Экстрим-новелла. Дверь

                Явление это называется неотенией...
                Wild world.
               
                I
 Васька Луков, тридцатидевятилетний мальчик, отдавшийся на поругание ИП Прякину (не Ивану Петровичу, а индивидуальному предпринимателю, если вы до сих пор не в курсе), упорно и настойчиво строил в своей двушке на пятом  этаже входные двери совершенно уникальной конструкции.
    - Упорно, как в уборной!- весело блестя жёлтками глаз, словно и их вместе с зубами прокурил,  кочегарил себя склонный к хамскому  юмору Василий.- И все  к хренам  помрём в борьбе за это!
     Супердвери он строил, Вася.
  А если блюсти девственную чистоту  терминологии, из ажурных кружев которой  испокон веков соткана наша дивная жизнь, - то не строил, а возводил. Даже, можно сказать,  воздвигал.
     Термины — движетель эпохи! Они её творят, как функции орган.
   И не надо этой лапши на наши доверчивые уши: «Сколько ни  повторяй  «халва» -  от этого, мол и де,  слаще не станет».
    Станет только так!
    А не станет - заставим!
    Да так,  что будет  аж приторно сладко...
  Убедить людей можно во всём. И в этот состоит суть всякого государства, о которой оно признаётся даже себе, лишь лукаво спрятав голову под подушку: докажи рабу, что он свободен.
  Запишите для цитат: «Жить – значит сочинять мобилизующие термины! И учить  широкие массы верить в их прекрасную чушь...» 
  Чтобы не быть голословным, сошлюсь на моего соседа Вову.
  Лучшего соседа, кстати, всегда зовут Вова. Не путать с  Владимиром: Вова — божий одуванчик, а Владимир может даже  в  НКВД работать.
   Так вот бедный Володя мало-мало крышу себе не сорвал, пытаясь в начале перестройки охватить светлым умом своим новый термин многопартийность.  Просто  чуть не  переклинило мужика.
  - Я понимаю,- испуганно, как человек, из-под которого ударом  государственного сапога вышибли табуретку,  шептал он мне,- само слово, конечно,  хорошее. Но партия-то будет  всё-таки -  одна?
    Вова  был так перенапряжён и оглядист, что мне стало его жалко.
   - Конечно! - успокоил я  любимого соседа.- Партий будет  очень много: десятки и даже сотни. Их будет, Вова, как собак нерезаных! Но на самом деле партия будет,  разумеется, одна! Потому что не может всякая слабо организованная шелупонь  говорить о себе:  я -  ум, честь и совесть вашей эпохи. Чувствуешь тонкость момента?
   - А то! - благодарно прошептал в ответ Вова - и глаза его, по-коровьи прекрасные, наполнились слезами общеполитической радости.
   - То есть, пожалуйста,  успокойся, - подытожил я как можно более уверенным голосом наш драматический диалог.  -  Многопартийность, Володя, – это когда партия одна, но с разными названиями. В этом уже тысячи лет состоит суть всякой политической новизны...
    Однако  вернёмся к  стяжателю и кровопийце  ИП Прякину.
    Трудясь над возведением  Двери и постоянно шмыгая ничтожным по размеру носиком, - здоровье самоистребительным поведением Василий, не жалеющий в работе усилий, к сожалению, уже  основательно себе подорвал, - весело-нервно говорит Луков супруге,  без особой  злости, а как бы  лишь по инерции обзывая  своего гнусного работодателя всякими матерными словами:
   - Я, Туся, этой мелкобуржуазной суке, этому штопаному презервативу докажу, что умнее его в сто раз. Понял-нет? Поэтому моя Дверюга,- давайте с большой буквы, поскольку строительство Двери постепенно станет целью оставшейся жизни крупнопанельного обитателя,-  будет по сравнению со сраными  дверями  этой эксплуататорской твари...
   - Докажи, я горю, Вася, этому пи...ору! - не сдерживая чувств, перебивала супруга, громоздясь во весь свой дивный рост у возводимой Двери, подавая мужу инструменты и с любовью убирая за ним многочисленные  сигаретные окурки без фильтра.- Спокойно. Без фанатизма. По полной, я горю, программе докажи ему, я горю.
      Курил Вася жутко: пять пачек «Примы» за два дня. И, в отличие от Вовы, который даже в страшном сне не представлял, как можно голосовать за какую-то партию, кроме КПСС, был значительно более продвинутым. Его уже коснулась ржа ДВП (абревиатура от словосочетания Духовное Возрождение Публики, как называл нашу эпоху один из Тусиных мужей, музыкант и поэт). Несмотря на почти врождённую советскость, Вася  дерзко говорил, что готов голосовать только за ту партию, которая не будет бороться с курением...
      Да, Васину жену звали Туся.
      Она была красивая  до неприличия.
  Есть-есть женщины в русских селеньях! И в муниципальных образованиях городского типа, слава Богу,  тоже не перевелись. 
    Синие глаза, навевающие грёзы.
    Какие ещё «голубые»? Синие! Как море Арафуртское.
    Лагуна.
    Эстуарий. 
     Клиф. 
     Кекур.
     Литораль.
     Какие слова:   они  для песен-стихов и для вечного счастья!
     Аквамарин!
     Цунами страсти!
     Не вырваться из глаз тех власти!
     А над озёрами  страстей -
     Нервюры  Тусиных бровей...
   К тому же они огромны, как у многоудойной коровы (я знаю, что повторяюсь, но коровьи глаза — моя слабость). Помните песню «Эти глаза напротив»? Надо помнить: поэты ничего не говорят случайно.
    Так вот Туся любила быть всегда напротив всякого мужчины,- Вася не исключение, но не более того, - чтобы её видели всю-всю.
  Изначально ярко-розовые, созданные природой для поцелуев и лепета над детской коляской,  губы.  Совершенно золотые, без всякой химии, слегка вьющиеся волосы. Плюс,  к уже сказанному, Туси, как всякого хорошего человека, было очень много. По росту – на голову выше живчика Лукова (Вася, и правда, странно напоминал диффузной подвижностью  сперматозоид). По весу и по полезной площади — вообще в два раза обширнее жилистого, сухозадого, нервного Василия. Слегка к тому же контуженного в какой-то горячей точке. Где он вёл себя, судя по нескольким медалькам, очень достойно.
      - Надо, Вася,  я горю,  без фанатизма, но так, чтобы эта скотина...
   «Я горю» у Туси,- у женщины,  способной украсить трон любой империи типа российской или византийской, - означает  «я говорю».      
     А ещё у Туси -  три довеска. Так не без гордости говорит сам Вася Луков: два сына и дочка. Все одинаково красивые в мамку. Но с разными отчествами. Среди которых Васино не попалось ни разу.
     Довесков он без раздумий,- Вася всегда всё делал без раздумий, но это не наше дело,- приватизировал. То есть усыновил и удочерил...
    Строитель Двери был без ума от огромной красавицы-жены.
   Он лазал по ней, как обезьяна по баобабу. Он грелся на ней, как на печке. Говоря и даже слегка цитируя любимую супругу: «Кайфую: на одну сиську лёг – другой, о-па-на, без фанатизма  накрылся!»
   Но, не высоко ценя  Тусин интеллект, называл её «Дура моя  любимая». Что нас, впрочем, не касается.
    - Докажи, Вася, этому пи… ору, этому, я горю, пи...асу...
   То есть  с Тусей, как и с Васей, всё в принципе ясно.
   Кстати, слово нехорошее и производные от него  в интенсивно-розовых устах потенциальной императрицы практически не имеет отрицательного оттенка. Она и Васю зачастую так называет. И даже Бориса и Глеба. Какие ещё князья,  Бог с вами? Пацанов  своих буйных: «Вася, не знаешь, где эти пи...оры   обратно шляются!?»
   К характеристике образа Туси добавим лишь такую деталь: из мировой поэзии она знает только одно стихотворение. Странного содержания и диковинного происхождения (о чём, впрочем, позже).
    Вот из него строки, достойные субботнего приложения, скажем, к газете «Крепостная правда» или «Рабовладельческий вестник».».

                ГЭС  над тайгою огнями  блестит,
                В каждой стене по прорабу лежит:
                Может восстать даже лагерный раб,
                Если плохой оказался прораб.   
                Думай, прораб, если жизнь дорога.
                Думай! А то обломаем рога.
                Список прорабов готовит народ:
                Скоро обратно – семнадцатый год!

    Короче, - ещё раз,- с Васей-Тусей всё  - как на витрине.
    Не совсем ясно  лишь с самой Дверью: есть в ней некая тайна.
 Уж не месть ли она за производственные притеснения и гуманитарные унижения ИП Прякину? Не выброс ли душевной энергии Васи Лукова, которую в мирных целях применить,- или, как сейчас говорят, задействовать,-  к сожалению, не удалось?
   Вот с этим,- с тайным смыслом возводимой Двери,-  и попытаемся разобраться. То есть: зачем Васе Лукову нужна могучая Дверь,  которой нет даже у Прякина. Что он за ней собирается прятать?

                II.
   Вася  ненавидел ИП, как может ненавидеть только советский человек ,- пусть сами Советы лишь слегка захвативший, зато радостно впитавший в себя остатки их идей,-  какого-то ничтожного частника.
    - Потерпи, дура моя любимая! - громко обещал Вася красивой супружнице (он вообще всё говорил громко: манера была у него такая).- Шилом цыганским таких пертьпринимателей-дермократов,- Вася Луков словотворец ещё тот,-  колоть будем ! 
   Но это – со стороны Василия, на его начавшие желтеть от нездорового образа  жизни глаза. А на глаза ИП Прякина, который тоже побывал в горячей точке и  тоже там в грязь ни чем  не ударил, - поэтому корпоративно и пожалел контуженного вояку, приняв  его на работу в свою фирму (доски строгают – значит фирма, учат доски строгать –  значит лицей), - Вася  вообще был круглый   дурак , пьяница и бесперспективный голодранец,  у которого руки растут не из того места. Однако во всём этом настолько нет ничего нового, начиная с Хоря и Калиныча, что берёт тоска. Сколько можно?
    Эта пара,- плохой стяжатель и хороший лодырь,-  на Руси вечна.
   Любопытны лишь авторские, а зетем и читательские  предпочтения. У нас они всегда на стороне Калинычей. «Сухой» рационалист Штольц, - на фиг он  упал!-, и добрый, слезоточивый паразит Обломов.  Стяжатель-накопитель Гаврила, будущий мироед, и романтически-щедрый портовый вор  Гришка Челкаш, всесторонне воспетый.
    То есть по национальной традиции мы должны быть на стороне Васи Лукова. Но по ситуации за окном и как учит нас важнейшее из искусств,- вот он, рыночный Павка Корчагин, парализованный, пластом всё кино лежит, а как управляет, если верить Балуеву: крутейший предприниматель!, -  мы должны быть на стороне ИП Прякина.
      Однако лично нам  эти белые-красные  - как зайцу принтер.
      Правильно «триппер»? Извините!
      Мы  следим за  фактом  строительства  Двери, и не более.
     Кстати, двушка изначально была именно Васина. Но как внутренне советский человек он не только всех усыновил-удочерил, но и ,- ради Бога!-,   скопом прописал  «на постоянку».
     Так что  всё это теперь уже в лучшем случае -  общее.
     В том числе, разумеется, будущая Дверь.
    Жутко ненавидя Прякина, нервный от контузии Вася,  даже с бухлом временно завязавший, чтобы возвести Дверь, которой у эксплуататора нет и быть не может, говорил об ИП так: «Ишь, курвина, сухенький из воды вышел! Небось, портянки в горячей точке делил?!»
     Но — оставим...
     Работа над Дверью  шла в бешеном темпе.
     Мощно укреплялась  металлически уголками рама.
     В тело несущей стены вкручивались дивной длины болты.
     Кстати, сама Дверь  -  сплошная сталь, красиво бронзой покрытая!
     Объект  на глазах обретал желанные  очертания.
   Однако мы всё-таки прервёмся ещё на один знаковый  пассаж, прежде чем вместе с Васей Луковым погрузиться в  созидательную работу по возведению Двери  -  уже навсегда.
   Нам обязательно надо сказать несколько слов о том, откуда у Тусиных двойняшек появилось отчество Глебовичи. Иначе картина  происходящего будет неполной и даже ущербной.
     И, – да! -, откуда она, женщина прекрасная, «дура любимая», знает странное словосочетание «без фанатизма», а главное - тюремно-строительный стих? Хотя  никогда, слава Богу, не сидела  в общепринятом  смысле этого многозначного русского слова и,  отродясь,  ничего, - это уже к сожалению, - не строила.        

                III.
      А всё они – мужья !
      В целом у Туси до Васи их было три штуки.
     Первый муж вообще  оказался какой-то гад: смылся,  даже отчества дочке  родной не оставил. «Пи… ор, -  сурово говорит о нём Туся, в целом добродушная .- Чтоб он, я горю, сдох:  я его не любила.»
   А это в интенсивно-розовых Тусиных устах равносильно  самому страшному приговору: любить - нельзя?  кастрировать!
    Зато второго, - о третьем сказать вообще ничего не можем: никаких паспортных данным ни у нас, ни у Туси о нём нет -, как и Васю, очень любила.  Василия -  за доброту. Того, второго,  – за красоту.
    - Ох и гадюка! - качает царственной головой Туся, рассказывая о Втором Муже (пусть так)  и всем, и  лично товарищу Лукову, от которого по простоте душевной у неё никаких тайн нет-. Нет, без фанатизма, Вася:   ну  пи….ор и краси-и-вый! Ужас какой-то...
     Был Глеб, - коль пацаны Глебовичи, значит его звали именно так: оцените высокую догадливость автора -, большой и  импозантный.
      В сущности,  по красоте он был почти равен Тусе.
     Но не голубоглазый блондин: кареглазый шатен. А по профессии,- даже, можно сказать, по некоей наднациональности, что ли, - баянист-песенник: на зонах играл по персональному вызову граждан-заключённых и курирующих их администраций. А также - на свадьбах.
   Хотя не отказывался играть и на поминках: у народа и такая  блажь уже в эпоху рыночных отношений появилась. Артистов же под аплодисменты провожают? А мы своих   знаменитых жмуриков  иногда –  под «Гоп со смыком, песня интересна».
   Некоторые наиболее продвинутые -,  то есть реальные пацаны,- даже приладились завещать, чтобы братва любимая  записывала весь прощальный концерт  на магнитные ленты (плюс, что архиважно,  заранее произнесённое последнее слово покойного). А потом велят класть во гроба кассеты с записями – и самые верные кореша  во время поминальных праздников втихаря дистанционно всю эту роскошную хренотень включают. Эффект, - ещё бы ! -, мощнейший.
   Представляете, из-под земли – авторитетнейший  голос, скажем, Вована Рваного:  «Суки позорные! Мусора вонючие! Сейчас встану, век воли не видать, и наведу  в вашем гнилом кодле полный шмон!»
    Но – довольно: увлеклись мы.  Хотя это не наша тема.
    Давайте о красавце-муже, Васином предтече (третий не в счёт)...
    Будучи человеком честным, Глеб предупредил Тусю сразу:
   - Анастазия,- один из возможных вариантов  многовариабельного Тусиного имени,- давай договоримся раз навсегда и без фанатизма.  Ты, конечно, понимаешь, хотя и круглая дура, что я не могу на всех вас жениться. Если залетишь и оставишь на долгую память, отчество  отстегнуть –  пожалуйста. Могу даже дать детворе имена! У меня сейчас полоса такая   пошла: сплошные пацаны-двойняшки. Забойные получаются ребята - не соскучишься! Так вот я, работая на утверждение в родном народе религии и веры отцов, без фанатизма, но настойчиво и твёрдо называю их по-славянски красиво. Щек и Хорев у меня уже где-то под Воронежем есть.  Аскольд и Дир, если не ошибаюсь,  на западе Русской равнины  – тоже растут... Назовёшь Борис и Глеб, якши? Решайся, Анастазия: я никого, милая, не неволю - ненавижу насилия над личностью. Мне главное, чтоб меня самого не сбуркали: Волку воля нужна!  Я не могу долго, как Гомер в бочке, на одном месте сидеть. Шпрехен зи дойч ?!
     А как  не решиться ?
     Отстаньте вы со своим Диогеном, дался он вам!
     Да, как не решиться, если всё уже за нас природа  решила?
   - От него же, пи...ора, - улыбаясь и плача весёлыми, лёгкими слезами,  рассказывает Васе Туся,-  глаз, бывало, не оторвёшь!
      Так появились Глебовичи. Васей Луковым приватизированные.
    Что до отца их  родного, - заочно, кстати, братухами-двойняшками любимого: крутой, по рассказам очевидцев,  паханелла был! -,  то, предупредив ещё только слегка беременную Тусю примерно за неделю до отъезда (как водится, сославшись при этом на свою невозможность сидеть, как Гомер в бочке), - куда отъезд, говорите? кажется, в Чуклаг, где по просьбам тянущихся к искусству зэков и по согласию с администрацией лагеря Глебу предстояло дать большой авторский концерт с исполнением на бис песни «В каждой стене по прорабу лежит» -,  он ушел, муж прекрасный, величавой походкой   матёрого барса. Ушёл без всяких вещей: их у него никогда  не было. «Зачем тебе деньги?- образно объяснял Глеб своё жизненное кредо жёнам, многочисленным и любимым.- Кому нужен этот фанатизм?  Я сам – золото!» Ушёл, прощально-красиво, с прибамбасами-переборами,  играя на  баяне,- бывшем для него, кстати, буквально всем: средством существования, домом, малой родиной,  - в подъезде панельной многоэтажки, где кантовался у Туси,   почему-то марш  Мендельсона, а не «Прощание славянки». Хотя, с другой стороны, а почему -  нет?  И у Мендельсона музыка хорошая.
    Как сказал другой поэт, которого Туся не знает, а ваш автор знал, но ФИО забыл: «Верните музыку – без музыки тоска.»
    Какие прекрасные слова!
    Это вам,  даже без музыки,  - не Гомер в бочке...



                IV
    Вася строил Двери истово: словно атаман Кудияр дуб ножом резал.
  И постепенно в него вселилась мысль, что это будет не просто Дверь: это будет некая граница на большом и строгом  замке.
  Граница  между его, Васиным, светлым миром, - полным детей и взаимной любви, полным правильных отношений в ячейке общества, - и стяжательским миром Прякина. Которому до семнадцатого года осталось жить уже, образно говоря, с гулькин...  Назовёте сами. 
  И как только Дверь будет возведена, то есть как только Граница (пусть с большой буквы!)  будет надёжно закрыта для чуждых влияний, - с ненавистным ИП что-то  случиться. Должно случиться. Обязано!
    И он приползёт, сука мелкобуржуазная, - прямая речь, однако, которую трогать грех, - на брюхе и будет каяться. И Вася, как положено высокогуманному экссоветскому  человеку,  его простит.
   - Конечно, я горю, мы этого пи...ора простим без фанатизма! - выслушав предсказания мужа, кивала добродушная Туся.- Пусть живёт, гадина проклятая. Пусть он подавится своими ларьками...
     Конструкция двери,-  каких ещё «дверей»?  Дверь -  она одна, как Родина: женского рода!  -  была выбрана Васей цельно-железная,  хотя, как уже сказано,  и  крашенная бронзой почему-то под дуб. 
    В этом была почти военная хитрость. Придут, чтобы взломать и внедриться в светлый мир Луковых,-  а попки-мопки, рассчитанные на дерево, нарвутся на настоящий отечественный металл.
     Ага, суки?
     Нас не тронешь – мы не тронем.
     Но, если тронешь, - спуску не дадим!
  На соответствующем этапе строительства Вася Луков, второй любимый муж Туси (четвёртый он только по общему счёту), позвал знакомых пацанов из горячих точек, и они доварили ему штыри, чтобы ещё глубже вонзить их в каменные  несущие стены.
  -Такая Дверюга, - любуясь, отдался Вася светлым армейским ассоциациям, - выдержит и направленный взрыв в тротиловом эквиваленте,  и прямой наезд БТР с полным боекомплектом!
     Но, поскольку БТРы, которые на пятый этаж забираются, для Армии ещё не созданы, то можно смело сказать:  это  будет Дверь на века.
    «Даже когда мы с Тусей  однозначно умрём (что характерно, позже суки Прякина), - гордо глядя на Дверь, парил мыслью Вася,- а пацаны наши станут большими, как деревья, - она, - Дверь!-,  будет стоять. И все будут удивлённо спрашивать, на неё глядя: это чья - Дверь? И им ответят:  семьи Василия Лукова, конечно...» 
   Завершив главное дело своей жизни, Вася решил, временно прервав затянувшийся отрезок трезвости,  это событие достойно отметить.
   Детей дома как раз не было.
   Обмывали на кухне.
  Туся, кстати, была категорически за: «Не надо тебе себя, я горю, Вася, так уж во всём прищемлять. По чуть-чуть, я горю, можно. Лишь бы не до фанатизма»,- вспомнила Туся афоризм красавца Глеба.
   Закуска была  средняя, но водка –  очень хорошая.
   Без фанатизма, однако, не удалось.  Хотели -  но не получилось.
   Туся, правда, не очень опьянела: такая масса! А Вася был в умат. О чём они говорили – понятно: проклинали ИП и восхищались Дверью. Которую открывали раз сто, любуясь системой замков. Пока соседи  по подъезду многоэтажки ни стали умолять  прекратить это безобразие.
  - Ну и пидоры! - качала красивой головой Туся.- Это что – люди?
  - Конечно, нет, дура моя любимая, - уже засыпая, кивал Вася.- Какие это люди? Так: шелупонь. Шилом их цыганским надо это самое...
               
                V.
    На другой день Луков продолжил обмывать.
    Туся тоже.  Но её,- с учётом общей массы тела, делённой на грамм-градусы, - почти не было заметно. Только красиво пылали большие, изначально белые щёки, и она потупляла взор. Просьба запомнить!
     Вася же пришёл на службишку к ИП под балдой.
     Прякин спросил:
     -  В чём дело?
     - Я построил Дверь! - гордо ответил Вася.- Хочешь – покажу?
  ИП неожиданно сказал: «Хочу». И они поехали на прякинской машине. Пока это был лишь БМВ. Но мысли о «Мерсе» уже  терзали стяжательскую утробу индивидуального предпринимателя.
    Прякин удивлённо и долго рассматривал могучую Дверь.  И был в эти минуты странно похож на ничтожного датчанина, пытавшегося по нашей просьбе разрезать совершенно уникальную обшивку нашей затонувшей подводной лодки и так и не понявшего, для чего она у нас такая крепкая. Наконец, спросил (Прякин спросил, а не датчанин):
     - На хер она тебе нужна? Что ты за ней прятать будешь?
     - Я от вас, гадов, за Ней спрячусь ! - гордо и смело сказал Вася.
     - Ну-ну, это бывает:  весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем  бухать мы будем днём и ночью, пока не чокнемся совсем, - кивнул, не в силах подобрать хорошую рифму, ненавистный Прякин.- Короче, так,  Чесноков-Луков: сегодня отдыхай, завтра  приходи трезвый. Придёшь под балдой –  выгоню мгновенно. Я всё сказал!
     Вася, однако,  опять пришёл под балдой.
     И Прякин своё обещание сдержал.
   
                VI.
     - Ну и пи-и...ор! - возмущалась Туся, пылая щеками.
    Они сидели с Васей на кухне и обмывали уже новое случившееся.
   Детей дома опять не было. Дочка, - похожая на вулкан Этна (пока спит, но вот-вот проснётся), - где-то танцевала. Ребята накачивали бицепсы и трицепсы: один преуспевал в боксе, другой – в каратэ. На что уходила почти половина Васиной пенсии за контузию.
   - Может, мне его к хренам взорвать? - имея в виду ИП Прякина, задумчиво сказал Вася, который был в горячей точке вроде бы минёром.- Должна же быть  хоть какая-то справедливость!
    - Конечно, я горю, должна, - согласилась Туся.- Но это же за него сидеть надо. А кто ораву твою любимую кормить будет? У меня ж, ты знаешь, какая профессия: детей рожаю. Больше ни чему не обученная. Давай, Вася, без фанатизма подождём семнадцатый год: он уже скоро. А там опять какой-нибудь Будённый по ларькам проскачет!
      Тоже верно.
    Решили так: Прякина не взрывать, а надеть значки-медальки (до ордена Вася не дотянул) и, бросив бухать, устраиваться на работу...
     Значки-медальки Вася надел. Однако бухать не бросил.
  Ночью он пришёл домой без наград: пока где-то валялся, их поснимали на продажу. Дверь долго молчала. Наконец, Туся открыла.
       - Так ты не устроился? А где – эти? Как их... Медальки? Ты давай, я горю, это кончай, Василий:  завязывай с бухлом, я горю...
       Вася дуре своей любимой обещал. Но слова не сдержал
       Дверь была построена. А во имя чего теперь - не пить?
       Берите, мол, пенсию – мне не жалко!
      Ешьте-пейте: на хлеб-молоко с каратэ хватит. Дайте душу  вечную  в порядок привести! А то, как воевать за конституционный порядок, – так  Вася. А как в рыло наплевать, по стенке размазать – опять же он.
      Куда ж, мол, ваша любовь к Конституции девается?
     И вообще: как можно жить в  поганом обществе, которое у своего же  защитника -  медали боевые крадёт?!
        Да, вот так. Такие вот глаголы для жжения сердец.
     И хотя в таком обществе жить, конечно, нельзя, но – надо: ибо другого у нас нет. Не обзавелись мы пока другим обществом ...
   С каждой ночью  Дверь, как живая, стала открываться  всё медленнее. Даже когда Вася бил в неё жилистым, но маленьким кулаком, ногами, вообще всем телом, включая голову. Дело в  том, что они с Тусей, люди простые,  начисто  забыли одну деталь.
       А деталь интересная.
     Примерно полгода тому назад, - то есть до начала строительства Двери,  когда Вася бухал ещё в предыдущем, так сказать, эквиваленте, - у него однажды хватануло сердце. И по дороге домой, с заходом в «Скорую помощь», дура любимая тащила его на себе: на каком-то междусобойчике они с ней вместе были, с Анастазией. 
   Ни в одном глазу  не боясь этой грёбаной смерти, - нашли чем русского минёра пугать!-, но отныне  такую возможность как бы  не исключая, Вася в порыве альтруизма не просто написал завещание на свою двушку, но вообще официально, с оформлением всех документов, подарил её своей семье: любимой  жене и  её детям.
    Как и должен был сделать настоящий русский, да ещё и слегка  постсоветский мужик: добровольно превратился из хозяина в примака.
     Да, они оба дружно забыли об этой формальности. Какая малость!
   Но теперь Туся,- отдадим ей должное, лишь после примерно двух месяцев безвылазной и оглушительной Васиной пьянки,- вспомнила.
    И сказала сама себе так:  «А на хер он мне упал, этот алкаш? Секса от него уже практически нету. Сплошная суета и мат. Пусть, пи...ор,  платит алименты – и валит отсюда, куда хочет!».
      Всё правильно.
      Всё – по Конституции...
    - Проститутка поганая ! - орал Вася, бьясь  в Дверь теперь уже исключительно головой.- Убью! Взорву в тротиловом эквиваленте!
   Хотя никакой проституткой Туся, конечно, не была: она честно сдавала себя в аренду очередному мужу. И даже открыто-прямо говорила соседкам: «Да я бы ещё пару раз замуж сходила».
     Кстати, когда ей надо было в очередной замуж, она, и так красивая, начинала краситься-мазаться и ходила, потупив взор. Хотя на самом деле, рассматривая свою прекрасную грудь, думала о мужиках очень нехорошо: «Чё им, я горю,  пидорам, ещё надо? Я б такие сиськи сама без фанатизма с рук не выпускала!»   
      А что  тут возразишь?
      Возразить тут нечего.      
     Что до Васи, то никакого тротила у него не было: не дорос он ещё до личного тротила. У него даже на «Приму» последнее время ни копья не было. А был лишь очень большой шум-крик в подъезде.
      Мужественно вытерпев положенный срок,  соседи  стали  звонить в милицию. Однако милиция, в которой тоже были ребята из горячих точек, Васю,- несмотря уже на ноябрь, спал он теперь в коридоре родной многоэтажки на куске картона от коробки купленного кем-то элитного унитаза, а коробкой из-под новой, тоже роскошной, стиральной машины укрывался,- явно жалела. Лишь просила его не буянить в подъезде хотя бы ночами  и ходить по нужде всё-таки за пределами родного подъезда. То есть никаких реальных мер,- вот она, коррупция наша, всё общество поразившая!-,  милиция не принимала.
   Тогда меры приняла сама Туся.
   Она вспомнила, что Вася оборудовал уникальную Дверь ещё  одним,  очень хитрым устройством. Если его в нужный момент включить, то Дверь распахивалась со страшной силой. Она как бы выстреливала в нападавшего  – и мгновенно закрывалась обратно.
    Граница. Что вы  хотите.
    - Бикса позорная! - по-блатному орал, хотя блатным никогда не был, Вася, стуча башкой в металл. - Расчленю на фракции!
    И Детище  в один прекрасный момент поразило своего создателя: Дверь, распахнувшись, так жутко ударила уже лёгкого, как пёрышко, уже фактически спившегося Васю, что он удивлённо,- и в то же время с тайным уважением к Двери (стокгольмский синдром? а почему нет!),- катился целый  лестничный марш. Естественно, не Мендельсона.
      Очухавшись и  рванув тельняшку на тощей груди, Вася крикнул:
      - Последний парад наступает!
  Он буквально врезался, взлетев по ступеням, в Дверь своим  измученным самогоном тельцем. Он совершенно не мог  поверить в то, что творение его собственных рук,- причём здесь Туська: Дверь – вот кто главная проститутка!-, пытается его уничтожить.
     И Дверь, наконец,  величественно открылась. И из неё вышли уже четырнадцатилетние Борис и Глеб с битами в накаченных молодых руках. Их  и без бит для Васи  с лихвой бы хватило, мальчишек.
     Но так солидней: с битами за пенсию отчима.

                VII.

   - Это кто здесь у нас нарушает общественный порядок? Кто угнетает конституционные права трудящихся? - весело-строго заречетативили любители рэпа Борис и Глеб.- Пришёл омон бить в момон! Это вы тут, гражданин несознательный, перед Законом необязательный,  создали несанкционированный митинг?  Уймитесь! Освободите общественное место себя вместо ко  всеобщей радости  от собственной гадости...
    - Чево-о-о!? - возмутился Вася.
   Он даже представить себе не мог, простодушный:   как это его может побить – собственная, персонифицированная в детях пенсия за контузию? Такого просто не бывает!
   Вася  решительно и бесстрашно ринулся  в атаку с единственной целью:  во что бы то ни стало прорваться в тёплое помещение.
   Ему больше ничего не было нужно от созданной им же Супердвери: пусти в тепло, родная! Уже декабрь. Грачи улетели. Лес обнажился. Поля опустели. Милая моя, я умру за тебя, пошли в любую горячую точку! Но нельзя же так, Дверюга? Картонка с-под унитаза больше ни хрена не греет. Ну не ИП я. Что ж теперь? Дай хоть сдохнуть в тепле!
     Однако Дверь надменно молчала.
     А пенсия Васина тратилась, оказывается,  не зря.  Ребята накачали не только бицепсы, но и трицепсы. И теперь поволокли по пням-кочкам оборзевшего отчима, - а чё он, в натуре? -, с пятого этажа аж на выход только так. Джебы чередовались хуками, хуки апперкотами. Прекрасно шли также маваши. Весело приговаривая на каждой следующей площадке, где Вася пытался  занять всё более вялую оборону, Глебовичи умело наводили общественный порядок:
 - Разошлись! Не мешаем культурному отдыху трудящихся! Не нарушаем конституционного режима!  Это вам не Америка!
   Почему «не Америка» понять не так уж просто. Хотя это наш традиционный слоган в определённых слоях общества, не меняющийся уже почти в течение целого века.
   Впрочем -  а что вообще возможно понять в зазеркалье?
   Это выше скромных полномочий автора...
   На улице было пустынно, как в зимней степи. Очень удобное время, чтобы умереть. Весной умирать жалко:  весной красиво.
    А сейчас – в самый раз.
    Васе казалось, что Дверь (это всё она, старая проститутка!) выгнала его даже не из родного подъезда, где всё-таки можно было жить на картоне из-под унитаза, а из чего-то огромного и очень любимого.
    Как тебя называть, Огромное?
    Что ты есть для нас -  Любимое?
  Хотя, с другой стороны, а достоин ли он вообще кого-то и что-то любить, пьянюга? Понятно: горячие точки, контузии-медальки,  то-сё.
   Но где твой ларёк, скотина?!
   Почему ты не удваиваешь ВВП!?
   Почему ты не участвуешь в нашем ДВП?!
  Это когда-то ты с ларьком был бы  гад и стяжатель, а исторически сейчас  ты не человек, а сметьё поганое  - именно без ларька.
   Не умеешь ты, Вася, следить за сменой эпох. Ни в какую из них ты путём   не вписываешься.  То партократы тебе были  виноваты. То теперь -  дермократы. Плохой ты танцор, Вася Луков!
    Вот в чём беда твоя многовековая.
  Ты даже не можешь использовать по правильному назначению расчленённые календарём времена года. Зимой, дурачок ты этакий, если нет у тебя  хаты, надо – что ?  Что надо зимой делать, баран?!
    Правильно: впадать в анабиоз.
    Это даже насекомые знают.
    Мухи!
    Которые в ухе.
    На фиг  ты упал Супердвери, тобой же построенной, Вася-Вася?
    У неё  теперь новая полнокровная жизнь.
    У неё, можно сказать,  Духовное Возрождение Публики.
    Сокращённо – ДВП...
    Вали, куда хочешь!
    Понял-нет, п….ор!?
    И он понял. И -  свалил...
    И летит он сейчас, Василий, в Небесах без всяких усилий.
  И видит рая забор. А на заборе написано печатно, а вовсе  не письменно:  «Давай -   заходи, минёр!»               

                ***