Баклан Свекольный - Глава 23

Предыдущая - Глава 22 - http://www.proza.ru/2016/12/20/77




Глава 23
Полный облом


Пятница, 8 октября 1993 г.
Время – 16:10.

Окрылённый мыслями о путешествии в Страну Сказок, Федя
врывается в приёмную Марселя-Краковяка, замдиректора по
науке. Надо завизировать заявление и оформлять командировку.

Секретарша, пожилая тётка по кличке Марсельеза,
прозванная так из-за фамилии шефа, даже не глядя
в его бумажки, огорошивает Бакланова ужасной новостью:

 - А ты чё суетишься, Фёдор? Тебя в Данию не берут.

 - Эт почему? – улыбается Бакланов, внутренне
содрогнувшись. – Вы что, меня разыгрываете?

Вопросы проигнорированы, и Фёдор настойчиво повторяет:

 - Почему, я спрашиваю?

 - А по качану! – Марсельеза с ним особо не церемонится. –
Не едешь ты! Вместо Бакланова, сказали, пошлют Ерышева.

 - Подождите, подождите, вы не.. вы не… вы ничего
не путаете? – от волнения он даже начал заикаться.

 - Я? – изумляется Марсельеза, вылупив глаза и растянувшись
в улыбке до ушей. - А чего мне путать-то? Я сама печатала приказ!

 - Как это – вы? А почему не Выдра? – возмущается Баклан,
хотя ему-то какая разница?

 - Потому что за стажировку отвечает зам директора
по науке и приказ подписывает он же, Виталий Титович
Марсель-Краковяк. А Саврук Пётр Тимофеевич, как директор,
утверждает, визу ставит сверху. Понимаешь? Вот, смотри! -
показывает приказ, только другой, в качестве примера.

 - Но Шаповал на отделе сказал, что едут Овчаренко и я.
У него в руках была какая-то бумажка, и он читал прямо
с неё. Послушайте, тут какое-то недоразумение. – Фёдора
уже начинает колотить.

 - Да то, наверно, список, что подавали после
собеседования, – безучастно отвечает Марсельеза, –
а утверждали на дирекции, вместе с датчанами,
кстати. Так что никаких недоразумений нет и быть
не может. Понял, Бакланов? Иди, не мешай работать.

 - Да как это?! Как это – нет недоразумений?
Я ж там был в списке!

 - Вот я же тебе и объясняю: ты был в старом списке,
неутверждённом, тебя вычеркнули и вписали Ерышева.

 - Какой на фиг Ерышев?! – срывается Фёдор. – Да он же
английский знает через пень колоду!

- Зато он доктор наук, - злорадствует секретарша, -
и молодой притом, а ты даже кандидатскую защитить не можешь.

- Ну ладно, а что датчане? Они согласились на Ерышева?

- А им-то какая разница? У них государственная программа,
деньги есть, им до лампочки, кто поедет.

- Так уж и до лампочки! – злится Бакланов.

- Ладно, Фёдор, иди, не мешай, мне звонить надо.

Сняв трубку, Марсельеза набирает номер, записанный
в рабочем блокноте. В него и заглядывает время
от времени, сверяя цифры.

После выпуска гневного пламени Фёдор стушёвывается.
На лице тень обиды вперемежку с ненавистью ко всему
свету и ни в чём не повинному Ерышеву.

- Вот сволочь! – злобно и зычно шипит Бакланов,
не обращая внимания на двух сотрудников, только
что вошедших в приёмную. Оба удивлённо смотрят то
на него, то на Марсельезу, силясь понять, кому
адресовано «сволочь». Секретарша кривится и машет
рукой в сторону Бакланова, мол, не обращайте внимания.
Тот и сам ни на кого не реагирует.

Из кабинета Марселя выпархивает счастливая и довольная
жизнью Лена Овчаренко. В руках – заявление с визой шефа
и посольская анкета. В этот момент и прозвучало Федино
«вот сволочь». У Марселя ещё остался Ерышев, и Лена без
труда догадывается, на кого направлен  этот гнев.
Она ещё днём была в курсе, что Бакланова с Данией
«продинамили», но виду не подавала даже во время
разговора с Фёдором. И теперь ей вторично захотелось
поиграть в издевательское неведение:

 - Что грустишь, Оловянный Солдатик? – злорадно улыбается,
направляясь к выходу и сильнее обычного раскачивая бёдрами.
Ответ её не интересует.

Федя надрывно ей вдогонку:

 - Меня в Данию не берут!!!

Реакции никакой. Взявшись за дверную ручку, Лена лишь
на секунду останавливается, даже поворачивает голову,
будто желая что-то сказать. Но – меняет решение, и
дверь за ней плавно затворяется. Из коридора доносится
бодрое, но угасающее, цоканье каблучков.

Фёдор молча таращится на дверь, за которой только что
исчезла не то наивная Герда, не то коварная Танцовщица.
Воображение даёт сбой, и в сознании возникает искажённая
картинка. На месте Лены ему представляется хохочущая
Снежная Королева. А сам он – будто Чертёнок из табакерки:
гонору и хамства много, а рыпнуться с места – дудки.
И ничего не поделаешь, ничего не изменишь.

Трудно возвращаться из выдуманной сказки. Федя чувствует
себя привязанным к ситуации, как Чертёнок к табакерке.
Теперь ему понятно, почему так насмешливо Лена тогда
произнесла: «Я-то еду». Она уже знала, что его
из списка вычеркнули.

«Ух, и вредная ж ты, Овчаренко! – думает Фёдор. – А на вид
такая безвинная овечка…»

С пустым лицом он вполголоса спрашивает у Марсельезы:

 - Где они сейчас?

 - Кто? – не понимает секретарша.

 - Датчане! «Кто», - рыком передразнивает Фёдор.

 - Ты не хами! – пытается она дать жёсткий отпор на грубость.

 - А ты мне не тычь! Я тебя спрашиваю! Где они?! – орёт
Бакланов, приблизившись к ней на шаг. Его свирепый вид
и сжатые кулаки приводят в ужас как секретаршу, так и
вошедших сотрудников, до сих пор не понявших, кого
Бакланов назвал сволочью.

Марсельеза бледнеет от страха, в животе нехорошо урчит,
и она неожиданно идёт у Фёдора на поводу:

 - У них экскурсия по городу. А вечером улетают… (тут она
совсем сникла)… домой. – говорит так, будто оправдывается.

 - Ясно.

Надежды на исправление ситуации нет, и Фёдор направляется
вон из приёмной.

«Если эти кренделя, - думает он, - сейчас болтаются
по городу, а вечером у них самолёт, значит, шансов никаких».


Пятница, 8 октября 1993 г.
Время – 16:30.

Бесцельно блуждая по институту, Федя размышляет
о превратностях судьбы. Ну то, что в наглую исключили
из авторов, конечно, произвол, моральный убыток, хотя,
может, и материальный, если как раз одной публикации
не хватит для защиты.

Ладно, хрен с ней, с этой концепцией, но забрать
у него тринадцатую зарплату?! Нет, ну что за…
Это даже не произвол, а оголтелый беспредел.

«Хотя, - размышляет он, - при наших ставках это такие
смешные копейки… Я на переводах за день столько получаю,
сколько тут за месяц. Жаль только дней таких мало».

Мимо проходит чета Кравцовых. Муж – Алим Степанович –
завотделом животноводства, и его «половинка» – Мария
Борисовна – из отдела кадров. Перебивая друг друга,
спорят, так что понять почти ничего нельзя. Чётко
слышится требование Алима Степановича:

 - Маша, я не позволю тебе игнорировать моё мнение!
Ты вообще должна каждое моё слово червонным золотом
отливать и в платиновую рамочку обрамлять! - он любит
высказываться витиевато и на заседаниях,
и в повседневности.

Мария Борисовна не оценивает его красноречие:

 - Алимчик, дорогой, ты сначала заработай на платиновую
рамочку да на золотое перо, чтобы твои речи умные записывать,
а уж потом требуй к себе уважения, потому что с твоей
зарплатой хоть бы коньки не откинуть, а не то что…

Кравцовы теряются за пределами слышимости. Фёдор криво
ухмыляется им вслед:

 - Ну да, и я о том же.

Вдали коридора худощавым силуэтом замаячил Кацман.
Один из немногих в институте, кто к Фёдору относится
если не хорошо, то хотя бы не злобно.

Поравнявшись с Баклановым, низкорослый старичок берёт
его за локоть и, глядя снизу с запрокинутой головой,
участливо интересуется:

 - Что, дружище, загрустил? Из-за Дании?

 - Леонид Нехемьевич, – отвечает Федя потухшим голосом, –
а с чего вы взяли, что меня беспокоит именно Дания?
И без неё проблем по горло!

Кацман перебивает:

 - Может, она тебя и не беспокоит, но ведь обидно, правда?

 - Ну да, есть малость. Кинули меня эти европейцы.

 - Я вот тебе и хотел сказать, что европейцы как раз
ни при чём. Я был на обсуждении кандидатур. Тот бородатый,
что у них старший, горой за тебя стоял. И остальные,
особенно девчонки эти… Берта или Марта, как их там...
Но Марсель им про тебя такого наговорил, что хватило
бы на пятерых. Вот они и решили с тобой не связываться.

 - И что же такого Марсель про меня сказал? – иронически
любопытствует Бакланов. - Может, я и сам того о себе не знаю?

 - Он сказал, что ты…

 - Нет, Леонид Нехемьевич, извините, не надо, прошу вас, -
неожиданно передумав, Фёдя срывается прочь, на ходу
вполоборота повторив: - Извините.
Кацман его останавливает:

- Подожди, Федя, мне надо кое-что тебе сказать.

- Что, Леонид Нехемьевич? – недовольно спрашивает Фёдор,
но всё же останавливается: Кацмана он уважает.

- Скажи, как так получилось, что датчане уверены, будто ты
в одиночку написал монографию?

 - Я на собеседовании показал им книжку, но… хм… просто
я не сказал им, что там с десяток авторов. - Наверное,
впервые в жизни Бакланов почувствовал настоящий стыд.

 - Ай-я-я-я-яй, Федя-Федя…  - неподдельно сокрушается
Леонид Нехемьевич. - Они же на полном серьёзе утверждали,
что ты написал большущий труд. Видел бы ты, как наши
ухохатывались. Ну и оконфузил ты датчан!

Фёдор окрысился:

 - Ну и что? А Шаповал с Маслаченком вообще меня
«кинули»! Из соавторов исключили! Представляете?
В концепции! Они украли у меня публикацию!

 - Но на собеседование ты ходил до того, как узнал,
что тебя исключили из авторов! – настойчиво твердит
Кацман. – Нельзя так, Федя! Даже если они не правы,
доказывать это нужно по-другому, но не брать на себя
чужие заслуги. Заметь: и Маслаченке, и Шаповалу
безразлично, что ты на них разозлился. А вот тем,
что ты присвоил себе авторство целой книжки,
ты никому не сделал плохо, кроме себя.

Разговор прерывает подошедший Шаповал:

 - Леонид Нехемьевич, дорогой, где же вы ходите?
Мы заждались вас. Надо ведь что-то решить по нашему…

 - Подождите! – резко обрывает Кацман старшего
по должности. - Мы сейчас договорим и я зайду!

Опешивший завотделом, бросив ненавидящий взгляд
на Бакланова, удаляется, и Кацман вполголоса продолжает:

 - Федя, никогда не иди на откровенный подлог.
И не старайся казаться лучше, чем ты есть. 
У тебя и так полно достоинств.

 - Да какие у меня достоинства, Леонид Нехемьевич?
Что вы такое говорите?

 - Ты просто не умеешь их показать.

 - Да назовите хоть одно! – нервничает Фёдор, надеясь
хоть что-нибудь услышать позитивного за весь день.

 - Сейчас не буду, времени мало, и я боюсь упустить
что-нибудь важное.

- Ой, перестаньте иронизировать, Леонид Нехемьевич! Вы просто…

Но Кацман перебивает:

- Я не «просто» и в моих словах иронии нет. Давай-ка мы
вот что… э-э… на той неделе поговорим. Я тебе кое-что
расскажу. Ничего навязывать не буду, только выслушай
и хорошенько всё обдумай. Договорились?

 - Договорились, - Фёдор понимает, что разговор будет
интересным, хоть и не простым, но для него важным.


Пятница, 8 октября 1993 г.
Время – 17:05.

В холле перед выходом Федя лицом к лицу сталкивается
с Гуру, как он про себя называет научного руководителя.
Профессор, доктор наук, Приходько Виктор Ефимович,
глубоко-почтенного возраста. Сухощавый, с трудом
передвигается, ходит с палочкой. Очень толковый
учёный, но не приемлющий никакого мнения, кроме
своего. В спорах легко переходит на личности.

По взглядам Приходько – закоренелый сталинист.
Зная об этом, в разговорах с ним Фёдор никогда
не затрагивает и не поддерживает тему «отца народов».
У Бакланова одного деда в двадцатые раскулачили
с переселением в Сибирь, другого расстреляли
в тридцать седьмом, но никто не мог толком сказать,
за что. Часть родни померла во время Голодомора. 
Как же Фёдору симпатизировать этому злому
и жестокому тирану?

Бакланов давно не заходил к Приходько и от этого
чувствует неловкость:

- Добрый день, Виктор Ефимович, простите, я давно
к вам не заглядывал.

- Здравствуй, Михалыч, здравствуй, - иронизирует
Приходько, подавая руку, - заглядывать не надо,
я не женская баня.

 «Михалыч» впервые замечает, что у гуру сильно дрожат пальцы.
«Наверное, Паркинсон», - мелькает у него мысль.

Год назад Фёдор окончил аспирантуру. Кандидатский минимум
давно сдал, спецкурсы прошёл и освоил, но главное
не сделано: диссертация не только осталась без защиты,
но и не окончена, выводов и предложений – ноль.

После аспирантуры Федю оставили младшим научным
сотрудником. И не потому, что позарез нуждались
именно в нём, а просто времена такие пришли,
когда молодёжь в науку не затянешь. Вот и
оказалось – на безрыбье… даже Бакланов – научный работник.

За год работы к диссертации он совсем охладел.
Перестал читать литературу по теме и вообще
по специальности. Аналитическую часть диссера
до ума так и не довёл. О Феде Виктор Ефимович
однажды сказал: «Писака он, конечно, талантливый,
но как исследователь – уступает».

Отстал Бакланов по всем показателям, не интересовался
новостями научного мира. А ведь ещё год назад какой-то
провинциал на харьковской конференции сделал сильный
доклад по теме, близкой к диссертации Фёдора!

Теперь, когда они случайно встретились в коридоре,
Приходько сообщает об очередной неприятности: тема
Бакланова признана устаревшей и защита под угрозой
отмены. В последнем номере «Экономики Украины»
вышла статья того самого харьковчанина, но
в современном контексте. А у Феди реалии
как минимум годичной давности.

- Час от часу не легче, - грустно улыбается Фёдор.

- Что, ещё какие-то неприятности? – участливо
интересуется Гуру.

- Неприятности? Виктор Ефимович, да это полный облом! –
в сердцах вырвалось у Фёдора, но он тут же осёкся: - Простите.

- Так, давай по порядку. Что случилось?

- Меня не берут в Данию, лишили тринадцатой зарплаты,
от меня ушла девушка (он и сам удивляется, что впервые
именно так называет Лену), с концепцией кинули, весь
отдел со мной не разговаривает, а теперь и диссер
накрывается. Виктор Ефимович, для полного абзаца мне
не хватает только бубонной чумы или нашествия крыс.
Или чтобы мне сказали, что я уволен.

 - Ладно, Фёдор, успокойся. Зайди ко мне в понедельник
часам к одиннадцати, переговорим по диссеру. За остальное
не знаю, там я тебе не помощник, а к защите надо
готовиться, что-нибудь придумаем. Хватит и того,
что ты год провалял дурака. Можно было уже давно
защититься, и тогда пусть бы писали, что хотят.
А теперь, если ты и выйдешь на защиту даже в этом
году, то тебе придётся учитывать статью этого
харьковского деятеля, чтоб он сгорел!... Извини, сорвалось.

 - Да ладно, я понял.

 - Кстати, Федя, тебе ж скоро тридцать?

 - Ну да.

 - Послезавтра, кажется?

 - Точно. А вы что, помните? – удивляется Фёдор.

 - Я всех своих помню, - с довольной улыбкой Приходько
похлопывает Федю по плечу.

 - Хорошая у вас память.

 -  А то! – подмигивает Приходько. - Так вот, Федя,
тридцать – это вроде и молодой, но пора уже становиться
на ноги, занимать серьёзное положение. С твоим потенциалом
ты уже давно должен был защититься и получить старшего научного.

 - Я постараюсь.

 - Постарайся. А в понедельник – обязательно зайди.
К одиннадцати, хорошо?

 - Хорошо, Виктор Ефимович, непременно зайду.

 - И помни, что мне скоро восемь десятков. Здоровьечко
уж пошаливает. А мне очень хочется дожить до твоей защиты.

 - Обещаю, что доживёте, Виктор Ефимович,
дай вам бог здоровья.

 - Ну смотри, Федя, смотри, – улыбается
Приходько, – ловлю на слове.

На том и прощаются.




Продолжение - Глава 24 - http://www.proza.ru/2016/12/20/157

******************************************************