Типизация и архетипы героев Достоевского как объек

Литературная социология

Типизация и архетипы героев Достоевского как объект социологического анализа

Как мне кажется, наиболее интересным аспектом изучения социологии как науки для последующего использования знаний в профессиональной деятельности актера может стать феноменологическая социология.
Основоположником феноменологической социологии стал Альфред Шютц (Sch;tz) (родился в Вене, Австрия, в 1899 году, окончил Венский университет (курс экономики), в последующем – банкир). В 1932 г. он издал книгу «Феноменология социального мира», в которой изложил основные положения феноменологической социологии. Объединив идеи философа Э. Гуссерля и социолога М. Вебера, Шютц предложил оригинальный методологический подход для анализа социальных действий индивидов в контексте мира значений повседневной жизни.
По мнению Шютца «социальные феномены по своей сути отнюдь не таковы, какими они кажутся с первого поверхностного взгляда. Поэтому, чтобы преодолеть разного рода иллюзии или «ложное сознание», необходимо вскрывать латентные функции феноменов человеческой реальности». То есть, Шютц, с одной стороны, усилил роль непосредственной зависимости феноменов личностных и социальных, с другой - сформулировал идею роли личности в социологии и роль социологии в жизни личности.
С точки зрения феноменологов, более всего интересен для мира и общества не тот факт, каковы «объективные различия социальных феноменов, сколько то, как они субъективно воспринимаются на уровне обыденного сознания самых обычных людей в процессе их жизнедеятельности».
В этом контексте особая роль отводится понятию «типизация» как в отношении феноменов, так и в отношении личностей – их носителей и потребителей.
Шютца интересуют жизненные миры, а, вернее, систематизированные знания о них, выраженные в теоретических моделях, основанных на личном осознании жизни.
Мир, по Штюцу, создан и развивается благодаря типам личностей, так или иначе готовых к осознанию реальности, располагающих определенным жизненным и научным опытом.
Кроме того, ФС (феноменологическая социология) по мнению ученого, употребляет для собственного существования ряд архитипических составляющих личности.
Архетипы - это не только отпечатки постоянно повторяющихся типичных опытов,
но и вместе с тем они эмпирически выступают как силы или тенденции к
повторению тех же самых опытов.
Архетип - автономная, самостоятельная, активная часть психики.
(Википедия)

Таким образов Штюц предпринял попытку извлечь социологию из статистической рамки в социально- и индивидуально психологическую. И рассматривал далее ФС как систему социальных мотиваторов, основанных на личном типическом и архитипичном.

В этой связи нам показалось особенно интересным провести хотя бы поверхностный анализ ряда героев романов Ф.М. Достоевского, отметить ряд типических и архитипичных черт, формирующих не столько мир писателя, сколько последующую отраженную действительность, т.е. опосредованное воздействие литературных произведений на исторические события.
Первоначально эта, еще неоформленная мысль, возникла после просмотра фильма А. Зархи «26 дней из жизни Достоевского». Стенографистка Анна Сниткина задает Ф. Достоевскому вопрос: «А скоро ли вы допишите «Преступление и наказание»?», и на встречный вопрос Федора Михайловича о том, что «неужели ж так скучно жить, что теперь и за другими следить только остается» поясняет: «Мы, студенты, от Раскольникова не поступков ждём. Мы от него идей ждём!».
К слову сказать, Федор Михайлович в это время диктовал ей роман «Игроки», сделав перерыв в написании второй редакции «Преступления и наказания». Первую, как известно, он предал огню в 1865 году как «неокрепшую, недействительную и неинтересную».
А задумывался роман о Раскольникове еще в конце 50-х годов. Тогда Ф.М. Достоевский отбывал наказание на каторге и, впервые столкнувшись там с сильными духом людьми, по его собственному выражению, переосмысливал свою жизнь, прежние убеждения. «Преступление и наказание» должно было вместить весь приобретенный духовный опыт каторги. В основу сюжета ложился типичный по тем временам «криминальный оборот», в котором нищий студент ради выживания шел на грабеж и даже убийство. Но такой поверхностный анализ писатель использовал только в первой, - сожжённой – версии.
Расширив рамки просто детективного осмысления события, анализируя и сопереживая реальность, уже в первых главах второй версии романа Достоевский приступил к изложению глубинных социальных мотиваторов преступления.
По логике событий, излагаемых в первых главах романа, только так и мог поступить типичный студент, изгнанный с учёбы и доведенный до крайней степени отчаяния и нищеты в России середины XIX века. «Стандарт поведения не психически неуравновешенного человека, но человека окончательно униженного, окончательно растоптанного невежеством», - подтверждает эту мысль в своем замечании о романе А. Н. Островский, совсем не понаслышке знающий реальность бытия в царской России.
Судите сами. Привожу цитату из письма Достоевского издателю журнала «Русский вестник». В письме писатель сообщил, что идеей его нового произведения станет «психологический отчет одного преступления»: «Действие современное, в нынешнем году, молодой человек, исключенный из студентов университета, мещанин по происхождению и живущий в крайней бедности, по легкомыслию, по шаткости в понятиях, поддавшись некоторым странным, «недоконченным» идеям, которые носятся в воздухе, решил разом выйти из скверного своего положения. Он решился убить одну старуху, титулярную советницу, дающую деньги на проценты. Старуха глупа, глуха, больна, жадна, берет жидовские проценты, зла и заедает чужой век, мучая у себя в работницах свою младшую сестру. «Она никуда негодна», «для чего она живет?», «полезна ли она хоть кому-нибудь?» и т. д. – эти вопросы сбивают с толку молодого человека. Он решает убить ее, обобрать, с тем, чтобы сделать счастливою свою мать, живущую в уезде, избавить сестру, живущую в компаньонках у одних помещиков, от сластолюбивых притязаний главы этого помещичьего семейства – притязаний, грозящих ей гибелью, – докончить курс, ехать за границу и потом всю жизнь быть честным, твердым и неуклонным в исполнении «гуманного долга к человечеству» – чем уже, конечно, «загладится преступление», если только можно назвать преступлением этот поступок над старухой глухой, глупой, злой и больной, которая сама не знает, для чего живет на свете, и которая через месяц, может быть, сама собой померла бы...».
И письмо, и сама вторая редакция романа, писавшегося Достоевским, несла именно все типические модели поступков, основанные на собственном опыте и осознании реальности, которые были – и воплощались в реальность! и, затем, оправдывались, легализовались обществом! – единственно возможными в определенной, крайней ситуации.
Долгое время уже в постсоветской журналистике принят негласный профессиональный уговор не писать о педофилии, насильниках и их жертвах. По мысли современных психологов и социологов, отсутствие легализации данного явления на страницах СМИ снижает риск его распространения. Быть может, это и так. Только личный опыт, узнавание жизни соседей, знакомых, приятелей и т.п. нисколько не убеждает в том, что педофилия, в том числе и внутрисемейная, хоть как то теряют темпы. Насилие, о котором молчат, только от этого быть не перестает.
К чести СМИ XIX века о душегубах-студентах и т.п. писалось часто. К чести Ф.М. Достоевского, социально обусловленный сюжет сначала был мотивирован, затем – осмыслен, затем, - как коренное моральное заблуждение – оказался развенчан.
Уже завершая вторую редакцию романа, писатель подводит своего героя к мысли о личном требовании наказания. «Никто не даст нам избавленья: ни Бог, ни царь и не герой», - напишет позже Эжен Потье в гимне «Интернационал». Только личный суд над самим собой имеет силу. На этой идее базируется третья, - существующая ныне версия романа.
Да, как пишут критики прошлого и современности, «столкнулись две противоположные идеи: идея любви к людям и идея презрения к ним». Но не только. Феномен романа не только в разборе моральной или законодательной стороны преступления. Феномен в поиске осознания, в пути, в подсказке, - как осознать, как НЕ ДЕЛАТЬ непоправимого.
«Долго Достоевский пытался найти ответ на главный вопрос романа: почему Раскольников решился на убийство? Ответ на этот вопрос не был однозначным и для самого автора. В первоначальном замысле повести это несложная мысль: убить одно ничтожное вредное и богатое существо, чтобы осчастливить на его деньги много прекрасных, но бедных людей. Во второй редакции романа Раскольников изображен как гуманист, горящий желанием вступиться за «униженных и оскорбленных»: «Я не такой человек, чтобы дозволить мерзавцу беззащитную слабость. Я вступлюсь. Я хочу вступиться». Но идея убийства из-за любви к другим людям, убийства человека из-за любви к человечеству, постепенно «обрастает» стремлением Раскольникова к власти, но движет им еще не тщеславие. Он стремится получить власть, чтобы полностью посвятить себя служению людям, жаждет использовать власть только для совершения добрых поступков: «Я власть беру, я силу добываю – деньги ли, могущество ль – не для худого. Я счастье несу». Но в ходе работы Достоевский все глубже проникал в душу своего героя, открывая за идеей убийства ради любви к людям, власти ради добрых дел странную и непостижимую «идею Наполеона» – идею власти ради власти, разделяющую человечество на две неравные части: большинство – «тварь дрожащая» и меньшинство – «властелины», призванные управлять меньшинством, стоящие вне закона и имеющие право, подобно Наполеону, во имя нужных целей переступать через закон. В третьей, окончательной, редакции Достоевский выразил «созревшую», законченную «идею Наполеона»: «Можно ли их любить? Можно ли за них страдать? Ненависть к человечеству...»

Однако, не этим заканчивается роман. Заканчивается роман просветлением любви. Она, тяжелая, неожиданная и ожидаемая, внезапно открывается Раскольникову. Так реализует Достоевский изложенную им в 1866 году в своих записках «Идею романа. I. Православное воззрение, в чем есть православие. Нет счастья в комфорте, покупается счастье страданием. Таков закон нашей планеты, но это непосредственное сознание, чувствуемое житейским процессом, – есть такая великая радость, за которую можно заплатить годами страдания. Человек не родится для счастья. Человек заслуживает счастья, и всегда страданием. Тут нет никакой несправедливости, ибо жизненное знание и сознание приобретается опытом «за» и «против», которое нужно перетащить на себе».

Исходя из вышесказанного, смею надеяться, можно смело сделать вывод о том, что базовой идеей сюжета «Преступления и наказания» стал социологический объект («Объект социологического исследования - это явление или сфера социальной действительности, которые выступают как непосредственные носители проблемной ситуации, на которую направлена познавательная деятельность, т.е. то, на что направлена познавательная деятельность исследователя». (Фоменков А.И. Объект и предмет социологического исследования: подходы к определению). Проблематика («…предмет изучения, или те наиболее значимые с практической или теоретической точки зрения свойства, стороны, особенности объекта, которые подлежат непосредственному изучению. Остальные стороны или особенности объекта остаются как бы вне поля зрения исследователя. Поскольку объект – то, что содержит социальную проблему, поскольку предмет – это те его свойства и стороны, которые наиболее выпукло выражают несходство интересов социальных субъектов, личности и организаций, образуют как бы полюса социального противоречия или конфликта. Обычно предмет исследования содержит в себе центральный вопрос проблемы, связанный с предположением о возможности обнаружить в нем закономерность или центральную тенденцию. (Ядов В. А. Стратегия социологического исследования. Описание, объяснение, понимание социальной реальности – 3-е изд., испр. – М.: Омега-Л, 2007. – С. 62-63.) была определена верно.
А рецепт выхода из создавшегося положения («Постановка вопроса – источник выдвижения рабочих гипотез» (Ядов В. А. Стратегия социологического исследования. Описание, объяснение, понимание социальной реальности – 3-е изд., испр. – М.: Омега-Л, 2007. – С. 62-63.), - основывался на ФС (феноменологическая социология), ибо вскрыл, как уже было описано выше, латентные функции феноменов человеческой реальности с целью преодоления «иллюзий или «ложного сознания».
Завершая эссе, позволю себе смоделировать эффект романа на читателей 60-х годов XIX века.
Россия того времени отличалась активным развитием образования, науки, литературы и искусства. В стране появился огромный слой студенчества. За короткий срок было открыто более 50 университетов, из них большая часть – в провинциальных городах России.
Революция в образовании вызвала революцию в умах молодёжи. «Шестидесятники», «Земля и воля», «Черный передел» и т.д. – эти общественные движения расшатывали не только и не столько царский режим, сколько мораль и нравственность. Народовольцы («Народная воля»), как известно, провели ряд террористических акций против представителей царской администрации, но главной своей целью считали убийство царя.
Представители «Земли и воли» призывали студенческую молодежь готовить восстание и использовать любые средства в борьбе с правительством. Допущение убийства ради достижения неких мифических целей, - тенденция 60-х годов позапрошлого века. Чем вам не «Тварь я дрожащая…», чем вам не «идея Наполеона»?
В отличии от этих конкретных призывов «до основанья, а затем…» Достоевский занял позицию органичного сочетания гуманистических, духовных и демократических преобразований, в основе которых, по его мнению, лежало формирование и воспитание Личности С Большой Буквы, - образованного, чувствующего мир человека (Раскольников, разбуженный Сонечкой Мармеладовой от сна эгоизма, сама Сонечка, - доброе безотказное и всепрощающее существо)… Типические личности, нашедшие выход из ситуации каторги и «семи еще лет впереди испытаний» сослужили примером огромному слою молодежи 60-х и последующих годов. В итоге террор, как социальный феномен второй половины XIX века, не захватил страну. Модель умной гуманности, предложенная обществу Достоевским, «находила почву», напоминала старшим представителям социума об извечной, от природы, доброте («Русские бабы и мужики всегда особенно добры к каторжанам, ибо понимают: либо сами могут ими быть по природе общей несправедливости, либо по какой ошибке» - вольная цитата из «Записок из мертвого дома») и вживлялась на уровне обыденного сознания самых обычных людей в процессе их жизнедеятельности. Роман «Преступление и наказание», в числе других культурных явлений того времени, оттянул активные революционные процессы, дал время сформировать более гуманные способы их претворения. Таким образом став не только социальным срезом, но и реализованной гипотезой.
Ведь не случайно В.И. Ленин, оценивая романы Достоевского, в письме к Инессе Арманд от 5 июня 1914 года писал: «На эту дрянь у меня нет свободного времени». «Морализирующая блевотина», «Покаянное кликушество» (о «Преступлении и наказании»). Историю назад не открутишь, но о разрушительной роли Владимира Ильича на здоровье отечественного социума известно.
Социология, как наука, до 60-х годов XX века в СССР находилась практически под запретом. Ненависть к анализу действительности по-достоевскому и к социологии имеют одну природу. Рабство не терпит свободы.