Пятая история. Унесённый вихрем серым...

                I.
    Такие женщины, как Нина,- кстати, почти исключительно русские,- редко бывают счастливыми. Хотя, казалось бы, что не так и что ещё надо?
   Процветающий муж из бывших спортсменов. Простой, как напечатанная крупными буквами всем понятная правда. В семье - разумный достаток и стабильная  любовь.
   Однако, когда я вижу их вместе,- его, уверенно идущего словно по отполированной миллионами ног брусчатке, и её, словно мечущуюся над той же звонкой брусчаткой нимфалидой,- меня всякий раз берёт оторопь. 
   Не знаю, любит ли Нина мужа. Это не моё дело. Но её пепельно-серые глаза, рассеянно смотрящие куда-то далеко за и сквозь, вызывают у меня тревожное предчувствие, будто она хочет крикнуть,- и вот-вот крикнет,- супругу что-то вроде слов из знаменитой песни: «Не отдавай меня ему!»
   И я мучительно не могу понять, он -  КТО, этот «ему», или он вообще — ЧТО?
   Забегая вперёд, скажу: потом я суть, кажется, уловлю. По крайней мере у меня появится версия. Но сперва — о том, что случилось с Ниной.

                II.
   А вот кого она всегда  любила, я знаю точно:  это был её отец. С ним Нина смотрела на мир одними глазами. И он, всё понимающий и любимый, неожиданно умер. Неожиданно потому, что  ему было лишь шестьдесят и он ничем не болел...
   Родители Нины жили в сотне километров от городка, в котором жила она.
   Рукой подать, как говорится.
   Но мы - великие мастера создавать  на ровном месте ситуации, близкие к апокалипсису. Остались верны своему не божьему дару и в этот раз...
   Власть наша, время от времени наглухо забывающая, какой страной рулит, - вдруг запретила тогда «частный извоз»: чтобы мы не обогащались ( а  то чем от неё будем отличаться ?). Общественный же извоз ещё не создала, хотя уже хотела.
    Конечно, Нина постепенно добралась до отчего дома.
    И беда была даже не в том, что заплатила в  пять раз больше,- поскольку таксист, выбираясь из  рукотворной нелепости на трассу,  вынужден был подкупить несколько силовых структур и административных инстанций,- а в том, что потеряла уйму времени на лжепроверки. И, жутко уставшая, добралась до отчего дома лишь в  уже глухую полночь…
   Оглушённая горем мать была на пределе.
   Сказала, что отец ещё в морге.  У него прямо за рулём «Жигулей», купленных перед пенсией на офицерские сбережения, остановилось сердце. Нина напоила мать лекарствами, и они решили не терзать друг друга подробностями до утра.
   И только Нина рухнула в сон -  сразу пришёл отец.

                III.
    Неслышно, словно невесомый, он сел на стул возле кровати, заговорил-зашептал.
    - Ниночка, меня убили! Да, сперва убили, а потом, видишь, что сделали с головой?
    Она молчит, не в силах произнести ни звука. Ошеломлённо смотрит на грубо, даже по-хамски небрежно забинтованную окровавленными бинтами голову отца. На его  диковинную одежду: джинсовые брюки с форсистыми пацанячьими нашлёпками, рубашка в яркую «молодёжную» клетку. Так он не одевался никогда! В странном отцовом гардеробе Нина узнала только его старый офицерский ремень.
    А отец, высказав любимой дочери свои обиды и пожаловавшись на свою боль, неслышно встаёт, - именно неслышно-невесомо!-, и, не попрощавшись, уходит…
    Нина с огромным трудом (почему так мучительно, так свинцово сложно, делать в таких снах даже простые вещи ?) встаёт  с  постели и, что-то на себя набросив, крадучись, мчит,- да, именно так: мчит, крадучись, почти летит! -, за отцом... 
    Вокруг — бесконечная ночь. Зыбкая, серая, похожая на полярную.
    Блёкло светятся унылые фонари.
    Однако Нине кажется, что они,- как и дома, и тем более как люди, которых, слава Тебе, в странном ночном городе нет, - никому не нужны. Зачем освещать то, на что никто никогда не посмотрит? Здесь вообще всё как бы и есть, и нету.
    Но где -  отец? Вон он!
   Жалкий и невесомый, отец словно скользит над серой землёй,  сиротливо прижимаясь к какому-то бесконечному забору и держась за окровавленную голову обеими руками.
   Нина хочет его догнать. Она хочет сказать, что любила в жизни только его.
   Отец оглянулся. В глазах мелькнул таинственный испуг. Он словно крикнул: «Не приближайся, Ниночка ! Ко мне нельзя:  меня уже нет - я за чертой!»
    И тотчас налетел серый вихрь - и всё исчезло...
    Утро.
    Нина очнулась. Не как после сна: как после болезни.
    Иван Николаевич,- отцов товарищ, сослуживец и сосед сверху, - уже стоял во дворе у микроавтобуса. Мать решили в морг не брать: хватит с неё впечатлений…
     Что было дальше?
     Не хочу,- повествователь сего,- нагнетать страсти, но обязан сказать, что без нашатыря, который профессионально сунул ей под нос мрачный Харон, сознание  Нина потеряла бы точно:  лежащий на жутком столе отец был в красивых джинсах, а его рубашка в яркую молодёжную клетку делала морг похожим на дискотеку.
     Спасибо, что хоть ты не исчез в вихре сером, старый офицерский ремень…
     Однако бинты на голове отца, чего Нина не разглядела во сне, были ещё и нагло грязные. Это привело её в гнев и в какую-то унизительную ярость:
     - Удовлетворяли профессиональное любопытство!? - почти вскрикнула она.
    Местный Харон, безразличный и мрачный, пожал широкими, но измождёнными, что было заметно даже под его замызганным и рваным спецхалатом, плечами:
    - Кризис, мадам. Свежих бинтов не держим.  А без трепанации нельзя: человек был ещё не старый. Распишитесь: у вашего батюшки случился обширный инсульт. Не исключаю, - поскольку офицер, - связанный с нашим (прошу простить за специфическое выражение)  тотально-духовным возрождением…

                IV.
     После похорон Нина уезжать не спешила: надо было побыть с матерью.
     А ещё,- хотя это, возможно, даже глупо,- тайно хотелось пройти по тому маршруту, которым она бежала за отцом во сне. Ей то ли казалось, то ли просто хотелось, чтобы там, откуда отца умчал серый вихрь, - что-то было.
    Вроде некоего лжелюка, что ли, а на самом деле — лестницы в иные миры.
    Наивно всё это: не было ничего. Кроме огромной и пустой, как бубен, площади, которую городские власти завели для маленького городка как бы на вырост. Они потом будут проводить здесь митинги-демонстрации и отчитываться об успехах...
    Не рассказывая матери о сне своём, чтобы не перегружать её психику, Нина спросила в один из вечеров, которые они коротали вместе, как бы невзначай:
    - Отец с Иваном Николаевичем не ссорились?
    - Да было недавно,- ответила мать с некоторой досадой.- Ничего особенного. Но ты же их знаешь: сплошная гордость и принципы. Видела, как отец был одет?
    - И видела, и удивилась: ты его словно на дискотеку нарядила.
    Мать вздохнула.
    - Вышел на пенсию, без дела заскучал и  начал таксовать на «Жигулёнке». Вот я его, как таксиста, и приодела. А тут -  опять началась наша вечная борьба с частником: возить можно только государственным транспортом…
    - Понятно. А причём Иван Николаевич?
    - Да почти ни при чём. Узнал первым - и пошутил своим оглушительным басом на весь подъезд: «Всё, Серёга,- конец твоей преступной деятельности: прикрыл товарищ Андропов вашу поганую частную лавочку!»
    Зная реакцию отца на подобного рода реплики, Нина подумала с грустью: «Всё понятно. Убийство, в котором совершенно нет преступления...»

                V.
    Меж тем понятно было отнюдь не всё. Ибо не понятно было главное…
    За жизнь свою, уже далеко не короткую, я, - повествователь скромный, - накопил и держу в благодарной памяти больше десятка подобных историй, которые при соответствующем желании можно отнести к мистическим и сакральным.
    Но я не хочу этого делать. И почти все из них могу,- не выходя, так сказать, «за рамки диалектического материализма», - объяснить бурной игрой психики.
    Однако эту - не могу!
    И никакие Гегель с Фейербахом плюс примкнувший к ним Фрейд мне не докажут, что отец Нины, пришедший к ней во сне в одеждах, - в которых лежал в морге, но которые никогда не носил в жизни, - есть лишь игра человеческой психики.
   Это совсем другое!
   По-моему, - не согласные, меня переубедите-, на некий миг (пусть всего на час) у Нины проснулся дар дальновидения: умение глядеть сквозь время и материю .
   Жить с таким талантом под силу далеко не каждому. Видимо, поэтому, чувствуя зарождение в себе строгого, сложного, но не нужного ей дара, Нина и хочет крикнуть своему мужу, уверенно шагающему по брусчатке судьбы: «Не отдавай меня ему!».   
   Нечто подобное случилось когда-то давно и со мной.
   И я, - поняв, что, «став таким», я должен стать совсем другим,- от  дара того после долгих и, честно говоря, мучительных раздумий отказался.
   Струсил? Может быть. Очень может быть...
   Но обо всём на трёх с половиной  страницах не расскажешь.   
                ***               
   P.S.
           Да! Далеко впереди я, насколько помню, грозил разобраться со всеми этими тайнами. Кое-какие версии у меня есть. Но, пожалуй, лучше подожду. Может, кто из вас выскажет в комментариях всё объясняющую идею?
                Виксавел-2.