Лонг-лист тематического конкурса Осенний ноктюрн

1 Девочка и осень
Миша Лунин
                   По черному льду мокрого асфальта, скользят кубики машин и складываются перед светофорами в разноцветные ленты. Вдоль дорог желтые факелы деревьев, листья мокрые, горят огнем отчаянно. По небу медленно растекаются ночные чернила, пропитывая собой промокашки облаков. Все тускнеет, яркие краски дневного мира покрываются темно-серой вуалью, легкой и прозрачной как паутина. Ночь плетет свои полотна. Начинает моросить мелкий осенний дождик. Слабо освещенные фонарями улицы окрашиваются светофорными гирляндами в зеленые и красные цвета, а земля, укутавшись лоскутным одеялом из пестрых листьев, засыпает.
                   На подоконнике поджав под себя ножки сидит маленькая девочка, лет восьми, и смотрит в окно обиженными и мокрыми глазами. Девочка сквозь слезы смотрит на осень, а осень сквозь дождь смотрит на нее.
                   Мне очень грустно осень, - совсем по взрослому сказала девочка. За окном поднялся ветер и на карниз занесло кусок мокрой газеты. По слогам, вслух она прочитала большие черные буквы – «Почему?».
                   Меня зовут Маринка, но все зовут Малинкой, я в детстве не выговаривала букву Р, вот и получилась Малинка, но мне нравится так Осень, вот и ты меня так называй. А плачу я потому, что у меня сегодня день рождения, и мне грустно, не потому что праздник, а потому что поздравили не все. У меня нет папы, точнее он есть, но с нами не живет. Он забыл про меня и даже не позвонил, а я так ждала его звонка. Ты ведь меня понимаешь, да? Ты ведь тоже от чего-то плачешь Осень? Девочка замолчала, вглядываясь в окно, ожидая ответа.
                  Обрывок газеты унесло, и вместо него на стекло приклеился мокрый кленовый лист, желтый как солнце, которого уже несколько дней не было видно на черном из-за туч небе. Девочка опустила босую ножку на стульчик, потом вторую и спустилась с подоконника. Подошла к столу, взяла фломастеры и вернулась обратно. А дождь все барабанил по карнизу, а ветер качал деревья срывая с них листву. Малинка стала рисовать на стекле. Нарисовала желтым фломастером лучики вокруг кленового листка, а синим вокруг него облачка, похожих на овечек. Зеленым траву, красным дом и рядом с ним себя, нелепую девочку с двумя косичками в треугольном платье. Справа от себя маму, а слева папу, высокого, немного выше дома, в котором они жили. А еще нарисовала собачку, с двумя длинными ушками и хвост торчком. Она о ней давно мечтала.
                  Еще раз внимательно осмотрев картинку, собрала фломастеры и спустившись с подоконника легла в кроватку. От уличных фонарей на стекле были видны  только очертания рисунка, и только солнце темнело на стекле резным пятном. Малинка закрыла глазки и погрузилась в детские сны, веселые, радостные и цветные. В которых не было дождя, туч и ветра, носящего обрывки газет. Там ждала ее мама, ждал папа и конечно же пес с длинными ушками и хвостом торчком.
2 Мертвые бабочки
Миша Лунин
            Мертвыми бабочками падают на землю листья, машут миру на прощание желтыми, скрюченными от боли крыльями. А на улице играет похоронный марш. Его играет на водосточных трубах ветер, бьет опустевшими ветками по окнам, выбивая такт. Стук... стук... Земля, старая, земля лысая, приоткрыла в немых молитвах свои рты-овраги, сухие, потресканные от жажды, вымаливает у неба воду. Пить......Пить......
            По ней, в кирзовых, пыльных сапогах, и длинном брезентовом плаще с капюшоном ходит старик. Палкой с железными зубами на конце сгребает мертвых бабочек в кучи, вжик....вжик..... Ходит от куче к куче, спичками об коробок, чирк....чирк...
            Нажрутся сегодня до отвала огненные псы. Сперва осторожно пробуя еду языками, а распробовав, запихивают ее без разбора в огненные пасти, выплевывая обратно дым. А ветер все играет на водосточных трубах и дробью выбивает свой похоронный марш.
3 Осенняя пастораль
Шарай Денис
Глухой уголок осеннего леса на склоне горы…
Своенравная речушка звонко журчит на перекатах, переливаясь перламутром ледяных струй…
Погожий солнечный денёк стремительно угасает. Вот уже ярко заалел запад неба, лениво поигрывая рубиновым сияньем…
Вековые дубы, как вышколенные гвардейцы в почетном карауле вечности, замерли среди скалистых уступов.  Еще не тронутые красками осени, они изумрудно зелены и пышно кудрявы…
Но осень уже спешит на законном основании занять свой золотой трон.
Её незримое присутствие невольно ощущаешь и в доминанте  багровых оттенков листьев дикого винограда,
 и в шумных стаях жирных черных дроздов, самозабвенно клюющих сочные, черные грозди,
 и в необычайно крупных, отливающих  в лучах заката густым  фиолетом,  ягодах ежевики,  обильно усеявших непролазные заросли  колючего кустарника…
Красавцы-клёны и грабы, как записные модники,  по - павлиньи  кичливо,  выставляют напоказ всю колдовскую  гамму своего  багряно-желтого наряда
 и  беспокойно шелестят листьями, словно  придирчиво перебирая их в поисках самого яркого, самого пленительного листочка…
И только можжевельники, самшиты и плющи высокомерно и презрительно взирают на всю эту  осеннюю суету леса: они – вечнозеленые. Что им  времена года?
А вот и осенние лакомства,- на вырубке все пеньки усеяны  крепенькими коричневыми опятами,- только собирай!
Быстро смеркается…
Вот-вот последние акварельно - нежные  отблески вечерней зорьки исчезнут с неба, ласково пробежав напоследок по разноцветным кронам лесных великанов, словно  погладив их в знак  недолгого прощанья до рассвета…
Я, кажется, заблудился. Тропинок нигде не видно. Непроходимые  колючие  заросли окружили меня со всех сторон и  в предзакатном  сумраке напускают на себя угрожающий вид.
Бледные вечерние звезды медленно проступают на небосводе, как водяные знаки на денежных купюрах,  и призрачно мерцают над утонченно- изящными  очертаниями горных вершин…
Сказочно-прекрасная южная ночь заботливо расстилает надо мной свой бархатный полог, наполненный тайнами и виденьями, дурманящими ароматами и загадочными мелодиями…
Контуры речных берегов становятся нереально-прозрачными в  невесомой кисее легкой   туманной дымки…
Таинственный шепот листвы, сонные вскрики птиц, беспокойное тявканье шакалов…- все   эти звуки  сплетаются в волнующие аккорды песни ночной природы и сладким страхом сжимают сердце…
Но я не трушу…
Из школьного курса географии я твердо  помню: все реки впадают в море.
Пойду вдоль берега речушки и обязательно выберусь из плена  ночного осеннего леса…
4 Перед летаргией. Земля
Шарай Денис
Неумолим бег времени.
Вот уже позади весенний расцвет, позади летнее буйство.
Унылая поздняя осень воцарилась в природе.
Земля, словно престарелая дама, завершает свой вечерний туалет перед долгим сном…
Неуверенной, дрожащей рукой  неторопливо снимает она с себя яркие наряды, стыдливо оглядывая увядающее тело…
Ах, как много она рожала! Как устала от бесконечных родов и жарких летних страстей!
Ее могучее чрево потеряло свою упругость, оно  обезображено  глубокими черными бороздами зяби, оно раскисло от бесконечных осенних дождей, а  былое разноцветье трав
превратилось в отвратительную полусгнившую стерню, похожую на непричесанные  седые старческие космы …
Огорченно протягивает она  голые серые морщинистые руки-ветки к черному зеркалу осенних вод…
Проникшийся состраданием к ней ветер засыпает и засыпает  оголившиеся ветки ворохом желтых хрупких листьев, словно пытаясь прикрыть их уродливую наготу…
Ленивые пухлые тучи угодливо опускаются к самой земле, вопрошая глухими раскатами
грома: «Не пора ли приступить к омовению?» И не дождавшись ответа, выливают на   притихшую в печали землю водопады стылых  дождей. Тучи словно одурманены безумной надеждой: а вдруг к пропитавшейся дождями почве вернется её чудесный  изумрудный наряд?
Их  благородный порыв напрасен: время  весеннего расцвета  прошло.
И земля  беззвучно плачет  горькими холодными росами…
Как любой красавице, -  земле, привыкшей к любованию мира её фантастическими цветами, обильными плодами, густой зеленью листвы ,- так нелегко расставаться со своей былой красотой…
И вот однажды, в мрачную октябрьскую полночь,  опускаются на плачущую землю первые заморозки, безжалостно сковывая её  и лишая последней надежды избежать  долгой зимней летаргии…
Бедняжка недвижима. Совсем скоро суровые темные месяцы зимы накроют землю студеным валом снега…
Я ласково глажу колючую стерню: « Спи, земля! Ничего не бойся! И жди: только  Волшебнице – Весне  под силу вернуть тебе юность и красоту!»
5 Осенняя сказка
Вера Шкодина
   
Играет легкая музыка в городском парке.  Летят с деревьев разноцветные листья. И не хочется  уходить домой.
Рядом  со мной на скамье примостился юный  художник, и я наблюдаю, как на  бумаге  возникает акварельно-прозрачное небо, макушки ярко расцвеченных      
по-осеннему деревьев.
Поднимаю  голову к небу и понимаю, как редко мне приходится видеть его.
Может быть, в этом и есть причина нашей  приземленности?
           Но вот закончилось   волшебное время бабьего лета. Слетел с дерева  последний осенний лист в городском парке. Зябко и неуютно.
     ...   Маленькая соседская девочка Юлька ползала по асфальту и разгребала опавшие листья.
Дул холодный ветер, мимо шли прохожие, зябко приподняв воротники пальто.
           Юлька тихо плакала, выбирая из кучи пожухлых и уже рассыпающихся  листьев, мокрые, холодные, но еще живые, целые листочки.
Они были похожи на ее озябшие  ручонки: тоже пять концов, как пять пальчиков, красные, будто подмерзшие, с прозрачными  желтоватыми прожилочками..
         Я спросила удивленно: «Что ты здесь делаешь?»
А Юлька, тихо всхлипнув, объяснила, что она спасает листопад.
Ведь еще совсем недавно листочки весело падали. Желтые, золотые, красные, коричневые...
И ей хотелось собрать их вместе и поставить в воду, чтоб из них выросли маленькие березки и клены. Тогда весной у нее будет настоящий лес.
           Но  листопад закончился. Деревья стояли грустные и бесцветные.
Листья на дорожках подсохли и рассыпались.
Теперь они шумно  шуршали под ногами прохожих.
           И люди не знали, что, наступая на них, они разрушают чудесные сказки и разноцветные замки маленькой девочки.
6 Каланча
Вера Шкодина
Разметала поздняя осень броский наряд с легких тонкоствольных рощиц. Устелила цветной мозаикой тропки в лесу. Только зябкие осинки кое-где подрагивают красными монетками-листами, да заблудшая в березняке одинокая сосенка брызнет неожиданно зеленым тяжеловатым фонтаном.
Юрка, соседский парнишка, Вовкин друг, заглянул во двор.
-Айда на каланчу?
- Погнали, - согласился тот.
- А пустят?- озаботился  дружок, труся рядом.
Вовка был выше на голову и казался старше.
- Не боись, - заверил Володька, - там нынче Митрич, мировой дед.
          На другом берегу озера, отодвинув лес,  - двухэтажное правление. Да что там правление!
Главное, конечно, деревянная каланча на заднем его дворе.
Гордость поселковых мальчишек.
         Деревянная каланча  мощно высилась над единственной в селе двухэтажкой.
Её построили давно, даже   бабушки  в деревне  не помнят когда. И всё для того, чтобы вовремя заметить лесной пожар.
Если  взобраться на самую верхотуру  её, то увидишь внизу село, овально обрамлённое
лесом, с яйцевидным озером  с  правой  стороны, а там дальше, за лесами, ещё  лес и опять лес.
              Вовка даже помнит один такой страшный день, когда ему было лет пять.
Отчаянно захлёбывался колокол, мчались конные упряжки с людьми, чёрная злая туча  разрасталась на горизонте и двигалась на село.
Отец приехал ночью, в мокрой, пропаленной фуфайке с чёрными дырьями, из которых лезла вонючая жжёная вата.
И долго ещё в сенцах  стоял жутковато-горький дух.
              Митрич  сидел на скамейке, щурился на солнце, и  несмотря  на тёплый августовский денёк, был  в  видавшем виды заношенном ватнике.
- Ну чо, орлы, - приветствовал он друзей, -  всех шпиёнов поймали?Аль ишо кто остався?
–  Остался, дедусь, - весело подхватил  Володька,- присоседиваясь к старику, - бабуся моя!- разыгрывал он любимую дедову шутку.
- А! – обрадованно завозился дед,- шебуршит ишо старая, и усё с качаргой!
- Ага! И с ухватом!
- От и смолоду она, - причмокнул дед,-  дюжа военная была, Марья.
 И засветился весь, набивая трубку.
 - Айда! – махнул рукой Вовка, - теперь он полчаса всё вспоминать будет, да трубкой пыхтеть.
И хитрецы бесстрашно полезли вверх по скрипучей ветхой лестнице.
                   Каланча была старше самого Митрича.  А дед  - ого-го, какой мировой дед! Всю войну прошел,считай, до самого Берлина..
Ногу ему повредили в той войне. С тех пор на деревяшке ковылял да с ботажком.
Строгий вроде дед,глаза прищурит, стукнет своей палкой, мальчишки шарахаются.
                  А Вовка стоит и смотрит, очень ему он  нравится. А тот присядет на лавочку, прижмурится, брови надвинет, а глаза так и побрызгивают смешком.
А Вовка тихонечко тоже хмыкает.
                 Попыхтит дед трубкой, попыхтит, поприщуривается и спросит:
- А чьих сам будешь, смелён, пострел!
Так и добрались в разговорах до бабки Марьи. Тут и расцвёл дедуся.
Чудной дед Митрич.
- На каланчу хочешь? – спрашивает хитро.
- Ага, - вздыхает Вовка
- Ну, давай, жми, партизан!
И Вовка взбирается по скрипучей шаткой лестнице вверх.
А наверху!
Глянешь, и дух забирает.Дома маленькие, а люди еще меньше.
Весь посёлок, до единого двора перед глазами. Да что посёлок!
Необъятные пестрые волны за околицей. Куда ни глянешь, всё -  лес.
Берёзы, осины – это мягкие волны, смешанный лес. А дальше -  темнеется хвойный, острыми пиками под самый горизонт, как несметное войско на страже.
Только Вовку с дружком и пускает дед на такую красоту полюбоваться.               
Сильна была, видно, старая любовь.
Намекнул  Вовка как-то бабуле на особое благоволение Митрича.
А она рассерчала, закраснелась и запретила туда бегать, мол, убьёшься ещё. А глаза – прячет, а в углу губ легонькая такая ухмылочка.. Ну и смекнул догадливый внук про своё особое положение.
 С тех пор и  пользовался.
7 Тринадцать осеней и вдова
Альба Трос
  Вот уже вечность вода падает с равнодушного серого неба на землю. Земля давно мечтает прервать своё движение, но в последний момент всегда трусит, разминается с очередным метеоритом и продолжает вращение вокруг постылого светила. За замковой стеной, в распаханных ветром полях копошится человеческая фигура. Сошедшая с ума крестьянка, зачем-то пережившая в голодный год мужа и троих детей, раз за разом погружает в мокрую почву тонкие косточки пальцев. Лишённая всякого смысла деятельность, движение ради движения. Ты наблюдаешь эту пантомиму из окна комнаты на самой вершине башни и думаешь, что между женой графа и женой виллана нет никакой разницы. Обе они обречены на бесцельное копание в перегное жизни. Уже тринадцатую осень ты проводишь без него, унесённого пупырчатой жабой-лихорадкой, однажды поселившейся в груди и за короткое время превратившей лёгкие в решето. В часы опьянения ты сравниваешь их с землёй под Аппиевой дорогой, где катакомбы по-прежнему хранят никому не нужные тайны. Никто не назовёт тебя монахиней. Под балдахином твоей необъятной кровати извивался не один десяток обнажённых тел юношей и девушек из легиона челяди владелицы титула, поместья и состояния. Будь в тебе хоть капля веры в то, что красавец-граф сохранил свою личность после смерти, ты без колебаний защёлкнула бы на бёдрах пояс целомудрия. Но бог никогда не жил в этой холодной комнате, супругу твоему не суждено уже испытать муки ревности, и поэтому ты позволяешь плоти переживать наслаждение, оставляя душу плавать в мутном вареве одиночества. Слуги по углам шепчутся, что, стремясь сохранить молодость, ты принимаешь ванны из крови девственниц. Как скудно человеческое воображение, как пасует оно, столкнувшись с зияющей бездной тоски и безумия. Стук в дверь заставляет тебя вздрогнуть и пролить на чёрный бархат платья жидкость из бокала. С обречённым лицом ты поднимаешься и идёшь к порогу, за которым застыл в ожидании поросший шерстью рыжий верзила-конюх.
8 Дождь
Егорова Людмила Николаевна
                   

  За стенами кафе неспешно шуршит дождь. Она сидит,  удобно облокотившись на край столика, время от времени подносит к губам чашечку с кофе, смотрит в окно. Напротив, через улицу, стена старого здания. Узкие высокие  окна, устремленные  вверх, к серому, который день плачущему небу. Кое-где на подоконниках виднеется герань, вытянутая и неуклюжая из-за недостатка солнца. Мимо окон кафе  скользят нечеткими силуэтами машины, веером разбрызгивая на  шарахающихся к стенам домов прохожих потоки  мутной воды. Втянув головы в плечи или  спрятавшись под зонтами, спешат куда-то люди.

 Глаза женщины выхватили из  пестрой толпы фигуру мужчины в ковбойской  шляпе: откуда ему здесь взяться? «Хиппует», - улыбнулась она вослед уже исчезнувшему из поля зрения человеку.  Тихий, размеренно идущий с самого утра дождь. Он до блеска вымыл тротуары и асфальт, прилепил к ним  грязными кляксами бурые листья,  пузырится в переполненных сточных канавах. Осень. Мягкая, уютная, провинциальная. Улицы, заметно опустевшие после летнего наплыва  отпускников.

  Она  любит  дождь, относительную тишину и замедленность ритмов этого времени года. Возможность неспешно сидеть в кафе, наблюдая за людьми.
Он вошел порывисто, несколько шумно, принеся с собой резкий запах сырости, шум улицы. Сел за соседний столик, поставил перед собой кофе. На фоне окна обозначился четкий профиль. Она оторвалась от созерцания улицы и перевела взгляд на вошедшего. Мужчина  бывал здесь часто, и женщина,  не признаваясь себе, ждала  этих встреч. Он был ей интересен,  притягивал . Его присутствие волновало, и это было неожиданно и на удивление обостренно.
 
  От общего привычно перешла к деталям. Высокий лоб, прикрытый упавшей мокрой прядью. Широкие, слегка изогнутые то ли в вопросе, то ли в  гневе брови. Нос с легкой горбинкой и нервными  крыльями. Волоокие, глубоко посаженные серо-голубые глаза, в которые хотелось заглянуть  поглубже. Четко очерченные крупные губы, не пухлые и влажные, а матовые, жесткие.  Она судорожно облизнула  свои, ставшие сухими без помады. Глупо, подумала она. Как глупо рассматривать людей вот так,  почти в упор.

  Он, похоже, почувствовал на себе пристальный взгляд. Быстро осмотрел зал. Их глаза на секунду встретились, но она уже не наблюдала, а просто пила кофе. И он вновь уставился в чашку.

  Какое интересное выражение глаз: вопрос, настороженность, злость. Кто же тебя так взвинтил? Жена? Начальник? А может, ты сам командуешь парадом? Интересно, у него есть любовница – молодая, длинноногая блондинка? Женщина почувствовала какое-то неприятное шевеление в области желудка: нет, пусть он будет лучше других. Она опять стала наблюдать за мужчиной, медленно срисовывая взглядом его профиль на стекло витрины. Лоб, нос, губы. Губы, они притягивали. Как он улыбается? Наверное, в уголках  рта появляются глубокие складки, а между губами едва видны зубы. А когда говорит? Или ждет чего-то, волнуясь или нервничая – покусывает их? Ей вдруг неудержимо  захотелось коснуться их кончиками пальцев, обвести по слегка выступающему контуру, ощутить,  как они горячи и упруги.

  Щекам стало тепло, и тепло это разливалось по лицу, переходило на шею. Душно? Давление? Или я краснею? Господи, я краснею! Как сопливая девчонка, пойманная за подглядыванием в замочную скважину! Глупо! Глупо! Она быстро встала, неловко обходя столики, заспешила к выходу.

  Улица встретила ее запахом отсыревшего асфальта, провонявших  мокрыми собаками подворотен, выхлопных газов, шумом и дождем. Она спряталась под зонтик, и  медленно успокаиваясь,  пошла вперед. Неожиданно для себя самой, женщина опустилась на первую попавшуюся мокрую скамейку, даже не позаботившись  прикрыть ее хоть чем-нибудь, и тихонько засмеялась. «Да ты влюблена! Да, любезная моя! Мать взрослых детей, бабушка любимых внуков, любуешься  незнакомым мужчиной, краснеешь от  нескромных мыслей и желаний! Господи, что с тобой происходит? Не весна ведь», - попыталась она перевести  скачущие мысли в шутку.
 
  А дождь все стучал по зонтику, скамейке, бежал ручейками под ногами. Ветер срывал с деревьев последние листья, и бросал их под колеса спешащих куда-то машин. И небо, затянутое  облаками, было  свинцового  цвета, а точнее, вообще никакого, потому что его просто  не было видно из-за дождя. И до весны было  далеко. Но ведь сердце не ждет  хорошей погоды, и ему неважно, сколько вам лет.
9 Холодное золото Октября
Вера Блэк
Нервно пытаюсь подкурить ментоловую сигарету. Чертова зажигалка - опять скупится на огонь. А эта Осень так ярко горит всеми оттенками пламени - может попросить огня у неё? Но нет. Она почему-то молчит. Ни смеха - тысячей невесомых голосов птиц, ни вздоха - холодным ветром, пропахшим запахами костров, ни шороха - сухими рыжими листьями по увядшей траве. Я оставляю сигарету зажатой в губах, и опускаю руку с зажигалкой, уже не пытаясь высечь из неё даже искру. Я смотрю вдаль. Передо мной то неистовое буйство красок, что описывают поэты всех времен и народов в своих творениях. Тропинка ведет вниз, в самую гущу молочной пелены, клубящейся там, внизу, по берегу  свинцовой глади озера. А за озером Осень горит уже не так ярко - там в пестрых её красках поселились молчаливые, неколебимые ели - суровые стражи времени веками стоят они не меняя цветов ни осенью, ни зимой. Всё дальше к горизонту их ряды множатся, и на самой границе земли и неба впиваются в редкие черные облака лишь их острые вершины.
Осень вздохнула - проснулся ветер. Насыщенный и морозный - золото осеннего солнца уже не согревает его. Холодное, бледное золото - слепит глаза, и только. Ветер принес запах сырой земли и костров. Где горят эти костры? Как далеко, как сильно? Кто сидит там, опустив голову, согреваясь их пламенем, или пляшет вокруг, наполняя пространство мрачной торжественностью. Мне кажется, истинный запах костров рождается лишь ночью и осенью. Ветер клонит к земле ветку клёна, и вижу, как на тонкой паутине качается хрустальная капля ещё не высохшей росы. Осень, я знаю что ты не спишь! Дай мне огня, Осень, чтоб смогла я наполнить легкие свои тяжелым ментоловым дымом. Он, возможно, и сократит мою жизнь, но это ли важно, когда стоишь вот так в холодном золотом свете утреннего октябрьского солнца, вдыхаешь запах холода и жженой травы.
Где-то далеко за спиной остался город - серый и грязный, и пламенные листья кленов, и изумруд молчаливых хвойных стражей - всё покрыто его копотью и пылью, Осень не горит здесь - она тлеет утомительно и слабо, чуть дыша в этой пыльной неволе. Там за спиной город шуршит резиной по асфальту, город сигналит, кричит, слушает музыку, хлопает дверями. Громко, слишком громко! Я не хочу возвращаться туда - его шум разорвет мою голову на части! Пусть ночь застанет меня тут - у водной глади, или среди засыпающих деревьев, среди сухой травы и кровавых гроздьев рябин. Пусть ночь успокоит этот город, заткнет ему рот! - тогда можно будет смело вернуться, пусть не в полную, но тишину.
День клонится к полудню, и Осень, кажется, просыпается. Я спускаюсь по тропинке вниз, но вдруг останавливаюсь и снова подношу зажигалку к застывшей в губах сигарете. Щелчок - и слабое бледное пламя лениво выползает вверх. Спасибо, осень.
Я вдыхаю тяжелый ментоловый дым. И продолжаю свой путь. До ночи ещё далеко.
10 Ахроматические оттенки ноября
Вера Блэк
Рисую пальцем на запотевшем окне какие-то знаки, похожие на руны. За окном темно. За окном ночь. Чайник уже давно кипит, но сейчас мне это кажется неважным. А за окном холодно. За окном начинается зима. Сквозь прозрачные линии рун я наблюдаю за несмелыми белоснежными бабочками. Они нескладные и грузные, ещё сырые. Пройдет время, и они станут меньше и легче, их станет больше, и они укроют землю своими ледяными серебряными крыльями, и весь город в миг потеряет свои краски, оставив лишь ахроматические оттенки. А пока за окном сыро. Мокрый снег тает на ещё не остывшей земле, оставляя после себя лишь морозный запах ночи. Такой таинственный и торжественный запах… Вдыхаю его полной грудью, и кажется, что со следующим вздохом мир вокруг станет светлее и проще. Вдыхаю, и кажется, что вот-вот наступит момент счастья, и мрак моих мыслей станет белым, как снег. Вдыхаю, но лишь обрушивается на меня поток воспоминаний – такой же первый мокрый снег, замерзшие руки, лица, имена, отрывочные фразы, горячий кофе в картонном стакане. В городе ночь. В городе горят белым пламенем фонари. Я помню, Он также вдохнул морозный сырой воздух и улыбнулся своей искренней, умиротворенной улыбкой. И белые бабочки успокаивались на его чернильно-черных волосах, и не таяли. Жаль, мы больше не виделись с того ноября, что стер все краски осени, оставив лишь ахроматические оттенки.
Мне вдруг становится душно. Чайник надрывается, испаряя последнюю воду с раскаленной поверхности. Я смело открываю окно, и холодный ветер врывается в темную кухню. И кажется, дышать становится ещё легче, но не легче становится там - глубоко внутри. Вместе с новым порывом ветра врываются в дом белоснежные бабочки, и тают на моих щеках, на моих губах. За окном тишина. За окном понедельник.  Я помню, мы шли по мокрой от снега земле. Шли куда-то, не замечая ни холода, ни сырости, вдыхая этот морозный запах первого снега и ментоловых сигарет. Мы были вместе, мы ни о чем не думали, и кажется, были счастливы. Мы даже не замечали, что мир вокруг потускнел, и остались лишь черное небо, и белые звезды, черная земля и белые блики на черной воде реки. Мы разбрелись по городам, и так и не виделись с того ноября, что стер все краски осени, оставив лишь ахроматические оттенки.
Чайник уже давно нагрел воду, испарил её без остатка, и теперь начал громко щелкать, пытаясь расколоть металлическое дно. Что ж, пожалуй, пора залить в него ещё воды с оттенком yellow и magenta 50 на 50 – хоть как-то разбавить ахроматические краски этого мира. Крупные капли конденсата на запотевшем окне потекли вниз, превращая руны в какие-то неведомые письмена. Я закрываю окно – словно перекрываю самой себе доступ к источнику жизни. Морозному, свежему и таинственному дыханию этого ахроматического ноября.
11 Осеннее утро
Нина Гаврикова
      Осеннее утро

Сон прозрачной вуалью окутал город. Фонари не горели, машины не тарахтели, собаки молчали, прохожих под окном не было. Над дремлющим городом склонился угрюмый месяц, дотошно изучающий темные проёмы окон, не найдя ничего примечательного,  он схоронился в хмуром одиноком облаке. В наступивших сумерках во дворе нельзя было ничего не различить, только северный холодный ветер продолжал своё дело: шумно пыхтел в мелкие щёлочки деревянного переплёта, словно хотел коротким путём забраться в дом. Как только первые лучи нового утра дотянулись до кромочек крыш, исчез.
Мрачные мысли бабушки Клавы, не находя пристанища, кружились вокруг неё, образуя монотонную тяжёлую ауру; в сердечном клапане уже давно образовались глубокие трещины. Глаза невыносимо болели, веки отяжелели, но заснуть не могла. Старушка сидела на кухне у окна в инвалидном кресле в одной ночной сорочке, подпирая подбородок кулаками. Вся жизнь чёрно-белым калейдоскопом рассыпалась перед глазами. Каждый день похож на предшествующий. Ни желаний, ни душевных сил почти не осталось. Дух, как раненая, падающая с высоты птица, сложившая крылья, покидал больное тело. Зачем судьба выбрала именно её для этого бессмысленного существования? Вопросы без ответов беспомощно зависли в воздушном пространстве.
Женщина, потянувшись, опустила босую ступню на ледяной пол, холодок свежести поднялся от пятки до макушки. Руками подняла ногу обратно на подножку.
– Нынче осень ранняя! – уныло вздохнула она. Медленно передвигаясь по скрипучим половицам, подъехала к окну в большой комнате и посмотрела во двор. В центре - две стройные Берёзки, их посадили вместе с подругой, когда закончила школу. Молодые стволы тянулись к небу настолько близко друг к другу, что издалека могло показаться, что это одно большое дерево. Ещё вчера Берёзы выглядели нарядными, как ученицы во время выпускного бала в длинных вечерних платьях. За ночь длина подолов стала заметно короче. Многочисленные листья-лохмотья оказались беспорядочно разбросанными на поверхности земли.
- ПОДРУГА! Лучшая! Любимая! Интересно, где она сейчас? Что с ней? Двадцать лет дружбы... настоящей, крепкой, искренней. В школе и в техникуме сидели за одной партой. На работу устроились на одно предприятие. Постоянно созванивались, праздники отмечали весело, дружно, с размахом. Радость делили пополам... А горе? Кому нужна чужая беда, чужая боль? Столько лет верила в чудо? Напрасно с надеждой прислушиваясь к каждому шороху и вглядываясь на закрытую дверь, ждала, что подруга придёт, сядет рядом на краешек кровати, возьмёт за руку, заглянет в зелёный омут её глаз и спросит: «Как настроение, как дела?»
- Нет сил вспоминать, – прошлое подкинутой гремучей змеёй сдавило горло, стало тяжело дышать. Клавдия проехала на кухню, плеснула из чайника в чашку несколько капель воды, выпила. Вновь упёрлась глазами во двор. Слева от Берёз возвышалась добрая тётушка Осина, её посадил дедушка. Он тогда только-только вернулся с войны, и, чтобы хоть как-то облагородить пустырь перед домом, привёз веточку из леса. Бабушка рассказывала, что саженец прижился сразу. Почтенная Осина не раз испытала на себе веретено судьбы и сейчас не торопилась сбрасывать тёплый лиственный палантин, потому как берегла от стужи старые косточки. Справа ближе к окну, задрав голову к небу, находилась Сирень. Это папа привёз когда-то от своих родителей тоненький прутик и воткнул прямо в клумбу, никому ничего не сказав. Веточка разрослась, превратившись в роскошный куст, весь покрытый цветами, только тогда папа признался, что посадил как раз в тот день, когда пришел свататься. он был уверен, что избранница примет предложение. В этом году Сирень, видимо, поссорилась с хозяйкой Осенью, её крона осталась зелёной.
- Родители! Кто может быть дороже и ближе? Кто может только по одному твоему взгляду, по голосу, по шагам понять твоё настроение, состояние души? Вспомнилось, как в первый и последний раз получила двойку. Портфель еле тащила. казался неподъемным, в него будто кирпичей наложили. Ноги заплетались, не хотели слушаться и шаркали подошвами по земле. Мама, видимо, почувствовав неладное, в испуге выскочила на крыльцо и сразу засыпала вопросами: «Что случилось? Почему такой вид? Кто обидел?». «Двойку получила». «И всего-то?» – весело рассмеявшись, обняла и поцеловала она.
- Мама! Как давно лишилась маминой любви, ласки, заботы, а до сих пор хочется посадить на диван, взяв расчёску, забраться на спинку и заплетать тебе бесчисленное множество тонких косичек, при этом незаметно раскрывая сокровенные детские тайны и мечты, - непрошеная слеза покатилась по щеке.
 
За окном что-то изменилось, зашевелилось, двор ожил. Это вернулся ночной гость -  порыв Ветра; с Берёзок слетели остатки материи-листвы. Ещё порыв, тётушке Осине трудно сопротивляться неистовой силе ветра, тёплая накидка податливо распахнулась, стремительно съехав с покатых плеч, рухнула вниз. Сирень в страхе беспомощно прижалась к окну. Безобразник тряхнул её так, что остатки листьев осыпались, как ненужный мусор. Покончив с деревьями, Ветер решительно поднялся вверх, оседлав серое безликое облако, помчался на север.
Потеряв золотые наряды, деревья стали выглядеть оголёнными. Во дворе стало совсем неуютно. Чёрная промозглость заставила съёжиться от холода. Тоскливые размышления не давали покоя старушке:
– Вот так и моя стремительно пролетевшая собственная жизнь схожа с этими листочками. Насколько коротка жизнь...
Рассуждения прервал звонок в дверь. Старушка суетливо заторопилась, привычно вращая колёса коляски, выехала в прихожую, открыла дверь. Муж вернулся с ночной смены, следом появились сыновья с семьями.
– Бабушка, посмотри, мы привезли саженцы дубков. Давай дубки во дворе посадим, пусть вырастут большими-большими и крепкими, – в руках малыши держали молодые побеги деревьев. корни которых были аккуратно обёрнуты полиэтиленом.
– Хорошо, только оденусь, – жизненные силы возвращались, медленно заполняя молодым, задорным, живительным бальзамом образовавшиеся глубокие сердечные расщелины.
Муж пошёл в подвал за лопатой.
– Мы пока наберём в ведро воды, – перебивая друг друга, тараторили дети.
Обняв и поцеловав в щёчки своих любимцев, Клавдия направилась в спальню, подумав про себя: «А всё-таки жизнь прекрасна и она продолжается!»
12 По газонам не ходить!
Марита Зотова
Янка возвращалась из школы через парк. Это было рыжее-прерыжее царство, рыжей-прерыжей осени, листьями оно облетало под ноги Янки, цеплялось за ее кроссовки. Прямо по курсу виднелась лужа, колышущийся на осеннем ветру обрывок океанского платья, синий-пресиний, и рыжие, как солнце, клены отражались в его глубине, торчали нелепо вниз головой. Янка шагнула в сторону, к вытоптанной в грязи дорожке сквозь бескрайний газон, весь в шелушащейся рыжей чешуе свежелиняющих деревьев, с грозной надписью «По газонам не ходить!» Кроссовок вмиг порыжел, макнувшись во что-то влажное и чавкающее, Янка недовольно сморщила рожицу, но надо было идти – впереди ждал дом, бабушка с вкусным обедом и несделанные уроки.

Гриб. Странный, искорежено-гнутый, он торчал посреди газона, весь облепленный рыжими ошметками листьев, и Янка едва не наступила на него с очередным шагом, но вовремя остановилась, и наклонилась, любопытствуя.

И протянула руку, желая тронуть осклизко-рыжие бока.

А гриб вдруг разогнулся и сказал:

– Кыш!

Янка ойкнула.

– Фыш! – сказал ощетинившийся рыжими иголками гриб. – Спать мешаешь! А когда я проснусь, становится худо.

– К-кому худо? – растерянно спросила Янка. В этом осенне-рыжем, спокойно-безопасном парке… кому может быть худо?

– Птичкам. Собачкам. Глупым маленьким недоросликам, что топчут мои газоны, шумят и галдят, и мешают мне спать! – у гриба была красно-рыжая шапка, свисающая на бок, точно древесный нарост, под шапкой же пряталось изжелта-белое, сморщенное личико с карими, злыми глазами. Грибо-гном… или гномо-гриб, таящийся между садовых дорожек, и строго наказывающий всех, кто смеет ходить по газонам.

– Я большая, а ты маленький, и ничего ты мне не сделаешь! – смело сказала Янка, поправляя шапочку на голове. – И это мой газон, а не твой! Его люди посадили, и по весне подстригают, а не такие глупые гномы, как ты!

Щечки гнома порыжели от гнева, надулись, налились клюквенно-злыми соками.

Гном завертел колпачком, топнул ногами, взметнув в окруженье себя маленькую рыжую бурю… и Янка перестала видеть, на какие-то доли секунды ослепла, рыжим, колючим песком запорошились ее глаза.

А когда она их все-таки открыла – все вокруг было большое, непредставимо, несоразмерно большое. Деревья, уходящие в небо необхватными колоннами-стволами. Листья под ногами ее, каждый из которых мог спрятать ее с головой. Ярко-синее озеро лужи на горизонте блекло-рыжего, полинявшего леса… травы, бывшей некогда просто травою, а теперь выросшей едва ли не вдвое выше испуганной Янки. Они были большие, а она – маленькая.

– Не мой, говоришь, газон? – проскрипело над ухом, точно гнилое, раздираемое собственной тяжестью дерево. – Не мой, говоришь?

Гном был огромен, точно выросший по зиме снеговик, кругл, большерот и раздут, и рыжие, под цвет осенней листвы, одежды трещали на нем по швам. Янка неожиданно подумала, что он ест, очень хорошо и часто ест, по нескольку обедов за раз, вкусных мясных обедов, сытнее тех, что готовит ее бабушка… а где он находит обеды здесь, в осеннем и сыром парке, в осенней и сырой траве?

Гном улыбнулся, отчего рот его, веревочно узкий, разошелся едва ли не до острых ушей, прикрытых колпачно-рыжим наростом.

– По газонам не ходить! – взвизгнул он, делая шаг вперед. – Траву не топтать! Мне спать не мешать! Гамк!

Янка не сразу поняла, что с нею случилось. Просто рука ее, правая рука в пестро-рыжем курточном рукаве, сжимающая портфель рука, стала как-то невыносимо легкой, исчезла, вместе с рукавом и портфелем, точно сгнивший лиственный черешок, отделилась от тела, пропадая в прожорливой гномьей пасти. Гамк! Точно в оцепенении, Янка видела, как грибно-белые, острые, словно ветки, гномьи зубы с хрустом перемалывали ее, и рыжие листья под ногами меняли свой усыхающе-блеклый окрас на живой, полнокровный, сочно-бурый. Гном завтракал… или обедал… или ужинал… гном его знает, как течет время в этом сжавшемся до размеров газона странном, вывернутом наизнанку гномьем мире. Красно-бурая кровь текла по его паутинно-белой, инеистой бороде, расплескавшейся до самих гномьих колен, и мерно работали вилочно-острые зубы, перемалывая сухожилья и кости, и борода окрашивалась в красно-рыжий, пиратский цвет.

На абордаж! Янка всхлипнула, и, подобрав какую-то ветку с земли уцелевшей рукой, отчаянно шагнула к гному.

– Вот тебе, вот!

Ветка прошла через гнома, как бабушкин нож через сливочное масло, точно мечом, рассекла надвое лиственно-рыжий колпак и жующий красное рот, прошила живот его, огромный, как набитая пухом подушка. Гном крякнул, разъезжаясь на две гномо-половинки, червивый, испорченный гриб… и снова сросся, прямо на испуганных Янкиных глазах, словно гигантская дождевая капля, повисшая на кончике листа, красно-рыжая дождевая капля, сверху донизу пропитанная Янкиной кровью.

– Гамк!

Вторая рука обрела ту же легкость, что и первая, ломаясь в воздухе, будто усохший осенью лист. Наколотая на вилку гномьих зубов, рука не принадлежала Янке, рука распадалась на красно-рыжие, мясные лоскуты, гном завтракал, или обедал, или ужинал, и Янка смотрела на него, качаясь вместе с травой, и думала, что так странно, что она не чувствует боли, точно тело ее – дерево, с коего сламывают ветки случайные прохожие, точно тело ее – примятая трава на газоне, что через миг поднимется, и будет расти дальше…

В глазах порыжело, красным надвинулся смятый набок гномий колпак, борода с прожилками крови, и горящие бурым глаза. Иззубренно-острый рот с ошметками мяса на языке стал необыкновенно, пугающе близок, навис над ее головой, капканом распахиваясь до предела, и прежде, чем он защелкнулся на ее шее, железным, проржавлено-громким щелчком, Янка подумала, что бабушка очень расстроится, если та не вернется из школы, так и оставшись в парке на всю осень, бесконечно долгую, бесконечно рыжую осень, корабликом опустится на дно хрустально-синей лужи, истлевшими обрывками листьев спрячется под первым выпавшим снегом. Она даже, кажется, заплакала, и слезы ее текли по щекам красно-кровяными, весенними ручьями, смешиваясь с дождевою водой. А потом раздался щелчок, в глазах замелькали черно-рыжие пятна…

…и Янка открыла глаза. Перед ней была лужа, бескрайним морем разлившаяся, всем лужам лужа, а по бокам ее – столь же бескрайние, парково-рыжие газоны, и надпись «По газонам не ходить!»

И Янка подумала, и не пошла.
13 Остров Ольхон
Альфира Ткаченко
                          Остров  Ольхон

                              очерк

        Тихо звучала музыка из телефона, а я сидела и смотрела в окно. Маршрутка катилась по хорошей дороге.  Степные травы, почти высохшие на горячем солнцем, окружали дорогу, ведущую на Байкал.  Пассажиры спали.
        Равнина… Она простиралась до самых сопок,  которые переходили в горы. Вся территория, прилежащая к озеру Байкал, имела равнинную и горную плоскость. Иногда сопки, низкие, покрытые лесом, скользили вдоль маршрута и скрывались за далью в траве или розовых ковров иван-чая. 
       Серая вода озера показалась почти сразу, когда мы въехали на дорогу к парому. Большие горы Ольхонских ворот расступились, и мы поплыли. Дна почти не было видно. Серовато-зелёная вода бурлила под лопастями парома. Чайки носились над водой и ныряли за рыбой, которая, не боясь двигающегося парома, пыталась выглянуть на поверхность и тут же была схвачена. Августовская зеленеющая трава на сопках с каждым днём превращалась в осенний ковёр.
       Машины, одна за другой, спускались с парома на дорогу и уносились далеко, вглубь острова.  Дождь, мелкий и уже напоминающий осенние дни сентября, поливал или моросил над нами.
      - Куда дальше? - спросил Саша.
      - Ну, конечно же, в Хужир. Куда же ещё? Только там мы сможем увидеть ту красоту озера и самого острова.
     Водитель развернул  машину, и мы поехали, ускоряя ход, по шершавой дороге между гор и сопок, а иногда и по степи. Табуны лошадей, выстраиваясь в один ряд, промчались где-то в стороне. Дождик, накрывая их, скрывал вдалеке силуэты животных. Как они были красивы! Я подумала: «А почему это их выпустили именно сейчас, в такую погоду? Им же холодно».
     - Ты не знаешь, почему они сейчас бегают по степи? Ведь дождь… - спросила я у Саши.
    - А кто его знает… - пожал он плечами и посмотрел за окно, - Наверное, сами убежали.
         Но лошади бежали, а дождь покрывал их шерсть мелкими каплями.
         Остров сам по себе был красив. Можно было только представить, как было здесь хорошо в июле или августе, самом сезоне отдыха на острове Ольхон и Байкале.  Все люди спешили на туристические базы или лежбища нерпы. Где можно ещё увидеть столько замечательных животных озера? Они лежали вдоль берега, перебираясь по камням и ловко ныряющих в воду в случае опасности. Нерпа, как и все животные, пугались людей или других зверей, населяющих остров. Но они не знали, что у местного населения, бурят, есть такой закон, не трогать всё живое на острове и не давать делать этого другим. Владыка острова Ольхон мог рассердиться и тогда ничто не спасёт того, кто попытался нарушить его законы. Вдруг земля на острове заходила, начала качаться под ногами людей. Владыка Острова поднялся, увидел, что люди забыли, где находятся и, нахмурив брови, погрозил всем, кого увидел в этот час, когда земля начала качаться. Дома погрузились в темноту. Солнце совсем потемнело и скрылось за чёрными тучами. Ветер бушевал несколько дней и волны озера поднимались почти до самой высокой горы, что находилась возле поселения Хужир. Шаман вышел из пещеры, увидел, что  озеро волнуется, и Владыка Острова угрожает разнести всё вокруг на острове. Зажгли костры на высокой горе Бурхан. Шаманы зашлись в трансе. Просили Владыку Острова и Байкала не разрушать землю. Оставить им. Пообещали они жить мирно, не трогать больше нерпу.
       Так гласила легенда острова Ольхон. Может быть, и давно это было, а может быть, и недавно. Кто его знает. Но как только кто попытается тронуть нерпу на лежбище на острове Ольхон, то может погибнуть. Не простит ему хозяин острова таких ошибок.
       Мы прошли в домик, куда приехали и, поужинав, легли спать. Ехать в дождь по острову тяжело. Волны на озере крупные. Серые. В домике тепло. Одеяла покрывают нас, а мы спим, посапывая носами. Тихо. Дождик за окном шумит. Деревья, редкие, качаются под сильным ветром. По стёклам стучат капли  и стекают на подоконник.  Всё живое вокруг притихло. Слышно только завывание ветра и шум воды с озера. 
      Следующий день начался с мелкого холодного дождя. Видимо кто-то всё-таки рассердил Владыку Острова. Мы сели завтракать. Горячий чай, а у кого-то кофе, согревало нас. Казалось, что и дождь не помеха нам, тем людям, кто рискнул поехать в эти дни сентября на остров. Разве можно удержать людей, жаждущих экстрима, от такого соблазна? Риск, это самое прекрасное чувство. Ты сидишь в домике, за его стеной хлещет ветер, дождь рвётся сквозь чёрные тучи. Волны, грозные, беснуются над поверхностью озера. Всё это напоминает последние дни катастрофы. Мы, позавтракав, засобирались на мыс Бурхан. Только там мы можем увидеть весь катаклизм бури. А мы и приехали сейчас, в эти дни, только для того, чтобы поснимать именно беснующийся Байкал.
       Саша поднял камеру и начал снимать высокую волну, которая обрушилась на камни скалы Шаманки. Ветер свистел над нами, а мы стояли, с трудом удерживаясь, на скале мыса Бурхан. Чёрные, вперемежку с серыми, грязными и рваными, тучи рвались вперёд или крутились на одном месте, срывая последние листья с деревьев и осыпая иголками с сосен весь берег Сарайского залива. Песчаный, жёлтый, ещё в июле в яркую солнечную погоду, залив сейчас выглядел засыпанным водорослями со дна озера, забросан мелкими камнями и мусором, ломаными ветками от деревьев и скатывающимися с горы камнями.
       Мыс Бурхан крепился, как стойкий муж перед катастрофой. Камни на скале Шаманке качало. «Черепаха», камень у скалы, один из легенд мыса, была засыпана камнями со скалы. Вода, грязно-серая, бурлила возле него.
      Мы постояли на высокой горе, и пошли в свой домик на турбазу. Этот день нас порадовал. Мы смогли снять интересный фильм об острове Ольхон в бурю.
     На следующий день мы поехали домой, в Иркутск.
14 Женька
Валентина Назарова-3
Плакала холодным дождём поздняя осень. Город казался неопрятным и полураздетым. На деревьях кое-где ещё болтались остатки увядших листьев, природа была почти обнажена. И это «почти» придавало деревьям и кустам какой-то жалкий вид, как у оборванного бродяги. На зелёной ещё траве, грязными пятнами, лежала пожухлая листва. Унылый вид за окном приводил Ирину в глубокое отчаяние.
Всего несколько месяцев назад она была вполне счастлива – Женька назвал Иру своей невестой. Тогда стояла июльская жара, парки и сады изнывали от зноя, и молодежь много времени проводили на местной речушке. Речушка была неширока, но берега у неё были покрыты ярко-зелёной травой и поэтому все любили загорать на шёлковистой отаве, бегать по лужайкам с мячом и просто отдыхать и наслаждаться летом. Женька был высоким крепышом, с ладной фигурой и очень румяной физиономией. Его ярко-голубые глаза прекрасно гармонировали со светло-русыми волосами, а румянец придавал всему его облику некую простоту и добродушие. Он и по характеру был незамысловат и добр, хотя и по-мужски упрям. Ирина понимала, что сейчас в её жизни появился серьёзный мужчина, который не бросает слов на ветер. В один из таких дней, на речке, в кругу друзей, Женька и назвал Ирину своей невестой.
Они познакомились на танцах. Пообщавшись, некоторое время, Ира поняла, что на сегодняшний вечер, провожатым она обеспечена. Но так как её дом находился рядом с парком, где была устроена танцплощадка, а домой идти Ирине, ну никак не хотелось, то она, шутя, сказала, что живёт далеко за городом, в ближайшем посёлке. Но Женька не удивился, а напротив, даже как будто обрадовался. Всю дорогу они без умолку болтали, смеялись, перебивая друг друга – похоже, им было вместе легко и просто.
А на следующий день он встретил её с вечерней смены и начался роман. Любовный.  Женька был влюблён всерьёз и надолго. Летними вечерами они пропадали в любимом  парке, уединяясь в тенистых аллеях. Находили свободные скамейки и  обнимались, целовались, говорили всякие милые пустяки, присущие всем влюблённым. Ирина с радостью принимала Женькины ласки, ей нравился сам факт, что она завладела сердцем такого славного парня – красивого, умного и серьёзного. Дело потихонечку шло к свадьбе. В Ирининой не богатой семье родители встревожено размышляли: «Где достать деньги?»
Наступила осень. В оранжевых шапках стояли молодые клёны,  стройные берёзки шелестели пожелтевшей листвой, как золотыми монистами, а гроздья рябины манили к себе прохожих, как губы любимой девушки.
Прогулки стали короче, а расставания длиннее. Ирине не хотелось оставаться в зиму невестой, хотелось скорей уйти из дома и начать новую, самостоятельную жизнь. Но обстоятельства так складывались, что раньше весны, свадьбе не бывать. Ирина часто задумывалась о своей девичьей судьбе. Ей исполнилось двадцать три – возраст вполне зрелый. Замуж пора.
Лет в семнадцать она мечтала о великой любви, такой, как в кино. Чтобы со страстями, чтобы чувства и эмоции били через край. Чтобы её, непременно, ревновали, догоняли, отнимали и прочие киношные трюки. А их, с Женькой, отношения были ровными, спокойными и очень целомудренными.
В тот вечер, немного погуляв по вечернему городу, они замерзшие зашли в Иркино крылечко, чтобы спрятаться от холодного ветра. Стояли, обнявшись, им не хотелось расставаться, но и находиться в маленьком промозглом помещении было делом, не из приятных.
- Ты меня любишь – спросила Ирина. Спросила так, без всякой цели, чтобы нарушить  затянувшуюся паузу.
- Конечно! А ты меня?
Господи! Зачем только она завела этот проклятый разговор? Кто её за язык тянул? Она знала свой противоречивый, противный характер. Если она не могла прямо говорить о том, что её тревожит, то у неё круто портилось настроение. Вот и в тот вечер – не могла же она сказать Женьке прямо, и открыто, что ей «уж замуж невтерпёж» - это было неприлично и стыдно.
И Ирку понесло!
- А ты меня? – тихо спросил Женя.
- Не знаю…
- Как не знаешь? А как же наши отношения? А как же наша женитьба?
Женька обиженно и растерянно смотрел в маленькое мутное окошечко холодного крылечка.
- А мне просто пора замуж, вот поэтому у нас с тобой и отношения…
- А как же любовь, разве ты не любишь меня, Ира?
- Я не знаю, не знаю, не знаю...
Ирка говорила эти слова, понимая, что разрушает, своим вздорным и неправильным характером, что-то доброе и светлое, что было с недавних пор в её жизни. Она чувствовала, как стоявший рядом Женька дрожал всем своим большим, молодым телом, ей даже казалось, что она слышала, как бьётся в груди его могучее сердце. Ей стало страшно.
- Жень! Жень! Я не то говорю! Подожди!
Ирка схватила его за рукав куртки, пытаясь успокоить, остановить.
- Пусти...Не нужно ничего объяснять...
Резко хлопнула дверь.

Осень была холодная и дождливая. Долгими вечерами, Ирина вспоминала лето, зелёную траву на берегу реки, красивого и уже чужого Женьку. Теперь-то она не желала – ни киношных страстей, ни ревностей, ни острых эмоций. Ей хотелось, чтобы всё, что случилось в тот холодный вечер, оказался просто сном.  Она вдруг вспомнила, что как приятно ей было, когда она зашивала дырку на Женькином свитере, а он обнимал её и целовал. Она вспоминала, как у калитки на прощание он, смеясь, говорил ей: «Ты такая стройная, что я могу тебя два раза обнять…»
Это было, и смешно, и мило.
Но сейчас за окном осень. И Женька больше не придёт.

С тех пор прошло много, много лет. У Евгения хорошая семья, дети. И Ирина не обделена женским счастьем. У неё уже внуки. Но почему-то осенними вечерами она часто вспоминает свою безудержную молодость с её непоправимыми ошибками. Иногда даже, её мысли облекаются в стихи. Стихи несовершенны, но так устроена Ирина, она всегда говорит то, о чём думает. Так и не иначе.
                  Женя.
Осень кладёт пасьянс - жёлтой листвы круженье.
Жизни не обыграть! Жизнь – ещё тот игрок!
Вижу тебя сквозь дым, листьев сгоревших, Женя.
Всё у тебя  –  «о, кей»! Милостив щедрый Бог!

Помню, как ты ушёл, молча, без объясненья.
Дверь за собой закрыл  разом и навсегда.
Душу мне надорвал, ранил мне сердце, Женя,
И положил на грудь  синюю глыбу льда.

Мы по сердцам палим, словно бы по мишени.
Не разобрать теперь, кто в чём был виноват.
Вслед уходящим, нам, рушится небо, Женя,
И не поднять его, не водрузить назад…

Я постаралась жить, тщетно скрепляя звенья –
Трудно искать любовь, в сказках, не наяву.
Рада я за тебя, если ты счастлив, Женя,
Рада и за себя, что я ещё живу.
15 Осенний сон...
Евгения Козачок
Они родились осенью в один день, с разницей в два часа. Ваня в полдень возвестил о своём появлении в этот мир громким «ау-у-у» и затих. А мама его с гордостью заявила: «Весь в папу. Долго говорить не любит. Серьёзный».

А ровно через два часа доктор принял на руки крохотную девочку, которая решила на два месяца раньше появиться на свет. Мама девочки удивила тем, что рожала молча, без криков. Невероятно, где взялись силы и терпение у молоденькой, хрупкой, бледной девушки? И её кроха тоже проявила характер. Она без чьей-либо помощи сделала глубокий вдох и немного поплакала. А мама её улыбнулась и закрыла глаза. Устала. Но спать Руслане не разрешили. В палате она познакомилась с тремя счастливыми мамами. Одна из них, узнав, что их новая соседка родила девочку, сказала:

- Мамаши, да у нас полный комплект женихов и невест. Две будущие пары…

Пошутила. А как в воду глядела…

Вскоре соседки-мамочки ушли с малышами домой, а Руслане надо было ждать, когда окрепнет доченька. Малышке требовался особый уход и время для реабилитации. К тому же ей некуда было идти с ребёнком. Жила в общежитии. И, как сообщили её подруги, что возвращение Русланы в общежитие нежелательно. Людка её со свету сживёт из-за своего жениха, так как считает, что Руслана его у неё отбила. Но это неправда. Тот хам изнасиловал Руслану, да ещё и болтал своим грязным языком, что она сама к нему приставала. Но Руся любит Пашу, который об этом даже не догадывается. Подружки появились всего один раз. Принесли кое-что из продуктов, несколько пелёнок, чепчиков, костюмчик, пообещали Руслане найти квартиру. Обещанное выполнили.

Повезло молодой маме с хозяйкой. Полина Григорьевна, была очень доброй, внимательной, понимающей. Душевность отношений сроднила их. Полина Григорьевна стала Руслане мамой, которой та никогда не знала, а для Танюшки бабушкой. И так уж получилось, что сняли квартиру на время, а остались в ней навсегда.
Руслана, закончив заочное отделение института, удачно устроилась экономистом в перспективной фирме. Так что они втроём ни в чём не нуждались.

Танечка была окружена вниманием и заботой. Росла здоровой и крепкой и в первый класс пошла вовремя. На торжественной линейке большая часть внимания была уделена первоклашкам. Руслана, кроме доченьки, никого вокруг не замечала. Поэтому очень удивилась, когда услышала:

- Руслана, ты ли это? Как же ты изменилась! Стала ещё красивее. Я тебя по твоей удивительной косе узнала. Хорошо, что ты её не отрезала. Покажи свою доченьку. Ведь и она, как наш Ванечка, первоклашка.

- Танечка – вон та, с огромным белым бантом, в четвёртой паре, с чернявым мальчиком.

- Так это же наш Ванечка! Смотри, они единственные из всех взялись за руки. Надо будет сказать Екатерине Васильевне, чтобы она их за одну парту посадила.

Но когда Надежда и Руслана вошли в класс, то увидели, что их дети уже сидят за одной партой…

… Вот так рядышком Ваня с Таней и проучились все десять лет. С первого класса их дразнили «женихом и невестой». А они и не отрицали этого. Зачем было возражать, если им друг без друга и десять минут казались вечностью.

После выпускного вопрос о будущей профессии даже не обсуждался. И так было ясно, что Ваня с Таней будут учиться в одном институте и жить месте. И родителям ничего не оставалось, как найти для детей квартиру на время учёбы.

В институте, как и в школе, девушки завидовали Тане, а некоторые даже пытались увести Ваню. Но вскоре убедились, что он верен своей избраннице и оставили его в покое. А парни говорили Ване, что ему повезло встретить умницу и красавицу Таню.

После окончания института снова были вместе. Работали на одном предприятии. Не совпадающие по времени командировки были для них мукой. Скучали, звонили так часто, что волны телефонов, встречаясь, сообщали об  этом короткими гудками, которые волновали их. Им надо слышать друг друга сейчас и ни минутой позже.  Иначе сердца от тоски разорвутся! Как только выяснялось, что они звонили одновременно, успокаивались и не могли наговориться, рассказывая друг другу о своей любви и о том, как мир теряет все свои краски, и воздух гуще, и тяжело дышать, если они в разлуке. А когда рядышком – мир весёлая радуга, дышится легко, жизнь прекрасна.

Рождению детей радовались как дару Всевышнего. Дети – Юрий и Анжела – выросли в семье, полной любви и гармонии. Боготворили родителей. Были любимы, счастливы и в своих семьях…

А какое счастье стать «дедушкой» и «бабушкой»! Как будто крылья выросли. И Таня с Ваней «летали» вместе с внуками в сказках, мечтах, на карусели. Что было интересно внукам, то важно и для них. И снова школа, а потом институты – как говорится, жизнь сначала, со всеми её победами и переживаниями теперь уже за любимых внуков.

Неоценимым подарком на их «бриллиантовой свадьбе» были сами собравшиеся за одним столом здоровые и счастливые дети и внуки. Сердце замирало при звуках мелодии «Осеннего Ноктюрна» Михаила Глинки -http://www.youtube.com/watch?v=_xxFW1EjJL0 воспоминаний, когда просматривали подготовленное детьми видео с фотографиями их молодости. ДОроги каждый миг их жизни, любая вещица не стоимостью, а важностью момента, в который она была приобретена.

А через два года после «бриллиантовой свадьбы» Ване стало плохо. Вызвали «скорую». Он отказался от госпитализации, заверив врачей, что ему после укола полегче стало. Но через месяц «скорая» всё же увезла в больницу Ваню с Таней. Их сердца по-прежнему бились в унисон, но всё слабее и слабее…

Дети оплатили отдельную палату, объяснив главврачу, что родители не расставались друг с другом с самого детства. Добились разрешения посещать их в любое время. Расставили на тумбочках статуэтки, которые те подарили друг другу во время первого своего путешествия в Индию. Принесли им любимый фотоальбом и ноутбук.

Врачи после обследования предложили супружеской паре операцию по шунтированию сосудов сердца, чтобы улучшить кровоснабжение миокарда и снизить риск развития инфаркта.И ещё было сказано, что перед операцией им следует научиться особому дыханию, его необходимо будет придерживаться в реабилитационный период.

Супруги спокойно приняли известие об операциях. Назавтра во время обхода Таня сказала:

- Дорогой, ты не будешь возражать, если я с доктором посекретничаю?

- Конечно же, нет. Мне тоже надо нашей уважаемой медсестре сказать пару слов на ушко.

- Кирилл Владимирович, возьмите, пожалуйста, записку, чтобы Ваня не видел, - сказала тихо Таня.

То же прошептал медсестре и Ваня.
В ординаторской прочитали их записки: «Делайте, пожалуйста, в первую очередь операцию Ване, а то он не выдержит её, если со мной что-то случится», - писала Таня.
А Ваня написал, чтобы операцию сделали сначала Тане. Ибо она и минуты не сможет прожить, если он вдруг не проснётся после наркоза.

Операции им делали две бригады медиков одновременно.
Реабилитация проходила долго и сложно. Дома дети с внуками окружили Таню с Ваней самой нежной заботой. Они наслаждались жизнью. И не могли нарадоваться рождению правнука, которого назвали в честь дедушки Ваней.

Правнучки не дождались. Снова та же палата и интенсивное лечение. Всё время держались за руки, ощущали пульс друг друга, словно боялись пропустить каждое биение сердца. Как и в молодости, Ваня читал стихи о любви. И, чувствуя осеннее настроение природы, вспоминал стихи об осени Пушкина, Огарёва… Тане очень нравилось стихотворение Алексея Толстого. И Ваня повторял любимые строки по несколько раз на день.

«Осень. Обсыпается весь наш бедный сад,
Листья пожелтевшие по ветру летят,
Лишь вдали красуются, там, на дне долин,
Кисти ярко-красные вянущих рябин.
Весело и горестно сердцу моему,
Молча твои рученьки грею я и жму,
В очи тебе глядючи, молча слёзы лью,
Не умею высказать, как тебя люблю». **

В интернете нашёл стихотворение неизвестного им автора. Прочитал Тане:

«Ноктюрн исполнит нам в ночи
Дождя осеннего оркестрик,
И слабый мотылёк свечи
Замрёт и крылья сложит вместе.
И воцарится полумрак…
В нём оживут неслышно тени,
И всю циничность передряг
Покроет искренность мгновений.
…И долго будет в темноте
Мерцать, слабея, свет в окошке,
Благословив мгновенья те
Живым теплом твоей ладошки».***

Увидев, как из-под прикрытых век любимой по щекам сбегают ручейки слёз, Ваня не стал больше читать тревожащие сердце и наводящие грусть стихи.

Часто смотрели новый видеоролик, сделанный внуками. Вся их жизнь как на ладони - кадр за кадром: детство, юность, любовь. Сердца их излучали столько нежности и тепла, что от этой любви они становились всё больше, и всему находилось в них места. Они знали, что их сердца – их дом, который они не потеряют. Им всегда было в нём уютно. И в этом доме всегда звучал старинный вальс их юности «Осенний сон». Эта мелодия заполняла всё пространство палаты, проникала в каждую клеточку их слабеющих тел. И они – кружатся, кружатся под эту музыку, словно лист на ветру… http://www.youtube.com/watch?v=P5YEethTDT8 *

Таня с Ваней умерли в осенний день, как и родились. С той же разницей в два часа. Только по пути в МИР иной Таня опередила Ваню. Так уж Бог или судьба определили их счастливый совместный земной путь, отметив день и час их рождения и ухода, чтобы встретиться на небесах уже навечно…

…Но по-прежнему «…музыка звучит как разлуки стон…
Это старый вальс
Осенний сон…» ****
16 Осень ее одиночества
Евгения Козачок
Пожелтевший  лист  трепетал под  порывами ветра, пытавшегося  сбросить его на землю. Но он чудом держался  на самой верхушке ветки. Надежда несколько дней наблюдала за его усилиями  прожить ещё несколько дней, питаясь живительными соками дерева. Но жизнь постепенно угасала в нём,  не оставив даже части зелени. Почти высох. Его края свернулись в трубочку.   Крона  дерева была необычайно красива, украшенная жёлто-оранжево-красными листьями. Надежда не замечала  этой красоты. Она видела только  этот одинокий лист на удалённой от кроны ветке.  Как и она, лист держался из последних сил. И сегодня он выиграл у жизни ещё один день.

Надежда смотрела на него и старалась вспомнить,  сколько же лет она ходит по проторенной ею  дорожке к одинокой скамейке в глубине парка?  Не вспомнила. Грусть камнем давила на плечи, припечатывая уставшее тело к скамейке.

Они  словно  срослись за долгие годы – старые и одинокие. Потихоньку разговаривала с ней, как со свидетельницей всей её жизни. Не ожидала ответа. Просто рассказывала о каждом прожитом дне своей жизни - от первых шагов до первого свидания на этой скамейке. Она в любую погоду приходила сюда. Только путь к ней словно удлинился в несколько раз. Каждый шаг отдавался болью. Боль, словно молния, пронзала тело  и сердце.

 Сжимая трясущимися руками  трость,  встала со скамейки. Прошла несколько метров. Дышать стало тяжело. Попыталась вдохнуть, но глубокий вдох не получился.  В глазах потемнело. Так и стояла, согнувшись почти до земли.  На скамейку возвращаться  не собиралась. Отдохнёт  и пойдёт дальше.  Наконец,  немножко прояснилось. Стала различать деревья, листья, узкую тропинку. И, главное, ей удалось сделать глубокий вдох…

На следующий день пошёл дождь, холодный,  как льдинки.  Забирался под зонт, усложнял движение.  Добралась  до заветной скамейки.  Села, и снова погрузилась, как в зыбкий песок, в грустные, тяжёлые воспоминания.  Они бросали Надежду в прошлое, словно ветром несущийся осенний лист, который пролетая, прикоснётся на миг к земле, вспомнив,  что был  зелёным  листочком и с грустью  улетит в осень – в постаревшее лето!  Лето, которое,  как и она,  сгорбившись и опираясь на палочку, тихо уходит в никуда, и  листья его желтеют, как седеют волосы на голове.  Вот и ее жизнь пролетела.  Пришла  ее пора. А сердце отпускать не хочет, все тянет  в  ту далёкую осень, когда счастливее Надежды не было никого в целом мире!

Игоря  любила, чуть ли не с детского садика. Но он ни разу не одарил её взглядом или улыбкой.   Страдала, плакала,  по ночам боялась спать. Стоило ей закрыть глаза, как его образ, словно отражение в  зеркале,  появлялся в темноте. 

Утром шла в школу, через силу улыбалась,  равнодушно смотрела  на Игоря и его заигрывание  с девочками. Сосредоточилась на учёбе и стала лучшей в классе.  Лучшей, но  не для него…

Однажды на перемене услышала, как Игорь объяснялся Ирке в любви, обещая после армии жениться на ней. От отчаяния Надежда решила  ночью уйти  из  этого   жестокого мира. О том, какое горе  готовит родителям, даже в самом потаённом уголочке мозга не «ёкнуло». Было полное безразличие к окружающим.

Но судьба или Бог были милостивы. Не получилось уйти из жизни. Спасли. Позже Надежда вспоминала себя в том стрессовом состоянии  и не находила  этот эпизод в своей жизни. Стёрлось всё. Мозг защитил её от неё же. Но  тот осенний день, когда Игорь неожиданно пригласил её на свидание на эту скамейку, помнит так  чётко, словно это было вчера. И она до сих пор ходит к ней  каждый день и ждёт,  ждёт Игоря…

 Игорь только после окончания школы заметил, что она, Надежда, существует на этой Земле. А не только её одноклассницы, знакомые и незнакомые девушки, которым он лучезарно улыбался.

Когда  пришёл на свидание,  то  говорил,  не умолкая, о том, что был слепым и не видел золотую россыпь среди массы песка. Заверял её в своей любви до последней секунды своей жизни, до последнего вздоха. Верила. Хотела верить. И таяла. Слово горящая свеча, от каждого его слова и прикосновения.  Она тоже призналась, что любит его  больше жизни. Любит давно  и эта любовь сильна и вечна, как  мироздание.

- Игорь, родной мой человек, ты не беспокойся ни о чём.  Я буду учиться и ждать тебя с армии каждый день, каждую секунду.  Только и ты меня люби, никогда не бросай. Помни, что без тебя мне это мир неинтересен  и не нужен.

 Они были невероятно счастливы!   Дарили друг другу  шепот листвы, прохладу воды, аромат  цветов,  пение птиц, рассвет, мечты…

Пять лет  любви  и счастья втроём.  Игорь, Надежда и сыночек  Митенька.  Повзрослев,  стали больше ценить  простые бриллианты утренних рос,  золото цветущих одуванчиков и осенних листьев, нежели материальные блага.  Им казалось, что  их  счастье не имеет времени – оно вечно.

Но судьба внесла свои коррективы в их жизнь.  Одноклассница Ирка после развода с мужем  возвратилась  в родительский дом. И с первых же дней, ни на кого не обращая внимания, встречала Игоря с работы, обнимала, целовала у всех на виду  и хулила Надежду.  Вначале Игорь пытался  погасить  пыл Ирки, объясняя, что любит жену, и души не чает в сыне  и что не собирается терять голову из-за её выходок.

Но капля камень точит.  Вскоре Игорь потерял не только голову, но семью и честь. Ничего  не сказав Надежде, он  просто  в один из вечеров  не пришёл домой.  Она же металась по улицам города,  искала, плакала, звала, кричала. Тщетно. Исчез.

Больше она никогда не видела Игоря.  Душа Надежды онемела,  в голове  словно вулкан взорвался. Надежда потеряла чувство времени. Оно остановилось.  Она не  может сказать,  сколько лет провела в больнице. Не помнит сына.  Но помнит молодого Игоря, к которому каждый день идёт на свидание на их заветную скамейку и  ждёт его...

Снова пошёл дождь. Каждый день дождь. Дуновением ветра золотые листья бросало на плечи, руки, одежду, зонт.  Мокрые, они прилипали к щекам и лбу.  Один лист упал на губы, словно поцеловал. Так нежно целовал её Игорь. Закрыла глаза в сладостном воспоминании, не ощущая холодных капель дождя и  не замечая, что ветер унёс её зонтик.  Он прокатился немного по земле и остановился недалеко от скамейки, охраняя её - хрупкую,  измученную,  поникшую.

Неожиданный, оглушительный раскат грома возвратил Надежду  с её иллюзорного мира. Удивлённо посмотрела по сторонам, поднялась, оставив на скамейке сухой след, неподалеку  осиротевший зонт  и пошла к выходу из парка. Завтра  она обязательно придёт,  будет ждать свою единственную любовь…

 И Надежда  дождалась Игоря. Через сорок пять лет он пришёл в парк  к их скамейке, на свидание с прошлым. Сердце забилось. Ноги подкосились.  Схватился обеими руками за трость, чтобы не упасть.  Игорь  не был в городе с тех пор, как Надежду положили в больницу и он забрал Митю с собой.  Один Бог знает, как горько  сожалел он о своём предательстве и о том, что случилось из-за него  с Наденькой. Мучился. Каялся. Проклинал Ирку, ненавидел себя. Не хотелось жить. И только забота о сыне давала ему силы.  И перед сыном он виноват.  Ничего не рассказал ему о родной матери.

Сидел и думал о прошедшей жизни, о том, что человек  к  концу своего жизненного пути  осознает, как он прошёл этот путь, оценивает, праведно прожил эту жизнь или нет.  Задумался и не услышал приближающихся шагов. Слышал только шелест опавших листьев. Их шелест усилился.

Оглянулся - и увидел старенькую женщину с тросточкой. Она шла  к скамейке. Игорь уловил  в этой женщине до боли знакомые черты.  Поднялся и пошёл навстречу.

 В несколько пройденных шагов он успел, как в калейдоскопе, прокрутить всю их жизнь.  И ещё подумал о том, как же сказать Наденьке, что это он, Игорь. Ведь она может и не узнать его.  Но Надежда, увидев его, засветилась вся. Протянула навстречу ему руки, уронив трость:

- Игорь, родной, любимый, ты пришёл?  Я знала,  что ты обязательно придёшь. Я ждала тебя все эти годы!

Игорь не мог говорить. Сердце сжало тисками. Слёзы  текли  на  руки Наденьки, которые целовал, целовал…

Он  просил у неё прощения.  Надежда  не отвечала.  Она  повторяла  признание в своей любви  к нему, которое сказала на первом их свидании.  Он видел,  каким счастьем светились глаза  его  любимой  и  не  смел  разрушить её мир блаженства и умиротворения…

… Под  ливнем осыпающихся золотых осенних листьев стояли двое старых  людей, уставших от ошибок,  горя,  отчаяния  и не могли насмотреться друг на друга.

Вдруг Надежда перестала улыбаться, глаза потускнели и она сказала: «Как быстро осенью темнеет. Поздно.  Уже очень поздно. Мне пора домой». Повернулась  и…  снова ушла в свой мир.

Они в последний раз, уходили друг от друга. Старенькие, сгорбленные, с тросточками, а тень прошлого не отпускала их. Их  некогда молодые души не хотели  быть уходящими, в разные стороны стариками. И длинной тенью тянулись друг к другу.Они оба слышали слышали мелодию "Осеннего вальса"- http://www.youtube.com/watch?v=uH6jY_cKmZM*
 А осенние листья падали и падали  на  одинокую скамейку и вокруг нее, накрывая всё золотым покрывалом…  Покрывалом грусти и одиночества.
17 Последний день октября
Элем Миллер
Лёгкий мороз и солнце, удивительное ощущение приятного, почти горячего тепла, на руках и губах, в ногах, на сердце, во всём теле. Странно. Ещё совсем недавно красная полоска уличного термометра, спустившись чуть ниже пузатого нолика, вызывала дрожь и противный озноб. А сегодня...

Последние дни октября, на градуснике минус два, вокруг тихо и удивительно сухо. В ясном безоблачном небе яркое солнце. Оно устало прячется за деревьями, уже не в силах по-летнему взлетать в бесконечные синие выси, зависая над головой почти до самой полуночи и заставляя людей с беззаботной лёгкостью скидывать все последние глупые одежды.

Мы идём с тобой по аллее парка, похожие на больших, наивных первоклашек, держась за руки, ладонь в ладонь, ощущая, как тепло перетекает сначала от меня к тебе, потом из твоей руки в мою, словно два сердца резвятся, играя в догонялки на мостике, перекинутом между нашими телами. Я и ты, осень и солнце, самое чистое на всём белом свете тепло.

Солнце согревает напрочь лишённые листвы деревья, словно прелестных нагих танцовщиц в ночном баре. Ночь давно закончилась, закончился томный, возбуждающий танец, стихли бурные аплодисменты буйного ветра. Замолкла разжигавшая страсть музыка, под которую волнующими взгляд и тело движениями, скидывались с изящных плеч багряные, целомудренные шали, тончайшие платья из жёлтого шёлка, тяжелые золотые мониста, опоясывающие бесстыдно оголённые бёдра, даже последние парчовые лоскутки ничего не прикрывающих бикини.

Всё закончилось, разошлись удовлетворённые зрители, но соблазнительные танцовщицы так и остались на безлюдной сцене совершенно нагими, словно тайно надеясь, что кто-то случайно забредёт сюда среди дня, чтобы взглянуть на их уставшие, но всё ещё жаждущие дарить щедрую красоту, тела, прежде чем бесстрастная, далёкая от похотливой страсти зима подарит бесстыжим девицам богато отороченные серебром, тёплые, белые шубы.

Маленький, тесный винный магазинчик по дороге домой, бутылка нашего любимого вина, тонкие пластинки горького шоколада, и ни с чем не сравнимый вкус осени на твоих губах. Мадера... Золотая, как облетевшие с плеч обнажённых деревьев листья, янтарная, как первые лучи морозного, осеннего заката. Волшебный запах уставшего солнца и последнего тепла щедро согретой осенней листвы.

Медленно-медленно, никуда не спеша, вдвоём, из одного бокала, почти невесомыми глотками. Глоток - ты, глоток - я, словно в неторопливом танце сбрасывая по очереди совершенно не нужные одежды. Вкус Мадеры на твоих губах пьянит голову, поцелуи становятся горячее и слаще, делая аромат нашего вина в тысячу раз приятнее и хмельнее...

И вот уже там, вдали, слышится музыка, невидимый оркестр, томный, чуть грустный саксофон... Легкомысленный шёпот. Да, легкомысленный шёпот звучит в наших ушах янтарными переливами.  Освобождая из дневного плена кожу, беспечное бельё летит на пол легко и невесомо, словно тонкий кленовый лист. Золотое солнце, золотая Мадера, золотые звуки легкомысленной музыки. Во мне твои руки, губы, терпкое, окутанное осенью тело...

* * *

На трепетных губах горячий вкус Мадеры,
Смесь золота, любви и янтаря,
В осенних ласках не бывает меры,
Когда морозной мглой горит заря...
18 Осенний блюз
Любовь Чурина
 Давно мечтала побродить по осеннему лесу. Чтобы под ногами шелестели золотые листья. Почувствовать запах пришедшей осени. Полюбоваться на деревья, которые скоро наденут пушистые зимние шубки. И уснут глубоким сном, до будущей весны.
 Села в автобус и вышла где-то далеко-далеко за городом. Недалеко от остановки, начинался лес. И, наконец-то я здесь. Сегодня осень позволила войти в свои владения, в царство сказочного сна. Печаль отпустила перед обаянием осенней прелести.
 Таким зрелищем можно любоваться бесконечно – пожар! – просто буйство желтых, оранжевых красок, вперемежку с красными языками пламени - так и манил меня зайти в жерло, горнилище и неистовство меняющихся красок. Ласковый шепот листьев и тихое потрескивание раскачивающихся от ветра деревьев. Листочки, извивающиеся языками бушующего огня, оторванные ветром, как искры кружась, падали на землю. Красота!!! Я закружилась и, как эти листья-искорки, тоже плавно опустилась на золотое покрывало осени. Хорошо! Как же здесь хорошо! Наслаждаться, глядя на непередаваемое первозданной красоты зрелищем.

 Небо! Я смотрела на него будто увидела впервые, какая прелесть, облака… Это, похоже, на Винни Пуха, а это Пятачок с шариком и Ослик Иа. Так, а где же зайчик, а зайчика-то и не было. Я перевернулась на живот, а там лес, как преграда встал перед моим взором, не позволяя мне найти зайчика. Наверное, он убежал от своих друзей, как и я, в лес.
Чу! Слышится ласковый шепот листьев. Что это? Ветви зовут меня, манят в глубь.
Я встала, деревья, сделав глубокий реверанс, расступились передо мной, показывая дорогу. Поблагодарив их за приглашение и почувствовав вдруг себя настоящей леди, я осторожно сделала шаг вперёд и… попала в сказочное царство Осени. Внутри было, как в старинном замке; причудливая колоннада из исполинов-дубов; гирлянды листьев-светильников, отражаясь на солнышке, освещали зал; кресла – пеньки приглашали отдохнуть. О! Да, это настоящий трон! Как он изысканно отделан мхом – изумрудом, а резьба по дереву – просто сказка.

 Грациозно раскланиваясь, я шествовала мимо солидных «господ и пожилых дам»,
а молодым мило улыбаясь и кивая головой в знак приветствия. И вот один довольно-таки смелый молодой дубок ангажировал меня на вальс. Я подала ему руку, зазвучала мелодия.
(Это был ещё не написанный вальс, «Осенние листья»). Мы кружились в дивном, вдохновенном танце по лесному янтарному залу, а все присутствующие с восторгом смотрели на нас, и почти не дышали, боясь спугнуть чудное мгновение. Когда музыка стихла, ко мне потянулись сотни рук-вервей. Они приглашали, и я не знала, кому отдать предпочтение.
То ли тому бравому молодому тополю, с лихо закрученными усами. То ли франтоватому клёну, пристально рассматривающему меня издали. Пока я раздумывала, вдруг началось что-то невообразимое. Лесные кавалеры выхватили шпаги-ветки, и завязалось сражение. Но оно длилось только мгновение, потому что я, как воспитанная леди, не хотела кровопролития и предложила всем свою дружбу, пообещав, что никто не останется без танца.

 За разговорами и конечно бокалом шампанского (чашки чая!) время, отведённое мне
для осеннего бала, пролетело незаметно. Я почувствовала себя этакой лесной Золушкой.
Моё бальное платье ах,… Я оставлю его здесь, не повезу в город. А здесь в глубине осеннего дворца, найду гардероб и аккуратно положу на полку. Пусть наряд ждет меня. До следующего, осеннего бала…

 Я очнулась оттого, что кто-то толкал меня в плечо.
- Девушка, девушка проснитесь же вы, наконец, – кондуктор, чертыхаясь, уже выходила из автобуса. – Конечная остановка, что опять назад поедешь? Надоели, буди их тут, – она ещё что-то там говорила. Я не слушала её. За окном автобуса вырисовывалось здание вокзала.
- Так я проспала всю дорогу, туда и обратно! - … я выпрыгнула на перрон и улыбнулась.
- Девушка! А букет-то свой, забыли!? – я обернулась. Молодой водитель, протягивал мне, пышный букет из осенних листьев – подарок лесных друзей, - тоже улыбался.
Через секунду привокзальное эхо повторило наш звонкий смех.
19 Очей очарованье
Татьяна Вяткина -Сергеева
Застыв на пороге  подъезда, Ева зачарованно смотрела на  изменившийся двор. Еще вчера все  было какое-то безрадостное, серое. Деревья казались обиженными на осень за принесенные ей холодные ночи и дни, частые унылые дожди, а сегодня – здрасьте вам! Стоят березы и клены, разодетые в драгоценные одежды, переливающиеся на солнце, а под ногами-стволами у них расстилается богатый пестрый ковер из опавших листьев!

Евочка, встречающая вторую осень своей прекрасной жизни, уже вполне осознанно радовалась этому чудесному превращению. Восторженно поднимая  шуршащие охапки  листьев, девочка с веселым смехом разбрасывала их вокруг себя, любуясь золотым дождем. А когда подул совсем не злой, но довольно сильный ветер и   своим дуновением сотворил золотой  кленовый листопад, очарованная Ева, не умеющая еще толком говорить, просто запела-закричала:
- А-а-а-а-а-а-а!
И была это даже не песня, а гимн. Гимн осени, равнозначный по своему исполнению строкам великого поэта:
- Осенняя пора, очей очарованье!
20 Чудо-ягода
Евгений Михайлов
                         Сага об арбузах
         В это лето, 2016-е от Рождества Христова, на семипалатинской земле вырос небывалый урожай арбузов. Торгуют ими везде – на ярмарках, базарах, базарчиках и просто на обочинах улиц.  С неположенных мест торговцев сгоняют блюстители порядка. Те безропотно уходят, но на их месте появляются другие. Около нашей многоэтажки тоже пристроился фургончик с арбузами.
        Ушлая соседка, изображая представителя КСК, наехала на них: - Здесь нельзя торговать. От вас только мусор один. Уезжайте.
        Бахчевники задобрили её парочкой арбузов и она, довольная собой, удалилась. Через некоторое время  с решимостью ледокола к фургончику направилась настоящая председатель КСК. С ней этот фокус не прошёл.  Стала полицией грозить. Раздосадованным продавцам пришлось уехать.
        Цены на сладкую прелесть баснословно низкие. опустились до 20 тенге за килограмм. Давно такого не было.  Вот и я на оптовке подошёл к загорелому дочерна пареньку с вопросом: - Почём чудо-ягода?
       Паренёк удивлённо  вытаращил глаза: -  Ты что, агай?  Какой ягода? Сол арбуз! Тусiнесiндер? (Это арбуз! Понимаешь?)
       - Да, да, конечно… - пробормотал я, мысленно ругая себя за то, что решил повыпендриваться своими познаниями в ботанике перед сельчанином. Ему это просто не нужно.  А доведись мне соревноваться с ним, скажем, в верховой езде – вот смеху-то было бы!
-  Арбуз канша турады?(Сколько стоит арбуз?) – решил блеснуть я знанием государственного языка.
- Жуз тенге (сто тенге), - с готовностью выпалил продавец.
- Да ты что? У всех по двадцать, а  у тебя – по сто!
- Ты опять не понял, агай! – заулыбался парень,- Сто тенге – каждый арбуз!
Добравшись домой, я с удовольствием приступил к пиршеству, размышляя о том, как здорово, что в природе существует такое чудо!
         Здешние места славятся вкуснейшими арбузами издавна, ни в чём не уступая Астрахани.  И пусть не обидятся на меня южане, но алматинские и шымкентские  арбузы, водянистые, с травяным привкусом, нельзя и сравнивать с нашими.
          В начале прошлого века семипалатинские арбузы везли на баржах до Омска, а оттуда – по железной дороге в первопрестольную и Санкт- Петербург. Истинная правда! Есть тому архивные подтверждения. Говорят, что поставлялся сей деликатес даже к царскому столу.
          А в сороковые послевоенные годы на пригородном семеноводческом хозяйстве, которым заведовала моя мама, был выведен высокоурожайный сорт арбузов «Красносемянник семипалатинский», почему-то получивший неофициальное название «американчик». Этот сорт был отмечен дипломом Республиканской сельхозвыставки в Алма-Ате.
        Невесть как оказавшийся на выставке американец захотел приобрести семена этого сорта, для чего собирался приехать в Семипалатинск.
        Партийные чинуши, тупые во все времена, переполошились. Примчавшись в хозяйство, срочно велели всё белить и красить. А маме моей сказали: - Вы оденьтесь поприличнее. Робу брезентовую снимите. Директор всё-таки!
       Мама пошутила : Нету у меня платья с треном.
- С чем, с чем? – не поняли партийцы, но в тот же день дали ей разрешение на покупку ткани на платье  и велели  сшить его к приезду заокеанского гостя. Через день платье было готово, но гость не появлялся. В чём причина? Дело оказалось в том, что   в хозяйстве работало немало депортированных немцев и поляков. Поэтому решили не рисковать. Американцу  просто переслали семена в Алма-Ату. А в нашей семье это мамино платье так и называлось «американским».
      В моём детстве, пришедшемся на полуголодные хрущёвские времена, арбузы оставляют приятное впечатление. Натрескаешься, бывало арбуза с серым (по 16 копеек) хлебом и жизнь кажется веселее.
      В студенческие годы, в Ленинграде я скучал по нашим арбузам. Однажды увидел в столовой гарнизонной гостиницы, где иногда обедал, арбуз, нарезанный ломтями. Тут же некоторая их часть перекочевала ко мне на стол. А вот ножа мне не дали.
- Ещё чего? – толстая посудница (лимита, что ли?) была явно не в духе. Пришлось чуть не по уши вгрызаться в арбуз.
       А за соседним столиком сидели два немецких офицера, словно сошедшие со страниц военной кинохроники. Четверть века прошло, а форма почти не изменилась. Они тоже ели арбуз, аккуратно отрезая кусочки складными ножичками, и презрительно поглядывали на меня. Казалось, я чувствовал их мысли: - Ферфлюхтер руссише швайне! (перевод не требуется). Мне было стыдно, но арбуз я всё-таки доел.
     С удовольствием вспоминается первое воскресенье октября в середине семидесятых. В этот на день на Полковничьем острове (тогда называвшемся парком отдыха имени С.М. Кирова) ежегодно отмечался праздник урожая  «Золотая осень». В эпицентре праздника на специальном постаменте строился замысловатый барельеф из снопов пшеницы, яблок, винограда, дынь, арбузов.
     Народ вокруг насыщался разнообразными яствами и напитками. Всюду чувствовалось непритворное радостное умиротворение. Даже драк не было. В конце праздника, сытый и слегка хмельной, я направился к мосту, соединяющему парк отдыха с правобережьем города.
   Вдруг, на фоне залихватских мелодий, несущихся из висящего на столбе радиорупора, я услышал голос, обращавшийся ко мне : - Салют, Женечка!  Вальяжно полулёжа под радиоточкой на травке, приветственно махал мне рукой Валера- еврей. (Не сочтите меня  антисемитом, в то время у меня было среди знакомых аж три Валерия. Поэтому требовалась конкретизация)
    Перед ним горделиво красовался среди неувядшей ещё зелени арбузище, килограммов на двенадцать, если не больше.
- Иди сюда, - продолжал Валера,- помогай, а то я один не справлюсь.
Оказывается, шустрый представитель избранного народа подоспел к разборке барельефа и ухватил  этот арбузище. Даже нож у него с собой имелся, как у тех немцев.
     Под щедрым для начала октября солнцем, сидя на травке, мы уплетали этот арбуз под звуки песенки «У той горы, где синяя прохлада…» Красотища! Арбуз мы тот не доели, хотя очень старались. Оставили пацанам, сноровисто собирающим пустые бутылки. Пусть полакомятся!
    Давно это было. Валера теперь живёт в Израиле. Не знаю, помнит ли он этот день и этот арбуз, а я помню.
    И вот сейчас, пока занимался воспоминаниями, умял почти пол-арбуза. Бесспорно, что арбузы сторицей окупают уход человека за ними. Они нужны людям.
   А вот нужны ли кому-нибудь люди? Вопрос открытый. Наверное, нужны. Просто им это неизвестно до поры, до времени. Иначе для чего их популяция на Земле всё время растёт? Не для того же, чтоб кормить могильных червей! Природа не ошибается.
21 Вера. Надежда. Любаша
Наталия Олефир
Вера. Надежда. Любаша.

Ровно в семнадцать ноль-ноль Александр выключил старенький компьютер, не спеша убрал в сейф документы, аккуратно разложенные по хрустящим прозрачным папкам, поднял руки к потолку и с наслаждением, до хруста в спине потянулся, глядя в немытое окно, за которым с утра хныкал и канючил тоскливый осенний дождь.
«Приду домой и завалюсь спать», - решил он.
Сняв с вешалки черный болоньевый плащ, мужчина подхватил с колченого стула добротный кожаный портфель (последний атрибут, оставшийся из прошлой жизни), щелкнул выключателем и вышел в коридор.
«В магазин надо заскочить, купить пельменей, сметаны. Хлеба не забыть», - думал он, нащупывая в портфеле ключи.
Нынешний вечер обещал быть таким же безотрадным, как и все предыдущие вечера и иже с ними дни, ночи, закаты, рассветы, будни, выходные и праздники, будь они неладны. Праздники Александр особенно не любил. Народ веселится, гуляет, а у него в такие дни с самого утра тоска сердце грызет, как хомяк печенье – вроде по крошечке откусывает, а с каждым разом всё меньше лакомства остается.
Мужчина тяжело вздохнул.
 Всё не клеилось, дела шли из рук вон плохо, клиентов кот наплакал, да и те какие-то с «прибабахом», но выбирать не приходилось, иначе скоро из офиса выгонят, за аренду за два месяца не оплачено.
 Где-то рядом маячила очередная затяжная депрессия – липкая, обволакивающая, удушливая. Время от времени приходили мысли о простом и радикальном решении: пузырек сильнодействующего снотворного и дорогой коньяк. Впрочем, на хороший коньяк денег нет. Ладно, сойдет и бутылка водки. На водку, пожалуй, хватит.
Но он знал, что не сделает этого. Во всяком случае, пока.
Среднего роста, щуплый, с черными, коротко стрижеными волосами начинающими седеть у висков, Александр имел внешность ничем не примечательную.
- Тебе только в ФСБ работать, - подшучивали над ним коллеги. Бывшие, надо заметить, коллеги.
Длинное усталое лицо, темные полукружья под глазами, скорбно опущенные тонкие, в ниточку губы и бледная пергаментная кожа выдавали в нем человека мало бывающего на свежем воздухе, и давно не находящего в жизни никакого удовольствия.  Да и чему радоваться, если почти полвека прожито, детей нет, и не было, на личной жизни поставлен жирный крест, в бизнесе полный аут, в кошельке пятьсот рублей и никаких планов на будущее.
«Сашенька, соколик, ты неважно выглядишь. Сходил бы к врачу”, - пеняла ему Степанида Феликсовна, старушка из соседней квартиры и норовила то пирожками с капустой подкормить, то песочными кексами с изюмом, которые часто пекла для внуков.
«Я много работаю», - успокаивал он себя, глядя по утрам в маленькое мутное зеркальце с отколотым уголком, стоявшее на полке в прихожей его скромной холостяцкой берлоги. Берлога и в самом деле была скромная: обшарпанная квартира-студия на окраине города, минимум мебели, купленной с рук по объявлению в газете, да старый ламповый телевизор «Рекорд-342» - раритет, доставшийся  в наследство от прежних жильцов.
«Трешку» в центре, как впрочем, и всё остальное «совместно нажитое имущество» он оставил Надежде, бывшей жене.
При воспоминании о разводе мужчина поморщился. С Надькой они прожили восемь лет. Он-то, дурак, думал, что неплохо прожили. Уверен был, раз женился, значит, оправился, пришел в себя и всё теперь будет хорошо, всё наладится. А чувства….. Стерпится - слюбится, как говорится.
Старался он, видит Бог, изо всех старался быть хорошим мужем: деньги зарабатывал приличные, цветы дарил по поводу и без, в рестораны водил дорогие, по дому, который полная чаша, да ещё и ого-го какая полная, помогал. А восемь лет спустя неожиданно узнал, что муж из него, оказывается, хреновый, а как мужик - так он и вовсе никакой.
 «Зачем жила со мной тогда? Надь, замуж-то, зачем выходила? Говорила, что любишь», - Александр помнит, как он растерялся, сразу и не понял, о ком жена говорит, а после поверить не мог, что она это всерьез. Было же всё хорошо!
В кармане тихонько пискнул мобильный телефон. Чертыхнувшись от неожиданности, Александр поставил портфель на пол, перекинул плащ на другую руку, достал из кармана старенькую «Нокию» и посмотрел на черно-белый экран. Сообщение с незнакомого номера.
«Санька! Это я. Давай встретимся? Жду в 19:00 возле «Белочки».
И подпись – «Норушка».
Прочитав смс, он то ли икнул, то ли всхлипнул, прикрыл глаза и, пошатнувшись, прислонился к стене. Сердце застучало неровно, сбивчиво, в висках затарабанили молоточки, во рту пересохло, а в животе закрутило, как перед экзаменами.
Вот так просто. «Давай встретимся». Как ни в чём не бывало.
Будто не прошло  целых десять лет.
Десять лет, один месяц и одиннадцать дней, если быть точным.
Он помнил день их знакомства, будто это было вчера. Ноябрь выдался сырой, холодный  и дождливый. В жизни Александра стабильно шла черная полоса. Умерла мама, самый близкий и родной ему человек, он только что выписался из больницы, где месяц провалялся после аварии. Фирма, которую Александр три года исправно посещал в качестве юриста, приказала долго жить. Очередная подруга пожелала удачи и скрылась в неизвестном направлении. Вдобавок ко всему, соседи сверху устроили потоп, а ведь всего два месяца назад он, наконец, закончил в квартире ремонт, в который вбухал большую часть своих сбережений. Возненавидел он осень всей душой.
Второй день, не переставая лил дождь, ветер швырялся мелкими комками грязи, и «дворники» не успевали сметать мутную жижу с лобового стекла.
 Александр не смог проехать мимо тщедушной фигурки в длинном дождевике, робко голосующей на обочине. Подумал тогда: «Кому-то тоже не сладко». Остановился, поджидая пассажира и даже не подозревал, как изменится после этого его жизнь.
«До центра подбросите?» - робко спросила девушка и тут же добавила совсем по-детски: «Меня Вера зовут».
Он называл её «Верушка - норушка» или просто «Норушка».
- Верушка-норушка, ужин готов? Корми богатыря, он домой добычу принес! – шутил Александр и, подхватив на руки, легкую как перышко девушку, кружил по комнате.
Вера смеялась и понарошку била его маленькими кулачками в грудь: «Не смей меня так называть!».
Но Александр знал, что на самом деле ей нравится.
«Ты всё равно моя Норушка, самая родная Норушка в мире и я люблю тебя аж до неба», - и целовал её в макушку, и чувствовал, как восторженное счастье переполняет сердце, захлестывает, бьет через край, и мир готов взорваться разноцветным фейерверком, празднуя его нежданную, безумную любовь.
Александр нырнул в накрывшую с головой волну страсти без раздумий, как в омут. Рядом с этой хрупкой, остроносенькой девушкой, с огромными глазами василькового цвета и большим жадным ртом,  его жизнь, вдруг, наполнилась смыслом, планами, целями. Он выпрямил спину, ходил с гордо поднятой головой  и даже поймал себя на мысли, что думает об окружающих  с чувством неоспоримого превосходства и смотрит немного свысока. Он и ростом, вроде бы выше стал, и в плечах немного раздался.
- Сашка, какой же ты у меня красивый, - восхищенно шептала Вера и подолгу восторженно разглядывала его, легонько водя прозрачным пальчиком по лицу, по губам, каждую морщинку гладила, целовала.
Она смотрела на него так, как никто раньше.
«Любит меня. Любит, как сумасшедшая», - думал Александр, и от мыслей этих внутри становилось горячо, тесно, хотелось развести руки в стороны, выпустить из груди миллион бабочек и на весь белый свет кричать о своем счастье.
Именно тогда он затеял бизнес и, несмотря на пессимистичные прогнозы друзей, дело довольно скоро стало приносить хорошую прибыль. Много лет спустя Александр понял, что если бы не Норушка, у него тогда вряд ли что получилось бы.
Друзья Александра в Вере души не чаяли и всё спрашивали, когда свадьба. А он только отшучивался: «Нам и так хорошо».
… Вера, милая Верушка, его ангел-хранитель,  вдохновительница и друг, нежная возлюбленная, его маленькая девочка, половинка его души, его лучезарное счастье и маленький островок безопасности. Ничего для неё не жалел: ни денег, ни сердца.
Потом она исчезла. Ушла, не сказав ни слова, не объяснив ничего. Новенький «айфон», подарок Александра (просто так подарок, без повода) сиротливо лежал на кухонном столе рядом пакетом муки и пачкой творога. В новой трехкомнатной квартире, в которую они въехали пару дней назад, царили тишина и порядок.
Александр потерянно бродил по просторным комнатам, натыкаясь взглядом на знакомые предметы: вот комод ручной работы из настоящего дуба, цены неимоверной; вот кровать их с Верушкой – огромная, развратная, только глянешь на эти простыни разметавшиеся, и уже внизу живота свербеть начинает. Вот и тапочки её валяются, будто скинула их хозяйка в спешке и убежала куда-то.
Вопрос куда?
К соседям наведался, но дверь ему не открыли. Оно и понятно, тут люди годами живут и друг друга не знают, а они с Норушкой – новоселы.
Александр чуть с ума не сошел, пока обзванивал все больницы и морги.
«Не было, не попадала, нет такой», - отвечали ему чужие голоса, и в телефонной трубке снова и снова раздавались короткие гудки.
«Надо в полицию звонить», - деловито пророкотал в ухо Лёха, приятель, которому Александр позвонил, совершенно отчаявшись.
- А что говорить-то?
- Так и говори, человек, мол, пропал. Примите заявление.
- Так вроде ж надо лично подавать?
- Сань, ну надо так надо, езжай, значит, в отделение. Она документы с собой взяла или тоже дома оставила? Да не переживай ты так, найдется твоя Верка, в тапках далеко не уйдет!
- Тапки дома… Ладно, Лёх, спасибо за совет.
Неожиданно выяснилось, что он ничего не знает о ней. Ни телефонов подруг, ни адреса где раньше жила. Он и в паспорт-то Верушкин заглянуть не удосужился. Пытался вспомнить, что она говорила о себе, но это мало помогло. Счастлив был, этого вполне хватало. Помнил только, что детдомовская она, а из родни – вроде брат где-то есть старший, сидит то ли грабеж, то ли за разбой. О себе Вера почти ничего не рассказывала.
Искал, конечно. Ждал. От каждого телефонного звонка вздрагивал.
День за днем, месяц за месяцем.
Жизнь под откос покатилась. Всё стало ненужным, не интересным.
Утром просыпался через силу, заставлял себя почистить зубы и выпить кофе, буквально за шиворот тащил тело свое бренное на работу, и сидел там целый день, таращась в выключенный монитор.
Даже знакомство с Надеждой мало что изменило. Ему бы удивиться, с чего вдруг такая красотка на него запала, но и это его не интересовало.
Свадьбу сыграли, новую квартиру купили, в прежней он не мог оставаться,  две машины в гараже поставили. Всё, как у людей – поездки за границу, культурные развлечения: театры, выставки, кинопремьеры.
Жил Александр, как под гипнозом. Когда надо – улыбался, когда надо – комплименты жене говорил.
До самого развода думал, что всё в прошлом и нет никакой Веры в его сердце. А когда Надежда его с вещичками выставила, понял – ничего не прошло. И потому нет у него желания барахтаться, спорить,  кому-то что-то доказывать. Той же Надьке, к примеру. А потому оставил всё  без сожаления и вышел вон из её жизни.
Решил начать с чистого листа, да лист какой-то неудачный попался. Не лист, а промокашка дешевая. Черная полоса, как говорится.
И вот теперь, после того как он себя буквально по кусочкам собрал и как-то жить приноровился: «Давай встретимся».
Александр развернулся и собрался идти, но вспомнил, что так и не закрыл дверь. С первого раза выудив из портфеля ключи, нашел нужный, запер офис и вышел под дождь.
…Она совсем не изменилась. Всё такая же маленькая, хрупкая и беззащитная. В красном свитерке, в куртке синей, финской, которую он из командировки привез. И шубы ей покупал, и пальто от «Шанель», денег тогда куры не клевали, а она эту куртёшку больше всего любила.
Они сидели в «Белочке», их любимом кафе, где раньше подавали удивительно вкусное мороженое. Александр не был здесь  много лет и с удивлением обнаружил, что мороженое имеет такой же вкус, как и десять лет назад. Десять лет, один месяц и одиннадцать дней.
«Где ты была?» - единственный вопрос, ответ на который был сейчас жизненно необходим.
- Где ты была?!
Вера внимательно рассматривала его, в глазах её светилась нежность и что-то ещё… грусть?
- Ты злишься?
У Александра дыхание перехватило:
- Злюсь ли я?! Ты считаешь, что после всего я просто злюсь?!
От возмущения он привстал со стула и потянулся через стол, будто намереваясь ударить её. Вера отпрянула, пожилая пара за соседним столиком  с жадным любопытством уставилась на них, позабыв о тающих десертах, а официант застыл по пути к бару, ожидая дальнейшего развития ситуации.
Александр успокаивающим жестом поднял ладони вверх: «Всё в порядке».
- Вера, где ты была?
- Ты сердишься. Сашка, у меня не так много времени, чтобы ругаться. Давай, я потом тебе всё объясню. А сейчас…. Поехали к тебе?
В такси она прижималась к нему, и никакой злости не осталось, только радость и неверие в то, что его любимая Норушка рядом.
Александру было неловко за квартиру, но Вера не обращала на беспорядок и убогость  никакого внимания. Казалось, она готова вобрать в себя каждую секунду их близости, общения, и больше её ничего не волнует. Но говорить было некогда. Раз за разом они любили друг друга, и, совершенно обессилев, Александр всего лишь на мгновение прикрыл глаза, а когда открыл - в окно без штор светило солнце, дождя не было и в помине, а вторая половина продавленного дивана пустовала. Ни единого признака присутствия Веры. На кухонном столе – пустая бутылка из-под водки, немытый стакан, раскрошенный хлеб. В закопчённой кастрюльке на грязной плите – разваренные, слипшиеся пельмени.
Александр тяжело опустился на стул, вцепился руками в растрепанные волосы и тихо завыл.
«Почему я ещё не сдох? Так ведь больше невозможно». Странные, пугающе реалистичные сны преследовали его в последнее время всё чаще. В них Вера возвращалась сама, или он находил её, всё плохое забывалось, а впереди были долгие годы счастья.
В дверь постучали громко и бесцеремонно. Александр поплелся в прихожую и открыл, с запозданием понимая, как он сейчас выглядит – мятая физиономия, красные глаза, домашние шорты, замусоленная футболка.
- Ваша красавица? – спросила полная женщина в серой стеганой куртке и черном вязаном берете, и показала на худенькую большеглазую девочку лет восьми -девяти , робко глядящую на него снизу вверх.
Александр только открыл рот, чтобы возмутиться, что, мол, ходят тут всякие, порядочных людей от дел важных отрывают, но взглянул на девчушку ещё раз и обомлел – это же Верушка – Норушка! Просто копия! Только маленькая.
- Ну, чего? Ваша или нет? – нетерпеливо топталась на пороге сопровождающая. – Стояла как сирота казанская возле подъезда, пока я не я пришла, и не спросила к кому она. К вашей квартире привела. Да всё молчком-молчком. Она у вас немая, что ли?
Александр присел, и васильковые глаза девочки  заглянули ему прямо в душу.
- Тебя как зовут?
- Любаша.
- А, так она не немая! Ну и ладно, ну и хорошо. Забирайте вашу потерю, - женщина повернулась, чтобы уйти.
- Подождите! Постойте! Это не мой ребенок! – громко сказал Александр и выпрямился во весь рост.
Женщина, уже начавшая спускаться по лестнице замерла, а девочка вдруг вцепилась  худенькими ручонками в его шорты и прижалась к ноге, как бездомная собачонка.
Снизу послышался шум, кто-то бежал вверх по лестнице и молодой женский крикнул: «Люба! Любаня! Ты где?»
«Ой», - пискнула малявка. – Это Олеся Михайловна.
Через секунду на лестничную площадку влетела запыхавшаяся молодая женщина с длинными русыми волосами, в распахнутом настежь демисезонном пальто.
- Любочка, ты зачем ушла? Вы нас простите, - это уже к Александру.
… Вера во снах больше не являлась. Уговорил себя Александр, что и не было её никогда в его жизни. С того момента, как Любашу увидел, вся судьба его изменилась. И благодарил он Бога, небо, и всех святых подряд за счастье, которое днем осенним к нему постучалось. За жену  свою, Олесю Михайловну, благодарил – она у него красавица и всё у них ладится;  за дочек – за Любовь и Анастасию; за бизнес, который снова в гору пошел; за здоровье, за блага земные, что как из рога изобилия на него посыпались.
- Любань, а все-таки, почему ты тогда ко мне прибежала? – спросил Александр как-то раз, много лет спустя.
- А мне папуль, тётечка одна сказала. Мы с мамулей, - тут девушка с любовью посмотрела на бывшую воспитательницу, - всем детдомом на экскурсию ходили. А эта странная женщина подошла ко мне и сказала: «Я твоя мама. Ты сейчас вот в этот дом иди, во второй подъезд, квартира 25. Там твой папа живет, он ждет тебя. Скажешь ему, что тебя Вера прислала…. Странно. Я и забыла об этом. Ты, вот, сейчас спросил и я вспомнила».
- А как женщина та выглядела?
- Да обычно. Синяя куртка, свитер красный, джинсы голубые.
Мог бы Александр думать начать и размышлять над словами дочери, но не стал. Ещё напридумывает себе небылиц. Он давным-давно всё для себя прояснил и по местам расставил. Родилась Люба преждевременно – беременную женщину, в панике перебегающую дорогу, сбила машина. Документов при пострадавшей не оказалось, до больницы неизвестную еле довезти успели, малышку спасли, а мать – не смогли. Родственников не нашли, женщину никто не опознал. Дом малютки, потом детдом, а потом они с Олесей удочерили Любашку, и Настю родили. Вот и весь сказ.
И есть у него абсолютно всё, что для счастья надо. И вера в его жизни была, и надежда, а теперь вот любовь пришла. И нет ничего сильнее чувства этого. И неправда, что осень – это тоска, уныние и плохое настроение. Осенью, товарищи, самые чудесные чудеса случаются!
22 Победить Нельзя Сдаться
Инна Добромилова
Странные, странные, странные… Краски давно съедены ненасытным туманом, и музыка умерла, задушенная его тяжёлой мокрой подушкой, а они всё кружатся в танце… Руки водяными лилиями, всплески платьев, размытыми облачками локоны… Колеблющиеся, нечёткие тени на плотной серой пелене. В их движениях ритм и грация. Наверное, они могли стать стихами... Души ненаписанных строк.

***
…Не знаю, где и как я подхватила осень. Может, шурша сухими листьями, под тяжестью которых прогибался тротуар, может, вдыхая аромат умирающей мяты. Трудно теперь сказать. Сначала, как водится, не обращала внимания на лёгкий сентябрь, который разливался по телу, заставлял сбрасывать лишнюю одежду, подставлять плечи включенному на полную мощность полуденному солнцу. Образы ещё роились, ясноглазые, смеющиеся, наперебой щебетали каждый свою историю, и эхо уносило их голоса вдаль. Чуть позже, отмахиваясь, думала я, чуть позже… Не насторожили, не стали сигналом внезапно наваливавшиеся утренние туманы, белые и влажные, душные. Пробежав по коже своими липкими холодными щупальцами, они снова прятались где-то в прибрежных кустах, каждый раз воровато слизывая кусочек тепла, полутон, полузвук…

Лишь когда однажды на рассвете, пытаясь открыть глаза, я поняла, что вместо них под веками плавает октябрь, тревога судорожно забарабанила в сердце. Впрочем, она спохватилась слишком поздно. Октябрь вытекал дождями, склеивал ресницы, привычные краски блёкли и растворялись. Мир стремительно становился однотонно серым, теряя заодно звуки и запахи. Ненаписанные истории метались, испуганно шептали что-то несвязное, отрывочное, а нависающий плотной пеленой туман меткими шлепками опечатывал их губы.

Давно остыло перегоревшее солнце, а я всё ещё надеялась на чудо, которое излечит, превратит болезнь в обычный тяжёлый сон. Но оно не происходило. Осень всё шире расползалась внутри, отвоёвывая клетку за клеткой, пока по венам не заструился чистый, без примеси крови, ледяной ноябрь…

***
В остатках растворяемого туманом сознания плавают смутные воспоминания о когда-то звучавших мелодиях, высоком, бесшабашно синем небе, о теплоте прикосновений. Садящаяся батарейка, подпитывающая полупрозрачные, безмолвные танцы душ ненаписанных строк.
23 Байки разные. По грибы
Владимир Репин
Был у нас замечательный грибной маршрут: от станции Петяярви до Берестового озера, мимо плотины на Волчьей, мимо цепочки Дубовых озер. Там и моховички крепкие водились, и боровики, и веселые стайки вкусных белых "турок", официально и скучно называемых колпак кольчатый, и подберезовики по межозерным болотинкам, и подосиновики по кручам речного берега, и маслята на вересковых лужайках, и черные грузди в чащобе под прошлогодними листьями.

Красота природы на Карельском необыкновенная: высоченные сосны, крутые заросшие берега, брусничные холмы и заболоченные долинки с крупной дозревающей красно-белой клюквой. А озера! Дубовые - с заболоченными берегами в березках и подберезовиках, Берестовое с крутым южным берегом и спортлагерем ИТМО на северном (вот откуда я знаю эти места!), с всплывающими родоновыми пузырями в своей восточной оконечности. Сюда до сих пор приезжают финны - окунуться в целебную воду, известную им от дедов и прадедов.

Наломаешься за грибами по холмам, болотцам и просекам, налюбуешься на огромные валуны вдоль лесных тропинок, выйдешь к Берестовому - и в воду с удобного песчаного пляжика! Бодрит, освежает, прибавляет сил.
И, если есть еще место в корзинках, можно пройтись по увалам южного берега, где ждут крепыши-боровички, и потом вдоль северного выйти на просеку. А уж там - или прямиком обратно, или по другой просеке до деревни, где можно вечером сесть на автобус и добраться до электрички в Сосново.

Шли мы как-то с полными корзинками к автобусу, и у одного из деревенских домов вышел к нам дворовый пёс - пожилой добродушный дворянин. Но службу он знал, и потому присутствие свое обозначил: "Гав-гав." Вполголоса так, доверительно, по принципу "ну вы же понимаете, работа у меня такая". Кудлатый рыжевато-шоколадный пёс был так хорош на деревенском вечернем фоне, так естественно вписывался в пейзаж, что мы невольно притормозили.
Пёс наших восторгов не оценил и повторил: "Гаг-гав." Так же мирно, не повышая тона.
"Ладно-ладно, пёсик, мы пойдем!"
Но сторож решил на всякий случай проводить нас за пределы подведомственной территории и пошел следом. Стоило нам притормозить, чтобы еще раз полюбоваться этим красавцем, раздавалось очередное неспешное, вполголоса,  "Гав-гав."
Не помогали никакие уговоры типа "пёсик хороший, пёсик красивый!"... "Гав-гав."
И только проводив нас до околицы, пёс с чувством выполненного долга потрусил обратно к дому.
Сколько лет прошло, а этого служилого барбоса, твердо знающего свое дело, мы с теплом вспоминаем до сих пор.
24 О, время, погоди
Михаил Смирнов-Ермолин
О, время, погоди…


Поднявшись на крыльцо, я остановился, глубоко вздохнул и невольно присел на верхнюю ступеньку, – шутка ли – отмахал почти дюжину километров под дождём по раскисшему просёлку; сто раз, наверное, вспомнил гоголевское: дороги в России расползаются как раки. Пару раз, утомившись, я попытался передвигаться по травяной обочине, уже боясь зачерпнуть голенищами пудовых от налипшей грязи сапог коричневой жижи колеи. Но трава обочины, залитая водой, была скользкая словно лёд и совершенно непроходима. Пришлось вернуться на фарватер.
Нелегко дался мне этот марш-бросок. И когда на пригорке показалась деревня, запела душа моя. А на крыльце – сморило. И я сидел на сырой досочке и осматривал скудный пейзаж осеннего сада. Редко краснели ранетки; рябины было много – к суровой зиме; между пышных кистей цвиркали синицы. Вдоль стены дома поленница; к сожалению, ольхи да осины многовато, бедноватый у нас в округе лес. Сверху высокой поленницы уложены куски рубероида, на фоне их аспидной черноты стекающие витые струйки кажутся хрустальными. Случайный лучик солнца коснулся одной – золото стекало с рубероида. Но уже повечерье. Над туманными купами дальнего леса чёрные стаи птиц, скоро они будут жить в тёплых краях… Пора и  мне; сыро, зябко, холодно.
Я толкнул тяжёлую дверь, глаз не сразу привык к тьме. Но запахи! Терпко – вязанки чеснока и лука, на противоположной, как всегда, стенке – ароматы сухого разнотравья: душица, малина, иван-чай пучками да вязанками, разве всё упомнишь? Уже и предметы проявились, а я вдыхал и вдыхал; у родины много запахов, но главные – в доме…
На здоровенных гвоздях висят всё та же пара фуфаек (я прислонился к ним щекой), что-то вроде попоны, солдатская плащ-накидка с огромным капюшоном (как ты попала сюда, многострадальная?) Сапоги, фэзэушные ботинки, у-у-у какие большие. Но я знаю их – до чего же удобные! Толстые носки-то всегда на ноге – попадёшь в обувку эту не глядя и – на двор…
Я вышел наружу, вымыл свои резиновые, поставил их в модельный ряд.
Споткнулся об лестницу – там, под крышей, наверное есть сундук со старыми вещами. А скорее всего он давно пуст – я же сам когда ещё всё там разворошил…
Я шагнул в избу, сбросил рюкзак и верхнее прямо на пол.
Баба Груня сидела на высокой для неё лавке около печки и помешивала деревянной ложкой в чугунке.
– Здрасьте, баб Грунь! Наконец-то, добрёл… Опять печку ободрали? Завтра подмажу…
– Да я, как заношу дрова, так цепляюсь. Говорила Кольке-печнику, чтобы чуток поменьше сделал, ан нет, не послушал. Наворотил. Дров не напасёшься. А ты скидывай одёжку, скидывай. Проходи, Санько. Как же ты добрался в такую непогодь? – словно не удивившись моему приезду, спросила баба Груня. – Хе-х, снова приехал осень провожать? Что в ней нашёл-то? Грязища на улице и дожди хлещут да хлещут. А говоришь, красивше осени ничего нет. Хе-х, – она мелко, дробно засмеялась, и прикрыла рот ладошкой.
– Да, баб Грунь, к осени приехал. К ней, родимой.
Поздоровались, разговорились.
Всю жизнь меня удивляла эта особенность деревенских встреч – приедешь спустя хоть пять лет после последнего посещения, а беседа о человеке или событии словно и не прерывалась.
И однажды я почувствовал неизъяснимую прелесть этой странности – время моё и чувства словно восстанавливались, меня не утомляли не раз слышанные истории, да и сам со странным удовольствием я повторял уже не раз сказанное. В городской жизни подобное невозможно…
На бабе Груне старенькая линялая кофтёнка, застиранная, длинная юбка, на пояснице завязана шаль. На ногах топтыши, так она называла обрезанные валенки. На голове платок, из-под него выбились прядки седых волос. Она смотрела на меня блёкло-голубоватыми глазами. Выдвинула из печи небольшой чугунок. Обхватила его серым, с пятнами сажи, полотенцем и поставила чугунок на стол. Достала каравай и начала отрезать от него толстые ломти:
– Как чуяла, что появишься. Точно! Глянула в окошко. Дождь хлещет, а ты вдоль забора идешь. Весь в Нюрку, в мамку, уродился. Она приезжала осень провожать, и ты взялся. Твою мамку многие с малых лет считали малохольной. Утром встанешь, чтобы коровку подоить, взглянешь, а она мелькает в платьишке возле воды – рассвет встречает! Мамка-то её рано помёрла. Некому было на Нюркой приглядывать. Так и росла дичком.  Думали, пройдёт, когда замуж за залётного выскочила. Ан нет, просчитались! Каждую осень приезжала. У меня останавливалась. Вещички оставит и на речку мчится. А я на крылечко выйду и поглядываю. Она, бывало, сядет на берегу, уставится на воду или на лес и не шевельнётся. Тёпло ли, слякотно ли, снег сыплет, а ей всё одно. Это она осень провожает! Вернётся, а взгляд чистый-чистый, словно в церкви побывала. Господи, прости мою душу грешную! Переночует. Выйдет на двор. Прижмётся к рябине, словно прощается. Обнимет меня и бежит на тракт, торопится в город поспеть… Хе-х, и соседи на тебя посматривают! Чать, и ты будешь сынка сюда привозить, а, Санько?
– Да, баб Грунь, буду, – сказал я, и засмеялся. – Мы же все малохольные…
– Тьфу ты, прости Господи! Слышь, а что твоя Танька такая худющая? – взглянула баба Груня. – Плохо живёте, да?
– А если хорошо живём, значит Танюха должна быть толстой? – склонившись над рукомойником, я засмеялся. – Она похудела, когда Серёжку родила. Второго огольца родит, тогда поправится.
– Танька на сносях? – взглянула баба Груня. – А по ней не скажешь. Доска доской. Ну, дай Бог, дай Бог! – она взглянула в передний угол и быстро перекрестилась.
Я вытер руки и лицо застиранным полотенцем. Повесил его на вбитый толстый гвоздь. Потянулся. Прижался спиной к печи:
– Хорошо-то, как! Ух, натопила!
– Пришлось. Покуда поросяткам приготовила. Щец наварила, и в печи потомила, как тебе нравится. Митяй, сын Вьюрихи, вчера  свинку заколол. Кусище приволок. Ты, Санька, присаживайся. Хе-х, снова гостинцев понавёз из городу? Да куда мне одной столько-то? Ну, ежели подружки зайдут… Угощу, побалую девчонок. Бери хлеб, бери. Свежий. Позавчера токмо испекла. Погодь-ка чуток, мы ещё по рюмашке опрокинем.
Было заметно, как она обрадовалась моему приезду.
Я сидел на лавке и наблюдал, как баба Груня суетилась возле стола.
Она достала из старого буфета большие тарелки. Фартуком протёрла ложки и положила рядышком. Напластала розоватое сало с прослойками. Вынула из банки пару солёных огурцов с прилипшими семенами укропа и с какими-то листочками. Не очистив, разрезала крупную луковицу. Вытащила литровую бутылку с мутноватой жидкостью и две гранёные стопки. Села напротив меня. Налила самогон вровень с краями и подняла рюмку:
– Ну, Санько, за приезд, – медленно выпила, замерла на мгновение и резко выдохнула. – Хороша, зараза! Выпей, Санько, для сугрева. Выпей, чтобы не захворать.
Я осторожно взял стопку. Поднял. Не решаясь, посмотрел на белёсую жидкость.
– Что застыл, аки столб, Санько? – шепеляво спросила баба Груня, норовя откусить беззубыми дёснами кусочек сала. – Не бойся. Пей. Чистая! Не то, что ваша химия. На пшенице ставила. Ох, хороша! Я теперь три стопочки, и хватит. Организм не позволяет. Старая стала.
– Баб Грунь, сколько тебе лет, если три стопки выпиваешь? – я спросил и засмеялся. – Сижу, не знаю, как одну-то осилить, а ты…
– Хе-х! – дробно раскатился смешок, и она шлёпнула по бутылке. – Раньше, бывало, соберёмся с подружками, так этой посудины маловато было. Выпьем, сметём со стола, что приготовили. Песен напоёмся. Душеньку отведём в разговорах и вставали трезвые, будто не пригубляли. Годков-то, скока? Почитай, восьмой десяток доживаю. Многих уже нет на свете, а я небо ещё копчу. Видать, рановато. Срок мой не подошёл, Санько. Пей, не томи душу. Щи стынут.
Задержав дыхание, я опрокинул стаканчик и сразу закашлялся, внутри полыхнуло от крепкого самогона.
Баба Груня протянула кругляш огурца:
– Накось, закуси. Что слёзы потекли? Крепка, зараза? Но, хороша, хороша! Всю хворобу из тела выгонит. Погрызи огурчик. Скусный!
Вытирая выступившие слёзы, я захрустел огурцом. Отмахнулся от второй стопки. Принялся за щи. В большой тарелке кусок разварившегося мяса с торчащей костью, крупная фасоль, картошка, капуста. Сверху, под золотистой плёночкой жира,  кругляши морковки и венчик укропа. Вперемешку откусывал сало, хрустящие огурцы, подсоленный репчатый лук и перемалывал крепкими зубами, заедая вкусными щами...
Я облизнул ложку. Положил её в пустую тарелку. Откинулся к стене, и взглянул на бабу Груню.
– Ух, вкусняцкие щи! – пробормотал я, вздохнул, и посмотрел на чугунок. – Умять бы ещё тарелочку, да не уместится.
– Хе-х! А мой старик, бывало, вернётся. Стакан опрокинет. Донышком вверх перевернёт – это была его норма. Ни разу за всю жизнюшку не видела, чтобы ещё выпивал. Ложку возьмёт, и давай наворачивать! Не успевала подливать да подкладывать. Пот в три ручья течёт, а он ещё самовар вздует, напьётся чаю. Сядет возле печи. Засмолит козью ножку. Так и не приучился к папироскам. А потом выйдет на улицу и начинает то дрова пилить, то навоз убирать. Ох, жадён был до работы! Царствие ему небесное! – баба Груня мелко перекрестилась, и посмотрела на тёмную икону. – Вижу, Санько, спать потянуло? Погоди чуток. Чайку ещё попьем с баранками и уляжешься.
– Нет, баб Грунь, хватит, – я направился в горницу. – Утром встану пораньше. Хочу на речку сходить да в ельничке прогуляться.
– Не знаю, не знаю, – сказала баба Груня, держась за поясницу. – Косточки ломит. Чую, к утру разведрится. Кабы мороз не ударил.
Оставшись в трико и футболке, я улёгся на старый диван. В полутьме были заметны висевшие в рамках старые фотографии. Отсвечивало зеркало, засиженное мухами. Возле голландки, за занавеской, виднелась баб Грунина кровать – старая, с облезлыми шариками на спинках. Я в детстве старался их открутить. На половицах лежали самотканые цветные дорожки. В красном углу мерцал огонёк лампадки перед образами, напротив двери стоял большой комод с разнокалиберными флакончиками, с пузырьками из-под лекарств и прочей мелочью. Возле окна, над столом висели старые ходики. Так было всегда в горнице, сколько себя помню. Сквозь полудрёму я слушал шелест дождя за окном, как баба Груня что-то тихо говорила и звякала посудой, убирая её в шкафчик. Потом она прикрыла меня ватным одеялом, и я заснул.
Очнулся от странной тишины за окном. Казалось, баба Груня продолжала позвякивать чугунками. Она шаркала топтышами да бормотала по-старушечьи, по привычке. И в тот же момент, что-то изменилось, чего-то не хватало в привычных звуках. Я прислушался. Скрипнул пружинами старого дивана, поднялся и, потянувшись за свитером, взглянул на окно. Здесь-то до меня дошло, что не слышно звуков дождя, лившего несколько дней подряд. Я раздвинул занавески. Всмотрелся в предутренние сумерки.
– Чего соскочил в такую рань? – донёсся неторопливый говорок бабы Груни, и она заглянула в тёмную горницу. – Говорила, что развёдрит, так и случилося. В сараюшку пошла, Зорьке сена надёргать, дык еле спустилась с крыльца. Шла по двору, аж хрустело под ногами. Морозцем прихватило землю да лужи. Куда ни глянь – всё покрылось ледяной коркой. А ты собрался осень провожать. Хе-х! – она дробно засмеялась и махнула рукой, – сиди дома, Санька, грейся. Нечего по морозу шляться.
– Нет, баб Грунь, схожу, – сказал я. – Пройдусь вдоль берега. Может зацеплю щучку. Поджарим на обед. Потом проведаю ельник и вернусь, – и снял с гвоздя старую фуфайку.
– Погоди, Санько. Побежал, не завтракавши, как и мамка твоя, – засуетилась баба Груня. – Горячего чайку попей с баранками. Душеньку согреешь.
Я налил чай и стал отхлёбывать. Поставил кружку на стол. Надел сапоги. Взял рюкзачок, в котором лежала коробка с блеснами. Едва открыл дверь, как баба Груня протянула старую шапку:
– Надень. Голову застудишь. Санько, пока ходишь, я свежатинки нажарю. Вчера-то не угостила. Да чугунок со щами подогрею. Долго не шлёндай. Обед простынет. Ну, беги, провожай свою осень, провожай. Эть, краса… Хе-х!
Я взял спиннинг. Спустился с крылечка, держась за холодные шаткие перильца, отполированные ладонями за долгие годы. Ледяная корочка хрустнула, когда наступил на землю.
Взглянул на розовеющее небо. Не та погода установилась для щуки, не та. Ну и ладно. На берегу посижу, погляжу на речку, на воду…
Стараясь не наступать в колею, покрытую тонким слоем льда, я прошёл вдоль заборов. Кое-где виднелся свет в домах или мелькал багровый огонёк лампадки. Выбрался за околицу. В низине, укрывшись кустарником, протекала неширокая речушка. Я каждую осень приезжал в деревню. Уходил на речку. Иногда ловил щучку, а чаще, просто сидел на берегу и наблюдал за водой, за деревьями. Прогуливался по лесу и навещал ельник, что разросся неподалёку от деревни.
Похрустывала под ногами пожухлая трава. Репейник, будылья крапивы, заросли чилиги стояли припорошенные колким инеем. Проваливались ноги, ломая ледяную корку. Чавкала грязь и почти сразу же её прихватывало крепким морозом. Но пройдёт немного времени, и под солнечными лучами снова предстанет взору для постороннего неприглядная, но любимая мною, краса осенней природы.
Я спустился с небольшого обрыва на прибрежную полосу речушки, у которой и названия-то давно забыли. Любой житель или прохожий называли её всяко, как вздумается, в зависимости от настроения. Одним словом – безымянная. Остановился возле кромки. Сквозь прозрачные закраины видны полёгшие водоросли. Испугавшись меня, сверкнула серебром рыбья мелочь и исчезла в глубине. Во льду застыл жёлтый берёзовый лист. А там, на открытой воде, разошлись небольшие круги. Нет, это не щука. Так… Верховка балует. Резвится. Куда же вы несётесь, мелочь? Не думаете, что под любой корягой или валуном, вас ожидают щучка или судак. Эх, молодь, сеголетки…
Присел на холодный валун. Странное, слегка тревожное, но и восторженное чувство охватывало меня, когда я оказывался возле реки. Хотелось вдыхать и вдыхать тонкие ароматы воды, жухлых трав, опавших листьев. В такие моменты я чувствовал горечь неизбежности расставания со всей простой прелестью осенней природы. Но наполнялась душа благодарностью к скромным, но драгоценным дарам её.
Долго наблюдал за речкой, несшей воды куда-то вдаль. В ту даль, где я ещё не был. И буду ли? Ещё не знал…
Потом взобрался на небольшой обрыв. Осмотрелся. Я же решил навестить ельник, он зеленел неподалёку от деревни.
Казалось, я недолго находился возле речки, а вокруг уже нет той утренней морозной красы, когда шёл сюда. На открытых местах сиротливо торчали нагие кустики репейника. Под ногами реже похрустывало. Опять зачавкала грязь. С трудом перебрался на взгорок, где начинался ельник. Раздвигая ветви, я направился в сторону деревни. Посматривал на яркий зелёный наряд, на желтовато-коричневый слой опавшей хвои с вкраплениями старых шишек и белую морозную бахрому, она сохранилась под нижними лапами ельника. Слушал цвирканье синичек. Вскоре вышел на маленькую поляну, окружённую высокими елями. И здесь мне показалось, будто под лапой, в теньке, что-то мелькнуло. Остановился. Приподнял колючую ветвь и удивлённо присвистнул. Передо мной, с прилипшими к шляпкам иголками, приютилась небольшая семейка рыжиков. Откуда же вы, родимые? Ваше время давно закончилось! Долго я смотрел на них. Любовался в углублениях шляпок замёрзшими капельками воды, которые превратились в тонкие ледяные снежинки и словно паутинкой затянули донышко. Но по краешкам шляпок уже была черноватая полоска от первого заморозка. Опасаясь дотронуться до льдистых снежинок, я достал нож и срезал рыжики. Снял шапку. Уложил туда грибы. Опрометью бросился к дому, чтобы показать бабе Груне необычные, сверкающие снежинки и сами рыжики, что не ко времени появились на свет, украсив ярким цветом осенний унылый наряд.
– Баб Грунь, баб Грунь, – крикнул я, ввалившись в избу, – иди сюда быстрее! Глянь, краса-то, какая!
Подслеповато щурясь, баба Груня вышла из горницы.
– Эть, малохольный, – она проворчала и нахмурилась. – Шлёндаешь по морозу. Что в дом притащил? Точно, в мамку уродился, в мамку!
– Глянь, баб…
Она подошла, шаркая топтышами. Заглянула в шапку, откуда торчали рыжие головёнки грибов с льдистыми коронками, и недоверчиво посмотрела на меня.
– Не может быть, Санько! – и снова склонилась над шапкой. – Откель такое чудо взял? Хе-х! Зима на носу, а ты грибы разыскал. Эть, невидаль-то! Осень долгой была, поэтому они появились. Времечко своё спутали.
Прошло несколько минут. Снежинки превратились в чистые прозрачные капельки осеннего дождя и ртутью перекатывались по донышкам запоздалых грибов.
– Раздевайся, Санька, – сказала баба Груня. – Заждалась тебя. Чугунок да сковородку не вынимала из печи. А с ними что делать? Поджарим? – и положила рыжики на стол.
Я посмотрел на грибы. Пахнуло горьковатым запахом свежих рыжиков. Словно время вернуло нас в прошедшее лето, приготовив гостинец перед долгой и суровой зимой. И не удержался, ткнул пальцем:
– Последний подарок… Баб Грунь, посмотри, краса-то, какая!…
25 Подарок Королевы Осени
Сказочница Наташа
***
Незаметно и быстро пролетело лето. Не успел наступить сентябрь, как начались непрекращающиеся дожди. Что за осень такая непонятная?
Лиза сидела у окна и смотрела, как по стеклу ползут капли. И поработать бы надо, но унылая погода не очень располагала к активному действу. Девушка провела пальцем по стеклу, повторяя движение капли, и вздохнула. Наверное, дождь никогда не закончится…

Погода не способствовала хорошему настроению. И проблем было много. «С Ильей рассорилась так, что даже свадьбу пришлось отложить, уж в который раз. А теперь он и вовсе куда-то пропал. Мать ворчит, говорит, что раз жених сбежал, то невеста не к месту. На работе неприятности, начальник начал доставать без дела. И чего прицепился? Влюбился, что ли? И зачем я выучилась на экономиста? Терпеть не могу эту работу! Лучше бы акробаткой в цирке осталась после циркового училища, чем прозябать в рутине. А ведь предлагали, да мать настояла на работе клерка в этой захудалой конторе. Убедила, что моё умение просчитывать ходы спасет отпрыска ее друга от разорения. Уж не хочет ли она меня замуж за отпрыска выдать? И не она ли с Илюшей рассорила? Никакой справедливости в жизни!»

Лиза вздохнула и вернулась к своему столу собрать разбросанные бумаги, как вдруг на глаза попалась книжка шотландских сказок. Книжка была небольшая, карманного размера, слегка потрепанная.

Лиза удивилась, откуда же взялись эти сказки. Она вертела книжку в руках, думая, как решить возникшие проблемы. Размышляя, девушка открыла книгу наугад и увидела странное название «Там Лин». Лиза прочитала начало, потом захлопнула томик. Дома почитает. А пока нужно закончить работу.

***

Выйдя из офиса, Лиза, не оглядываясь по сторонам, быстро направилась к автобусной остановке. Дождь уже закончился, и солнце выглядывало из-за туч, плавно скатываясь к горизонту. Тонкие стены остановки были так густо покрыты осенними божьими коровками, что казалось, будто стена дышит.

— Откуда они взялись? — пробормотала девушка, рассматривая шевеление насекомых.
 
— А вы прислушайтесь. Они что-то шепчут. Если быть внимательным, можно многое услышать, — произнес чей-то тихий голос.
 
Лиза обернулась и увидела человека, взявшегося невесть откуда. Мужчина был неприметный. Мимо такого пройдешь и не заметишь.

— А вы откуда появились? — спросила Лиза.

— Подошел, — ответил незнакомец.

— Просто странник какой-то, — пробормотала девушка.

— Вы угадали. Я и есть Странник. Так меня называют те люди, с кем имел честь познакомиться. А вы все-таки прислушайтесь к шепоту. Ничего не случается просто так. На все вопросы есть ответы, только их нужно вовремя услышать и понять…

Но тут подошел автобус, Лиза вошла в открытую дверь. Она обернулась, но никого на остановке не увидела. Пожав плечами, девушка села на свободное место и поехала домой.

***

Дома, отмахнувшись от ворчания матери, Лиза легла на диван, открыла книгу и погрузилась в чтение. Ей понравилась легенда «Там Лин». И поразило сказочное испытание — суметь удержать в руках раскаленный камень. «Неужели такое возможно?»

Пока Лиза рассуждала, мать вошла в комнату и попросила сходить в аптеку. Она бы и сама пошла, но разболелось сердце. Лиза молча поднялась, натянула джинсы, футболку, надела ветровку и вышла, оставив книгу раскрытой.

По дороге в аптеку девушка незаметно для себя начала прислушиваться к шорохам, шепотам и разным звукам. Увидев полчище божьих коровок, Лиза услышала: «Ей скучно! Ей скучно! Ей скучно!» Шорох опавших листьев под ногами вторил: «Она расстроена! Она расстроена! Она расстроена!» Начавший накрапывать дождь грустно пел: «Она плачет! Она плачет! Она плачет!»

— Да кто она? — крикнула Лиза. — Я не знаю, почему вы мне это говорите!
Вдруг прогремел гром: «Она сердится! Найди ее!» А потом черная туча вылила поток воды: «Иди, это дверь!» Задержав от волнения дыхание, девушка прошла сквозь воду и попала в совершенно другое место…

***

…Лиза была в лесу, совершенно не тронутом осенним поцелуем. Она шла по тропинке, пока не увидела маленький домик. «Хорошо, что курьих ножек нет, а то бы я решила, что попала к Бабе Яге», — подумала девушка.

Лиза постучалась, дверь гостеприимно открылась, и девушка увидела миловидную женщину, очень похожую на ее мать.

— Проходи, гостья. Раз пришла, значит не просто так, — произнесла хозяйка дома. — Давай знакомиться. Я — Милена, хозяйка этого леса. Местные меня называют волшебницей и ведуньей.

— Очень приятно. Меня зовут Лиза. А вы очень похожи на мою маму. Даже имя. Мама Елена, а вы Милена. Так странно…— смущенно пробормотала девушка.

— А ты не смущайся. В каждом мире есть свой двойник. Ты попала сюда не просто так. Есть какая-то причина. Рассказывай, что произошло.

Лиза рассказала о своих проблемах, о несправедливости жизни, о боязни остаться одной…

— Хочешь изменить свою жизнь? — спросила Милена.

— Очень хочу! — страстно ответила Лиза, прижимая руки к сердцу. — Но не знаю как. Услышала зов в шепотах и шорохах и попала к тебе. Помоги мне, ведунья.
Милена подумала, посмотрела внимательно на гостью и, видимо, решила, что нужно помочь! Ведунья вынула большую старинную книгу, полистала и, найдя нужную страницу, начала читать:

— «Чтобы изменить свою жизнь, нужно очень этого хотеть, найти того, кто бы согласился помочь и пройти испытание», — произнесла ведьма. — Первых два условия ты выполнила. Осталось самое тяжелое и страшное. Ты готова к неизвестности? А вдруг не получится?

Лиза задумалась. Через некоторое время, она взглянула ведунью и робко произнесла:

— Мне терять нечего. Я читала в сказке, какие могут быть испытания. И даже раскаленный камень готова в руках подержать, лишь бы изменить свою жизнь, — с этими словами девушка заплакала.

— Не плачь, девонька. Слезами горю не поможешь. Я знаю, что делать. А кто тебе шептал и про кого?

— Шептали опавшие листья, божьи коровки,  дождик. Про кого, не знаю. Мать постоянно недовольна и ворчит…  Да! Еще я видела человека, который назвал себя Странником…

— Тебе рассказывали про Королеву Осень. А Странник указал дорогу сюда. Ты не первая, кто приходит менять жизнь. Но еще ни одна просительница не справилась с испытанием. И мать твоя здесь была, но принимала ее моя бабка, — жестко сказала ведунья.

— Моя мать? — Лиза от неожиданности закашляла.

— Да. Но она тоже не справилась, и вся ее жизнь пошла наперекосяк. Свою испортила и твою портит. А если ты не найдешь правильный ответ на вопрос, то можешь распрощаться с жизнью: два неудачника в одной семье не могут быть. Такова воля Королевы.

 Лиза задумалась. Да-а-а-а, дилемма… Интересно, какое испытание ей предстоит пройти? И какой будет вопрос?

Пока девушка размышляла, ведунья искала способы пройти в царство Королевы. Она вышла на крыльцо, и начала колдовать.

— Лиза, смотри! Эта бабочка соткана из света и любви, увидеть и почувствовать ее можешь только ты. Она волшебная и поможет тебе в трудную минуту, — ведунья протянула Лизе маленькую прозрачную бабочку. — Она отведет, куда следует.
Девушка поблагодарила Милену и пошла вслед за бабочкой.

***

Пройдя сквозь потоки воды, срывающейся с высокой горы, Лиза очутилась в необычном месте. Везде царила тишина и покой. Листья с деревьев опадали с легким шепотом, а потом шуршали под ногами.

Девушка скинула ветровку и стянула мокрую футболку, чтобы отжать, как вдруг почувствовала, что на нее кто-то смотрит. Лиза огляделась и заметила легкое шевеление в ближайших кустах. Девушка медленно отжала и надела футболку, сделала стремительный кувырок, влетела в куст и поймала маленького человечка в смешном колпаке.

— Пусти меня, смертная! Эльфов нельзя хватать! — заверещал человечек, дрыгая ножками. — Я Королеве пожалуюсь!

— А еще ты скажешь, что подглядывал за раздетой девушкой. Ведь мальчикам этого делать нельзя, даже эльфам! Веди меня к Королеве, а я подумаю, рассказать про тебя или нет.

Маленький эльф покраснел от стыда, понуро кивнул и повел, указывая кратчайший путь.
 
Вот и замок. Вокруг никого не было, будто все вымерло. «Конечно, осень же. Птицы на юг улетели, урожай весь собран, остались покой и тишина», — подумала Лиза.

— Не о том ты думаешь, — раздался вдруг громкий властный голос. — Думай, как испытание будешь проходить.

— Я согласна! Только измени мою судьбу! — крикнула Лиза с уверенностью в голосе.

— Мне нравится твоя решимость, — Королева Осень неожиданно появилась напротив гостьи, красивая и рыжеволосая. — А ради чего ты готова пойти на смертельный риск?

— Хочу, чтобы восторжествовала Справедливость! — Лиза дерзко ответила Осени.

— Хорошо. Пусть начнется испытание! — торжественно объявила Королева, а потом обратилась к Лизе. — А ты мне нравишься, милочка. Из всех ранее приходивших, ты самая смелая и искренняя. Наверное, я даже болеть за тебя буду.

В тот же миг появились феи и эльфы, которые увели пришелицу готовить к «выступлению». Лизе сменили джинсы на длинное платье, уложили густые длинные волосы и завязали глаза непроницаемой повязкой. А потом куда-то повели …

Лиза стояла молча и прямо, не зная, что должна делать. Но она почувствовала, как на оголенное плечо кто-то сел, маленький и легкий. А потом ее коже стало прохладно. Девушка поняла, это бабочка-проводник, которая собирается помочь.
 
— Ты должна пройти вслепую по этой проволоке над пропастью, — Королева начала оглашать условие испытания. — Если не упадешь, то восторжествует Справедливость. А не справишься — останешься здесь навсегда.

Лиза кивнула и пошла. Она шла по тонкой проволоке босыми ногами. И только теперь поняла, каким сложным было испытание, намного сложнее раскаленного камня в руках. Через несколько шагов проволока начала нагреваться, и на нее невозможно было ступить. Тогда девушка встала на цыпочки, стиснув зубы, чтобы не закричать. Вдруг Лиза почувствовала, что ее кто-то тащит вперед. Никто не видел, как прозрачная бабочка позвала своих родичей на помощь. Бабочки  потянули Лизу за пояс платья, и  девушка понеслась над пропастью, едва успевая перебирать ногами, чтобы не чувствовать жар. «Как хорошо, что я ходила раньше по проволоке», подумала Лиза.

Почувствовав под собой твердую землю, Лиза услышала восторженные крики и шквал аплодисментов. Она сняла повязку и увидела множество зрителей, людей и эльфов, а Королева счастливо улыбалась. Она сама подошла к Лизе, обняла и повела в замок для оказания заслуженных почестей.

Сидя за большим обеденным столом, Королева благодарила Лизу за необыкновенное выступление. Сказала, что надолго запомнит триумф девушки, и попросила подарить необыкновенную бабочку…

— Как? Ты видела мою невидимую помощницу? — удивилась Лиза.

— Невидимую?! Может, и была сначала невидимая, но потом бабочка  и ее подруги проявились под воздействием твоих эмоций. И моих. Я же за тебя переживала. Никто еще не просил справедливость, ты первая. Ты изменила не только свою жизнь, но и жизнь окружающих. Теперь все будет хорошо. Ты выйдешь замуж, у тебя родится дочь. Позови меня и я буду крестной матерью, чтобы помогать девочке. А ты можешь приходить в гости в любое время, двери для тебя будут открыты…

***

А Лиза очнулась от звука грома. Она глянула на небо и увидела черную грозовую тучу.

 — Что за аномальная осень с громом и молнией! — возмутилась девушка. Она развернулась и побежала  домой за зонтом.

— Лиза! Как хорошо, что ты вернулась, — услышала девушка ласковый голос матери. — Посмотри, кто к нам пришел!

Лиза обернулась, увидела Илью и нахмурилась.

Потом повернулась к матери:

— А как же твое лекарство? Я до аптеки не успела дойти.

— Какого лекарства? У меня разве что-то болит?

Лиза пожала плечами, поняв, что произошло. Она еще раз посмотрела на Илью. Он смущенно улыбался, протягивая любимой небольшую коробочку. В коробке Лиза увидела золотую подвеску в виде кленового листа.

— Прости меня, что не сказал, куда пропал, — смущенно произнес парень. — Все случилось так быстро. Кто-то позвонил и сообщил, что есть необыкновенный подарок для невесты, но нужно спешить. Я и помчался. Зато вернулся не с пустыми руками.

— Я знаю, что это за подвеска, — прошептала Лиза, обнимая Илью. — Это подарок Королевы. Но это только наш секрет и Осени. Спасибо.

Вдруг, вспомнив о чем-то важном, девушка бросилась в свою комнату и начала искать сказки, но книги нигде не было. А за окном раздался чей-то задорный свист. Лиза выглянула и увидела Странника, насвистывающего веселую мелодию и дирижирующего небольшой книжицей в руках…
26 Седая дымка
Валерий Протасов
Где прячется солнце, когда седая дымка окутывает небо? Пелена такая густая, плотная, что в ней можно заблудиться даже с таким огненным фонарём, как наше светило. Может быть, оно и блуждает там, в вязком сером сумраке, как в пролитой из гигантской тарелки манной каше. Всю ночь, проведённую в блужданиях по небесной спирали, веки его тяжело нависали над глазными яблоками, в светоносной голове носились блуждающие метеориты бессвязных мыслей, взрываясь и затухая, не давая забыться, провалиться в спасительную тьму забвения. Блуждания продолжались и теперь, когда на зодиакальных часах шёл уже одиннадцатый час дня. Но для того, кто не знал ночного небытия, это был всё ещё час утра.
Свинцовой пылью присыпанное небо медленно, неохотно раздвигало занавес сцены, освещая бледным светом утренних софитов декорации начинающегося спектакля. Он уже шёл, медленно, по-чеховски вздыхая причитаниями трёх сестёр, недоуменно спрашивая себя, стоит ли вообще просыпаться и если да, то почему так печально пробуждение?
Понемногу, однако, омывшись в утренней влаге облаков, добрав из чаши Морфея последние капли сновидений, солнце, всё ещё пряча от земли заспанное лицо, поднимало тяжёлые веки, рассылая вокруг тусклые лучи света. К полудню, придя в себя, плеснуло вполсилы животворным сиянием, преобразив заждавшуюся пробуждения землю, ласково заиграв голубым, белым и золотым - цветами своего геральдического знамени. 
27 Осенняя Фантазия
Геннадий Суднев
Осенняя «Фантазия»


Осень, осень, осень,- прекрасная пора!!! Как она великолепна и  фантастично очень хороша!!!
Ни в одного правителя мира никогда не было и не будет(за исключением Бога) столько много золота и золотого убранства,- как в Золотой Осени,- любимой дочери самого Бога.
Осень, осень, осень,- рыжая - золотая моя ненаглядная подружка,- спутница моей жизни во всей Вселенной,- моя любимая,-
я знаю,- что подходит моя пора,-  уйти из этого мира Земного,- в мир другой,- совершенно иной Божественно Золотой,- твой и мой.
Знаю,- что ты наблюдала со своего Божественно Золотого Царства,- с Небес за мной,- ожидая возвращения меня,- твоего Вечного Странника,- по Вселенной всёй,- в дом наш Родной.  И вот я направляюсь к тебе,- завершая все последние дела на этой маленькой планете под названием Земля. Ещё немного,- ты моя родная потерьпи,- и с тобою встретимся скоро в нашем Родном Божественном Мире снова мы. Осталось всего-то выиграть один маленький бой в стране,- которую мы Окраинной зовём,- а за ним бой побольше – Армагеддон он. Ведь ты знаешь,- мне это делать не впервой. Всё будет хорошо,- вот и всё,- не переживай за меня,- ведь ты знаешь,- что как птица Феникс,- бессмертен я,- и всегда возрождаюсь в огне битвы,- из пепла старой жизни,- к новой жизни,- Вечно- Бесконечно- Всегда!!!
Золотая дорога твоя,- ведёт,- направляет к тебе меня. Я уже в пути,- осталось только две битвы последние проехать-пройти.
Ты моя любимая  Золотая Богиня,- ещё немножко только подожди,- я уже в пути…
28 Музыка Солнца
Галина Кошель
                  День выдался  ясным, солнечным… На небе только изредка проплывают легкие, невесомые облака. И синь, такая безбрежная синь небес, что даже слегка ломит глаза. Кажется, что летом не было такой густой и глубокой синевы, как в этот последний сентябрьский день.
                  Деревья уже покрылись прощальным золотом и начинают терять свои листья. Вот высокая осина, листья на ней пока ещё зеленые и дрожат тихой мелкой дрожью, как будто не желают принимать неизбежное время года и томятся  в предчувствии скорых холодов. Рядом с ней небольшие заросли ежевики, которая сохранила несколько кисточек с фиолетовыми ягодами, словно покрытыми сизым налетом. Поздняя ежевика чудо как вкусна и пахнет ушедшим летом... А вот и ива склонилась над водой и, опустив печально свои ветви с уже пожелтевшими листочками, словно всматривается в глубину. И видя в воде своё уже осеннее отражение, грустно и почти неслышно шелестит листвой. Посмотришь вокруг и замираешь в восхищении от красок осени. Ярко-красный пожар дикого винограда радует взор. Тополя и березки раскрашены художницей-осенью  разными оттенками охры, однако среди всего этого великолепия пока ещё много зелени. Но теперь с каждым днём она будет редеть, оставляя все меньше и меньше изумрудных вкраплений, пока совсем не исчезнет… А до чего же хороша осенняя красавица - красная рябина. Сколько стихов ей посвящено, сколько песен сложено... Вспомнились строки Марины Цветаевой:
                                     Красной кистью
                                     Рябина зажглась.
                                     Падали листья.
                                     Я родилась...
                  Перелетные птицы уже попрощались с нами до будущей весны и улетели в теплые края, оставив лишь надежду на встречу.  И сейчас доносится иногда только пение синичек, радующихся последним теплым осенним денькам.
                  Я сижу у старого русла реки  и смотрю на воду. Ветра почти нет, течение очень слабое, на воде небольшая рябь…  Солнце отражаясь в воде, дает блики и вдруг, о чудо… Ниточки серебряного дождя… Солнечного дождя... Длинные серебристые стрелы с острыми наконечниками, слегка касающиеся поверхности воды… Они находятся в постоянном движении, непрерывно играют, перемещаются, переливаются как огоньки на новогодней елке... Потихоньку количество их начинает увеличиваться, нарастать… Будто невидимый музыкант играет на фантастическом инструменте… Я слышу, я вижу музыку… Музыку Солнца…  Это гимн радости, света, вечного круговорота жизни! Но вот количество серебристых стрел начинает потихоньку уменьшаться, музыка становится всё тише и тише и, наконец, совсем замирает…. Я терпеливо жду. И вот опять появляются на поверхности воды несколько сверкающих стрел, которые вновь начинают создавать невероятную музыкальную композицию. Их количество всё возрастает и вновь во всю мощь зазвучали аккорды, прославляющие торжество Жизни и Любви в их бесконечности… 
29 Зима на пороге
Галина Кошель
                            Глубокая осень. Последние дни ноября. Небольшой сибирский городок затерялся где-то в бескрайней степи. Он лежит, вытянувшись во всю длину, на левом берегу неширокой и неглубокой реки. По ночам уже холодно, но снега ещё нет. Утрами на пожухлой газонной траве появляется белая изморозь, словно проступившая ранняя седина у матушки-земли. Дома стоят, сгорбившись, прикрываясь от пронзительного ледяного ветра ладонями круглых тарелок-антенн.
                            Раннее утро. В тишине гулко раздаются шаги прохожих, спешащих на работу. Уже рассвело, но на небе ещё виден яркий серпик месяца, который не желает уходить, уступать небосвод. Однако, через несколько минут горизонт розовеет и из-за него выкатывается нестерпимо яркий, раскаленный шар. Солнце. Его лучи пронизывают светом воздух насквозь и вспыхивают огнем в окнах высотного дома. Оно уверенно и быстро поднимается, не обращая внимания на месяц. А тот становится всё бледнее и бледнее, издалека наблюдая за светилом, озаряющим всё вокруг.
                            Деревья ещё недавно стояли охристо-медно-золотые, лаская взгляд и внося невероятное умиротворение в душу. Её состояние в это время можно выразить разве что строками Алены Вайсберг:
                                                     "Как жаль - я не умею рисовать,
                                                     И мне не сохранить на память осень,
                                                     И краской на холсте не воссоздать
                                                     Ни желтизну берёз, ни неба просинь.
                                                     Мне не подвластны кисть и карандаш,
                                                     Пастель не подчиняется мне тоже,
                                                     А на словах, увы, не передашь,
                                                     Как эта осень на весну похожа...
                                                     Какая тишина, какой покой!
                                                   Как воздух свеж, и солнца свет неярок!
                                                     Моя душа наполнена весной,
                                                     И каждый день - нечаянный подарок."
                            Ранние заморозки нынче не позволили долго радоваться очарованию осени, листья быстро облетели под напором разбушевавшегося ветра. Они лежали цветным калейдоскопом везде – на траве, на асфальте, на крышах домов… Постепенно их яркие краски потускнели и исчезли под каплями часто моросящего дождя, ногами прохожих, колесами автомобилей… Листья побурели, скукожились и превратились в серо-землистое покрывало. Осенние дожди. Бесконечные, обложные, холодные... Стучат дожди, стучат, как чьи-то сердца... Кажется так поется в песне. Почему-то мелкий моросящий дождик навевает грусть об ушедшем лете, о скорых вьюгах и морозах… А природа словно не хочет увядания и, не желая мириться с неизбежным, плачет, плачет… О чём-то несбывшемся, об утраченных надеждах…
                            Но сегодня день ясный. Солнце стоит низко над горизонтом, проливая вокруг холодный свет со слюдяными отблесками в небольших лужицах. Воздух настолько прозрачен и чист, что его можно брать в пригоршни и пить, как воду из хрустального родника... Раздевшиеся деревья застыли в томительном ожидании зимы. И только клёны стоят, усыпанные буровато-коричневыми семенами-вертолетиками, словно в одеждах из сережек. При порывах ветра те начинают раскачиваться и шуршать. Кажется, что ветки клёнов тихонько шепчутся о чём-то своём, сокровенном…
                            Речка, некогда глубокая, теперь резко обмелела и только весеннее половодье напоминает былые времена. Она становится широкой, выходящей из берегов, заливающей пойменные луга. Вода в ней весной мутная, течение быстрое. Сейчас же, в позднюю осеннюю пору, река неузнаваема. Вода стала цвета зеленого бутылочного стекла, спокойная, тихая. Оглянешься кругом – красота... Густой синевы небо с легкими белыми облаками невесомо плавает в воде. Оголившиеся деревья, обступившие реку с обеих сторон, заглядывают в воду, словно пытаясь рассмотреть своё отражение. По её левому краю уже появились забереги. Можно встать на лед, он не проваливается и всё видно под ним как сквозь чисто вымытое оконное стекло. А посреди реки плывут льдины. Это не весенний ледоход. Льдины тонкие, полупрозрачные, большие и маленькие. Они состоят из множества мелких ледяных кристаллов на поверхности воды и называются весьма необычно – ледяное сало. Ледостав не за горами...
                            Зима на пороге…
30 Королева
Надежда Сергеева
Чуть больше десятка километров по трассе, потом еще немного по полузабытой людьми лесной дороге, и вы – в самом настоящем Тронном Зале! 
Посреди леса, вдали от шумного и дымного города королевство Осени.
Большая поляна – Тронный Зал окружена стражниками – высоченными Соснами в золотых кафтанах, увенчанными пышными зелеными шапками.
Промеж них в изумрудных платьях красавицы Ели, они – фрейлины королевского двора.
Скромные Осинки с трепещущими красными листьями и богато убранные в золото Березки вместе со всеми в этом зале ждут торжественного  выхода Ее Величества.
Пролетающий клин журавлей возвестил своим курлыканьем как фанфарами выход королевы.
Вот она!
Огненно-рыжая красавица в золотисто-багряном платье, украшенном снежными искрами первых заморозков, медленно шествует, приветствуя подданных. Под ее небесно-голубой мантией спрятались дожди и снега, но до поры до времени королева им воли не дает – пусть весь мир налюбуется на ее шикарный наряд.
Лучистым взглядом, полученным от солнца, смотрит она на сотворенное ею великолепие. А все склоняются перед ней и сыпят под ноги свои дары-драгоценности, устилая самоцветным ковром ее путь. Закружит королеву в вальсе непоседа-ветер, нисколько не заботясь о красоте ее платья. Взметнет золотые березовые монетки, заставит дрожать красные листья недотроги-осинки, ловко нанижет на паутинки рябиновые ягоды и подарит королеве бусы, ничуть не уступающие по красоте заморским кораллам.
Недолог золотой бал  Осени, померкнут краски, мантия станет серой, из-под ее крыла вырвутся на свободу хулиганы – монотонные дожди да первые снега.
Испортится характер королевы, потеряет она свой лучистый теплый взгляд и превратится в ворчунью, которая своим характером  разгонит все живое в теплые укрытия. А друг ее ветер станет напевать колыбельные, убаюкивая королевских придворных. С ними вместе и королева уснет в своем Тронном Зале, бережно укрытая белым пуховым одеялом.
Но настанет срок, и она вновь покажет всем свою красоту….
31 Ну здравствуй, осень
Аркадий Федорович Коган
- На прошлой неделе мы написали сочинение «Как я провел лето». А что это значит?
- Это значит, что лето кануло в Лету, - глубокомысленно произнес сидящий за второй партой рыжий очкарик по кличке Нострадамус.
- Умница, - с трудно скрываемой неприязнью сказала Диана  Михайловна, - Может быть, ты знаешь и то, что мы будем делать сегодня на уроке?
- Думаю, что знаю, - Нострадамус уверенно ткнул себя в переносицу, поправляя очки. – Мы будем писать сочинение на тему «Здравствуй, осень».
- Откуда ты знаешь, Балетов, - Диана Михайловна не могла скрыть удивления.
- Согласно логике вещей, Диана Михайловна. За летом неизбежно следует осень, - под ехидное хихиканье мальчиков умничал Балетов.
- Ну, что же. Я не могу допустить, чтобы ты, Нострадамус, ошибся. – Замечание учительницы было встречено дружным смехом девочек.

Диана Михайловна стояла у окна и слушала, как шуршат ручки по бумаге, шелестят переворачиваемые тетрадные листы, как перешептываются ученики.
«Сейчас они пишут о красоте листопада, о дожде, который барабанит по стеклам окон, и пытаются соврать, как им это все нравится. Такие маленькие, а уже такие лживые», - примерно так думала учительница, глядя на залитый солнцем школьный двор.

Сегодня был четверг, а значит, после уроков, Диана Михайловна зашла к Феофанычу. Феофаныч был отцом одного из учеников, но не жил с семьей. Последние два года он жил иногда с ней, а иногда еще с кем-то – так она чувствовала.
Феофаныч медленно раздевал Диану Михайловну. Последними с ее красивого тела исчезли кружевные чулочки – таков был заведенный ими ритуал, приводивший Феофаныча в состояние экстаза. Дальше тоже было согласно ритуалу: та же череда поз, те же слова, те же вздохи…

Уложив восьмилетних близняшек спать, Диана Михайловна сидела у зеркала и проводила со своим лицом привычные процедуры. Муж лежал в кровати и листал газету. Время от времени они обменивались репликами обо всем и ни о чем: школа, дети, что-то из телевизора…
Закончив косметические процедуры, женщина вздохнула и легла в постель на свое место между мужем и стенкой. Муж доведенным за годы супружества до автоматизма движением коснулся ее груди, сделал несколько пассов пальцами. После чего исполнил супружеский долг и, довольный своим обедом и женой, отвернулся от Дианы Михайловны. Уже через несколько мгновений он ушел в мир сновидений. Вскоре уснула и женщина.

Диана проснулась затемно от шума дождя, барабанящего в окно.
«И все-таки осень…». Она вытерла невесть откуда взявшуюся слезу. «Должно быть, в глаз что-то попало. Наверное, первая льдинка». И улыбнувшись себе, она сладко уснула.
32 Прощальная ода лету
Владимир Михайлов 2
Ветер глашатаем пронёсся по паркам и лесам.
- У-хо-дит Ле-то!!! - завывал он надрывно с прохладным сожалением, - у-хо-дит!..
- Как же так? - задрожали всполошившиеся осиновые листья.
Тревожная весть быстро всколыхнула всю округу.
Одни листья желтели от недоумения. Другие - краснели от негодования. А самые стойкие оставались невозмутимо зелёными. Но никто не догадывался, что изменчивый ветер пособник осени, а наивные цветы завывания вихрастого приняли за попытку остановить холод.
Да только сверху всё видней. Небо в скорби расплакалось холодными слезами.
Ель, прикрывая обнажённую берёзу колкой хвоей, с горечью поведала:
- Предавший лето, предаст и осень. Он принесёт ещё морозы и метельный вой. Птицы знают об этом и всегда улетают за летом вслед.
И вскоре скорбная весть шушуканьем листьев пронеслась по деревьям.
- Мы полетим за птицами, -  решили они.
- Я помогу вам, - хвастливо заявил ветер.
Подхваченные им листья взметнулись и полетели, но вскоре неприкаянно покружив, медленно опустились наземь...
По пестреющему ковру триумфально шагала Осень.
33 Верю. Надеюсь. Люблю
Олеся Дерби
Бабье лето снова ушло, так и не попрощавшись… Ушло тихо, по-кошачьи скребя землю первыми заморозками. Распихав по карманам пыльного плаща осенние листья, лето, раскрыв оранжевый зонт, шагнуло за дверь, мелькнув в ночи желтыми ботинками.

Осень молча застыла на пороге, провожая лето слезами дождя. Им было хорошо вдвоем. Тихо. Тепло. И слишком уж сказочно. Так сказочно, что осень, не веря своему счастью, все ждала окончания этого романа. Ждала, каждую ночь разглядывая любимые пшеничные волосы и зеленые глаза. Ждала и дождалась…

По-бабьи закрыв лицо руками, осень заплакала, дрожа на холодном ветру. Подруга зима, прибежавшая среди ночи, чтобы утешить и напоить горячим чаем, уже расстилала мягкий плед, укрывая замерзшую осень первым нежданным снегом.

Обнявшись, они просидели до самого утра, наблюдая за снежным ливнем, успевшим за ночь отмыть пыльные окна и крыши, подарив спящему городу новые одежды.

- Твое время пришло. – Шепнула зима, толкая согревшуюся осень во двор. – Иди и властвуй. Рисуй улыбку на лице красной помадой. И не забудь одеть шарф и галоши. Раскрой зонт новому дню. И начинай свою привычную осеннюю хандру. А бабье лето еще к тебе вернется. Вернется… Ты только жди…

- Вернется! - вздохнула осень, допивая горячий чай. - Куда же оно без меня. Я буду ждать... - шепнула тихо в темноту. - Ты приходи. Дверь моей души для тебя всегда будет открытой... Верю. Надеюсь. Люблю.
34 Безысходность
Ян Кауфман
Тусклый мерцающий свет от висящей на стене масляной лампы создавал ощущение покоя и одиночества.

Сделав пару мазков, мастер отложил кисть:
- Господи, зачем ты подарил мне ещё один день?!

Его взгляд скользнул за окно на землю, покрытую мокрыми, уже начавшими гнить листьями, на голые корявые стволы почерневших деревьев, обречённо стоящие под пронизывающим ветром, который так и норовил сорвать последние обрывки листьев.
Зелёный кленовый лист одиноко прижался к оконному стеклу, будто сопротивляясь из последних сил этим неумолимо грустным дождевым каплям, плачуще стекающим вниз.

- Да, даже лист надеется на чью-то поддержку и защиту, будто предчувствует приближение холода, - подумал художник, - так и человек.

Любящий человек всегда счастлив, он просто живёт и радуется всему окружающему. Он живёт и кружится в своей, по сути, тоже сложной жизни. И, когда это неожиданно меняется и наступает одиночество, на душе становится так безнадёжно пусто и больно!»

Мастер наполнил старинную медную турку водой, и, бросив туда кусок сахара, поставил её на огонь, затем в закипевшую воду, добавил кофе и, помешивая, вновь поставил на огонь.

- Ну вот, Мари!  Скоро будет готов твой любимый кофе, кофе по-турецки. Чувствуешь, какой аромат!? Прости, я только забыл ещё кое-что.
Он достал из комода три свечки и, зажигая от масляной лампы, вставил их в гнёзда бронзового канделябра.

- С днём рождения тебя, дорогая! Этот день мы всегда отмечали только вдвоём, и были счастливы. Знаешь, после твоего ухода я понял, - он разлил кофе в две чашечки, - что человек не может быть наполовину счастлив. Конечно не может! Но ты и сейчас рядом. Взгляни!

Он подвинул канделябр ближе к мольберту и картина, стоящая на нём будто ожила.
С холста завораживающе смотрели печальные чёрные глаза молодой женщины. Лицо её  на фоне золотого дождя из кленовых и берёзовых листьев казалось необыкновенно притягательным и одухотворённым, а огненные волосы разметались по плечам, касаясь нежной, как шёлк жемчужной кожи.

Тепло, выпитого кофе, растекалось по всему телу, но, почему-то, совсем не согревало. Ни какого эффекта…  Одна безысходность и апатия после бессонной ночи.
Он снова посмотрел в окно на тот же ветер, деревья и мокрую унылую землю.

- Боже, как же хочется спать… Уснуть, чтобы не просыпаться…

Затем подошёл к мольберту сделал пару мазков, усилив небо тёмными тонами. Потом лёг на топчан, уткнулся в подушку и уснул.

А дождь всё лил и лил, и одинокий лист, прилипший к окну, уже исчез среди миллионов других опавших листьев, скомканных и прибитых дождём к холодной земле.
35 Персеида. Осенние сказки
Галина Прокопец
Заплакал дождь. Так, как плачет человек от обиды, когда не хочет, чтобы другие видели, что кто-то близкий сделал ему очень больно. Тихо, безысходно, горько. Просто льются слезы, без всхлипываний и стенаний.
А кто же его обидел? Да просто осень рассказала ему грустную сказку.

Осень ...
 Ветка стучит в окно,
 Серым веером сыпется морось,
 Очень рано теперь темно,
 И луна со звездАми порознь.

Август – месяц звездопадов. С неба соскальзывают потоки Персеид. Прекрасные и холодные, они стремятся к земле, а легкомысленные люди загадывают желания. А знаете, какие желания чаще всего загадывают люди? Они хотят любви, неземной, прекрасной, вечной, забывая, что настоящее сокровище – это любовь земная, теплая, искренняя, когда хочется согреть и сберечь любимого, защитить от бед не щадя себя, когда счастлив только тогда, когда счастлив тот, кого ты любишь. Но отчего-то ищем мы порой чего-то неземного, запредельного, звездного?

Поймав такое желание, направляет Персеида свою быструю колесницу к земле и, взяв взаймы у ранней осени ее земную красоту и тихое тепло, исполняет желание. Одевшись в тонкую позолоту печалящихся о скором увядании листьев, отразив в глазах синеву бездонного неба, накинув на плечи шалью тишину бабьего лета, укрывшись вуалью из летящих паутинок, подкрадывается падшая звезда к такому мечтателю и берет его сердце в плен, дразнит неясными желаниями, ворожит несбыточными мечтами, манит сладкими обещаниями, дарит лукавыми лучиками-взглядами.  И закружится у влюбленного голова от счастья: сбылась мечта! Крылья вырастают за плечами, петь хочется соловьем, танцевать, вздымая с земли золото опавших листьев, а в душе расцветет весна!

А сентябрь все ворожит красками, манит теплом, но он недолговечен. За ним уверенно приходит октябрь, равнодушно торопя запоздалое бабье лето, а с ним изморозь ложится по утрам на остывающую землю, и деревья нехотя теряют свои роскошные наряды, отдохнувший  ветер вспоминает о своих обязанностях…

Ветер...
 Рвутся к земле облака,
 И срываются листья с кленов…
 Как весна теперь далека!
 Не видать беззаботных влюбленных…

Все короче и прохладней становятся дни. Все скупее осень делится с Персеидой своим теплом и богатыми красками. Все равнодушнее становится сердце падшей звезды. Все чаще похолодевшие, как ноябрьское небо, глаза с тоской смотрят на затянутое серыми тучами небо. Но не видит в них ослепленный счастьем влюбленный призрак разлуки, не замечает, как  в золотых волосах начинают жемчужинами-слезами отсвечивать капельки дождя. Для него все еще царствует на земле золотая осень, а душе поет весна.

И однажды, когда в промозглый ноябрьский день серый осенний дождь затеет свою бесконечную беседу с затянувшими небо тучами, Персеида равнодушно прошепчет: «Прощай!» и устремит свой взгляд в небеса. Молнией пронзит сердце влюбленного холод, властно сожмет его своей железной рукой, и затянет лужи хрупким льдом, и превратится дождь в колкую пургу, и придет на землю призрак зимы…

Холод…
 Серость земных дорог
 Покрывает богатство красок,
 И зима заметает порог,
 Не приемля расцвеченных масок…

Грустную сказку рассказала осень. Зябко кутаясь в серость осенних туч, дождь тревожно теребил опавшие листья и горько оплакивал несчастного влюбленного. Его желание исполнилось: к нему пришла неземная, прекрасная, вечная любовь. Но что теперь ему остается? С неизбывной тоской каждую ночь искать на небе свою звездную любовь...

А прекрасная холодная Персеида будет ждать августа, чтобы вновь вскружить голову и разбить сердце какого-нибудь легкомысленного мечтателя….

Прислушайтесь, и вы услышите в шепоте плачущего дождя: «Люди, будьте осторожны в своих желаниях! А вдруг они сбудутся?!»
36 Осенние заботы и радости. для детей и взрослых
Татьяна Домаренок
Как-то слишком быстро вслед за горячим солнечным летом наступили осенние холода. Небо сделалось серым, неприветливым и хмурым. К тому же, зачастил холодный надоедливый дождь. Город, вчера такой веселый, разноцветный и солнечный, стал серым и неприветливым.
Но радио бодрым голосом обещало:
– Друзья! Не волнуйтесь, еще будет бабье лето!
И народ, приободрившись, стал ждать. Однако, где-то там, наверху, видимо решили по-другому. С каждым днем холода только усиливались. В квартирах стало совсем неуютно, холодно и сыро.
Сегодня Олег пришел из школы уставший. За лето он отвык от школьных нагрузок, и теперь ему приходилось прикладывать неимоверное усилие, чтобы втянуться в учебу. Хотя седьмой класс еще не одиннадцатый. Время есть, чтобы как следует подготовиться к поступлению в университет. Мальчик всегда мечтал в будущем стать таким, как его отец: работать в хорошей перспективной фирме, общаться с интересными, умными и толковыми людьми и, конечно же, поездить по свету в загранкомандировки.
У отца работа – класс! Но стать таким как он – трудная задача. При мысли об этом Олег хмурился и опускал голову вниз. Да, что и говорить, лень-матушка часто подводила его. И если бы ни мама!
Она во всем помогала ему. Даже о том, что во Дворце Молодежи, за озером, работает четырехгодичный кружок по программированию, она первая узнала и посоветовала записаться. "Да! Сегодня же в шестнадцать часов занятия!" – вспомнил Олежка. И, наскоро переодевшись, побежал на кухню. А там – дед. Сидит, что-то пишет.
– Дед! Что ты пишешь? – Олег глянул на записи.
– Это я так, для себя. Пишу, чтоб не забыть, – дед с ухмылкой посмотрел на внука. – Вот мама тебе еду оставила. Садись обедать.
– У меня сегодня еще кружок в четыре.
– Тогда торопись. А уроки когда будешь учить?
– Я вчера алгебру и историю сделал. Так что сегодня легче.
– Ну и хорошо.
На том разговор и закончился. Пообедав и помыв за собой посуду, Олежка побежал в свою комнату и сел за уроки...
А потом, уходя на занятия, внук столкнулся с дедом уже на пороге квартиры:
– Дед, ты куда?
– Пойду, пройдусь. Осень пройдет, а я ее и не увижу. А потом ляжет снег, скользко будет.
– Правильно, иди, погуляй в парке у озера. Там сейчас красиво!
Олежка побежал вперед по направлению к парку, а вслед за ним потопал дед. Он глядел на внука и немного завидовал его легкой юношеской походке. Когда-то и он так же быстро бегал и совсем не задумывался о старости. Но она как-то незаметно, все же пришла.
 "Чтобы быть бодрым в старости, нужно больше двигаться", – вспомнились советы, которые не раз давали старикам по радио и телевидению. А как же можно усидеть дома, если на дворе золотая осень! Пусть она холодная, пусть с дождями, с серым небом. Но, ведь бывают и осенью замечательные солнечные дни!
А вот и он, его парк, старый-престарый, еще довоенный, совсем опустевший ждет его. Старик подошел к причалу. Летом здесь останавливается небольшой прогулочный катер. А сейчас никого нет. Посмотрел на озеро – плещет волнами, будто хочет что-то сказать. "Потемнело, остывает вода, – подумалось ему. – А деревья на островах еще не осыпали золотую листву. Красота!"
Дед присел на скамейку у причала. Еще раз огляделся. Пусто. Ни одного человека. А летом здесь шагу не ступить – кругом народ гуляет. Но у ног, на земле, уже крутятся голуби, галки, воробьи, к берегу плывут утки. Значит, заметили его, ждут, вдруг покормит их этот седовласый человек. 
"Не боятся. Привыкли к людям", – старик улыбнулся, доставая из кармана пакетик с хлебными корками. Его зубы. Они уже плохо жуют. Вот и остаются после еды твердые корочки хлеба. Но дед их не выбрасывает, собирает для птиц. Ему радость от общения, и пернатым хоть какая-то еда.
Вон там, поодаль от голубей, молоденькие вороны, гордые красавицы, тоже сидят, выжидают. Старик распаковал мешочек и стал кормить птиц. Утки  оживились, закрякали, выхватывая корм из воды и тут же проглатывая. Голуби топтались у ног старика, доедая крошки. А вороны – умные, все делают со смыслом. Не торопясь, набирают в клюв столько кусочков, сколько можно унести, и отлетают в сторонку. Дед заметил, как ворона съела один кусочек хлеба, а другой припрятала  – закопала в землю под кустом.
"Умная птица – ворона, – подумал дед. – Да и хорошо прижилась в городе. Всякой еды здесь много. А она всеядная".
Пообщавшись с птицами, старик потихоньку пошел дальше, к своей любимой аллее, где растут высокие старые липы.
– Ну, привет! – он приложил ладонь к шершавому стволу полюбившегося дерева, мгновенно ощутив его тепло, его дыхание!  Казалось, и дерево ощутило прикосновение старика. Конечно же, именно так все и было. В это мгновение человек и липа соприкоснулись душами!
– Живи! Расти! Я знаю, ты будешь долго жить, станешь толстой, в три обхвата. Но ты помни меня. А я обещаю, что проживу еще лет двадцать и буду обязательно приходить к тебе!
Листья – желтые, красноватые, бордовые устилали дорожку, по которой шел старик. Они лежали везде – на скамейках, на зеленой траве, даже плавали по воде у берега озера.  Большой прибрежный парк отдыхал в тишине золотой осени.
Старик  шел по любимой липовой аллее, не торопясь, углубившись в свои воспоминания. Прохладный ветерок слегка обдувал его лицо. А там, за озером, на высоком берегу реки во Дворце Молодежи его внук усердно постигал премудрости программирования.  Вдалеке, за тихими и безлюдными аллеями парка кипела вечерняя жизнь большого города. Кончался трудовой день, и люди торопились разъехаться по домам, к своим семьям, делам и заботам. На остановках толпились люди, укутывая шеи в теплые шарфы. То тут, то там слышался чей-то кашель. Внезапные холода почему-то всегда приносят осенние недомогания. Но, нужно жить, не унывая и ничего не боясь, радуясь каждому дню, прожитому на этой прекрасной Земле, и верить в счастливый завтрашний день.
37 Осень идет по опавшей листве
Валентина Майдурова 2
     Она специально шаркала подошвами туфель по опавшей листве. Листья шуршали глухо, потому что были мокрыми. Редкие тяжелые  капли  утреннего  осеннего тумана  срывались с мокрых веток  платанов.  Они падали на асфальт, покрытый нарядным ковром опавших  листьев.  Брызги, разлетаясь по мокрым листьям, еще больше прибивали их к асфальту. Вспомнились строчки Эминеску: «Осень идет по опавшей листве, Ветер колотится в окна».  Но окон нет. И ветра нет. Тишина! Есть мокрые листья, мокрый асфальт, мокрые мысли в глазах. О! Вот и ветерок налетел, глухо зашуршал в кронах полуголых деревьев. Чаще застучали капли, превращаясь в струйки надоедливого осеннего дождя, мокрыми бороздками прочертили щеки и собрались маленькими лужицами на подбородке. Но нет, это не дождь. Просто деревья стряхнули с себя  утреннюю мокреть и  расправили молодые веточки навстречу робко встающему из-за горизонта солнцу. И на щеках это не слезы – это память о прошлом.
         Солнечные лучи разогнали туман. Он  рассеялся внезапно, стало светло и нарядно.  Под лучами солнца засверкали бриллиантами росинки на кончиках листьев еще по-летнему зеленой травы. Прошлое! Такое далекое и такое близкое. Как  будто это было вчера.       
         Она вспомнила другую осень: веселую, нарядную, яркую, пьяную от любви и молодости. Осень надежд. Они удирали с работы и бродили без устали по осеннему лесу. Свои побеги они называли «сходить пошуршать листвой».
          Прекрасен был осенний лес в своих осенних заботах. Огромные дубы сбросили  ржавую листву  и отдыхали от трудов летних.  Под листьями  шуршало  лесное братство, запасаясь желудями на долгую зиму.
         Платаны-бесстыдники разделись догола и бросили одежку под ноги.  Горками коры собралась "одежонка" у оснований стволов, стыдливо прикрываясь крупными резными листьями от нескромных взглядов прохожих.            
          Тополя и осины поспешили  украсить лесные дорожки и лужайки  серебристыми, желтыми, золотыми в крапинку, багряными  листьями.
         Старые, но еще стройные ясени и буки, в окружении поросли молодых кленов, протягивали им навстречу  темно-зеленые, оранжевые,  нежно-розовые листья, доверчиво заглядывали в счастливые глаза и приглашали поваляться в  кружеве осенней листвы. Они принимали приглашение.
          Словно дети,  прятались друг от друга за стволами могучих дубов, играли в догонялки,  устав, падали навзничь в мягкую листву и смотрели на кипенно-синее небо в редких облачках. Улыбались каждый своим мыслям. Мечтали каждый о своем. И вдруг заговаривали разом об одном и том же, заливаясь счастливым смехом оттого, что и  мысли, и мечты были общими.
         Уже затемно возвращались домой. Шуршала листва под ногами, прощалась с ними. Приглашала приходить еще. Они набирали огромные букеты осенних листьев, унося домой кусочек лесного счастья ...
          Те дни ушли. Опять в лесу колдует осень, шуршит листвою там и тут.  Кидает под ноги знакомый ковер из листьев.  Приглашает!  Она   не знает, что по асфальту, шаркая  подошвами туфель,  вспоминая ту осень,  в осеннем одиночестве бредет и  плачет одинокая она.
38 Не скучайте в октябре
Григорий Спичак
В наших северных краях октябрь — месяц невеселый. Грустный и скучный этот месяц. Может быть, самый грустный и самый скучный из всех месяцев года. Ещё снег не лег, но листва уже облетела. Солнце выглядывает редко, а вечера становятся совсем ранними и уныло-серыми, промозглыми. Октябрь — это месяц вечно спящих кошек, грязных листьев прилипших к подоконникам и тоскливого понимания, что ещё весь учебный год впереди...

В Доме пионеров нашего рабочего поселка только-только вывесили расписание кружков. Я пошел на авиамодельный. Нет, этот кружок мне не нравился, но на авиамодельный пошел мой дружок Сашка Матвеев. Впрочем для четвертых-шестых классов в те годы выбор внеклассных занятий был меньше всего — шахматный кружок, авиамодельный, радиолюбителей и рисования. Ну не смешите же, насчет рисования в пятом классе. Никто из пацанов к громадной тетке с громадным ярко накрашенным ртом никогда  бы не пошел. От неё так сладко всегда пахло духами, кремами и потом, что запах передавался на тебя, и перед друзьями бывало неловко. Будто ты только что из бани...

Мы с Сашкой пошли на авиамодельный, потому что вел этот кружок его сосед по подъезду, молодой очкастый мужичок, которого Сашка очень уважал. Наверное, они общались в подъезде или во дворе. Может, тот мужичок с родителями Сашки общался. Но, в общем, выбор сделан — пошли мы на его кружок. И вот незадача — именно в унылый и хмурый октябрь, когда и так тоска зеленая и делать нечего, так именно сейчас отправили руководителя нашего кружка в Сыктывкар на какой-то учительский семинар или съезд. Ключ от кабинета в Доме пионеров нам не дали. Ещё бы — там и химикаты всякие, клеи, растворители и прочее, там и , оказывается, маленькие дорогие запчасти маленьких двигателей для моделей самолетов. Без старших никак нельзя. И поплелись под дождем мы с Сашкой к нему домой — в трехэтажку, где жили многие  заводские семьи.

Уроки мы будем делать вечером. В основном — с мамами, потому что им все равно надо нас проверять. Ну и зачем тогда терять дважды время? При мамах и сделаем... А пока мы маемся в сашкиной квартире. Вымучиваем ненастроенную гитару — играть-то все равно не умеем. Рассказываем друг другу фантастические истории про рыбалки и про всякие страшные случаи с таинственными существами. Но все уже рассказано, разговор сегодня вообще не клеится.

У меня в руках деревянный пистолетик, довольно искусно вырезанный из куска толстой фанеры. У Сашки — пластмассовый автомат, перемотанный синей технической изолентой, потому что иначе приклад отвалится. Мы стоим с Сашей у окна и не знаем, во что бы стрельнуть — за окном безмолвие, бездвижье и просто серая муть. Уже смеркается. Даже мы уже не разговариваем. Единственный звук, который мы слышим и который заставляет нас немного мобилизоваться — это далекий рокот самолета. Где-то совсем далеко. Или, может, за оконными рамами и за двойным рядом стекол так слышится.

Но вот он — самолет АН-2, наш знаменитый «кукурузник». Он идет на посадку на наш поселковый аэродром — там, за дощатым забором футбольного поля, за бараками совхоза и за речушкой, виляющей от лесочка на взгорке.
-Готовсь! - сурово и громко командует Саша, - Оружие к бою!
-Длинными очередями...
-Короткими..
- Повторяю: длинными очередями, в подбрюшину, по бензобакам, огонь! - я рявкаю сурово и грозно (как мне кажется). Нечего путать мои команды — сказано же «длинными»...
Дыф-дыф- дыф... Ту-ту-тудуф, ду-дуф—дуф.... И самолет резко заваливается на крыло, как камень обрушивается вниз, и мы видим, что он ухнулся где-то...Эх, край окна мешает увидеть, где же рухнул самолет. Мы выбегаем в соседнюю комнату, тут видно, как клубы черного дыма валят из-за дальних заборов....
За одну минуту тихий серый октябрьский день наполнился грохотом, отчаянием и катастрофой... Мы с Сашкой переглянулись - «ни фига себе... мы ж и вправду самолет подбили!». Серо-голубые глаза Сашки растопырились настолько, что я думал, они сейчас выскочат из орбит, а потом они покраснели, из них  брызнули слезы. Сашка в отчаянии упал на диван: «Что теперь будет, что теперь будет!»...
Почему-то когда нашкодишь, хочется смыться с места преступления. Мне резко захотелось домой. Совсем не лень теперь было и дров натаскать на две печки, и бабушке воды принести и кроликам сено с чердака спустить... Домой захотелось. Будто ничего и не было. Ни падающего самолета, ни стрельбы. Эх, вернуть бы все назад в скучный октябрь и читать себе книжки. Ну хоть и тот же дурацкий учебник «Природоведения».

-Саня, я домой пошел, - говорю я дружку, а сам уже напяливаю свои войлочные башмачки с замком-молнией, которые наши мамы называли «Прощай, молодость», - Я постараюсь узнать у Витьки Галяева, что там в аэропорту... Они ж пока не знают, откуда стреляли. А ты молчи. Совсем молчи. Делай себе уроки и всё... - глубокомысленно и конспиративно балаболил я какую-то ахинею.

Витя Галяев — наш одноклассник. Он очень любит вертолеты, у него есть старший товарищ, а у этого товарища отец работает в аэропорту. Витька с другом даже летали на самолетах и вертолетах. Их летчики с собой брали в рейсы по осмотру лесов, однажды и куда-то ещё дальше... Я бегу к Вите, чтоб узнать о событиях с разбившимся самолетом. Даже домой не забежал, а мимо — сразу к Витьку. Но, елки-палки, Вити дома нет. Его бабушка, которая квасила холодную капусту в пропитанных кислым запахом сенях, сказала, что Витя срочно уехал с другом в аэропорт — там что-то взорвалось и горит. Бабушка у Вити старенькая, она даже не понимает, что перед ней стоит человек, пятиклассник Гришка Спичак, совершивший страшное преступление — сбивший самолет! У меня появляется мысль — судят ли за сбитые самолеты двенадцатилетних мальчиков?

Опять я побежал не домой — в библиотеку. Там меня хорошо знали, как юного книгочея, а потому библиотекарша не очень-то удивилась, когда я у неё попросил Уголовный Кодекс СССР. Увлекательное, я вам скажу чтение,( но только не сегодня)! Выяснил: только двенадцать статей в Уголовном Кодексе СССР есть такие, по которым судят с двенадцати лет. Одна из таких статей — моя...  «Подготовка теракта, действия, приведшие к крушению...» и тому подобное. Срок — до 15 лет лишения свободы. Капец!

Шел мокрый снег, я тоже шел , как по этапу, домой. Промокший, голодный, сосчитавший, что через пятнадцать лет уже умрет бабушка, умрут и кошка с собакой, что мне будет двадцать семь лет и у меня будут пальцы с синими наколками, как у дяди Толика из кочегарки в соседней районной бане.

Телефонов в домах у нас с Сашкой не было — ни у него в квартире, ни у меня в доме. Тогда, в октябре 1972 года, на весь заводской район, наверное, было телефонов двадцать. Но они были  не у нас, а у начальства и у какого-нибудь экстренного специалиста. Весь вечер я угрюмо грузился мыслями, лишь бы Сашка не сломался и от горя не наговорил своей мамке про наш расстрел самолета. Попытка сбегать к Витьке Галяеву ещё раз не получилась, отец не отпустил — что-то он ладил в сарае и мне надо было то доски принести, то шланг подержать, пока он что-то куда-то там крепил. Я стоял с задранными вверх руками, слушал, как немеет плечо и думал о том, сколько можно выдержать, стоя с руками за головой — ведь так водят под конвоем. Завтра вечером, возможно, я уже буду сидеть в тюрьме, а папка даже не знает, что мне его эти шланги и сараи не пригодятся уже никогда в жизни.
 
Превкуснейшие мамины сырники в этот раз за ужином я даже не заметил. Ел, как в последний раз, больше дорожа теплым уютом домашнего вечера, запахом печки, сырников и кожи, раскрытого отцовского патронташа — он готовился на утиную охоту. Спать ложился с мыслью, что может быть меня разбудят ночью дядьки в кожаных плащах (так в кино показывали чекистов), спросят для уточнения фамилию и скажут собраться за пятнадцать минут, потому что я арестован...

В школу я утром бежал. В глаза бросалось все — смотрят ли на меня люди...как смотрят... В самой школе у входа с громадным портретом Ленина, обнимающего маленькую девочку-пионерку, написанных почему-то фиолетовым по белому, дежурные старшеклассники проверяли — со сменной обувью я пришел или нет... Но я на них даже внимания не обратил, потому что в глубине вестибюля увидел фигуру милиционера , уходящего за угол в сторону учительской... Стало трудно дышать.

 В классе Сашки ещё не было. А потом он появился в дверях. С синими кругами под глазами. Ночь не спал что ли? Или наревелся? Впрочем, он мог нареветься и потому, что мать его лупасила за учебу много и часто. Тяжело Сашке учеба давалась. Но сейчас я думал не об этом. «Никто к тебе не приходил?» - спросил я его шепотом, будто между прочим. «Нет, - он сглотнул, - К тебе тоже? Ну да... Если б пришли, то уже и меня бы арестовали. Ты не знаешь, детей за самолеты судят?». «Да, - сурово ответил я ему, а у самого щекотало в глазах, - До пятнадцати лет тюрьмы... Только двенадцать таких статей в Уголовном Кодексе. И вот эта — за самолеты...». Потом я ему шепнул: «Надо дождаться Витьки Галяева. Он вчера в аэропорту был...Я бегал к нему, но ...». И вот в дверях появился Витька — здоровый и невозмутимый, как индейцы Фенимора Купера. Сейчас будет сенсация. Он и так-то мог часами рассказывать про всяческие аэродромовские истории, а сейчас... От Галяева сильно несло дымом и каким-то горючим — соляркой или керосином.

-Витеха, что там вчера в аэропорту случилось? - изо всех сил делая вид, что интересуюсь «так просто», спросил я у Галяева, - Я к тебе вчера приходил, а бабуся твоя сказала, что...
-Это мрак какой-то, - Витька знал уже, что ему есть что рассказать, и что все, наверное вчера видели, как...

  … За месяц до этого в  Олимпийской деревне в Мюнхене были захвачены в заложники одиннадцать членов Израильской олимпийской сборной. Чуть меньше чем через сутки все они погибли в ходе провалившейся операции баварской полиции — как и пятеро из восьми захвативших их террористов, членов организации «Черный сентябрь», военизированного крыла палестинской организации ФАТХ. А в начале октября 1972-го, в то время, когда очкастый руководитель кружка авиамоделистов нашего Дома пионеров уехал на семинар в Сыктывкар, а бабуся Витьки Галяева квасила капусту и что-то горело в нашем маленьком аэропорту на севере СССР, на улице Rue van Artevelde в центре Брюсселя семнадцатилетняя девушка арабка Вариф и её троюродная сестра двадцатисемилетняя Джугейна паковали в музыкальные инструменты и в косметички Desert Еagle с патронами 44 калибра от «магнума» и аргентинскую штурмовую винтовку CAM (Кам). В гостиничном номере, пропахшем духами, кофе и круассанами уже пахло заодно и оружейным маслом...Девушки через три часа десять минут объявят стюардессам рейса «Брюссель- Дели», что самолет захвачен, что аллах на небесах, а на земле «мы ваш трамвай шатал, ваш ишак шатал и вообще — садимся в Бейруте»... Джугейна выстрелила в неумного пьяного немца, который пытался изображать из себя танцующего Кассиуса Клея. Не убила. Ранила. Немец синел от потери крови. С ним возились стюардессы и женщина-акушер из Нью-Дели, а самолет уже садился  в Бейруте под прицелами спецназа ливанской полиции. Требования террористок было простое — отпустите офицеров Королевства Иордании, арестованных по подозрению в участии  захвата заложников на Олимпиаде в Мюнхене. А заодно  и двух палестинцев из миссии ЮНИСЕФ, которых тоже упаковали в тюрьмы на севере Израиля после облавы в секторе Газа.
Это был тот случай, когда требования выполнили, но девушек судил бельгийский суд, и они получили:  15 лет тюрьмы — Вариф и 18 лет — Джугейна...

… Витька Галяев рассказал, что вчера в аэропорту подожгли мусор, а в мусорной куче оказались несколько банок старых красок, старые шины и самое главное — поддон с засохшей то ли смолой, то ли мазутом.
-Ох, и полыхнуло! Горело так, что подойти было невозможно...
- А самолет? - с уже догадкой дикой радости спросил я не по теме.
- Что самолет? Самолеты садились, как положено... Взлетку дым не накрыл... - и он подробно рассказывал, как его друзья-вертолетчики и он сам помогал пожарной машине правильно заехать со стороны проселочной дороги по краю речного обрыва...
Мы с Сашкой переглянулись так, что, наверное, было что-то такое в эмоциях, пробежавших между нами. Галяев заметил, счел это нашей насмешкой и обиделся: «Не верите что ли?! Да я вам завтра сюда приведу командира экипажа...Он сам придет. Сказал, что мне благодарность объявят в школе на линейке...»

На перемене мы с Матвеевым стояли у громадного окна и радостно до оторопи повторяли друг для друга одну и ту же мысль: « А почему мы так дико и тупо поверили сами себе? Ни фига себе самовнушение!». И рассуждали уже об очевидном теперь и о самом простом... «Сквозь стекло-то как?», «так не заряжено же вообще ни чем... кроме мысли...». Конечно, мы по-детски не могли понять, что вот это — ничем не заряжено, кроме МЫСЛИ и есть ответ...Заряженные мыслью. Сконцентрированные мыслью в скукоте и тишине октября. И улетевшие за мыслью своих пуль и падающего самолета...

...Сорок лет спустя, в июне 2012 года, когда мой средний сын закончил Российский университет Дружбы Народов — отделение арабского языка и истории, мы с ним и его дружком однокурсником иорданцем Салманом, пригласив ещё и соседей по комнате,  македонца и китайца, отмечали «корочки» в их студенческом городке в кафе «Пикассо». Груда «цыплят по-американски», море пива, хумус и жгучий перец. Македонец Буйко принес флягу вина литров на пять... Весело. Студентам всегда весело. Даже нам в период сухого закона 1985-86 годов было по фигу на запреты, а сейчас тем более хоть залейся... Пела девушка-узбечка, что-то галдели в углу великовозрастные дагестанцы, равнодушно жевали длиннющие спагетти обкуренные или невыспавшиеся конголезцы. Курить в кафе тогда ещё было можно. Написанная во всю стену «Девочка на шаре»  плавала в дыму...
Почему-то улыбчивый и задорный, пьющий по моим наблюдениям и пьющий не мало Салман в этот раз сидел серьезный и не пил.

-В чем дело, Салман? Отравился что ли?
- Нет, Григорий Иванович, я б выпил. И даже с удовольствием...День такой — Коля уезжает... (звучало, как «Кола уезжает»)...Но у меня мама приезжает. Мне сейчас надо ехать встречать...
- Строгая такая?
- Ой, строгая.. И вообще — она не поймет, если мне где-то было весело тогда, когда главное веселье — она приезжает...
- Ни фига себе «веселье»..Ты сессию-то сдал? Иди она с ремнем едет? - подкалываю я его, - Небось получишь за долги? Вот и нос повесил...
- Нет. Строгая. Потом Кола расскажет...
Сын рассказал, что мама у Салмана крутая, как турецкая сабля. «Бывшая террористка, что ты хочешь...». Наверное, в моем лице было нескрываемое удивление.

- Мама у него угнала самолет в 1972 году. Из Брюсселя. Посадили его в Бейруте... Из тюрьмы вытаскивала каких-то иорданских офицеров... Потом брат одного из этих офицеров и стал папой у Салмана.
- Без тюрьмы что ли обошлось? Или из тюрьмы её ждал?
- Пятнадцать лет, вроде как , давали...Но, по-моему, она немного раньше вышла, - Коля рассказывал это так, будто у нас среди родственников и друзей таких угонщиков и террористов встречается не мало, а это так себе — далекий случай. Вот знакомый сенегалец с красивым именем Андерсен засыпался на продаже наркотиков и посдавал половину своего землячества — это сегодня...Из Коста-Рики пацан поножовщину здесь в кафе устроил — это на прошлой неделе... а далекий самолет, Бейрут и Мюнхенская Олимпиада — это где-то там — по ту сторону истории...

...Саша Матвеев в Москве живет уже больше тридцати  лет. Нынче он неплохой бизнесмен. С небольшим и надежным делом — он ремонтирует квартиры очень богатых людей. Запись на его бригаду на месяцы вперед. В авиамодельном спорте он высот не достиг, хотя серьезно занимался моделями до самой армии! Но практика авиамоделирования, спорт как дисциплина и природная сашкина усидчивость (мамаша его прессовала в учебе, как надсмотрщик на мавританских галерах) сделали его сверхвнимательным к тончайшим деталям ремонта, к последовательности и правильной подготовке уникальных работ. Он со своей бригадой принимал участие в подготовке к сдаче таких объектов в Москве, как "Метрополь", "Арарат парк Хайатт", отель и центр "Балчуг Кемпински"... Фигурная резьба толстых зеркал, подгонка бронзовых изделий до бесшовных состояний и прочие фишечки, которые отнюдь не каждой даже сотой бригаде по силам — все это поручалось Матвееву. И спецов он подобрал штучных. Говорят, что неплохо зарабатывают. Чужие деньги не считаю, но у Сашкиной дочери-студентки  своя трехкомнатная квартира где-то в районе Филей.
Мы с ним созваниваемся не часто, но о своих приездах в Москву стараюсь оповещать. Вот и сейчас, узнав, что я забираю вещи своего сына-дипломника, что буду на Площади Европы в определенное время, Саша коротко брякнул: «Я подъеду...хоть кофеек попьем...».

Мы сидели в кафе на каком-то этаже Центра «Европейский», пили кофе, вспоминали ребят одноклассников и не только одноклассников, ждали сына моего Колю, так как в планах было потом двигаться уже на вокзал. Но по залу кафе к нам двигался не только Коля. С ним Салман и, как можно было догадаться — мама Салмана, статная седая женщина в черных одеждах и с крупной черной сумкой через плечо. Разобранная штурмовая винтовка САМ поместилась бы и в эту... Они с Салманом уже видели нас и подходили улыбаясь.

- Вариф умм Хатани... - она протянула руку в ответ на представление её мне Салманом и на то, что я (естественно), чтобы  поприветствовать их, встал.
Они, конечно же, присели за наш столик.  Салман скороговоркой объяснил, что боялся не увидеть больше Колю, потому что «ви потом на вокзал и алю...» . Ну да — алю-алю домой.  Они с Колей, оказывается, таким образом созвонились и решили пересечься в «Европейском».
После некоторого замешательства с сумками и с пояснениями друг другу, Салман повел маму к туалетным комнатам, а потом они что-то хотели заказать у стойки. В эту короткую паузу я Саше сказал:
- Ты с террористами ещё никогда не знакомился? Вот... Мама Салмана угоняла в октябре 1972 года самолет рейса Брюссель-Дели...
Глаза. Вы видели бы глаза Саши...Одно мгновение.
- Да, Саш, тогда... в том самом октябре, когда мы сбили самолет...
Теперь вы видели бы вытянувшееся лицо  Коли. Сын смотрел на меня с растерянной улыбкой, словно требуя пояснений:  «Не понял, папа....Я что-то плохо знаю из истории нашей семьи?». Мне самому на секунду в «Европейском» почудилась гарь горящих шин и мазута, квашеной капусты из сеней Галяевых и зябкий запах сырого октябрьского снега на деревянных тротуарах Княжпогоста.. Но это на мгновение... Потом мы с Сашкой рассмеялись и рассказали Коле несмешную историю. Ему было смешно... Очень.

Вариф умм оказалась женщиной очень деликатной, но к сыну относилась, как к рабу. Салман бегал к стойкам бара несколько раз, пока мама пыталась нас угощать в дорогу. По-русски она не говорила вообще, и Салман, словно извиняясь, зачем-то несколько раз пояснял, что «зато папа и дядя знают русский хорошо и могут даже Есенина полчаса читать без перерыва....». Мы сидели в кафе недолго. Говорили всякую ерунду, звали в гости на север и Салмана , и маму его. Про белых медведей на улицах наших городов не врали, но Новогоднюю сказку обеспечить обещались. Даже Сашка, соскучившийся в Москве по настоящим сугробам и белой чистоте нашего маленького городка, активно кивал головой и, кажется, уже сам размечтался встретить новый год снова на севере...

История на этом почти закончилась. Но однажды мне на юбилей среди многих других  поздравлений пришла смс с незнакомого номера:
 
 -С днем рождения! Здоровья, успехов, творческой фантазии и мощных красивых миров!

- Спасибо. Кто это? – написал я в ответ.
 
- Одноклассник, тот, с кем ты сбил самолет в детстве...

Шутка у нас такая – одна на двоих. Скоро у нас вечер встречи одноклассников. Уже сорок лет, как закончили школу. Сашка клялся, что приедет обязательно. За столом наших встреч и возлияний, сорок лет спустя, мы с ним обязательно расскажем нашим седым одноклассникам, ту историю. Ведь они про «сбитый самолет» до сих пор не знают.
И, может быть, мы с Александром Матвеевым все- таки съездим в закрытый теперь из-за нерентабельности наш маленький аэропорт, посмотрим на белое взлетное поле.Только время пусть выберет любое, кроме октября. Это такой месяц, когда может случиться все, что угодно.      
39 Старик и Марта
Лидия Березка
Рассказ

«Спешите любить людей, они так быстро уходят…» /Ян Твардовский/


Павел Павлович по своему обыкновению проснулся рано, запустил обе руки в свою густую и уже совсем седую шевелюру. Он встряхнул головой, отходя от  короткого и неспокойного сна и, в который раз пожурил про себя свою жену Полину, ушедшую из жизни так рано, то есть, прежде него. Кто-то скажет, семьдесят – это хороший возраст! А кто-то подумает, вот сейчас только бы и пожить для себя. Но, как говорится, все познается в сравнении.

Палыч, как к нему по-дружески обращались все в деревне и даже дачники, прошел к рукомойнику в сенях, освежился и, наконец, вышел во двор, где виляя хвостом, буквально вязал его ноги Шарик.

- Шарик! Ух, бестия, уже тут как тут. И что с тобой бедолагой делать?

Хозяин легко приваживал к дому всякую живность. То прихватит с собой перебегающего дорогу хромого ежа, а то занесет в дом истощенного котенка, подкинутого через изгородь кем-нибудь из соседей. Оставляя новых друзей на зиму, он их подлечивал, подкармливал, но и спуску не давал, а строил их по вросшей в самую кожу командирской привычке. Так  переживали они вместе холода и иные невзгоды. А вот летом, занимая себя делами по хозяйству, больше похожими на уход от мрачных мыслей, выпускал он своих домочадцев на волю. 

Этот год Палыч зимовал с беспородной дворнягой, в рыже-коричневых пятнах на  белой шерсти, приблудившейся к нему по прошлой дождливой осени. Вот и до лета дожили они с Шариком. Палыч понимал, что не хватает у него уж ни тепла, ни терпения на ласки да неприхотливый уход за животным. Он не только своих прирученных домочадцев, но и себя то иной раз забывал покормить. Также он понимал, что если они и расстанутся, то горевать не будет. А потому и порешил, что как-нибудь вывезет пса подальше от дома, да там с ним и распрощается. А вслух произнес:

- Не пропадет, не зима на дворе, – он глубоко вздохнул. - А мне уж и за собой  не больно хочется приглядывать.
 
Если же становилось невмоготу от своих ранений, полученных за годы непростой военной службы, да душевной боли одиночества, он и вовсе часами просиживал в своем «блиндаже», устроенном на заднем дворике из небольшого хозяйственного вагончика, заросшего виноградной лозой, словно прикрытый маскировочной камуфляжной сеткой, наглухо скрывающей его от любопытных глаз .

Там у него в столе хранился наградной пистолет, а на плечиках под плащ-палаткой парадная форма в орденах и медалях. На столе рация в рабочем состоянии, сумка-планшет, а по стенам - фотографии боевых друзей. Здесь же в деревянном ящике покоилось, дожидаясь сезона охоты и охотничье ружье, бережно уложенное в кожаный чехол на фланелевой подкладке. Все всегда на своем месте. В своих мыслях Павел Павлович часто задавался вопросом: «Почему это так неловко говорить о боевых подвигах? А ветеранов поздравляют лишь только в специально назначенные кем-то в календаре дни боевой славы. В остальное же время в чести сейчас, разве что вороватые умельцы, удачно провернувшие очередное дельце. Такое вот оно мирное время, за которое немало было положено голов истинных патриотов. Эх, Родина!».   

Палыч, по-прежнему, часто и подолгу в мыслях, а то и забывшись, что-то спрашивал или отвечал вслух, возвращаясь к разговорам со своей покойной женой. Он даже многое устроил на городской лад в самом доме, так как хотела его Полюшка. Да только самому уж все это давно не было нужно. Он легко расставался с какими-то вещами, на которые падал завистливый соседский взгляд. Его век подходил к концу, а он все думал, думал, да вспоминал былое, произошедшее с ним в годы молодые, а вроде и совсем недавно. И тогда на его лице, с бороздами, нарисованными временем да жестокими годами войны, помноженными на офицерский долг, появлялась улыбка, искрился глаз, расправлялись плечи, а грудь поддавалась вперед, выдавая военную выправку.

* * *

Как-то Палыча пригласили на спонтанно возникшую вечеринку к дачникам на соседнюю улицу. Он давно уже отвык от веселых посиделок, да и одному ему было как-то неловко. Но, немного подумав, он все же собрал гостинцев со своего огорода, прихватил бутылочку, как полагается, да и поближе к закату пошел в гости. Уже у самого дома, огороженного живой зеленой изгородью, украшенной вьюнами, до его слуха донеслись красивые звуки музыки, исходящие от струн гитары и голос, который сразу потряс его. Он подумал: «Значит, все же есть настоящие голоса на Руси! Только жаль вот, что все реже слышишь хорошую музыку по радио. А по телевидению, - он глубоко вздохнул, - так и вовсе смотреть совестно, увидеть же воочию - только мечтать и осталось».

И каково же было его удивление, когда он заглянул в открытую калитку и понял, что песня та исполнялась в беседке прямо за столом. Палыч так и обомлел. Голос проникал ему в самое сердце. Он стоял, внимательно слушал и все еще не мог поверить: "Не может быть! Здесь, у нас... Невозможно»!

Как раз в это время в дверях дома появилась хозяйка с большим блюдом горячего угощенья, легко и привычно преодолев три ступеньки крылечка, она направилась по дорожке, к гостям. Заметив Павла Павловича, добродушно улыбнулась и, окликнув его, пригласила к столу.
 
Вечерело, все заметнее на землю спускалась прохлада. Прозвучали последние аккорды, все дружно захлопали, со всех сторон от благодарных слушателей посыпались слова восхищения, обращенные к Марте. Она отставила в сторону гитару, поправила палантин на плечах. Именно рядом с ней оказалось свободное место, там и присел за стол припозднившийся гость. Молодая женщина была приветлива с ним и, к тому же оказалась прекрасной собеседницей, умеющей с легкостью поддержать непринужденный разговор.

Палыч заметно оживился и, кстати, именно из той самой беседы он и узнал, что Марта приехала погостить из Москвы по приглашению друзей, но уже утром городская гостья собирается вернуться в столицу, хотя спешить ей особенно было незачем. Почувствовав в ней родственную душу и, желая продолжить неожиданно приятное знакомство, он активно и увлекательно рассказывал ей о достопримечательностях окрестностей, стараясь заинтересовать и непременно задержать ее. На что городская гостья только посетовала, что и так уже стеснила хозяев. Тогда Палыч, проявив поистине гусарскую смелость, пригласил ее пожить у него. А Марта, к своему немалому  удивлению, недолго думая, не только согласилась, но и этим же вечером перебралась к нему.

Павел Павлович отвел ей комнату дочери, которая уже давно со своей семьей жила в городе и совсем не спешила навестить отца. Перед сном Марта успела задать себе вопрос:

- Где я, что я здесь делаю?

Но тут же утонула в мягкой перине и забылась в глубоком сне. Утром ее разбудил птичий щебет и легкая свежесть ветерка сквозь открытое настежь окно. Она сладко потянулась и, наконец, приоткрыла глаза. На высоком чайном столике с резной ножкой, покрытом вязаной и хорошо накрахмаленной салфеткой, стояла ваза с букетом свежесрезанных цветов. «Обо мне позаботились. Приятно», - подумала она. Затем поднялась, открыла свою небольшую дорожную сумку и вскоре, переодетая в спортивный велюровый костюм цвета бордо, так хорошо подчеркивающий красоту ее светло русых вьющихся волос, она стояла уже на крыльце. Марта держала в руках полотенце, любезно оставленное для нее на спинке кровати, и готова была окунуться в утреннюю росу деревенского быта. Но завидев Палыча, она улыбнулась, пожала плечами и развела руки в стороны:

- А где же Мой-до-дыр?

Палыч бодро поприветствовал ее, оставил свои дела у открытого капота машины и подошел к своей постоялице:
 
- Удобства у нас в доме. 

Он провел ее в ванную комнату, где, как оказалось, дизайн совсем не уступал новомодному городскому стилю. Когда же она вновь оказалась на крыльце, то увидела уже накрытый стол к завтраку, установленный на пятачке, аккуратно уложенном природным камнем, в окружении цветов. За трапезой новые знакомые договорились прокатиться на машине до дальнего озера и до опушки леса.

День обещал быть жарким и поэтому Марта надела на прогулку свои белые наряды: сарафан сложного кроя с множеством оборок, сандалии-римлянки и шляпу с широкими полями, также белую. Павел Павлович боевой офицер, сумевший перестроиться к новой жизни в отставке, ожидал свою попутчицу, принарядившись в синие джинсы и белую футболку с надписями на иностранном языке. И, несмотря на строгую седину, он смотрелся вполне статным и даже молодцеватым. 

Озеро действительно было очень красивым. Часть его была отведена под хорошо  обустроенный пляж с насыпным песком, кабинками для переодевания и лодочной станцией. Другая – оказалась особенно живописной. Берег здесь был окружен нависшими над водой плакучими ивами. «Туристы» недолго посидели на песке, греясь в лучах ласкового солнца, походили по кромке прозрачной воды. Марту восхищало все. Она кружилась, как в танце, стараясь определить с какой стороны вид краше.

Опушка леса, в обрамлении нескольких рядов стройных берез и молодой зеленой поросли, оказалась не менее привлекательной глазу.

- Но вглубь смешанного леса лучше не ходить одной, - заметил Палыч. - Там сразу значительно темнее и деревья стоят плотнее, – предостерег он гостью.

- Боюсь-боюсь, - пошутила в ответ Марта.

- И правильно делаешь! Значит мне не придется искать тебя там, где леший спрячет так, что и с помощью космических установок не найти будет. – Марта и правда испугалась, и в ее глазах отражался неподдельный страх. – Не волнуйся, - успокоил ее Палыч, - одну я тебя никуда не отпущу, но вот в лес, вслед за грибными дождями, мы непременно еще попадем. Я такие места знаю!

- Так я точно не потеряюсь там?

- Я тебя теперь ни за что не потеряю! 

Они проехались по всем трем улицам небольшой деревни и примкнувшему к ней, дачному поселку, здороваясь по заведенному порядку со всеми, кто встречался им на пути, затем заехали в сельсовет к другу Палыча. Видно было, что его там уважают. Когда они возвращались домой, остановились у церкви. Павлу понравилось, что Марта, перед тем как выйти из машины, сняла шляпу, подняла с плеч свой красивый полупрозрачный шарф и аккуратно прикрыла им голову. У входа в храм они перекрестились, каждый прошептал молитву: «Боже, милостив буди мне,  грешному…», затем прошли вперед, чтобы приложиться к главной иконе.

Вечером они весело готовили вместе ужин на углях, обсуждали день прошедший, делясь впечатлениями. А поутру Марта запросила медный таз и заварила вишневое варенье: 

- Вишня скоро отойдет, поспешить надо.
 
- Ничего, тогда как раз яблоки подойдут, - по-хозяйски рассуждал Палыч. 

- Вот и славно! Надо только яблочного спаса дождаться. Будет тогда еще и варенье, и яблочный джем.

* * *

Иногда она уезжала, но вновь возвращалась, а Павел все беспокоился и не мог ее дождаться, будто расставались всякий раз навсегда. Уж очень хорошо он знал цену каждому году жизни, подаренному ему судьбой, и радовался новому дню, когда просыпался от лучика солнца, проникавшего в его окно.
   
Когда же Марта была в деревне, на этом маленьком островке чистого воздуха, Палыч только и успевал удивляться, как ловко все получается у этой маленькой хрупкой городской женщины. Только вроде помешивала варенье, а уже и борщ к обеду готов. Только собиралась позагорать пойти к пруду, а зашел Палыч в дом, так там и порядок, и поглаженные рубашки на дверце шкафа уже красуются…

Однажды Павел как бы, между прочим, предложил:

- Марта, а давай с тобой поженимся. 

- Поженимся? – Рассмеялась она. Но видя, что он вовсе не шутит, ответила. – Может и поженимся. Поживем, увидим.

- Нет, а правда, кому мне все это оставлять? – Он, широко распахнув руки, обвел зрительно свое хозяйство. - Не захочешь жить здесь постоянно, вот тебе дача, будет где спрятаться и передохнуть от городской суеты. 

* * *

К началу сентября, сразу после двух дождливых дней, свежий ветерок повсюду разнес грибной аромат. Когда же "грибники" отправились в первый раз в лес, так Марта только посетовала, что корзиночек мало с собой прихватили. Но однажды случилось так, что увлекшись природным изобилием и, переходя от кустика к кустику, она все таки заблудилась, да так напугалась, вглядываясь в плотно сходившихся густые макушки высоких деревьев, почти не давая проникать солнечному свету, что и не думала уж вернуться живой.

Все обошлось, но на следующий день она вдруг неожиданно засобиралась домой, ссылаясь на срочные дела и важные встречи.

- А ты по телефону, что возможно, порешай, - настаивал Павел. – Вот возьми мой.- Он протянул свой телефон Марте. - Или может, пусть кто к нам подъедет. И дело будет сделано, и угостим, никого не обидим.

На следующий день они ожидали новую гостью. Алла Олеговна, арт-директор Марты, приехала на электричке. От станции ее встречал Павел Павлович на машине. Алла  была ближе с ним по возрасту, чем Марта, а потому два-три наводящих вопроса, и она быстро вышла на несколько тем интересных им обоим.

В течение двух последующих дней она то уводила куда-то подругу и подолгу с ней обсуждала  дела, а то, пока та хозяйничала на кухне, увлеченно беседовала с Павлом. А вот Марте и Палычу почти не удалось в эти дни пообщаться наедине, или они попросту переключались, с трудом уходя от тем, навязанных Аллой Олеговной. Самым поразительным было то, что и после ее отъезда диалог не складывался. Более того, Павел стал раздражительным и заметно менее сдержан, придирался и даже срывался по пустякам. 

Марта, понимала, что какие-то разговоры из тех, что велись без нее, несомненно, повлияли на их отношения с Павлом. К сожалению, столь деликатную тему, в силу своего характера, она не могла обсуждать ни с ним, ни с Аллой. А так как не знала, как ей правильно поступить в еще только зарождающихся отношениях и в данных обстоятельствах, она решила вернуться домой, чтобы привести свои мысли в порядок. К ее удивлению Павел Павлович легко отпустил ее и даже не уточнил, когда она сможет приехать вновь.

Прошло несколько дней. Палыч бранил себя за проявленную несдержанность к женщине, ставшей ему дорогой, вспоминая, как им было легко и даже весело проводить время вместе. Марта для него была словно горный родник, свежий глоток воздуха. Теперь же он вновь замкнулся в себе и все больше проводил времени в своем бункере, где обычно чувствовал себя уверенно и привычно, ведь на памяти три больших похода, а он и есть - самый настоящий полковник. Теперь ему - офицеру в третьем поколении, снова каждую ночь снилась война. А там кровь, смерть и бесконечные невосполнимые потери. Вот и сейчас он проснулся в холодном поту, и даже досадовал, что скоро проснувшись, не успел кого-то победить, кому-то отомстить... Набросив на себя куртку и, прошаркав как-то совсем по-старчески до крыльца, он сел там и бесцельно долго смотрел в глубокую ночь.

Весь сентябрь был по-летнему теплым, и лишь в начале октября осень вступила в свои права. Трава по-прежнему была еще яркой и сочной, а вот кроны деревьев   враз окрасились в золотисто-красные тона. Небо еще некоторое время оставалось  голубым и прозрачным, но ночи стали прохладнее. Наконец, зачастили дожди, и дни заметно стали короче, а недавнее пиршество многоцветной листвы быстро закончилось и лишь многослойно покрыв землю, оставило кроны деревьев беззащитно нагими.
 
…Он снова и снова в который раз набирал заветный номер. «Занято»!

…Она в который раз набирала номер телефона Палыча. Увы! «Занято».  Марта только развела руками:

- Ну, что ты будешь делать!

Один кричал в трубку:

- Алло!

Другая пыталась «достучаться»:
 
- Алло! Ало-о-о! Алло, Палыч! Ну, наконец-то, – обрадовалась Марта, услышав голос Павла. – Только я не поняла сейчас кто кому позвонил.

- Не знаю, Марта. Это совсем не важно. - Его лицо осветила улыбка. - Да и не неважно это. Главное, что, дозвонились. Голубка моя, я так рад тебя слышать! 

- Да и я тоже рада тебе. Как ты? – Беспокоилась она. Какое-то время на двух концах провода воцарилось молчание... Марта испугалась, что связь нарушена. – Алло! Ало-о-о!

- Здесь я, здесь. Грущу я без твоих песен... - потихоньку начал он. - Не хватает мне твоего борща… Вон и зеркальце осталось в твоей комнате, не забрала еще... - Он протянул руку в сторону комнаты Марты, словно она могла все видеть и продолжил, - Шарик и тот словно онемел и, не то чтоб на прохожих полаять, уж и на меня не щетинится даже… Грустит тоже.

- Это все ничего... Слышишь? Паш, мы обязательно еще споем нашу песню!

Они еще немного поговорили и когда в трубке послышались короткие гудки, Палыч  какое-то время согласно покачивал головой, но слабо верил в слова «нашу песню». Он глубоко вздохнул, прошелся неспешно по дому, что-то привычно поправил, подвинул, переложил с места на место: 

- Порядок! - Заключил по-военному Палыч и вышел во двор.

Еще с утра он подмел все дорожки, а сейчас на них снова разноцветной мозаикой, словно птицы, слетались последние листья. Только закончилось лето, а в душу без спросу уже закралась зима.

Палыч заглянул в свой «штабик», присел ненадолго за стол, разобрал и вновь собрал пистолет, положил аккуратно в стол и рядом обойму: 

- Порядок! Пальчики помнят.
 
Затем он снял с гвоздя у крыльца корзинку, прикрыл за собой дверь, прошелся по стройным рядам яблоневого сада, с удивлением замечая, что листьев на деревьях почти не осталось, а ветки клонятся от ярких, омытых дождем тяжелых гроздей несобранных яблок. «Непорядок»! Но он решил не нарушать столь странную, но все же по-своему гармоничную картину. Наполнил корзину, собирая из-под деревьев  плоды, упавшие ранее.

- Хорошо, что есть сад! Подрезать, да закутать до морозов ветки бы надо. Да вроде не время еще… Ну, ничего, коль снег упадет рано и морозы ударят, так и ранней весной до цветения подрезать можно. А то мне сегодня неможется что-то.
 
Он говорил сам с собой и смотрел сквозь макушки деревьев прямо в небо. Оно было тяжелым и серым. Но в это самое время со стороны церкви послышался колокольный звон, - «Служба закончилась. Порядок», - согласно кивнул Палыч. Возвращаться в дом ему пока не хотелось. Он спокойным размеренным шагом прошелся по коврику листьев, не замочив ноги. Но какая-то усталость так резко навалилась на него, что он так и осел всем телом на мокрую скамью. Потом с трудом наклонился, приподнял и неловко поставил на деревянный стол корзину, немного рассыпав яблоки. Он снова прислушался к красивому переливу колокольного звона, уходящего куда-то в небо. Затем еще раз посмотрел вверх и успел удивиться – над ним прямо на глазах разрасталась, смело отодвигая тучи, голубая высь. И он потерялся в ней...

* * *

Марта еще долго ходила с трубкой по дому. На память приходили разные и, казалось, совсем не связанные между собой мысли, но все они непременно были связаны с большой водой. Это, наверное, от того, что лето выдалось жарким, и ей удалось не раз поплескаться в озерной глади и погреться на солнышке. Она вдруг вспомнила то замечательное место, куда не раз возил ее патриотичный Палыч на своей престижной «Волге». Вода там зачастую была с легкой зыбью, а иной раз небольшие волны набегали на песок, оставляя после себя легкую пену, словно претендуя на настоящие морские волны, какие помнила Марта в своих путешествиях от восприятия Черного, Красного, Азовского, Средиземного… морей.

На память ей, почему то пришло стихотворение:

Какие старые строения,
Какое странное настроение.
Как будто, что-то происходит,
Одновременно -
И в небе и в воде.
И вдруг волна высокая,
Струей стремглав
Вонзилась в небосвод,
И тут же уронила небо в воду,
А воду - в небо.
Так вот она разгадочка,
Выходит, что и небо и вода,
Все, та ж - ВОДА!

Когда же  Марта отложила телефон в сторону, тепло растеклось по всему ее телу и, одновременно, отозвалось в ней почему-то грустью, скорбью и доброй памятью. Она поняла, что звонок был не из будущего, а из прошлого.

40 Осеннее чудо
Елена Скоборева
В этом году осень выдалась хоть куда! Мы с лихвой насладились яркостью её красок. Деревья не спешили расставаться с листвой, сбрасывали её постепенно. Осень была  тёплой. Дождливые дни были редкостью. Даже если и шёл дождь, то он проливался в  течение всего дня, а то и ночи. Шёл не переставая. Заливал уставшую землю от палящих   знойных лучей летнего солнца. Но на следующее утро непогода менялась на яркий, полный солнца и света день.
Даже люди, суетливые и вечно спешащие куда-то, смотрящие себе под ноги, сгорбившиеся под тяжестью забот, смогли заметить яркость тёплой осени.
  Самым первым об этом позаботился тополь. Он сбрасывал листья не спеша, давая возможность ветру подхватить их и долго кружить в воздухе. Нести, развевая в разные  стороны, и медленно складывать на дорожки светлым ковром. Клён не отставал. Он засыпал землю резным узором.
И вот уже дикий виноград, завивший за лето придорожные столбы, красными пятнами   выделялся на фоне жёлтого лиственного карнавала.
  Листопад набрал свою силу. И вот уже нельзя было разобрать с какого дерева листья -   все они смешались, разлетаясь на ветру. Над городом летела пурга, радуя глаз жёлто-красным цветом.
  Тёплые дни бабьего лета дарили сюрпризы. И в один прекрасный вечер произошло чудо. В воздухе витал сладкий аромат, который мог быть только весной. Тёплое дыхание   вечернего ветра несло аромат мёда. Мы заворожено смотрели вверх. Старая акация,  пожелтев и начав сбрасывать листву, вдруг зацвела… На молодых ветках распустились  белые гроздья цветков, которые раскачиваясь, наполняли воздух изысканной сладостью,  которую можно ощущать, как оказалось, не только весной.
Чудо… И оно для нас. И вообще, если честно, вокруг много чудес, надо только захотеть их увидеть. Просто остановиться, оглянуться вокруг и они, чудеса, сами о себе дадут  знать. Всё очень просто на самом деле. Надо только захотеть.
41 Кузовок радости
Зинаида Королева
КУЗОВОК РАДОСТИ

У подъезда встретились две соседки: Татьяна Ивановна шла с рынка с тяжёлой сумкой и полиэтиленовым пакетом, а у Марии Ивановны в руках только лёгкая корзина из ивовых прутьев с букетом лесных цветов. Обе присели на скамейку – перевести дух перед штурмом лестницы.
– Как рынок-то сегодня? Вижу, хорошо затарилась, – Мария Ивановна обмахивалась листом папоротника, как веером, а на лице блуждала весёлая загадочность.
– Да что рынок, он как тучка на небе – с одного края уже дождь капает, а другой край подсыхает и к серёдочке прижимается. Так и на рынке – у одного продавца цены к облакам рвутся, а другой домой собирается и остаток продукции почти задарма отдаёт. Вот и я, обошла рынок кругом три раза и насобирала кое-чего.
– Да это уже не «кое-чего», а целый куш сорвала, – восхищённо произнесла Мария Ивановна, глядя на тяжелую сумку.
– А ты вот на это посмотри, – Татьяна Ивановна с затаённой радостью открыла пакет, где лежали красные, сочные, один к одному помидоры.
– Ого, какие красавцы! Наверное, рублей по двадцать, а то и дороже? Как это ты такую дороговизну решилась взять? – Мария Ивановна с нескрываемым удивлением смотрела на помидоры и не могла отвести от них взгляд.
Татьяна Ивановна приглушенно рассмеялась, боясь расплескать своё нежданное счастье. Она взяла одну помидорину, любовно повертела перед глазами, рассматривая красную глянцевую кожицу, нежным прикосновением руки погладила, будто ещё не веря, что это богатство принадлежит ей.
– Посмотри вот на эти, – она показала на сморщенные бледно-жёлтые помидоры. – Я полкило по десять рублей за килограмм взяла. Пойдут на заправку борща. А вот этих красавцев два килограмма и тоже за пятёрку.
– Да ты что?! Как же так? – Удивлению Марии Ивановны не было предела.
– А я и сама ещё не верю. Взяла тех желтопузиков и к выходу повернула, но вдруг сзади слышу: «Гражданочка, подождите!» Обернулась, а это сосед того продавца смотрит и зовёт меня. Я даже не поверила, уж очень хорош товар у него был: что помидоры, что яблоки. Я три раза проходила мимо и всё любовалась на них. Видно, что с большим уважением к покупателям относится. Подошла. Яблок уже нет, а от помидоров осталась вот эта горка. Предложил мне за пять рублей взять. Грех было отказаться. А ещё знаешь, что сказал? «У меня в саду много яблок, приходите, наберёте. Приходите с соседкой»… – В голосе Татьяны Ивановны звучало непонимание.– Так что, может, сходим? Он на завтра назначил свидание на рынке.
– А почему же не сходить? Когда падалицы много, то рабочие руки нужны. Поможем ему и себе наберём. Сочку на зиму сделаю, – мечтательно произнесла Мария Ивановна.
– Уж из нас работники в наши-то годы…
– Подумаешь, возраст, всего-то за семьдесят. До ста ещё далеко. Слушай, а этому мужчине сколько лет? Может быть, он фронтовик? Да-а, дожили, килограмму помидоров, как большому кладу, радуемся.
Кто бы мог подумать, что одна фронтовичка, другая, полной мерой хлебнувшая все прелести трудового фронта, не могут позволить себе купить что хотят. Как будто и пенсия стала приличной, набрала на похороны себе, заказала памятник, потому что после это сделать будет некому, – протяжно вздохнула Мария Ивановна.
– Осталось самой себя закопать, – усмехнулась грустно Татьяна Ивановна.
– Только и осталось, – согласилась Мария Ивановна. – Собрать-то собрала на похороны, а операцию сделала и все мои гробовые улетели. Теперь по новой собирать надо. Вот от этих мыслей я и не спала всю ночь, о будущем подумала, и что-то страшновато стало: как одной быть, если сляжешь? Сама вот бегаю, всем помогаю по медицинской части, а ведь точно знаю, что ко мне-то прийти некому будет. Дождалась утра и уехала в лес. Иначе от этих мыслей не освободишься.
Одна вглубь леса побоялась идти, а нашла поляночку с поваленным деревом недалеко от тропинки. Села, отдохнула, позавтракала бутербродиком со стаканом чая, крошками поделилась с птичками – на пенёчек им насыпала. Ох, Татьяна, а какая же там красота! Я голову всю отвертела – то в одну сторону посмотрю, то в другую, и везде своё чудо. Рядом берёзка стоит в зелёном наряде в редкий жёлтый горошек. А чуть поодаль уже взрослая берёзка свесила золотистые косы, но каждая коса перехвачена зелёным бантом. Не удержалась, подошла к ней, обошла кругом, обняла, нашепталась, как с близкой подружкой. И тут лист кленовый на руку упал. Посмотрела, а рядом клён-великан стоит в великолепном наряде: некоторые уже густо пурпурно-красные, у других окрас ещё не устоялся, а у некоторых только краешки окрашены, как будто у художника не хватило краски и он убежал за ней в магазин.
Налюбовалась я, да и пошла – искать рядышком грибочки. Да так быстро собрала полкузовка. Но с непривычки спина устала кланяться за каждым грибочком. Вернулась к дереву, посидела, прислушиваясь к пению, перекличке птиц. Сидела, а душа наполнялась всем увиденным и услышанным. Выложила грибы на пакет рядом с деревом и пошла на новый круг. Набрала ещё грибов половину кузовка. И опять пошла отдохнуть. Уже подходя к месту отдыха, увидела, что на пакете пусто. От неожиданности и навалившейся усталости безвольно опустилась на дерево. Только мысли бежали одна за другой: «Кто мог взять? Кто-то с тропинки свернул? Но можно было заметить, не так далеко была….»
Засиживаться не стала, а выложила грибы теперь уже вовнутрь пакета, положила его на бок, оставив открытым. И заспешила к примеченной грибной семейке. И всё же везло в этот день: быстро заполнился кузовок упругими маслятами, опятами, попадались подберезовики. Довольная, шла к месту отдыха. Пакет лежал пузатенький, значит, никто не тронул. Даже прикасаться не стала к нему, а пошла за примеченными поздними цветами. Сорвав их, полюбовалась букетом, а когда развернулась, чтобы идти назад, то замерла от неожиданного зрелища: рыжая белка спрыгнула с лукошка с грибом в зубах и прямиком на дерево, на самую макушку. Но примерно через секунду она была уже в лукошке, и всё повторилось. А может быть, это была другая белка, но когда я подошла, то лукошко было пустым. Подумала: хорошо, что в пакете остались грибы. Подняла его – что-то упало на дно, стукнувшись друг об друга. Заглянула, а там две большущие сосновые шишки. Я за такими давно охотилась, нужны были для лечения. Присела отдохнуть перед дорогой домой, а в мыслях какая-то чехарда: надо бы расстроиться, а у меня улыбка до ушей – где ещё можно увидеть такую красоту, когда белка заготавливает грибы для сушки? Какая запасливая умница, как заботится о семействе.
Подумала так, и вдруг с дерева что-то упало и прямо в корзину. Посмотрела, а там большущий белый гриб. Вот посмотри.
Мария Ивановна подняла букет цветов, а под ним лежал гриб-красавец.
– Ну вот, тебе на суп хватит, зато, сколько впечатлений останется.
– Да что ты, я его посушу, а потом буду по капельке добавлять в суп, и мне надолго хватит воспоминаний, – В голосе Марии Ивановны звучало неподдельное ликование. – А ведь мы с тобой по кузовку радости принесли.
– И то верно. Понесём в дом эту радость. Да и отдохнуть надо, а то завтра рано вставать. – Татьяна Ивановна встала, а за ней и Мария Ивановна, и обе вошли в подъезд.
42 Осенний ноктюрн
Алла Войцеховская
Опять растопленный камин чадит осенним ароматом.
Ноябрь, холодные дожди, и тусклый день в окне квадрата
Мелькнёт и вечной суетой заполнит душу и пространство...
И так захочется тепла, сирени и безумных странствий
По весям, где сама весна оставит незабудок метки,
По городам, где ты жила, как птица счастья в тесной клетке...


    Последние  мгновения  той  осени…  Они  были  незабываемы  и  так  прекрасны.  Дни  стояли  необыкновенно  тёплые  и  тихие,  как  будто  кто-то  невидимый  отключил  тогда  посторонние  звуки  внешнего  мира,  и  они  не  проникали  в  её  сознание.  Она  замечала  только  красоту  увядающей  природы  и  его  необыкновенное,  божественно  красивое  лицо.  Это  были  особенные,  несравнимые  ни  с  чем,  чувства  и  ощущения…  Влюблённость  и  сладостная  нега  разливались  по  её  телу  тёплыми,  мягкими  волнами,  накрывали  и  переполняли  её  душу,  выплёскивалась  наружу  восторгом  и  радостью,  огромным  счастьем  жить  и  видеть    мир,  в  котором  теперь  есть  он.
Утренние  росы,  рассыпанные  жемчугами  на  изумрудных  травах,  золото  упавшей    листвы,  прощальные  крики,  улетающих    птиц,-    всё    наполняло  её  сердце    щемящей  тоской,  и  одновременно  какой-то  необыкновенной  радостью  и  восторгом.

Она  с  силой  подбрасывала  вверх  охапки  собранных  жёлтых  листьев  и  кружилась  вместе  с  ними,  падая  в  траву,  с  блаженной  улыбкой  на  губах,  всматриваясь  до  головокружения  в  синее  небо  и  белые  облака,  как  будто  ища  ответа  на  свой  вопрос  :  «Что  со  мной,  Господи?»

-    Я  люблю,  люблю,  люблю...

С  тех  пор  прошло  много  лет,  осень  стала  для  неё  не  только  особенным  и  самым  прекрасным  временем  года,  но  и  очень  важной  частью  её  внутреннего  мира,  её  необыкновенной,  непростой,  но  очень  интересной  жизни. 
Осень  была  теперь  и  единственной  подругой,  с  которой  они  встречались  каждый  год  первого  сентября  и  расставались  со  слезами  прощания  в  последний,  обычно  дождливый,  день  ноября.

Целый день дождь стеной...

Снова плачешь, капризная Осень!
Безутешная девочка, звать тебя Ох или Ах?
Хочешь, вместе сегодня поэта попросим
Написать нам «про это» в прекрасных стихах.

Как про что? Про Любовь…

Ты смеёшься, глупышка, я рада…
И прошу, ну, не стоит так плакать, навзрыд.
Нам с тобою давно пошушукаться надо…
Не хочу этих слёз проливных и твоих панихид!

Что ноябрь? Ну да, он уходит…

А, поэт! Сочини нам про Осень поэму!
Видишь, плачет красавица. Ну же, утешь!
Да изменщик один тут представил дилемму…
Повстречаешь его, так смотри, обязательно врежь.

Вот и всё. Нет дождя.

Вроде солнышко вышло, а впрочем, откуда…
Я промокла совсем...  Ну, пора, в добрый путь!
Приготовлю глинтвейна себе от простуды…
Приходи в сентябре, хорошо? Не забудь…


  За  это  короткое  время  они  успевали  написать  свои  лучшие  стихи  и  картины,  которые  неизменно  посвящали  неземной  Любви  и  Божественной  красоте…


Осень  -  женщина  и  Любовь,  может  быть  это  ты  сама...
За  сусальным  золотом  дней  притаилась  и  ждёт  зима.
Осень  время  твоей  души,  и  Небес  приоткрывшийся  шлюз,
Одинокий  саксофонист  для  тебя  исполняет  блюз...

Где-то  там  Фредерик  Шопен,  за  роялем,  осенний  сад...
И  прелюдий  его  тоска  растревожит  душу  Жорж  Санд.
Осень - Музыка и Любовь,  так  пронзительна  и  тонка,
Как  "бургундское",  до  краев,  наполняет  тебя  тоска...
43 Осень
Николь Павлова
   Осень. Чашка с горячим чаем привычно согревает пальцы. Воздух наполнен приятным ароматом корицы и лимона. Плечи укутаны в любимый клетчатый плед. А за окном капли дождя радостно мерцают в робких лучах осеннего солнца, создавая невесомое ощущение сказки или забытого прекрасного сна…
   Эта осень так похожа на ту, давно минувшую, но переполненную мечтами и беззаботным счастьем… На лице снова сияет улыбка. Но и её едва–едва, можно сказать, мимоходом, коснулась печаль… Светлая печаль… Время всегда спешит вперёд, оставляя лишь сны и воспоминания, бережно хранящие мои мечты и окрыляющую, пусть и безответную, любовь… Мысли о ней всегда согревают меня, а сердце, как и прежде, повторяет твоё имя...
   Рояль спокойно спит, а на его клавишах «играют» отблески янтарного утреннего света. Струны гитары, немного устав, листают утренние сны, наполняясь вдохновением и новыми песнями... Соловьиная трель свирели смолкла, недолго задремав в ожидании новых мелодий...
  Крылья моих слов и нот задумались – ветер листает распахнутую тетрадь, а шторы нашёптывают добрые истории... Я продолжаю улыбаться, рисуя кистью фантазий на холсте воображения новую песню... И снова о тебе. Как всегда ты о ней ничего не узнаешь... А может и узнаешь… когда-нибудь...
   Осень. На письменном столе стоит твоя фотография: всё те же глаза, всё та же улыбка... Комнату наполняет твой голос – жаль, что это только запись песни... На мгновение я ощущаю, что ты как будто бы здесь, рядом со мной, но иллюзия быстро исчезает, словно предрассветная дымка полусна, и я снова стою одна у приоткрытого окна, но в сердце поёт прекрасное чувство, наполняющие счастьем и вдохновением мои дни...
   Тетрадь наполнена новыми стихами и рифмами, а музыкальными инструменты радостно просыпаются... А за окном изящно вальсирую осенние листья, капли прошедшего дождя сверкают в солнечных лучах на оконных стёклах, траве и ветвях деревьев...
   За твоим окном сейчас тоже осень. И ты улыбаешься, записывая в тетрадь новую песню, которая уже звучит в пульсе, словно звучание крыльев, расправленных в полёте и ладонях попутного ветра. Как и я.
44 Очарование дождя
Николь Павлова
   Очарование дождя… Хрупкие блики света, отражающиеся в каплях воды,  сверкают, словно одинокие звёзды, и растворяться где-то в ночном полумраке, легко скользнув по холодным стёклам… Остаётся лишь след – тонкий, полупрозрачный след такой яркой, сияющей, но бесконечно мимолётной жизни ливня… След, напоминающий размытую слезами строку из старого, давно забытого письма… Всего лишь три слова, но искренних, настоящих, произнесённых голосом трепещущего от любви сердца, а не расчётливого, холодного разума, звучат в каждой секунде реальности и сна…
   Очарование дождя… Его ласковый, шелестящий шёпот переплетается в единую мелодию с твоим пульсом… Я устало засыпаю, положив голову тебе на плечо, и ты тоже, задумчиво глядя вперёд, любуешься этим нежданным майским дождём… Город спит, а мы едем домой на заднем сидении такси… Я закрываю глаза, и вижу осенний парк, яркий, словно детский рисунок, и немного грустный,  будто стихи, навеянные очередным листопадом… Интересно, что сейчас видишь ты, закрыв глаза? Наверно, предрассветный океан, его тёплые, поющие волны, рисующие, что-то на мягком песке, и стаи чаек, кружащие где-то вдалеке…
   Я открываю глаза и улыбаюсь. Ты замечаешь это, посмотрев на моё отражение в стекле, и, улыбнувшись в ответ, медленно поворачиваешься – твои глаза сияют, словно небо в безоблачный день…
- Спи, спи, - чуть слышно произносишь ты, поглаживая меня по голове, - День был трудный, тебе надо выспаться.
- А как же ты?
- А я буду на тебя любоваться.
   Мы счастливы. Счастливы как никогда раньше, хотя сегодня был самый обычный рабочий день в студии звукозаписи… Закрываем глаза, ты обнимаешь меня ещё крепче… Я знаю, что ты, как и я, не уснёшь, и очень скоро начнёшь ловить всем своим существом эту чудесную сказку вокруг нас, стараясь навсегда запомнить каждое мгновение такого простого и бесценного человеческого счастья… Очарование дождя… Лёгкая колыбельная капель переплетается с пением наших пульсов, вдохновенно повторяя всё те  же три вечно звучащих и незабвенных слова… Я люблю тебя!


Рецензии