Воспоминания 47 или Мои походы за хлебом

Ох, и попил же у меня вчера кровушки мой старенький компьютер! Аппарат моей племянницы всё никак недосуг починить, вызвав по телефону доблестных, молодых и рьяных парнишек – ремонтников, которые за несколько десятков гривен, отстёгнутых хозяином, готовы круглосуточно колесить по Киеву и окрестностям. Пару раз они меня неплохо выручали, молодцы.
 
Но у нас всё продолжается эпопея по заказу и получению бесконечных пакетов с торфосмесями и удобрениями, перемежающаяся стиркой, уборкой, походом за продуктами и всем тем, что так помогает мне набраться вдохновения и освежить в памяти приятные события моего детства.

А в этой, теперешней моей умной печатной машинке, похоже, просто элементарно исчерпался ресурс надёжности, и она, вчера, показала мне свой норов. Только-только ваш автор наберётся оборотов и уже, вот-вот, воспарит в эмпиреи, как эта зараза – бац! – и выкидывает меня, вместе с эмпиреями, ко всем чертям, в глухой, черный сбой! Вот ведь досада! Как же я тут начинаю кипятиться и негодовать, кто бы только видел! Кое-кто, правда, видит, и посмеивается, оккупировав мою последнюю надежду – дарёный щедрым сотрудником, молодым, простым парнем-фрезеровщиком, не старый еще ноут, врубленный по самую макушку в мировую сеть.

И что же эта старенькая машинка со мной вытворяла, как куролесила-то! Возьмёт, к примеру, и проглотит кусок текста! Где? Куда дела?! Отвечай! А эта … только помаргивает, виновато – чего, мол, ты от старушки хочешь? Но я же вот, только что, такое длиннющее предложение навертел! И я же его, ну, совершенно уже не помню! Это классная привычка у меня еще со школы – написал, и тут же забыл. А что мне, всё помнить, что ли? Я, что, для себя это всё нагромоздил? Для учителя. Вот, пусть он и читает…

Я и на куски всё дробил, чтобы, значит, тебя, моя старушка, не перегружать, и выключал периодически, и по монитору-то поглаживал – ни в какую! Ладно. Слепил, склепал – завтра домонтирую на ноуте. Домонтировал. Вставляю в «Одноклассники» - что это? Кто это написал? Что за винегрет?! Опять, ладно – подключаю свою палочку-выручалочку, мощную интуицию старого программлюги, который еще и не на таких корчах работал, и, таки, добиваюсь своего.

Вот, может ли мне хоть кто-нибудь объяснить, откуда берётся эта странная уверенность, что в данной, никогда ранее не встречаемой ситуации, нужно поступить именно так, а не иначе? Тыкнуть именно в эту иконку и выбрать именно эту опцию? Я еще могу понять, когда некий уникум совершенно безошибочно чувствует и ощущает, например, какой-нибудь честный механизм –  может у него в роду подвизались сплошь левши и кулибины? Вот, и передалось оно, как-то, с генами, что ли. Но – электроника? Но – программирование? Это-то откуда? Не понимаю. Но вовсю пользуюсь – в полнейшем сомнамбулическом погружении и наитии практикую спасительный метод «тыка».

А сегодня, когда я уже отработал свои регулярные повинности, этот иезуитский комп послушен, как соискатель некой женской благосклонности – лишь бы не спугнуть!

В повинность входило посещение отделения банка и минимаркета. И в оба эти места, как впрочем, и в остальные, но сюда – особенно, я хожу с удовольствием. Потому, что я здесь обнаружил настоящие жемчужины, образцы столь высоко ценимой мной, девичьей прелести и цветения.

В банке кассовыми операциями дирижирует совершенно необыкновенная, миниатюрная – а я ведь не особо западаю на дюймовочек, мне бы чего покрупнее! – и, тем не менее, миниатюрная фея с просто-таки сногсшибательным девичьим обаянием! И личико не броское, и прическа, как у школьницы, а я не могу от неё оторвать своих старческих, козлиных глаз

Я, когда только её увидел, сразу же просунул свою бородатую рожу старого сатира в окошко и начал зырить по углам – где, дескать, в вашей каморке прячутся толпы и толпы ваших поклонников, ибо вы просто исключительно и несправедливо красивы! Сразу – Ах! Спасибо!

Это мне, что ли, спасибо?! Это вам, вам спасибо, что позволяете на себя полюбоваться! И ведь я совершенно искренне не понимаю, где же действительно все эти молодые, богатые и успешные мужики? Чем смеют заниматься, когда здесь такое?!

Расстались, вполне довольные друг другом. Я незаметно подглядел – чистая, обращенная внутрь себя, улыбка уже не сходила с личика этой милой и строгой девочки. Дай ей Бог удачи…

А вот сегодня она что-то грустит. В чем дело? Нет, нет, всё в порядке – гордая такая! Но меня не проведёшь – что-то есть на душе у моей милой девочки. Нужно развеселить. Вот и повод – моя дивная фамилия, её зачем-то нужно куда-то там записать. Я говорю – Снакин. - Простите, как-как?
 
А я уже привык, что еще никто в мире не смог правильно услышать, как пишется это, совершенно непроизносимое «Сн». Немного легче стало, когда в сериалах заблестела звёздочка милой Снаткиной – похоже, правда? Ну вот. Я – по буквам: Сергей, Николай, Александр… А вот здесь, говорю, меня обязательно переспросят: Сергей Александрович? Ну, слава Богу, рассмеялась, рассыпала свои серебряные колокольчики…

Милые мои, дорогие вы мои девочки! Как бы мне хотелось, чтобы у вас всё было хорошо! Вот от этой, мимолётной улыбки, на которую тебя спровоцировал старый дурак, станет теплее на душе не только у него и у тебя самой, но, возможно, и еще кому-нибудь, более достойному твоего внимания, отломится ломтик солнышка, неизмеримой милости и счастья… А там, глядишь, и во всей вселенной что-нибудь, да и повернётся к нам лицом, а не этой, не у всех прелестной, штукой…

А теперь – приготовьтесь! Это я, в основном, обращаюсь к небольшой, но очень ценимой мною (пусть только девушки не обижаются) мужской группе моих читателей. Видел ли кто-нибудь эту, совершенно губительную для нас, мужиков, картину Боттичелли, что-то там про Венеру? Помните, эту девицу, коварно и, якобы, стыдливо прикрывающуюся своими собственными – больше-то нечем - шикарными волосами? А лицо её помните? То самое лицо, на которое я не могу смотреть без боли и наслаждения?
 
А теперь представьте, что эта самая Боттичеллиева Венера, сидит себе посиживает, за кассовым аппаратом моего ежедневного минимаркета! И я никому не скажу, где он находится, всё сам съем. Глазами. Да вы, наверное, и не разглядите в этом необычном, завораживающем, смертельно опасном для нашего брата, лице того, что видят мои подслеповатые глаза. Ведь, почему-то же, природа так устроила, что, при плохой видимости, мы дорисовываем в своём воображении именно прекрасные черты, а не уродство. Жалеет она, что ли, нас? Или, наоборот, утонченно издевается?

Я, конечно, сразу, сходу – Ах, как приятно платить денежки такой очаровательной, изумительно красивой девушке! И ручку, так, к сердцу, к сердцу… Улыбнулась. - Спасибо!

Да за что же вы все нас благодарите-то?! А вот охранник, старший, поди, тот даже совсем не рад этому прыткому старичку, столь ловко выманившему необычную, никогда ранее невиданную им улыбку у девахи, на которую он уже, наверняка, положил глаз. Так ведь нужно уметь, дорогой мой, уметь нужно – искренне и без всякой задней мысли отдать должное этому недолговечному чуду из чудес, этой неслыханной и незаслуженной милости – лицезреть в людской толчее образец женской, необычной и редкой красоты.
 
И еще я очень рад, что не мне придётся вести этот хрупкий артефакт в ближайшую кафешку и терять, терять, безнадёжно и безвозвратно терять ощущение чуда…

Теперь мне нужно как-то перебросить мостик из сегодняшнего моего дня в днепропетровскую, чистую и беззаботную кутерьму школяра на летних каникулах. А вот и повод – Серёга Снакин, как и я сегодня, важно шествует за хлебом. Он уже семенит по коротенькой Южной улице, уже поприветствовал улыбкой колоритную, с постоянно танцующими какой-то экзотический танец, руками, бабу Коцю и скашивает глаза налево. Здесь обитает Натали Старухович – Наташа Старцева, с которой я всё чаще и чаще замечаю своего старшего братана. И чего он только в ней нашел?

Вот, совсем недавно, зазвонил телефон, а я как раз рядом – интересуюсь из окна родительской спальни, что там, во дворе? Какова диспозиция, конъюнктура и волатильность?

Снимаю трубку – Малой! Позови своего брата! Смерть не люблю, когда меня так называют! Сказать, что нет дома? Так его, вроде, и правда нет…

- Его нету дома… Угрюмо бурчу в трубку. - Передай, что я звонила! Ага. Разбежался! - Передам… А знаешь, хоть, малой, кто это звонит? Опять малой! Знаю, и так и говорю: Конечно! Кто же не знает Старухович!
 
И сразу же кладу трубку, чтобы не слышать её возмущенных криков. Знаю, прекрасно знаю, что эта наша дворовая кликуха ей не нравится… А мне, так вот, не нравится этот ваш вечный «малой»!

Ладно. Не буду смотреть, а то еще напорюсь на её насмешливый и немного задумчивый взгляд. Некогда мне тут с вами. Я – за хлебом.  И, еще, - за семечками.

Здесь же, возле входа в магазин, в жиденькой тени акаций посиживает еще нестарая бабушка, в чистом платочке и фартуке и торгует вкуснейшими, просто невероятными жареными семечками. Десять копеек за стакан. Пятнадцать  - почти, что за два. Мне – на пятнадцать.
 
Какой запах! А вкус! У меня даже сейчас ощущается на зубах эта удивительная прелесть столь незамысловатого лакомства. В нашей семье его все обожают. Кроме папы. Он почему-то брезгует – как, мол, можно какую-то грязь совать себе в рот! Да как же можно это не совать! Да от них же просто невозможно оторваться!

У нас, в Ярославле, живёт прекрасная и дружная семья Смирновых, наших близких родичей, так они целый ритуал лузания семечек устраивают. Усаживаются, значит, все чинно и торжественно на кухне, в окружении бесчисленных клеток со всевозможными певчими птицами – утром, как в лесу, от щебета – и сосредоточенно и всласть грызут этот наш родной наркотик, а шелуху сплёвывают прямо на пол! Предварительно, правда, всё тщательно застилают газетами…

Но я ведь пришел за хлебом. Припоминаю, неотчетливо, как выглядит этот милый магазинчик, где я ни разу не купил черствый хлеб – только свежайший и горячий. Наверно, так подгадывал время, не знаю.

Вижу полки с чудесно пахнущим товаром. Прилавок. Аккуратная, в какой-то наколке на голове, продавщица, которой я выпаливаю ежедневное: - Украинский и четыре городских! И протягиваю неизменные сорок копеек.

Сгружаю это шершавое, тёплое и пахучее богатство прямо в авоську – полная антисанитария! – и, неспешно, двигаюсь к дому, в прохладу и тишину комнат.

Как же так? Никаких разовых кулёчков, герметических упаковок, кто его знает, чего еще, а мы, детки, вообще не знаем, что такое хворь. Даже неумеренное поглощение чистейшей и отборнейшей дизентерии в еле-еле наливающейся завязи абрикос у нас не вызывает ни малейшей реакции! Может быть, кто-то думает, что, когда наша братва обчистит «деревину» у зазевавшихся «южан», то мы несём свою добычу к кому-нибудь на кухню и шпарим кипятком? Удивляюсь я вам, дорогие мои – всё съедается, пока мы еще не достигли спасительной земной тверди своего двора, по обезьяньи, всем воровским гуртом, спрыгнув с гаража сначала на беседку, а потом уж и долу.

Но, никаких проблем у меня, проходящего с авоськой, набитой хлебным богатством, по оплоту «южан», не возникает. Вот, если бы меня поймали на месте преступления, когда я, вместе с моими лихими товарищами, обдирал завязь с чужого дерева – вот тогда бы… Только мы даже не догадываемся, что бы это было, потому, что еще, за всю историю нашей коммуны, ни одному «южанину» не удалось никого из нас отловить! А они и засады устраивали, и жаловаться к нам во двор приходили и, всё равно – ждите! Мы обязательно придём!

А вон, во дворе Старцевых промелькнула меньшая сестричка Наташки – незаметная и скромная Ниночка. Вот ведь как бывает – одна сестра забирает себе всё – и яркость, и неукротимый, взрывной характер, и запоминающуюся, бросающуюся в глаза внешность, а вторая только тихонько и мило отсвечивает каким-то спокойным, отражённым светом и копит, копит впечатления и грустные заметы…Ну, уж очень она застенчива и пуглива! Не стану на неё и поглядывать – сам знаю, каково это, когда всякие – разные зеваки глазеют. Так и обольёт всего, внезапно, каким-то холодным потом – бррр!

Ну, вот я и дома. Хлеб – в хлебнице, авоська – на гвоздике. Я – свободен!