Баклан Свекольный - Глава 24

Предыдущая - Глава 23 - http://www.proza.ru/2016/12/20/115




Глава 24
Пятничные посиделки


Пятница, 8 октября 1993 г.
Время – 18:00.

Часы бьют шесть. Груздин, вышедший сегодня на смену
вне графика подменить захворавшую тётю Розу, включает
звонок, и к выходу оживлённо стекаются научные работники,
вспомогательный персонал и библиотекари. К началу седьмого
в институте почти никого. Капитан в отставке наполняет
литровую банку водой из крана, что в комнате отдыха вахтёров.

Банка ставится на газетку, расстеленную по столу вместо
скатерти, чтобы, не дай бог, не расплескать на полированную
деку. Из буфета Груздин достаёт кипятильник, сварганенный
по-армейски – штепсель, электрошнур и две половинки лезвия
безопасной бритвы.

Кабель с бритвами – в банке, штепсель – в розетке, единственной
в комнате отдыха, расположенной рядом с проходной.

В комнате одно двустворчатое окно, выходящее во двор,
обычно зашторенное.

Помещение небольшое, но места достаточно для письменного
стола, выполняющего функции обеденного. Интерьер дополняют
холодильник и одноместный топчан «для покемарить» в ночную смену.

На одной из стен – две навесные полки со скудной коллекцией
книг, в основном советской литературы с добавлением
«перестроечных» романов – «Плаха», «Белые одежды» и прочих.
Груздин снимает с нижней полки «Доктора Живаго». Скоро все
разойдутся по домам, и можно будет проникнуться «лепетом
Пастернака», по выражению поэта Гандлевского [1]. А пока
надо проследить, чтобы под шумок «вечернего исхода» не
забрались в институт посторонние. Груздин кладёт «Живаго»
на стол, находящийся рядом с проходной. На нём же
располагаются журнал регистрации, телефон и старая
настольная лампа, по форме напоминающая гриб.

Отрешённой походкой, с пустыми глазницами вместо взгляда,
Фёдор спускается по ступенькам. Шаги чеканит медленно,
будто металлический цокот набоек доставляет ему наслаждение.
Время от времени лицо передёргивается кислой гримасой.
Шевеление губ выдаёт внутренний диалог, проходящий
в голове Фёдора, и, судя по выражению лица,
диалог не из приятных.

После неудач, выпавших на его долю за день,  Бакланов
потерял нить рутины, ведущую от одного рядового события
до другого. Рабочий день подошёл к концу, и по привычному
сценарию, Федя должен выйти из института в направлении
троллейбусной остановки. Впервые в жизни ему непонятно,
что делать дальше. Его преследует ощущение, будто он
спускается в неизвестность, и ступеньки, ведущие вниз,
никогда не закончатся или… приведут в Ад.

Но не всё так плохо. Вместо преисподней Федя попадает
на первый этаж, ступая на пол, сложенный из мраморных
плит. Его рассеянному взору открывается путь не на
Страшный Суд, а всего лишь на выход
из осточертевшего института.

Встреча с Груздиным радует Федю и немного приводит
его в чувство. Хочется рассказать о наболевшем.
Начинает он с того,  что поездка в Данию обломалась.

 - Да ладно тебе, не волнуйся ты так, – пытается
утешить его Груздин.

 - И в сам деле, ну его! – отмахивается Федя, утомлённый
проговариванием неудач минувшего дня. – Потом расскажу.
О! Давайте лучше выпьем, Николаич, я сгоняю.

Не дождавшись ответа, он – бегом к выходу. Сергей Николаевич
не против, ему это только давай, ежели при хорошей закуске.
Вот и отправляется «Живаго» обратно на полочку.

Затоварился Федя в ближайшем гастрономе. Его тощенький
портфель разбух от закуси да пития, и спустя четверть часа
холодильник вахтёрки обогатился на два бутыля «Столичной»,
шмат колбасы «Докторской» и пакет сыра «Пошехонского».

Федя располагается в полукресле за столом. На пару с Груздиным
наблюдает за сотрудниками, спешащими навстречу выходным.

Дождаться бы, когда уйдёт начальство, а то уже «трубы
горят», и кошки на душе скребут не слабо. Фёдору не
терпится пооткровенничать с бывшим сослуживцем, излить
ему в жилетку горечь провалов и досаду на весь белый
свет. И ничего, что Николаич – бывший его командир,
зато теперь они встречаются, как друзья, говорят
откровенно и обо всём.

Груздина и Бакланова связывают несколько месяцев службы
в одной воинской части, да только не любят они предаваться
воспоминаниям о тех временах. Фёдор терпеть не может армию.
В его глазах она – сплошной дурдом, где вместо того, чтобы
обучать солдат, как защищать Родину, их зомбируют на
политзанятиях и заставляют казармы драить. Может, где-то
и по-другому, но тогда Феде просто не повезло с местом службы.

Впрочем, с позиции солдата-срочника, подневольного
рекрута, другого ждать и не приходится. А вот почему
Груздин, кадровый офицер в отставке, тоже не проникся
любовью к армии? Ведь в училище связи никто его дрыном
не загонял. Тогда в чём же дело? А всё просто: банальная
ошибка молодости, неправильный выбор линии жизни.

Основная масса народа разошлась по домам, да и руководства
не осталось, кроме Саврука. Неожиданностей вроде не предвидится,
и вскоре можно будет перейти к самому приятному отделению
вечерней программы.

Пока Груздин достаёт из холодильника закусь, Федя выглядывает
в единственное окно «вахтёрки». Неподалёку замечает мужчину
лет двадцати семи, сурового на вид, в чёрной куртке и чёрной
же спортивной шапочке. Он прохаживается по двору, поглядывая
на вход в институт.

Появляется ещё один тип. В нём Бакланов узнаёт Сашу, друга
Лены Овчаренко. «Но она же давно ушла, - думает Фёдор, -
чё этот кадр тут делает – непонятно».

Будь они чуть ближе, Федя услышал бы через форточку такой разговор:

 - Чувак недавно зашёл и больше не выходил.

 - Точно – не выходил?

 - Да, точно.

Федю отвлекает призывный звон от постукиваний ножиком
по горлышку бутылки. Николаич уже и на стол накрыл.
А что? Всё справедливо: раз Федя сгонял за водкой,
значит, Николаичу на стол накрывать. И с этим он
прекрасно справляется, насколько позволяют
рабоче-полевые условия.

У Бакланова с Груздиным всегда есть о чём поговорить.
Они схожи во взглядах, свободолюбивы, с переразвитым
чувством справедливости.

Различаются приятели только в одном: Груздин – человек
скромный, хоть и серой личностью его никак не назвать,
Бакланов же склонен к эпатажным выходкам, и выданные
им векселя частенько превышают его возможности.
В остальном они – близнецы-братья. Чужого им не надо,
но своё тоже не отдадут зазря. И речь тут не только
о вещах. Это жизненная позиция, касается ли дело
собственности, прав, свобод, ответственности
за поступки, отношений зависимости. Для обоих
мерилом достоинств человека является его стиль
общения с начальством, с одной стороны,
и с подчинёнными – с другой. Если разницы
нет, значит, человек порядочный.


1981-1983 гг.

 В армейскую бытность Груздину никак не давались два правила:

- первое: начальник всегда прав.

- второе: если начальник неправ, смотри правило первое.

Сергей Николаевич нутром не принимал эти общеизвестные
постулаты, из-за чего всегда был в немилости у начальства.
Зато его очень любили и уважали солдаты.

В последний год службы, до вынужденной отставки, в его
роту попал Фёдор Бакланов, из нового призыва. Этот солдат
не вписывался в армейские реалии. Никак не вписывался!
Обращаться по-военному не умел или не хотел учиться
и вместо положенного «товарищ капитан, разрешите
обратиться» говорил: «Извините, командир за беспокойство».

Форма на нём выглядела, как фрак на огородном пугале.
Ремень Федя туго не носил, за что получал нагоняи от
командиров и тумаки от старослужащих. Говорил – нельзя
сильно затягивать ремень, чтобы не препятствовать
нормальному кровообращению. Такие умничанья в армейской
среде не ценятся.

Не понимал, какого чёрта после утреннего подъёма надо
одеваться за сорок пять секунд, а не за три минуты,
как то полагается. Наотрез отказывался подшивать
старослужащим подворотнички, чистить им сапоги.
А такая строптивость кончалась не только нарядами
вне очереди, но и гематомами на всём теле от кулаков
и от тех же нечищеных сапог.

Не сдавался Бакланов, спорил со всеми, обо всём,
постоянно что-нибудь ему казалось не так да не этак.
Даже портянки наматывал по-своему, не по правилам,
хотя и ноги при этом не натирал.

Вызвали однажды капитана Груздина в полковой штаб.
А там начальства разного набилось, и не только
полкового, но и политотдел дивизии пожаловал.
Даже из округа генералов понаехало. Погоны, одни
погоны – мухе негде нагадить.

На два часа было назначено специальное выездное
совещание. Повестка дня – страшнее не приснится:
«об отдельных случаях антисоветских высказываний (!)
в ремонтной роте под командованием капитана Груздина».
От такого не то что мороз по шкуре – самой шкуры можно
лишиться! Вместе с формой, званием, северной надбавкой –
и что останется? Гражданская жизнь, в которой ты никто
и зовут тебя никак? Ни профессии, ни звания, ни жилья…
И всё надо начинать сначала.

В докладе командир полка упомянул, что его осведомители
дружно указывают на некоего Бакланова. Именно от него
якобы идёт антисоветчина, дезорганизация службы
и прочие неприятности.

 - Кстати, - между делом съязвил комбат, - посмотрите,
Груздин, на этот интересный документ. Сегодня получил.
Нате, полюбуйтесь! Читайте вслух!

Вдоль стола комбат передал вырванный тетрадный листок
с текстом, который Груздин запомнил на всю жизнь:


«Командиру мотострелкового полка
генерал-майору Юхименко Н.В.
Рядового Бакланова Фёдора Михайловича

ЗАЯВЛЕНИЕ

Прошу уволить меня из армии по собственному желанию
на основании статьи 38 Кодекса законов о труде.

С уважением,
рядовой Ф.М. Бакланов

Дата. Подпись.


Как приказано, Груздин зачитал бумагу вслух. По кабинету
пронёсся гомерический хохот вперемежку с репликами:

- Ну, капитан, тебе кранты!

- Вот это солдатики у тебя!

- Да это какой-то шизик, а не солдат!

Обошлись тогда с ним по-хорошему. Предупредили, чтобы
присмотрел за Баклановым, а не то – ими обоими
займётся Особый отдел.

Полгода спустя капитан подал в отставку, но не из-за
Бакланова: виной всему – его строптивость, правдолюбие
и прочие грехи. Груздина обвинили даже в получении
взяток от солдатских родителей за то, чтобы их чадам
он почаще давал отпуска. На это капитан возражал:

 - Ваши утверждения – клевета! У вас нет фактов! И быть
их не может, потому что взяток я не беру.

Командир полка Юхименко заметил:

 - Когда появятся факты, будет поздно! Так что лучше
напишите рапорт, и тогда мы пустим дело по-тихому.

 - Какое дело? Вы не суд и не прокуратура! - возмущался капитан.

Через пару недель на Груздина повесили хорошо
подстроенную недостачу на складе запчастей.
Оставалось только уволиться самому, иначе материалы
попали бы в следственный отдел. Понятно, что против
такой махины, как военная прокуратура, не попрёшь.
Это капитан Груздин хорошо усвоил по чужому опыту
и вовсе не спешил набираться своего.

После его увольнения жена подала на развод и с детьми
уехала в родной Тамбов. Сергей Николаевич перебрался
в Киев к сестре, у которой, кроме квартиры в городе,
ещё и дом в Чабанах, посёлке на Одесской трассе.
Там она брата и поселила.

Работу найти оказалось непросто. Отставной офицер,
подавив самолюбие, согласился на должность вахтёра
в научно-исследовательском институте на южной
окраине Киева. Там-то и встретил Фёдора.


Пятница, 8 октября 1993 г.
Время – 18:25.

После второй или третьей рюмки капитан первый
затронул тему армии, что для Фёдора оказалось неожиданным:

 - Федя, а ведь ты был не простой солдат. Я, пока
меня не отставили, поражался,  как тебе только
мужества хватает резать правду-матку всем
без разбору? Начальству, «дедам» - ты ж никому
в зубы не смотрел!

 - Да не всё так просто, Николаич. Поначалу боялся,
там же такое творилось... «Дедовщина» - просто мрак.
Молодые в основном молчали, а я не мог. И страшно,
и терпеть невозможно. По морде и по печени получал,
как на работу ходил, но дело пошло по-другому,
когда к нам перевели чувака одного из тамбовщины,
Лёшу Фомина. Вы, кажется, его застали.

 - А, помню, рядовой Фомин. И что?

 - Так вот, наехали как-то на меня «деды», загнали
в угол казармы. Я уж думал – всё, кранты. И тут Лёха,
тоже из молодых, говорит им: «Э, сюда смотрите!»
Они на него, значит, а Лёха берёт табуретку, на пол
ставит, и вот так, левой рукой придерживает,
а правой – кулаком по сиденью ка-ак врежет –
так от табуретки рожки да ножки полетели.

- Ничего себе! – восхищается Груздин. – И что потом?

- А потом он «дедам» говорит: «Не трогайте Баклана!
И никого не трогайте! А то в следующий раз на месте
табуретки будет чья-то голова». Представляете?

- Лихо, однако! – Груздин не может скрыть восторга. –
Вот так бы каждый ставил на место этих негодяев,
то и дедовщины не было бы.

- Согласен, но ведь не каждый может за себя постоять.

- Я не об этом, Федя.

- А я об этом, Николаич! Если человек слаб физически,
это вовсе не означает, что его надо избивать и унижать.
А в армии система устроена так, что старослужащие,
ну которые в армии больше половины срока, они унижают
молодых солдат – тех, что прослужили меньше года.

- Знаю, Федя, и я всегда боролся с дедовщиной. Даже
на пару человек передал дела в военную прокуратуру.

- Так вы – да, - соглашается Фёдор, - а другим офицерам
такой порядок был даже на руку. Они отдали «дедам»
всю власть, и их совершенно не колышет, что там творится,
как они издеваются над людьми. Вот, например, «дед»
говорит молодому: «Подшей мне подворотничок и почисти
сапоги». Если тот соглашается, то на нём будет ездить
всё дедовское кодло. А если отказывается, его будут
избивать, пока не согласится, или пока не прослужит
год. Тогда он уже считается старослужащим и сам имеет
право припахать кого угодно из нового призыва. И, главное,
что интересно, когда молодой становится дедом, он
издевается над новым призывом так же, как это было
с ним, пока считался «молодым». И пожаловаться некому!
Если скажешь офицеру, что, мол, гнобят тебя, так он
вместо того, чтобы приструнить «стариков», говорит им:
«Вы, ребята, пожёстче с этим солдатиком, а то он
что-то службу не понимает».

- А вот кто воевал в Афгане, - продолжает Фёдор, -
те говорят, что у них «дедовщины» не было и близко.
И это понятно: война, оружие в руках, и можно было
запросто отыграться на обидчике. А там – кто будет
разбираться? Бой, стрельба, шальная пуля – и нате
вам «груз 200».

- А что этот Фомин? – уточняет Груздин. - Его, как я
понимаю, не трогали?

- Вы чё, смеётесь, Сергей Николаевич? – удивляется Фёдор. –
Такого попробуй тронь! Не, ну как-то попытались устроить
ему тёмную… эти… кавказцы… они дружны между собой, не то
что мы, славяне… да… ну и он их так отметелил, что пацаны
потом долго зубы собирали. Лёха вообще, как кот, гулял
сам по себе, ни с кем не дружил. К нему лезли, братались,
а он всех отшивал. Только я его не доставал
и покровительства не просил. Вот он первый
ко мне и подошёл. Он уже был в курсе, что я
хорошо знаю английский, попросил с ним позаниматься,
говорил, язык ему понадобится в жизни. Вот я с ним
и занимался, а он за это меня приёмчикам обучил
и удар хорошо поставил.


Пятница, 8 октября 1993 г.
Время – 19:35.

- Ну теперь, - замечает Груздин, заново наполняя рюмки, -
мне понятно, как тебе удалось разметать эту шайку забияк.

 - Это вы о чём, Николаич?

 - Да в метро. Или ты уже забыл? – смеётся Груздин.

 - А вы-то откуда знаете? – неподдельно удивляется Федя.

 - Знаю-знаю, - лукаво улыбается капитан, - разведка донесла.
Не желая дальше говорить загадками, он поясняет:

 - Мой приятель ехал с тобой в одном вагоне. Рассказывал,
как один парень разметал целое шобло хулиганов. И хорошо
ж разметал, говорит, так, что у тех челюсти посыпались.
Он говорил, что парень тот был высокий, патлатый,
на джинсах чёрные лампасы.

 - Бахрома, - поправляет Фёдор.

 - Я знаю, что бахрома, - соглашается капитан, - это он
так говорил: лампасы. Вот я и подумал, а не Фёдор ли наш
отличился? Ты же на весь Киев один так одеваешься.

 - Да, я тоже никого с бахромой на штанах не встречал, -
самодовольно улыбается Фёдор.

 - И, главное, прошло уже с полгода, мы столько раз виделись,
а ты про свой подвиг ни разу даже не вспомнил.

 - Так а чё рассказывать-то? – смущённо замечает Федор. –
Ничего особенного, дело житейское.

 - Ой, да ладно тебе скромничать, - смеётся Груздин.

 - А вы вот тоже, Николаич, не спрашивали, а были уверены,
что это я сделал.

 - Да поначалу я и не поверил. Такое, думал, только в кино
бывает, чтоб один да пятерых… или сколько их там было?

 - А я что, помню? – ухмыляется Фёдор. – По мне хоть и десятерых.

 - Н-да, Федька, ты уж точно скромник, - иронизирует капитан.

 - Да, есть немного, - лукаво щурится он.

Оба смеются.

- Только вот беда…

- Что, Федя? – удивляется Груздин.

- Подвёл я Лёху.

- Это как?

- Меня когда-то сильно обидели, очень сильно.
Придурок один. Так я, когда Лёша учил меня,
говорю однажды: «Вот бы мне сейчас попался
тот козёл!» А Лёша понятливый, говорит:
«Но-но, успокойся! И о мщении даже не думай!»
Будто мысли читал, понимаете? Я ему: «Да ты знаешь,
что тот урод мне сделал?» А он: «Даже знать, -
говорит, - не хочу! И ещё, запомни, Федька, -
так и сказал, - лучший поединок тот, которого
ты достойно сумел избежать». Это точно, как он
сделал, когда сломал табуретку: и сам никого
пальцем не тронул, и никто другой в драку
не полез, а на будущее все запомнили.
Вот это парень! Правда, Николаич?

- Да, хорошая философия. То есть нужно сделать так,
чтобы никто не применял силу, и это есть
лучший поединок? Хм-м…

- Это сложно, - задумывается Федя, - но можно.

Оба закуривают. Николаич достаёт с полочки пустую
консервную банку, используемую в качестве пепельницы,
и снова разливает «Столичную» по рюмкам.



Примечания к главе 24:

[1] - Сергей Маркович Гандлевский (р. 1952) — русский поэт,
прозаик, переводчик, эссеист. Ему принадлежат строки:
Когда, раздвинув остриём поленья,
Наружу выйдет лезвие огня,
И наваждение стихосложенья
Издалека накатит на меня...
Я вспоминаю лепет Пастернака.



Продолжение - Глава 25 - http://www.proza.ru/2016/12/20/177

******************************