Не пережить пережитое

       

   В тысяча девятьсот сорок пятом году прибыла в посёлок для строительства шахт трудармия. Эта армия состояла из русских немцев. И пошла война с местной порослью и немецкой молодёжью. Местные стали на немецкую молодёжь рыпаться, прижмут в тёмном углу чужака своенравного и побьют. Те в отместку тоже стали скопом бить местных. Немцы били поселковых дружно и отчаянно: одерживая победу, и стали хозяевами территории. Но, с появлением в посёлке репатриированных, ситуация изменилась. Местные ребята пожаловались бывшим воякам, что их немцы бьют и притесняют. Репатриированные тогда сговорившись, пошли в бараки лупить немцев. И мутузили  не разбираясь, виновных и невиновных. Били всем, что попадёт под руку. Те выпрыгивали в окна, спасаясь бегством. А местным наказали. «Больше не задираться. Ну, ладно, мы были в плену у фашистов, а вы, что лезете в плен придурков». И вскоре от такой профилактики война между немцами – трудармейцами и местными стихла. Скрежет зубов с обеих сторон пошёл на убыль. Петушьи бои стали сходить на нет и вражда медленно, но притуплялась.
   – Эх, братва вы братва, что вам не живётся, что вам делить, не сходите сума. Берегите свою жизнь, не деритесь. – Вразумляли их репатриированные.
   Как-то  разговорился с местными ребятами, скучившимися в клубе, репатриированный Рудков. И он рассказал, как им жилось в плену.
   -Вначале нас согнали в общую кучу концентрационную зону под колючей проволкой с пулемётными вышками под открытым небом. И как скотину держали под открытым небом, под дождём, под ветром, под палящим солнцем. Люди мёрли как мухи. Нас вначале не кормили, только потом стали бросать листья капусты. На них тут же набрасывались и ели. И пошёл понос, дизентерия открылась. А многие, что делали, человеческие отходы ели, завернут в капустные листья и едят. А кто лежит уже присмерти, ещё дышит,  дак находились и такие, отрежит у него от задней части и этот кусок мяса на палку, зажарит на костре и ест. А, мол ему всё равно умирать, так хоть я спасусь.
   После оттудова нас стали отправлять в Германию, по разным местам, ково куда. Ково на завод, ково в шахты, ково на сельхоз работы. Вопщим так я попал на шахту. В шахте мы работали как негры. Над нами были надзиратели. Мы работали вместе с шахтёрами немцами. Только у них были белые каски, а у нас коричневые. Были среди них и хорошие ребята, были и звери, особенно надзиратели. С одним я сдружился, вмести работали и как-то мы с ним, чтобы быстрей с забоя попасть на главный штрек, легли на конвейер и поехали. А чтобы меня надзиратель не побил, мы с ним поменялись касками. Он едет впереди в моей каске, я в его каске за ним. Надзиратель увидел коричневую каску и давай его бить дубинкой. Он на него в крик, по-своему лопочет. И пока они разобрались, я уже далеко уехал и избежал дубинки. Вот так вот. Были и такие, которые над нами смеялись особенно переводчики. [Вы русиш тураки, ваши коммунисты сопаки – прешуны, посор мирофой. Вот увитити они в пашку вам флупили коммунизм, а он вам нушен, как чёрту ладан и получяти вы тулю с маком, а не коммунизм].
   Вопщим всякое было. Вопщим всё время мы ходили под конвоем и были под колючей проволкой и под замком. А тоска по дому такая нас глодала, что  спасу нет. Ребята возьми с горя и песню по дому сложили.- И он запел жалобным тоном.


  -Прошла весна, прошла другая,
Года проходят чередой.
А я семьи своей не знаю,
Давно покинул край родной.

Живу вдали я, на чужбине,
В глухой немецкой стороне.
Семья моя в большой кручине
Жена тоскует обо мне.

Теперь меня никто не знает,
Что я Германии живой.
И наверно вспоминают,
Давным-давно за упокой.

А я несчастный и проклятый,
В глубокой шахте, под землёй.
Всегда у бокса и лопатой,
И немец с палкой надо мной.

Жарко в шахте, нету сил.
Пот и грязь течёт с лица.
И от пыли режет очи,
А работе нет конца
 
Придёшь с работы под конвоем,
Кругом винтовка и клинок.
Идёшь всегда военным строем,
Приходишь в лагерь под замок.

Придёшь ты в лагерь утомлённый.
И просто сам себе не рад.
Дадут тебе обед сварённый,
Капуста, брюква и шпинат.

Дадут и хлеба на закуску,
Кусок примерно грамм пятьсот.
С муки древесной он не вкусный,
И он не лезет даже в рот.

А ночь придёт, опять тревога,
Сигнал уныло засвистал.
А нам известная дорога,
Постель в охапку и в подвал.

И так частенько у нас бывает.
Дни и ночи все не спят.
А к нам союзники летают.
И беспрерывно нас бомбят.-

   Про себя думает Рудков «Едва успели выйти из фашистского плена как оказались в плену советском».