Трампесса-тинейджер на фоне русских шоколадок

Часть 1

Приснилась (а я иногда восстанавливаюсь днём, и бывает что под телевизор) такая штука: я будто работаю в Доме Архитектора в начале 90-х. Адрес: Сибирь, город Угадай, улица Красная, что в специальном переводе для иностранцев означает «красивая» (как Красная площадь, а она красная не от крови, а от красоты), дом №XX двенадцатиэтажный. По хохлятскому проекту древних 60-х годов, предназначен для сельской местности (каково: 12 этажей для села? Вот так силища, а вы: хохлы, хохлы… А вот такие раньше были хохлы, я горд за таких хохлов, они хороши: как и все славяне).
К этому жилому дому примастрячена одноэтажная пристройка площадью 250 с лихуем метров квадратных. Это и есть Дом Архитекторов города Угадая. Или Союз архитекторов. Что один хрен.
У нас там в то время начала обуржуазивания страны организовался махонький, до декоративного размера, продовольственный магазинчик. Для детишек.
Ну шоколадки, конфетки, жвачки – тогда же мы только-только начали «дружить», а если вернее, то ложиться под Америку.
И торговля наша  началась бойко, детки захаживали толпами…
Хотя она – торговля, и не совсем… то есть совсем не была моей, а я по тупости согласился на председателя (представляете: в самый разгар кризиса с крахом: СССР и всего остального: преотличнейшее сочетание), и оказался один на один с этим совковым крахом: члены союза тут же разбежались: кто по кустам, наплевали на членские взносы, да они бы и не выручили нас, честно говоря, …а кто занялся бизнесом по-настоящему.
И приносил этот магазинчик инициаторам «коопа при творческой организации», что между нами мальчиками говоря, вообще-то строго-настрого запрещено Уставом (ибо не имело никакого отношения к архитектуре и вообще срамота),  смехотворные доходы.
А шо делать, друзья: архитекторам надо было выживать, а общественной организации  архитекторов, читай «профсоюз», – защищать обижаемых архитекторов. Кто был несчастнее: архитекторы или их творческий союз – это ещё надо разобраться
Но мы этим заниматься здесь не будем, ибо пишем не устав организации, и не историю её, а пересказываем сон сон сон – чё такое короткое слово? Пишу тогда так: «СОН» сотым кеглем. Сон отдельно взятого человека, пусть и бывшего председателя (считай каторжника на архитектурной галере, плывущей по океану капитализма, при этом океан штормит, издали глядят на нас американские акулы, а наши родные пираньи будто в гражданскую войну обступили со всех сторон и для начала выкусывают в бортах декоративные дыры, при этом скалят зубки: смеются, значит: над своими смеются!).
Сон! Окружённый! Реалом!  Можно ещё матюгнуться для понятности жутких красок такого реала, но не стану.
В общем, магазинчик для детей это было пробой бизнеса моих более молодых коллег.
Или этакой имиджевой структуркой, которая приносила выгоду узнавания нас… то есть их –  как «временно выброшенных из проектной лодки» на волю течения – архитекторов: на будущее. То есть: это такой запасной вариант выживания союза и набивания карманов инициаторов торговли. На тот случай, если вдруг в стране наладится, и тогда: «ка-а-ак покатит строительство». А вслед за ним: «ка-а-ак потребуются архитекторы», то станет аж: «ого-го как зашибись», аж до возврата... хотя особо-то и не были… в мировые лидеры в архитектуре и градостроительстве. И при таком раскладе торгаши снова бы превратились в архитекторов. Такие пироги.
Родился этот магазинчик  как бы от нужды, и был («жил-был» тут не годится) пробным шаром: как и все кругом: мягко и почти интеллигентно въехать в капитализм, дающий стране будто розовую перспективу, правда, призрачную. Да и кому нахрен Россия была нужна: сейчас-то это понимают.
Разрушить хотели… до основания… одни.
А другие намерены были похулиганить.
Третьи: отточить на практике, едва оторвав жопы от институтских скамей, новые экономические идеи…
Ага, как всегда: на целом народе опыт решили поставить: агитаторы вообще сбоку-припёку, а сами- неоэкономисты в бедняков превращаться вовсе не собирались.
Амбиции, бля: мы-то, мол, не такие как все, мы-то железно экономисты, у нас диплом и западная идея: лучшая в мире. Мы-то всяко выкружим, а вы – народ и быдло – хоть подыхайте!
Пол-страны в ступоре и в загадке. На перемены к лучшему надеялись, готовы были даже снова потерпеть, и терпели, русские – народ стойкий – как всегда, клёпана в лоб, а вдруг, идри их мать, а вдруг бывает капитализм с человеческим лицом?
Ага, с мордой не хотите ли?
Словом, к народному капитализму желали примкнуть, и наши «верховные»  мальчики туда же: пока так, как предложил Гайдар, и Чубайс, а дальше посмотрим.
А Ельцину, конечно, всё это было глубоко поф..., по фе…, нет, не так: глубоко на дне бутылки. Ельцинки. Только сделанной в Финляндии. А после подирижируем военноркестром, да хоть бы в Австрии, и в Канаде сможем, и в Нью-Йорке, а в Рейкьявике поспим, так как дорога была длинной, а в самолёте был, по всей видимости, неплохой бар.
За эти подвиги ему музей его истории воздвигли. «Ельцинский период», бля! Фильмец бы пора… Так сделают, потерпите. Отличное уважение вопчем!
Хотя бумаги он охотно подписывал: множество бумаг: указы и законы. И младореформаторам верил: ну не могли они его предать: такого хорошего, и демократичного! Да-да-да, верим. Аж хохочем как всё весело!

***

Квасили мои друзья в Доме архитекторов от радости много, аж зашкаливало. Познакомились с богатенькими соседями, даже их шофёр считал себя богатым: те продавали уголёк под руководством доктора наук, пили дорогие коньяки с вискарями, с джинами, поперепробовали всё заграничное. Акоголь хлынул как днепрогэс будто рухнул… То есть на Енисейке что-то там. Ведь днепрогэс, хряк, и очутился в другой стране; а там знаете как теперь… А раньше и думать не думали, что сможет так обернуться…
Хотя какие там радости: миллионеров среди наших мальчиков  – в Доме Архитекторов – не было: начинали с нуля, нулём и закончили, но не в минусе.
Один неплохой человечек из тех двух не выдержал темпа. И скончался.
Это жалко. Мы переживали.
Но он стал примером для других: как не надо себя вести при капитализме. Особенно когда с сердчишком не всё в порядке.

***
А приснилось конкретно нижеследующее.
Я выхожу на улицу с каким-то мотузком и пакетом с едой. Что в этом пакете – точно не знаю, возможно, там были сворованные шоколадки: сон этого не показал, и связаны ли пакеты хоть каким-нибудь образом с тем, что я собираюсь поведать, но на выходе ко мне прицепилась девчонка лет этак двенадцати. На современном языке это называется «тинейджер». Не особо симпатичная, скорее обыкновенная: лица её я сейчас не вспомню, и образ довольно смутный.
 Кажется, была с рогаткой, или с сигаретой – точно не помню, что-то в общем нехорошее было в ней.
Но, взамен отсутствия ярких внешних данных, девчонка оказалась на удивление развитой. Даже прилипчивой. В смысле – не малолетняя ****ь на вырост, помилуй господи, не хотел, само вырвалось: как идея.
И у меня греховных привязанностей нет: не гожусь я на Гумберта.
Девочка была, как бы это сказать помягче… ну в смысле подкованности: суперразговорчивая. Или болтушка, другими словами.
Но болтала не о трудном своём детстве, или наоборот о роскоши: она в этом смысле словно язык проглотила. А болтала она о моей взрослой неприкаянности, и даже тупизне, и нерасположенности к бизнесу, и о том, что на мне мои товарищи воду возили: вот откуда бы ей это всё знать? Она будто в бинокль времени глядела.
Я-то со зла, и от понимания своей совковости, и в качестве тайной необъявленной дани, вот бы хан Батый удивился, жрал давным-давно чужие шоколадки. Время прошло и можно этот грустный и одновременно смешной эпизод рассекретить – прямо с витрин.
Председатель творческого союза жрёт шоколадки своих более успешных товарищей, которые лучше вписались в капитализм? Оля-ля! Это Раша! Наша Раша!
В Америке хера бы с два так вышло: прибили бы… Да!  Заходил и ел. Не нагло. А в каждую ночь всего-то по одной, ну по по две… шоколадки.
Домой не носил: жёнка бы меня съела бы с потрохами: «А-а-а! Украл! Этого ещё не хватало. Мало того, что не зарабатываешь, так ещё и магазины грабишь». И в слёзы бы. А детям подзатыльник: не ели шоколадок, так и не надо о них знать вообще.
Мог и конфетку стибрить, и леденец. Но не больше. И не от болезни воровства. Знаю-знаю, щас начнёте подсказывать: «клептоманией это называется! такой большой, а не знает!»
Успокойтесь, я знаю. И клептоманию знаю, и «маразм крепчал», и специальное такое воровство – сходное со специальной вредностью. Всё знакомо.
Жрал сознательно и почти что демонстративно: знал, что раскроют, если умеют считать, то есть привлекать обыкновенную арифметику, то есть вести подробную бухгалтерию… с убытками и расходами. 
А ведь так и делали ребятки: каждая шоколадка и каждый леденечик ими был посчитан. И на основании точного счёта выяснялись покупательские предпочтения, а покупателями были близживущие детки, чтобы знать чем затовариваться.
А я, выходит, расчётам этим мешал, типа «подтасовывал результаты голосования» если сравнивать торговлю с выборами.
В общем, жрал я чужое добро сознательно: от такого всероссийского безысхода; а не от того, что без сладенького и дарового не мог прожить.
Каюсь и оправдываюсь дальше: маленькие были шоколадки.
Пусть никто не думает, что я был так нагл, что жрал шоколадища!
Да, меня пытались уличить товарищи, чисто давя на этику, не прощая внутренне, но понимая протест… бедняка и неумельца.
И я и они разыгрывали каждый свою партию как по нотам. Бедняки и богачи. Класс протухший – советикусы безмозглые: это я. И класс возникающий, молодых да ранних, бизнесменов, мозгокрутов, деньгокопателей – это они.
Я был твёрд в упорстве непризнания вины как в детстве, когда отпирался и говорил, что это не я расписывал какашками стенки уборной. Это были тайные знаки и проверка детективных способностей собственной матери.
Особенно же это было проверкой своего умения «мелко гадить и при этом не попадаться». Или попадаться, но при этом не сознаваться: чтобы познать где предел терпения любящих родителей, и где та красная черта, после которой следует неотвратимое наказание. 
Надо было бы, да. Отшлёпать! Ремнём. Поперёк жопы.
Но я не был уличён на деле. Никто не видел туалетного преступления. То же с шоколадками. А это главное.
Это нарратив и есть: вторая жизнь: она вроде и есть, и вроде нет её, потому что «не доказано».
Похоже это на клептоманию? Да нет же, это совсем другое – это детективно-художественные росписи.
Если же квалифицировать внутреннюю сущность и подумать, мол: подлый человечек, подвержен мелкопакостничеству, прочее.
Частично так. Чисто внешне, в детстве. Но утверждаю: не под вер жен! Сейчас. Железно. И всегда.
Ну не делаю я так в крупных делах, и по жизни вообще. Скорее, ровно наоборот.
Нет, эти выплески – это что-то чуть хуже шалости, но не смертельно, и родину не испортит. Это симптом возврата в детство, симптом большого вредного ребёнка, естествоиспытателя. Это не исключает мук переживания и испытания этим ребёнком метода дедукции, на себе и у других.
Ещё это похоже на симптом кошки. Она ссыт на человеческую постель вовсе не со зла: у неё на человека зла-то особенного и нет. Хотя она никому ещё как на духу не каялась, об этом можно только гадать. Она ссыт на постель по рефлекторному побуждению: вот тут мною не помечено, вот поссу и заметит человек, поймёт, что в доме живёт кошка, тоже существо, хоть и другое, у неё тоже есть свои кошачьи интересы, а вовсе не из вредности она это делает, и не всегда во время гона. Вот потребовала кошачья душа поссать – и она ссыт там, где настигла её эта не совсем нравящаяся нам мысль.
В общем, это совсем другой род склонности, если судить комплексно: по воровству шоколадок и символике из какашек.
Касабельно настенных росписей (незаметных таких, едва-едва видимых, вы не думайте, что там говно было развешано по стенам) предполагалось, или мною предоставлялось как контроверсии, что это мог делать мой папа… вот же не фига! Вопрос «зачем», ответ: «по старой памяти». Расшифровываю: папа в детстве не жил в хоромах, а туалет у них был на несколько семей один: один на целый этаж. Хоть это и не было общагой: это было гораздо хуже.
Это был деревянный купеческий дом: после «раскулачения» или «раскупечивания», и переделанный под кучу семей.
Так что росписи какашками (по линии отца) могли спокойно вырасти из протеста и ненависти к прежней буржуазии, и частично к советской власти, которая не смогла правильно реконструировать купеческое жильё.
Расписывать стенки могла моя бабушка.
Прости бабушка. Ведь я говорю это чисто теоретически: ведь любимые бабушки, как и принцессы, в принципе не какают.
На вопрос «зачем?» можно приляпать волшебный и немного софистичный, но всё равно логичный для ребёнка ответ «а мало ли!»
А также это вполне удовлетворительно могли делать мои сёстры, которых родители наплодили видимо-невидимо.
Вопрос «зачем» в отношении этих малолеток вообще снимается с повестки: малые детки склонны к импульсивному поведению.
Они могут вшмякнуть в стену символ чего угодно: может им по нраву образ раздавленного нечаянно кузнечика, и они ставят ему в туалете памятник.
Или в назидание мухам: будете жужжать, а попробуйте-ка сесть на мою настенную какашечку… в моём присутствии, пожалуста, не скажу что спрятано у меня за спиной…Увидите, чем отличается моя ноухау-хлопалка на рогатке от взрослой резиновой мухобойки из калоши, которые (мухобойки, а не калоши) в те годы были в ходу.
Так же, как и липучие ленты, на которых мухи висели не хуже гроздьев винограда. Они приляпнуты намертво, некоторые жалобно трепещут, но не крыльями, а лапками, так вам и надо: как тыщи распятых мушиных христосов, прости меня господи!
И указ мамы без фактических репрессий ремнём при помощи папиной мускульной силы, детям не указ.
Напротив: из вредности и отсутствия наказательного прецендента они могли увеличит количество настенных художеств.

***

Итак, шоколадки были миниатюрными, с мизинчик, если кто-то помнит то время девяностых, и сейчас такие продают. В других, конечно, обёртках.
В общем, я заходил в магазинчик не таясь, ночью, я уже говорил.
Потому ночью, что я заодно работал охранником помещений нашего творческого союза. Неоплачиваемым, естественно. Здорово, да? Раша: я же говорил! Ибо помещение даже снаружи не особенно-то запиралось. Что уж говорить про внутреннюю планировку, и в условиях, когда кругом одни «свои».
Так что в магазинчик был внутренний проход: прямо из моего кабинет-студии, без запоров.
А если было бы иначе, то я бы, может, не согласился бы на то: ибо это было бы актом недоверия к председателю лично, и к Союзу в целом, а это нехорошо.
А я был для них – для своих успешных коллег – арендодателем, хотя и сам обязан был платить аренду владельцам собственности, причём не брал за магазинчик ни копейки.
Зато мои товарищи платили коммимуществу всю остальную аренду, это было хорошей формулой взаимности.
А я заботился… по возможности, конечно, чтобы аренда не была такой высокой, как у офисов и банков, и частенько сиживал в кабинетах комимущества, сражаясь с клерками и руководителями.
Но комимущества всё равно драли с нас по закону, а в каждый следующий квартал надбавляли сверх закона ещё и ещё. И так до бесконечности.
Видимо желая, чтобы архитекторы сдались, или застрелились, или застрелили бы кого-нибудь ещё, и их тогда бы всех рассадили по тюрьмам, а комимущество тогда бы пустило площадь с молотка, и кто-то из них наконец-то поживился бы по настоящему.
А также они – комимущества это драное – насылали на нас пожарников, и бандитов, чтобы попугать, и чтобы их недвижимое имущество не сгорело почём зря. Ибо пьянство не то чтобы процветало, а буйно распирало всё наше помещение, и из-за какого-нибудь чересчур нажатого выключателя – нашими глупыми соседями-угольщиками и кандидатами наук, помогающим неразвитым Америкам и Германиям в развитии их энергетики на базе наших месторождений: взамен на кучки долларов, которые никак не могли оказаться в тарелках наших бедных людишек в качестве не то чтобы пельменей, а даже подножного корма – могла выскочить искра, из которых, а мы все это знаем, политэкономии читали, разгораются революции.
Ибо, пока мы сопротивлялись, они – комимущества, в лице конкретных фамилий, живите долго но бедно, чёрт вас всех возьми – всё равно должны были  снимать с нас хоть какой-нибудь навар, хотя бы условный.
Вот такое было херовое, злое, как в период  репрессий и дела врачей, и космополитизма, и ГУЛАГа, время!
 

Часть 2

Забыли девочку из сна.
Возвращаемся к ней.
Чего она во мне нашла, чёрт его знает, но собеседничали мы с ней о том о сём долго. Не совсем о пустячках. 
А я торопился домой: у меня будто бы двое маленьких детей. Так оно и было в тех девяностых. Она пошла со мной рядом по Набережной (а я направлялся домой, жил, ну во сне, на улице Н.О. – в доме, где я провёл детство: годков с 2-х-3-х до поступления в институт и ещё немножко после армии, снова института.
В общем, говорили-говорили мы с девочкой. На ходу. От жизни перешли к политике.
Надо сказать честно: в течение беседы я пытался от неё как-нибудь отбиться, но не грубо, конечно, а хитростью.
Чтобы не обидеть ребёнка, и чтобы самому не врать.
Но она не желала отлепляться.
Так мы оказались в её дворе.
А была осень и кругом лежали жёлтые листья. Видать дворники тех «сонных лет» игнорировали свои должностные обязанности.
Тут выходит какая-то молодая тётя, похожа на мадамку ХХХ из телепрограммы ZZZ и говорит, что она – мать этой девочки, и что, мол, нехорошо приставать к детям. Особенно таким старичкам как я.
Возраст мой во сне прилично этак подрос: лет на двадцать с гаком.
Ну да ладно: во снах не то ещё бывает.
А я в ответ лепетал, что это не я приставал, а вообще наоборот, и как бы даже никто ни к кому не приставал (защитил девчонку, я герой!), а просто мы шли и разговаривали, а девочка, мол, умница, и нечего на неё наговаривать лишнее.
Мама поверила, но лишь частично. И предупредила, что если «наша дружба» будет продолжаться, то мне не поздоровится. Что за мной теперь будут наблюдать. А её  муж – то есть, выходит, что отец этой девочки, на меня натравит всех собак. И шкуру спустит, если что-то будет не так.
Я сказал, что девочка мне вообще не нужна. И что, кроме того, что она умна, таких девочек кругом пруд пруди. И таких много. Как вот этих жёлтых листьев.
Тут я наклонился, набрал ворох и запустил этот листопад в воздух. Снова получилась осень, ещё шибче первой, а во сне вышел пейзаж. Отчётливый и с запахом.
Хотя за натурным окном – вне сна то есть – была зима и декабрь.
А сон мой проистекал в голове.
Голова поко… нет, беспокоилась на подушке. А подушка лежала на полу.
Такая специфика моей домашней жизни: спать на полу: пол с подогревом, мужской пол то есть: то есть с яйцами, и с тем побегом… вращения по жизни, что к ним прилагается.
Я вращал бошку на подушке. Вращался на полу, хоть пол и накрыт тряпками и шубами, но всё равно твёрдый.
Шоколадки архитекторов не переросли в развитый архитектурный капитализм. Он вырос в махровый постмодернизм: так совпало по времени. Чарльз Дженкс отъел у многих русских архитекторов головы, вместе с мозгами. Китч и бесвкусица овладели обеими полушариями новых русских. Шлея попала вовремя, под нужный шлее хвост. Закрутилась в вихре постмодернизма новорусская архитектура, погибли все остальные течения: кроме заводов ДСК, которые пекли домовые пирожки: из панелей, с кухонками по восемь, а то и по шесть квадратных метров.
А русский капитализм в более широкой специализации на глазах менял свою форму, превращаясь в олигархат, менталитет, местечковый патриотизм, частный империализм и – совсем на днях – в победу сирийцев в Алеппо, с помощью наших ВВС, хоть Алеппо и не русский город. Зато там был ИГИЛ, а его побить – это уже полезно, и не только русских касается.
На яйцах, которые – почти что куриные – раскиданы были по мужской постели,  слегка бомжеватой, девочка задумалась.
А потом заявила, что не хочет со мной прощаться навсегда, и что она завтра в гости придёт, теперь уже с официальным визитом.
А я ей сказал, что сначала нужно созвониться… А в те 90-е годы, надо признаться честно, сотовые телефоны стали только-только появляться, и лично у меня – в виде исключения – был такой сотовый телефон: огромный-преогромный. Тогда  было модно иметь таких зверюг, особенно если они вишнёвого цвета, а у баб вообще с позолотой, искрами и рюшками.
Девочка сказала, что она и так знает мой номер телефона, и даже знает юридический адрес моей конторы.
Я удивился. А она засмеялась и показала на раму велосипеда… Чёрт, во сне чего только не бывает, оказалось в общем, что я не авоськи с собой тащил, а вёл личный велосипед, за руль: точно не ехал.
На раме действительно был напечатан – заводской эмалью – адрес нашей конторы и номер моего телефона.
Попроси меня кто-нибудь сейчас назвать номер своего тогдашнего телефона, так я ведь не вспомню. А вот в тот момент он взял и выплыл. Как живой. Труп, блин!
Труп, трумп, трамп!

***
И тут я въехал: девочка была не просто девочкой, а, мало того, что была принцессой то ли Швейцарии, то ли Монако, то ли наследницей мэра города Лиссабон, но – самое главное – была дочерью самого будущего президента Соединённых Штатов, то есть Трампа. А иннагурация-де у Дональда будет вот-вот: через три недели, надо только православный Новый год и ихнее американское Рождество пережить.
Чёрт задери, оказывается, что был не девяностый год, а самый принастоящий двух тыщ шестнадцатый, децембр, а Трампу в следующем семнадцатом году, нужен ли  после «семь» мягкий знак… а конкретно двадцатого января входить… ой: вступлять, тьфу всходить… да ну его… на престол в общем, в президенты то есть.
Подсознание активно пудрило мои сонные мозги: хотело, чтобы я выглядел дураком? Может, хотело, чтобы я ночью свихнулся, ибо уже достал… со своей графоманией?
Ну уж дудкис: я про этого Трампа начитался выше крыши! И знаю кое-что о Монако, и про Лиссабон, возможно, выпишу книжку; и про тинейджеров, и проблемы звёздных детей, и жён политиков, и рекламные лица, и заскоки детей политиков, и всё это можно обсудить и расставить по полочкам: эта морда почти наша, русская, а вот тут что-то совсем нехорошо: так кривляться… не совсем верно: смахивает на дебильное, и зубы не надо так выпячивать из губ: это не чииз, это крыса.
И знаю про нарратив, и даже знаю как правильно писать: «позитив и позитифф». И даже сляпал мультик-гифку на эту тему.
И знаю, что и то, и другое, одинаково смешно выглядят, даже без добавления лишних букв. Ибо я всё-таки больше графоман нежели писатель.
Вот так-то!
И я подумал тогда, что вляпался-вот в какую-то нехорошую историю.
И что меня теперь будут преследовать переодетые фэбээровцы.
А, может быть, даже незаметно убьют.
А друзья будут гадать: какого хера, мол, он, то есть я, взял да и помер, жить бы ещё да жить: пусть бы сочинял свои никому не нужные книжки, у которых и жанра-то нет, а некоторые обзывались конкретно, вот так: «не надо мне никаких визиток, всё равно не буду читать, не примазывайся, так как пишешь ты х***ёво, и других слов, мол, у него больше нет».
– А с другой стороны, – думал я, – вот он способ подружиться с Америкой: да через эту вот девочку, повторяю: я в дружбу не лез, она первая начала.
Тут я проснулся и стал искать «место, где зарыта собака». То есть пытался расшифровать по свежим следам подоплёку: события, слова, то есть все те опознавательные знаки, символы, образы, что дали подсознанию событийную основу для такого-вот фантастико-политического соединения.
Многое удалось сопоставить: нелегко это, но, порывшись в долгой памяти и в событиях последних дней, удалось всё-таки, чёрт побери. 
Одного, правда, не понял: какого хера доченьки Трампов, Бушей и Клинтонов шляются по улицам чужой страны? Отпрыски последних двух фамилий мне не снились, но если бы приснились, то я обошёлся бы с ними точно также, ещё бы и на лавочке посидели, ещё бы и семечек погрызли, потому и присовокупил. А без охраны они все. Прогуливались – это как? В центре Сибири! По Стране Зла! Ну? Едрён корень! – у москалей, и «вай-вай» в какойнить Казани! Как же так? Скушно без угрозы терроризма.
Я отвечаю просто: «А что? Унас это запросто!»
А ещё они знают русский язык и совершают разную херь: например, с непутёвыми=распутными, раз путными, два путёвыми, мальчиками Вовами Владимирычами из старшего класса знакомятся. И с графоманами, которым палец в рот не клади: тут же опарафинят. Это как? 
Может надеются, пользуясь, что их никто не знает, потому никто не тронет: нахрен вот американские девочки кому из России нужны? Какому злодею?
Тут спросят: «Даже таким старикашкам вроде меня не нужны? Которые не писатели, и не графоманы, и не щикотилы, и никто, а посерёдке… и вообще нули».
Ну-у-у, мне последнее чуть-чуть обидно. Как это посерёдке? Ставьте меня на край! Я люблю пропасти и графоманию. Гулять там.
Нет уж! Хочу постскриптум!
PS:
Мне нужны американские девочки, именно с целью вот так-вот поговорить: об Америке и России, о дружбе и войне, о дружбе и преемственности поколений, и чтобы понять: не так уж всё кончено в мире: имеются просветы: в сознании масс. А я кусок этой массы.

***

Вопчем, довольно странный сон. Похожий на угадывание смысла в россыпи карт, каждая из которых это элемент информации, который на днях просквозил мою голову: залетев в глаза, а вылетев через уши. 
Может и у меня есть какая-нибудь провидческая родственность, например с Вангой? Можно такой связью гордиться, а можно и наплювать в неё, и мчать от неё со всех ног, во всю прыть, ужаленной под хвост лошадью...
Графоман, точно графоман, любитель тавтологии, козёл, неучь, шмара мужского пола.
С другой стороны, нафиг мне такая общественная нагрузка: всё за всех знать и всё за всех предугадывать?
CODA