Дневник и фото - 1978

2 января 1978 г.
Накануне Нового года – благодаря заступничеству Висконти, Феллини, Трюффо, Годара, Антониони, Арагона, Тарковского и др. деятелей культуры – досрочно освободили Сергея Параджанова. Как он со своими статьями «мужеложество» и «изготовление порнографии» вообще выжил на зоне, одному Богу известно.
Вопрос, где он теперь поселится (на Украине его видеть не желают) и удастся  ли ему вернуться в профессию.

3 января 1978 г.
Чернов с Фоняковым сегодня отбыли во Вьетнам. Всю предыдущую неделю пребывали в мандраже: вроде там идёт война с красными кхмерами, а в наших газетах информации на эту тему – ноль, и есть риск, что два пиита прилетят не экзотику вкушать, а на театр военных действий. В неведении пошли на крайний вариант – позвонили Николаю Шишлину, он сказал: летите спокойно.

7 января 1978 г.
Моя благоверная всё же оригинальная девушка – на свой день рождения позвала гостей в квартиру родителей, куда и отбыла сегодня сразу после работы. Я за ней туда не поехал – сказал, что мы её День Аиста отметим в выходные тет-а-тет. Но вообще это начинает раздражать.

9 января 1978 г.
Очень симпатичная книжка Николая Булгакова «Я иду гулять» (с предисловием Фазиля Искандера и рисунками Тюнина) – идеальный прозаический дебют: без желания казаться умнее, выделиться какими-то стилистическими изысками, с той долей доверительности и юмора, которых достаточно, чтобы подкупить читателя  и запомниться. То бишь заявка сделана, и дальше прочитавший эту книжку – если совпал с ней по дыханию – ждёт второй встречи, которая, конечно, должна быть весомее, а круг писательского полёта хотя быть чуть-чуть шире заявленного. Ждём вторую!

10 января 1978 г.
Партком отчитал Элю за то, что я три года не был в очередных отпусках, и я вдруг нежданно получил зимние каникулы.
Привычка отсиживать за столом положенные ночные часы уже укоренилась, а   когда ничего не пишется, то глупо убивать время зря. На полной безрыбице снова  сел за свои дневники, к которым периодически подступаюсь два года, поражаясь  их нетоварному виду: почерк иногда такой, что сам не могу разобрать, в тетради вклеены и просто вложены разные записки, билеты, театральные программки –  чёрт ноги сломит. Постепенно первые десять лет отредактировались – убрал то,  что может оскорбить близких людей, почеркал всё, что показалось не стоящим внимания, просто прорядил записи по дням. Наконец теперь сел перепечатывать – пока получается интересно.

13 января  1978 г.
Старый Новый год в хорошей компании (в доме, где самые любимые персонажи – приятели с фамилиями Тургенев и Виардо). Заодно отмечали проводы Тургенева в длительную загранкомандировку: за скандальный роман с Мирей Матье наказав нарушителя дипломатической этики двухлетней ссылкой в театральную кассу «Интуриста»  (где Володя отлично себя зарекомендовал, доставая нам билеты  на Таганку и в «Современник»), решили, наконец, что он исправился, и простили. Молодая жена Тургенева пребывала в сильном напряжении, поскольку за столом мололи чёрт-те что, для ушек девочки из дипломатической семьи совсем непристойное, а когда Смогул взял гитару, она и вовсе с кухни ушла.

15 января 1978 г.
Второй день ругаемся с «Молодой гвардией» – пропали три роскошные картины Игоря Сокола. Месяц назад, когда их репродуцировали, работы не отдали, пока альманах «Парус-77» не будет подписан в печать – мало ли, какие переделки возникнут. Позавчера наконец подписали, но в отделе оформления уже сказали, что никаких картин Сокола не помнят (а это вовсе не тетрадные листочки – работы на подрамниках, метр на метр). А теперь все вообще разводят руками – где вы месяц назад были?

24 января 1978 г.
На прошлой неделе читал «Котлован» и Наталья увидела: «О, я следующая! Мне его как раз по методичке велено прочитать!». Поинтересовавшись, что за список, рекомендующий студентам не изданную в СССР литературу, увидел ксероксные листочки, где до кучи нашёл «Чевенгур», «Собачье сердце» и «Роковые яйца». Тотчас превратился в дедушку-сталиниста – натюкал декану журфака МГУ Ясеню Засурскому гневную цидулю: «Пока на Западе наши идеологические враги ведут  с нами неустанную борьбу, в вверенном Вам учебном заведении…». Потребовал, чтобы Наталья отдала мой донос (знать бы, на кого) прямо декану в руки вместе  с ксероксом. Теперь Засурский при встрече с Геккер шарахается от неё, как от  огня, но всякий раз передаёт привет её бдительному мужу.

1 февраля 1978 г.
Давно не виденный Коля Бондаренко с рассказом о своём продвижении по службе. После того, как он взорвался, десять раз посмотрев в ГАБТе балет «Спартак»,  его перевели в охрану секретного атомного бомбоубежища. Показал красивую ксиву, где кроме его фамилии и фото – две графы, куда надлежит вписать любых близких родственников, которые получат право укрыться в подземном бункере. Говорю  Коле: а как ты – отец, муж и сын – будешь выбирать из троих – из дочери, жены и мамы, когда вакантных мест всего два? Озадачил – он об этом вообще не подумал.
 
6 февраля 1978 г.
Днём заехали Куклачёв с Ленкой – после четырёхмесячных гастролей по Штатам и Канаде (Юра там «Золотую корону клоуна» получил). Перед этой поездкой Куклачёва особенно рьяно мурыжили: вдруг пошли разговоры, что он вознамерился остаться, и по приезде за кошачьим клоуном смотрели в десять глаз. Остался... мим Борис Амарантов, всех укатавший здесь своим коронным номером «Американская атомная угроза», жонглируя кеглями в виде бомбы с буквой «А». С этим же номером (только перекрасив кегли в красный цвет) он ринулся покорять Штаты, ещё советский цирк оттуда не уехал. Судя по всему, именно Амарантов и распускал слухи про кошачьего клоуна, отвлекая внимание от себя в другую сторону.

10 февраля 1978 г.
Чернов, конечно, настоящий Поэт. На память о Вьетнаме решил привезти Майе росток риса – на плантации, где крестьяне стоят по колени в воде, сорвал нежный побег и назавтра расплатился – кисть руки по ватерлинию погружения покрылась красной сыпью, которую и теперь мажет цинковой мазью.
Пока пили чай, смотрели «Время» и увидели вьетнамский сюжет: разрушенную деревню, по руинам которой бродили наши друзья… Чернов в кадр не попал, а спина Фонякова маячила очень живописно (две недели назад было снято). В той деревушке Андрей набрал карман трофеев – патроны и гильзы всех калибров, и  мне тоже перепал тропический патрон от «калашникова», давший осечку.

18 февраля 1978 г.
Посмотрели два отличных фильма – «Неприкаянные» с Мэрилин Монро и «Знакомство по брачному объявлению» с Анни Жирардо. Удивительно, но после второй картины напрочь забылась первая, настолько американскую диву забила звезда французская: вроде бы несравнимые они, и всё-таки.

21 февраля 1978 г.
На первых полосах всех нынешних газет – одно и то же фото Мусаэльяна из ТАСС: вручение ЛИБу ордена «Победа». Чудовищной силы документ – шесть десятков выживших из ума стариков изображают верноподданничество и восторг.
И абсолютно безумный текст про то, «чтобы закрепить Победу», Леониду Ильичу понадобилось тридцать лет… Кажется, конца не будет этому безумию.

23 февраля 1978 г.
Пошли с Юрой Бабийчуком на весенню выставку художников в Манеж. На десятке портретов Брежнева появился новый орден. Художник Пензов преуспел – ночью пририсовал и верёвочкой свой шедевр обнёс – чтобы не было соблазна потрогать свежую краску. Которую – естественно – уже размазали.

25 февраля 1978 г.
Концерт Дмитрия Покровского в Знаменском соборе. В ансамбле новые лица – потомственная плакальщица Евдокия Ивановна с 16-летней внучкой Катей. На бабке – двухсотлетний парчовый сарафан, а возраст кокошника и просчитать невозможно. Митя расщедрился – целиком показал свадебный обряд, в котором сам пел за жениха, Катя за невесту, а бабушка Евдокия – за всех остальных. Когда шестнадцатилетняя девчонка начала причитать, она мгновенно впала в такой экстаз, что всерьёз стало страшно за её психику. Понятно, почему Митя редко показывает это представление: после концерта Катю трясло полчаса – вокруг неё  восторженно пели дифирамбы, Боков и Чухонцев говорили хорошие слова, а девчонка никого не видела: вся была  т а м, не в песне даже, а расстающейся с невинностью невестой...

1 марта 1978 г.
Вышел альманах «Парус–77», где у Сокола три великолепные работы – печать жуткая, цвет искажен чудовищно, что тем более обидно, поскольку оригиналы так и пропали.

8 марта 1978 г.
Наталья решила явить свои кулинарные способности – приготовила рыбу в польском сметанном соусе, куда накрошила десять крутых яиц (удар по печени жуткий!). С первым же куском обнаружил, что весь рот забит чешуёй. Говорю:
     – Что же ты рыбу-то не почистила?
     – А её не надо чистить – это такая специальная рыба, без чешуи, ТОЛСТОЛОБИК называется!..
ТОЛСТОЛОБИК, твою мать! – наконец-то точное имя моей жене найдено!

9 марта 1978 г.
В «МК» позвали Жванецкого, и вышла глупость – узнав о его приезде, «Московская правда» настояла, чтобы языкаcтый одессит выступил в большом актовом зале: пусть и другие редакции послушают. В итоге – зал пустой (только три десятка ребят из «МК» и сидели), и весь концерт пошёл насмарку: Михаил Михалыч рассчитывал  на конкретную аудиторию, был в напряге, даже  коронный текст про министра мясной промышленности читать побоялся, закруглился через сорок минут.

11 марта 1978 г.
Серёжа Мнацаканян выпустил новую книгу стихов – «Снежную»:  в трёх сугробах, шести вьюгах, с постскриптумом и ещё чем-то. И мало, что ему изменил вкус, так  он ещё и обрушил  на читателя такое вот пояснение:
«В самом названии «Снежная книга» много света, увлечённости (sic – ?!). В её разделах (вьюгах!) аукаются деревья и метели мира, точные приметы научно-технической революции, раскрываются проблемы человеческих отношений…».
Идиотия в том, что, подарив оное недоразумение, Серёжа естественно ждёт каких-то хороших слов, а то и печатную рецензию, и как быть?

16 марта 1978 г.
В субботу (11-го) в «Правде» вышла подлая статья Жюрайтиса «В защиту «Пиковой дамы» (как Любимов со Шнитке и Рождественским в Париже «готовят акцию»), а вчера Ростроповича и Вишневскую лишили советского гражданства.
Под эту идеологическую сурдинку молодым литераторам привычно организовали конференцию в ЦДЛ, чтобы «точно расставить акценты». Перед началом Чернов тоже «устроил акцию» – взорвал в зале вьетнамскую петарду, изрядно напугав  билетёрш. А идеологического взрыва не произошло – все выступавшие писатели говорили о чём угодно, только не о политике: Юрий Трифонов призывал молодых не копировать жизнь, но чаще заглядывать в собственную душу, ему вторил Виктор Розов: «Не стройте из себя писателей всерьёз, просто играйте!..»
Чтобы заесть эту тошниловку, пошли смотреть новый фильм Данелия «Мимино», по очень смешному сценарию Виктории Токаревой и Резо Габриадзе.

31 марта 1978 г.
Ночь хохота накануне Дня смеха: Коля Булгаков привёл афоризмиста Владимира Голобородько, и он к утру нас вусмерть укатал своими «Тезисами и Антитезисами», из которых составил целую книжку – абсолютно непечатную. То есть десяток-два кое-как пробить можно (в «Парусе-77» очень хорошая подборочка), но прелесть Голобородько в том, что он может писать только ФРАЗЫ и ничего кроме.
     * Чем лучше мы относимся к животным, тем они вкуснее.
     * Женщина обычно критикует снизу.
     * Чем страшнее тюрьмы, тем лучше из них музеи.
     * Хорошим матом можно покрыть большие пространства.
     * Производительность сизифова труда повысится, если его механизировать и автоматизировать.
     * Прошёл славный путь от спермы до маршала.

3 апреля 1978 г.
Началась сессия – последняя, преддипломная. Исаев сказал, что в институт ему приходить некогда, и назначил встречу у себя в отделе поэзии из-ва «Советский писатель». Где обнаружил у него под дверью пятерых матерившихся поэтов («Пират!»… «Бандит!»…  «Три года книжка лежит  без движения!»).  К часу пришла Олеся и тоже заняла очередь.
Исаев появился к двум, смурной и помятный. И за пять минут избавился от всех ожидавших, пожимая руки и что-то неопределённое обещая.
     – Нет, надо на него в суд подавать! – пробормотала Олеся, натягивая куртку.
Я тоже расчитывал вылететь от Исаева через минуту, но он усадил меня за стол и вдруг выпалил:
     – Что же ты молчуном сидел у меня на семинаре три года?!
     – ???
     – Сидел-сидел, молчал-молчал, а оказалось – ты талантливый мужик! Прозрел на моих семинарах, не прошли мои уроки даром!
Тут в дверь бочком протиснулся Винокуров, недоумённо глядя на меня и дивясь воплю Исаева. Когда, споро пропихнув в план свою книжку («Дык мы ж фронтовики, Женьк!»), Евгений Михайлович ушёл, Егор Александрович продолжил:
     – То ли ты мне под настроение попал, но сдай сейчас свою рукопись – мгновенно книжку издам. Только не тяни, а то передумаю.
Перспектива выпустить в «Совписе» книжку своих детских стихов показалась мне забавной. А Исаев витийствовал:
     – Говорю вам, больше учитесь у меня. Постоянно помните, что не нужно искать сложное в простом, а ищите в сложном простоту!.. Надо же, какой афоризм сказал! Запишем…
Ушёл от Исаева в половине пятого, будто пыльным мешком стукнутый.

5 апреля 1978 г.
С опозданием, из-за гастролей ребят, только вчера обмыли в ВТО присуждённую воздушным гимнастам Вите и Ларисе Шемшурам премию Ленинского комсомола. Которую вообще-то должен был получить Куклачёв (под него Сухорадо и продавил  в список эту позицию), однако на БАМ он ехать отказался, и концерты на заводах сорвались – привыкшие к пространству арены, кошки работать в цехах отказались.
Потому Юра весь вечер был злой – ворчал,  что это происки врагов-чиновников, которые побоялись первую в истории цирка комсомольскую премию дать клоуну. Сухорадо клятвенно пообещал – осенью в списке у цирка уже две премии, и одна Куклачёву гарантирована.
     – Даже отрабатывать её не нужно, – утешил Сухорадо. – Деньгами оброк с тебя возьмём: гонорар какой-нибудь в комсомольскую казну перечислишь...
С поздравлениями отметились Ирина Бугримова, Олег Попов, Игорь Кио.

7 апреля 1978 г.
Юрий Смирнов в «Московском комсомольце» – замечательный: ироничный, очень скромный, ни на что не претендующий – напечатали, и спасибо.
Его стихотворение про «Царь-Пушку» я всё время бормочу про себя:
                Стрельнёт – сто человек положит,
                в её жерле таится мгла.
                Да вот стрелять она не может
                и раньше тоже не могла…
                . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
                Большая царская игрушка.
                А царь-то был дураковат.

9 апреля 1978 г.
В Переделкине спалили уникальную библиотеку Корнея Чуковского – не мытьём, так катаньем выживают наследников с дачи. Всем всё понятно, но…

10 апреля 1978 г.
Перевожу казахских поэтов для коллективного сборника «Молодой Гвардии». Их лидер – Шумишбай Сариев, этакий Вознесенский, с Андрея Андреевича прилежно  и списанный. То есть вся наша национальная поэзия – более или менее добротный пересказ поэзии русской, которая в переводах выглядит как испорченный телефон.

12 апреля 1978 г.
Вышел первый номер «Литературной учёбы» – журнала, который несколько лет  (под названием «Лестница» или «Мастерская») пробивал Евтушенко. Уже четыре года назад вопрос с его открытием был решён, но Евгений Александрович тогда в очередной раз прогневил начальство реакцией на высылку Солженицына, потом ещё чем-то. Наконец дело сделано – под старым названием, которое в 1930 году придумал Горький, и главредом назначен Ал. Михайлов.
Первый номер много обещает. Хороши публикации Самойлова, Бахтина и даже Кожинова (сделал отличную рекламу Алёше Бердникову, который, оказалось, не только итальянскую поэзию знает, но и русскую ХIХ века помнит лучше всех нас).
Жаль, что нет обещанной «Странички графомана», напечататься на которой сочли бы за честь многие из нас (может, со временем появится?).
Литинститут кипит, и реакция самая разная. В аудиторию врывается Власенко:
     – Уже видели это безобразие? И это называется ЖУРНАЛ? Как это читать? –
               «Мчатся тучи, вьются тучи…» –
               вы уж ждёте, что луна
               освещает снег летучий? –
               нету снега ни хрена!»
В классе хохочут и аплодируют – Власенко убегает, громко хлопая дверью.
Следом, подняв над головой журнал, входит Безъязычный:
     – Друзья, должен всех нас поздравить! Вышел замечательнейший журнал – умный, талантливый, великолепный!  Похлопаем, друзья!
Большинство моих знакомых журналом довольны.

15 апреля 1978 г.
Очередной банальный и пошлый сюжет «из жизни звёзд»: отсиявшая кинозвезда Валентина Малявина в подпитии прилюдно убила ножом своего юного сожителя Стаса Жданько – белорусского парубка, приехавшего Московию покорять. И ведь мог – вахтанговскую сцену ему прочили... Комментировать в общем-то нечего.

17 апреля 1978 г.
Наталья устроила очередную разборку – предъявила мне список старых друзей (в том числе и подруг), которых она в НАШЕМ доме больше не хочет видеть. Так  как в него попали не только Наташа-медичка с мужем Димой, но и Старосельская с Гофманом, я сразу вспомнил про её антисемитизм, но выглядело это совсем не смешно. Чтобы как-то проучить дурёху, поступил совсем по-советски – положил перед ней свой список персон «нон-грата», которым со своей стороны вынужден отказать в гостеприимстве: Маше Новохижиной, Шемшурам, Карине Степановне с Борей Диодоровым, да и Нине Стожковой до кучи. Прочитав, Толстолобик мою цидулю скомкала, кинула в корзину и в гневе уехала к маме.

19 апреля 1978 г.
Хорошо работалось до утра, лёг спать в восемь, надеясь поспать до обеда, как  тут стук в дверь – Чернов на пороге: только-только отвёз Майю в роддом. Сразу кинулся к телефону. Говорю, хоть чаю попей, Андрюш, ещё куча времени, а он хватает карандаш и пишет на стене: девочка, рост 51 см., вес… Когда первые восторги кончились, нашли в загашнике 100-граммовую бутылочку с горькой и невкусной немецкой жижей и выпили за явление ЕКАТЕРИНЫ, чьё имя и дату рождения на этой исторической бутылочке написали. И поехали в роддом.

20 апреля 1978 г.
В зоопарке слониха Сидеви (Брежневу «индийский народ» подарил) хоботом оторвала голову рабочему транспортного цеха: регулярно колотил её, толстокожую, дворницкой метлой, а тут верно попал ей по глазу или другой какой болезненной точке, вот животина и не стерпела. Теперь слониху собираются усыплять, якобы у неё проснулся звериный инстинкт. Про инстинкты знаю мало, но ветхозаветный принцип «око за око» в этом разе точно работать не должен.

21 апреля 1978 г.
Ребята ездили выступать от журнала «Юность» на кондитерскую фабрику, потом приехали ко мне, привезя организаторшу этих выступлений Аню Пугач из отдела писем. Симпатичная девочка из Коломны, учится на журфаке. И совсем была бы прелестной, не виси у неё на губе назойливая фраза «вам, москвичам, этого  не понять!».
Почувствовав хорошую компанию, подошли Смогул и Коля Булгаков. Засиделись   за полночь, и тут отличился Володя Вишневский:  вызвавшись проводить Пугач, выклянчил у Чернова последнюю «пятёрку» на такси, а когда я позвонил Анне домой с вопросом, как доехала, – сказала, что Вишневский запихнул её в метро и был таков.

22 апреля 1978 г.
Гарик Пинхасов стучит по дереву: Андрея Тарковского сразил инфаркт (это в 45 лет!), судьба «Сталкера» снова висит на волоске: всё прежде снятое ушло в брак, киногруппа собачится, главреж демонстрирует неумение ладить с людьми, у которых свои творческие амбиции и собственные представления о работе над фильмом, которая ведь и их картина тоже. Больше всего Гарик переживает за Рерберга, который для него безусловный гений.

23 апреля 1978 г.
С утра – субботник на овощной базе возле «Беговой». Покидав в яму гнилую морковку, литинститутский десант устроился пить на куче ещё не сгнившей, а мы с Игорем Левшиным погуляли до Белорусской. Я совсем не любопытен –  считал Левшина литературным критиком, а он переводчик с польского, много лет переводит Станислава Лема и состоит с ним в переписке. Оказывается, у себя на родине Лем ощущает себя чуть ли не отверженным, и Союз для него – просто творческая отдушина: в нашей стране его принимают на самых высоких уровнях, от космонавтов до представителей творческой элиты, тут его почитают как гуру. При этом историю со сценарием «Соляриса» Игорь считает очень неприглядной – якобы Тарковский расчётливо использовал Лема, но тут я спорить не стал – мне фильм видится куда как интересней и важнее умозаключений Лема о внеземных цивилизациях. Да, мысль «Человеку нужен человек!» – незатейливая, но других концепций мне не надо. И т.н. «научно-техническая фантастика» для меня пустой звук.

3 мая 1978 г. 
Поскольку две недели назад мы с женой поругались, и она, как обычно, отбыла к родителям, ныло предчувствие, что на майские праздники Наталья приедет мириться. Тратить три выходных на семейные разборки не в жилу, а тут Аня Пугач устроила для своей редакции автобусную поездку – всей «Юностью» в Болдино (с 30-го – через Владимир, Горький и Арзамас), и я тоже соблазнился.
Про то, как съездили, отдельно писать нужно (нищета и мрак там удручающие)…

Погуляв по Владимиру, уже в сумерках остановились у кремля в Горьком. Пока  мы обзирали памятник Чкалову и ведущую от него к Волге лестницу, по которой приспичит гулять только сумасшедшему, Пугач посетила администрацию и выставила нас сворой детей лейтенанта Шмидта – ксивы столичных редакций произвели на дежурного в горкоме ВЛКСМ столь сильное впечатление, что он поселил два десятка гостей в лучшей гостинице «Ока». Где нам тотчас накрыли банкетный зал – с коньяком, красной икрой и ананасами, когда и обнаружилось, что здесь ждут из Москвы представительную делегацию, с которой мы близко не лежали. Выселять журналистов всё же не рискнули, но взяли честное слово, что  исчезнем до восьми утра. И когда с первыми лучами солнца покидали постоялый двор, навстречу нам заруливал гремящий маршами «Икарус» в первомайских флажках и вымпелах – с делегатами комсомольского съезда...

Завтракали в Арзамасе, где в качестве сувенира своровал в лучшем ресторане концептуальную табличку:   
                «В ЧЕТВЕРГ У НАС НЕ МЯСНОЙ ДЕНЬ»   
(рыбы в этом убогом городке тоже нет, потому в праздник нам предложили только каши – от манной с маслом до гречневой с молоком).
Праздничный  Арзамас встретил нас палящим солнцем, но по дороге в Болдино погода стала кукситься, и на место прибыли к трём часам дня одновременно с гнусным мелким дождём. Музей оказался закрыт – сторож проводил до обители директрисы, которая на работу идти не хотела, но под нашим натиском всё же открыла пушкинский дом и, шастая по нему в шерстяных носках, даже провела некое подобие экскурсии. На её фразе «Крепостные крестьяне Пушкина с гневом  и печалью узнали о смерти любимого барина» – я сломался. Про соседнее село Кистенёво, где при Пушкине старостой был некий Калашников, дочь которого  Ольга родила Александру Сергеичу ребёнка, экскурсоводша вообще отказалась говорить, а уж показать могилу деревенской любви Пушкина тем более (уверила, что она не сохранилась).
Выгуляв нас в колоритном парке с белыми мостиками и скамейками, директриса открыла книжный магазинчик, целиком забитый тиражом «Медного всадника» в «Школьной библиотеке», однако в развале я отыскал книжку «Катушка» Елены Макаровой, которую и прочитал запоем на обратной дороге (у Инны Лиснянской очень талантливая дочь).

В стеклянном двухэтажном ресторане, где Первомай отмечали бутылкой водки   два сумрачных местных интеллигента при галстуках и в спортивных костюмах с буквой «Д» на  спинах, официантки нам было обрадовались, но после того, как Пугач потребовала накормить москвичей из расчёта 80 коп. на человека, интерес к едокам сразу пропал. Пока мы ели оливье и сосиски с горошком, запивая это кофейной бурдой, наш автобус заняли местные бабы с детьми – умоляли увезти  их в соседнюю деревню, подальше от болдинских мужиков, по-пьянке грозящих учинить кулачную драку и спалить мемориальную усадьбу, чему единственный милиционер просто не в силах помешать. Водитель шепнул, чтобы мы ждали его колымагу на косогоре, высадил в низине обманутых беглецов, и под их проклятия мы кое-как покинули благословенное пушкинское Болдино.

В Горьком, после визита в дом Пешковых, расчётливость Пугач расцвела пышным цветом – накормила всех рыбой с макаронами, только шофёру заказала двойную порцию мяса (чтобы хватило сил наши трупы до Москвы довезти).
Последние наши остановки – в прелестном резном городке Коврове и возле храма Покрова на Нерли.
А вообще поездка сюрная: всю дорогу моя соседка читала «Письма Сахарова к Брежневу», а перед нами, явно чувствуя какой-то дискомфорт, вертел головой заведующий кафедрой научного коммунизма МГУ.

4 мая 1978 г.
Вернувшись ночью, обнаружил, что благоверная ко мне таки приезжала, только поцеловала пробой и снова отбыла домой. А сегодня утром позвонила: «Разведка донесла, что ты в компании с одной нашей знакомой путешествовал по «Золотому кольцу» России...». Буркнул, что сплю, и повернулся на другой бок. Однако через пять минут опять звонок – теперь уже Вова Вишневский: «Знаем–знаем, разведка донесла, как ты с нашей общей подругой...».  Уж его-то я послал от души! Сразу Вову из друзей вычеркнуть, или чуток подождать: вдруг исправится?

5 мая 1978 г.
Опять приехала Малгожата – встретились в ЦДЛ, где Чернов читал свой перевод «Слова…»:  комментировали Берестов, Озеров и Тархов. (Дидуров и Самченко сбежали после первой же минуты).
Гошка пребывает в некоторой оторопи:  «У вас, кроме Андрея, ещё кто-нибудь что-то делает?» Очень точное замечание.

7 мая 1978 г.
Встреча Юрия Кузнецова с читателями в магазине «Поэзия» – тот самый случай, когда результат уходит в минус: ни читать стихи, ни говорить с людьми Юрий Поликарпыч не умеет (не пожелал учиться у «эстрадников»). Мрачный, сел за стол, подписал все свои нераспроданные книжки...

8 мая 1978 г.
Выключенный на три дня телефон лишил меня кучи интересного.
Оказалось, ночью в пятницу сгорело  всё оформление праздничной колонны, с которой часовщики должны были идти на Красную площадь. Парамонов не пустил на завод пожарных, вызванных прохожими, узревшими дым над Вторым часовым, так что в городскую хронику происшествий  мы не попали. В субботу комсорг, профорг и парторг объехали своих активистов и всех, кого удалось отловить,  свезли на завод. Всю ночь из остатков-обрезков что-то колотили, клеили, лепили.
Так что на Первомайской демонстрации наша колонна выглядела  как погорельцы, однако никто ничего не заметил: скромненько, но достойно. И все вздохнули с облегчением – выкрутились.  А нынче ко мне зашёл смотритель заводского музея, дедушка Владимир Владимирович, и честно признался, что вчера оповестил КГБ – наверняка имело место самое натуральное вредительство. Партком и Первый  отдел в обмороке.

10 мая 1978 г.
«Джульетта и духи» завораживает: фантазия Феллини поистине беспредельна.

13 мая 1978 г.
У Гофмана очередной творческий кризис с переоценкой ценностей. Выпитая на двоих бутылка «Столичной» обоим пошла не в прок – по ходу разговора оба  начали злиться, и когда я раздражённо сказал, что попытка сделать Музу из банальной и откровенно пошлой девушки Аси заведомо не могла закончиться  ничем хорошим, Витя примиренчески рассмеялся:
     – Это был не я!

15 мая 1978 г.
У моей жены феноменальное чувство юмора! Ночью прихожу домой, собираюсь поужинать, открываю кухонный шкаф – чайного сервиза на шесть персон как ни бывало, лишь сахарница стоит одиноко. Заглянул в мусорное ведро – весь фарфор там, разбит на мелкие кусочки.
Ем, выходит сонная Наталья. Спрашиваю:
     – Честно скажи, зачем сервиз грохнула?
     – Я была такая злая, что ничего не соображала.
     – А сахарницу почему оставила?
     – Так она же у нас одна...
Очевидно, насчёт нашего брака мама права: царевну-несмеяну брать в жены чревато, и я женился не на ней, а на тёще.

18 мая 1978 г.
В коридоре «Молодой Гвардии» столкнулся с Поляковым. Остановились. Отчитал меня за то, что не живу одной жизнью с комсольской организацией  (он сейчас работает инструктором в Бауманском РК ВЛКСМ). Сказал, что я напрасно его сторонюсь – он человек благодарный и помнит всех, кто присутствовал при его дебюте. Похвастался: «Зря говорят, что армия поэту не на пользу – я вот принёс  оттуда три десятка первоклассных стихов». Ничего, сказал, сейчас захватим главенствующую высоту, поставим там пулёмет, окопаемся, и нас оттуда никакие старики не вышибут!..

21 мая 1978 г.
После того, как Димыч пошел работать в Останкино, у него сильно обновился круг общения, и разговоры в застольях теперь соответственные. В нынешний день рождения гости собрались фифти-фифти, и я успешно пополнил свою коллекцию баек.
Недавно редакция Димыча делала передачу с Владимиром Виардо о юморе в классической музыке, пригласили посмотреть черновой монтаж. На что Володя сказал, что ничего в этой кухне не понимает – «Моей девушке покажите, она в    этом больше разбирается». Какой девушке – не уточнялось, но вся тусовочная Москва знала, что Неёлова развелась с актёром Васильевым, и у неё красивый роман с Виардо. Димыча подобные разговоры не интересовали никогда, потому приезд в Останкино звезды «Современника» удивил. Марина оценила рабочий материал и распорядилась: этот кусок вырезать – здесь Виардо полную чушь   порет, такой ракурс не годится – в профиль он слишком страшненький...
История докатилась до Лапина и тот, резонно полагая, что он один облечён правом решать, что хорошо, а что плохо, велел собрать съёмочную группу и пригласить звёздную парочку. В назначенный день Виардо и Неёлова приехали на телецентр – лёгкие, молодые, красивые. В ожидании звонка стояли на лестничной клетке, смеясь и время от времени целуясь. Они слишком увлеклись друг другом, и когда мимо протопал некто в чёрной тройке, влюблённые бровью не повели. А неузнанный председатель немедленно приказал охране выгнать вон хиппующих на лестнице уродов (в ярости ему померещилось, что они ещё и один косяк на двоих смалили), после чего благостно растёкся в кресле и велел начинать (что музыкант уже здесь, он знал – на стоянке шофёр еле уместил казённую «Волгу» рядом с буржуйским «Роллс-Ройсом»).
Ну и вид был у председателя, когда ему через полчаса доложили, что пианист с артисткой уехали, оперативно выставленные милицией.

27 мая 1978 г.
Бурная попойка у Смогулов. Вчера там случилось ЧП – напившись, спохватились, что давно не видели Генку Школьникова: Смогул набрал его телефон в райком ВЛКСМ и сказал секретарше, что шефа срочно вызывают на Старую площадь. И кинул трубку. Шутка всех позабавила, однако упустили из виду, что Генка туда взаправду ездит каждую неделю, но в ЦК в такой форме на ковёр не вызывают.  С переляку Школьников поехал, куда его послала секретарша, и битый час ходил   из кабинета в кабинет, пока допёр, что это разыгрыш. И безошибочно вычислил – чей. Приехал злой, набил Смогулу физию, после чего сели запивать инцидент коньяком.
Сегодня на 15-м пила та же компания, а напротив меня сидел бородатый мужик с невероятно мощным торсом.  И я от ужаса чуть стакан не проглотил, когда он   вдруг приподнялся на руках, опустился под стол и – поехал!  Оказалось, что это знаменитый художник Юра Киселёв, который в детстве потерял обе ноги, катаясь  на «колбасе» «Аннушки», и с середины 50-х ведёт борьбу за права инвалидов в СССР. Жизнь, про которую я не знаю совсем ничего.

1 июня 1978 г.
В майской «Литгазете» Лев Адольфыч Озеров опять утянул у Берестова даже не строчку – стишок. Берестов этого не понимает:
     – Ученик Сельвинского хочет писать, как ученик Маршака – слово в слово, тире в тире, а ведь это две разные поэтические школы… Свои стихи кажутся чужими – бывает, но чтобы чужие – своими?.. «На холмах Грузии лежит ночная мгла» – как можно ошибиться?..
Когда вчера был у Берестова, ему позвонил Озеров, и разговор у них был долгий. Чтобы не мешать – вышел из комнаты, а когда вернулся – спросил:
     – Озеров извинился перед вами?
     – Интеллигенту очень трудно не извиниться, а неинтеллигенту сам факт извинения кажется унижением. Извинился я – за то, что не могу подарить Льву Адольфовичу  это стихотворение, поскольку оно давно напечатано. 

3 июня 1978 г.
С опозданием (уже похоронили, чёрт-те где – на Кузьминском кладбище) узнал о смерти Юрия Домбровского.
Его трижды сажали, а он всякий раз выживал. В 1933 году – 24-летним выпускником «брюсовских» литкурсов, – начал Юрий Осипович свой крестный путь: четыре ходки в общей сложенности на 17 лет – от ссылки до колымских лагерей. И не скурвился, не сломался – стал писателем, чтобы рассказать о том, что ему пришлось пережить.
Его книг я не видел вообще, только ксероксы – с изданного в 1950-м «Совписом» романа «Обезьяна приходит за своим черепом» и с журнала «Новый мир», где в оттепель чудом успел выйти «Хранитель древностей» (удивительно, но при 100-тысячном тираже эту книжку ни на толкучке не носят, ни Люсьене в бук не сдают). Изданного в Париже нового романа пока не видел, но когда достану – опять же  будет фотокопия. Все открыто говорят, что за этот роман (отличное название – «Факультет ненужных вещей»)  Домбровский  и поплатился – в начале мая был сильно избит в ЦДЛе «неизвестными», от чего 69-летний старик уже не оправился – через три недели умер в больнице.
В истории советской литературы всё стоит на голове, и подлинная её картина   будет написана разве что в веке следующем. Когда окажется, что в первом круге стоят совсем другие писатели.

4 – 10 июня 1978 г.  /  Пенза, Тарханы
Из окна моей гостиницы «Ласточка» вся Пенза как на ладони – уютный городок, лежащий в низине, как на тарелке. Рядом – ипподром, где любил бывать Куприн,   до картинной галереи тоже рукой подать, а больше посмотреть здесь ничего не получалось (конференция часовщиков занимала все дни).
Конечно, со времён Лермонтова и Белинского Пенза изменилась, но с тех пор, как здесь жил Ремизов, вряд ли. Снял несколько старых домов с интересной кладкой,  на перекрёстке у 1-й Пензенской школы – замечательный кусочек ХIХ века, ещё бывшую синагогу, которую занял местный горком.
Картиная галерея хороша: Шапленовские, с ножками, штучки – «Через ручей», невероятно милая «Головка итальянки» Дукснеса, сочная цветная «фотография» Винтерхальтера. Хорош фарфор – кружка Гарднера и Поповский. Есть Левицкий, Рокотов, даже Чистяков, которого и в Москве не видел. Есть Айвазовский (с луной)  и авторское повторение «Княжны Таракановой» с толстенькой мышкой. Хороши передвижники, есть Клодт и Неврев, много Савицкого – прелестная «Девочка с котёнком», «Инок» оч. хорош. Впечатлил местный Иван Горюшкин-Сорокопудов  (до смерти Сталина дожил) – в фондах музея 200 его полотен хранятся (портрет Собольщиковой – «глядит!»). И очень порадовал Аристарх Лентулов – много и по-настоящему интересный.
До закрытия галереи (ноги гудели, хотелось просто посидеть) почитал музейную «Книгу отзывов»:
«…Очень понравились картины о море Айвазовского и Горюшкина-Сорокопудова. Эти картины очень красивые, красочные, представляют большое эстетическое значение. Большое спасибо!» (Студенты 4-го курса торгового техникума.)
Много откликов на выставку Нади Рушевой, где и слёзы, и натуральные кляузы:
«…Экскурсовод Енюшина провела экскурсию поверхностно, многое не было освещено. Рассказ о работах, посвящённых «Мастеру и Маргарите», был просто смехотворен!» (Группа товарищей – семь фамилий.)
Но большинство всё-таки очень трогательные:
«Жизнь как басня (песня? – Г.Е.) – её ценят не за длину, а за содержание. Короткая жизнь Нади – как звёздочка в ночи...».

Все вечера – дома у Владимира Прокофьича, с которым мы так замечательно погуляли по Казани. Его сын (мой ровесник) – главный редактор молодёжной газеты, аналога нашего «МК», а дочь (на три года младше брата) – журналист и телеведущая местной городской программы ТВ, так что когда они сходятся за столом – это не ужин, а планёрка с завтрашней повесткой дня. Порадовало, что по отношению к нынешнему положению дел в стране все трое относятся весьма критично и обо всём говорят прямо и жёстко. А рассказы Прокофьича про житие  его многотиражки и противостояние газеты с парткомом – тоска зелёная: нам с Элеонорой на своё руководство молиться надо.

С детства влюблённый в Лермонтова, много раз представлял, как однажды приеду  в Тарханы, пройду по комнатам старинного дома, в парке прикоснусь ладонью к посаженному поэтом дубу, а потом принесу цветы в часовню, где не будет никого, кроме меня, и я подлезу под верёвочку, ограждающую ведущие вниз ступени, и спущусь в склеп…
Так и вышло – посетителей в пятницу было мало, дом-музей жил своей музейной жизнью, и я подумал, что так хорошо знаю тему, что мог бы водить тут экскурсии. 
В часовне тоже оказался один – спустился в освещённый одной лампочкой склеп, полузатопленный грунтовыми водами, куда были положены кирпичи и доски – до самого массивного цинкового ящика, и здесь, в полуметре от тела Лермонтова,  меня пробило: как искра проскочила от лопаток к затылку…

11 июня 1978 г.
Загадочная у нас страна, и образчики людей в ней встречаются уникальные. Поездка кончилась тем, что на обратном пути намертво застрял в Пензе: в Москву билетов нет, вокзал завален спящими пассажирами, транзитные поезда мимо идут полнёхоньки. Взял на испуг начальника, потрясая журналистской ксивой, выбил билет на необъявленный дополнительный поезд. Отправлялся он в три часа ночи,  и когда я загрузился в вагон, то поразился его пустоте. В купе оказался один, а   едва состав тронулся, пришла проводница – сказала, что в соседнем вагоне тоже один пассажир, ему в одиночестве страшно.
Ладно, подселился ко мне. Поведал, что навещал старшего брательника в тюрьме (за воровство чалится), и достал из рюкзака бутылку водки. Я пить не стал, сосед выдул всю до дна, забрался на верхнюю полку. Свалился он с неё через минуту, трахнувшись башкой об столик (я испугался, что ему хана), снова полез наверх, и так падал ещё три раза, пока я смикитил сложить столешницу...
Утром, когда возвращался из санузла, сосед попался навстречу, и я почти сразу повернул назад – спохватясь, что оставил там зубную щетку в стакане, однако  опоздал: дверь в сортир была распахнута настежь, из отсека летели брызги,а мужик остервенело драил зубы... моей щёткой.
     – Надо чего? – не вынимая санитарный предмет изо рта, спросил он.
     – Уже нет, – говорю, – проехали.
     – Твоя зубная щетка, что ли? А я думал, она вагонная...
               
12 июня 1978 г.
Когда вчера приехал с вокзала, возле дома увидел кучку жильцов, окруживших   лежавшего на асфальте моего соседа Пицкеля. С балкона картинка смотрелась совсем странно – лежит, крестом раскинув руки, и смотрит в небо. Мама на моё удивление сказала: «Да он третий день так лежит. Здесь его «жигулёнок» обычно стоит, а в среду машину угнали. Так Пицель ложится на это место и плачет. Домой уходит только обедать, ужинать и на ночь».
Сын Пицкеля – большая шишка в Моссовете – поставил на уши весь город, а вечером прибежали вездесущие мальчишки: «Это не ваша машина в соседнем дворе стоит?» Действительно, она: с распахнутыми дверцами, заблёванная и засранная, заваленная окурками и пустыми бутылками – угнали местные пацаны  и тут же бросили – с пустым бензобаком оказалась.

17 июня 1978 г.
Тёща не любит на руках никаких украшений, но иногда выковыривает из шкатулки    на подзеркальнике какую-нибудь старинную вещицу, цену которой не знает. Тут решила себя украсить для институтского вечера – надела массивный перстень с камешками. Возвращалась последним поездом метро, только одинокий пассажир сидел напротив, с интересом глядя на руку соседки, а когда оба выходили на «Первомайской» – взял Светлану Владимировну за кисть:
     – Не боитесь, мадам, что у вас семь тысяч отрежут вместе с пальцем?
В мандраже прибежала домой, на другой же день зашла в ювелирный на Арбате, так этот перстень и впрямь оценили в шесть с половиной тысяч – у ночного пассажира был безошибочный глаз.
Слуцкий рассказывал, что поэт Илья Сельвинский, выросший в семье меховщика и написавший поэму «Пушторг», в театре или на светских приёмах любил на глаз  оценивать по мехам собравшихся дам.
   
20 июня 1978 г.
У нас наконец появился  НАШ негр. Кассиус Клей, то бишь Мохаммед Али. Его  визит начался неделю назад с цирка на Цветном бульваре, где чёрного боксёра приветствовал белый клоун Юрий Никулин, а вчера завершился встречей с тов.  Л.И. Брежневым в Кремле. Между этими событиями провёл показательные бои  с нашими тяжеловесами Заевым, Горстковым и Высоцким (по раунду в три минуты с каждым: проиграл, выиграл, свёл в ничью), слетал в мусульманские центры СССР   Ташкент и Самарканд.  Общение с Леонидом Ильичём освещалось подробно: генсек подарил Али часы «Слава» и свою бессмертную трилогию «Малая земля» – «Возрождение» – «Целина». Теперь, глядишь, на кремлёвской стене появится транспарант с цитатой Али: «Всё, что я тут увидел, это хорошо!»

22 июня 1978 г.
На пресс-конференции по возвращении в США Мохаммед Али сказал фразу, за  которую ему Ленинскую премию дать мало:
«Леонид Ильич находится в отличной спортивной форме: мы его ещё долго будем слышать!».

4 июля 1978 г.
В Питере месяц обещали молодёжи рок-концерт западных звёзд на площади Зимнего дворца. Ждали американцев (4-го у них День независимости, потому и праздник), которые эту идею и продвигали – как поддержку рока в СССР. Я от    всего этого далёк, но сама идея мне нравилась. И вдруг, как всегда, чего-то испугались – разогнали людей поливальными машинами. Ну не бред?

18 июля 1978 г.
Фотографировал укротительницу львов и тигров для Наташиного интервью в    «МК». Квартира Бугримовой в высотке на Котельнической отлично упакована, при этом у кресла сломана ножка (вообще её нет – стопа книжек подсунута: хозяйка предупредила, чтобы я был осторожнее). По-моему, это очень по-русски: сидеть на бриллиантах и не найти  рубля, чтобы табурет починить.

28 июля 1978 г.
В Багио – на Филиппинах (экзотичнее места не нашлось) – началась битва за шахматную корону Анатолия Карпова с неким Претендентом, то бишь с экс-гражданином СССР Корчным, имя которого у нас решено не упоминать. Будут играть до 6 побед, без учёта ничьих, но с правом проигравшего на матч-реванш.  У нас такая массовая истерия, будто речь идёт не о спортивной игре, но о судьбе страны. Корчной выступает под швейцарским флагом, и этот белый крест на красном фоне жутко бесит партийных функционеров. Я к шахматам совсем безразличен, но сейчас сказать это вслух – как расписаться в нелюбви к Родине.

5 августа 1978 г.
Выпив снотворное, в Переделкино покончила самоубийством Лиля Юрьевна Брик.
Бабушке было 86, а вела она себя, как девочка-кокетка. Будто бы до последнего часа влюблялась в нестандартных людей, вроде Параджанова, и отчаялась только, когда перелом шейки бедра приковал её к постели. С похоронами ничего не ясно:  то ли урну увезут во Францию и погребут рядом с Эльзой Триоле, то ли по ветру развеют  прах,  но в любом случае соседствовать с Маяковским Лиля Брик не пожелала.

12 августа 1978 г.
На мой день рождения Коля Булгаков пришёл с двумя питерскими филологинями – Таней Бурмистровой и Таней Разумовской, которых нужно было где-то поселить, а я как раз уезжал на неделю к маме на «Правду». О том, что это лишний повод   для очередной ссоры с Толстолобиком, даже и не думал. О чём думал? – о том,   что у меня теперь в Питере есть два адреса, по которым тоже могу остановиться.

17 августа 1978 г.
Болгарский журнал «Параллели» сообщил (со сылкой на ТАСС и с фото из Дворца бракосочетаний у Грибоедова) о женитьбе Сергея Каузова и госпожи Онассис –  с её стороны свидетелем был атташе греческого посольства, с его – родная мама.  После чего молодые отбыли в свадебную поездку на Байкал.
Если это реальная история любви – почему нет? Однако на таком уровне персон  про бескорыстную любовь не говорится. «Голос Америки» в своём комментарии просто шутит, что Кристина подарили супругу из «Совфрахта» остров в Эгейском  море, миллион долларов чеком и нефтеналивной танкер, а он ей стеклянный глаз  (свой ему выбили в детстве), орден «Знак почёта» и безупречную партийную репутацию.

20 августа 1978 г.
С дня рождения Вовы Вишневского волоку к себе домой пьяненького Аронова,  благо близко, а он всю дорогу пытает, сколько я найду ему подушек. Стеля   постель, шутливо положил Саше три перьевых и две атласные, а он:  и всё?!
Ладно, нашёл ещё четыре, а ему опять мало... Когда Аронов был маленьким, его папа давал домашние уроки музыки, и мама накрывала сына подушками с головой.
Сорок лет минуло, а привычка осталась... Утром бужу Александра Яковлевича – туловище целиком торчит из-под одеяла, но все подушки кучей лежат на голове.

30 августа 1978 г.
Подарил Черняку книжку его стихов, и Вадима Григорьича она тронула, совсем как настоящая: «Избранное» за двадцать лет – всё, что удалось собрать  по рукописям и штучным публикациям. Перелистав её от корки до корки, Черняк бережно исправил ошибки и разночтения, авторизовал мою копию. Место для автографа нашел сообразно своему характеру – на самой последней странице, под сноской: издано в количестве 3-х экз. для личного пользования.

6 сентября 1978 г.
Как никогда хочу в Италию: в Турине до ноября публично демонстрируют  Плащаницу. Говорю Эле: порадей, пропихни меня через партком в поездку – комитет комсомола опять тургруппу собирает. Комсорга механического цеха спрашиваю: тоже едешь? «Да ну его в задницу, этот сапог, – говорит. – Я там  уже был. Скукотища, смотреть не на что – одни церкви!»
Эля, отзывчивая душа, затрясла кудряшками, побежала. Обернулась через полчаса: «Всё на мази, с тебя шоколадка!» А сегодня её в партком вызвали, возвратилась злая: «Почему не сказал, что у тебя допуск на секретность был?  Начальник Первого отдела так кричал, так кричал! Тебе даже в советскую Болгарию ехать нельзя».
Попытался освежить в памяти хотя бы один секрет, который заинтересовал бы зарубежную разведку, – ни одного не вспомнил.
Плакала моя Италия. 

14 сентября 1978 г.
В редакции «МК» авторитет Саши Аронова настолько безусловен, что никто не берётся его править, а если вдруг находят ошибку – считают, что всё верно:   Аронов не может ошибаться. Нынче, рецензируя коллективный альманах    «Истоки»,  Саша с какого-то переляку написал, что в своей поэме молодой поэт Чернов смело свёл в рядах восставших на Сенатской площади Евгения Онегина  и… Пьера БОЛКОНСКОГО. Вот и ломай голову: а вдруг молодой поэт-новатор   имел ввиду… Андрея БЕЗУХОВА?

18 сентября 1978 г.
Анна Терентьевна хвастается, что разбирает двести почерков, и лупит на редакционной «Оптиме» вслепую с неимоверной скоростью. Притом почти без опечаток, но уж если ошибается... Сегодня вдруг спрашивает:  «А скажи мне, Жора, кто такой динозавр?» – Я ей: «Терентьевна, нам номер через полчаса сдавать, а у  вас в голове глупости всякие!». Обиделась:  «Это не глупости, а по работе. У тебя в статье через строчку: динозавр, динозавр, динозавр...».
Это она так слово «дизайнер» прочитала.

23 сентября 1978 г.
У моего тестя Ивана Романыча есть единственная любимая игрушка – небесно-голубая 21-я «Волга». На которой он не ездит, но она стоит в гараже недалеко от дома и там – в тихом уютном дворе – по выходным собирается кружок по интересам. В круг моих любовей автомобили не входят, однако желание тестя  влить зятька в свою дружную компанию чувствую постоянно. Сегодня он с утра  ушёл в гаражи, прихватив коньяк и бутерброды, и оставил записку с просьбой принести в гараж аккумулятор. Покосясь на тяжёлый чёрный предмет, вышел из дома, на помойке нашёл ржавую грязную трубу и с ней заявился на тусовку. Взгляд тестя описать не берусь, но есть уверенность, что больше никогда ни о     чём меня не попросит.

16 октября 1978 г.
День рождения Саши Смогула: любимая «кадетка», много водки и гитара.
Был Юра Киселёв – рассказал, что лёд тронулся: весь год шли переговоры с т.н. «Хельсинкской группой» по защите прав человека, куда вольётся и его Фонд по борьбе за права инвалидов, а это уже совсем иной уровень (Сахаров, Пономарёв  и проч.). Единственное «НО» – при этом они вступают на такую дорогу, откуда выход даже не в психушку – прямиком на зону.

20 октября 1978 г.
После 27 партий Карпов лидировал со счётом 5:2, все уже считали игру сделанной. При том, что Корчной на 20 лет старше и сил у него гораздо меньше. Тем более,  в команде Карпова имеется некий человек с паранормальными способностями  (о нём недавно писал МК), способный подпитывать энергией своего подопечного, когда тот, в перерывах гуляя по сцене, просто смотрел в зал, встречаясь глазами  с этим сидевшим в первых рядах гипнотизёром.
Тут-то Корчной и потребовал поставить зеркальную стену между шахматистами   и зрительным залом. В свою очередь Карпов захотел, чтобы т.н. Претендент снял свои зеркальные очки, которыми пускал в глаза сопернику «зайчики» от софитов,  и в итоге гипнотизёру запретили присутствовать в зале во время игры. Факт, что Карпов  впал в истерику, отметили все. И случилось невероятное: Корчной вдруг выиграл три раза подряд – за неделю сравнял счёт 5:5. Последуй после 31-й  партии хотя бы несколько ничьих, у Корчного появился бы шанс выиграть, но ЧЕТЫРЕ раза кряду обыграть гениальную машину, каковой является Карпов, ¬ – просто нереально.  А так советский гроссмейстер последними усилиями воли собрался и победил. И тотчас послал телеграмму в Кремль: «Это наша с вами победа, дорогой Леонид Ильич!..»

28 октября 1978 г.
Юре Куклачёву дали комсомольскую премию – на пару с Сергеем Игнатовым: единственный в мире одновременно четырнадцатью кольцами жонглирует. (Вчера  Наташка написала в «МК» про 11 колец, не вдаваясь в детали, а он «Лучший жонглёр мира», в третьем поколении. Обычно жонглёры начинают с шести колец и почти все останавливаются на десяти, но у Сергея собственные амбиции).
Говоря о нём, Юра у виска пальцем крутит: «С прибабахом парень – все в Штатах  на машину заработали, а он – книжку купил!».  Спросил у Игнатова, что за книжка такая золотая? – «Не устоял! – монография Леонардо да Винчи, коллекционное издание».
В той же «КП» с Указом – стихотворное послание октябрят дедушке Брежневу:
               «Верны вы долгу своему, и если отдыхаете,
               то и на отдыхе в Крыму работать продолжаете.
               Скажите, Леонид Ильич, когда вы отдыхаете?»
– (Автора!!!)
Берестов клятвенно признался, что не он – предлагали, но отказался.

18 ноября 1978 г.
Остёр настойчиво приучает всех нас работать только за деньги. Вчера звонит и начинает с вопроса: сколько стоит твой выходной день? Спрашиваю, о чём речь. Говорит, что тёще срочно нужно переплести научный реферат, а в субботу ни    одна переплётная мастерская не работает. Ну и в чём проблема? – приезжай с бутылкой, пока мы её уговорим, я тебе и реферат переплету. Нет! – упорствует Гриша, – ты будешь тратить свой выходной день, а он стоит денег, и наверняка вдвое дороже, чем день будничный. Сошлись на том, что по субботам я беру 50 рублей, плюс бутылка коньяка, и мы замечательно – и с пользой – провели вечер. (Зная Гришу, легко предположу, что 50 рублей он честно взял с тёщи.)

23 ноября 1978 г.
Вчера погиб поэт Юрий Смирнов – прямо в ЦДЛе (тело нашли утром), и по всему выходит, что смерть криминальная. Кто?.. Почему?.. За что?..  В поэзии он был из той когорты, где Сухарев, Влодов, Аронов, Черняк – очень достойный ряд, и там теперь образовалась невосполнимая брешь.

1 декабря 1978 г.
Захотелось погулять по зимнему Ленинграду, причём одному. Вообще-то не так – списался с новой знакомой Таней Бурмистровой, и она позвала в гости, суля мне  своего гражданского мужа Рудольфа и круг его знакомых.
Парочка и впрямь забавная: Рудик преподаёт математику, тусуется с питерской диссидой и через них делает деньги: когда те спешно уезжают отсюда на ПМЖ в тёплые страны, оптом скупает их домашние библиотеки, а потом продаёт книжки поштучно. Ему за сорок, Таню он старше вдвое и ревнует её жутко, но тут я его успокоил – жёны и любовницы моих друзей как женщины для меня не существуют.
Поселился в квартире Рудика на Охте.
Еду поздним трамваем – кроме меня, в вагоне подпивший работяга и типичная питерская старушка. Мужичок волнуется, доедет ли он до Охты, старушка его успокаивает: доедет. Когда он в десятый раз задаёт свой вопрос – объясняет:
     – Здесь рельсы проложены прямо до Охты, и трамвай с них никуда не свернёт!
     – Да что вы, бабушка. В наше время и не такое может быть!

2 – 5 декабря 1978 г.
Лёгкий морозец меня всегда бодрит, но когда ходишь по нему целый день… Тут  я один долго не проходил бы,  а с Татьяной это оказалось легко – знает массу уютных мест, где можно погреться. Так мы очутились в дворницкой Фонтанного  дома, где царствует её подруга Таня Разумовская (с ней она летом в Москву и приезжала), готовая и чаем напоить, и спать положить, если носом клюёшь. Интеллигентная еврейка с филфака ЛГУ в статусе дворничихи – это по-питерски.
Оказалось, Татьяна летом возит экскурсии по Пушкинским местам и в Выре была  много раз – даже с Сёмочкиным знакома. Накупили еды (по рассказам Чернова, семья плотника с тремя детьми живёт более чем скромно), поехали на Сиверскую.
Добрались уже в сумерках, но музей «Почтовая станция «Выра» ещё был открыт (рядом с остановкой), и от него до терема реставратора совсем близко.
В доме Сёмочкина горел свет,  дверь оказалась незапертой,  на кухонном столе лежала записка: «Мы в бане» – как будто нас здесь ждали.  Пока отогревались, появились хозяева – все пятеро: Ксан Ксаныч, жена Вера, дети Дмитрий, Егорка  и Екатерина. Поужинали все вместе, потом дети улеглись, и мы наконец остались    на кухне вчетвером. За тихой беседой уговорили бутылку «Столичной» (пили я и Сёмочкин), в полночь возникла полная бутыль первача, как вдруг хозяин сказал, глядя на меня абсолютно трезвыми глазами:
     – А ведь я, Егорий, тебе не верю. Совсем.
     – Чему не веришь?
     – А всему. Что ты журналист, что друг Чернова, что сюда просто так приехал…
     – Он вообще иностранец, а я его переводчица, приставлена от КГБ, – пошутила оторопевшая Татьяна, но шутка пролетела мимо: Сёмочкин был серьёзен.
Чтобы стать своим, мне понадобилось ещё два часа, пока Ксан Ксаныч наконец обнял меня за плечи:
     – Не обижайся, сюда много кто приезжает. Был тут ваш Паша Гутионтов – хорошо, что мы уже выпили литр, а то он под утро признался, что – коммунист! Чудом его с крыльца в сугроб не засунул!..

Воскресная прогулка с Ксан Ксанычем началась с почтовой станции, где провели  часа три, пока была рассказана история каждого предмета. Рукодельный музей, каких я прежде не видел. И почти все вещи собраны тут – по домам и чердакам.

После обеда поехали в Рождествено, где краснокирпичная церковь, итальянский мраморный склеп Рукавишниковых и сам деревянный особняк на высоком берегу Оредежа. Дом – последний деревянный ампир в Ленинградской области – был построен в начале ХIХ века неким Ефремовым, которому село Рождествено пожаловал Павел Первый, и владел он им сорок лет – украшал парк, строил под открытым небом театр… После его смерти имение несколько раз перепродавали,
пока дом не купили те самые Рукавишниковы, коим принадлежали золотоносные Ленские прииски, род которых и надлежало продолжить отпрыску соседей, живших на другом берегу, то бишь в той самой Выре, которую любил и помнил всю свою жизнь писатель Набоков. Родной брат его матери – дипломат Василий Иванович Рукавишников – и завещал этот дом любимому племяннику, который вступил бы  в права наследования, не случись Октябрьская революция…
Сёмочкин признался, что в особняк не вхож (в нём сейчас краеведческий музей,  но фамилия Набоковых вообще не упоминается). Потому повёл на другой берег – там, за крохотным кладбищем (с могилами матери Рылеева и жены академика  живописи Шишкина), стоял дом Набоковых, где прошли детские годы будущего писателя. Увы, от дома в тенистом парке сохранился лишь фундамент (сгорел в 1944-м, при отступлении немцев), да цела насыпная горка маленького Набокова, с которой сейчас самое время съезжать на санках…
Закончили прогулку в Батово – имении Кондратия Рылеева, от которого до наших дней сохранились лишь роскошная подъездная аллея с поворотным кругом перед несуществующим особняком, а теперь здесь – птицефабрика имени казнённого декабриста…
Найдя наконец с Сёмочкиным общий язык, остались ещё на день, благо Ксан Ксаныч сам регулирует свою рабочую неделю…

6 декабря 1978 г.
Утром проснулся в дворницкой Фонтанного дома, где Разумовская грызла яблоки  и принимала гостей, не расходившихся с ночи. Понял, что жутко устал и наконец хочу домой.
Пообедал у Куклачёвых в цирковом общежитии на Фонтанке (весь Питер увешан Юриными афишами). Поужинал у Плахова в Радиокомитете: наша дружба как бы кончилась – ясно, что «подаренную» Остёру Олю мне Саша не простит никогда.

7 декабря 1978 г.
В пять утра без задних ног возвратился из недельного вояжа в Питер, лёг спать, а в десять разбудил телефонный звонок: сегодня защита диплома (забыл). Прочитать отзывы на дипломную работу уже не успевал – услышал из уст Егора Исаева и Вадима Дементьева: поверить им – живой классик!
Всё плыло в тумане, но свой благодарственный спич помню слово в слово:
     – Когда я поступал в Литинститут, мои стихи были сыроваты, незрелы, местами не доработаны, а кое в чём и вовсе неудачны. И сегодня я счастлив услышать, что за пять лет лежания на кафедре творчества они созрели, заиграли рифмами,  а некоторые и вовсе стали достойны включения в антологию советской поэзии...
Владимир Германович Лидин уронил очки, но быстро взял себя в руки:
     – Простим студенту эту ересь... его волнение нам понятно. И поздравим: с такой экспрессивной душевной организацией его наверняка ждёт бурная и насыщенная  творческая жизнь...

13 декабря 1978 г.
В «ЛГ» подборка текстов к 45-летию Литинститута: Сергей Михалков, Давид Кугультинов, Андрей Чернов. В ряду с Олесей, Вигилянским и Кобенковым Андрюша назвал и меня – ГЕРУ Елина.
Действительно – кто это? (отец прав, как был прав и дедушка, очень не хотевший,   чтобы меня звали Жорой). А ведь отец мне больше не звонит…

25 декабря 1978 г.
В итогах года – первая книжка моего «Дневника» за десять лет (1966 – 1975). Поскольку любые дневники так или иначе пишутся в расчёте, что их однажды кто-нибудь прочтёт, устроил предварительные читки.
Лена Тюханова, студентка ГИТИСа:
     – Очень много у тебя всяких смертей: тот умер, этот умер... Зачем? Лучше пиши  про книги, фильмы, спектакли.
Коля Бондаренко, школьный товарищ:
     – Зря меня здесь упоминаешь, я ведь секретный сотрудник. Вычеркни!
Андрей Чернов (прочитавший всего одну запись – про наше знакомство в 74-м):
     – Ну и гад же ты! Вообще всё было не так.
Николай Булгаков, писатель:
     – Ты всерьёз думаешь, что через полвека кому-нибудь будет интересно знать,  кто такие Остёр или Голобородько?  И что хоть кто-то пожелает печатать твои дневники?
В конце концов, если я сам не расскажу про свою жизнь, то про неё не расскажет никто.

28 декабря 1978 г.
Лучшая поэтическая книга года – «Сюжет с вариантами» Левитанского, где Юрий Давыдович представил, как его товарищи-поэты написали бы стихотворение про вышедшего погулять зайчика. Очень остроумно и очень смешно (от лица Слуцкого, Межирова, Самойлова и Ахмадулиной – просто гениально!). И шаржи Алёшина тоже хороши.


ФОТО:  В редакции – с Элеонорой Ивановной и Анной Терентьевной / Москва,  1978 г.
© Georgi Yelin / Съёмка Льва Колоколова

ФОТОАЛЬБОМ  к дневнику этого года – все 28 снимков привязаны к датам:
https://yadi.sk/a/ny9cZCynMak95Q

______