Совершенное мгновение

Сядьте у окна, или лягте на землю так, чтобы снежинки, падающие с серого неба касались вашего лица и тая скатывались, будто слезы. Включите музыку. Инструментальную, медленную, такую, чтобы обязательно была скрипка, виолончель и фортепьяно. Я, обычно, включаю "Клинта Мэнселла". Например, песню из фильма «Фонтан». И долго-долго смотрю на снегопад, который из темноты выхватывает свет фонаря. Если во время этого вам не захочется умереть или заплакать –вы не человек.

Я делаю так каждую зиму. Мне хочется умереть, но я плачу. Не всегда, но несколько раз я ловил себя на этом. А еще я плачу, когда еду ночью в автобусах из одного города в другой, смотрю в окно и слушаю все ту же музыку. И плачу. Мне стыдно, но я ничего с собой сделать не могу, это сильнее меня. Эти звуки проникают куда-то намного более глубоко, чем все другие виды искусства, мне известные. Я никогда так не реагирую на картины, книги, фильмы, пьесы, что угодно. Только на музыку. Я хотел бы быть музыкантом, но внутренне я не настолько близок к миру и вселенной. Я, наоборот, оторван от него, и поэтому я рисую. Мне доступно только внешнее. То, что видно. Форма. Содержание доступно только музыке. Литература – разумное обобщение, но незримое. Кино – триумф формы. Но божественна только музыка. Особенно та, что без слов.

Мне повезло родиться в городе, где зима длиннее лета. Смотря на снегопад и слушая музыку я объединяю содержание и форму. Я накладываю это на себя и переживаю это внутри себя. Я объединяю музыку, изображение и литературу, оказываясь словно внутри кино, героем фильма. Только на меня никто не смотрит. Я один. И сейчас, здесь, в этой квартире, я тоже совсем один. Никого нет. Есть только я и мир.
У меня скверный характер, и я вечно всем недоволен, но мой дом мне нравится. Небольшая квартира-студия на третьем этаже старого дома возле привокзальной площади. Очень высокие потолки, какие-то сероватые обои, деревянный темный пол, постоянно холодный. Большое окно с деревянной рамой в той части комнаты, где лежит двуспальный матрас. У меня нет ни кровати, ни дивана, но есть двуспальный матрас. Второе окно, точнее даже не окно, а дверь на небольшой, где-то метр на метр, незастекленный балкон. Широкие подоконники, которые можно использовать как стол. В кухонной части, возле гарнитура, напротив балконной двери, деревянный стол из икеи, тоже не большой, темного дерева. За ним оптимально сидеть вдвоем, максимум втроем. Иначе – тесно. На столе стоит консервная банка под пепельницу, чашка с чаем. Такие же банки стоят по всей квартире. Возле матраса, на балконе, на подоконниках. Я очень много курю – мне все об этом говорят. Но я безумно люблю курить, и ничего не могу с собой поделать. Даже сейчас. Но нельзя смотреть на снегопад и не курить. Я выхожу на балкон. Его завалило снегом, сантиметров на пятнадцать. Я скидываю его и закуриваю. Фонари выхватывают снег, вокзал, и проспект, уводящий машины куда-то в город. Но машин не так много. Я надеваю капюшон. И сейчас, как никогда раньше, мне хочется плакать и спрыгнуть с этого балкона.

Сегодня весь день я пытался заснять этот снегопад так, чтобы было видно мою старую оконную раму, серые обои и сам снег. Чтобы было видно грусть. Фотографий получилось много, но все они пустые. На них виден снег. Видны обои. Но грусти на них не видно, и это вгоняет в еще большую грусть меня. И я еще больше завидую музыкантам. Уже как минимум мне они смогли передать ее, и каждый раз передают. А я не могу. Могу только передавать момент бракосочетания, или улыбки счастливого ребенка. Но всей полноты жизни – мне не дано, видимо. Не выходит.

Я докуриваю, бросаю сигарету в банку и захожу в комнату. Холодно. Чай немного остыл, но еще теплый.

Звонит телефон – это Катя. Она зовет меня гулять. Мне всегда неловко, когда инициатива идет от нее. Это словно ущемляет во мне все мужское. Катя говорит, что я дурак. В шутку, конечно. Она прелестная девочка. Умная. Милая. С характером. Она не понимает меня до конца, но принимает и не противится. Это прекрасно. Хотя я не вижу нашего совместного будущего. Не от того, что хочу от нее уйти, нет, она прекрасная. И не от того, что чувствую, будто она уйдет. Я просто его не вижу. Мы в равной степени обречены. Мне до сих пор одновременно непонятно, и с безумной очевидностью ясно, как и зачем мы сошлись.

Минувшим летом в городе проходила очередная выставка. В парке на натянутых между деревьев веревках фотографы вывешивали множество своих работ, а на чистой стороне снимка писали контакты для обратной связи. Люди, пришедшие на выставку, могли забрать любое фото. Глупость, конечно, но это возможность найти заказы и немного заработать. Я уже взрослый мальчик, и не прошу денег у родителей. Я фотографирую и, иногда, рисую на заказ портреты карандашом. Люди очень любят себя и готовы за это платить. Именно на этой выставке мы и познакомились с Катей. Мои фотографии, особенно пейзажные, не нравятся многим своим пессимизмом и серостью. Был безумно яркий, светлый и солнечный день. И мои черные кляксы, развешанные на веревочках, бросались в глаза. От остальной тусовки фотографов я держался отдаленно и стоял возле своих работ. На выставку пришло много людей, какие-то хипстеры, неформалы, мамаши с детьми, семейные пары. И Катя. На фоне всего цветастого великолепия, она, в черном платье  и с черными волосами смотрелась черной вороной среди белых. Она подошла к моим фотографиям, долго их рассматривала, ушла, смотрела другие, а я в это время провожал взглядом ее тоненькую фигуру. Она минут 15 походила по выставке, а потом вернулась ко мне, разжала прищепку и достала фотографию, на которой была лесополоса и снег. Нижнюю половину фото занимал только снег, верхнюю – стоящие в ряд сосны, за которыми виднелись невысокие заснеженные горы. Она перевернула фотографию, достала телефон и начала что-то в нем искать. Я почему-то подумал, что ищет в социальных сетях меня и решился подойти.

- Привет! – я улыбнулся, немножко криво. Она тоже.

- Привет.

- Нравится фотка?

- Да, очень.

- Я сделал ее в Абзаково, это Башкортостан. Там красиво. Там есть лес прям на горах, и с нее, с горы, сбегает небольшая горная речка. Над ней нависает скала, метров 70, может 100 в высоту, и вид с нее невыразимый. А у меня разрядился фотоаппарат, и я не смог заснять. Мне хотелось тут же умереть. Потому что нельзя это видеть, и не показать. Это преступление. Меня зовут Женя. – я протянул ей руку.

- Катя, очень приятно – она улыбалась. Красивые, тонкие черты лица, четко прорисованные скулы, карие большие глаза, тонкая шея, большая, для ее комплекции, грудь, тонкая талия. Она безумно красива.

- Мне нужна модель для съемок. Бесплатно. Есть интересная локация. Ты очень подходишь. Как ты на это смотришь?

- Какая локация?

- Здание заброшенных казарм гвардии.

Мы ждали нужной погоды две недели. И только когда по крышам забарабанили дожди, мы встретились. Катя – мрачное чудо. В ее гардеробе нет ничего, кроме черного. Стоит ли говорить, что она вышла прекрасно? Как и казармы. Безумное единение живого с неживым.

- Можно я тебя нарисую? – спросил я после съемок.
Она засмущалась. Но ей было приятно. Я видел это по розовым щечкам на бледном лице.

Она пришла ко мне в октябре. Я рисовал весь день. Когда пошел дождь и в комнате стало темно, работа пошла быстрее, черты лица стали получатся резче, глаза ярче, а я был счастлив от того, что в кой то веке рисовал красивого человека.

***

Когда снегопады проходят, небо, обычно, становится невероятно чистым, а солнце – ярким. Это тоже очень красиво. В этом есть умиротворение и покой. Трубы теплостанций пускают в небо клубы пара. Ударили морозы. Я надел куртку и вышел на балкон. Лицо мгновенно начало покалывать, а холодный воздух обжигал легкие и горло. Я докурил и вернулся. Ночью я пересматривал получившиеся снимки и не нашел среди них того, который бы описал тот спектр чувств, который я в него хотел заложить. Неплохие кадры, но все не то. Захотелось напиться. Сегодня влюбленные. Три тысячи рублей за несколько часов работы. Они совсем молодые – лет по восемнадцать. Я стараюсь не устанавливать фиксированные цены. Во мне есть что-то от коммуниста. Мне кажется, человек за услуги должен платить столько, сколько может. Они могли заплатить 3 тысячи.

Я подошел к зеркалу в ванной и окинул себя взглядом. Этим утром я себе не нравился. Я редко себе нравлюсь. Сегодня как раз тот день, когда я собой недоволен. Мне не понятно, от чего это зависит.  В этом есть что-то иррациональное. В мире слишком много некрасивых людей – с этим надо смириться. Красивый человек – это клад, сокровище. Особенно безумная красота на фоне чего-нибудь уродливого. Тогда они взаимно друг друга подчеркивают. Но люди не всегда способны это понять. Для них красота должна быть на красивом фоне. Хотя красота самодостаточна и проста. Белый фон. Черный фон. Получается замечательно, но все зависит от цвета глаз. Карие на черном. Голубые на белом.

Влюбленная пара была некрасивой и мерзко целовалась. Они оскорбляли мои эстетические чувства, но умиляли человеческие. Он подарил ей фотосессию на их годовщину. Разве это не мило? Они казались счастливыми. Но их счастье на снимках не казалось мне чем-то самостоятельным и всеобъемлющем. Это было не счастье, как чувство, а слово «счастье». Символ, образ, но не оно само.

Вечером я позвал Катю, обрабатывать фотки сегодня было выше моих сил. Из тех трех тысяч, что я получил, две мы пропили и проели в этот же день. Катя пила игристое вино, я купил виски. Мне жутко не нравился вкус, но я пил. Странное чувство, но со мной так происходит постоянно. Я испытываю необъяснимую потребность выпивать, но сам вкус алкоголя мне не нравится. Я пил, но не пьянел, а, скорее, засыпал. Катя же, напротив, несколько развеселилась. Меня угнетала наша изоляция. Она не была мне в тягость, но я постоянно думал, отчего оно так. В фильмах и книгах молодежь веселится большими компаниями. Устраивает бунты. Воюет с системой. Воюет не ради цели, а ради войны. А в моей душе нет войны. И в Катиной нет. Когда я размышлял об этом в последний раз, то подумал, что мы в полной мере дети воцарившейся стабильности. Ничего не было до нас, ничего не будет после. Никаких потрясений, никаких падений. Все будет так, как оно есть сейчас. Медленно, спокойно, под звуки скрипки. Снизу будет заснеженная степь, сверху ряд сосен, а за ними невысокие горы. Словно ехать по железной дороге, которая кольцом обвивает степь с тремя деревьями посередине. Поезд наматывает круги и лес со степью становится бесконечным во времени из-за его постоянного повторение. Так и здесь. Я ложусь, смотрю в белый потолок и медленно проваливаюсь в сон.

***

Я проснулся от играющей в квартире «Агаты Кристи». Катя сидела за столом спиной ко мне, копалась в ноуте, курила и тихонько подпевала. Я дождался припева и прохрипел с кровати:

- Давай вечером с тобой встретимся…

- Будем опиум курить-рить-рить – подпела Катя и развернулась ко мне, улыбаясь.
 
- На пары ты не пошла?

- Нет, не пошла. Там скучно.

- Из тебя выйдет дурной культуролог.

- Я никогда не хотела быть культурологом.

- Знаю-знаю.

- Тебе мама написала.

- Что пишет? – я приподнялся на локтях.

- К вам домой заходила медсестра. Ты давно не отмечался. Просят зайти.

- Как приеду – зайду. Больше ничего не говорила?

- Неа. Кофе?

- Давай. – я сел на матрасе и протянул ноги на холодный пол.

- Я вчера забыла спросить, как твое «совершенное мгновение».

- Никак. У меня нихрена не получается. Я не могу его найти.

- А как же я? – она рассмеялась.

- А ты… - я замялся.

- Ладно, я знаю. Не мучайся, - она затушила окурок в банке.

Катя училась на третьем курсе на культуролога. Училась нехотя, больше ради родителей. Она хотела  не поступать никуда вообще и уйти в свободное плавание. Правда она ничего не умела. Совсем. Университет был для нее и тягостным бременем и спасительным островком. Он давал ей повод жить на деньги родителей и хотя бы какое-то время не задумываться о работе. Однажды мы опять сидели у меня. Было много выпивки. Мы зачем-то пересмотрели «Фонтан» и я начал задавать ей абстрактные вопросы по-типу «что будет дальше?». Катя тогда задумалась и сказала:

- Я не знаю. Я закончу универ, и все рухнет. Жизнь соскользнет с колеи. Я, конечно, могу пойти в магистратуру, а потом в аспирантуру, но рано или поздно жизнь все равно соскользнет с накатанной и надо будет принимать какое-то решения, а я не хочу.  Думаешь, мне не понятно, что я абсолютно никчемная? Украшение. Возьми и поставь на полку. А я, может быть, и хочу быть украшением и стоять на полке. Стоишь себе и стоишь. И ни до кого тебе дела нет. Но так же не бывает. И тогда я думаю, что лучше и не рождаться вовсе, чем так. Разве нет?

- Да, - отвечал я.

- Можно организовать грустную историю с красивым концом и написать роман.
- Тебе никто не поверит, слишком все красиво.

- Я тоже себе не поверю. Честно говоря, я очень запуталась. Мне дали слишком много выбора – мне столько не нужно. Слишком много – это считай без выбора совсем. Ступор. А выберешь не то, и будешь жалеть. Проще не выбирать ничего. Но умные дядьки писали, что и это тоже выбор.

- Прописные истины.

- Ну тебя.

***

Иногда мне хотелось, чтобы за окном началась революция и гражданская война. Перед сном я представлял себе, как на фонарных столбах большевики вешают буржуев, а мы, как поэты-модернисты, погружаясь в декаданс, напивались бы каждый день и умирали за весь мир. Вокруг гремели бы выстрелы, а мы скидывали бы с балкона пачками листы, исписанные стихами о бессмысленности всего сущего. После этого Катя, с утомленным выражением лица бросалась бы на диван и подолгу задумчиво лежала, как на той известной картине. В черном платье. Словно носит траур по привычному миру. Но нас бы тоже повесили на фонарных столбах за контрреволюционную пропаганду. Или мы бы бежали в Европу и умерли в подвале Парижа от чахотки. Как Махно. Но на улице не было революции, не было расстрелов. Только снующие туда-сюда работяги, кассирши, водители такси, промоутеры. Они тоже согласились бы повесить нас на столбах. Но не за наш образ жизни или идеи. Просто чувствуется, что народ настолько застоялся, закостенел, что его просто необходимо размочить чужой кровью. Людям нужны казни. Я думаю, в наше время Гитлер легко пришел бы к власти. Еще легче, чем в 1933. С одним лозунгом: «Если я стану президентом, мы начнем казнить!». И его бы выбрали.

***

Катя пришла в черной рубашке и джинсах. Она сняла в прихожей пальто. На нем еще таяли снежинки. Я настраивал свет.

Она сняла джинсы и осталась в одной рубашке. По ее ногам волной пробежали мурашки от сквозняка, который гулял по квартире. Я специально открыл окно. Ее губы на холоде немного синели, а лицо становилось бледным. Это было красиво. Никто лучше нее не смотрелся в этой квартире. Я сделал несколько кадров. Она сняла рубашку. Я сделал еще. Она разделась совсем. Ее соски от холода затвердели.

Это были лучшие ее фотографии, которые кроме нас никто не увидел. А я гордился ими, как лучшей портретной съемкой. Это были красивые, мрачные фотографии с прекрасной обнаженной девушкой. Не пошлое ню. Это было, в первую очередь, красиво. Иногда я даже жалел, что не могу их выставить. Но и показать Катю в таком виде кому-то еще я тоже не мог. Внутри горячо разгоралось чувство, что она – это мое и только мое. Она не спорила. Да и не зачем было спорить. Что у нее, что у меня друзей особо не было, только приятели и знакомые.

Я много раз говорил ей найти подруг, а она мне – найти друзей. В конечном счете из этих попыток, к слову, не очень активных, ничего не вышло. С теми людьми я не мог говорить обо всем. Причем, не потому, что как-то смущался, боялся сказать или еще какая-нибудь глупая причина, нет. Просто мы говорили о разном. Сами жизни складывались по-разному, поэтому и красота для меня и для них – вещи разные. Слова принимали разное значение от того, что груз прожитого за ними не совпадал. Это не хорошо и не плохо – так бывает. Попытки прорвать изоляцию провалились, но ничего в этом страшного не было. От нее никто особо и не страдал. Я даже подозревал, что все мы изолированы в той или иной степени, и только делаем вид, что друг – друга понимаем. Конечно, стекло одинаково для всех. Вода одинакова для всех. Но грусть, радость, счастье, печаль – вещи совершенно разные. Моя печаль и твоя печаль – это разные жизни. Чтобы меня понять, тебе нужно прожить за меня мои двадцать три года, и только тогда мы заговорим на одном языке. Но зачем мне говорить с собой?

***

В конце декабря снегопады зарядили с новой силой и я пытался найти совершенное мгновение снова. Теперь уже не в квартире. А во вне. Мы с Катей обошли весь наш тихий провинциальный городок. Спустились к реке. Поднимались на крышу. Ждали ночи и пустынной центральной улицы. Я не пытался объяснить Кате, что мы ищем. Я был уверен, что как только я увижу – я сразу пойму. Я не увидел. В этот раз не вышло. Уже в сотый раз. Архив заполнился еще сотней снимков. Вечерами Катя, если она оставалась у меня, обрабатывала их – я ее научил. У нее неплохо получалось. Она радовалась, по-моему, искренне, что теперь хоть чему-то научилась. Я полагал, что она лукавила, но всегда отвечал, что в сущности это ничего не меняет.

***

Что такое «Совершенное мгновение»? Это один единственный кадр, за которым я бегаю уже несколько лет, и это не преувеличение. Совершенное мгновения, это вся жизнь, переданная в одном фото. Все чувства, противоречия, радости, печали, страдания, борьба – весь мир в одном фото. Не знаю, как именно эта идея родилась в моей голове, но она развилась в настоящую манию. Я даже начал писать какой-то псевдофилософский труд, посвященный этому мгновению, но быстро забросил. Я понял, что нужно не описать, а показать. Вместить в один кадр всю историю человечества, все книги, все учения, достижения, промахи, потери. В одном кадре, сделанным маленьким человеком из маленького города большой страны. Визуализация вагнеровской «жизни».

Я быстро понял, что постановочные фотографии никогда не смогут передать всего, что я хочу сказать. Кадр, как и сама жизнь, должен быт естественен. И если не случаен, то непринужден. Мне хотелось, чтобы он был именно зимним, потому что зима очищает. Но кто сказал, что жизнь чиста?

***

Новый год мы справили с родителями Кати. Точнее встретили вместе, а потом ушли ко мне и напились вдребезги. Ее родители меня любят. Я кажусь им интеллигентом, интеллектуалом, художником. Или они так говорят. Просто я рисовал портрет ее отца в качестве подарка на день рождение. Его это очень тронуло.
Катины родители считали, что мы готы. Из-за одежды. Это было их твердое убеждение. Доводы о том, что готы вымерли как вид несколько лет назад их никак не трогали. Мы особо и не боролись. Если им легче думать так – пусть. Нам разницы не было никакой.

***

После нового года я уехал на несколько недель домой, повидать своих родителей. Катя осталась на сессию дома. После новогодних фотосессий денег у меня было много. Их с лихвой хватило бы на 2-3 месяца разгульной жизни. В голову сразу лезли типично пацанские мысли о вагоне роз для матери, но я подарил ей электронную книгу.

Дома было невыносимо. Окружающие меня люди говорили не о том, смотрели не то, слушали не то, восхищались не тем. С каждым новым приездом тишина заполоняла дом все сильнее. Нам не о чем было говорить, и не о чем было молчать. Я их безумно люблю, но мы тоже прожили разные жизни. И я так и не смог понять, благодарен ли я им за появление на свет, или же я их за это проклинаю. Все, что я мог – это их нарисовать.

Одноклассники уже давно выстроили себе новую жизненную колею и уверенно шли по ней. Разрыв с ними был слишком велик, поэтому после нескольких встреч я понял, что даже пытаться восстанавливать общение нет никакого смысла. Мы разные люди. Ни мне, ни им это не нужно.  Ниточки, связывающие меня с прошлым, с домом, постепенно обрывались. Я понимал, что рано или поздно их не останется совсем. Самое грустное в этом было то, что последние ниточки – родители – оборвутся смертью, и этого не избежать.

***

Я вернулся в Город в январе. Родителям я сказал, что у меня много работы. На самом деле работы почти не было. Но так было проще. Город январским утром был пуст. Изредка мне попадались одиноко идущие куда-то прохожие. И им попадался одиноко идущий куда-то прохожий. Так мы и проплывали мимо друг друга, обоюдно окинув унылые лица взглядом, и даже на мгновение встретившись глазами. А потом исчезали в мелком снегу так, словно и не рождались никогда. Все вы существуете только в моей голове. Я существую только в своей голове. Весь мир – это я. Бред.
 
Счастлив ли я?

Моя квартира казалась мне уродливой и запустелой. Повсюду валялись консервные банки с окурками, пепел и грязное белье. На столе засохшая лужа кофе. На полу следы от ботинок. Катя готовилась к сессии. Сегодня она не придет. Я бросил сумку в пороге, разогрел чайник, открыл календарь. До ближайшего заказа было еще несколько дней.

Не знаю от чего, но на меня напала дикая усталость. Я набрал ванну, разделся, вставил наушники и лег в воду. Взгляд проскользил по убогому голубому кафелю и уперся в ноги. Я подумал, что люди очень уродливы. Особенно стопы. Я представлял, будто я герой книги «Глазами клоуна». Я тоже живу в квартире у вокзала. У меня есть ванна. Правда мне не довелось пережить войну. Только из новостей я знаю про чеченскую. И Катя не верит в Бога. Мне проще. Но иногда мне хочется усесться на ступеньки вокзала и корчить рожи проходящим мимо людям. Но это Россия – меня в момент уволокут в обезьянник, а оттуда в дурдом. Я опять забыл отметиться у врача.

***

С каждым годом ездить домой становилось все сложнее и сложнее, а переживать поездки потом тяжелее и, не знаю, более гадко, что ли. Я уверен, им тоже. Мне мысленно хотелось и их в этом обвинить. Вряд ли я один всему виной. Наверняка во всем виноват только я.

***

За январь я заработал тысяч сорок. В феврале было намечено несколько свадеб. Меня окружали счастливые люди. Счастлив ли я? Наверно, счастлив. По крайней мере, когда мы с Катей напивались, у меня не возникало мысли задавать такие вопросы. Я думаю, это что-то да значит.

«Совершенного мгновения» все не было. Ни снегопад, ни ураган, ни голубое небо, ни людная толпа, ни пустынная площадь. Все было слишком однозначно и прямо. И даже нарисовать «совершенное мгновение» я не мог, потому что был не в состоянии его описать. Я был уверен только в том, что должен его почувствовать. Все получает тот, кто умеет ждать. Я решил, что я не буду искать, а буду просто ждать, смиренно. Мне больше ничего не остается.

Умственные опыты ни к чему не привели. Да, совершенное мгновение – это сочетание несочитаемого, это соединенные воедино противоречия жизни – но это только слова, предмета нет.

Я начал ждать и ушел в работу.

***

Свадьбы, корпоративы, дни рождения – я был постоянным членом всех ритуальных человеческий действий. У красивых людей, у уродливых людей, у хороших и у плохих – ничего из этого не вносило ясности. Я терзался своим неумением и неспособностью достичь цели, Катя страдала от бесцелия. Она пряталась у меня в квартире, много спала, ничего не делала. Но они никогда не оставалась дольше, чем на несколько дней подряд. Она магическим образом чувствовала мою потребность в одиночестве и предоставляла мне возможность быть одному.

Начался март. Снег таял и внутри меня тоже словно что-то подтачивалось. Жизнь оголяла свое несовершенство. Белое сменялось даже не черным, а грязно коричневым, мерзкой мешаниной. Солнце начало греть и потеряло свою прелесть. Из символа чего-то светлого оно стало раздражителем. Хотелось запереться дома и не выходить.
Мы съездили с Катей на несколько дней в Москву. Катя хотела переезжать туда после 4 курса. Теперь передумала. Из Москвы мы выехали на сапсане в Питер. Он ей понравился больше, но апрель – не самое лучше время не только для путешествий, а вообще. Дрянное время. Мне даже сложно подобрать музыку под это время года. Вязкое, тянучее, жидкое. Мы решили остаться в нашем городе еще на несколько лет. Когда Катя произносила «мы» или «нас» больше всего я боялся слияния в единое целое. Мне нравилось оставаться двумя отдельными единицами, или нулями. Примером без решения. А + Б = пустота. Нельзя в эту графу вписывать ничего. Незачем плодить новые сущности. 

Я недавно встретил свою одногруппницу. Она забеременела. По-человечески это трогательно, эстетически – это уродство. Так и с решением примеров где вместо переменных стоят человеческие имена. Это по-человечески мило, но эстетически уродливо.

***

В апреле снег растаял совсем, но, к счастью, начался сезон дождей. Я возвращался со съемок пешком, моросил мелкий дождь. Дома потемнели от влаги. Солнца не было видно из-за туч. Поднялся ветер. Это не сравнится с зимой, но сойдет за аналог. Как крокодил для героинщика, или безалкогольное пиво.

Я шел мимо высоток, было часов восемь. Люди вернулись с работы домой, на улицах было пусто. Где-то неподалеку зазвучали сирены, потом умолкли. Раздавались какие-то крики. Я пошел на звук. Через несколько домов от меня, у девятиэтажного дома стопилось несколько машин полиции и скорой помощи. На крыше стоял человек. Мужчина. Он не был похож на подростка, но мне сложно было разглядеть его возраст. Люди у подъезда беспорядочно сновали из стороны в сторону. В маленьком городе с психологической службой все сложно. Они не знают, что делать, у них паника. У мужчины наверху, наверно, тоже. Показушничает. Я полез за камерой, и в тот самый момент раздался глухой хлопок, вскрики и мат полицейских. Звук был такой, словно упал мешок персиков. Жидкий шлепок. Я дернулся и моментально подумал, что не успел заснять. Не успел заснять, как человек лишил себя жизни. Я хотел подойти по ближе, но менты отогнали меня, громко матерясь. Я не успел сделать кадр, который вряд ли когда нибудь представится возможность повторить. Идиот. Я ненавидел себя.
Вечером в новостях написали, что мужчине было 42 года. По версии следствия, он покончил с жизнью из-за семейных и рабочих проблем. Он не стал тем, кем хотел стать, подумал я.

Я не так часто видел смерть. Я хоронил пробабушку и дядю. Она умерла от старости, дома, в своей постели. Он – от болезни. Но это разные смерти. Волевые и неволевые. В меня вселялось странное чувство, будто бы я нащупал нечто такое, что очень давно искал. Я был в лихорадочном возбуждении.

***

Мозайка начинала складываться. Ну конечно. Жизнь и Смерть. Я ругал себя за то, что раньше не смог додуматься до главного контраста существования – соседство жизни и смерти. Нет ничего более противоположного и близкого одновременно.
Я лег в ванну и долго смотрел на распаренные вены на руках, представляя, как из них в воду вытекает кровь. Нет. Бред. Бред собачий. Не то. Наиграно и фальшиво. Однотонно. Необъективно. Нужно что-то между. Желание и страх. Тяга и сожаление. Между. На грани. Ни одно, ни другое, но и то, и то. Я был счастлив от того, что вышел на след. Я чувствовал, что очень и очень близок.

***

Мы с Катей атаковали крыши. Через день мы поднимались на самые разные высотки, если была возможность туда попасть. Мы облазили весь город. Я покупал Кате бутылку вина. Она пила, а я в это время бегал по крыше, пытаясь собрать картинку до конца. Но сложилась она только в июне. Когда идею с крышами мы уже оставили, а я вновь впал в апатию, чувствуя, что упустил такой шанс. Понимая, что даже для меня тот человек умер зря, хотя в тот момент мне казалось, что его прыжок с крыши был подарком судьбы.

Я вышел курить на балкон рано утром. Часов в восемь. Было еще не так жарко, но солнце уже ощутимо грело. Под окнами гуляли люди. Несколько мам с колясками. Цвели клумбы. Зеленели деревья. Я сбегал захотел сделать кадр и побежал за фотоаппаратом, но он выпал у меня из рук и рухнул вниз, разбившись об асфальт.

Я быстро оделся и сбежал вниз. Взять его никто не успел, но объектив  и экран был разбит. Я проклял себя, лето, солнце, проклятых мамаш с детьми и поднялся в квартиру неся на руках погибшего друга. Я достал флешку и подумал, что ладно хоть сохранились фотографии – вчера была свадьба, я должен был сделать снимки. Так себе утешение. Объектив придется покупать, аппарат сдавать в ремонт. Это, конечно, было отвратительно и словами не передать моей досады. Я достал флешку и вставил в ноут. На последнем снимке мой умирающий друг заснял сам момент падения. Размытые цветы, деревья, люди, преломлённый солнечный свет. Тожество жизни и скорая смерть, хоть и аппарата. И в этот самый момент картинка сложилась от начала и до конца.

Я дрожащими руками взял телефон и написал смс: «я нашел совершенное мгновение».