Солнечное затмение. Продолжение

                начало здесь:
                http://www.proza.ru/2016/12/16/2261
               
    Сначала необходимо было определиться с Аркашей, потом освоить узбекский язык, потому что работа требовала  поиска интересных сюжетов, встреч, интервью, написания статей, поездок в командировки.
         Год выдался очень напряжённым,  и всё же пролетел, словно комета, оставив шлейф впечатлений. Аркашу в ясли я так и не отдала: за ним в качестве бабушки взялась присматривать Фатима Джамаловна, мама Юлдуз, и её младшие дети, потому что я осталась жить с ними. Таким образом, Аркаша ничего не потерял во внимании, напротив, приобрёл. Он рос очень понятливым малышом, рано заговорил,  причём, одинаково хорошо и на русском, и на узбекском. Юлдуз всегда называл только по имени, Гульнару – тётей Гулей, и Улукбека – дядей. Моя подруга вскоре вышла замуж и перебралась к мужу. Поработать по специальности она успела совсем недолго: у неё родились близнецы, и вся беременность проходила проблемно. Свекровь обожала и Юлдуз, и внуков, помогая жене сына  ухаживать за малышами.
            Моя личная жизнь, к сожалению, не складывалась так же удачно, хотя я понимала, что выйти замуж было бы самым правильным в моём положении вынужденной квартирантки. Однако  претенденты на звание жениха совершенно не будили во мне каких-либо желаний изменить жизнь, а строить отношения без любви я не могла. Мне нравилось чувствовать себя своей в этой дружной семье. Я полюбила их, как родных, быстро изучила особенности многих узбекских традиций, в том числе и взаимоотношений между мужчиной и женщиной, поэтому вела себя осмотрительно - скромно, крайне сдержанно, стараясь избежать ложных слухов и возможных неприятностей.
         Может быть, со временем я и откликнулась бы на чьи-то  упорные ухаживания, но через год после моего приезда в Ташкент началась война в Афганистане, и для любви времени  у меня совсем не осталось…
         Я ездила в командировки на Кушку, встречалась с ранеными, вышедшими в запас офицерами, с солдатами - и сердце моё разрывалось от жалости к совсем ещё юным ребятам, поседевшим, потерявшим покой. А сколько их оставило на горячих песках чужой земли свои жизни…
         В тот период я очень подружилась с Гульнарой. Она оказалась чутким и очень надёжным человеком. Работа не очерствила ей душу, наоборот.  С начала войны в госпиталь стали поступать  тяжелораненые, и день ото  дня их становилось всё больше. Милосердие Гульнары  к раненым бойцам было особенным: одного она поддерживала  разговором, другому приносила интересную книгу, чтобы отвлечь от горьких дум, третьему помогала написать письмо, четвёртому незаметно дарила какой-нибудь талисман «на счастье». Рядом с ней всё словно озарялось светом доброты и понимания. И рука у неё была умелая, лёгкая: уколы  и капельницы она делала на уровне мастерства, словно видела сосуды сквозь кожу, - и никакой болезненности, никаких синяков после. Все пациенты дружно звали её сестричкой или Гуленькой.
        Врачи и медсёстры работали круглые сутки. Гульнара приходила домой совершенно обессиленная, но всё равно семья собиралась вокруг неё и слушала новости. Все мечтали о прекращении боевых действий, но война продолжалась.         
        В  феврале, когда моему сыну исполнилось три года, как раз в  день его рождения произошло полное солнечное затмение. Это случилось утром, но в доме уже никто не спал. После завтрака, провожая Гулю на работу, Фатима Джамаловна прошептала вполголоса:
- Ой, необычное это явление в природе, дочка, будь осторожной и внимательной.
- Не волнуйся, Она*, всё будет хорошо,- ответила Гульнара.
           Я услышала их разговор и сразу подумала о своей майской любви. "Солнечное затмение – это счастье", - прошептала я, прижимая к себе сына: маленький Аркаша  удивительным образом походил на своего отца, и я обожала его.  Забыть Савелия было невозможно…
       Вечером выяснилось, что в госпиталь привезли новую группу раненых, больше обычного. Среди бойцов два офицера. Одного определили в ожоговое отделение,  другого – в травматологию - у него  было ранение  ноги.
        Перед сном Гуля присела на мою кровать и прошептала:
- Надя, сегодня я поняла, почему у тебя нет интереса к поклонникам.
- Почему сегодня? – удивилась я.
- Потому что влюбилась, - испуганно ответила Гуля, - с первого взгляда.
- В кого? – заинтересовалась я ещё больше.
- В раненого офицера. Его зовут Шавкат. Он необыкновенный.
- Чем же?
- Не знаю, но он умеет быть настоящим другом. После операции, когда пришёл в себя, первым делом стал расспрашивать не о себе, а о солдатах, что были с ним, и о майоре Шелестове, которого поместили в ожоговое.
- Надёжный друг - это хорошее качество, а что они?
- По-разному, но очень тяжёлых в этот раз, к счастью, нет. Я Шавкату пообещала навестить Шелестова завтра. Хочешь пойти со мной? Я проведу. Аркашу возьмём с собой, потому что мама утром собиралась навестить Юлдуз.
      Я согласилась, так мы и сделали.
      В госпитале первым делом Гуля повела меня к своему возлюбленному. Шавкат лежал возле окна, и всю его кровать заливало яркое утреннее солнце.  Я присела на стул рядом и стала расспрашивать. К разговору подключились другие бойцы. Чтобы не мешать нашей беседе, Гуля  взяла Аркашу и вышла из палаты.
         Когда она вернулась, интервью было окончено. Я попрощалась с ранеными, и мы с сыном направились домой. Гуля провожала нас. Когда Аркаша побежал к воротам, она сказала:
- Знаешь, Надя, в ожоговом интересный случай произошёл. Пока я с дежурной медсестрой разговаривала, Аркаша пошёл по коридору и забрёл как раз в ту палату, где лежал Шелестов. Я оглянулась – малыша нет, пошла искать. В первую заглядываю – нет, во вторую – опять нет. А потом  слышу из третьей его голосок. Захожу, а он стоит возле кровати Шелестова, разглядывает его и говорит:
- Тебе очень больно, да?
       Я остановилась и стала наблюдать. А у Шелестова верхняя часть головы вся забинтована, только нос и рот  без бинтов. Он помолчал немного, видно удивился, откуда вдруг ребёнок в палате, потом улыбнулся и отвечает:
- Ничего, друг, бывает и хуже.
- А ты меня видишь? – спрашивает Аркаша.
- Пока нет, но я чувствую, ты настоящий мужчина, раз ты здесь, - отвечает Шелестов, - и как тебя зовут?
         Аркаша назвал себя и продолжил:
- А ты был на войне?
- Да, брат, воевал…
- А у меня папка тоже воюет, - говорит Аркаша.
- Война – это по мужской части, – вздохнул Шелестов.
- А когда тебя разбинтуют, ты будешь видеть? – спрашивает Аркаша.
- Конечно, буду, я же офицер, должен быть зрячим.
- И ты потом опять поедешь на войну?
- Пожалуй, да.
- Скажи тогда моему папе, чтобы он быстрей возвращался к нам.
- Хорошо, передам, если встречу. А как его зовут?
- Савелий.
- Так он – мой тёзка,- говорит Шелестов, - уж точно не забуду.
Потом помолчал немного и спрашивает:
 - А ты здесь с кем, Аркаша?
- С тётей Гулей, потому что бабушка поехала к Юлдуз.
- Жаль, - почему-то сказал Шелестов и замолчал.
      Тут я подошла и передала ему привет от Шавката.
      Он очень обрадовался и потом сказал:
- Какой у вас хороший малыш.
      Я ответила, что мы Аркашу тоже все любим и пригласила Савелия с Шавкатом к нам в гости, когда они поправятся. Мы уже  практически ушли, и тут Аркаша вернулся, тронул его руку и уточнил:
- Ты точно придёшь к нам в гости?
- Как не придти к такому отличному парню? Приду, если жив буду. Обещаю, - улыбнулся  Шелестов.
- Любопытно было бы посмотреть на этого офицера, - сказала я.- Надо было сходить с вами.
- Не переживай: сейчас ты его точно бы не рассмотрела,- успокоила меня Гуля, – успеешь.
        Но зимой с Шелестовым я так и не встретилась, и весной - тоже. В госпиталь привезли новых раненых, Гульнару на время перевели в другое отделение, меня отправили в очередную командировку, потом ещё в одну. Позже выяснилось, что Гулиного возлюбленного и его друга подлечили и опять отправили на фронт. Шавкат писал Гуле письма, и по всему было видно, что их переписка – начало серьёзных отношений. Я же чувствовала сожаление, и даже некоторую досаду на себя, словно упустила что-то важное. Понимая, что совпадение имени ещё ни о чём не говорит, я не хотела признаться даже себе, что продолжаю надеяться на чудо. Заглушая неприятное чувство потери, я писала статьи, убеждая себя, что нужно работать, или проводила время с сыном.
         Свой двадцать пятый день рождения я отмечала с неожиданным размахом в выходной день. Фатима Джамаловна  посадила меня лепить манты, сама готовила восточные сладости: пахлаву, чак-чак. Мужчины посреди двора варили плов, младшие дети мыли овощи для салата, все дружно накрывали  столы. В моей родной семье  никогда не было так многолюдно, поэтому меня немного смущало всеобщее внимание, но в пожеланиях звучало столько искренности, что я сначала растрогалась до слёз, а потом развеселилась. Стол был полон вкусностей и фруктов. В это время года в Узбекистане уже обычное жаркое лето.
         Июнь и июль пролетели незаметно. В начале августа все мои знакомые  и домочадцы были озабочены поиском цветных стёкол, через которые можно было бы смотреть на солнце, потому что десятого числа опять ожидалось затмение, но  какое-то редкое, кольцеобразное. Дети расхаживали по двору в ожидании вечера и указанного часа. Я сочиняла статью, сидя на веранде, в тени старой чинары, и тут наш Джек, любимец всей семьи, бросился к забору и залаял.   
         Гуля выглянула во двор, подозвала Джека и направилась к калитке. Я заметила, как внезапно её лицо озарилось радостью: с улицы вошёл Шавкат. Они остановились в начале дорожки, и было видно, насколько оба счастливы от этой встречи.
         Пока они разговаривали, не желая быть третьей лишней, я тихонько встала и незаметно прошла в дом, чтобы согреть чайник и подготовить угощение, тем самым продлив радостные мгновения  для подруги. Их разговор я не слышала, но видела в окно, как на дорожку выбежал Аркаша и остановился, разглядывая гостя. Шавкат оглянулся на него, замер на полуслове, потом вновь обратился к Гуле и стал о чём-то расспрашивать её. По движению его головы и взглядам я поняла, что речь идет о моём сыне и подумала, что Аркаша, видимо,  сказал что-то неуместное. Я поставила на стол пиалу, которую держала в руках, и вышла во двор.
         Увидев меня, Шавкат радостно улыбнулся и приветливо помахал  рукой:
- Так вот чей этот славный мальчуган, -  воскликнул он, – бывают же чудеса в жизни!
- Чудеса бывают, - кивнула я, обнимая Аркашу. - Вот ваше появление, к примеру, чем не чудо, правда, Гуля?
- Ещё какое чудо! – рассмеялась Гульнара.
- Я  о другом, - решил уточнить Шавкат, - ваш сын так похож на моего друга, что для чужих людей это просто поразительно. Да вы сейчас сами убедитесь. Он зашёл в магазин за гостинцем, сейчас будет. Узнал, куда я собрался, и сказал, что составит мне компанию, потому что обещал племяннику медсестры заглянуть к нему в гости. Я никак не ожидал, что племянник Гули – ваш сын.
        И тут я почувствовала, что земля уходит из-под моих ног, потому что в проёме калитки появился Савелий. Он был так же прекрасен, как четыре с половиной года назад: военная форма ещё больше подчёркивала его стройность и великолепный рост. 
        Савелий тоже замер от неожиданности, перевёл взгляд с меня на Аркашу, потом  опять – на меня и мгновенно оказался рядом. Его руки поддержали меня вовремя, потому что впервые в жизни я ощутила себя слабой женщиной.
        И вдруг на улице стало быстро темнеть, освещение казалось каким-то странным, играющие на площадке двора дети подняли невероятный шум и визг:
- Затмение, - кричали они, - солнечное затмение! 
         Гуля и Шавкат, переглянувшись, видимо, догадались о чём-то и поспешили оставить нас.
          Все вокруг засуетились, бросились за подготовленными стёклышками, только Савелий не сводил с меня глаз, как, впрочем, и я.
- Я же обещал тебе, что в августе выбью отпуск, приеду,  и мы поженимся, - сказал он тихо, - а ты не поверила…
- Поверила и дождалась, -  ответила я, привлекая к себе сына, - смотри, Аркаша, это - твой папа.
- Ура! – радостно воскликнул Аркаша. - Он приехал!
      Савелий подхватил его на руки и прижал к себе. Мы так и стояли втроём, обнявшись, слушая гулкие удары собственных сердец, и мне казалось, что солнечное затмение таинственным образом имеет самое прямое отношение ко всему, что случилось. Да нет же, я знала точно: это чудесное кольцо высоко в небе теперь уже  на всю жизнь останется  нашим оберегом.
                *Она - обращение к матери
                (в переводе - мама, мамочка)
                Наталья Коноваленко