Школьник Просиков. Глава 17

               


                Онегин, Ленский и другие


   Так как никто из нас романа в стихах не читал, за исключением Майки Борисовой, то учительница, по дороге  в театр, кратко изложила нам его содержание и обрисовала историческую обстановку, в которой он создавался.
   - Это поможет вам лучше понять оперу, - сказала она.
   "Нет... "Урфин Джюс" или "Таинственный остров" намного интереснее!" - подумал я, слушая рассказ Нины Федоровны.
   - С жиру Онегин бесился, - поведал нам Сабельников. - А то как же! Спать ложился утром, вставал вечером, причесывался, выпивал графин вина, закусывал трюфелями с котлеткой и катил себе в театр... А так, только девушке голову заморочил, - сделал он неожиданный вывод.
   - Мне, кажется, Игорек, что ты немного утрируешь... - несколько растерянно сказала Нина Федоровна.
   - Что немного? - подозрительно спросил Сабельников.
   - Ну, это неважно... - Учительница глубоко вздохнула, потом выдохнула, и ничего больше не сказала.

   Когда мы заняли свои места на балконе, театр был уж полон, блестели ложи, кипел партер. В зале погас свет, и легко прошумев, раздвинулся занавес - спектакль начался.
   Усадьба Лариных. Вечереет. Хозяйка варит варенье и размахивает половником. Старая няня смотрит на варенье, как кот на сметану, и облизывается.
   - Эй! - толкнул я Сережку. - Ты слыхал в соседней роще глас ночной?
   - Я еще не спятил, - ответил он. - Ничего я не слыхал. Только вот что-то про писателя Ричардсона...
   - А ты читал Ричардсона? Кто он такой?
   - Древний римлянин, наверное.
   - С чего ты взял?
   - Да они везде, эти римляне, куда не плюнь, все дороги к ним ведут... А если не римлянин, значит американец... баскетболист.
   - Баскетболистам писать некогда - они в баскетбол играют. Надо внимательней слушать, а не в носу ковырять. Тебе же пропели, что читали его в молодости, а ты посмотри какая хозяйка старая. Выходит: Ричардсон - древний автор. Может быть, один из самых древних. Но точно не знаю. Надо спросить у Нины Федоровны.
   - Опера - это очень сложно. Я не знаю, смотреть ее или слушать, а одновременно делать и то и другое у меня не получается. К тому же из древних я ничего не читал. Кроме Некрасова.
   - Дети, перестаньте шуметь! - сердито сказала, сидящая за нами женщина. - Вы мешаете слушать оперу.
   - Понял, Борька, значит надо слушать, а не смотреть.
   На сцене появились крестьяне и зачем-то вручили хозяйке сноп сена или соломы - с балкона не разглядишь, а бинокля у нас не было. Вдруг все засуетились. Появились Онегин с Ленским. Ольга пропела, что не способна к грусти томной, а Евгений, что и он когда-то был таким. Только я не понял: каким - таким? Как Ольга, или как крестьяне? Ольге на двоих с Татьяной было лет... страшно сказать! Ну, на тысячу, может, и не тянули, а вот на восемьсот - в самый раз. Няня, хотя и едва шаркала пр сцене, выглядела их моложе.
   - Слушай, а почему Ленский на Халка похож - спросил Серега. - Он что, качок?
   - Дурачок! Качок - это Онегин. Видишь, какие у него мускулы? Вот-вот пиджак с панталонами треснут! Евгений здоровее.
   - Ну, не знаю... - с сомнением говорит Сережка, вынимая конфету из кармана. Но конфета скользнула из обертки и стремительно полетела вниз в партер, прямо на лысину одному из зрителей. Лысый зритель закричал. Онегин тоже закричал ему в ответ, и лицо его выразило страдание, словно он был обижен, что конфета досталась не ему. С ужасом я увидел, что  Серега достает еще одну конфету.
   - Прекратите безобразничать! - опять выговорила нам, сидящая сзади женщина.
   В это время оконфузился Славка, не удержавший в руке апельсин, и сочный плод спикировал на ту же лысину, что и Сережкина конфета. Дядька внизу вскочил, затопал ногами и сердито закричал:
   - Да что здесь происходит! Там что, на балконе, буфет открыли? - Потом он вытер лысину платком и сказал, что это возмутительно, и что зря он послушался супругу и потащился за ней в оперу, а лучше бы сидел дома и смотрел телевизор.
   Онегин насупился еще больше. Свет погас и снова включился. Татьяна же села писать письмо и запела дрожащим голосом, пугливо поглядывая в сторону лысого дядьки.
   - Я страдаю, я тоскую... - пела она. - Ты в сновидениях мне являлся...
   Но потом, что-то с письмом у нее не заладилось, и она протянула, что ей страшно и стыдно его перечесть.
   Сережка наклонился ко мне и прошептал:
   - А зачем ей письмо перечитывать, она что, в нем ошибок наделала?
   А Славка сказал:
   - Жар у нее, наверное, отсюда и фантазии: во сне ей какой-то человек-невидимка является. Не в себе она...
   Тут тетка, делавшая нам замечания, перевалилась через нас с криком "Браво!" и чуть не упала в партер на лысого дядьку; тот испуганно вскочил и что-то опять закричал. А Татьяна все пела про свою больную душу и о том, что она не в силах совладать с собой.
   - Они все здесь больные, - боязливо поделился со мной Сережка.
   Как только закончилось первое действие, к нам, зрителям,из-за кулис выбежал Евгений и стал жаловаться на шум, стоящий в зрительном зале.
   - Смотрите-ка! - восхищенно сказал Сережка. - Онегин! Живой! Сам с нами разговаривает!
   За Онегиным появились: Ленский, старушка-няня с дирижером и даже первая скрипка. Они убедительно просили нас вести себя прилично. Особенно убедительно просил, тряся кудрявой головой и размахивая руками, Ольгин жених - Ленский.
   - Учительница говорила, что ему надо стреляться во втором акте. Вот он и нервничает, - сказал Славка.
   К этой компании добавилась, выскочившая откуда-то сбоку, шаловливая, несмотря на свой почтенный возраст, Ольга - невеста Ленского.
   - Не Ольга, а прямо черт из табакерки! - опять восхитился Серега.
   Лысый дядька хлопнул стулом и направился к выходу.
   - В туалет пошел, - объяснил Сережка. - Или в буфет...
   Ольга, очень разгоряченная, стала с досадой говорить, что в таких условиях продолжать спектакль невозможно. Но мы закричали, что возможно, и что обязательно надо продолжать.
   Нам казалось, что артисты немного успокоились, но начался второй акт, а Онегин все еще был злой как черт. Более того, крайне раздраженный, он все время цеплялся к бедному Ленскому, а тот сильно страдал.
   - Брось Онегину конфету, - предложил Славка. - Может, это успокоит его немного.
   - Ты уверен, что это ему понравится? - сказал нерешительно Сережка.
   - А тебе бы не понравилось, если бы тебе кинули конфетку?
   - Мне бы понравилось, но...
   - Никаких но! Бросай! А то он своим занудством всех достанет!
   Но Ленского он достал первым,  и тот, не выдержав, вызвал его на дуэль.
   Я посмотрел на Борисову и увидел, как она напряглась: руки стиснуты, губу закусила, глаза блестят, и вся как-то мелко подрагивает. Волнуется...
   Перед тем, как стреляться, Онегин с Ленским долго пели, а Борисова тем временем глубоко и прочувственно рыдала. Видно сильно забрала ее опера. Сидевший с ней рядом Сестренкин предложил Майке носовой платок, ее-то давно промок, но она с негодованием оттолкнула его дружескую руку.
   Весь второй акт задняя дама продолжала вываливаться за наши спины, каждый раз рискуя рухнуть на лысого дядьку и его жену. А когда Онегин закончил свое дело с Ленским, она так разошлась, так сильно кричала, что привела в глубокое изумление окружающих.
   "Да, опера вызывает очень сильные эмоции, - подумал я. - Это настоящее искусство!"
   - Нет, я так больше не могу! - простонал Сережка. - Пойду и позвоню в больницу, - надо ее как-то утихомирить. Я ее боюсь! - И он с содроганием посмотрел на тетку, в очередной раз выкрикнувшую "Брависсимо!" и запустившую на сцену букет цветов. Но сделала она это как-то неловко, и цветы, не долетев, упали на лысого дядьку. Тот взревел, нехорошо высказался о тетке и решительно стал пробираться к выходу, все время оборачиваясь, и грозя ей кулаком. Сережка тоже бежал.
   В антракте мы отправились в буфет и встретили там типов из соседней школы. Типы стали над нами глумиться, хихикать и показывать на нас пальцами. Но напрасно они полагали, что это сойдет им с рук. Ребята из шестьсот тридцать пятой всегда достойно отвечают на оскорбления, и главное - умеют это делать!
   Мы подступили к ним с целью выяснения отношений. Нашу позицию, с едва сдерживаемой яростью, изложил Колька Сестренкин:
   - Очевидно, что все мыслительные процессы в ваших головах  давно прекратились, что не мудрено, поскольку вместо мозгов они набиты кашей, и вы не в состоянии и двух слов связать, чтобы быть понятыми окружающими, и оттого вынуждены объясняться жестами, смешками и нечленораздельными криками. Но всему есть предел! И нашему терпению тоже!
   И тут типы едва не спровоцировали серьезный конфликт. Кто-то из них швырнул в нашу сторону бутерброд с полукопченой колбасой. Этот отвратительный поступок мог послужить поводом к столетней войне между нашими школами, не появись вовремя наш физрук, Ганнибал Ильич. Типы в страхе бежали, а нам он устроил разнос.
   - Так! Вас ни на минуту нельзя оставить одних. Чуть что - драка! Чуть что - крики и вопли! Чуть что... А это что такое? Кто бросил на пол бутерброд с сырокопченой... Что? Ну, хорошо, с полукопченой колбасой. Какие типы? Никогда не поверю, чтобы нормальные люди или типы бросались колбасой! Ненормальные?.. Вы на себя посмотрите! Нет, я с вами разберусь! Вы еще у меня света белого невзвидите! Не на того напали, я и не с такими справлялся! - бушевал Ганнибал, хотя никто и не собирался на него нападать. Это было бы глупо, потому что он очень сильный. Сильнее Тарловича. И даже сильнее брата Сестренкина, а уж брат Сестренкина, это я вам скажу... Я представил себе его брата, и меня прошиб холодный пот.
   - Я пять лет протрубил на "Орбите"...
   - На околоземной?
   - Нет... на речной, это так пароход назывался.
   - А почему назывался. Он что, затонул?
   - Да никто не потонул! - раздраженно закричал физрук. - Просто я там давно не служу. И хватит мне зубы заговаривать! Стоматологи... Так о чем это я? Вы меня перебили...
   - Вы говорили, что где-то трубили...
   - Вот именно. И я никому не позволю трубить, то есть я хотел сказать - кататься на моей спине...
   Мы уважительно посмотрели на спину Ганнибала Ильича. Спина была широкая, мощная... На такой спине хорошо бы долго и с удовольствием кататься, но если хозяин спины против, то конечно...
   - А это трудно - трубить на трубе, или вы трубили в горн?
   Физрук схватился за голову и издал протяжный стон.
   - Послушай, сколько же ему лет? - озадаченно спросил у меня Сережка. - Там он десять лет проработал, там - еще двадцать, в другом месте - тридцать пять... Про пятилетки я уже и не говорю... Должно быть он очень старый.
   - Он - Мафусаил!
   - Кто он?
   - Мафусаил. Мама говорит, что так зовут тех людей, которые долго живут.
   - Ну не так же долго как он!
   - Ты думаешь он скоро умрет? - Я внимательно посмотрел на Ганнибала. - Нет, по нему так не скажешь. Вот за Ольгу с Татьяной я и гроша ломаного не дам... А физрук еще поживет. - Но все равно, нам с Сережкой стало его жалко.
   - ...и сколько это будет продолжаться! - продолжал кричать Ганнибал Ильич. - Учитесь властвовать собой, не всякий вас поймет как я.
   И мы пошли смотреть третий акт бессмертной оперы.
   Не успел князь Гремин сообщить пораженному Онегину, что любви все возрасты покорны, и что уже два года он тянет лямку женатого человека, как Димка Крайников попросился выйти.
   - Потерпи, - сказала учительница.
   - Да не хочу я терпеть, а хочу выйти!
   - Тебе утка нужна, - сказал ему Сашка Прохоров.
   - Ты ошалел, Прохоров, совсем как бедняга Ленский! У меня собака есть, кошка... На что мне утка? Запустить ее в ванную, оседлать и кататься по волнам: кря-кря, милая, поехали! Так, что ли? Нет, Сашка, ты точно ненормальный! Может, ты мне еще посоветуешь кур завести?
   - А я хочу есть! И очень! - воскликнул Славка, хотя в первом антракте, по моим наблюдениям, он зря время в буфете не терял.
   Нина Федоровна всполошилась и стала допытываться, что же мы делали в антракте? Мы благоразумно промолчали.
   - Тогда терпите! - недовольно повторила она. - Спектакль скоро кончится.
   - Выпустите меня! - упорствовал Славка. - Сейчас зима. Мне витаминов не хватает! Я ослаб, переутомился и нуждаюсь в усиленной кормежке.
   Учительница тяжело вздохнула, а Славка стал пробираться к выходу. За ним приладился Крайников. Тетка сзади совсем разошлась - хоть уши затыкай, но тогда не услышишь оперу. А Татьяна все пела, как ей тяжело, и навеки прощалась с Евгением.
   - Пластырь ей надо налепить, - сказал Игоряха. - Моей бабушке, когда ей тяжело, помогает перцовый.
   Я пнул ногой Серегу.
   - Перестань так страшно храпеть, ты мешаешь мне слушать третье действие этого триллера! Татьяна на балу...
   - А! Что? Кто? Татьяна? Ужель та самая? - залопотал спросонья Сережка
   - Да, Ларина Татьяна.
   Серега что-то пробормотал и на время затих. На сцене потрясенный Онегин не находил себе места.
   - Нет! Нет! Ни за что! - застонал Сережка во сне и замахал руками, словно кого-то отпихивая. - Да будет, будет!
   Я его растолкал.
   - Ты чего?
   - Кошмар! Мне приснилось, что я - Евгений Онегин и пишу письмо Майке Борисовой, в котором прошу ее руки, и она... она соглашается. - Он опять вздрогнул.
   - Ну-ну, успокойся! Весь этот ужас лишь сон, обман, мечтанье, сплошная видимость, мираж...
   Сережка благодарно кивнул мне и опять заснул. "Ну уж нет! - посмотрел я на него. - На самом интересном месте..." Я снова растолкал его.
   - Давай просыпайся! Сейчас Онегин будет с Татьяной разбираться.
   - Нет, я не создан для блаженства, - горько сказал Сережка. - Ну что ты будишь меня по пустякам. Позор! Ведь прошлого не воротить... О, жалкий жребий мой! - заныл он.
   В это время в бельэтаж ворвался отряд спецназовцев в белых халатах. Сережка оживился.
   - Это я их вызвал!
   - Кто здесь больной и не в себе? - закричали санитары.
   Сережка привстал и с готовностью указал на допекшую нас тетку.
   - У нее тролль внутри засел и завладел ей как Татьяной: "Незримый, он уж ей был мил..."
   Тетка в ответ истерично захохотала.
   - Да что за ерунда! Причем здесь тролли и гоблины! Сплошной абсурд! Неужели вы меня арестуете? Заберите лучше этого маленького остолопа! - и она неприязненно посмотрела на Сережку.
   - Девушки, красавицы, душеньки, подруженьки, - зычно заорали дюжие бойцы скорой помощи, пробираясь к чувствительной даме, - ну,  расступитесь милые, дайте взять болезную, по сигналу данному...
   Ну и переполох же поднялся! Зрители  возмущенно шикали и выражали негодование происходящим. Санитары молча вязали тетку. Со сцены неслось: "Позор! Тоска!" А затем выбежал князь и стал что-то яростно басить в зрительный зал. За ним принялись кричать остальные действующие лица. Но больше всех усердствовали те, кто промолчал весь спектакль: лакеи там всякие, гости на балу, крестьяне... Еще бы! Три часа смотреть на других, завидовать и ни разу ни пикнуть.
   - Все! Хватит с меня этого рок-н- ролла! Ухожу из театра! - возвысился над всеми голос Ленского.
   И мы тоже ушли.
   Но хочу сказать, что "Евгений Онегин" - потрясающая опера! Мы классно провели время, и получили огромное удовольствие!
   
   На следующий день учительница сказала, что обескуражена нашим поведением в театре, и что предстоит еще много работы над повышением нашего культурного уровня и укрепления дисциплины. А потом она предложила нам обсудить оперу "Евгений Онегин".
   - Не надо ее обсуждать! - сказал Юрка Баларев. - Лучше вчерашний хоккейный матч обсудим.
   - Если ты, Юра, ничего не понимаешь в опере, то лучше бы помолчал! - осадила его Борисова.
   - Да он вообще ничего не понимает, - усмехаясь, проговорил Вовка. - Я был свидетелем его младенческих забав. Поверьте, он и тогда был имбецилом. И с те тех пор, а прошло уж немало лет, нисколько не изменился.
   - Не булькай, Брусникин! А не ты ли, три дня назад, одолжился у меня на сладкий молочный коржик, а денежек до сих пор не видать?
   - Ложь! Отвратительная, гнусная и недостойная культурного человека, ложь! В тот день буфет торговал вовсе не коржиками, а вкусными горячими пончиками, обсыпанными сахарной пудрой!
   - Это так, - подтвердил Славка, вспомнив тот день... и облизнулся.
   - А, вот ты и попался, Баларев! Врун несчастный! - закричал Вовка.
   - Значит, не три, а четыре дня назад, или пять... Все точно не запомнишь, - оправдывался Юрка.
   - Довольно! - постучала указкой  по столу Нина Федоровна. - Не отвлекайтесь! Давайте поговорим о музыке. Какое впечатление она на вас произвела?
   Сабельников хмыкнул и сказал:
   - А что музыка? Музыка как музыка: могла быть и получше, но мне понравилось. Это, конечно, не "Роллинг Стоунз", но вот это место, помните: "Душу волшебный яд желаний..." - это вроде как бы про меня, потому что у меня огромное желание дать в нос этой дубине Лисицкому, но я его душу... желание, понятно.
   - Я рада, Игорь, - вздохнула учительница, - что тебе хотя бы что-то понравилось. Это обнадеживает... правда, не сильно. И вообще-то: "Я пью волшебный яд желаний!" Но это так, для справки.
   - А мне Ленский не понравился, - признался Сашка Прохоров. - Странный какой-то: ешь, пей - не хочу, а он все про туманную даль... Вот Ольга - другое дело, она шаловливая.
   - Интересная трактовка, - пробормотала про себя Нина Федоровна.
   - Нет, Ленский хороший, хороший, хороший! - страстно воскликнула Борисова и разразилась слезами в сильном волнении. Утерев же совсем не скупые слезы, сказала: - А вот ваш Онегин (непонятно, почему наш?) - ограниченный и надменный! Потерять такую женщину... Татьяну Ларину! И любезничать с пустой резвушкой Ольгой!
   - Нет, - возразил Сережка. - Онегин не ограниченный человек. Вот если бы он захотел ограничить жизнь семейным кругом - это одно... Но он не пожелал стать отцом и супругом... Жребий у него такой... жалкий.
   - Ты жуткий тип, Томилин! - сказала в сердцах Майка.
   - Так уж и жуткий... Ты просто в меня влюблена.
   - Я? Влюблена?! - Майка нервно засмеялась, стремительно краснея. - В такую бестолочь как ты?
   - Влюблена, влюблена! 
   - Я вовсе не бестолочь, - самодовольно сказал Сережка. - Я красивый!
   - Красивый?! Ха-ха-ха! Нет, ты меня уморил.
   - Нет, это вы меня уморили, - удрученно проговорила учительница.
   - А мне больше всего понравились в театре пирожные и вишневый сок, - признался Славка.
   - Нет, бутерброды с рыбой были лучше, - заметил Сабельников.
   - И совсем не лучше, - отрезал Толик Каребин. - Лучше - с колбасой!
   - А вы помните, какой буфет был, когда мы на балет ходили! - восторженно прочирикала Наташка Клещева. - В театре имени этих... ну это не важно, - там еще отличные трубочки с кремом продавали.
   - Точно, точно... И еще мороженое с изюмом в металлических вазочках, очень вкусное.
   - Шоколадное мороженое вкуснее.
   - Нет, вкуснее с орехами.
   - Вовсе не вкуснее, орехи между зубов застревают.
   - Это потому, что у тебя зубов мало.
   - Я потерял их в честном бою!
   - С такими зубами как у тебя, Сабельников, арбуз пролетит - не заметишь!
   - А я сегодня буду есть большой торт из мороженого.
   - Врешь!
   - Вот и не вру. Можешь зайти и сам убедиться.
   - Обязательно зайду!
   - А я утверждаю, что он надменный, этот Онегин!
   Нина Федоровна выглядела немного усталой, и даже расстроенной. Конечно, ей тоже хотелось попробовать те вкусные рогалики, которые мы ели в опереточном театре, но ведь ей приходится следить за нами, чтобы мы не наделали каких-нибудь глупостей, а это совсем не легко.
   А перед самым концом урока в дверном проеме обозначился завуч, Юлий Цезаревич и сказал, что нас ожидает сюрприз. Мы насторожились. Не очень-то нам нравятся его сюрпризы.
   - В ближайший выходной вы опять идете в театр! На этот раз вы посмотрите знаменитую комедию Александра Сергеевича...
   - Пушкина, - подсказал Генка, и как всегда попал пальцем в небо.
   - Почему Пушкина? - удивился завуч. - Грибоедова... И называется  она - "Горе от ума"
   - Ой! Вот это да! Радость-то какая! - еле выговорила ошеломленная этим известием Майка Борисова.
   Я и мои друзья эту радость с ней решительно не разделили. Вот если бы в кино пойти, посмотреть про сошедших с ума роботов или, по крайней мере, про вампиров...
   - В связи с этим, - продолжал завуч, кинув благосклонный взгляд в сторону Майки, - выражаю надежду на то, что вы проявите себя с лучшей стороны, и не ударите в грязь лицом!
   - О чем это он? Какая грязь может быть в ТЕАТРЕ!!! - спросил меня изумленный Сережка.
   - Моя мама говорит, что свинья всегда грязи найдет, - сказал Лисицкий. - А ты, как яркий представитель семейства парнокопытных...
   Сережка помрачнел.
   - А ну-ка повтори насчет копытных.
   - Я могу повторить это сорок тысяч раз!
   - Это лишнее, - сказал Сережка и треснул его по голове, как по самому уязвимому Женькиному месту.
   Тот, глубоко потрясенный, помотал в недоумении головой и тоже в ответ треснул Серегу. На этот раз и Сережка оказался не менее потрясенным, чем Женька. Они еще несколько раз потрясали друг друга, при этом, не переставая, мотали головами.
   Их долго не могли разнять. Это удалость только нашему учителю физкультуры. Ох, и сильный же, наш Ганнибал Ильич... Гораздо сильнее нас!