Идём

Двадцать четыре часа в сутки с удавкой на шее.
Двадцать четыре часа в сутки удерживать свои безумные романтические порывы.
Двадцать четыре часа — боевое состояние, как у собственно выдуманных фей: шипы из-под кожи, оскал, тяжёлый взгляд, распахнутые крылья.
Двадцать четыре... ай, да катись оно к чёрту!

Я не слышу города. Я в коконе, в защите. Я насквозь пропитана паникой, ненавистью, обидой.
Чужой! Не наш! Прочь!
Слёзы душат не хуже верёвки. За что, за что, зачтозачтозачто?!
Если это будет продолжаться...
Росчерк карандаша в блокнот планов: «Сюда же — зимой, в одиночестве».

Помпилианец, лишённый рабов*.
Телепат, не чувствующий человека*.
С кем ещё могу сравнить себя я, неисправимый романтик, которому жизненно необходимо нести чушь хотя бы час в сутки — и который этой возможности начисто лишён?
Заперт, закрыт, замурован, задушен.
Помогите...

Понимаешь, да?!
Понимаю.
Где же твоё плечо, в которое можно уткнуться и разрыдаться?! Где же ты, когда так нужен?!
Тише, тише. Я здесь. Вот моя рука, держись.
Пошло оно всё...
Пошло, да. И мы пошли — гулять по набережной. Почему бы, собственно, нет? А то ты её вовсе позабыла, неудивительно, только пять лет назад здесь была. Кроссовки дома оставь, не пригодятся.
Что бы я без тебя делала?..