по дороге я сбежал от него и вернулся.

19 ноября 1981 г.
Поляков поймал в буфете, сказал с важной мордой: «Будем собирать собрание, Чернова клеймить. Как ему это вообще в голову-то взбрело – жену с двумя детьми бросить?». Спрашиваю: ты уверен, что не жена сама ушла? – «Конечно, разве баба может в таком положении?..». Напомнил Юре, что не член его комсомольского вертепа, а на такое собрание приду: «Сяду в первый ряд, полюбуюсь, с какой физией ты Андрюшу обличать будешь. А то и расскажу всем, как поутру, забросив благоверную в 9-й марьинорощинский роддом, ввалился ко мне с её пальто и сапогами подмышкой и предложил денёк-другой, пока жена не опростается, погулять под выпивку с девицами: потом-де не до того будет».
Юра обиженно губы надул: «Ну ты и сволочь!.. Всегда знал, что с тобой дружить себе дороже!  Ладно, сам поговори с Черновым – тише жить нужно, тише...».

15 декабря 1981 г.
Колосов собрался на торжества по случаю юбилея Фадеева, велел составить справочку: где родился, что написал. Обложился книжками, а тут Юра  Поляков влетел в кабинет, заглянул через плечо в лит. энциклопедию, похвалил:
     – Молодцы, что старика решили вспомнить! Жизнь Булыги достойна подражанья!
Я напомнил Юре, как Фадеев свою жизнь закончил.
     – Нам такой конец не грозит! – уверенно сказал Поляков и сел на краешек стула.
Неделю назад уезжая в Питер, он спросил, не нужно ли там чего. Нужно: Рудик месяц назад мне юбилейное издание Библии достал, а привезти некому. Дал Юре номер телефона – позвонишь, тебе к поезду свёрточек принесут. Рудика предупредил: упакуй книжку получше, в разговоры с курьером не вступай – отдал,  и дело с концом.
     – Так ты привёз? – спрашиваю.
     – Привёз... Что это было, а? – Юрины глаза зажглись любопытством. – Позвонил, прибежали – носатые, с бородами. И такую штуковину мне всучили... всю дорогу  слушал – не тИкает она там?..
Тут Поляков извлёк из портфеля «штуковину» – увесистая, как кирпич, в жирной вощёной бумаге, да ещё и чёрной изолентой накрест перемотана – ей-ей бомба! Спасибо сказал, а он не уходит – от нетерпения чуть не лопается. Пришлось распаковать посылочку. Увидев Библию, Юра красными пятнами покрылся:
     – Я же член МГК ВЛКСМ!..
     – Самый надёжный вариант, – говорю. И схохмил: – Не тревожься, канал верный, ребята свои – из Лиги защиты евреев.
Юру как ветром сдуло.
Только Поляков исчез – позвонил Рудик:
     – Слушай, ты кого прислал? У него же вся биография на морде написана! А ещё предложил нам пива выпить. Говорю: может, помочь тебе билет купить? А он: не надо, у него-де вкладыш. И что это за ВКЛАДЫШ такой?.. Обычная бумажка для наших чиновников – с просьбой оказывать предъявителю разные бытовые услуги.

29 декабря 1983 г.
Звонил Юра Гейко – снова благодарил за черновскую рецензию: считает, что именно благодаря ей у него наконец тронулась повесть в «Новом мире».  Едва с ним поговорил – прорезался Юра Поляков: озадачен, какая волосатая лапа толкает Гейко – не сам же этот шоферюга  такой пробивной.  А что если сам?

5 марта 1988 г.
Полякова во «Взгляде» спрашивают: – В «100 днях до приказа» что-то вырезали?
     – Господи, да что там резать!..
Резать и впрямь нечего, а вставить можно – дав солдату, которого под поезд толкнул, мою фамилию, Юрий Михалыч за все вытертые об него ноги отыгрался. Вообще у всех коммунистов сильно языческое сознание:  убить врага словом.
.
10 июля 1990 г.
Чернов уломал-таки Собчака: будет писать за него книжку. В день, когда ударили по рукам, собчачий помощник тов. П-ов. привез к шефу для этой же цели... Юру Полякова: тот спешил в свою мичуринскую норку с ведром гвоздей, было ему  недосуг, и облом с денежным заказом привёл последнего классика соцреализма  в тихую ярость. Вдобавок у Собчака в Москве не оказалось машины, и ЮП был  вынужден возить всю компанию по их делам на своей тачке. Зная злопамятность  Юрия Михалыча, очевидно, что Андрей Юрьич получил врага до конца жизни.

1 декабря 1993 г.
В «МК» в рецензии  «Замок из дерьма»  (на новую повесть Полякова «Демгородок» в августовской «Смене») Саша Аронов не только безошибочно определил строительный материал говённой  Юриной  прозы, но и таким образом со своим позорным крестником окончательно расплевался.

20 апреля 2001 г.
В «Литгазете» утвердили-таки  новое руководство – козлика в молоке, то бишь Юру Полякова.  Лёва Гущин,  многократно заверявший,  что знает,  как вернуть ей прежнюю славу,  уронил тираж «ЛГ» окончательно. Теперь Юра газету добьёт – сделает  пошлое консервативно-патриотическое,  пропутинское и КГБэшное издание.

27 мая 2015 г.
Рекламируемый сегодня на «России – 1»  фильм Мамонтова «Содом»  можно не смотреть – достаточно увидеть, кто там выступает в качестве  «специалистов по педикам» – ко всем бочкам затычки Юра Поляков и Андрюша Караулов. Может, забросить в сеть сплетню, что они – муж и жена?

5 августа 2016 г.
В «ЛГ» вдруг выплыл... Игорь Селезнёв.  Где он был два десятка лет и чем нынче занимается,  из беседы с ним Юры Полякова понять невозможно. Равно и по тем семи стихотворениям, тут же опубликованным. Но уже хорошо, что жив и объявился, на что – после информации, будто он давно умер в психушке – я уже не надеялся.


ФОТО: Поэты Юрий Поляков и Станислав Золотцев на лит. вечере. Начало 70-х / Фото из сети

-----