В чужой шкуре. Дневник эмигранта. Продолжение 13

  Среда. Семь тридцать утра. Галина осматривает меня, поправляет галстук, хотя он на "правильном" месте. Волнение, сердце колотится, предательски потеют ладони. С Богом! Галя крестит меня. Клиника. Паркуюсь. Мимо идут люди, спешат на свои рабочие места. Я не знаю их, они не знают меня. Здороваюсь с теми, кто обращает на меня внимание. Понимаю, что может вот этот, мне пока незнакомый человек, будет моим коллегой или сотрудником хирургического отделения. Люди улыбаются мне, здороваются, обгоняют, спешат. Информационное табло. Отыскиваю мне необходимый кабинет. Лифт, третий этаж, номер 333... Стучу в дверь, стараюсь уверенно войти в кабинет. Все знакомо... Приемная, секретарь, ожидание. Улыбка секретаря, приглашение войти к шефу. Как обычно, мне идет навстречу человек, который сейчас будет решать мою судьбу. Протягиваю письмо - приглашение, короткий разговор. Чувствую, что меня оценивают. Кому-то звонит шеф, ждем. Время остановилось, оно мучительно. Шеф, господин Ханн, предлагает воды. Странно, что он молчит, продолжаем ждать того, кого он вызвал. Понимаю, что это молчание может означать только одно, что я не совсем "то", что он ожидал... В моей голове роятся всякие дурацкие мысли, они жужжат. Приходит на ум, а не спросить ли его, может мне уже сейчас уйти... Понимаю, что это очень глупо, комплексы лезут изо всех щелей. За время пребывания в Германии, за тот период, когда я шел этой дорогой, всегда присутствует ощущение ущербности, на тебя всегда смотрят с сочувствием, как на больного. Сколько раз хотелось закричать, что я не больной, я не калека, которого надо жалеть. Нет, я пытаюсь понять и войти в новую для меня среду обитания. Я не так глуп, мне нужно время и практика! Я не ущербный! Сейчас, сидя в этом кабинете, переживал в тысячный раз это состояние.

   В кабинет входит доктор. Его белый халат сверкает, седые волосы и бледная кожа лица вызывают ассоциации, что это спустился с небес небожитель. Он должен взять меня под руки и увести в другой, мне неизвестный, пугающий мир. Я, как во сне, следую за ангелом, а может и самим Богом. Проходим длинными коридорами, входим в отделение общей хирургии. Слово "входим" совсем не подходит в данном случае. Нет дверей, нет привычных табличек, что вход посторонним воспрещён. Нет тут этого...

   Идет планерка, дежурная смена устало докладывает о случившемся ночью. Слушаю, стараюсь не пропустить ни одного слова. Доктор Ханн представляет меня собравшимся. Говорит лестные для меня слова, когда рассказывает коротко о том, что я бывший детский хирург с двадцатилетним стажем. Он знаком с моей автобиографией, которую я обязан был приложить к моему заявлению. Все смотрят на меня, вряд ли всем была интересна моя биография, так как взгляды выражали больше короткое скольжение по предмету... Тут же все уткнулись в свои папки-бумаги. Молодая врач, которой поручили меня познакомить с отделением, мотнула головой, что означало приглашение следовать за ней. На ходу, листая истории болезни пациентов, указывала на очередную дверь. Успевал только прочитать, что находилось за этими дверями. Кто-то здоровался, приостанавливался, смотрел нам  вслед. Ощущение, что ты должен все уже знать и все уметь, пугало. Чувство слепого котенка подавляло все то, что ты уже умел и чему научился. Сейчас только ужас! Они приняли меня, и, вот, сейчас доверят тебе многое. Ты станешь в тот ряд людей, которые принимают самостоятельные решения, ты должен решать, в какой-то степени, судьбу людей. От тебя будет зависеть сама жизнь, когда экстренные ситуации в хирургии, травматологии встречаются ежечасно. Тебе доверяют все, на тебя смотрят, от тебя ожидают результата! Сейчас ты остро ощущаешь, что ты стоишь на гранях, их так много! Здесь грани твоих возможностей, грань доверия коллег и грань доверия пациентов. Надо идти вперед, все сомнения необходимо отбросить, тебя учили, ты учился. Отступать нельзя, ты должен, обязан взять себя в руки, стараться быть спокойным и держать голову холодной.

   Начинается обход. Знакомлюсь с пациентами. Читаю истории болезни, стараюсь понять, что было рекомендовано "Богом" во время осмотра. Заканчивается рабочий день, меня ставят сегодня на ночное дежурство. Звоню домой, ставлю в известность Галину. Удивление: «Что так сразу?» - Сразу!  Молчу, не нахожу слов, как объяснить, что меня приняли на работу и я должен. Что-то мямлю, вряд ли меня поняли на другом конце.

   Коллеги разошлись, тишина, только шуршат тапочками пациенты, снуют посетители. Кто-то спрашивает, кому-то отвечаю, куда-то вызывают, бегу, возвращаюсь, и все повторяется. Сестра на посту улыбается, времени остановиться и поговорить нет. Отделение живет своей жизнью, оно втягивает меня в свою круговерть. Делаю вечерний обход, короткие записи о тяжелобольных. Вызов в приемное. Шок, американский солдат поранил ногу, он говорит только по-английски... Мало что понимаю, теперь только "рукоделие" спасает меня. Что-то мою, обрезаю, сшиваю... Все это сопровождается мучительными поисками необходимого материала и инструментов. Сестра, которая помогает, только что пришла на смену. Мы совершенно  незнакомы друг другу. Справился. Пот заливает лицо, маска на носу промокла. Чувство неудовлетворённости, какое-то собачье "виляние" хвостом. Смотрю на сестру, она смущена, кто я для нее?  Какой-то незнакомый. Что за фрукт, который с акцентом говорит, переспрашивает?  Ночь прошла беспокойно. Утро, отчет на планерке, докладываю о происшедшем. Вижу коллег, прячущих улыбки. Стоять перед коллегами и отчитываться - это испытание не легче, чем  объяснение с американским солдатом. Понимаю, что первый блин всегда комом. Стараюсь успокоиться. Продолжается день. Надо работать до часа дня. Обход, пациенты, перевязки. Нервы напряжены. Кто-то приглашает к телефону, звонят родственники. Надо говорить, что-то объяснять. Это вызывает очередное мучение, так как рядом коллеги, которые слушают меня, мою речь, мои объяснения. С трудом дотягиваю до обеда. Стресс, адреналин, кружится голова, хочется спать. Обед вызывает отвращение, подташнивает. Еду домой.

   Галина уже дома. Видит меня и вспоминает давно забытое. Она вспоминает меня, у которого за спиной было тридцать шесть часов работы и я валился в кровать не раздеваясь.  Так было и сейчас. Галина всплеснула руками, а я  молча прохожу в кухню. Пью воду. Сажусь на стул. - Рассказывай!  Голос Гали слышу приглушено. Медленно пересказываю пережитое.

Второй месяц работы, заканчивается лето. Часами в операционной, порой до восьми - девяти вечера. Дежурства через два на третий день. Понимаю, что продолжается эксплуатация. Хирургов, как обычно, не хватает, кто-то еще и в отпуске. Часто чувствую боли за грудиной. Невольно вспоминается статистика, что средняя продолжительность жизни хирургов...

   Вызывал шеф, предлагает остаться в отделении на постоянно. Я молчу. Решиться остаться, значит обречь себя на работу в аду. Они, местные, им несколько проще, у них нет той психологической  составляющей, которая давит на меня. Сказал, что я должен обдумать, ответ скажу завтра. Завтра не было... Ночью страшные боли, понимаю, что развивается стенокардия. Ответ мой был  отрицательным.

   Другие чувства сменяют те, которые пережил, но суть остается прежней. Что делать дальше?

   Надо отдохнуть. Ясно стало одно, что я не пропаду, могу работать, а значит - все впереди. Буду искать то, что устроит меня. Мне стало легче от понимания того, что я могу быть полезным, востребованным, могу конкурировать. Это была минута счастья! Хотелось кричать. Я могу! Я свободен! Я доказал себе! Мне не стыдно за себя перед теми, кто верил и не верил в меня. Это был экстаз!

   Деньги, которые я заработал, были невиданными нами  до сих пор. Деньги, странное чувство возникало, что-то говорило во мне, что не прав тот, кто утверждал, что не в деньгах счастье. Пустое, и в них тоже. Мудро! А в их количестве... Это было очень наглядным примером. Возможно, мне только так казалось, что я получил огромные деньги. Понимал и то, что те, кто работал хирургом постоянно, зарабатывают куда больше, чем я. Я был пришлым, это была только проба меня в деле.

  Решено отдыхать. Впервые мы отважились выехать за пределы Германии и, куда! В Россию, домой!

   Вчера купил пятилетний "Ниссан". Это будет наш "конь", который помчит по просторам Европы, Польши, Белоруссии, России. Он пересечет Европу, перевалит старые хребты Урала. Азия, наша милая Сибирь будут встречать нас.

Роман с чувством доброй зависти осматривал машину. Он продолжает делать зеркала. Постоянно рассказывает о своих успехах, о том, что ему дали учеников, что он выполняет работу мастера. Галина заметила, в очередной раз, что он выполняет работу мастера, а получает деньги, как обычный рабочий без образования. Подметила еще и то, что надо иметь самолюбие. Почему бы ему не заставить себя  поднапрячься, да поступить куда-либо учиться. Роман молчал. Я смотрел на него и улыбался, он смутился, ушел... Мне стало ясно, что это было очень действенным нашим ходом. Галина заметила это, мы улыбались.

   Определен день отъезда. Вторые сутки в пути. Измотанные состоянием дорог, откровенными поборами на дорогах со стороны ДПС, подбираемся к Уралу.

   Южный Урал проходили рано утром, на восходе. Кто пересекал Уральские горы, тот знает, что дорога, как стрела уходит  вдаль, то вверх, то вниз, на протяжении десятков километров. Мы заехали на вершину, и внизу открылась тянущаяся на многие километры долина.
Тысячеверстный путь за плечами, впереди манящая даль Зауралья, уходящая к сердцу Сибири через горы, тайгу и реки.  Золотисто – сусальный восход манит нас в восточное утро, манит магически, влечет, несмотря на все препятствия. Позади Европа, впереди Азия!

   Я был заворожен восходящим солнцем, свет его лучился, струился и постепенно сходил во мрак долины, где было темно и туманно. Туман поднимался вверх и мы, как воздухоплаватели, парили над землей.
Я разбудил тех, кто спал...
Мы молчали и созерцали эту силу и красоту природы, от которой мы получали заряд бодрости на предстоящие сутки пути.
Мы двинулись в путь. Спустились в долину, где туман и мрак теснил нас. Мы ехали осторожно. Вокруг была глубокая тишина, но что-то тревожило всех нас.
Туман стал ручьями растекаться, частично уходил вверх, свет восходящего солнца прогонял мглу.
Мы остановились...
Нашему взору открылась картина, которая повергла нас в оцепенение. Наше оцепенение было схоже с шоком, полученным в результате страшного зрелища.
В восходящих потоках тумана стояли исполины березы. В них было что-то жуткое, и это жуткое повергло нас в состояние мелких, бессильных человечков, перед этими гигантами.
Душа моя не могла принять увиденного, и только стон и вздохи моих попутчиков, которые переживали не меньше, заставили меня поверить, что это правда.
Перед нами был мертвый лес. Голые березы стояли, как призраки, мертвыми белыми стволами, с которых ветки давно опали.
Этот мертвый лес тянулся на десятки километров...
И кто-то гнал туман, как ладан, в ушах звенела тишина и были в этой тишине слышны звуки Реквиема...
Погибший лес, смиренный, молчаливый, смотрел на нас с укором.
Он пал жертвой человека...
Нет! Он стоял, он умирал стоя!
Смеялся бес, донесся крик вороний.
Я просил прощение у этой земли и этого умирающего леса. Я брал на себя ответственность, как человек, и как человек считал себя причастным к этой трагедии.
Я все стоял и ждал, ждал……. вознесения леса...

   Ехать по дорогам России в перегруженном автомобиле было непросто. Днище постоянно цепляло кочки. Очередное такое касание сопровождалось страшным ударом, скрежетом и ложилось болью на сердце. Жалко было автомобиль, который был заработан бессонными ночами, потом и нервными потрясениями. Казалось, что этому испытанию не будет конца, но впереди было еще около тысячи километров. Обстоятельства включают смекалку... Оказалось, что мне необходимо было выбирать между двух зол. Первое - кочки, второе - ДПС! Опыт показал, что если ехать больше ста километров в час и выбирать дорогу вне колеи, по верхушкам кочек, то ты пролетаешь с кочки на кочку, тем самым не задеваешь дно автомобиля! Но ДПС не дремлет, штрафы за превышение скорости. Выбрал штрафы. До Омска заплатили два раза.  Никакие объяснения не принимались. Расплата на месте,  никаких квитанций или чего-то подобного. Эти поборы убивали. На всем пути следования мы платили часто и не за нарушения правил движения, нет, это были чистой воды вымогательства. На дороге была война. Закрываю страницы дневника, прикрываю глаза. Плывут картины того долгого, нескончаемого пути. Вспоминаются жуткие пейзажи разрухи, заброшенные поля и тучи воронья... Дневник, он свидетель всего. Продолжаю читать. Вот этот крик моей души, я записал все, что чувствовал, что сгибало и горбило. Вот те строки, которые вырвались из души. Это не стихи, эта песня отчаяния...

На  не вспаханных полях
жгут костры соломы.
На нескончаемых верстах
кружат стаями вороны.
И завидую я той,
доли той ямщицкой.
По дороге столбовой
мог он лихо прокатиться.
У постоялого двора -
есть тебе, что надо...
И усталого коня -
поменять, где надо.
Нет давно уж ямщиков,
не звучит колокольчик.
Только явью из веков -
памятник из кочек.
На не вспаханных полях
все жгут костры соломы.
На нескончаемых верстах
кружат все вороны.
........................
Голова пухнет от газов.
То ли чужие, то ли свои?
Выполнение чьих-то приказов...
Снова посты и снова стволы!
Сжималось сердце от досады...
Бушует тихая война!
Жду нападения из засады,
волна цинизма здесь вольна!
Да, где же путь,
да, где ж дорога?
От старых этих пут,
дайте ж воздуха немного!
На не вспаханных полях
все жгут костры соломы.
На нескончаемых верстах
кружат все вороны.

   Омская область, въезжаем в район, где начинал работать в качестве врача. Уехал из Омска, отказался остаться в ординатуре, хотелось быстрее набраться практики в районе. Практика была, но что-то безвозвратно потерял, глупо, обидно... Не мог забыть обиду. Оставляли на кафедре анатомии.  Но взяли другого, только потому, что я иногородний, нет жилья. Обида жила, понимал, что и после ординатуры не смогу остаться в Омске. Семья требовала внимания, и я был ответственен за нее. В районе давали жилье.

   .Въезжаем во двор районной больницы. Старенькие, обветшалые постройки. Идут люди. На лавках пациенты в больничных халатах. Посетители, как всегда, с пакетами, сумками ныряют во входную дверь. Дверь так же тяжело хлопает. Человек в белом халате следует от здания анатомки, курит. Лицо  незнакомое, но чувствую, что идет со вскрытия... Тоскливо смотрю вслед, его я не знаю, но понимаю ситуацию. Кого-то не стало на свете...

   Галина показывает на окна роддома, рассказывает Косте, как он, когда-то здесь родился. Сын смотрит во все глаза, задает много вопросов. Медленно покидаем двор больницы. Впереди Омск. Путь тянется вечностью. На горизонте знакомые очертания моего, так милому сердцу, городка Калачинска.  Сердце сжимается, ощущаю волнение, не могу успокоиться. Выкатываем на нашу улочку, подъезжаем к домику. Выходим из машины, глажу ручку тесовых ворот, она теплая, помнит меня.

   Во дворе идем вдоль дома по тротуару, который заливал сам с отцом. Слева буйно цветут гладиолусы. На веранде появляется моя любимая мама. Она в белом платочке, руки крестиком на груди, смотрит на нас. Всплескивает руками, бежит к нам, обнимает, целует, приговаривает, то и дело вытирает слезу кончиком платка. Проходим в дом. Здесь все знакомо до мелочей. Родной до боли запах, вот наша старая картина на кухне "Шоколадница", стол, те же стулья. Все, как когда-то, давно, когда собиралась вся наша большая семья за этим столом. Настенные часы, которые уже более сорока лет отсчитывают время в этих стенах. Мама обнимает вновь и вновь Галину, меня, внуков. Усталость последней ночи и прошедшего дня валит нас с ног. Просыпаюсь от знакомого до боли запаха. Это трудится наша русская печь! Мама хлопочет, она помнит мои привычки и привязанности. Она готова выполнить сейчас любую нашу прихоть. Садимся за стол. Все те же столовые приборы, тарелки, чашки. Мама достает из еще горячей печи горшок с кашей. Это чудо! Она приготовила мою любимую пшенную кашу! Только моя мама может ее так готовить. Я никогда и нигде не едал такой каши. Сейчас она раскладывала по тарелкам золотистую, душистую, с отливом масла, томленую кашу. Легкий парок поднимался вверх, он достигал наших рецепторов, раздражал. Я сглотнул слюну. Дети были в восторге, они смотрели на Галину, а та отвечала, что у нас нет такой печи. Мальчики рассматривали чудо - печь. Я стал рассказывать им, как она устроена. Володя показывал на зеркало, которое было вмонтировано в стену печи спереди. Я помнил, как мой папа вставил его туда, а еще я помнил, как мама смотрелась в это зеркало и, улыбаясь, смотрела на отца. Все выходим во двор. Проходим в наш садик. Калитка, знакомый ее скрип, небольшой мосток, беседка под старым нашим кленом. Рядом горит красными ягодами рябинушка, поодаль яблоня, кусты крыжовника и смородины. Это мой родной дом!

   Время летело, так и хотелось крикнуть - остановись! Каждый день встречи. Все приглашают, засиживаемся всякий раз за полночь. Разговоры, споры, удивления, огорчения, радость и печаль все сменяло друг друга. Старший брат, который заменил отца после его смерти, говорил о себе и нашей маме. Я чувствовал себя скверно, понимал, что я оставил их, понимал, как им трудно выживать. Брат часто хмурился, речь была медленной, размеренной, он то и дело смотрел на меня искоса, задавал уже в который раз один и тот же вопрос. Не жалею ли я, что уехал. Он говорил, что он бы так не смог. Чужая страна, без языка, трое детей... Он не мог постичь того, через что и как мы пришли к такому решению. Я рассказывал, что было очень трудно, но мы прошли этот путь, пусть не весь, но мы его одолеем. Пили водку. Брат стал плакать, вспоминали отца, сестру, которой страшно тяжело растить двоих сыновей без мужа. Муж погиб, убило электротоком. Вспоминали отца, как он перенес сложную операцию по поводу рака и как он почти слепой стал мастером, дипломированным резчиком по дереву. Вспомнили младшего Сергея, который пытает счастье в Америке. Говорили о России, ее зигзагах в истории, ее судьбе и как эта судьба печатала свои метки на нас, ломала судьбы. Дневник переполнен впечатлениями, переживаниями. Читаю, с трудом верится, что это все было со мной, моими родственниками, друзьями, страной и миром.

   Незабываемые встречи с моими однокашниками, учителями. Я не смог быть на последней нашей встрече выпускников. Сейчас, как только узнали, что я приехал из Германии, молва облетела молнией. Мы сидим у нашей классной руководительницы дома, вокруг меня мои милые школьные друзья. Нина Степановна читает мои рассказы, ее задание на дом. Все слушают с интересом, кто-то хлопает. Вспоминаем наши школьные годы, кто-то плачет... Это трогает до  глубины души, мы всегда вместе, мы единое целое и стержень, который нас удерживает и скрепляет, наша Нина Степановна и ее супруг, бывший наш директор школы, Владимир Адрианович. Светлана, читает мои неумелые стихи в прозе, которые я посвятил очередной встрече в школе. Ее голос дрожит, она часто останавливается, задумчиво повторяет, что-то вспоминает. Все слушают, каждый думает о своем, о нашем общем.

   Всё, как и прежде... Бьётся в оконце февральский ветер, в саду костром рябина полыхает. Но почему так сердце ускоряет бег и спиралью память в юность улетает? Всё, как и прежде... И  старый забытый вальсок приятной болью во мне возникает. И  голоса, и тот юный басок, душу тревожат и так возбуждают. Всё, как и прежде... Улыбки, жестов знакомые линии. Тетрадки и книжки, записки измятый листок. Походы, северные тропки, комары и костры. Звенят голоса девочек наших. Всё, как и прежде... Но только нам уже – шесть-де-сят! Шестьдесят -  какая мелочь! Пусть сколько угодно мне повторят... Я знаю, душе восемнадцать, и заявляю об этом смело! Всё, как и прежде...
Стучит в окно февральский ветер. В саду костром рябины пламя полыхает. Только письма и звонки… почти с другого света. Зовёт меня рябины пламя. Помеха ль снег, помеха ль ветер, помеха ль метель эта?
И возвращаюсь я в февраль, как в середину лета.

   Домой вернулся поздно. Провожали меня все. Галина беспокоилась, не могла уснуть. Рассказала мне, что мама сказала очень важную вещь. Она желала бы, чтобы мы обвенчались. Утром, за чаем, мама спросила нас, согласны ли мы на такой поступок. Ответ наш был  однозначным: «Мы согласны».

   Снова закрываю старую тетрадь, угли в камине почти погасли. Но тепло его продолжает ласкать, легкий запах дыма кружит голову. Вновь прикрываю глаза. Венчание, гости, встречи, разговоры, мелькают сюжеты и события, которые вписались особыми чернилами в дневник и в память. Вспоминаю маму, как она неутомимо восстанавливает старую, разрушенную церковь, как организует людей, поднимает на доброе дело. Восстанавливается приход, первые службы, молодой отец Валерий, который становится ей родным, каксын. Сколько положила она сил на то, чтобы ожила церковь, чтобы у людей появилась отдушина, куда можно было бы принести свою боль, где можно открыть свою душу.

   Отец Валерий напутствует нас, благословляет на долгие годы в горести и радости... Я вижу светящейся лик Богоматери и моей мамы, чувствую их всеобъемлющую любовь, доброту их сердец. Сейчас они - единое. Мама плачет, она говорит, что она счастлива от того, что Бог соединил нас, она спокойна за нас и теперь Бог будет всегда благоприятствовать нам на наших сложных путях. Это все умиляло и трогало, смотрел на стоящих рядом людей, казалось, что они все сестры и братья. По счастливому случаю, «дружки» были те же, кто  сопровождал нас в ЗАГС 25 лет назад. Нас поздравляли, пел церковный хор, горели свечи...

   Валерий, батюшка, жил у мамы в доме. Ночевать в нашем доме он оставался редко, предпочитал перед сном быть один, молился в тишине церкви. Маленькая комнатка при церкви служила ему пристанищем. Грубый стол, два стула, кровать и шкаф, в углу икона Христа. Только зимой он чаще был у нас в доме, Холод, в церкви не топили, заставлял его  покидать свое пристанище. Мама служила при церкви, она была там хозяйкой, хлопот было много.

   Сегодня мы застали маму за уборкой комнаты батюшки, тот уехал по делам, вернется завтра. Открытый шкаф Валерия привлек мое внимание, там висела рубашка. Я не верил своим глазам, сейчас на меня смотрела моя рубаха! Невероятно! Это была рубашка из моего лихого "послевоенного" времени! Все закипело в моей памяти. Спрашиваю мою маму, как эта рубашка оказалась здесь? Она смотрит на меня и говорит, что она подарила ее Валерию. Вроде молния ударила рядом, раскатом громыхнуло, и память вновь понесла меня по волнам моей жизни. Это было! И сейчас с новой силой обдало жаром.

Читаю дневник.  Тогда я сделал эту запись, которая похожа на отдельный рассказ из моей непростой, порой трагичной, порой счастливой  жизни.

Далекий 1971 год...

   ...когда я был молод, смел, удачлив и горя не знал... Конец июня, прекрасный солнечный день! Здоровый, сильный и уверенный в себе шёл я по улице своего городка. Хотелось петь и говорить всем: «Здрасьте»! Меня поймут те, кто только что вернулся из Советской армии, когда свобода, беззаботность, вперемешку с лёгким авантюризмом, толкают на поступки, которые могут показаться безрассудными, дерзкими, фривольными... Это был я, и это было со мной! Пакет с сатиновой тканью, с рисунком «вся в петухах», у меня в руке. Медленно выхожу из магазина, думая при этом: « А кто сошьёт?» Ну очень хотелось рубаху с широким воротником, пышными рукавами вверху, с узкими обшлагами почти до локтя, на множестве пуговиц. Есть желание – надо найти способ! Не пройдя и ста метров от магазина, вижу, что мне навстречу идет девушка, милая внешностью и, как оказалось, «добрая внутри». Когда она поравнялась со мной, я спросил её без всяких обиняков: «Вы умеете шить?».  Она осмотрела меня и спокойно ответила: «Да, а что нужно шить?»
Я протянул пакет и показал ткань: «Рубашка мне нужна». Пусть вам не покажется это странным, я верю в судьбу... -Хорошо, а когда вам это нужно?
После такого поворота событий я осмелел совсем:« Как когда, прямо сейчас!»
Ответ был таким же, как и мой вопрос:« Тогда иди за мной». Дорогой мы не успели обмолвиться и словом, так как она заняла всего две-три минуты, и мы уже стояли у дома, во дворе которого находилась женщина. -Мама, – позвала девушка, – посмотри, кого я привела. Теперь женщина с любопытством смотрела на меня.

   -И что хочет этот молодой человек? Девушка, как мне показалось, с волнением стала описывать нашу необычную встречу и ещё более необычную мою просьбу. Мать заулыбалась.
-Что же, пожалуй, пошьём мы ему рубаху... Примерка была недолгой, рубаха вышла на славу! Светлана, так звали мою новую знакомую, была весёлой, общительной девушкой. Мы виделись только на примерках. Как полагается джентльмену, в конце недели я пригласил Светлану в парк, на танцевальную площадку, но она не пришла. Поискав её глазами и не найдя, стал общаться с моими друзьями. Кто-то меня окликнул и слегка коснулся руки. Я обнаружил, что меня зовёт совсем юное создание, с пышной белокурой прической.
-Вы не видели Светлану, я договорилась встретиться с нею здесь, я знаю, что Вы знакомы с ней. Я немного смутился от такой красоты, полузаикаясь стал объяснять, что я ищу её сам. Теперь Галина, так звали мою новую знакомую, была постоянно рядом. Она рядом и до сих пор...

   Мама снимает рубашку с вешалки, подает ее мне. Я мну в руках знакомую мне, такую родную рубашку. Напоминаю маме о том, что эта рубашка сыграла большую роль в моей жизни. И то, что мы сейчас здесь, в этой келье... Мама с удивлением смотрит на меня, тянет руку к рубахе, я отдаю ее ей. Она прижимает рубашку к груди, что-то шепчет. Понимаю, что она читает молитву.  Смотрит на меня,произносит: «Господи, как я должна благодарить тебя за эти прекрасные моменты моей жизни. Спасибо тебе, что ты смог свести вместе  моего сына с его Галиной и моим, нашим новым сыном и братом Валерием!» Это было сказано очень просто и тихо, но пробирало до самых  тайных уголков моей души. Я обнял маму, она притянула Галину, так мы стояли, молчали. Я чувствовал, что мама плачет, она периодически с силой сжимала мое плечо, а с другой стороны чувствовал такое же со стороны Галины. Эта сцена вновь возникла в моей душе во время чтения дневника, как я ему благодарен, что он вернул меня и заставил вновь пережить те чувства. Это чудо! Сейчас я гладил его своей рукой, в горле стоял комок, в глазах продолжало щипать...

   Позднее, при встрече с отцом Валерием я рассказал ему историю этой рубашки. Он слушал меня так, как будто я рассказывал ему сказку. В конце он сказал, что он не сможет дальше носить эту рубашку. Я не знаю дальнейшей судьбы моей, нашей рубахи. Кто знает, может она до сих пор висит в его шкафу. Связь я потерял с ним, только ползли слухи, что его убили...

   Отец Валерий освятил наш автомобиль, в перчаточнике лежит освященный, оберегающий крест. Отъезд, долгие прощания, осеняющий, благословляющий крест мамы. В окнах автомобиля мелькают улицы, дома, лица, деревья. Мы покидали мою малую Родину. Очередная запись в дневнике. Что-то толкает записать такие строки.

... Я хочу выразить мое отношение к моей малой Родине. Я не имею права молчать, она, моя Родина заслуживает того, чтобы сказать о ней сердцем, так как там есть то, чего нет в другом месте...

   Я видел воды Ниагары, любовался замком Сан - Суси, а звезды в небе над Парижем, и  этот старый Ватикан! Я слушал голос Паваротти и мчался к звездам в "Гэлакси"... А стрелы Кельнского собора, во мне звучит еще орган…
Клочок земли, квадрат с десяток километров, на картах мира совсем не обозначен. Спроси у сердца моего, оно укажет точно! Там на берегу реки Оми, сибирской станцией отмечен. Здесь дерево растет мое, оно останется  навечно.
Я много чудесного видел на свете, многое слышал на иностранных языках, но лишь одно единственное слово не мог найти я в иностранных словарях...
Калач! Знакомо только русским это слово и можно ли найти значимее его? Калачинск- горд я от названия такого и для меня все это значит очень много! Клочок земли, квадрат с десяток  километров, земля моих уснувших предков. Здесь сделал первые шаги, любил до первых петухов... Я это Родиной зову, Она мне дорога, как мама!

                Продолжение следует.