Красно-синий надувной матрас

Ингрид Нолль

(пер. с немецкого)

Я отношусь к тому типу медсестер-блондинок,  который соответствуeт всем известным клише, в особенности, когда речь идет о похотливых главврачах и заведующих отделениями, по возрасту годящихся мне в отцы. Но я с этим борюсь: фигура у меня мальчишеская, мои голубые глаза взирают на мир мечтательно, так что я пробуждаю скорее защитный инстинкт, нежели инстинкт соблазнителя. Само собой, я могу смотреть и по-другому, но в нашей частной психосоматической клинике вряд ли кому-нибудь удастся застать меня за этим. Наш таксоногий главврач страдает синдромом Пигмалиона, хочет заняться моим образованием. Не имею ничего против. Сейчас, летом, он особенно словоохотлив. Я знаю, что он ищет предлог пошляться по парку, потому что только тут может позволить себе сигарету. Когда я лежу в тени на своем красно-синем надувном матрасе, он обычно по-приятельски присаживается рядом. От его веса матрас выдыхает - медленными толчками, издавая при этом малоприятные звуки.

Меня интересует новенький. У него такой же старомодный матрас, как и у меня, что само по себе абсолютная редкость. По парку уютно расставлены для всеобщего пользования шикарные палубные кресла, белые шезлонги, английские садовые скамейки, плетёные зелёные стульчики, можно взять напрокат легкое шерстяное одеяло, цветастую подушку или накрыть колени пледом. И только мы двое сохранили и притащили сюда свои маленькие ностальгические реликты, наплевав на волшебногорское* позёрство. "Тяжелый случай змеиной фобии" - говорит главврач, проследив за направлением моего взгляда. Я смеюсь: "Ну, если ты смотришь за змеями в зоопарке или выдавливаешь яд на одной из змеиных ферм, тогда надо что-то с такой фобией делать, хотя самым дешевым выходом было бы переучиться за счет биржи труда. Но тут, на среднеевропейском асфальте, к нам вряд ли выползут гадюки." Умное высказывание: в разговоре с неприятными мужчинами мне удаётся строить длинные предложения (кстати, немецкий в школе шёл у меня интенсивным курсом). Однако мой ментор качает головой. "Не так всё просто", - вещает он, - "если доходит до того, что больной вырезает все картинки с изображением змей из своих лучших энциклопедий, если он не может стоять в очереди, потому что она похожа на змею, не может ехать по серпантину и падает в обморок от слова "змеевик" - самое время подумать о лечении."

Бедняга. Снова разглядываю его - не главврача, конечно - с симпатией и интересом. Как же ему помочь? Профессор Хиггинс тяжело поднимается (долг зовёт) и затаптывает в траву окурок. "Помочь? Нужно что-то придумать, он совершенно не подпускает к себе." Человек-змея все время лежит на боку и читает; ни разу мне не удаётся встретиться с ним взглядом. Когда становится прохладно, он уходит в свою палату, ни на кого не глядя и ни с кем не прощаясь - ни с пациентами, ни с персоналом. Однажды он забыл книгу, это оказался учебник биологии. Уже пару дней я обдумываю, как бы непринужденно намекнуть на наш с ним общий вкус относительно матрасов - бессмысленная затея. Сегодня, когда он проскочил мимо, у меня вместо этого вырвалось спонтанное и не особо содержательное "привет!"  Испуганный взгляд, хоть так. "Какой красивый свитер!" - говорю я, словно девушке, но он действительно улыбается в ответ.

На следующий день опять тепло, в парке царит полуденно-сонная атмосфера. Человек-змея выходит позже, чем я и действительно останавливается напротив. "Если бы ты не расположилась прямо под глициниями..." - произносит он с упреком. Я не совсем понимаю, в чём дело и смотрю вверх, на ветки. Там они и спрятались, теперь я тоже вижу - спутались, свернулись, свились клубком. С матрасом подмышкой следую за ним в тень его пляжного зонта с рекламой пива, тоже не принадлежащего к местному инвентарю. "Примерь-ка!" - говорит он и протягивает мне хлопчатобумажный свитер, явно не машинной вязки, экземпляр редкой красоты и необычной цветовой гаммы. Полоски цвета морской волны, смело чередующиеся с оранжевым и розовым, удивительно разнообразны по ширине и структуре и образуют забавный орнамент. Я натягиваю его, моей плоской груди идёт рубчик, полосатое творение сидит как влитое. "Если нравится, можешь оставить себе." - произносит человек-змея. Мы культурно сидим каждый на своем матрасе, я ощипываю маргаритки, он безуспешно пытается выдернуть из носа волосок. "Ты кем работал раньше?" - спрашиваю я неуверенно. Но лёд уже почти тронулся. "Сначала изучал медиавистику, потом работал детективом, скоро стану зоологом. А ты?" -"Я медсестра." -"Тогда скажи-ка мне, кого эти два шизика на скамейке изображают - Наполеона и папу Римского?"- "Ерунда, Наполеонов нет уже пару десятков лет. Тот, справа - Майкл Джексон, периодически он мажется гуталином, чтобы потом снова стать белым." "Никогда не любил анекдоты про психов", - говорит человек-змея. Я тоже. Появляется главврач и подзывает меня к себе. "Ну, уже что-нибудь выяснили?" - желает он знать. Я отрицательно мотаю головой. Видимо, он уготовил мне роль агента. Человека-змею я окрестила Тристаном (до сих пор мне удавалось придумать всем подходящие имена). Будучи студентом, он подрабатывал в собственном детективном агентстве своего дяди, одинокого волка.  Приличный побочный доход. Когда волка внезапно переехала машина, Тристан уже в двадцать четыре года получил это детективное агентство в наследство, расстался с медиавистикой и начал следить за неверными мужьями и женами.

Через три дня Тристан мне уже доверяет. Не зная обо мне ничего конкретного, он начинает каяться: "Нет у меня никакой змеиной фобии," - говорит он - "это просто уловка, чтобы они оставили меня в покое. Я люблю всех зверей одинаково, для меня не существует добрых и злых, как в баснях, для зоолога это было бы абсолютной чепухой." Мы надолго замолкаем. Потом он произносит почти душевно: "Наверное, у тебя, как и у меня, в последнее время слишком много стресса." Тристан приступает к рассказу о своём нарушенном душевном равновесии: "Заказ поступил от зонтичной организации европейского трикотажа и носил, как и большинство моих заказов, строго конфиденциальный характер." В последнее время в торговых центрах и бутиках появились свитера с ценами ниже, чем у самого дешевого импорта из стран третьего мира, предлагаемого рынком. Но в отличие от тех товаров, качество и вид которых не шли ни в какое сравнение с европейской продукцией, эти свитера были из натурального волокна, могли похвастаться изысканной эстетикой и оригинальностью орнамента: ручная вязка, каждый экземпляр - единственный в своем роде. Через пару недель одевать верхнюю половину тела в эти свитера для европейской молодежи стало таким же естественным, как испокон веков засовывать нижнюю в синии джинсы. Достаточно только представить себе убытки немецкой текстильной промышленности, чтобы высчитать степень ее готовности возместить расходы Тристана. "Моё задание звучало так: выяснить, где производят такие свитера и разоблачить тех, кто в какой-то развивающейся стране, в угоду моде, эксплуатирует людей за нищенскую плату."

Главврач действительно ревнует. " Вы же умная девочка, " - говорит он - "Держитесь лучше подальше от этого сумасшедшего..." Я сурово откашливаюсь. "Sorry", - говорит он. Приходится терпеть то, что я бегу от него, сломя голову. Пусть думает, будто меня опять мучает приступ булимии.

История Тристана удивительна. "Задача моя казалась на первый взгляд простой, но заказчикам было, конечно, известно, что, хотя товар и упаковывался, и снабжался этикетками в Гонконге, выяснить точно страну-производителя в Средней Азии до сих пор не удавалось. Всё, что касалось производства этих свитеров, держалось в глубокой тайне, и даже обычные для Гонконга взятки никаких результатов не дали." И вот Тристан отправился в Гонконг. Рассказывая, он подолгу задерживался на своих впечатлениях - запахах жаровен, человеческого пота и других интенсивно пахнущих выделений, машинных гудках, перебранке рикш. Его глаза устали смотреть, ноги онемели от ходьбы, что уж говорить о руке, которой постоянно приходилось придерживать документы и деньги. Время от времени мне хотелось придать ускорения повествованию человека-змеи, но, стоило ему один раз включиться, он переставал реагировать на мои замечания. Я завела привычку брать в парк фломастеры и, слушая его рассказ, разукрашивать свой дневник цветными линиями. Постепенно мне стало казаться, что в Гонконге Тристан вел сытую жизнь обыкновенного туриста, где же обещанное мне приключение? Наконец человек-змея все-таки покинул миллионный город. Его попытки подкупа увенчались успехом: он выяснил, что свитера на фирму отправки доставляют не поездом, а грузовиками. Незаметно для водителей, Тристану удалось спрятаться под коробками и пустыми мешками и с запасом провианта отправиться в путь в  дальнюю, незнакомую страну. "Через несколько часов у меня ломило все кости. Лежалось на мешках не особенно комфортно, дороги были скверными. Но это было только начало. Нравилось оно мне или нет, пришлось настроиться на  долгий путь, поездка могла продлиться несколько дней, а то и недель. Мы ехали без остановок, только водители сменяли друг друга. Кто-то всегда спал на койке. К счастью, спустя пару дней дорога пошла в горы и похолодало - продолжись южно-китайская жара дольше, моих запасов воды не хватило бы. Через неделю пути меня все ещё не обнаружили, но сам я изменился. У меня было время на раздумья. Боже мой, во что я вляпался! С онемевшими членами, голодный (приходилось строго дозировать припасы), я чувствовал абсолютное безразличие к своим заказчикам. Успех и гонорар стали неважны. Прежняя моя жизнь, профессия казались сомнительными. Меня послали в "неразвитую" страну, "развивающуюся" страну, страну "третье мира". Какое высокомерие породило эти понятия! В своем задании я видел один единственный смысл: остановить недостойную человека эксплуатацию. Если у меня это получится, видел я европейских фабрикантов в гробу в белых тапочках!

Тристан так увлечен ролью рассказчика, что вряд ли замечает, как с каждым днём на наших матрасах прибавляется слушателей. Симпатяга Майкл Джексон, женщина, боящаяся летать (всё-таки она жена дипломата), Сара Леандр и мой соратник по диагнозу Котцебю чинно сидят рядом и удивляются. "Через две недели езды водители позволили себе день передышки. Машину оставили на одной из дальних стоянок, не закрывая на ключ. Видно было, что им здесь все знакомо. Все четверо спустились по склону вниз и скрылись в лесочке. Немного подождав, я решился вылезти из укрытия, стащил у них кое-что из продуктов, прибрался в своём логове, вдоволь напился из ручья и наполнил маленькую фляжку, хотя сердце при этом так и колотилось. Местность казалось совершенно безлюдной, суровой, гористой, в чем была некая сдержанная красота. Вдали пасся кто-то вроде диких коз. Где я находился: в Китае или уже в другой стране? Мне давно не попадалось никаких надписей и опознавательных знаков. Увидев издалека приближающихся водителей, я тут же спрятался. Они, похоже меня не заметили, и мне удалось подойти к машине с другой стороны и снова забраться в своё укрытие. Машина двинулась дальше. Горы становились всё отвеснее, всё круче, изменился и климат - потеплело."

Внезапно перед нами вырастает главврач, Тристан замолкает. "Не помешаю?" - спрашивает психиатр и зажигает сигарету. Котцебю смелеет. "Помешаете!" - заявляет он, что никоим образом не заставляет врача сдвинуться с места. "Если вы немножко подвинетесь, я тоже смогу забраться на ваш пиратский корабль, " - весело говорит он и вправду пытается устроиться четвертым на моём хлипком матрасе. "Осторожно!" - восклицаю я, но уже поздно. Теперь ему жестко, и он убирается восвояси. Увы, цена слишком высока. Уже уходя, он рыкает нa человека-змею: "Со мной Вы молчите, как рыба об лёд, господин Мойзель, а тут изображаете Шехерезаду!" Тристан в нерешительности: хочет пригласить меня на свой красно-синий "диван", но у нас обоих проблемы с физическим контактом, поэтому я остаюсь сидеть с Джексоном и Сарой на  жесткой земле.

Тристан продолжает: " Однажды утром меня вырвал из глубокого сна неосознанный страх. Мы стояли на месте. Я открыл глаза и увидел склонившиеся надо мной лица всех четырёх водителей. Они разглядывали меня серьезно и молча. Меня словно парализовало смертельным страхом - до мозга костей. После того, как мы минут пять глазели друг на друга, они начали смеяться. Это был добродушный, даже детский хохот, и я сделал попытку, несколько искусственно, засмеяться вместе с ними. Они что-то говорили мне, скорее всего, спрашивали. Я отвечал по-английски - без толку, мы совершенно не понимали друг друга, с другой стороны, я и не смог бы найти ни одного вразумительного оправдания своего присутствия в машине. Следующий день прошёл замечательно. Эти люди обращались со мной как с гостем, угощали фруктами, рисовым вином и свежей лепёшкой из деревни, пустили меня на переднее сиденье рядом с водителем  и все время добродушно шутили. У них не было никаких злых намерений, и я почти сожалел о том, что меня не обнаружили раньше - оставшиеся дни в пути были настоящим отдыхом. Становилось всё жарче, растительность менялась. Густые, влажные леса, полные попугаев, лианы, напоминающие мне родину Тарзана, маленькие обезьяны, странные голоса невидимого зверья. Изредка попадались люди. Водители показали мне знаками, что мы почти у цели. При этом они внимательно следили за моей реакцией, я изображал невозмутимость человека с чистой совестью."

Сара вздыхает и после слов "с чистой совестью" запускает руку в мои длинные светлые волосы как в струны арфы. Вообще-то на самом деле Сару зовут Герберт Бёттгер, он транссексуал. "Мне кажется, я лесбиянка", - говорит он или она своим чудесным голосом. "Do be quiet", - приказывает жена дипломата с пафосом, и Тристан легонько шлёпает Сару по лапе, наполняя всю мою душу счастьем. Я ему не безразлична.

"К рассвету мы добрались до побережья реки, которое было густо заселено. Ни промышленных объектов, ни телефонных линий не наблюдалось, зато имелась очень хитроумная система орошения. Дома состояли из высушенной глины и бамбуковых палок. Жители выглядели по-азиатски,  были скорее желтолицы, чем смуглы и весело махали руками. Возле каждой хижины - красные и желтые цветы, возле каждой двери  - корзины со свежими фруктами. Незадолго до полудня мы приблизились к надежно защищенному колючей проволокой и электрозабором лагерю. Охранник открыл ворота и взял протянутые ему водителями мешки. Мое волнение росло. Попутчики мои тоже казались взволнованными и что-то обсуждали друг с другом. Меня отвели в один из бараков. За письменным столом сидел маленький, сероглазый человечек, который по-видимому был наполовину европейцем. Он обратился ко мне на каком-то славянском языке. Я ответил по-английски. Позвали местных желтолицых людей в белых халатах. Они поприветствовали меня почти в один голос и  вежливо осведомились о цели моего визита. Один из них говорил на чистейшем оксфордском английском, у другого был американский акцент. Я заявил, что я ученый, биолог, и собираюсь писать работу о редких насекомых. Лучше бы я назвался геологом, этнографом или лингвистом: эти господа оказались корифеями в зоологии, и на их научные вопросы я отвечал так жалко и глупо, что они, конечно, уже через пару минут раскрыли мою ложь. Их дружелюбие как рукой сняло, они настойчиво потребовали назвать истинную причину моего пребывания здесь. В романе или кино из этого можно было бы сделать многонедельное испытание: я бы отказался говорить, а господа в белых халатах стали бы меня пытать. Но я не герой. После первой же раскрытой лжи, я во всем признался. Долгое путешествие выпустило из меня воздух, как из старого надувного матраса."

Тристан смотрит на меня, ожидая одобрения. Это сравнение он придумал специально для меня, я оценила. Но ведь и Сара борется за моё внимание, она украла у сына нашего управдома принадлежности для штопки велосипедных шин. Котцебю же непрерывно кормит меня белым шоколадом, который мы оба страстно обожаем. Летом жизнь может быть такой чудесной! И только жена дипломата ведёт себя беспокойно - ей в трусы забрался муравей.  Видно, как вдалеке нарезает круги главврач; вообще-то он всех нас терпеть не может, считая что нас тут держат только благодаря обильно текущим денежкам наших родителей (ну, некоторые из нас, кто получил наследство, уже и сами располагают такими средствами). Майкл Джексон и Сара уходят, им нужно тренироваться. Мы потясённо внимаем их "Lasciate mi morire".

Человек-змея тем временем продолжает: "Трое в халатах отреагировали не слишком бурно: они попросту отправили меня спать. В тот момент ничто другое меня и не интересовало. Когда, отдохнувший, я проснулся в домике для гостей, мне принесли рис с жареной бараниной, манго и зелёный чай. Кем я был - пленником или гостем? Мог ли без страха есть и спать или меня ожидала смерть? Была ли это еда последней трапезой приговорённого к казни? Мои раздумья прервали - повезли на экскурсию по достопримечательностям этого обширного комплекса. Мы сели в электромобиль и медленно покатили мимо административных корпусов, кухонь и красильни. Из одного из зданий выбежали дети семи-девяти лет. Вот где кроется решение загадки, мелькнуло в моей голове. Эти дети, наверное, не ходят в школу, ещё в дошкольном возрасте их заставляют учиться вязать, и всё своё детство они проводят за такой монотонной работой. "В нашей стране нет полезных ископаемых", - заметил мой спутник, - "зато у нас много детей. Раньше мы были очень бедной страной , но с тех пор, как начали разводить в горах овец и вязать из их шерсти свитера, у нас начался существенный экономический подъем." Он гордо улыбнулся. Я поинтересовался, чем же дети здесь занимаются. Он ответил, что все школьные классы страны по очереди проводят в лагере по нескольку недель. У них каникулы, и им разрешили подобрать цвета для  свитеров на свой вкус.
Мы остановились у здания, похожего на лабораторию. За первой комнатой, содержащей микроскопы и незнакомые мне инструменты, шёл длинный зал. Там стояли полки с плоскими открытыми ящиками. Освещение было странным, искусственно-фиолетовым. Я подошёл  поближе, чтобы заглянуть в ящики. Они были наполнены песком с утопленными в нем яйцами различной величины и цвета. Не отвечая на мои вопросы, меня снова посадили в машину. Территория производила впечатление огромной. Рабочие с мешками, электрокары, наполненные пестрой овечьей шерстью, конвейер с навозом - всё казалось продуманным и разумным, но никак не связанным между собой. Ученый сообщил, что мы уже подъехали к центру и добавил, что проезд разрешён только раз в два часа, когда отключается ток, но, поскольку я уже не ребёнок, то в обращении в электропроводкой буду соблюдать осторожность. Перед нами открыли ещё одни ворота с размашисто нарисованными черепами, молниями и другой предупреждающей символикой. К моему удивлению мы оказались не в помещении, а в огромном, голом поле, в котором, наподобие кладбищенских крестов, на определённом расстоянии друг от друга были воткнуты мёртвые деревья. Стоило мне повнимательней приглядеться, как кровь моя застыла в жилах: на каждом стволе, в каждом разветвлении на специальной платформе лежала змея и, подобно живым круговым спицам, вязала свитер. У меня перехватило горло, ученый же вовсю наслаждался моим ужасом, он доставлял ему истинное удовольствие."

Возле нас незванно-негаданно вырастает, навострив уши, романист Райнер. "Декамерон", - произносит он таинственно. Он думает, что все мы, как и он сам, прячемся здесь от СПИДа. При этом он всегда мог позволить себе стерильную иглу. До Котцебю намёки не доходят - ни на Бокаччо, ни на привычную технику ручной вязки. "У змей нет рук", - выдаёт он. "Типичный мужчина", - отвечает Тристан - "все женщины меня поняли сразу, они знают, что такое круговые спицы." Я киваю. Змеи работают своим гибким телом, объясняю я, голова и хвост действуют при этом как концы спиц. Тристан кивает одобрительно и продолжает рассказ:

"Я повнимательней присмотрелся к конструкции. Змеи разной длины и толщины - от экземпляров толщиной в палец до совсем тонких, как спичка -  двигались почти бесшумно и вязали при этом в захватывающем дух темпе. Сверху их защищала вмонтированная крыша из волнистой жести, круглая платформа была сплетена из дырчатого лыка. Вокруг каждого змеиного гнезда шла тугонатянутая сетеобразная электропроводка. Под деревьями стояли корзины с цветной шерстью. "Самую большую проблему для нас долгое время представляла манера змей потреблять пищу" - объяснил мне ученый.- "В дикой природе они обычно питаются раз в два дня, после чего почти сорок часов спят. Для наших целей это не годилось. С помощью селекции и дрессуры нам удалось добиться того, что они теперь едят часто и понемногу, при этом не становясь после еды вялыми." Он взглянул на часы: "Через пять минут начнётся." И правда, вскоре ударили в гонг. Появились служители с мешками корма, одновременно с этим отключили ток. Змеи тут же прекратили работу. После второго удара гонга началось кормление белыми мышами, после третьего сигнала появились дети, которых я уже видел. Организованно, в два ряда. У каждого на свитере был свой номер, каждый, не мешкая, подходил к той змее, на жестяной крыше которой была прикреплена та же цифра. Школьники обрезали свисающий конец шерстяной нити и привязывали нить другого цвета. Все это делалось очень серьезно, вдумчиво и взвешенно. Похоже, дети сознавали большую ответственность такой творческой деятельности. Учёный спросил, хочу ли я получить свитер, связанный по моему вкусу. Я подавленно кивнул. Он прикинул мой размер на глаз и поинтересовался, какой свитер мне больше нравится - грубой или тонкой вязки. Я выбрал первый, и он отвел меня к группе упитанных змей. Работа была поручена зелёному животному с золотыми глазами. Я выбрал несколько оттенков синего, немного кремового и бамбуково-зелёный. Ученый протянул дремлющей змее синюю шерсть и, повернув специальный переключатель, включил ток. Вязальщица тут же начала набирать петли. Когда ученый решил, что их количество уже соответствует объёму моего худого тела, он нажал на другой выключатель, и змея начала вязать. К сожалению, без тока не обойтись, объяснял мой проводник, хотя ему самому больше пришлось бы по душе, если бы змеи работали добровольно; в данный момент проводились эксперименты с одной такой породой, которая могла вязать без принуждения. Но пока, увы, приходилось прибегать к таким суровым методам. Сложно сконструированная система следила за тем, чтобы работниц не било током, пока они быстро и регулярно производили вязальные движения. Как только они останавливались, сразу получали чувствительный удар током. Если не считать перерывов на кормление, животные трудились без пауз, пока весь свитер не был готов. Потом, правда, им давали два дня отоспаться. Тем временем мой свитер увеличился уже на пару сантиметров. Мне стало не по себе, и я попросил отвести меня назад. На обратном пути мне продемонстрировали ещё одно помещение, меньших размеров, где женщины пришивали к свитерам рукава. Когда мы оказались в конторе, у меня закружилась голова. Я бросал в лицо ученым страшные обвинения, "звериный концлагерь" было одним из самых мягких. Они обиженно осведомились, неужели эксплуатация людей мне понравилась бы больше? Кстати, добавили они, уже была организована комиссия, регулирующая проблему ухода за змеями-вязальщицами в старости.

Мы уставились на Тристана. Почему его оставили в живых, почему не ликвидировали? Человек-змея ответил, что он там тяжело заболел, и сразу после выздоровления был отправлен с очередным грузом свитеров назад в Гонконг. Вероятнее всего, мучители животных сочли, что ни один человек не поверит его загадочной истории. К сожалению, они оказались правы. Я разглядываю подаренный мне свитер. "Он оттуда?" - спрашиваю я. С мужчинами, которые мне нравятся, у меня не получается строить красивые предложения. Тристан кивает. Мы одни, Котцебю и жена дипломата тактично удалились. "А твоя змеиная фобия? Она тоже оттуда?" - я снова формулирую несколько коряво. Он качает головой. "У меня нет змеиной фобии. Моя проблема - люди." Хорошо его понимаю, у меня то же самое. Наверное, и мне стоило бы пойти учить зоологию.

Вечером я спускаю транквилизаторы в унитаз и собираюсь к нему. Его корпус расположен дальше всех, приходится преодолевать тёмный парк.  Но ни жабы, ни пауки, ни главврачи меня уже не пугают. Когда я распахиваю дверь его палаты, человек-змея сидит, скрестив ноги, на кровати и вяжет. Винно-алый и бирюзовый, розовое дерево и яблочная зелень, малина и золото. Боже мой, как я мечтала о мужчине, который вязал бы мне свитера!

---------------------

*волшебногорское позёрство: автор имеет в виду роман Томаса Манна "Волшебная гора", действие которого разворачивается в туберкулёзном санатории в Швейцарии; пациенты этого санатория - выходцы из богатых семей, и интерьеры соответствуют их запросaм.