Из жизни городских сумасшедших

                Комиссар
     Ни один город в мире не обходится без своего городского сумасшедшего. На моём веку в нашем городе их было несколько. Эта категория людей нередко вызывает у горожан смех, презрение, жалость, но я расскажу о тех, кого уважали.
       Особое место в списке городских сумасшедших занимал человек по прозвищу Комиссар. Всегда чистый, опрятный, одетый в добротный костюм, гладко выбритый, в фетровой шляпе или в каракулевой шапке, в зависимости от погоды, с неизменной газетой «Правда» в руке, он с достойным видом ходил по улицам города и выкрикивал патриотические лозунги. Но не те, что обычно писались в то время на плакатах и транспарантах, а собственного сочинения. Например, увидев ярко накрашенную девушку, Комиссар зычным голосом кричал: «Губы накрасила – Ленина убила!». Для того чтобы его кричалки приобретали некую поэтическую форму, он менял ударения в словах. Так, в слове «накрасила» ударение делалось на букву «и». Выглядело это очень забавно для всех, кроме той, к кому обращены были эти слова. Девушка, краснея, торопилась скрыться подальше от излишнего внимания к своей персоне.
Проходя мимо школы, он не оставлял без внимания школьников: «Пионеры-ленинцы – молодцы!». А возле кинотеатра выдавал новый шедевр: «Гражданин советский, не ходи на фильм немецкий!». И не беда, что   афиша зазывала зрителя на французское кино.
    Мне запомнился один случай, произошедший на моих глазах. Случилось это в 1971 году. Комиссар держал в руках развёрнутый номер «Правды» с портретами трёх погибших советских космонавтов. «Великое горе постигло советский народ! – полным трагизма голосом кричал он. – Три лучших сына отечества отдали свои жизни во имя советской науки и прогресса! Скорбите, люди!».  Обычно краткий в своих речах, на этот раз Комиссар был многословен и красноречив. Когда он проходил мимо женщин, торгующими жареными семечками по десять копеек за большой стакан и по пять – за маленький, одна из торговок попыталась его урезонить:
     – Чего ты ходишь тут и орёшь, ненормальный? Иди к себе домой, там и ори, сколько влезет.
     Глаза Комиссара мгновенно налились кровью. Потрясая газетой перед лицом женщины, он гневно закричал:
     – В стране горе, а эта непманша семечками торгует!
     – А тебе, дурачок, не всё ли равно? – с вызовом выкрикнула тётка.
     – Ах, ты так? А я тогда вот так!
С этим возгласом Комиссар, как по футбольному мячу, зарядил ногой по матерчатой сумке с жареным товаром. Семечки брызгами разлетелись по тротуару. Торговки, охая и крестясь, поспешили побыстрее убраться с насиженного места подобру-поздорову, пока и им не перепало от разгневанного патриота, глаза которого светились торжествующим блеском, а ноги продолжали топтать товар их коллеги по цеху. Даже после того как враг ретировался, Комиссар   ещё долго выкрикивал проклятия и угрозы в его сторону.
    О Комиссаре ходило много разных легенд.  Мне захотелось узнать правду из первых рук. Однажды такой случай представился, и я, смело подойдя к Комиссару, поздоровался, как воспитанный мальчик, и спросил:
     – А это правда, что вы были комиссаром?
     Он приветливо улыбнулся мне, слегка поклонился в ответ на приветствие и произнёс:
      – Здравствуйте! Не то чтобы комиссаром, но заместителем командира партизанского отряда по политической части был.
       Я увидел глаза умного и очень грустного человека. Комиссар не был сумасшедшим. По крайней мере, для меня.
       – Так вы были партизаном? – сказал я с уважением.
       – Почти три года, – просто, без пафоса ответил Комиссар.
       – И награды у вас есть?
       – Имеются.
       – А почему вы их не носите?
       – Не хорошо будет выглядеть, когда кавалер Ордена Ленина будет ходить по городу и кричать как сумасшедший.
        – А почему вы кричите? – не отставал я от пожилого человека.
        – Ранен я, – Комиссар снял шляпу и показал небольшой шрам над левым ухом. – Пуля немецкая во мне сидит с сорок четвёртого. Это она кричит.
        – Разве её не вытащили? – искренне удивился я.
        – Даже не пытались. Если её тронуть, то я сразу умру. Профессор в Москве посмотрел и сказал, что лучше  оставить пулю в покое. Сколько проживу, столько и проживу. Такие вот дела.
        – А жена у вас есть? – продолжал я своё первое в жизни интервью.
        –  Умерла жена.
        – А с кем вы живёте?
        – Один живу.
        Глядя на его ухоженный вид, в это было трудно поверить. Но врать этот человек не мог.
        – А дети  у вас есть? – не унимался я.
        – Сын есть. Он уже полковник. Лётчик. В Ленинграде живёт. Недавно приезжал. К себе зовёт.
        – Вы к нему  поедете?
        – Нет. Ну, как я буду ходить по Ленинграду и кричать? Тут меня все знают. Привыкли ко мне. И я привык. Здесь и помирать буду.
         У меня больше не было вопросов. Я пожелал Комиссару здоровья и пошёл по своим делам. Об одном жалею, что не спросил, как звали этого удивительного человека.
        Прошло совсем немного времени с момента нашего разговора, как по городу распространилась печальная весть, что Комиссар умер в своей квартире в полном одиночестве, пролежав несколько дней, прежде чем соседи заметили его отсутствие. Вражеская пуля догнала ветерана войны через много лет.

                Женя
    Женя был тихим и ни к кому сам не приставал. Зато приставали к нему. Кто с корыстной целью, кто из любопытства, а кто чисто ради прикола. Дело в том, что Женя с рождения был гением. В пятом классе он решал задачи по математике лучше любого десятиклассника. Со всех школьных олимпиад он неизменно возвращался победителем. Преподаватели в институте прочили Евгению большое будущее. Но закончить ВУЗ ему было не суждено. На четвёртом курсе что-то в нём сломалось. Как сказал один из сокурсников, проживавший с ним в общежитии, перегрелся Женя.
На экзамене он стал выдавать такие формулы и методы решения задачи из билета, что преподаватель был вынужден вызвать специалистов из другой области. После курса лечения в психиатрической клинике Женю в институте уже никто не ждал, и он вернулся домой к маме. Судя по всему, и дома ему не сильно обрадовались. Ходили слухи, будто родная мать пыталась его отравить. Но оставим это на совести тех, кто слухи эти распространял. Люди, бывавшие у него дома, рассказывали, что все стены его квартиры расписаны формулами. Так ли это, утверждать не берусь, но однажды был свидетелем случая, когда гениальность Евгения не оставила никаких сомнений.
     В семидесятые годы я был учащимся горного техникума. На третьем курсе нам предстояло выполнить курсовую работу по сопромату. Один мой товарищ, вместо того чтобы корпеть над «сопромутью», как мы называли этот предмет,  решил пойти лёгким путём.
      – Пойдём к Жене-дурачку, – предложил он мне. – Женя за пять минут сделает все расчёты.
      – Да ну? – усомнился я в целесообразности такой авантюры.
      – Отвечаю! – заверил приятель и для убедительности добавил: – Он мне уже не раз задачи решал. Пойдём, не дрейфь, сам увидишь.
      – Ты откуда его знаешь?
      – Жили рядом раньше. Потом мы переехали. Но он меня помнит. Пошли!
      – Ну пошли, – согласился я. Любопытство взяло верх.
      Нам повезло. На ловца, как говорится, зверь бежит. Женю мы встретили на улице недалеко от нашего учебного заведения.
      Мой приятель без лишних разговоров налетел на своего старого знакомого и стал объяснять ему, что нужно сделать, будто тот был его вечным должником.
     – Давай хотя бы присядем, – сказал Женя, кивая в сторону детской площадки со столиками и скамейками. Пока мы шли, он пристально посмотрел на моего однокашника и неуверенно спросил: – Ты Витька?
      – Витька, Витька, – подтвердил приятель, усаживаясь на скамейку, хотя он был никакой не Витька, а Серёга. – Давай по-быстренькому сделаем расчёты и разбежимся. Я тебе за это  мороженое куплю. Ты, главное, эпюры построй, а то я в этом полный ноль. Вот, смотри, это задание, это…
      – Сам разберусь, – оборвал его Женя, подвигая к себе поближе тетрадь. – Ручку дай.
      Сергей протянул ему шариковую авторучку и многозначительно посмотрел на меня: гляди, мол, что сейчас будет.
      Я впервые видел вблизи нашего сумасшедшего гения. На вид ему было лет сорок. Невысокого роста, плохо побритый, почти лысый, в изрядно поношенной и давно не стиранной одежде, он производил впечатление одинокого и несчастного человека. И, тем не менее, я не увидел в нём признаков каких-то отклонений от нормы. В моём представлении сумасшедший должен был иметь безумное выражение лица с глазами навыкате, дёргающееся тело, бессвязную речь и  неконтролируемые действия. А этот был самым обыкновенным, похожим на рабочего с завода, который заглянул домой на обеденный перерыв. Таких мужиков было треть города. Но когда я увидел, как Женя заработал шариковой ручкой по бумаге, то понял: человек он необыкновенный. Так быстро писать цифры и формулы, рисовать балки, эпюры, графики и при этом   пользоваться только своей головой мог только гений. Не прошло и десяти минут, как Женя уже подводил итог. То, что мы могли сделать за несколько дней, он сделал за считаные минуты. Я как заворожённый, затаив дыхание, следил за руками и лицом этого человека и не понимал, почему люди считают его безумцем и дали обидное прозвище «Женя-дурачок».
      Вдруг Женя перестал писать, посмотрел на моего приятеля и сказал:
      – Но это слишком простое решение. Можно сделать всё по-другому и гораздо точнее.
     – Не надо по-другому! – испугано воскликнул Сергей, хватаясь за тетрадь.
      Женя крепко прижал тетрадь к столу, не позволяя её у него отобрать, и голосом, полным убеждённости в своей правоте, произнёс:
      – Ты не понимаешь. Этот метод  определения прогибов при помощи эпюры изгибающих моментов  давно устарел. Это по учебнику Тимошенко. Я у него учился.  Он догмат, сторонник графоаналитического метода. Сергей Петрович вперёд не смотрел. Он не признавал работы Дэвида Вуда. Амбиции ему мешали. А я не только изучил Вуда, я усовершенствовал. Вот посмотри, как надо решать эту же задачу, только по моему методу.
       Он снова заработал лихорадочно ручкой по бумаги, выводя какие-то новые формулы. Сергей вовремя спохватился.
      – Женя, подожди! – закричал он.  – Давай я дам тебе другую тетрадь, чистую, и ты запишешь в ней все свои расчёты.
      – Давай, – отрываясь от стола и выпуская из рук исписанные листы, согласился тот.
Сергей подсунул ему толстую общую тетрадь  и сделал мне жест – пора тихо уходить. Когда мы отошли, оставив безумного гения в одиночестве, склонившегося над столом и с неимоверной скоростью записывающего вычисления, Сергей мне тихо сказал:
       – Главное – вовремя выхватить у него тетрадку, а то он такого напишет, что сам чёрт не разберёт.  Минут на десять-пятнадцать его хватает. Можно не сомневаться, что всё решено правильно. А потом всё – крыша едет у этого дурачка.
       – Не называй его дурачком! – крикнул сердито я. – Он больной, но не дурачок.
      –  Ладно, не буду, если ты так хочешь, – пожав плечами, согласился приятель. – В принципе, Женя парень хороший, зла никому не делает. Жалко, что так с ним случилось. Теперь,   пока не испишет всю тетрадь до конца, он не успокоится.
      – Ты же ему мороженое обещал, – напомнил я.
      – Обещал, – тяжело вздохнул Серёга. – Женя мороженое любит. Только у меня сейчас денег ни копейки.
       Я пошарил по своим карманам в поисках мелочи, наскрёб больше  двадцати копеек и весело сказал:
       – На эскимо хватит. Пошли в ларёк. Будешь должен.

                Манжула
     Манжула – это настоящая фамилия героя рассказа. В разряд городских сумасшедших он попал после одного неординарного случая. В возрасте, когда люди уходят на заслуженный отдых, Сергею Васильевичу Манжуле захотелось поработать. И не где-нибудь, а в шахте. Желание было столь велико, что отказы директоров угольных предприятий не могли остановить упрямого старика и вынудили обратиться к самому высокому начальству. Он решительно переступил порог кабинета первого секретаря городского комитета партии и без предисловий гневно заявил:
     – Иван Александрович, прошу принять срочные меры! В городе саботаж и круговая порука!
     – Что случилось, Сергей Васильевич? – вежливо спросил первый секретарь.
     Он давно был знаком с незваным посетителем и хорошо осведомлён о чудачествах этого беспокойного человека.
      – Директора шахт сговорились и не хотят принимать меня на работу.
      – Ах, вот оно что! – сделал удивлённое лицо Иван Александрович, хотя был хорошо осведомлён о причине визита Манжулы. – А позволь   спросить, дорогой товарищ, сколько тебе лет?
      – Неважно, – сердито буркнул старик. – Я могу ещё приносить пользу.
      – А лет тебе уже шестьдесят.  К тому же ты инвалид войны. А в шахте работают до пятидесяти и здоровые, крепкие мужики, – терпеливо пытался объяснить справедливость отказа директоров первый секретарь. – Опоздал ты немножко. Тебя не потому не хотят брать, что ты им не нравишься, а потому, что не имеют законного права. Случись что с тобой, кто отвечать будет, а? Директор в первую очередь.
     – Значит так, да? – возмущённо воскликнул посетитель. – Списали Манжулу тыловые крысы?!  Не выйдет! Не для того я кровь под Сталинградом проливал, чтобы меня  гнали отовсюду, как паршивую собаку. Я до генсека дойду, если не дадут мне работу.
     – Сергей Васильевич, все мы знаем о твоих заслугах, ценим и уважаем тебя как заслуженного человека. Но пойми  меня правильно, нет такой возможности устроить тебя на работу, и тем более – в шахту. Давай лучше мы тебе хорошую путёвку выделим в санаторий. Отдохнёшь, подлечишься.
     – Я ему о работе, а он мне отдыхать предлагает! – в голосе Манжулы звучали гнев и отчаяние. – Мне работа нужна, понимаешь? Помру я без работы.
     – Десять лет не работал – не помер, поживёшь ещё, – начал терять терпение первый секретарь. – Ты всех нас переживёшь. А теперь, извини, у меня много работы.
      Разговор в итоге закончился тем, что на помощь главе городской партийной организации пришли работники аппарата и общими усилиями выпроводили упрямого посетителя за пределы кабинета, а потом и за пределы здания.
       Но не на того нарвались партийные чиновники. С этого дня и без того нелёгкая жизнь первого секретаря стала ещё тяжелее. Манжула каждый день, как на работу, приходил к нему на приём с неизменным требованием устроить его на шахту. Попытка секретарши преградить путь ветерану не имела успеха. Тыча бедной женщине в лицо потрёпанным партбилетом, он кричал:
     – Не имеешь права! Я член партии с сорок третьего года! Мне партбилет в окопах Сталинграда вручали! Я пришёл как коммунист к коммунисту! А ты, кто ты такая? Пригрелись тут! Сталина на вас нет!
      После недельной осады горкома партии Сергей Васильевич решился на отчаянный и весьма неординарный шаг для того времени – на дворе шёл 1981 год. Он объявился на главной площади города возле памятника вождю мирового пролетариата с плакатом на груди, надпись на котором гласила: «Ищу работу».
     Глядя из окна своего кабинета на быстро собирающуюся вокруг возмутителя спокойствия толпу, первый секретарь сдался. Сняв трубку телефонного аппарата, он позвонил одному из директоров   и несвойственным ему виноватым голосом попросил:
     – Борис Иванович, выручай. Возьми на работу Манжулу. Я наводил справки, у него есть «корочки» горнорабочего и машиниста подземных установок. Пусть поработает где-нибудь на моторах.
      Так Сергей Васильевич Манжула оказался на нашей шахте, на добычном участке и в моём звене в качестве вагонщика. 
 Когда я впервые увидел его, то мне сразу на ум пришло сравнение с героем актёра Зиновия Гердта Паниковским. Почти один в один. Такое же телосложение, хромота, возраст и говорливость. Несмотря на большую разницу в возрасте, мы с ним быстро нашли общий язык. Я терпеливо разъяснял ему задачи, а он терпеливо и внимательно ко мне прислушивался.  Потребовалось не так уж много времени для того, чтобы  Манжула восстановил навыки работы вагонщика. Но, делая поправку на возраст и здоровье ветерана, я, по возможности, давал ему кого-то в помощь, за что он испытывал ко мне искреннее чувство благодарности. Выражалось это не только на словах.   У Сергея Васильевича была шикарная личная библиотека, и он с готовностью предоставил   её в моё распоряжение. Когда я выразил восхищение большим объёмом и разнообразием книг, Манжула с грустью сказал:
      – Совестно тебе признаться, но много книг я без зазрения совести пропил. Потому и на работу пошёл, чтобы не пропить всё окончательно.
      Однажды, моясь в бане, я обратил внимание на страшные шрамы на его ногах.
      – Васильич, это тебя на войне так зацепило? – спросил я.
      – Да. Осколок вошёл вот сюда в левую ногу,  – он ткнул пальцем в громадный шрам на бедре, – перебил обе кости и вышел через правую. Хорошо, что в сознании был, а то бы отрезали нахрен. А так хоть и кривые, но свои.

        Ноги у него действительно были тонкими и   кривыми, особенно левая. Но жалоб на то, что ему трудно ходить, я от него ни разу не слышал. О войне он рассказывал охотно, часто с юмором. Стоило только зацепить тему войны, и Манжула не мог промолчать. 
       – Серёга, расскажи, как вы от немцев драпали в сорок первом, – задевал его за живое какой-нибудь остряк.
       – Было дело, драпали мы от западных границ до Волги, – нисколько не обижаясь, отвечал ветеран. – Нам, артиллеристам, было полегче, чем пехоте. Пушке транспорт нужен, а стало быть, топать ножками нам приходилось мало. И голодали мы меньше. Помню такой случай. Осень, дождь, слякоть. Наше орудие тягач тащит, мы под брезентом прячемся, а бедная пехота чавкает по грязи разбитыми вдрызг сапогами. И вот видим: коровка убитая лежит на обочине. Быстро подбегаем, вырезаем куски мяса побольше и кидаем их на лафет. Едем дальше.  Солдатики смотрят на нас с завистью, и бредут по раскисшей дороге – угрюмые, мокрые, усталые и голодные, и думают: скорее бы добраться хоть до какого-нибудь сарая или хлева, чтобы упасть и поспать. А мы сидим под брезентом и мечтаем о привале и дымящемся куске мяса. По перенесённым тяготам с пехотой никто не может сравниться. Так мы отступали. Но на Волге сначала упёрлись, а потом погнали немца. А он, я вам скажу, воевать умел. Поэтому мне не стыдно, что я драпал до Волги. А такие, как ты, бежали бы до Тихого океана.
      Манжула никогда не выпячивал свои заслуги в войне, хотя имел много боевых наград, свидетельствующих о том, что заслуги его были немалыми. Больше рассказывал о боевых товарищах и о боях, в которых ему довелось участвовать. И суть этих рассказов была не всегда похожа на то, что мы читали в книжках или видели в кино. Ордена и медали Сергей Васильевич  надевал только раз в году, на День Победы.
     Многие считали Манжулу  чудаком и, возможно, не без оснований. Но мне казалось, что людям просто было трудно понять его поступки и мысли, и это мешало им серьёзно к нему относится.
      К сожалению, поработали мы с ним недолго. Возраст и слабое здоровье не могли не сказаться. Однажды он заснул на рабочем месте и засыпал погрузочный пункт углём. Понадобилось несколько часов всему звену, чтобы лопатами перекидать два десятка тонн в вагоны. Мы пожалели старика и не доложили о случившемся начальству. Но второй случай скрыть не удалось. Манжула неправильно зацепил канат лебёдки, и электровоз, увозивший гружёные вагонетки, сорвал лебёдку с крепления и протащил по штреку несколько сотен метров, пока не забурились вагоны. Когда я прибежал на погрузочный пункт, перепуганный Сергей Васильевич с бледным, как мел,  лицом сидел на своём месте с видом загнанной в угол мыши.   На мой вопрос «Что случилось?» он тихо ответил:
    – Всё, отвоевался Манжула.
    В голосе его звучала такая щемящая тоска, что мне стало нестерпимо жалко этого маленького больного человека. Быстро разобравшись  в ситуации, я поспешил его успокоить:
       – Да не переживай ты так, Васильич. Все живы, здоровы, никто не пострадал, а с железом мы разберёмся. Восстановим.
      Он с благодарностью посмотрел на меня, грустно покачал головой и сказал:   
      – Только меня уже не восстановишь.
      Вместо объяснительной, к великой радости директора шахты и начальника участка, Манжула написал заявление на расчёт и больше на шахте не появился.
      А вскоре его не стало.