Колодец времени. Глава 22

Глава 22. В которой Петровичу вытирают слезы.



Очередь к стойке регистратора двигалась медленно. Толик даже успел вздремнуть и пофилософствовать.

В очередях было своё очарование. Это был, как бы клуб по интересам. Ведь в одной очереди, как правило, стояли люди за одним и тем же продуктом, а значит, объединённые одной целью. Люди, случайно попавшие не в свою очередь, как правило быстро выбывали из неё, так как не могли найти общий язык и тему для разговора. Объединившись, даже субтильные студентки и очкарики, не говоря уже о прожжённых в очередях старушках, могли запросто дать отпор здоровенному нахалу, пытающемуся сэкономить время на стоянии и пролезть вперед, всем известным финтом.

Очередь сама, есть живой организм, с "головой" и "хвостом" и, как всякий организм, проживала все стадии жизни, от рождения, когда самые шустрые, словно сперматозоиды, бросались в атаку на прилавок и, расталкивая других локтями, первыми добирались до пункта назначения. Далее, очередь начинала развиваться в длину и ширину. Для этой стадии были характерны - бурный рост, брожение умов, конфликты внутреннего, духовного мира и внешнего, материального, грубого, которые делали очередь, либо единым могучим целым, либо разрушали ядом взаимной ненависти и где левая рука очереди, с криком:"Вас тут не стояло!..", - Легко могла сойтись в рукопашную со своей же правой рукой.

Эта стадия жизни заканчивалась приобретением некоей законченной формы с зачатками интеллекта. Появляются "голова" и "хвост". "Голова" полностью контролирует процесс и не даёт "хвосту" даже шанса завернуть голове шею.

Как отжившие чешуйки, как пёрышки во время линьки, как лишняя грязь от свиньи, отпадают не выдержавшие испытание стояние, людишки, но сама очередь, сверкая своей мощью и красотой, течёт неумолимо сквозь песок времени к прилавку судьбы.

И, наконец, наступает стадия умирания, когда с первыми робкими призывами:"Больше не занимать!.. - И ответными:"Больше двух в одни руки не давать!..", - Начинается предсмертная агония.

Очередь на регистрацию отмерла бы сама собой с последним пассажиром. Здесь не было криков борьбы, стой, да радуйся.

Радость Толика подходила к концу, впереди него у стойки маячила только одна фигура.

И тут, его словно что-то кольнуло в область ниже поясницы:

"Какого чёрта я здесь делаю?!. Сдалась мне эта Москва!.. Какое мне дело до того... придёт Горбачёв к власти или нет!.. Там я ничего не смогу ни сделать... ни изменить!.. В лучшем случае... упекут в психушку... Один раз уже пережил "Перестройку" и ещё смогу... с Божьей помощью... А... здесь?.. Родители!!! Живые!!! Я так мечтал... хоть одним глазком на них взглянуть!.. Хоть одним словом перемолвиться!.. Как же мне их не хватало!!! И тут такой шанс!.. А... я... бежать... Да... сдалась мне эта Москва!.. Плевать на неё!!! Почти девятьсот лет простояла и ещё десять раз по столько простоит..." - И Толик резко вышел из очереди и, не сказав никому на прощанье даже слова, двинулся к выходу, на ходу разрывая на мелкие кусочки билет.

И именно в этот момент, Петрович выронил из рук монтировку и, пока нагибался-поднимал, упустил Толика из вида.

Регистрация закончилась и пассажиры прошли на посадку.

Петрович попрыгал, но разглядеть в толпе отъезжающих к трапу самолёта спину в синей футболке, так и не смог. Он не смог бы этого сделать, подпрыгивая даже до потолка, ибо именно в этот момент, Толик садился в такси, решив не экономить на мелочах.

Когда лайнер вырулил на взлётно-посадочную полосу и медленно начал свой разгон, Петрович не моргая смотрел ему в след, размазывая монтировкой по лицу солёные мужские слёзы. Какая-то женщина обняла Петровича за плечо и долго махала вслед, скрывшемуся за облаками самолёту. Затем достала носовой платок, вытерла Петровичу слёзы и участливо поинтересовалась:

-Родственников провожали?..

Петрович тяжело вздохнул, взял у тётеньки ее носовой платок, высморкался и засунул себе в карман:

-Да... нет... Шпиона я упустил... Дядю Витю... - И побрёл на остановку общественного транспорта, вспомнив, что не закрыл колодец.

Петровичу повезло. Он сразу же сел на пятидесятый автобус, доехал до площади Ленина и пересел на трамвай номер семь, который дотащил его чуть ли не до самого колодца.

Дорога заняла не больше часа. Ну, может, полтора или в крайнем случае, два, два с половиной. У Петровича не было часов.

Колодец был открыт и у него защемило в груди от тоски. Он снова вернулся туда, откуда начал. Как та старуха, к разбитому корыту...

Петрович заглянул внутрь:"А...вдруг!.." - Но колодец был пуст. Большая серая жаба была невсчёт и доставать её Петрович не собирался. Кряхтя и постанывая, словно его попросили вспомнить третью цифру после запятой в числе Пи, где он и первые две не знал, Петрович водрузил крышку на место. Рабочий день на этом закончился.

-Завтра ревизию проведу...

Петрович постоял над колодцем, как над могильной плитой, вспоминая поминутно весь день: как пришёл, как открыл, как увидел, как достал, как шёл, как следил, как поехал, как упустил, вспомнил всё! Вспомнил, как нагло улыбаясь беззубой своей физиономией, этот "дядя Витя, шпион из Чебоксаров" ещё и издевался:

-Скажи ещё... что на парашюте свалился?.." - Нисколько не похоже передразнил Толика Петрович: Умник... какой!.. Если б на парашюте... то только с не... - И он поднял вверх указательный палец, показывая, откуда мог бы прибыть парашют.

Да, так и застыл в этой позе - с поднятым пальцем и разинутым ртом, в который запросто мог залететь средней величины дятел, словно памятник самому себе.

Прямо над головой, метрах в двух от земли, застряв в ветвях раскидистой ивы, болтался бесхозный, самый настоящий, парашют!


Глава 23.http://www.proza.ru/2016/12/20/688