Пираты Лоннфорна. Глава 1

                -1-

Непринуждённое очень-очень долгое парение. Без ориентиров. Вверх ли, вниз ли? Бесконечное  лёгкое движение в абсолютно-синем пространстве. Повелительно-синем. Императорски-синем. Нет, это парение не птицы. Не телесного существа. Нет тела. Что-то исключительно лёгкое и неосязаемое в глубине синего зрачка. Ни мыслей, ни воспоминаний. Только растворение в вездесуще-синем, нежно-сапфировом, спокойно-индиговом. Протекание через него в него ещё глубже, куда-то в ультралазуритовую бездну. Застывание в ней. Прекращение всякого движения. И полное тождество с ней.

 И потом снова лёгкое свободное парение. Среди тонких едва уловимых белых нитей вплывающих откуда-то со стороны и не спеша сплетающихся в размытые дымчатые узоры, в рассеянные прозрачные вуали, постепенно уплотняющихся, округляющихся, узурпирующих исключительно синее, растущих, трансформирующихся, петляющих, наслаивающихся, расходящихся и вновь сходящихся, перемежающихся и перетекающих как расплавленное серебро. И вырисовывающих тонким синим стилом причудливое существо похожее на то, из древнего бестиария. Три крыла, семь лап, два хвоста. Голова вытянутая, чуть приплюснутая сверху и снизу, семь или восемь рогов. Она постепенно, очень медленно отделяется от туловища и парит самостоятельно, оголяясь, сбрасывая с себя плоть. И вот левитирует один череп, ещё более уродливый, чем облачённый покровами.

И вот синие невидимые волны вымывают из него молочно-белые переплетения, оставляя лишь пепельные завитки и туманные блики, которые незаметно и плавно исчезают неведомо куда. Туловище становится сплошным плотным овалом, который всё растёт, как гигантский ведьмовской гриб. И вот в нём появляются трещины и прорехи. Сначала небольшие, затем всё больше и больше. И остаётся лишь ажурная решётка. Но и её поглощает синева. Откуда-то приходит боль и жажда, тяжесть и смутные ощущения размытой формы. Наконец всё начинает очерчиваться в гадкое ощущение неповоротливости и бессилия, каменной скованности и тошноты. Постепенно начинает проясняться положение отдельных частей: руки за спиной – связаны; ноги точит боль – не пошевелить; нос перебит – дышать тяжело; язык – кусок горячего песчанника, заткнутого в рот; тело – неподвижная дубовая колода.

Он попытался облизать губы – наждак прошёлся по наждаку: высохшая морская соль и песок. Нижняя половина тела будто в другом мире, будто кем-то искусственно пришита к нему, как кусок плюша. А может её вовсе нет? Надо приложить усилие и пошевелить ногой. Будто привязанные тряпками к рёбрам деревянные протезы. Камень сцепленных рук упирается в копчик. Ноющая боль, копошась словно трупные черви, расползается во все стороны. Лучше смотреть в небо. В его величественную и апатичную тишину.

Всё правильно. Силы были слишком неравные. Шестеро против одного. «Единорог» не устоял. Они появились неожиданно из-за мыса Андромеды, вынырнули из предрассветной дымки, как черти из омута. И как они только пронюхали? Отступать было бесполезно – «Единорога» при повороте просто расстреляли бы и превратили в кучу щепок. Поэтому он ринулся в лобовую. Это было одно из лучших... нет, это было лучшее сражение. Один против шестерых. Из семи кораблей осталось три. Два были потоплены меткими и блестящими выстрелами. Третий был взят на абордаж уже давшим сильную течь «Единорогом». Несколько бочек пороха были взорваны на вражеском судне, и рукопашная завершалась на тонущем корабле.

 Дейм помнил, что насмерть поразил около дюжины. Затем огненно-адская боль в правой ноге. Его выбросило за борт. Багряно-зелёная дважды солёная пучина сомкнулась над ним. Он всплыл. Шквал пены, щепы, порохового дыма и фрагментов человеческих тел хлестанул в лицо и снова вогнал, словно гвоздь в сало, в глубину. Он даже не успел вдохнуть. С трудом вынырнул – безжизненные ноги тянули ко дну. Огляделся и...  Что-то обрушилось на голову, вдавливая в бесконечно чёрное и вязкое, словно в смолу преисподней.  Тьма сдавливала горло, грудь, ломала рёбра, отрывала ноги и сминала в бесформенный беспомощный комок. Потом чёрные шторы распахнулись и сапфирно-синее, акмэ-синее поглотило и оставило в своей обители.

27 градусов 33 минуты ю.ш. и 11 градусов 11 минут з.д. Два острова на расстоянии одиннадцати миль друг от друга. Древний подземный толчок рассёк единый базальтовый пласт, поднявшийся из океана, на две части, которые, если их соединить по вертикали, были похожи на человеческую руку. Девкалион и Пирра. Так он назвал их. Она не возражала. Команда тоже.

Был великолепный яркий солнечный день. На небе ни одного облака. Но ветер упругий, напористый, задорный и в то же время равномерный, не раздражающий, приятный. Освежающий. И, главное, попутный. И для парусов – словно поцелуи между лопаток. «Единорог» не шёл – он парил над волнами, расслабившись, как полусонная чайка. Его вздутые атласно-бедые паруса вырисовывались на темно-синем фоне моря и страстно-голубом фоне неба округлыми возбуждающими формами и были похожи на груди цейлонских апсар.
 
Дейм не знал куда он направлял свой корабль. Он шёл туда, куда дул ветер. Ветер для него был всегда попутным. Он передвигался по океанам как «Летучий Голландец» с тех пор как разорвал связи со своими напарниками по пиратскому ремеслу. Джек Чёрный Зуб и Пит-Акула явно расходились с ним во взглядах на природу свободы и анархии. Они были обыкновенные ублюдки: убийцы-мясники, бандюки, работорговцы и вымогатели. Дейм если и грабил, то только награбленное, например, испанские галеоны, загруженные под завязку золотом и серебром, высосанным из Америки вампирическими конкистадорскими гло;тками. Если и убивал, то так, как лев убивает антилопу – чтобы не умереть с голоду, а не чтобы наслаждаться властью.

 Дейм наслаждался только свободой: открытый океан, когда на тысячи миль вокруг ни одного острова; ветер, ерошащий волосы и оставляющий на губах солоноватые и пряные поцелуи; играющие вокруг корабля дельфины; фонтаны китов; закаты, расписывающие небо в такие картины, что любой живописец позеленел бы от зависти. Вот просто быть среди этого простора, между бездонностью моря и сверхвысотой небес. Дышать этим синим воздухом, впитавшим бескрайнюю лазурь неба и неохватную синь моря; созерцать дикую простоту этой сапфирной пустыни и ни о чём не думать, кроме того, что счастлив и радостен. И ещё ощущать её руку. целовать её губы, прижиматься к её лону. Что ещё нужно в этой краткой жизни на земле, в этом непостоянном мире, в этом забытом Богом уголке космоса?

Дейм и Экклизия не разлучались никогда с тех пор как увидели друг друга. Вот уже три года. В любом бою они стояли плечом к плечу или спина к спине. И никогда не думали о смерти. Для них достаточно было думать друг о друге. Этих мыслей хватило бы на несколько вечностей.

В этот день, яркий, солнечный, погожий день они и открыли эти два острова, эти два изумруда, подаренные им Посейдоном к третей годовщине их встречи.