О невозможном

Прим.авт.: О (не)возможном.
=======
У странников, знаете, совершенно особые глаза. Они не лицемерят, никогда, просто не могут, отражают всю душу — точь-в-точь зеркала. И когда странник чересчур долго сидит на месте, глаза гаснут, как выключенные лампочки. Он, человек, может улыбаться, даже смеяться, со стороны казаться ровно таким, как и был. Но в глазах — густая серая тоска. И нос нет-нет да и поворачивается в сторону ветра.

Засидевшийся странник не спит ночами, утыкается лбом в стекло, искусанные губы что-то бормочут, и дыхание рвётся наружу неровными хрипами. «Дорожная лихорадка», — с истерическим смехом поясняет он, а у самого из глаз льётся такая отчаянная серость, что прямо иди и вешайся.

Он, конечно, не вешается. Он собирает вещи, виновато пожимает плечами: так, мол, вышло, уж не сердись, — и бежит на ближайший вокзал.

Странникам легко уходить — они с городами не более чем друзья. При расставании не болит в груди, душа не кровоточит; поднялся и ушёл — ну ладно, до следующей встречи, если она, разумеется, будет.

Я так не умею. Я влюбляюсь без памяти, таю в объятиях уличной зелени, на ухо каждому дому нашёптываю такие признания, что голова кругом идёт. И если рабочий аврал не валится на мою спину посреди ночи телефонным звонком: «Без тебя никак!» — я встаю раньше всех, раньше утренних птиц, чтобы никто нам двоим не мешал, — и чувствую-слышу, как дрожит в груди несчастное сердце и в такт ему откликается пульс городской мостовой.

Мне чуждо пение ветра за окном, вид убегающих вдаль железных дорог и постукивание поездных колёс. Я до смерти счастлив пить кофе в любимой кафешке, здороваться с улицами и площадями, провожать взмахом руки знакомые автобусы — и ничего не менять.

Я слишком привязан, чтобы срываться, бросать в полном одиночестве квартиру и город, оставлять там кровавые лохмотья своей души.

И я слишком боюсь влюбиться ещё раз, но теперь — в совершенно иной город и не захотеть расставаться уже с ним.

Но... Вы ведь знаете про закон подлости?

И я, посланный командировкой на юг области, всё-таки влюбился. На этот раз — в человека, чудесную девушку с красными волосами и вечным огнём в глазах. Влюбился хлеще, чем в город, не отпускал ни на секунду, держал за руку, прижимал к себе, шептал, как схожу с ума без её улыбки и звонкого смеха.

А потом огонь в глазах потух, и мою душу как в узел затянули. Не смог ни вдохнуть, ни пошевелиться, хлопал губами, таращил глаза, как полуживая рыба; бросало то в жар, то в холод, сердце надрывалось — будто увидел монстра из далёкого детства, а рядом даже краешка одеяла нет, и сейчас меня сожрут, ой мама...

Комедийная ситуация, смешнее не придумаешь: домосед влюбился в странницу. Это потом посмеялся, когда страх сбавил градус, а вначале хотелось бежать на самый край света и орать не переставая. Кто б мог подумать, что любить — так жутко, аж пальцы немеют и язык липнет к нёбу.

Шептал: «Не уходи, пожалуйста». Она кивала, засыпала на моём плече, обещала всегда быть рядом и ни за что, никогда...

Но пришлось отпустить: уж до того пустыми стали глаза, дрожь пробирала. «Так не доставайся ж ты никому!» — это не по мне. Пускай ходит где-нибудь, но всё-таки ходит, а не лежит полумёртвой рыбой в ворохе одеял на подоконнике.

Содрогнулся, представив эту картину. Сжал плечо: «Иди, пожалуйста, и как можно скорее, поезда ещё не все ушли, на какой-нибудь успеешь взять билет».

Промолчал о том, что останусь один на один с этой страшной любовью. Потому что переживу, куда ж денусь. Не умру, не загнусь, я не странник, чтобы тосковать, у меня ведь, в конце концов, остаётся мой город, любимая кафешка, улицы и площади, знакомые автобусы, парковая зелень, цветные скамейки...

И любопытство. Этот крохотный жгучий огонёк внутри, не такой большой, как влюблённое пламя, но изводящий ничуть не меньше.

Вдруг она вернётся? Что тогда? Любить, отпускать, встречать и снова любить? А это вообще возможно — любовь между странницей и домоседом? А как она видит мир: переплетения дорог, пение ветра? Почему раньше не додумался спросить, ведь так хочется узнать, хоть беги вдогонку по рельсам, кричи, пока голос не сядет.

Изводился целых два дня, гулял взад-вперёд по городу, кусал губы, теребил куртку, едва головой о стену не бился: знать-знать-знать, как невыносимо хочется всё это знать, и про любовь, и про жизнь, и про её мир. Что же делать, что?!

Перерыл всю квартиру, отыскал клочок с её номером, улыбнулся, как распоследний придурок.

Позвонил.