Дневник и фото - 1977

1 января 1977 г.
Новый год встретили печально, хоть все старались держать себя в руках, – у тёти Жени, для которой этот год последний. На меня вдруг напала какая-то чудовищная сонливость – засыпал за столом, и под предлогом, что спать там негде, в час ночи уехал домой. Жуткая тоска:  проспал до полудня и никуда не пошёл.

5 января 1977 г.
В газетах – новогодний подарок правительства советскому народу – сообщение об очередном подорожании  т.н. «товаров повышенного спроса», они же – «товары не первой необходимости»:  шёлк, хрусталь, ковры и проч. Меня в общем-то касаются два пункта: подорожание книг (чёрт с ним, лишь бы книжки были) и такси (и вот это удар ниже пояса – ездить-то всё равно придётся).
Вечер у Берестова – за чаем и рассказами Валентина Дмитрича, которые выучил почти наизусть, но они не утомляют.

7 января 1977 г.
На стоянке такси у Марьинского мосторга – пять свободных машин. Едва сажусь – таксист постукивает ногтем по табличке, что теперь проезд не гривенник за один кэмэ, а 15 копеек. Говорю: «Всё равно дам рубль, а вот что тебе на чай останется – вопрос». Фыркает: «В рубль не уложишься!». Подъезжаем к типографии на Чистые пруды – на счётчике ровно 99 копеек! Ух и лицо у водителя было.

9 января 1977 г.
Все мы ходим под Богом: вчера Чернов ехал выступать в Измайлово, я возвращался  от мамы со Щёлковского шоссе, и оба мы проскочили станцию «Первомайскую» с получасовым интервалом около того времени, когда там прогремел взрыв. Сегодня узнали: одновременно взорвались урны на Лубянке и Никольской – возле часового магазина «Тик-Так»,  но вроде без жертв (в метро без погибших не обошлось). Поскольку официальной информации нет, то и думать о причинах и «авторах» нечего.

13 января 1977 г.
Два дня провёл в прокуратуре – давал показания по ограблению моего жилища пэтэушником Игорем Сороколатом, обчистившим за месяц три десятка квартир. При этом следователь всячески избегал моих вопросов про мальчика-соседа, который в итоге воришку и сдал, – очевидно же, что вор был о д и н,  иначе статья тотчас переквалифицируется в групповую.
Я один из немногих пострадавших, которому вернули почти всё похищенное сразу (кроме флакона одеколона «Ацтек», который воришка разбил), а сегодня забрал свою коллекцию старинных монеток – легко выбрал все свои 70 штук из трёхсот в общей куче: оформляя стенгазеты, прижимал монетками шаблоны, по которым брызгал разной гуашью, и они у меня все цветные.

15 января 1977 г.
Безвкусная постановка Евг. Завадского  «Дон Карлос» в театре Моссовета. Что и подозревал, соблазнясь лишь главной ролью Геннадия Бортникова. Кроме него, только отличная работа художника и хороша.
В театрах у меня время словно останавливается – вспомнил, что ровно 11 лет  назад смотрел тут последний «Маскарад» с Николаем Мордвиновым, даже чуть ли не в этом же кресле…

16 января 1977 г.
Неделю назад, на дне рождения Наташи Геккер, когда уже в хорошем подпитии вышли покурить на лестницу, Светлана Владимировна вдруг цепко схватила меня  за ухо и сказала своему приятелю Николаю Николаевичу Верховскому (я с ним на киностудии МО немного пересёкся): «Вот этого человека я боюсь больше всего!..».  И правильно: вчера Наталья опять что-то соврала дома, утром в «Иллюзионе» мы посмотрели детективчик с Делоном «Дьявольски ваш», а потом снова поехали ко мне…

18 января 1977 г.
Фильм Анджея Вайды «Теневая черта» по прозе Конрада – один из немногих его провалов: такое чувство, что взялся экранизировать мариниста  на спор, желая кому-то доказать, что даже из не киношного материала можно сделать вполне смотрибельный фильм, и проиграл: удержать публику в зале зрелищем, как моряки тупо валяются на палубе в ожидании попутного ветра, нет никакой возможности – зрители потекли из зала через пятнадцать минут, и к концу в «Варшаве» я остался почти в одиночестве. 

21 января 1977 г.
Маме достали натуральное индийское мумиё в фирменных пузатых баночках бурого стекла, и две перепали мне. Вместе с инструкцией на хинди, перевод которой мама сделала самым простым способом – послала ректору МГИМО с просьбой отдать какому-нибудь студенту-индусу, и слёзная мольба московской пенсионерки сразу была исполнена. При этом количество русских ошибок на машинописном листочке зашкаливало, а в конце толмач приписал – не от себя ли? – явную скрытую рекламу: во время приёма экзотического снадобья не рекомендуется заниматься сексом, поскольку «результат может превысить весь лечебный эффект». Попробуем!

26 января 1977 г.
Подборка Бориса Слуцкого в «МК» – «Книга в газете» с двумя великолепными стихотворениями – «На всю жизнь» (явно посвященного жене) и «Игра в кирпичи»:
               «В детства нашего в самом начале
               утверждали мы: всё нипочём,
               и бросались мы кирпичами –
               битым, ломаным кирпичом…»
Борис Абрамович никогда не датирует свои стихи, а жаль – узнать предысторию написания этих строк очень хотелось бы.

30 января 1977 г.
Полтора года встречал этого жильца с последнего этажа то в лифте, то во дворе: с виду вполне интеллигентный, иногда с гитарой в чехле, перегаром разит постоянно. А тут приехал Гриша Остёр: «Как, ты с бардом Сашей Смогулом не знаком?» – поднялся на 15-й этаж и спустился вместе с ним.
Гриша скоро уехал, зато Саша засиделся до утра. И теперь приходит каждый день – на завтрак, на обед и на ужин (циклично, потому как три дня пьёт и ничего не ест, а  с бодуна на него нападает жор). За две недели услышал от Саши Смогула, что про него сняли кино «Семь шагов за горизонт», а сам он сделал сценарий фильма «Двое» (я знаю, что сценарий для Богина писал Юрий Чулюкин), что воевал во Вьетнаме, где потерял обе ноги  и потому не работает (от предложения продемонстрировать протезы я кое-как уклонился), что Высоцкий зовёт его петь дуэтом... Поскольку, как всякий врун, Смогул постоянно путается, получить из потока слов какую-то реальную информацию всё же можно: учился в суворовском училище, год или два сидел, на лесоповале повредил ноги, был женат на немке,  а теперь на иждивении жены-портнихи Люды Мурадовой, обшивающей актёрскую тусню. Зарабатывает квартирными концертами, за которые обычно платят не деньгами, а выпивкой. Песни поёт на собственные стихи, которые глазами читать просто невозможно, а коронный его цикл – «отъезжантский» – перекрой советских песен, вроде: «С чего начинается Родина? – с подачи заявки в ОВИР», или «Вы слыхали, как поют жиды, вечные изгнанники России?» – с трогательной строчкой: «вот они расселись по вещам...».  Боюсь, что мне вскоре опять придётся менять квартиру.

2 февраля 1977 г.
В Музее им. Пушкина открылась выставка «Три столетия французского плаката» – гениальная! А прошли на неё без всякой очереди – о рекламе устроители совсем не позаботились.

3 февраля 1977 г.
Вышел первый номер «Юности» со стихами Жени Блажеевского и письмами Нади Рушевой. Подумал, что я наверняка мог её встречать – на выставках, в музеях, в кино – по одним дорожкам ходили (надо посмотреть по тогдашним дневникам). Доживи она до сегодняшнего дня, имели бы кучу общих друзей и непременно познакомились бы.

5 февраля 1977 г.
Очень хороший фильм Франсуа Трюффо «Нежная кожа». Перед началом киновед сказал, что эта картина выдающегося мастера не пользуется успехом. Понятно – там же нет ни одной звезды, но каков ансамбль!

6 февраля 1977 г.
Спектакль Ленинградского театра миниатюр. Аркадий Райкин отказался от масок, выходит на сцену почти без грима (кто-то сказал: с поднятым забралом). Теперь ничего не отвлекает зрителя от главного – от  т е к с т а.  А текст великолепный – хлёсткий и злой. Великий артист! А в зале много недовольных: пришли смеяться  над «шутом гороховым», а тебя мордой окунают в твоё же дерьмо.

9 февраля 1977 г.
В «Ленкоме» – «Гамлет» Андрея Тарковского. Тот самый случай, когда на вопрос: «как?» – пожимаешь плечами: скорее понравилось, чем нет, а больше сказать нечего. Хоть и понятно, откуда ноги растут, и все фрейдистские штучки давно известны, а целого всё равно не видишь. Остаётся обсуждать актёрские  работы Солоницына, Чуриковой, Тереховой. И сожалеть, что разыграться им не дадут – больше двух-трёх спектаклей не будет: Захаров спохватился, что пустил в свои стены чужаков, Янковский зудит: Гамлет – его роль... И Тарковский к своей постановке уже охладел: замысел реализован – у него новая картина в голове.

13 февраля 1977 г.
Мать Наташи Геккер, вытащив с сигаретой на лестницу, предупредила: вы и Чернов, со своими длинными языками, осторожнее общайтесь с папой Майи Щербаковой – конечно, точно утверждать она не берётся (в конце войны пересеклась с Юрием Борисовичем во МХАТе), только после его прихода в каждый новый театр там очень скоро начинались посадки. Репутация у ЮБ действительно подмочена – ни в один из московских театров его давно не берут (между прочим, он дважды Лениниану  Погодина ставил – про человека с ружьём и куранты – и сам роль Ильича играл), и теперь мотается по провинциальным белорусским подмосткам.

14 февраля 1977 г.
Вечер Сергея Юрского в Театре эстрады: Шукшин, Зощенко, Жванецкий. – Отлично!

25 февраля 1977 г.
Жуткий пожар в гостинице «Россия». Что это? – уж не продолжение ли полтора  месяца назад прогремевших в Москве «армянских» взрывов?

5 марта 1977 г.
Смотрел по ящику хоккей и попивал ароматное токайское. Сидел в кресле, положа нога на ногу, как вдруг обнаружил, что верхняя – качается (что при этом странно звенели фужеры в серванте, внимание не обратил). Тут и мама позвонила: очень плохо себя чувствует – голова кружится… Оказалось, до нас докатилось страшное землетрясение в Югославии. И только один архитектор Лёня Кривов на своём 15-ом этаже, где люстра качалась маятником, сообразил,  ч т о  это такое,  а так как наш дом на сейсмонагрузки не рассчитан – уже через пять минут выбежал на пустырь, завернув в одеяло спящую дочь. Зато теперь все можем спать спокойно – наш дом испытание на устойчивость выдержал!

6 марта 1977 г.
Застал у Смогула частого гостя – поэта-песенника Сашу Дмоховского, большого друга Виардо и водителя его крутого «Роллс-Ройса», подаренного Володе Ваном Клиберном. Он автор шлягеров «Лён, мой лён» и «Брошено в пургу сердце на снегу», которые ещё недавно распевала вся попса – от Мулермана и Мондрус до Гнатюка и Магомаева. Помнится, даже Евтушенко высмеял Дмоха:
               «Вся бездумщина, вся цыганщина,
               весь набор про «сэрдца на снэгах» –
               это липкая тараканщина
               с микрофоном в лапках-руках».
(Дмоховский только посмеялся – смертельно обиделась Лариса Тараканова.)
Сегодня там был удачный день, что и отмечали. Людкину суку Мальвину в лифте осеменил какой-то паршивый пёс, и родившиеся шесть выбл.дков поразили своим уродством. Сообщать в собачье общество про грех породистой пуделихи просто нельзя – тотчас выгонят. Уже собрались топить, как приехавший Дмох сложил весь пищащий приплод в телевизорную коробку и все вместе поехали на Птичий рынок. Вокруг королевского «Роллс-Ройса» мгновенно собралась толпа – за первого щенка продавцы с ходу получили 50 рублей, за второго им дали 100, а покупатели всё наседали, тянули деньги через головы друг друга, набавляли цену… Последний щен ушёл за 250, и когда уже тронулись с «Птички» – несколько человек бежали  за машиной, пытаясь выведать, когда будет очередной щенячий завоз…

7 марта 1977 г.
Отмечали полувековой юбилей Наташиного отца – Ивана Романыча Геккера. Он работает в ФИАНе им. Лебедева, по соседству с академиком А.Д.Сахаровым, про которого рассказывает лишь то, что дальше «Здравствуйте!» и «До свидания!» их отношения не идут (с АДС работают четверо молодых людей, которые его никуда  одного не отпускают). Сам Иван Романович занимается расположением стальных опилок в магнитных полях, о чём уже десять лет пишет толстую книжку, которую вскоре обещает подарить.
Вообще физики забавный народ – прагматичный: недавно Иван Романович привёз  из Японии в качестве сувениров 25 складных зонтиков – абсолютно одинаковых и  одного цвета, чтобы всем друзьям досталось одно и то же и никто бы не обиделся. Так же прагматично поступил и с женой – сказал, что актёрка ему не нужна, и начинающая звезда МХАТа Светлана Владимирова ушла со сцены, на 16 лет села дома с дочерью – лишь после совершеннолетия Наташи разрешил жене пойти на преподавательскую работу. Что ж, любовь бывает и такая.

11 марта 1977 г.
Три дня потерял в Перовском суде, где слушалось дело прошлогоднего воришки Игоря Сороколата.
Конечно, мальчик играл в Фантомаса – ему нравилось залезать в квартиры по балконам (только в мою проник через дверь, открыв замок выскочившим из-под коврика ключом), нравились риск и ощущение вседоступности, нравилось быть хладнокровным (в одной квартире его застала хозяйка, так воришка спокойно с ней поздоровался и выскочил в дверь).
Заглянул он в 26 квартир, по-мелочи набрал барахла на 5 тысяч 305 рублей – и чего только не тащил: одеколон и коньяк, игральные карты, авторучки, складные ножи, старинные монеты, подшивку журнала «Спортивная жизнь», орден «Знак Почёта», детский капсюльный пистолет, зажигалки, даже персики и дыню. Почти ничего из этого пострадавшим вернуть не удалось – всё раздаривал приятелям в своём ПТУ (ему нравилось быть щедрым). В итоге наворовал на особо крупное («Ронсоны» и «Паркеры» дорого стоят), и эта статья на  7 лет потянула.
Поразила мать пацана: у неё трое сыновей, старшие уже сидят, а теперь и младшенький следом. В каждой квартире он брал духи или одеколон – любимой маме, которая ни разу не спросила сына, откуда эти дорогие флаконы: открытые, иногда полупустые, без коробок...
Удивительные образчики человеческой породы. Самодовольный еврей – с гордым рассказом, как надо хранить деньги: у него дома не пропало рубля – все дензнаки прячет в книжных переплётах.  Нахальная тётка, которая в перечне украденного  указала золотое обручальное кольцо, а пацан золото не брал принципиально (суд в иске фантазёрке отказал).
Во всех квартирах, кроме последней (после моей, на которой Сороколата и взяли) имелась куча всякой импортной мишуры (для пацана – настоящее богатство), а в 26-й  не взял ничего, и когда судья задал вопрос: «Почему?» – ответил:  «Так там брать нечего было – бедно живут!». Та, к которой это относилось, подняла дикий крик: «Это я-то бедно живу? – да у меня шесть ковров, 14 ваз хрустальных!..» – пожалела, что у неё весь дом не вынесли. Богатая нищета.

18 марта 1977 г.
Гена Калашников написал в «Лит.России» про «День поэзии», меня помянул. Так в цехе принято – любым способом напоминать о своих, даже если нечего сказать.

21 марта 1977 г.
Тётю Женю положили в госпиталь Бурденко: в тот же корпус, где умер дядя Миша. И уже один этот факт убивает всякую надежду. Она втайне надеется, что её всё-таки согласятся соперировать, что она умрёт под ножом… Оч. тягостно.

24 марта 1977 г.
Союз писателей продолжает бороться за чистоту своих рядов: 18-го исключили Вл. Корнилова, спохватившись, что его по рекомендации Генриха Бёлля приняли в Международный Пэн-клуб (на самом деле, за поддержку Синявского и Даниэля, за самиздат). И на этом фоне почти все мои друзья мечтают туда вступить, не отдавая себе отчёта, что каждому придётся играть в их омерзительные игры. Мне легче, чем другим: в СП говорю, что состою на учёте на Втором МЧЗ, в заводском комитете – что числюсь у писателей, а сам думать забыл, где мой комсомольский билет протухает.

6 апреля 1977 г.
«Мастер и Маргарита» на Таганке. Любимов, как всегда, на высоте – сделал феерическое зрелище из самой несценичной вещи Булгакова. Пострадал ли при этом великий роман? Да, поскольку без потерь перевести его на сцену и экран не удастся никому. И сразу стало видно, что актёрский состав Таганки весьма бедноват, особенно в отсутствие Высоцкого.
А в Питере своя театральная сенсация – в конце прошлого года Сергей Юрский  в БДТ поставил «женскую» пьесу «Фантазии Фарятьева», в которой сам же играет  главную роль, а в главной женской – переехавшая в Ленинград бывшая мхатовка Светлана Крючкова (несколько ярких ролей в кино, лучшая – в «Старшем сыне»). Все, кто видел Крючкову на сцене, говорят: гениальная! В июне в Москве гастроли товстоноговского  БДТ – может быть, привезут?

15 апреля 1977 г.
Сообщение о смерти Жака Превера. Который у нас и не переведён толком – даже первого поэтического сборника «Слова», выдержавшего трёхмиллионный тираж, на русском языке нет. Почему его у нас портит Кудинов, будто имеет на Превера монополию, никто объяснить не может – обе тонкие книжечки, десять лет назад изданные в «Молодой гвардии» и «Прогрессе», просто чудовищные, а других нет.
Я попробовал перевести три верлибра (с очень качественного подстрочника, где было отмечено огромное количество внутренних рифм и аллитераций), но моих версификаторских способностей оказалось слишком мало. И Миша Яснов считает Превера чересчур сложным – сам к нему пока не подступался.

23 апреля 1977 г.
Подхожу к дому – навстречу Смогул: «Привет, старичок! У меня сегодня почти что день рождения (воообще-то в октябре). Немедленно поднимайся к нам, все друзья из кадетки уже за столом. Я тоже сейчас, только хлеба куплю, и обратно...»
Через полчаса звонок в дверь – на пороге жена Смогула: «У тебя Сашеньки нет?..» Поиск начали с булочной – кассирша сказала: «Тощий такой, в тёмных очках и кепке с бубочкой? Заходили, да, трое их было. Хлеб купили и ушли».
Прикинули варианты: пивная на Трифоновской, Рижский гастроном, бар в бывшем кинотеатре «Горн»... Идём Трифоновскую, издалека видим – стоят: у Санечки  на носу оправа без стёкол, огромный фингал залил оба глаза, подмышкой торчит фрагмент батона без горбушек, а рядом – два алкаша передают друг другу бутылку водки и закусывают, отщипывая хлеб.
Смогул долго всматривается в жену, наконец узнаёт: «Людочка, познакомься, это мои новые друзья, и мы вместе идём к нам!..»...
Она взвилась: «Урод, тебя дома друзья ждут!», и алкаши её поддержали: «Саша, друзья и жена – святое дело!». Они провожают нас до подъезда, долго целуются,  прощаясь навеки...
Когда вечером поднимаюсь на последний этаж, Смогул спит в коридоре, открыв глаза и раскинув руки, как расстрелянный партизан в кювете, выставив из штанин бледные ноги с голубыми лодыжками.

27 апреля 1977 г.
Очередная «Зелёная лампа» в «Юности». После долгого перерыва вдруг пришёл  Слуцкий, на что мы уже не надеялись (в феврале у него умерла тяжело болевшая жена). Почитали по кругу новые стихи, а потом Алёша Бердников втравил Бориса Абрамовича в спор о Маяковском.
     – Поэты-созерцатели всегда умирают в своей постели, и только поэты типа  Маяковского, желающие изменить мир, сгорают быстро, – сказал Слуцкий. –  И вообще эпигоны Маяковского навредили поэзии меньше, чем эпигоны Фета...
Закончился разговор обсуждением книги Чухонцева «Из трёх тетрадей», которую  Борис Абрамович оценил очень высоко, и других мнений не было.

2 мая 1977 г.
Постоянное ощущение униженности. Тётя Женя захотела красной икры, а где её взять, кроме «Берёзки»? Прошёл с чёрного хода на кухню ресторана «Пекин», за десятку купил неполный стакан. Мама обругала: а вдруг эта икра некачественная?
Разозлила – купил чеки «Внешпосылторга», попилил в гостиницу «Интурист» за фирменными банками…
В институте вконец допёк декан Таран-Зайченко – требует подробных письменных объяснений, почему пропускал семинары и лекции, грозит не допустить до сессии, будто я каждый год придумываю себе уважительные причины не учиться – то был  попавший под поезд сосед, то обмен жилья, то ограбление квартиры, а теперь болезнь тётушки придумал. И ведь пишу – про умирающую тётю Женю, про свои дежурства в Бурденко…

20 мая 1977 г.
Договорился с мамой, что сменю её в госпитале после четырёх вечера (тётя Женя уже не встаёт и ничего не ест, но кормить её как-то надо), с утра сидел на лекциях, а в полдень пошли с Черновым в Дом книги – Матвеева просила выкупить её новую пластинку. Коробок оказалось полтора десятка – вдвоём еле довезли их до Малой Грузинской. Недолго посидели у Новеллы Николаевны, как вдруг ощутил холод в груди – позвонил домой, где никого не должно было быть, и когда к телефону внезапно подошла мама – тотчас понял, что никуда ехать уже не нужно…

23 мая 1977 г.
Со смертью тёти Жени ушло всё самое светлое, что было в моей жизни. И не только потому, что я вырос на её руках, просто она была единственным родным человеком, который меня понимал, в отличие от мамы, с которой почти никогда не нахожу общий язык.
Тётя Женя верно знала, что наши встречи со Смирновыми по праздникам у неё дома – единственное, что нашу родню хоть как-то сближает. Говорила: «Вот умру, и  без меня вы все очень быстро развалитесь». Нынче понял: так оно и случится, причём скоро.
Сегодня словно похоронил часть себя и пока не представляю, когда в этот мир вернутся прежние краски.

26 мая 1977 г.
На пленуме ЦК КПСС Подгорный покинул своё президентское кресло, освободив  его понятно для кого. Что давно следовало ожидать: на загнивающем Западе  генеральный секретарь партии – никакой не глава государства, которому они по статусу оказывают конкретный церемониальный приём, а фигура Брежнева для них вообще нечто странное.
Захожу в «МК», застаю Аронова в глубокой мерихлюндии. Увидев мою весёлую физию, Саша вскипает:
     – Ну, и чему вы все радуетесь?!.. Жалко ведь человека!  Вообрази, выходит Кремля: куда ехать, не знает – куда-то с сиреной возили, номер своего домашнего телефона не помнит – секретари соединяли, денег в карманах нет – всегда всё было оплачено... Так и стоит...

27 мая 1977 г.
Лутц Энгель работает в ГДРовском книжном издательстве, специализирующимся на выпуске русской и советской литературы. Пришли в ЦДЛ (хотел познакомить гостя с Петром Вегиным), а там в холле большая выставка книг из ФРГ, так пока я отлучился к Мнацаканяну, Лутц умудрился слямзить шеститомник Макса Фриша  на немецком. При том уверял, что его для кражи там и положили – на Лейпцигских книжных ярмарках фээргэшники специально оставляют без надзора раритетную литературу, чтобы восточные немцы брали её себе – у них тоже книжный голод.

28 мая 1977 г.
Весь день тщетно пытался дозвониться до Матвеевой – впустую, хотя она точно дома и никуда не собиралась. Только под вечер сообразил позвонить на станцию – так и есть, телефон отключили за неуплату. Поехал наобум.
     – А Ванечка сказал, что за всё заплатил, я ему и денежку дала, – сокрушается Новелла Николаевна (ну, Киуру! – и дома его нет, не иначе ушёл в запой).
Конечно, сходил и заплатил, благо сберкасса рядом.
Матвеева говорит:
     – Знаете, я пригляделась к вашим снимкам – они стали мне нравиться. Может быть, это самые удачные мои портреты. Вы не огорчайтесь – в этом не ваше фото, а моё лицо виновато. Обещаю через двадцать лет стать похожей на эти фотографии.
Подарила переведённую ей книжечку Антола Кодру.

1 июня 1977 г.
Брал интервью у сборщицы Похмельновой у неё дома (единственная на нашем заводе Героиня Соцтруда). Заодно расспросил Антонину Михайловну про пленум, на котором она – беспартийная – присутствовала по статусу. Мнётся:
     – С Николаем Викторовичем как-то нехорошо получилось, неорганизованно. Как только прозвучало, что ситуация требует совместить в одном лице должности генерального секретаря ЦК КПСС и председателя президиума Верховного Совета  СССР, Подгорный что-то спросил у Брежнева, встал и направился к выходу.  Леонид Ильич ему вслед: «Куда же вы, пленум ещё не закончен!»,  а он только рукой махнул и вышел.
Теперь понятно, почему новые назначения не обсуждаются ¬– 74-летнего старика просто вытолкали на пенсию.

4 июня 1977 г.
Субботний обед с Димычем – совсем оголодал мой школьный товарищ в своей казарме. При этом домой к маме идти не хочет – истосковался по общению, хоть музыкантские разговоры я поддерживаю с трудом. Все мои субботние девушки в трауре (даже к Наташе Старосельской не поехал – поздравил с днём рождения по телефону), но детская дружба – святое.

7 июня 1977 г.
Коля Денисов в дипломном Щукинском спектакле «А поутру они проснулись». Совсем не хуже, чем в «Современнике», да ещё ребята играют с таким азартом, какой на академических сценах давно забыт.

12 июня 1977 г.
Сделал Майкиной однокласснице Лене симпатичные ню (вполне целомудренные, где и не видно ничего – даже родителям показать можно). Интеллигентная мама модели нашу фотосессию оценила положительно – сказала:
     – Жора, а снимите меня так же!
Дочь в полуобмороке сползает по стене.

15 июня 1977 г.
Все разговоры о театральных школах и концепциях, о путях развития театра – пустопорожнее ля-ля! Есть только личность Художника, нарушающего табу и ломающего стереотипы. Нужно быть гением Товстоноговым, чтобы осмелиться  перенести на сцену тяжеловесную прозу толстовского «Холстомера», и гением Лебедевым, который играет ЛОШАДЬ так, что ты в изумлении своим глазам не веришь.
Вообще московские гастроли БДТ разочаровали: c «Тихого Дона» я просто ушёл, а «Влияние гамма-лучей на бледно-жёлтые ноготки» еле досмотрел до конца (ох  уж эта мне «анатомия семьи»). Но «История лошади» –  шедевр.

18 июня 1977 г.
Две недели назад, когда у Берестова говорили о древне-русской литературе, ВД сказал, что поэтическая организация почти всех текстов очень сильна, даже «Слово о полку Игореве» насквозь прорифмовано. Едва успел доехать до дома – звонит Андрюша: «Читаю «Слово…» –  рифм куча!»  Сказал ему, что для начала хорошо  бы приобрести словарь древне-русских ударений, и у меня есть книжка Колесова, могу подарить. Зная текст «Слова…» только по переводу Заболоцкого, был уверен, что Чернов к утру всё забудет. Не забыл – вчера у него на даче под Михалково показал два десятка страниц с кусками разбитого на стихи древне-русского текста. Самое занятное, что Андрей всё делает на чистой интуиции, но если он и впрямь   на верном пути, это ещё раз подтвердит, что великие открытия обычно озаряют невежд.
Чтобы остановить Черновский говорильный аппарат, с первыми звёздами Майя повела нас на прудик у дороги, а поскольку вся деревенька уже легла спать – предложила устроить нюдистское купание. «За» были все, кроме моей монахини, и хоть я сильно продвинулся в её сексуальном воспитании, лезть голышом в воду Геккер категорически отказалась. Пришлось и мне прыгать за ней в плавках, что сильно дисгармонировало с трепетным видом остальных купальщиков.

19 июня 1977 г.
Утром у газетного киоска возле кольцевой-«Белорусской» миниатюрный дедушка в смешной старомодной панамке спрашивает продавца про новую пластинку Новеллы Матвеевой: ещё не поступала? Решил сделать старику подарок (у меня с собой был лишний диск), спрашиваю: любите её песни? Дедушка мне – весьма надменно:
     – Люблю, не люблю – какая разница? Я ей просто горжусь – это моя дочь!
По рассказам Матвеевой об отце можно подумать, что они в многолетней ссоре, это дед и подтвердил – за пять минут выпалил, что Новелла неблагодарная дочь, а её муженька-графомана он вообще знать не хочет. Тем не менее, пластинку взял безо всяких спасибов.

Уезжать с Черновской дачи не хотелось, но у меня тухли билеты в театр, а кроме того редакторша обязала посетить избирательный участок и сделать коротенький репортаж.
Вчерашнее нюдистское купание вылезло мне боком – не само ныряние  в мутную жижу, а последующая ночёвка с Натальей на продувном чердаке, после чего мне заложило уши и нос.
До агитпункта в гостинице «Советская» добрался с жуткой головной болью и сразу сцепился с инструктором райкома – к семи утра я насчитал там двадцать человек, а он попытался уверить меня, что проголосовали  уже 150. Ко всему, я назвал Леонида Ильича… председателем Совета министров, после чего меня просто выгнали. Вконец расклеившись, взял у Эли три отгула и  пытаюсь отлежаться дома.

20 июня 1977 г.
Брательник Улька Павлов сманил нас на вернисаж «диких», к которым он теперь переметнулся от супер-гиперреалистов, однако в зале на Малой Грузинской что-то не склеилось – народ собрался, а на дверях замок. Настроившись на дружеский вечер, мы с Черновым и Толей Кобенковым поехали к Берестову, где застали «не нашу» компанию, вдобавок ещё и пьяную – Олю Чугай с поэтом-«морячком» Вовой Савельевым (мужем Тани Кузовлевой), которые поспорили, кто перевёл:
               «Мятеж не может кончиться удачей,
               в противном случае его зовут иначе», –
Маршак или Берестов, и не нашли ничего лучше, как с бутылкой водки и ещё с пятью случайными людьми притащиться выяснять истину к Валентину Дмитричу. Чтобы спасти Берестова, Чернов провёл воинскую операцию – мы как бы ушли, с улицы по автомату позвонили ВД и позвали его на вечернюю прогулку, а когда он с гостями вышел на улицу, и пьяные Чугай с Савельевым всё поняли, – было уже поздно: мы засунули их компанию в первый же автобус, а сами вернулись.
До глубокой ночи Толя Кобенков читал новые стихи. Замечательно, что Толя, живя в глухой провинции, умудряется быть абсолютно столичным поэтом, каких и в Иркутске-то днём с огнём поищешь.

21 июня 1977 г.
Понятно, отлежаться мне так и не удалось: днём попиликал в институт – ловить Марию Вильямовну, которой из-за похорон так и не сдал экзамен по немецкому, и Кобенков, как оказалось, тоже не сдал, а тут и Остёр с Олей подъехали – у неё тоже «хвост». Поймали нашу «немку-англичанку» в коридоре, загнали в пустую аудиторию и подсунули свои зачётки, так змеюка-Машка всем поставила «хор.», а мне – «трояк» (дескать, всё, что между нами, – ещё не повод для знакомства), а на выходе из класса столкнулись с Сеней Гурария (и ему оценочка нашлась), после чего все поехали ко мне домой и славно посидели до утра.

22 июня 1977 г.
Вечером в гостях у Смогулов бывшая балерина Таня Бахтиарова с 16-летней дочерью Кариной (какая же юная прелесть!). Заметив, как я любуюсь её чадом, маменька шепнула: «Если захочешь Каришу – скажи мне, я ей сама и первого мужчину подберу, и правильного любовника!». Замечательная родительница,  ничего не скажешь!  Но и генетика там! – если маменьке Тане сейчас 31, то во сколько же она стала маменькой?..

23 июня 1977 г.
Питерский скандал со звездой мюзикла «Небесные ласточки» певцом Сергеем  Захаровым, не потерявшимся там рядом с Мироновым, Гурченко и Ширвиндтом, – уверовав в накатившую звёздность, ударил по лицу администратора, о чём тут же настучали Романову, и тот распорядился молодого выскочку наказать по всей строгости – упрятали красавчика в «Кресты» и сурово шьют самое натуральное уголовное дело. Зная тупые амбиции наших партийных бонз, если у них находит коса на камень, то на тормозах это не спустишь: парень влип куда как серьёзно.

25 июня 1977 г.
Вернисаж на Малой Грузинской всё же открылся (по мне – откровенно бездарный). На весь просмотр ушло полчаса, пить там мне не с кем; чтобы вечер не пропадал, поехали с Наташей к Ульке домой – оценить портрет сына, который он не успел закончить к вернисажу. Портрет маслом на картоне метр на полтора производит  жуткое  впечатление: в готическом кресле чёрного дерева, выписанном с тщанием до каждого завитка и блика, сидит очаровательный  н е ж и в о й  мальчик с каким-то медвежонком в ручонке. Что вконец убило – тончайшая лессировка, которой мог бы позавидовать сам Леонардо, – я знаю руками, как это делается, но и потратив на занятия живописью половину своей юности, такого мастерства не добился. То бишь технически за последние несколько лет Улька сделал невероятный скачок вперёд, чего до поступления в Архитектурный институт от него вообще никто не ожидал (помню, как мы ездили на этюды, и Пивун не рисовал пейзаж с натуры, а срисовывал его с моего эскиза). Теперь братец молча вымаливал у меня хороших правильных слов, но кроме обтекаемого «мастеровито», других у меня не было, и он это понял.

27 июня 1977 г.
Вчера с Кариной были у Матвеевой на Сходне и застали там Нину Стожкову – редакционную подружку Наташи Геккер, что в общем можно было предположить, поскольку недавно у Стожковой  в «МК» вышла подборка стихов с предисловием Новеллы Николаевны (наверняка сегодня же позвонит Наташке, не утерпит).
Киуру мне страшно обрадовался, поскольку обычно я сам вызываюсь натаскать им воды из колодца, и Новелла Николаевна подыгрывает: «Шесть вёдер – шесть песен».
Иван Киуру – злой гений Новеллы Матвеевой: даже не замечает, как постепенно «окиуривается», стихи её становятся всё тяжеловеснее и неповоротливей. Ставит условие: «Я спою, только пусть Ванечка сперва свои стихи почитает». А «Ванечку» нужно долго уламывать – весь на понтах: считает, что после Сумарокова и Тредиаковского лишь он один верно лабает на лире. Но кое-как уговорили: НН поёт пять песен – Киуру читает десять стихотворений.

Вернулся не поздно (мамаша Карины ожидала  дочь у Смогулов), до утра печатал вчерашние фотографии.
Днём приехала моя мама – увидела сохнущие на полу карточки, подняла снимок Киуру: «А это что за сутенёр?».  Говорю, что он совсем не то и даже не альфонс – самовитый поэт, член СП СССР и любимый муж Новеллы Матвеевой. Нинушка упорствует: «Я и говорю, сутенёр...» (по-милицейски проницательная у меня мама).

4 июля 1977 г.
В Швейцарии умер Владимир Набоков. Который в представлении абсолютного большинства наших читателей – автор «порнографического» романа о нимфомане, в изобилии размножаемом от руки. Я тоже, кроме «Лолиты», читал только «Дар», «Машеньку» и переведённое с английского эссе о Гоголе (Наташа Старосельская на одну ночь дала машинопись Голышевой). Конечно, стилист он от Бога – по одному абзацу виден (чего, например, не скажешь о Булгакове), и когда однажды вернётся в нашу страну... Вопрос – когда? Слуцкий говорит, что на его веку этого точно не произойдёт, а наше поколение, быть может, дождётся.

9 июля 1977 г.
Московский кинофестиваль этого года оказался совсем серым и вяленьким. Очень хорош разве что «Невинный» Лукино Висконти (вряд ли купим, поскольку в СССР «голубые» заведомо не в чести). Из внеконкурсного показа выделяется только симпатичный фильм «Забавные приключения Дика и Джейн» – рождественская комедийка с ожидаемым, чисто голливудским финалом – «сказочка для взрослых».
На этом дневном показе в Доме кино оказался рядом с Андреем Мироновым и сильно поразился тому, как же плохо он выглядит без грима! И что у него с кожей, с лицом? – всё в каких-то буграх и кавернах, которое не свиным гримом мазать, а лечить нужно, он ведь себе уже не принадлежит, как Даль и Высоцкий, – это наше народное достояние.

10 июля 1977 г.
Днём зашёл Гарик Пинхасов с музейным дореволюционным «Хассельбладом» в деревянном коробе, переделанным из пластиночного в плёночный: одолжил широкую «Свему»  и отправился на фотоохоту. Вернулся к четырём: проявили плёнку, напечатали контрольки. Из 12 кадров три оказались феноменальными – и все смотрятся как постановочные: без сценария такое не снимешь.
У служебного входа в ЦТСА  Гарик застал погрузку декораций в крытый грузовик: откинутый наверх брезент выглядел как театральный занавес, в глубине белели  три гипсовые музы с отбитыми руками и приземляли божественное джинсовые  задницы двоих согбенных грузчиков.
В окне отцовской венерической больницы – измождённый больной, просунувший лицо между железных прутьев, вместо одного выломанного, отчего железяка, которой нет, казалась проходящей сквозь мозг.
Но самый гениальный кадр Гарик снял на Лубянке – в гранитном портале с мечом  и щитом (как? – там же на минуту не остановишься: ребята в штатском сметут), поджав колени, в луже мочи спал пьяный: почувствовав взгляд фотографа, открыл  один глаз (другой остался склеен сном) и поприветствовал снимающего ладонью   ко лбу, так что значок «ХХV-й съезд КПСС», приколотый к лацкану пиджака ещё  и набок, представляется откровенным перебором.
Поскольку – свидетельствую! – три часа назад плёнка была чистой, удачу Гарика безусловно можно считать посылаемой ему Свыше.

13 июля 1977 г.
В последние две недели по Натальиным глазам было заметно, что она намерена вызвать меня на серьёзный разговор, и нынче наконец дозрела. Сказала, что наши свободные любовные отношения ей в тягость, ей надоело придумывать лживые объяснения для родителей и ещё больше опостылело вылезать из моей постели и на ночь глядя тащиться домой. На вопрос, отчего она терпела целый год, вдруг призналась, что ждала от меня «мужского поступка»  и первого шага, а кроме того, искренне подозревала, что я еврей (здрасьте, арийская чистокровная фрау!).
Честно ответил, что этот год у меня очень тяжелый и ничего в своей жизни менять сейчас не хотел бы (что не намерен иметь жену-антисемитку – вне обсуждения).  Прописаться в свою двухкомнатную квартиру из маминой вдвоём с женой гораздо проще, однако я надеюсь найти какие-то иные пути. Так наш диалог закончился – попросила посадить её в такси, но оставила мне право как следует подумать и в случае положительного решения позвонить завтра же, а если не позвоню – мой телефон навсегда будет вычеркнут из памяти. Ладно, перелистнём и эту страницу.

15 июля 1977 г.
Придя с работы, обнаружил дома маму. Которая, напевая на кухне светловскую «Гренаду», варила борщ. Замечание, что просил её не приезжать без звонка, она пропустила мимо ушей и вообще, сказала, хватит мне жить одному, тем паче после смерти тёти Жени ей совсем одиноко, а так она будет обо мне заботиться. Вчера разговорилась в магазине с симпатичным майором, которому с женой негде жить, и предложила им свою однокомнатную, даже аванс за два месяца взяла.
Потрясенный таким вероломством, я тотчас заявил маме, что срочно женюсь, а не сказал раньше, так как хотел сюрприз сделать. За час кое-как погасив приступ родительской истерики («Ты меня совсем не любишь!»), погрузил зарёванную маму  с чемоданом в такси и поехали к ней в Измайлово. Где симпатичный майор с женой и впрямь распаковывали вещи. Поговорил со служивым по-мужски (просто сказал, что моя мама не в себе и жильё сдавать не собирается) и вернул аванс.
Уйдя от мамы, покурил в яблоневом саду под её окнами, пораскинул мозгами. По ситуации, меня бы устроил фиктивный брак, однако городить огород только из-за прописки глупо, а Наташа меня кое-как терпела почти год.  При том, что чувства юмора у неё нет совсем (и ладно, у меня дома ржач стоит целыми днями).
Пошел к Геккерам на 7-ю Парковую. Наталья с мамой оказались дома – девушка явно удивилась монологу, что-де подумал и оценил, но такой поворот событий ей понравился. Светлана Владимировна отправила дочь в магазин за коньяком и без экивоков спросила, нужно ли мне только решать жилищную проблему, или у меня к её сокровищу есть хоть какие-то чувства, и я честно сказал, что да – жилищная тема имеет место, но если я сплю  с Наташей год, в этом тоже что-то есть.
Как раз появился Иван Романович, мы уговорили бутылочку армянского, и предки рассказали историю массивного серебрянного блюда, на медальонах коего с XVII века гравируют имена (на немецком, естессно) всех мальчиков рода Геккеров (при чём тут я – вопрос второй). После ужина сошлись на том, что Наташины предки не ханжи – могу прямо сейчас увезти их чадо к себе. Что и сделал, тем более они собираются на юг и проблема  с надзором за дщерью замечательно разрешается сама собой.
Эпохальный сегодня день, ничего не скажешь!

16 июля 1977 г.
Собрался у меня десяток гостей, а на улице ливень и тут звонит по дороге из ГИТИСа Майкина школьная подруга:
     – Стою в будке под козырьком "Повторного фильма", а на Никитской льёт, как из ведра. И меня клеит крашеный еврей, очень похожий на твоего ялтинского Гришу, с которым ты никак не соберёшься меня познакомить!
     – Гриша до осени у моря, и мало ли в Москве евреев-альбиносов?
     – Только он может предложить девушке 200 рублей за мои драные джинсы, но при условии, что я сниму их тут же, посреди улицы! И как мне быть?
     – Скажи, что летом носишь джинсы без трусиков, но готова их снять только при нём дома. Лови такси и привози остряка ко мне!..
Посмеялись. А заполночь позвонил Остёр – сказал, что торчит в городе. На мой вопрос, где он был сегодня днём в ливень – вспомнил: пережидал тучу в кассах "Повторного фильма" – действительно, права Тюханчик оказалась.

17 июля 1977 г.
Наступает время свадеб: Чернов с Майей дозрели до подачи заявления, Остёр с Олей Новиковой тоже упёрлись в оформление отношений, а вчера меня вконец укатал Димыч.
Две субботы в начале июня Димыч обедал у меня – уходя из казармы в увольнение, переодевался в соседнем подъезде в штатское, звонил из автомата и просился в гости, страдая не столько по домашней кухне, сколько по дружескому общению. Вчера позвонил в полдень, но у меня была Наташа, которая тоже соскучилась и с Димычем делить выходной не захотела. Кое-как отговорился от друга, но через два часа он позвонил снова – с абсолютно каменным голосом:
     – Ты можешь быть свидетелем на моей свадьбе?.. Тогда зачитай данные своего паспорта, у меня же сейчас есть только Военный билет!
Я обалдел – ещё два часа назад Димыч не знал, куда ему направить стопы, а теперь... Дальше – кроме «да» и «нет» – ничего узнать не удалось:
     – Ты можешь говорить? – Нет! – Она стоит рядом? – Да! – Я её знаю? – Да! – Как её зовут? – Потом!..
Подробности узнал вечером, когда матрос Зотов вернулся в свою ВЧ и добрался до служебного телефона.
Из всего своего гнесинского курса, он застал дома только Лену Серенко, с которой тоже отучился пять лет, и у него особых симпатий она прежде не вызывала. Был приглашён на обед с родителями, в процессе коего разомлел и напрочь потерял бдительность. Чтобы не сидеть дома, Серенко предложила погулять по району, зачем-то прихватив большую коробку шоколадных конфет. И когда, фланируя под ручку, вдруг оказались возле районного ЗАГСа, хитрюга как бы шутя предложила: «Зайдём?» – Зашли, и там, благодаря коробке конфет и моему устному за Димыча поручительству, у парочки приняли заявление на бракосочетание 10 сентября.
Поражает Димычева покорность – единственное, чего мне удалось добиться, – чтобы дал слово не трогать Серенко до свадьбы, а ближе к делу видно будет.

22 июля 1977 г.
Предстоящая женитьба вынуждает меня знакомиться с новой роднёй: вчера был представлен дедушке – профессору минералогии, ровеснику века, корню рода и проч. В огромной квартире знаменитого дома на Мархлевского, битком набитой камнями, прилежно осмотрел семейные раритеты (умилила грамота о даровании дворянства, выданная... в январе 1917 года). Заблудившись, нашел кухню, где душевно пообщался со славной тётушкой, напоившей меня кофием с ватрушками (за что был потом сурово отчитан – прислугу за хозяйку принял).
А дедушка оказался вполне живым, хоть и живёт среди бездушных каменюг. Визит к нему был очень важен не столько для меня, сколько для всей семьи Геккеров: дело в том, что дедушка в своей старости замыкаться не стал – овдовев, через  год женился на молодой симпатичной женщине-искусствоведе и тотчас родил дочь, которая оказалась на два года моложе внучки Наташи. Потому нынешний вечер закончился долгожданным примирением родни после двадцати лет напряженного необщения (теперь будем ждать его прихода на нашу свадьбу).

25 июля 1977 г.
Накануне позвонила тёща и повелела сразу после работы ехать к ним – ждёт меня некий сюрприз. Поскольку от актёрской среды только и жди какой-нито каверзы или розыгрыша, приготовился ко всему, и уже на подходе к квартире, дверь в которую по обыкновению вечно распахнута для курильщиков, услышал из недр гвалт многих голосов – очевидно, меня ждала вся тёщина щукинская тусовка. Точно – за столом светились два десятка весёлых мордах, а прямо напротив двери – рядом с моей суженой – увидел… свою институтскую подружку Оксану Букатову. То бишь ясно, что учинить публичное разоблачение аферисту-жениху – милое дело, только когда мне принялись называть собравшихся и дошли до Оксаны, то и её представили по имени-фамилии, и она вида не подала, что мы знакомы (заигрались ребята, ага)…
Когда вышли курить на лестницу и остались с Букатовой вдвоём, она спросила:
     – Так это ты тот самый Жора, который Наташин жених?
     – В общем, да. А ты здесь как оказалась?
     – Так я ведь с Наташей Геккер до восьмого класса в одной школе училась. А тут ей случайно позвонила, она и позвала на смотрины.
И никакой каверзы – в Литинституте же Оксана меня знает по списочной фамилии, а что я и какой-то Елин – одно лицо, ей в голову не пришло. Сцен не устраивала (хоть могла), мой выбор одобрила: «В хорошую семью входишь!»...
Тесна Москва, ничего не скажешь. 

29 июля 1977 г.
Димыч звонит по вечерам и жалуется: на Серенко напал покупательский раж, благо у них теперь есть Приглашение в Салоны для брачующихся, по которому там продают разные дефицитные товары (ну, да, у меня такое же). При этом у Леночки любимой цифрой оказалась 20: купила двадцать метров махры на банные халаты, двадцать трусов – мужских и женских, двадцать кусков туалетного мыла... («Говорит, чтобы от меня хорошо пахло! – кипит Димыч. – Будто бы от меня пахнет плохо!»). Я молча слушаю эту ахинею, поскольку что-либо говорить другу в таком состоянии просто глупо – парочка помирится, и виноват окажешься сам. Только спрашиваю: «Ты её честно не трогал? И не вздумай!»

2 августа 1977 г.
В июльском «Журналисте» – реплика некой (-его) Черненко «Кто сказал «мяу»?».
Про то, что Куклачёв запутался в своих рассказах и своих питомцах – его Белки, Стрелки и Кутьки появляются, влюбляются и гибнут вперемешку, множась в неимоверных количествах, путая родословные и судьбы. Говорил Юре, чтобы взял в свою труппу прессекретаря, который отслеживал бы всю его говорильню (ту же Геккер, кстати). Может, хоть теперь послушает?

6 августа 1977 г.
На моём дне рождения в центре внимания не я, а Димыч с избранницей: все гости от будущей супружеской четы в отпаде. Начать с того, что двухметровая дива Серенко с ходу начала всем тыкать, а от её вульгарного хохота (если не сказать: ржанья) звенели стёкла. Только необходимость Димыча вернуться в казарму к девяти вечера позволила с облегчением выпроводить его с невестой, и остаток вечера мы провели в благости.
На самом деле, мой 26-й День Капусты прошёл славно.
После ухода гнесинцев, остались Чернов с Майей, Старосельская, Гофман, Погожева и Гарик Пинхасов. (Остёр накануне улетел  к отцу в Ялту, а Хлебников сегодня поехал в Переделкино  к Межирову). Я предоставил Наталье возможность почувствовать себя хозяйкой и, поскольку всю еду приготовил заранее, с удовольствием наблюдал, как домашняя недотыкомка вживается  в роль жены. Определённо, эта функция ей нравится.

9 августа 1977 г.
Секретарь парткома Сорокин вызвал и озадачил странным вопросом:
     – Ты книжки по-прежнему на букинистическом рынке покупаешь?
     – Какие-то покупаю, да. А в чём проблема?
     – Да вот, понимаешь, велели с вами усилить борьбу, а я даже не знаю, за что нам браться…
     – ???
Показывает мне бумагу из Фрунзенского райкома партии – задачи парткома 2-го МЧЗ по случаю каких-то решений-постановлений, и там одна строка подчёркнута Сорокинским красным карандашом и рядом – жирный вопросительный знак: УСИЛИТЬ БОРЬБУ С БУКМЕКЕРСТВОМ.
Я чуть под стул от смеха не сполз:
     – Так ведь, Юрий Филиппович, я БУКинист, а БУКмекер – это тот, кто на бегах, на ставках играет!
Теперь Сорокин заржал, как конь:
     – То-то и смотрю, слово неправильное! Так это из-за того, что у нас тут ипподром рядом, что ли? И как нам с ним прикажешь бороться?
Так всё весело и разрешилось: букинистов пока трогать не станут.

12 августа 1977 г.
День рождения Гарика Пинхасова. Я нечасто сталкивался с восточными людьми, их жизненный уклад мне внове. Перед тем как сесть за стол, Гарик предупредил: папа садится первым, еду по тарелкам раскладывает тоже он, если захочешь что-то сказать – спроси у него разрешения... (Теперь понимаю, почему Гарик так часто убегал из дома.) Венец вечера – урок мастерства, с каким папа-тиран на глазах гостей разделал необъятную дыню.
У Гарика абсолютный фотографический глаз, мир он сразу видит кадрированным. Недавно выбирал из сотни фотографий Куклачёва две-три лучшие, еле нашёл, а Гарик сделал пять кадров – все пять пошли в печать. Снял Романа Кармена (последний кадр на плёнке чистым оставался), так режиссёр этот фотопортрет растиражировал стотысячным тиражом. Работая на «Мосфильме», Гарик показал фотографии Андрею Тарковскому, и тот взял его фотографом в свою киногруппу.
Сегодня посмотрел весь пинхасовский архив:  там есть полсотни работ, которые могли бы сделать честь любому мастеру, от Антипенко до Плотникова, но сам Гарик отобрал для дебюта лишь семь фотографий, которые хочет напечатать только одной подборкой и только в журнале «Чешское фото».

13 августа 1977 г.
Третий раз в жизни угодил в милицию и, слава Богу, тоже без всяких последствий. Началось с того, что после отъезда тёщи и тестя на юг мы с Натальей в её доме не были, а перед возвращением  родителей там следовало прибраться. Уйдя от Гарика (из квартиры напротив), решили здесь заночевать, только я в чужих домах спать совсем не умею. Вдобавок, в отсутствие свежей крови в семейной кровати вдруг активизировалось стадо озверевших клопов – трижды внезапно зажигал свет и трижды давил их полчища пачками. В три ночи плюнул – Наталья ушла спать в свою девичью койку, а я оделся и поехал отсыпаться домой.
Выхожу на Сиреневый бульвар ловить такси – пусто, ни одного зелёного огонька. Вид у меня, конечно, бандитский: грубая кожаная куртка с поднятым воротником, подвёрнутые до щиколоток джинсы, спортивная сумка с чем-то тяжёлым.
Вдруг откуда-то выруливает жёлто-синяя «буханка», неспешно меня объезжает, останавливается за спиной. На хлопанье дверец я не оборачиваюсь – затылком чувствую, как сзади подходят. Двое.
     – Чего стоим?
     – Машину ждём, – отвечаю в том же тоне.
     – А куда едем?
     – Домой, в Марьину рощу.
     – А конкретнее?
     – За Рижский вокзал, к гостинице «Северная».
Вопросы задаёт низкорослый, часто моргающий милиционер, а другой молчит – придирчиво оглядывает с головы до ног, потом включается:
     – Чего ты с ним цацкаешься? – пьяный он.
Мысленно поблагодарил ангела-хранителя (у Гарика мы почти совсем не пили) и с чистой душой дышу в протянутую трубочку. Явно разочаровавшись в результате, низкорослый мент потряс прибор, зачем-то сам в него подул и спрятал в карман.
А другой не унимается:
     – Документы достаём!.. Тааак… – рассматривает мою красную ксиву с надписью «Московская правда». Журналист, значит? А почему документ просрочен?
     – Там стоит штампик, что продлён!
     – Действительно, штампик есть, но расплывчатый! – отпускать меня он откровенно не хочет. – А паспорта с собой нет? Тогда проедем в отделение.
Оказавшись в фургоне, я только тут соображаю, что сейчас они свяжутся с 19-м отделением, где им ответят, что в Марьиной роще такого жителя нет – прописан-то я на на Щёлковской – и тут становится не по себе.
Кричать в околотке бесполезно, если не вредно, но увидев за барьером вполне адекватного майора, я просто сказал ему, что сразу свяжусь с полковником Потапьевым из газеты «На боевом посту», и пусть они разбираются друг с другом. Это возымело результат: дежурный не только принёс извинения, но даже велел  патрулю отвезти меня домой.
Всю дорогу низкорослый радостно хлопал меня по коленке, рассказывая какую-то херню, но я не отзывался и был высажен у Рижского вокзала – с объяснением, что «дальше не их район».
Ну и ноченька.

16 августа 1977 г.
Тёща в этом году возглавляла в Щукинском приёмную комиссию, и летом я имел удовольствие лицезреть экзаменационное закулисье – что ни день, на дому объявлялись мальчики и девочки с конвертами. Конверты складывались на комоде по кучкам: от Ланового, от Ульянова, от Яковлева... Вложенные в них бумажки можно не читать – однотипные: «Уважаемая Светлана Владимировна! Я лично прослушал абитуриента N и считаю, что он (она) достоин учиться в нашем институте...» Проблема, потому что количество конвертов вдвое превысило численность курса. Без рекомендаций тоже шли: неделю назад влетел плечистый  сибиряк – громкий, белозубый, похожий на Урбанского (заявился, когда уже всё закончилось). Тёща его послушала, послала во ВГИК, хотя актёрский курс там тоже укомплектован. Сегодня пришёл – с букетом цветов, счастливый: приняли! Очень расстроился, что не застал СВ (она на юге), благодарил, а уходя признался:
     – Мне дома говорили, что в Москве без блата никуда, а вот как-то получилось...

17 августа 1977 г.
Во внезапной смерти 42-летнего короля рок-нн-ролла Элвиса Пресли есть нечто, не умещающееся в сознании – не в какой-то конкретной заокеанской Америке жил, а будто на другой стороне Луны. Откуда до нас долетали его голос, фотографии, пластинки, которые советские поклонники переписывали на километры плёнок, но от этого певец не становился ни ближе, ни роднее – существовал как фантом, без плоти и души. И самое печальное, что шансов увидеть его живьём – так же, как и «Битлз», и «Пинк Флойд», и «Роллинг Стоун» – не было никаких: не светили нам его гастроли ни под каким соусом. То же самое испытал несколько лет назад, когда умер Брюс Ли – такая же чужая легенда, ледяной свет далёкой звезды. Я полагал, что это только моё личное восприятие, однако нет – несколько человек, с которыми говорил о смерти Пресли, ощущают то же самое.

25 августа 1977 г.
Хотел под свою свадьбу выцыганить у Эли свободную недельку, но свалились на нас чумовые немецкие коллеги Хасси Цибарт и Хайнц Дамкёллер, да не вдвоём – с секретарём парторганизации (впрочем, женщиной весьма милой). Почувствовав, что я собираюсь от них сбежать, фрау клятвенно пообещала отпустить меня сразу же после церемониального обеда в «Пекине», который пошёл насмарку – Хасси вдруг спохватился, что забыл в самолёте кофр со всей фотоаппаратурой, и уехал искать концы. А Хайнца развезло после первой же рюмки – ушёл спать в номер. Узнав, что у меня завтра свадьба, добрая немецкая женщина презентовала мне детские штампованные часики с Микки Маусом (для будущего ребёнка), бегающие глазёнки которого остановились через 15 минут после того, как я их завёл. (Боже, как же смехотворен наш провинциальный «социалистический реализм»!)

26 августа 1977 г.
Кое-как расписались. Поскольку Геккер решила ускорить процесс женитьбы, нас по блату перенесли на пятницу, когда сочетаются все, кому  г о р и т : в очереди под дверью сидели пять глубоко беременных невест, обхватив необъятные пузы, однако при фатах и прочих атрибутах. При виде такого благолепия, на Чернова и Майю напал хохотун – со смешинками во ртах мы угробили нашу церемонию: отказались от поздравительной тирады загсовской дамы с лентой через плечо, попросили выключить музыку и выгнали фотографа (наличия Гарика Пинхасова вполне хватало).
Так как в 11 утра мы уже освободились, то не нашли ничего лучшего, чем пойти в  «Иллюзион» на замечательный фильм по книжке Франсуазы Саган «Любите ли  вы Брамса?» с Ингрид Бергман, Монтаном и Перкинсом. Который, кстати, вполне можно включать в подарочный пакет к брачной корзине.

По-человечески мне понятно желание Наташиных родителей сделать всё «как у людей» (дочь-то единственная), потому отговорить их от непременного широкого застолья не удалось – на Сиреневом бульваре нас ожидала полна горница старых друзей дома (и дедушка-минеролог всё-таки приехал, хоть без жены и дочери). Из нашей компании, кроме быстро улизнувших Чернова и Щербаковой, заглянули под занавес только Куклачёв с Ленкой, вместе мы и отбыли за полчаса до полуночи, поскольку нам домой по пути.
За что по-настоящему благодарен Светлане Владимировне, так за то, что послала Николая Николаевича Верховского к моей маме, и он привёз несчастную Нинушку, весьма расстроганную обращением. Маме тоже всё очень понравилось: чинно, как у всех. Была потрясена портретом молодого Ивана Романыча – действительно,  очень был похож на нынешнего меня. Но и свою критическую извилинку мама не потеряла – когда сажал её в такси, сказала с весёлой миной:
     – Ты ошибся, сын. Тебе надо было жениться на тёще!
И ведь мама, как всегда, права!

27 августа 1977 г.
Днём заглянула тёща с Верховским – привезли кучу оставшейся со вчерашнего гудёжа снеди, тактично посидели часок – пока собирались наши гости, и столь же тактично исчезли. Мы никого конкретно не звали, но куча общих друзей за день заглянула (лето кончилось – почти все вернулись в город).
Обнаружив, что из двух десятков наших семейных гостей половина – журналисты, Куклачёв решил задействовать всех: «Кто ещё обо мне не писал?..». Поскольку желающих как-то не нашлось, насел на Остёра: «Иди ко мне репризы сочинять. Хорошие деньги – полтинник за страницу!» Гриша оторопел, однако отбился – сказал, что за работу нужно браться в двух случаях: либо она приносит радость, либо за очень большие деньги, а в данном случае нет ни того, ни другого (сценарий для мультика – две страницы, а стоит он в сорок раз дороже). Юра обиделся, полез доказывать, что арена – это высокое искусство, а его кошки так вообще новая эра в истории цирка, и нам стоило большого труда погасить назревающий скандал: Остёру тут же приспичило рассказать свою любимую серию дурацких цирковых анекдотов... Не утянуть на себя одеяло Гриша не мог – «на бис» дважды прочитал озорную «Иструкцию» по использованию подаренного им «эротического» гамака (юниц до 18 лет  приобщать запрещено).
Куклачёва кое-как успокоили, но втолковать ему, что друзей использовать в своих корыстных целях нехорошо, всё равно не удалось («На кой ляд они тогда нужны?»), и остаток вечера Юра доставал Валеру Сухорадо вопросом, почему тот не пробьёт лично для него комсомольскую премию...
К полуночи я понял, что ещё одного такого свадебного дня не выдержу, а потому,так и не ложась спать, с утра вчетвером поехали на дачу к Куклачёву.

28 августа 1977 г.
В Чехов приехали довольно рано, но из леса уже шли стада удачливых грибников, радостно волочащих полные корзины и вёдра. Мы перед собой больших задач не ставили – жёны поехали до конечной, прямо на родительскую дачу, а мы с Юрой вылезли из автобуса на полтора километра раньше и пришли полтора часа спустя – мимоходом собрав по краю опушки полсотни белых, торчащих из травы, как булыжники, прямо под ногами.
Пока хозяева превращали наши грибы в нечто неописуемое – с картошкой и луком в сметане, ушли с Натальей в близкое поле – фотографировать послесвадебные ню в роскошном стогу сена, будто для нас смётанном. А вокруг резвились-играли какие-то мелкие рыжие щенки с пушистыми хвостами – лисенята!..
Памятный день, пластичная модель, отличные фотографии.

4 сентября 1977 г. 
Выходные провели на Пахре, возле Ленинских Горок, где тёщин любимый ученик Женя Копылов купил незатейливую дачу, конфискованную у продавца тюльпанов с Центрального рынка (подвал дома до сих пор устлан луковицами, которые Женя периодически высаживает на десяти сотках – для красоты и гостей). Главной приманкой была банька с оплавленными брёвнами в удушающей парной (которой я не поклонник), куда гости поочерёдно удалялись от пивного стола и где Николай Николаевич Верховский единственный смог выдержать полчаса, покраснев до цвета варёного рака.
Человеческой приманкой был главный прокурор Тюменского края, вызванный в Москву на правёж. Очень самоуверенный сорокалетний дядька возомнил себя самостоятельной фигурой и на этом споткнулся. Потому как додумался объявить войну администратору местного отделения Росконцерта, делающему в Тюмени невероятный гешефт, и он ко всему москвич с обширными связями, так что наша тошнотворная эстрада в виде кобзонов-лещенко-винокуров вся у него в друганах. Механизм делания денег примитивен: левые концерты без афиш, отбираемые  у зрителей на контроле билеты, поющие под фонограмму двойники, которых на  поле стадиона в бинокль не разглядишь. То есть статья администратору ломится расстрельная, но никаких фактов у прокурора нет, и шоумен откровенно посылает его во все интимные места. Теперь притащился в столицу и ждёт  вызова к своим начальникам, которым он кость в горле – правдолюб, мать его!  Доверчиво у меня спросил, не смогу ли написать про его историю хоть бы в московской газетке. Нет, не могу – даже не минное поле, а трясина, которая проглотит не чавкнув.

8 сентября 1977 г.
Утром позвонил Димыч – напомнить, что послезавтра у него свадьба. Я наконец    не смолчал – спросил, зачем ему эта идиотка и не пора ли послать её в жо..? И тут Димыч выдал замечательный монолог:
     – Слава тебе, Госссподи! – наконец-то слышу разумную речь! А то кому ни скажу, все хором: молодец, давно пора, ведь у вас общие интересы и знаешь её сто лет!  А что эта дура на меня запала, так я вообще не могу понять, под каким гипнозом  всё случилось... И как мне теперь быть? – уже и мама согласилась: тебе с ней жить, ты и решай...
Поверив Димычу на честное слово, что не покусился на Серенкину девственность, запретил ему три дня подходить к телефону и вечером попилил к Леночке. Она верно всё почувствовала – вышла во двор бледная, в наспех накинутом на голое тело халате, и сразу крикнула мне:
     – Что с Димочкой?!..
Поскольку никаких вещей отдавать не пришлось (все покупки Серенко складывала  в своей норке), в случае истерики я был готов убежать налегке, однако брошенная невеста умела держать себя в руках:
     – Я так и знала, что в последнюю минуту Дима струсит! Передай ему, что я на него не в обиде. Обо мне пускай не беспокоится – я поеду с родителями в Юрмалу, там заплыву далеко-далеко в море и утоплюсь...

11 сентября 1977 г.
Событие: восьмидневная Первая Московская международная книжная ярмарка  на ВДНХ. После церемонии открытия – двухчасова пауза, когда взвод дяденек в штатском гребнем прошёл по всем отделам, и со стендов вдруг исчезли какие-то выставленные книжки. Феноменальным откровением выставки стал закуток американского изд-ва ARDIS, созданного профессором Мичиганского университета Карлом Проффером и его женой Элендеей для выпуска русской и советской литературы – как классики, так и андеграунда. Избравшими логотипом для своего издательства гравюру дилижанса Фаворского. К ним была едва ли не самая большая очередь, и общение выглядело потрясающе: выложив на прилавок свои книги, они вдруг исчезали в служебном помещении или просто уходили, после чего начиналось повальное воровство. Я воровать книжки совсем не умею, хотя соблазн поживиться «Даром» Набокова был (всего-то двух месяцов не дожил Владимир Владимирович до известия о его возвращении в советскую Россию – хотя бы таким полулегальным образом). Пообщавшись с чу'дной Элендеей, говорящей по-русски очень чисто, хоть с сильным английским акцентом, получил в подарок «Котлован» Платонова с послесловием Иосифа Бродского, после чего обрёл (ну да, своровал-таки) книжку Саши Соколова «Школа для дураков».

13 сентября  1977 г.
Всё-таки удалось сбежать с женой в Питер – Эля подарила нам неделю втайне от парткома. Здесь уже дожди и холодрыга, не для прогулок, зато на такой погоде идеально бродить по музеям  (у Наташи этот приезд в Питер первый).
По приезде традиционно навестил Люсю в Доме книги: собирательница всяческих литературных абсурдов, хвасталась отпечатанным в одесской типографии бланком-заказом на аборт с 9 клетками – месяцами залётов (нужные подчеркнуть) и стишом на обороте – воплем нерождённого дитяти: «Мама, подумай!..» (выцыганить сей  жуткий шедевр не вышло). Душевно пообедали с Плаховым в ресторане Домжура (абсолютно московское меню, включая «мясо по-суворовски» и любимые жюльены c грибами и сыром, да и кухня тоже не хуже).
Остановились у двоюродного Наташиного брата Жени (моего ровесника, инженера по ремонту подводных лодок)  на улице Герцена, то бишь на Большой Морской – аккурат напротив особняка Набокова, где великий писатель и родился. Вид в окне потрясающий – золотой купол Исаакия во всю раму.
Здесь тоже друзья на друзьях – квартира Жени просто над квартирой… Коли Голя, с которым он знаком, однако не дружат: интересы разные, да и меня в прошлый приезд бурный пиит удручил так, что общаться с ним совсем не хочется.

15 сентября 1977 г.
Вчера весь день провели в Пушкинском доме, который не миную ни в один свой приезд, и тут повезло вдвойне – очень приличная выставка картин и фотографий Макса Волошина, устроенная по случаю 100-летия крымского гедониста.
Сегодня – в «Эрмитаже», где повезло меньше – мы настроились на итальянский зал, а он оказался закрыт. Зато коллекцию импрессионистов осмотрели подробно. Остаток вечера – у славных Ясновых, агукая с Митькой, которому Наташа навезла кучу игрушек.

16 сентября 1977 г.
Женя ради нас взял отгул и заявил, что Петербург надо смотреть с ленинградцами. Отказаться было никак не возможно, хотя круг интересов морского офицера не очень совпадал с нашим. Перспектива смотреть уродов в спирту Наташу совсем не прельщала, однако в Кунсткамеру всё же пошла – сбежала от нас за первым же поворотом. Но Музей Морфлота – это святое, и ботик Петра оценили вполне.
Закончили день на Васильевском острове (тут я сам экскурсии могу водить), откуда дошли до Голодая, сопровождаемые словоохотливой бабушкой, оказавшейся… лектором Общества «Знание», которая сыпала фамилиями, датами и цифрами так, что её семь десятков лет показались возрастом студенческим.

17 сентября 1977 г.
В субботу вдруг развиднелось, и мы вдвоём весь день бродили по городу – начав     от Пушкинской квартиры, с Мойки через Зимнюю канавку и Летний сад на Марсово поле, по Большой Садовой снова на Невский, и по Фонтанке до БДТ, потом до касс Московского вокзала (билеты на понедельник), затем в Лавру. Людей в Некрополе не было совсем – кроме нас, двое иностранных посетителей могил, спросивших:
     – А где здъесь Фъёдор Достоевски? – при этом стоя к его памятнику спиной.
Я показал, они дуэтом чихнули, будто от удивления, и без задержки устремились к выходу.

18 сентября
Навестили Плахова с женой Таней – посмотрели как они после Днепропетровска устроились на новом месте. Разговоры о московских новостях и общих знакомых (несколько раз, когда выходили с Сашей на лестницу курить и оставались вдвоём, показалось, что на языке у него висел вопрос про Олю – как она? – но в итоге ни о чем не спросил).
За обедом Саша принялся рассказывать историю, как жена попала в капкан к самой настоящей цыганке, на что Таня сперва дулась, однако на середине повествования рассмеялась и дополнила рассказ колоритными подробностями.
Цыганка была не в пёстрых юбках, звенящая монистами, а невзрачная тётенька, у овощного ларька безошибочно заметившая интеллигентную доверчивую девушку. Не лезла  к ней с традиционным «Красавица, дай погадаю!» – просто спросила, как она дошла до такой жизни. И, пока провожала Татьяну до дома, всё ей про неё рассказала. Что живёт при муже, как за каменной стеной (точно, семь лет во вполне  счастливом браке), а всё её горести от того, что нет у них детей (угадала: нет), и что мается она от безделья (Татьяна аккомпаниатор при филармонии, но да, работа от случая к случаю, а в Питере ещё и конкуренция высокая).
И тут цыганка шепнула, что есть у мужа любовница, а поскольку Саша из своего Радиокомитета частенько возвращается за полночь, сказанное упало на вполне благодатную почву. Потому предложение цыганки отвадить соперницу тотчас же было принято...
В начале зимы Саша пришёл в первом часу ночи и застал супругу ни только не в пижаме – в концертном платье, торжественную, как Ермолова на серовском портрете. Была явно разочарована: «Так ты один?» – даже на лестницу выглянула, проверяя. Вопрос, с кем муж должен быть ночью, обернулся истерикой: давясь слезами и соплями, тётёха рассказала подробности отворота.
Цыганка дала Тане обычную белую нитку, чтобы засунула её в карман мужниного пиджака. Потом велела лунной ночью выйти на улицу и через левое плечо кинуть какую-нибудь сумку (дурёха нашла самую дорогую, от Луи Вюттона, а поскольку выходить среди ночи стрёмно, цыганка взялась выкинуть сумку сама). Через семь дней нитка в кармане мужа должна покраснеть, и тут жди – явится супруг домой вдвоём с любовницей, упадут перед женой на колени и клятвенно заверят, что их греховная связь закончена, возвращается раскаявшийся гулёна в семейное лоно.
Но чтобы так получилось, всю неделю нельзя было носить на руках никакого злата-серебра, которое Татьяна сама собрала и завязала в носовой платок, после чего цыганка плюнула на узелочек и наказала спрятать подальше... Конечно, нитка осталась белой, любовницу Плахов в дом не привёл, а Татьяна лишилась не только коллекционной сумки, но и всех своих украшений (оказалась в узелочке советская медная мелочь).
Я же из всей этой истории понял, что жену нужно просто холить, любить и лелеять, поскольку другого надёжного средства от тараканов в женской голове пока не изобретено (и моя Наташа тут не исключение).

20 сентября 1977 г.
Сообщение ТАСС о появлении над Петрозаводском НЛО, что глупо скрывать, так как его видели множество горожан. Прошлый год был неимоверно щедрым на их полёты, и этот массовый психоз начинает озадачивать даже скептиков: а вдруг?.. Очевидно, всем очень хочется подобной встряски, после которой жизнь на Земле наверняка пойдёт по какому-то новому пути развития.

23 сентября 1977 г.
Два дня потратил, пытаясь разыскать Микеланджело Антониони, который нынче в Москве и соблазнительно сделать с ним интервью, но при большом количестве общих знакомых устроить встречу не получилось – прилетел с неофициальным визитом, свидетелем на свадьбу друга и соавтора Тонино Гуэрра, который на днях в «грибоедовском»  ЗАГСе сочетался законным браком с советской девушкой  Лорой (второй свидетель – Андрей Тарковский). Жаль – другого такого случая  может не представиться.

26 сентября 1977 г.
После того, как тувинский актёр-самородок Максим Мундзук сыграл Дерсу Узала в фильме Куросавы, у нас спохватились, что ему нужно где-то работать, а в Туве даже национального театра нет. Оплошность исправили, и тёща набрала первый  в истории «Щуки» тувинский курс. Собственно, набирать никого не пришлось – училище получило готовую актёрскую труппу, в которой студентов с фамилией Мундзук ровно половина. Дети природы, ага: поскольку они полигамные, то живут одним прайдом, где вожаком становится самый сильный, а когда в семье рождается общий младенец, он первое время живёт безымянным, лишь через год, едва ребёнкино лицо чуть-чуть оформится, – смотрят, на кого он больше похож, в тот род и записывают.
Когда тёща передала, что её студенты просят познакомить их с дочерью и зятем, я напрягся, но уклониться не вышло... Маша Мундзук с порога оценила: «Жора красивый – лицо круглое», и сей щедрый комплимент согревал меня весь вечер. Девушки сразу отправились на кухню: вывалили прямо на стол мешок муки, залили эту кучу водой и сели у плиты катать на коленках лепёшки, кидать их на стенку докрасна разогретой духовки. Чтобы не нюхать эту гарь, увёл ребят на балкон, но и там дышалось с трудом. Парни симпатичные, мускулистые, у двоих руки забинтованы по локоть (резались, выясняя, кто сейчас в прайде самый крутой).
В разговоре узнал, что тувинский фольклор до сих пор только устный – за шестьдесят советских лет никто записать не потрудился. Услышав сказку про мудрого Кота-Башкы, пока все садились за стол, я напечатал её на машинке. Коля Мундзук с выражением вслух прочитал мою литзапись, обвёл собравшихся серьёзным взглядом и объявил: «Жора – Башкы». И все согласились: Башкы!
Так я стал третьим Башкы, после худрука-тёщи и ректора Этуша.

1 октября 1977 г.
Моя женитьба обернулась массой любопытных деталей, о которых не подозревал: оказалось, у меня был богатый выбор невест, включая и Наденьку Самарину, вдруг свалившуюся в гости с запоздалым поздравлением.
А из Натальи сразу полезли разные фобии. Уже наутро после свадьбы убедила выкинуть из вазы камыши – дескать, они враги личной жизни. Чтобы чувствовать себя в моём доме уютнее, привезла картину с зелёными конями Туржанского и чугунную кобылу Лансере. Сама же как-то незаметно наполнила квартиру кучей чертей – в виде чеканки, статуэток и пепельниц, а последнего чёрта нам подарил Юра Куклачёв – самолично вырезал из фигуристой коряги. Покуда терплю.

7 октября 1977 г. /  День брежневской Конституции
Иван Иванович Иванов пришел в нашу редакцию сам – откликнувшись на призыв вносить предложения в Новую – брежневскую – Конституцию. Показал паспорт, где в графе «национальность» чётко было написано: еврей. Работал простым токарем в механическом цехе, что особенно нравилось парткому и профкому – непременно записывали в список выступающих равно в Еврейском центре и в Доме дружбы с народами зарубежных стран. А в нашу многотиражку он пришел с предложением вписать в Конституцию поправку, что евреи, покинувшие СССР, теряют право на возвращение. И ведь напечатали же. А через неделю он принёс новое дополнение – что дети евреев, покинувших СССР, по достижении 16-летия получают возможность вернуться. С того дня мы стали гонять токаря Иванова, и он жаловался в партком, и у Эли из-за него начались проблемы. А сейчас узнаём, что наш Иванов вот-вот уезжает в Израиль на ПМЖ.

9 октября 1977 г.
Вчера поженили Андрюшу с Майей (теперь мы с Наташей их свидетели), совсем  без гостей, только с родителями. А сегодня устроили славный капустник на даче в Михалково: Короткова, Вишневский, Рудниченко, половина подруг Майи из её класса. К вечеру приехали и Берестов с Татьяной Ивановной.
Иногда кажется, что Майкина школа была исключительно девочковой – ни одного мальчишки из её класса я не видел, а подруги все как на подбор – элитарные, дщери замечательных родителей.
Кроме того, что папа Майи народный артист, её мама – редактор на ТВ и сейчас вместе с Виктором Шкловским работает над советско-испанским сериалом про  Дона Кихота.
Отец Лены Тюхановой заведует глазным институтом, где изготавливают линзы, а мама – ведущий терапевт Боткинской, последний лечащий врач Ахматовой: 2-го марта 1966-го  Анна Андреевна надписала ей томик «Бег времени» и вышла из больницы, чтобы через три дня уйти в вечность.
Папенька Оли Гавриленко – большой КГБэшный чин, ведает идеологией.
Отец Маши Шишлиной – консультант Брежнева по странам соцлагеря, руководит журналистским пулом.
И все подруги – чисто ангелицы. Маша, святая душа, вообще не может слушать, когда принижают образ Леонида Ильича – тотчас кидается на его защиту:
     – Почему многие считают его каким-то недалёким, выжившим из ума? Он очень много знает, во всё вникает. Недавно ему подготовили справку по сельскому хозяйству и сказали, что можно рапортовать:  СССР наконец догнал Штаты по производству мяса, а он ответил, что нельзя – в Америке считают вес мяса без костей.
В доказательство любви к ЛИБ ближнего круга Маша приводит аргумент, что врачи запрещают ему курить, и весь персонал носит в карманах его любимые сигареты «Новость», которые свите выдают отдельно – курево сделано на заказ, из табака «Филлип Моррис».
Понятно, что подобные байки культивируют в Кремле, как фольклор, но мифология для внутреннего пользования более чем показательна.

15 октября 1977 г.
В болгарском журнале  «Параллели» – потрясающее фото убитого Че Гевары – харизматическая фигура при жизни, он и в смерти своей остался красив: в его открытых глазах нет боли и страха – спокойный взгляд человека, который глядит в даль так, словно видит что-то сокрытое от взора других…

17 октября 1977 г.
Смогул принёс смешного беспородного щенка, но у меня на всех собак аллергия. Тогда у Санечки возник вариант: «Дмоховские сейчас опять разводятся, им нежности как раз недостаёт!» В дождь и темень, поймали машину, поехали на Грановского.
Саша пребывал в хандре: открыл нам дверь и снова лёг на тахту, под огромной афишей Магомаева с автографом: «Дмоху – от Муслима». Мрачно сказал: «Надо бы ещё один шлягер написать, а то «Синий лён» уже ни хрена не приносит...» Щенок забрался к нему под плед и сладостно засопел. Смогул достал купленную у таксиста бутылку водки, а поскольку мы пить отказались, уговорил её один, вытащил из-за шкафа гитару...
За полночь, после репетиции в «Современнике», пришла Светка и, заземляясь, закатила мужу скандал.
Мы со Смогулом под шумок сбежали, но едва миновали два лестничных марша, Светка крикнула вслед: «Эй, щенка своего заберите!..»
Теперь псина спит под моим столом, а я глотаю супрастин.

26 октября 1977 г.
Семинара не было – Борис Абрамович не приехал. Прежде как-то нас оповещал через старосту, а тут просто не появился…
Чтобы вечер не пропадал, с Погожевой и Бердниковым поехали ко мне. Алёша рассказал историю своей единственной публикации в «Смене». После того, как Слуцкий попросил его написать десяток русских стихов в классической традиции  и он своё домашнее задание выполнил, Борис Абрамович спросил, где Алёша  хотел  бы увидеть свою подборку. Сойдясь на «Смене», тут же вложили стихи в конверт, написали адрес отдела поэзии и кинули в почтовый ящик. Слуцкий клялся, что в редакцию не звонил и публикацию не подталкивал, однако через месяц она вышла. О том, что таких стихов ему больше не надо, Бердников сказал учителю сразу.

29 октября 1977 г.
По ТВ запустили 13-серийный сериал «Хождение по мукам» – к 60-летию Октября растрясли государственную мошну на заведомо прогарный проект. Собственно, тратить две недели на просмотр совсем не надо – достаточно было посмотреть  первую серию. Ведь провал очевиден уже по кастингу: если у Рошаля Рощина  играл великий актёр Николай Гриценко, то здесь – сельский парень Миша Ножкин,   а вместо царственной Руфины Нифонтовой (Катя) – смазливенькая пэтэушница Светлана Пенкина. Вконец удручает даже Михаил Козаков, который без затей превратил Бессонова в Александра Блока.
Операторская работа тоже хуже некуда. Как можно лучше Косматова снять сцену самоубийства Кати, когда она спускается по лестнице словно в Аид, идя за своей тенью? Или расстрел на берегу реки? Или сражение за мост? Здесь кинокамера работает как на автоспуске, будто оператор включил её и ушёл обедать.
Тьфу на вас, халтурщики советского кино!

31 октября 1977 г.
Днём пошёл в «Мир» на «Подранки» Николая Губенко. Очень сильное кино. Рядом оказалась весьма эмоциональная девушка – когда мальчик-еврей намеревался взорвать пленых фашистов, а динамитная связка рассыпалась, и уже стало ясно, чем это кончится, она с такой силой впилась ногтями в мою лежавшую на поручне руку, что из кинозала я вышел с тремя кровавыми метками – как бы Наталья мне вечером не устроила скандал.

13 ноября 1977 г.
Димыча отпустили с его флотской службы. По поводу возвращения пианиста ко гражданской жизни, у него дома собрался весь курс. Кроме Лены Серенко: она сдержала слово – поехала в Юрмалу, заплыла далеко-далеко в море, и там из набежавшей волны утопленницу чудом выловил на борт своей яхты героический литовский мужчина. Так что у них через месяц свадьба, с которой этого жениха уже вряд ли отпустят.

17 ноября 1977 г.
В «МК» заметочка про первую книжку «Совершеннолетие» и стишок латышской девушки Мары Гриезане. Которая вообще и не Мара, и не поэт, а любовница и порождение Юры Влодова: в 17 лет привёл её в газету, из Корнея Чуковского  вынул предисловие к первой публикации, и с тех пор пишет за Мару стихи (уверяет, что сам лишь переводит с латышского, поскольку по-русски девушка и говорит-то плохо).
То бишь профанация гениальная – Гриезане уже чуть ли не народная поэтесса, сочинила гимн республики, вот и книжка в «Советском писателе» вышла (Влодов вообще своих книг не имеет).
Сам Юра любит рассказывать, что поженились они с Марой ещё в общежитии Литинститута и тогда же она родила ему дочь, а другом семьи и свидетелем в ЗАГСе у них был Николай Рубцов. Впрочем, если Влодов и это придумал – не удивлюсь: тут всё по-правилам игры, как байка, будто Евтушенко украл у него стихотворение «Бабий яр».

20 ноября 1977 г.
Воскресенье у Берестова.
Рассказал, что его вызывали в КГБ – попросили проконсультировать рукопись детских стихов  без указания автора. Валентин Дмитрич поэта вычислить не смог, но прямо сказал, что стихи вполне профессиональные, и теперь мучается: спас  ли он неведомого писателя от неприятностей или наоборот – закопал?
Подарил книжку «Школьная лирика» («с любовью», как обычно).
Когда говорили о свободном стихе, красиво скаламбурил:
               «Никакой свободы нет в верлибре:
               Рифму не стащи, размер не стибри».

26 ноября 1977 г.
День рождения Остёра отмечали дома у Ольги. Кроме всех знакомых, был Сергей Устинов (сын драматурга Льва Устинова, чьё имя в СССР более чем скромно, а за рубежом его детские пьесы пользуются огромным успехом): работает с Наташей в «МК» и очень удивился, увидев её со мной. И симпатичный прозаик Николай Булгаков (лицом вылитый Гоголь!), шапочное знакомство с которым хотелось бы продолжить, благо он живёт по-соседству на Тихвинской.
Гриша, конечно, молодец – потребовал, чтобы я угомонил своего друга Плахова, который якобы позавчера позвонил Ольге, вытребовал её на улицу и через час вернул замёрзшую и зарёванную. Я уже готов был поручиться, что Саша в Питере, как тут вспомнил, что у него 1-го декабря защита диплома, и язык прикусил. Лезть    в личную жизнь друзей всё равно не стану.

27 ноября 1977 г.
Межиров сказал, что Слуцкий лежит в Первой Градской больнице, но к нему никого не пускают, да и сам он видеть никого не хочет. Прогноз врачей неутешительный: нервное истощение, вызванное многолетней – с войны – бессонницей, плюс синдром одиночества. У Александра Петровича свой диагноз: «Невозможно думать так, как думает Борис, и при этом писать  т а к и е  стихи...»

6 декабря 1977 г.
Поскольку Чернов и Майя два месяца назад расписались, конспирация забыта и можно открыто приходить в квартиру родителей на Цветном бульваре. Майкина бабушка была танцовщицей в школе Дункан на Арбате, и её любили художники – гостиная шпалерно увешана картинами Коровина, Врубеля, Нестерова, Малявина, тут же и бабушкин торс, вырезанный из коряги Конёнковым. Придя в квартиру Щербаковых первый раз, Андрюша сказал: «Я хочу, чтобы мои дети выросли в этом доме», и я его вполне понимаю.
До полуночи сидели за разговорами – ждали, когда в соседней типографии «ЛГ» начнут печатать завтрашнюю газету, где у Андрея статья о «Слове…» (мать Майи попросила Шкловского подтолкнуть публикацию, и ВБ своему редактору не отказал). Это уже второй текст (первый – в «МК» в августе, с предисловием литинститутской Державиной). То есть Чернов залез в тему целиком, и бросать её не собирается.

8 декабря 1977 г.
Вот мы и дожили до буйного семейного скандала! Я помогал Тюхановой сочинять первую рецензию в ГИТИС, Наталья дежурила в редакции и возвратилась около полуночи, да ещё и привезла пьяненького Вадима Марина, который где-то напился до положения риз и требовал продолжения банкета. Последовала омерзительная перепалка (что жена ревнива – знаю, но не настолько же), после которой тихий протрезвевший Марин ушёл провожить обалдевшую Ленку, а мы разошлись по разным комнатам. Боюсь, так мы скоро рукоприкладствовать начнём.

10 декабря 1977 г.
Из типографии «Детская книга» зашёл познакомиться художник Борис Диодоров со своей необъятной женой Кариной Степановной (текстовиком Клавдии Шульженко, которая, как и она Епифанова, старше своего Бори ровно на дюжину лет – стиль у мастериц эстрады такой). Оценив мою библиотеку, Диодоров уязвлённо заметил, что оформленных Жутовским книжек у меня пять, а с его рисунками ни одной. Так это от тебя, дорогой, зависит, какую макулатуру ты иллюстрируешь.
Подарки нам с Наташей Боря дарит отдельно (на случай развода?) – ей книжку Михалкова, мне офорт «Старый свет».

16 декабря 1977 г.
Смерть Галича в Париже – невероятная, поскольку абсолютно повторяет гибель персонажа в его сценарии фильма «Государственный преступник». Напророчил себе с электричеством Александр Аркадьевич.

17 декабря 1977 г.
Наташина редакционная подружка Нина Стожкова выходит замуж и привела к нам жениха познакомить. Очень симпатичный парень – доктор в клинике Ганнушкина, и все рассказы его стоит записывать. Сейчас у психиатра неприятности – в его палате покончил с собой поэт Иван Сергеевич Юшин, про которого (мясника с Центрального рынка) нам с Витей Гофманом рассказывал Межиров: рязанский соловей, фронтовик, жил в деревне Суково возле ст. «Солнечная» Киевской ж.д. Стихи сочинял всю жизнь, но печататься не получалось, а несколько его песен попали в репертуар чуть ли не Людмилы Зыкиной. В Союз писателей его не приняли, песни остались не залитованными, и долгий нервный стрес кончился прискорбно – удавился лёжа на больничной койке.

25 декабря 1977 г.
Две степенные дамы в автобусе обсуждают новости. Одна говорит:
     – Слышала, Чарли Чаплин умер?
     – А я думала, Чарли Чаплин до революции умер! – удивляется другая.

28 декабря 1977 г.
Щукинцы поставили «Баню». Которую Маяковский в общем-то написал на 50 лет вперёд, и вот час пробил, а ничего не изменилось. В результате – сплошь одни Победоносиковы, запрудившие нашу жизнь. Ребята хулиганят вовсю, тем более сцена ЦДЛ позволяет стебаться, но когда они начинают говорить с брежневским шамканьем, зал немеет. Коля Денисов и Андрей Ярославцев особенно преуспели: даже в застолье у нас дома не могли выйти из образа: резвились до утра.


ФОТО:  С Наташей Геккер возле загса  /  Москва, август 1977 г.
© архив Georgi Yelin / Съёмка Гарика Пинхасова

ФОТОАЛЬБОМ  к дневнику этого года – все 28 снимков привязаны к датам:
https://yadi.sk/a/NbZbzq34ERlLKA

_______