След на земле Кн. 2, ч. 4, гл. 69. Нервный срыв

Глава 69. Нервный срыв
(сокращенная версия романа)

1
       Защитники плацдарма возвращались на «большую землю» по новой переправе безмерно усталыми, грязными, оборванными, но гордые своей стойкостью. Некоторые из них имели ранения, но большинство были опухшими от недоедания и антисанитарии. Шли молча, погруженные в свои мысли, а кое-кто и в сон. Но почти каждый думал о том, как бы заполучить котелок горячего наваристого супа, помыться горячей водой, пусть даже в палаточной бане, а потом вытянуться в полный рост на постели в теплом доме или, в крайнем случае, в землянке и спать, спать, спать. Отключиться, забыться, только бы не слышать взрывов снарядов и бомб, свиста пуль и осколков, гула и завывания пикирующих немецких самолетов и стрекота их пулеметов.
       Чтобы взбодрить бойцов, придать их угрюмым лицам подобие радости, старший сержант Муха попытался шутить и запел свою любимую частушку про укусы отдельных женских частей тела, но даже она не произвела впечатления на изможденных однополчан. Никто даже не улыбнулся. Шутка растворилась в вечернем сумраке. Слишком тяжелый груз, накопившийся за двадцать двое суток пребывания на «косе смерти» и затопленном, болотистом плацдарме, давил на их плечи и сознание.
       На восточном берегу в стороне от стен Цибингена остатки полка встречали его командир полковник Пугачев, его заместитель по политической части майор Горностаев и немногочисленная штабная свита. По сигналу полковника колонна остановилась, развернулась во фронт и по команде «Смирно» застыла, с трудом вникая в поздравительную речь командира полка, который не жалел эпитетов относительно их геройской выдержки и несгибаемой стойкости. Потом также неохотно они выслушивали заученную речь замполита, заверившего бойцов, что их подвиг по захвату плацдарма будет жить в веках и будет высечен на скрижалях истории Великой Отечественной войны золотыми буквами.
Каждое пафосное слово отодвигало их заветную мечту об отдыхе и ужине. И только когда полковник перешел к тому, что их ждет то, о чем они мечтали: баня в теплом помещении и горячий суп с мясом, они оживились, выпрямились и снова стали похожи на воинов.
       Но комсоргу полка Егору Никишину, исполнявшему роль комиссара на проклятом плацдарме, помыться в бане не удалось. Среди свиты встречающих был и посыльный из штаба дивизии, который после торжественных речей передал приказание немедленно явиться к начальнику политотдела дивизии полковнику Гуськову.
       В голове Егора возникло сотня мыслей и догадок, зачем он понадобился главному дивизионному политработнику. «Может, хотят предложить мне повышение в должности и в звании? Все-таки я теперь известная фигура в дивизии. Перед форсированием Вислы придумал и организовал вручение комсомольских билетов перед знаменем полка, что вдохновило и подвигло бойцов и командиров дать повторную клятву преданности Родине и Советскому народу, а главное выполнить поставленную перед полком сложнейшую боевую задачу. Никто тогда не струсил, никто не сбежал, все бились достойно и героически. Еще я возглавил десант при взятии Цибингена, и тоже успешно справился с задачей, отбив город у превосходящего в несколько раз противника. Мой вклад был значительным. Ну, а потом почти месяц комиссарства на «косе смерти» и гнилом плацдарме. И тоже не опрофанился. Плацдарм захватили и удержали, как бы немцы ни старались нас с него сбросить обратно в Одер. Так что, я по всем статьям подхожу на повышение в должности. Вот только, как я в таком виде предстану перед полковником? Шинель в грязи и без хлястика. Одного погона нет. Рукав распорот. Сапоги тоже грязные и «каши просят». Да и морда у меня распухла и небрита. Что он обо мне подумает?»
       - Слушай, друг, может, я себя хоть немного в порядок приведу? Я ведь с передовой и вид у меня, прямо скажем, не того…., -  обратился к посыльному Егор. – За такой вид, полковник меня сразу выгонит и разговаривать не захочет.
       - Да, не паникуй. Он знает, что ты только что с того берега. Но раз сказал срочно, значит, срочно. Идите таким, как есть, - добродушно сказал солдат.
       «А что? Может, действительно, лучше так?- подумал Егор. – Пусть видит, какой ценой нам достаются эти маленькие победы. Да и, по большому счету, переодеться мне не во что. Ну, а если завернет… так тому и быть. Плакать не буду. Пойду отсыпаться».
       Политотдел, как и штаб дивизии, находился в самом Цибингене. Они шли по тем улочкам, по которым он врывался со своими десантниками и очищал город от фашистов в тот зимний вечер 2 февраля. Он узнал и тот магазин в полуподвале, где женщины стояли в очереди за молоком, а они искали попрятавшихся фашистов. Потом проходили мимо почты, где был обнаружен один из раскаявшихся фрицев и откуда старший лейтенант Куприн звонил в Берлин бургомистру. Егор помнил обещание данное умирающему другу, найти того неуважительного помощника главы Берлина и дать ему пинка по голой заднице. «Эх, дойти бы ещё до Берлина, а уж там можно будет и о наказах думать».
       Политотдел дивизии занимал одно из зданий на площади, где находился немецкий штаб крепости. Именно здесь немцы особенно сопротивлялись, давая возможность своим командирам сбежать за Одер. Здание было незаурядным не только снаружи, но и изнутри. В нем было много дорогой резной мебели, статуэток, витиеватых финтифлюшек, покрытых позолотой. Даже ручки на дверях выглядели богато.
       - Посидите здесь, товарищ старший лейтенант, - посыльный указал на ряд стульев перед одним из кабинетов в небольшой зале на втором этаже. – Я пойду, доложу о вашем прибытии.
       Он открыл массивную дверь и зашел в кабинет, а в открывшемся проеме двери Егор увидел своего командира полка полковника Пугачева. Сначала удивился, как тому удалось опередить их с посыльным, а потом сообразил, что у полковника появилась немецкая легковая машина, стоявшая в сторонке от места митинга. Вот только, что ему здесь делать? Неужто, тоже по мою душу? Тогда почему не подвез, если знал, что и я тут должен быть? Он услышал голос своего провожатого.
       - Товарищ полковник, комсорг 774 стрелкового полка старший лейтенант Никишин по вашему вызову явился и ждет в приемной.
       - Ну, пусть входит, - дал разрешение начальник политотдела.
       Егор, пытаясь изобразить тяжелыми ногами строевой шаг и принять строевую стойку, приложил руку к головному убору и четко представился. Полковник поздоровался и дав команду: «Вольно», стал пристально разглядывать полкового политработника. Это молчаливое осматривание несколько затянулось, и Егор чувствовал себя крайне неудобно. Он понимал, что его внешний вид не вызывает у полковника положительных эмоций, хотя на лице Гуськова не было и отрицательной мимики. Полковник Пугачев в это время демонстративно отвернулся, как бы открещиваясь от своего подчиненного или сгорая от стыда.       
       «Неужели, он сейчас меня выгонит, да ещё накричит, - подумал Егор, которому это изучение показалось длинною в целый час. Он даже вспотел под этим взглядом. – Мне уже попадались такие. Но, если он себе это позволит, то…».
       Но начальник политотдела спокойно отвел взгляд и в некой задумчивости перевел его на командира полка. Егору показалось, что полковник Гуськов проводит между ними сравнение. Хотя, как можно было  сравнивать холеного полковника в добротном и чистом обмундировании со свежим подворотничком и сверкающими, начищенными сапогами с унылым зачуханным видом младшего офицера, вылезшего из окопа «земляного червя». Но начальник политотдела до чего-то все-таки додумался и, снова взглянув на Егора, сказал:
       - Извините меня, старший лейтенант. Не лучшее время я выбрал для нашей беседы. Идите отдыхать. Я потом вас приглашу.
       - Есть, идти отдыхать! – повторил слова полковника Егор и, приложив руку к головному убору, резко повернулся на сто восемьдесят градусов. В глазах на мгновение потемнело, голова закружилась, и ноги потеряли твердость. Ему пришлось напрячь всю свою волю, чтобы не упасть. С трудом вышел из кабинета, удивляясь своему недомоганию.
       В зале он присел на стул и отдышался. «Ещё не хватало заболеть», - обеспокоился он. Посидев еще минуту, он поднялся и направился в полк, но все-таки подметил, что слабость в ногах ещё не прошла. Выйдя из здания, почувствовал прохладный ветерок и вдохнул воздух полной грудью. Вроде бы стало легче. Слабость прошла. Он ускорил шаг к расположению полка, надеясь успеть помыться в бане. 
       «Все-таки мне нужно было настоять на беседе, - упрекнул себя Егор. – Теперь вот думай-гадай, зачем он меня вызывал. И причем тут командир полка, оказавшийся у него в кабинете? Он что хотел разговаривать в его присутствии? Тогда о чем? Пугачев-то не очень желает разговаривать, отворачивается, демонстративно не замечает, злится на меня. Неужели все из-за анонимки? Но, как его убедить, что я такими вещами не занимаюсь? Если бы эта шалава, Марина, была бы мне дорога, то я не стал бы тянуть и добивался бы её сразу, как пришел в полк. Какой мне смысл сейчас разлучать их, когда прошло столько времени? Да она мне не хер не нужна. Она мне противна так, что я её видеть не могу. Или она дает ему повод думать, что я все ещё остаюсь его соперником? Неужели начальник политотдела хочет это выяснить? А, возможно, я не прав, и полковник вызывал меня совершенно по другому поводу. Ладно, поживем, увидим».
       Егор ушел, а полковники говорили и обсуждали именно его. Не его соперничество из-за бабы, не его боевые качества, выучку и успехи на полях сражений, не его повышение в должности, а мог ли он быть автором этих злосчастных анонимок на своих командиров. Ведь анонимка была не одна. Сначала в политотдел дивизии, а потом, когда ей не дали хода, то писака адресовал другую в политотдел армии, явно добиваясь наказания для Пугачева и Горностаева. Было ясно, что писал их офицер, а не рядовой. Причем офицер, который знал куда, и мог отправить инкогнито. Полковника Гуськова удивляла уверенность Пугачева и Горностаева в том, что это сделал комсорг Никишин. Не видел мотива для мести своим командирам.   
       - Что могло побудить его к этому? Он ведь все время среди бойцов, при штабе не околачивается. Вырос из рядовых до офицера, имеет четыре ранения. Ему чужды интриги штабистов. Такой не станет бить в спину, и кусать исподтишка. Такой скорее застрелит, чем сядет писать кляузы. Сомневаюсь я, Кирилл Евсеевич, в том, что автор этих анонимок ваш комсорг.
       - Я и сам, сомневался, но не представляю, кто бы это мог сделать другой. Никишин самый толковый из всех и постоянно с чем-то не согласен, имеет свое мнение.
       - Так он, что не выполняет ваших приказаний?
       - Да, нет. Все выполняет, но уж слишком инициативен. Норовит сделать по-своему.
       - Ну, инициатива при выполнении приказаний только поощряется. Так что, не будем рубить с плеча, если нет доказательств, что это его рук дело. Я все-таки должен с ним поговорить, - подвел черту под разговором полковник Гуськов.
       А Егор тем временем торопился к своему отдыху, надеясь успеть смыть с себя  «тонну» накопившейся грязи, но почти достигнув своей цели, снова испытал потерю сил. На этот раз головокружение свалило его с ног. Падая, он потерял сознание.

2
       Он пришел в сознание в приемном покое санроты. Медсестра Клавочка колдовала над его одеждой, пытаясь раздеть. Пока ей удалось снять с него шинель и один сапог. Другой никак не хотел слезать с опухшей ноги. Пришлось Клавочке разрезать голенище. Егор ничем не мог ей помочь. Он видел и понимал, что с ним делают, но сил, чтобы сделать это самому у него не было. Ни руки, ни ноги его не слушались. Поэтому медсестра после сапога, распорола на нем и полусгнившую гимнастерку, и ватные штаны, а потом и  нательное белье. Не спрашивая его согласия, она усадила немощного Егора в наполненную горячей водой ванную и, как малого ребенка стала мыть, натирая мыльной мочалкой. Егор испытывал большую неловкость, ведь он был совершенно голый в руках этой молодой симпатичной девушки, но и приятное блаженство. От удовольствия и смущения он закрыл глаза, и ему казалось, что все происходит с ним во сне. Когда он с помощью Клавочки выбрался из ванны и взглянул в неё, то в проплешинах серой пенной поверхности увидел  черную воду. И хотя слабость и головокружение у него не прошли, он ощутил значительную легкость в теле, как будто сбросил с себя тяжелый груз.
       Потом Клавочка кормила его с ложечки, что снова вернуло его в детство и напомнило о матери. Но воспоминания и мысли ста-ли путаться в его голове и он окунулся в бездну безмятежного сна.
       Когда проснулся, за окном все ещё была ночь, но Егору очень хотелось есть. На тумбочке у постели он обнаружил, накрытые чистой салфеткой, миску с холодной кашей, хлеб и кружку с молоком. На этот раз сил, появившихся в его руках, хватило, чтобы поужинать самому. Потом он снова спал до утра. А утром со слов медсестры выяснилось, что он проспал целых двадцать восемь часов. Теперь Егор чувствовал себя абсолютно здоровым и хотел даже сам сходить в туалет, но Клавочка настояла, чтобы он воспользовался уткой, что заставило покрыться краской стыда. Но девушка вела себя так просто, свободно и естественно, что это смущение быстро прошло.
       Пребывание в санроте воспринимал, как отдых в санатории. Распорядок дня, питание и медицинские процедуры быстро восстановили его организм. Завтрак состоял непременно из трех блюд, перед обедом давали мензурку с порцией неразбавленного спирта, хотя и без этого Егор не страдал отсутствием аппетита. Потом в начале пятого был полдник. Тоже сытный и вкусный: творог с вареньем и кофе с булочкой. Ну, и ужин не уступал по сытности. После плацдарма это был настоящий рай. Раньше Егору не приходилось бывать в санротах. Четырежды он лечился в госпиталях, где тоже было неплохо, но санрота по комфорту превосходила их значительно. Просто курорт, о которых он имел представление только понаслышке. 
       На третий день курортного отдыха к нему неожиданно пришла Марина. Она принесла бутылку иностранного ликера и большую банку вишневого варения. От такой заботы бывшей невесты, бесконечно близкой и желанной, однако ставшей бесконечно далекой и презираемой, Егор растерялся. Она была по-прежнему красива и притягательна. Сердце учащенно забилось. В душе буря, в голове хаос мыслей и вопросов. «Что делать? Как себя с ней вести? Принять ли подарок, чтобы не обидеть или обидеть, послав к черту? Ну, зачем она пришла, у меня же из-за неё только неприятности?»
       - Благодарю вас, Марина Николаевна, за внимание к моей персоне, но оно лишнее и я в нем не нуждаюсь. Как и в ваших подарках. Здесь прекрасно кормят, и мне всего хватает, - холодно произнес он. – И вообще…
       - Зачем ты так? Я тебе не чужая, Егор. И потом, я твоя однополчанка, твой боевой товарищ, и это мой долг. А это не подарок, а лекарство для больного, - ответила Марина. 
       - В том, что ты однополчанка, как и для сотен других, я не спорю. А насчет боевого товарища, ошибаешься. У нас с тобой разные поля боя. Мои боевые товарищи те: кто не предает, и кому я могу доверить свою жизнь; те с кем проливал кровь при форсировании Вислы и Одера, при взятии крепости и плацдарма; те с кем пух от голода и кормил вшей в траншеях под свистом пуль и осколков, тогда как другие в теплых землянках пили коньяк с ликерами и вдоволь жрали полезные продукты. Запомни раз и навсегда, что я от тебя никогда и ничего не приму. Буду умирать, но помощи не попрошу. Никогда больше не приходи ко мне и не старайся для меня. Я все сказал. До свидания. Вернее, прощай.
       Марина вспыхнула от такой отповеди. Лицо покрылось красными пятнами. Егору показалось, что она сейчас фыркнет, жестко ответит ему, наконец, хлопнет дверью, но она продолжала стоять со слезами на глазах. Она смотрела куда-то в сторону, тихо всхлипывая. Так продолжалось несколько минут, пока она не пришла в себя. Глубоко и протяжно вздохнув, промокнув глаза платочком, она, молча, вышла из палаты.
       У Егора в душе смятение. Ему вроде и радостно, что сумел выразить ей свое отношение, избавиться от её присутствия, а в то же время печально и муторно. Все-таки она его первая разбившаяся любовь и продолжает своими осколками ранить его сердце, напоминает о себе, а он не сможет её простить. Дважды предавшая никогда не сможет стать преданной и честной, настоящей женой. Ему же хотелось иметь преданную жену-друга. Жить с ней в любви и согласии, делить печали и радости,  и иметь не менее троих детей. Семья должна быть цельной, многочисленной и крепкой.
       В палату торопливо вошла Клавочка. Она расширенными глазами уставилась на Егора в недоумении.
       - Чем вы так взволнованы, Клавочка? – спросил Егор, пытаясь улыбнуться.
       - Я думала…. Я думала, что вам стало плохо. От вас вышла девушка вся в слезах. А вы…. Вы способны обидеть девушку?
       - Во-первых, она давно не девушка, а жена нашего командира полка, полковника Пугачева. Вам это наверняка известно. Во-вторых, я её вовсе не обижал. Я просто напомнил ей о её месте, поскольку она сама его выбрала, променяв лейтенанта на полковника. Теперь видимо сожалеет об этом, потому и плачет. Давайте вместе забудем о ней и вспомним о вас. Я хочу больше узнать о вас. Вопрос первый: у вас есть жених, Клавочка?
       Клавочка засмеялась. Улыбка ещё больше украсила её.
       - А вы, как думаете?
       - Хм. Глядя на вас трудно думать. Я ведь спрашиваю не из простого любопытства. Вы милая и привлекательная девушка. Уверен, что вы будете верной женой и прекрасной матерью. Возьмите меня в женихи.
       - Спасибо за лестное предложение. Но… я уже имею жениха. Он из вашего полка, воюет в пятой роте, но не допытывайтесь у меня кто он. Мы скрываем пока наши отношения. Вам сказала, потому что вы кажетесь мне честным и порядочным, как о вас и говорят. Порядочные люди не могут причинить другим людям вреда.

3
       На седьмой день пребывания в санроте Егор окончательно пришел в норму и чувствовал себя абсолютно здоровым. Он попросил выписать его. Медики не возражали.
       Чисто выбритый, начищенный и выглаженный, в новеньком обмундировании, которое ему выдали заново, и в хорошем настроении он явился к своему непосредственному начальнику майору Горностаеву. Доложил о своем выздоровлении и готовности приступить к исполнению своих обязанностей комсорга полка.
       Майор встретил своего подчиненного холодно.  Он что-то писал и даже не поднял головы, а просто бросил короткий взгляд исподлобья.
       - Если готов, приступай, - так же коротко сказал он.
       Егор продолжал стоять перед майором в растерянности. Маятник настроения изменился до противоположенного. «Что это происходит? Случайно ли такое поведение или они с командиром полка договорились игнорировать его? Но за что? Что я им сделал? Ладно, поведение ревнивого полковника можно как-то объяснить, но этому «сухарю» за что на меня дуться? Из солидарности что ли? – гадал он. – Или и он думает, что анонимка написана мною? Так почему бы не выяснить, спросив меня об этом?»
       Егор попытался деликатно выяснить, зачем он понадобился начальнику политотдела дивизии и не следует ли ему сейчас явиться к нему для разговора, но замполит все также уклонился от разговора, давая понять, что занят.
Обескураженный таким поведением начальника, Егор не знал, что ему делать. Если командиры им недовольны, тогда, получается, нужно искать новое место службы. Но они конкретных претензий ему не предъявляли, да и предъявить не могли. Егора нельзя было упрекнуть в трусости или безделии, влияющих на морально-волевые качества бойцов. Больше трех недель он возглавлял партийно-политическую работу на косе и на плацдарме в сложнейших боевых условиях. И неплохо возглавлял, если судить по конечному результату. Плацдарм был захвачен и удержан. «Так что же происходит? Почему замполит полка, отвечающий за моральное, этическое и боевое состояние офицеров и солдат полка ведет себя с ним откровенно по-хамски? Нет, этому нужно положить конец. Буду в политотделе дивизии, обязательно подниму этот вопрос перед начальником политотдела. Без вызова я, конечно, к нему не пойду, а то будет выглядеть, что я жалуюсь, а значит, могу и написать такую жалобу. А пока буду работать, как работал, подальше от штаба. Хрен с ними. Насильно мил не будешь. Не хотят меня видеть, пусть сами ходатайствуют о моем переводе. Жаль только покидать свой полк и товарищей перед самым окончанием войны».
       Тем временем было объявлено, всем готовиться к визиту в полк представителей высокого командования из дивизии и армии. Они должны будут вручать награды отличившимся в боях при взятии Цибингена, форсировании Одера, захвате и удержании плацдарма на западном берегу. Поэтому в полку царила торжественная суета. Поляна, на которой готовилось вручение наград, была вычищена и размечена, как плац. На ней была установлена трибуна, сколоченная из добротных досок, которых так не хватало для строительства плотов, и заранее вывешены красные флаги. Уже с полудня на ней играла музыка в исполнении дивизионного оркестра.
       В 16.00, когда приехали гости, солдат и командиров 774 стрелкового полка  привели на поляну и построили в колонну по четыре буквой «П» вокруг трибуны. Отдохнувшие солдаты и командиры были чистыми, сытыми и веселыми. По окончании торжества был запланирован и праздничный ужин, что тоже ободряюще действовало на людей.
       Настроение Егора тоже улучшилось. Ему передалась праздничная атмосфера, и было предвкушение чего-то большего, а точнее получения достойной награды. Хотя он и занимал должность комсорга полка, но на построении он занял место не среди штабных, а во главе второго батальона рядом с майором Улановским. Ведь с ним вместе они пережили все эти трудные дни и смертельные события.
       Комбат Улановский тоже был рад и сиял, как начищенный медный чайник. Он был горд за себя, товарищей и подчиненных, справедливо считая, что все достойны самых высоких наград, в том числе и неприятный ему начхим Белоусов. Даже ему, вместе с Егором и старшим сержантом Мухой он прогнозировал вручение Золотой звезды Героя Советского Союза. Остальным, включая и себя, награду поменьше, но тоже высокую: орден «Красного Знамени». Егор разделял его мнение, хотя не очень верил, что получит Золотую звезду, а вот орден «Красного Знамени» был готов получить. Надеялся, что награждены будут и те, кто погиб, посмертно: старший лейтенант Куприн, рядовые, братья Тараскины, и другие. 
       И вот наступил торжественный момент, когда оркестр заиграл туш и на трибуну поднялись гости в составе двух генералов и двух полковников в сопровождении полковника Пугачева и майора Горностаева. Митинг, посвященный вручению наград, начался. Его открыл замполит полка майор Горностаев.
       - Товарищи бойцы и командиры! Я сегодня особенно рад и счастлив тем, что наши ратные подвиги при взятии крепости Цибинген, форсировании реки Одер, захвате и удержании стратегического плацдарма в тяжелейших условиях, отмечаются высокими правительственными наградами. Уверен, что мы вместе и дальше будем воевать с врагом так же мужественно, стойко и умело, и уничтожим фашистскую Гидру в их логове, Берлине. Ура, товарищи!
Строй ответил громким дружным «Ура».
       Потом говорил генерал-лейтенант из штаба армии. Он тоже поздравил бойцов и командиров с успешным завершением Висло-Одерской операции и с присвоением 222 стрелковой дивизии, в которую входит и 774 стрелковый полк, почетного звания Брандербургской, имени великого полководца России, Александра Васильевича Суворова.
       Мощное «Ура» опять сотрясло округу.
       - Но враг ещё не добит, - продолжал генерал, - сейчас он только тяжело ранен и отползает в свою берлогу, чтобы в родных стенах отбиться и нанести нам смертельный удар. Наша задача опередить его и этот удар нанести первыми. Я уверен, что этот последний бой будет за нами, потому что в нашей армии есть такие герои, которые смогли победить во много раз превосходящего противника при взятии крепости Цибинген, при форсировании реки Одер, при захвате плацдарма на западном берегу и смогли его удержать в течение длительного времени. Большое вам спасибо за это.
       Снова окрестности огласились дружным восторженным «Ура».
       - А теперь я зачитаю приказ командующего армии, - объявил генерал. – За проявленный героизм при форсировании реки Одер, захвате плацдарма и удержании его в течение пятнадцати суток, присвоить звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и Золотой звезды героя командиру 774 стрелкового батальона майору Улановскому Анджею Яновичу. И досрочно присвоить ему очередное воинское звание подполковника.
       Грянула музыка. Майор Улановский парадным строевым шагом направился к трибуне. К основанию трибуны спустился другой генерал и цепляет ему на грудь Золотую звезду героя. Коробочку с орденом Ленина и удостоверением к награде передает ему в руки. Музыка умолкает. Майор Улановский разворачивается лицом к строю и торжественно клянется не уронить высокого звания Героя, а так же отдать все силы для завершения разгрома фашизма в его логове Берлине.
Строй отметил клятву Героя новым взрывом торжественного восклицания. Сам Герой, поклонившись строю, тем же парадным шагом вернулся к своему батальону.
       Егор, стоявший рядом, пожал товарищу руку, искренне радуясь за его награждение столь высокой наградой, при этом напрягая слух, чтобы не пропустить следующих слов генерала. Он ждал, что тот сейчас назовет его имя и был внутренне напряжен, чтобы без задержки явиться к трибуне. Он уже представлял, как не хуже Улановского отпечатает строевой шаг к трибуне и произнесет такую же клятву высоко держать честь и достоинство этого высокого звания. Но следующим к трибуне был вызван не он, и даже не капитан Белоусов, которому обещалась эта награда, а старший сержант Муха. «Что ж, он тоже достоин звезды Героя, - подумал Егор. – И, наверное, политически правильно, что после офицера награду получит младший чин из солдатской среды». Однако наградой Мухе был орден «Красного Знамени», тоже высокая награда, следующая по значимости после звезды Героя. Хотя старший сержант заслуживал высшей награды, ничуть не меньше, если не больше майора Улановского. Но это Егор ещё тоже мог объяснить для себя. «Видимо решили ограничиться одной Золотой звездой, с учетом всех заслуг при Висло-Одерской операции. Тогда, конечно, Белоусову, её не видать. И мне тоже рассчитывать не приходится, потому что не станут после ордена возвращаться к Золотой звезде Героя».
       Следующим вызвали получать орден «Красного Знамени» рядового Абросимова. И этот факт Егор объяснил для себя, что решили вернуться к вручению наград по алфавиту, но в душе, все равно, нарастала необъяснимая тревога. Сердце учащенно билось, на висках выступил пот. Потом к трибуне вызвали Серегина, за ним Федоткина, а значит, алфавит был ни при чём. Новых версий того почему не называли фамилий Белоусова и Никишина у него не было. Он не знал, что и думать. «Как же так? Почему не наградили меня? Я, что меньше других сделал для победы, чем любой из этих награжденных? Получается, я там просто прохлаждался?»
       Далее приступили к вручению наград меньшей значимости, ордена «Великой Отечественной войны 1 степени». За получением наград выходили все новые и новые люди, офицеры и рядовые, но и тут фамилия Егора не прозвучала. Егора затрясло. Он не мог отдать себе отчета, что с ним происходит, но в глазах от обиды наступили сумерки. Происходящее виделось ему, как в дымке, хотя слезы не выступили.
       Вот уже выходили и получали ордена «Славы», «Красной звезды», медали «За отвагу» и «За боевые заслуги». Этими медалями награждали уже и женщин. Причем медали «За отвагу» давали тем из них, кто ложился под старших офицеров, хотя все они выполняли одну и ту же работу: сидели за рациями, телефонами и вызывали, вызывали, вызывали кого-то. Правда некоторые санитарки их действительно заслуживали, появляясь на поле боя и вынося раненых. Но их были единицы, а уж на косе Смерти и плацдарме они не появлялись совсем.   
       А Егора продолжает мучить вопрос: «Случайно пропустили мою фамилию в списке награжденных или умышленно?» Видимо, этот вопрос он произнес вслух. А может майор Улановский, стоящий рядом, тоже задавал такой себе, потому что когда вручение наград закончилось, и оркестр снова заиграл туш, он таким же парадным шагом вышел из строя и приблизился к трибуне с высоким командованием. Музыка умолкает. Видимо Герой желает сказать, что-то важное и все взоры устремлены на него.
       - Товарищ генерал-лейтенант, разрешите узнать, почему моего заместителя, моего комиссара на косе Смерти и на плацдарме, старшего лейтенанта Никишина, не удостоили наградой? – четко прозвучал его вопрос в наступившей тишине. Генералы и полковники растерялись и посмотрели в сторону полковника Пугачева и его замполита майора Горностаева. 
       В сгустившейся тишине раздался неуверенный голос Горностаева.
       - Значит, не достоин.
       Его слова словно пули пронзили мозг Егора.
       «Не достоин, не достоин, не достоин», нарастающим эхом отражалось в голове. «Боже, дай мне силы выдержать этот позор и не упасть при всех».
       - Что значит, не достоин? – возмутился Улановский. – Вы там были, чтобы судить об этом? Надо хоть изредка бывать на передовой, где люди проливают кровь, чтобы судить, кто и чего достоин. Если, по-вашему, он не достоин, то и я не достоин своей награды, потому что мой вклад в победу был менее значим, чем его. Заберите мою награду. Я её не достоин.
       На поляне, где стояло около тысячи человек, с вновь прибывшим пополнением, в эти секунду висела мертвая тишина. У Егора, наконец, на глазах появились слезы, а горло клещами сдавил спазм, воздуха ему не хватало и, он как рыба, выброшенная на берег непроизвольно разевал рот. Почему-то ему стало очень неприятно, что майор заступался за него. «Я сам имею язык, чтобы постоять за себя. Я же не убит, в конце концов».
       Сквозь гущу своих мыслей, он услышал зычный голос генерала.
       - Старший лейтенант Никишин, подойдите к трибуне, - прорвался в сознание голос генерала.
       «Кто меня зовет? Кому я понадобился?» - не мог понять Егор, пока не получил чувствительный  толчок в бок.
       - Вас зовут к трибуне, - подсказал сосед по строю.
       Егор встрепенулся. И теперь уже явственно услышал свою фамилию из уст генерала. Генерал повторил, всматриваясь в строй полка, а ему вторил полковник Пугачев. Парадного шага, к которому готовился Егор, не получилось. Ноги были снова ватными и непослушными. Тем не менее, строевой шаг он выдержал и, приблизившись к трибуне, вскинул руку к шапке, как полагалось по Уставу. Генерал смотрит в листок и зачитывает пункт приказа: «За отвагу и мужество проявленные при взятии Цибингена, при форсировании реки Одер и захвате плацдарма, комсорг полка старший лейтенант Никишин награждается орденом «Красной Звезды». Генерал протянул коробочку с орденом и документ на право его ношения стоящему перед ним офицеру. Все ждут клятвы Никишина на верность Родине.
       Егор преображается, на лице появляется радостная улыбка. Словно черти, вселились в него, придав ему сил и уверенности. Он старается говорить, как можно громче, чтобы каждое его слово было слышно и понятно окружавшим его товарищам в самой дальней шеренге.
       - Я жертвую свою награду заместителю командира полка по политической части майору Горностаеву. Но при условии, что носить он будет эту мою звезду не на кителе, а на том месте, которым воюет, на ж-о-п-е, - произнеся эти слова, он развернулся и пошел прочь, оставив генерала в недоумении с протянутой рукой и наградой.
       Речь Егора ошеломила и гостей на трибуне, и майора Улановского, и весь личный состав полка. Такого факта, чтобы офицер отказался от высокой награды в истории 33-й армии не бывало. А такая дерзость, какую выкинул молодой офицер, к тому же политработник, по отношению к своему старшему товарищу и командиру, вообще была недопустима. Однако ею были довольны и стоявший перед трибуной Герой Советского Союза майор Улановский, и тысяча других солдат и офицеров полка. 
       Торжества по случаю вручения наград закончены, но концовка оказалась скомканной. Полк был распущен для отдыха. Но случай у трибуны был у всех на устах. И не только в солдатской среде, но и среди высокого командования. Долго ломали голову, как поступить с дерзким младшим офицером, старшим лейтенантом Никишиным, которого поддержал новоиспеченный Герой Советского Союза. Одни предлагали за грубую выходку и неуважение к старшим разжаловать наглеца в рядовые и отправить в штрафбат, чтобы и другим неповадно было оскорблять старших по званию. Другие считали, что комсорг незаслуженно подвергся притеснениям со стороны своего командования и достоин той награды, которую заслужил в боях. Третьи, как это часто бывает, заняли нейтральную позицию и предложили замять случившееся. Будто такого факта в боевой истории армии вовсе не было. Награда назначена, объявлена и ладно, пусть полковое командование ему вручит, а не захочет его дело. А с майором Горностаевым следует разобраться, как он мог допустить притеснение своего подчиненного, проявившего героизм, из-за личной неприязни. На том и порешили. Третья сторона оказалась в большинстве на один голос над теми, кто требовал наказания для Никишина и на два голоса над его защитниками.

4
       Егор открыл глаза. Полумрак помещения не давал представления о том, где он находится и что с ним. Ясно, что не в землянке. При этом сильно болела голова и все тело в целом. Он осмотрелся. Знакомая госпитальная обстановка. «Как я здесь оказался? - стал ощупывать себя, - может, ранен?» Но все было цело, бинтов не было. А вот грудь давило и в области сердца покалывало. Неожиданно вспомнилась поляна и торжественное вручение наград . Снова всплыли слова Горностаева: «Значит, не достоин!» Наконец, память обнажила все события происшедшие с ним в этот торжественный час.
       «Но правильно ли я поступил? На фронте не принято жаловаться на несправедливость. На фронте старший по званию или по должности всегда прав. Старший имеет право распоряжаться жизнями своих подчиненных и посылать их на смерть. Попробуй заикнуться, что с тобой поступают неправильно. Тут же обвинят в невыполнении заведомо невыполнимого задания и подведут под расстрел по закону военного времени или, в лучшем случае, отправят в штрафную роту. Сколько раз он в своей фронтовой практике слышал про такие случаи. Учитывая, что неприязнь к нему основана на подозрениях командира полка в том, что он автор анонимок, то не удивительно, что его заместитель старается ему потакать. Поэтому оба так игнорируют мое пребывание в полку и, наверняка, надеялись, что я погибну на этом плацдарме. Но откуда у них такая уверенность, что анонимку писал я? Может быть, это идет от Марины? Может, она наговаривает мужу, чтобы тот избавился от меня? Но судя по её визиту ко мне в санроту, не похоже, чтобы он желала мне плохого. Ладно, сколько можно ломать над этим голову? Возможностей у них избавиться от меня очень много, поэтому пусть все идет так, как идет. Чему быть, того не миновать».
В палату вошел врач.
       - Что, уже очнулись? И как чувствуете себя, больной?
       - Более, менее. А вы?
       - Что я? – удивился пожилой врач.
       - Как вы себя чувствуете?
       - Чувствую удивленным и пораженным. До сих пор подташнивает от вашего поступка перед командованием полка и представителями армии.
       - И что сильно тошнит? Неужели так плохо?
       - Нет, просто неприятно, молодой человек. Хотя многие его одобряют, особенно младший персонал. Что касается лично меня, то я против подобных отношений на войне. Мы с вами и ваши командиры воюем на одной стороне против одного врага, а воевать между собой, значит, помогать этому врагу.
       - Так вы меня осуждаете? – спросил Егор. 
       - Осуждаю. И вас, и майора Улановского, и майора Горностаева.
       - Но я же защищал свою честь. Я не начинал войну с майором Горностаевым и не собираюсь с ним воевать впредь, но не могу позволить выставлять меня трусом и бездельником в глазах бойцов и старших командиров. Подобная клевета должна наказываться. В прошлые времена из-за этого стрелялись. Клянусь, я с удовольствием бы застрелил его. Но времена не те и я не могу себе этого позволить. Поэтому только высказался, как мог. 
       - Ладно, дуэлянт. Снимите рубаху, я вас послушаю. Потом померяем температуру. Что у вас болит? Выкладывайте.
       - Голова побаливает. Ну и все тело, как будто не мое. Но в целом терпимо. Готов хоть сейчас выписаться из вашего заведения. Кстати, где я нахожусь? Буквально ещё вчера я был в санроте, - сказал Егор, сняв нательную рубаху и подставив грудь перед врачем.
       - Сюда и вернулись. Лучше бы и не уходили, - пробурчал тот и стал прикладывать к груди пациента шайбу фонендоскопа. Лицо доктора стало сосредоточенным, все внимание направлено на прослушивание органов больного.
Егору приходилось дышать то обычно, то глубоко, а то и вовсе останавливать дыхание. А врач двигал свой прибор то по его груди, то по спине. Закончив процедуру прослушивания, он стал считать пульс больного, а потом занес показания в свою тетрадь.
       - Ну, что, доктор, как мои дела? Надеюсь, моих сердечных тайн не выведали?
       - Они, как на ладони. Будем лечить и избавлять от них, - подхватил шуточный тон эскулап. – Недельку полежите, попринимаете укольчики и пилюли разные, а потом снова в строй.
       - И все-таки, что со мной?
       - Нервный стресс, - коротко сказал доктор.
       - Чудно. Испод расстрела уходил, под взрывами снарядов и бомб в атаку бегал, и ничего, никаких стрессов. А тут майору награду подарил и… «получи фашист гранату», то бишь,  стресс.
       - Так тут важно, как подарил? Все равно, что гранату кинул. Этот взрыв тебе уже, а кому-то потом, ещё аукнется. Думаю, осколками и к тебе опять вернется. Слово – штука опасное. Им и убить можно. Майор Горностаев тоже ведь не в лучшем состоянии здоровья. Тоже у нас побывал.
       - Что, тоже нервный стресс? – наигранно изумился Егор.
       - К сожалению, да.
       - А я-то подумал, что он к вам по другой причине приходил. Чтобы вы ему ещё одну дырку на жопе проделали, для крепления ордена.
       - Ну, это уж слишком, старший лейтенант. Вы ведете себя ни просто не прилично, но и вызывающе. Не советую вам задираться. Как бы это не обернулось для вас трагедией.
       - А я готов. Я столько раз смотрел смерти в глаза, что меня уже ничем не испугаешь. А что может быть страшнее смерти? - заершился Егор.
       - С вами трудно говорить, молодой человек. Вы еще не знаете, как может быть страшно, когда не внешний враг, а свои начнут вас ломать через колено. Мгновенная смерть от пули врага значительно лучше, чем медленное, продолжительное издевательство над вашими телом и душой, какие могут устроить вам за вашу несдержанность. Желаю вам скорейшего выздоровления и прозрения.

5
       Едва рассвело, в палате Егора появился капитан Белоусов. Он явно был с похмелья, но принес с собой бутылку ликера, такую же, как приносила Марина, и плитку немецкого шоколада. Капитан, как всегда был чисто выбрит и густо надушен одеколоном, для того чтобы не был заметен запах перегара. Он был в парадном кителе, на котором ярко сиял орден «Великой Отечественной войны первой степени». Петя был счастлив. Теперь никто не мог его упрекнуть в трусости и бесполезности.
       - Поздравляю тебя, дружище, - приобнял друга Егор. – Только мне помнится, что за взятие плацдарма тебе Золотую звезду Героя обещали. Обмельчали отцы-командиры.
       - Обещали, но я на них не в обиде. Не все сбывается, что обещается. Но полковник слово держал. Я сам видел, что он оформил мой наградной лист на звание Героя. А вот вышестоящие инстанции стали препятствовать. Сначала в дивизии возмутились: как так, начхим, и вдруг Герой Советского Союза? Дескать, на армейском уровне не поймут. И в своей сопроводиловке указали орден «Красного Знамени». В армии тоже посмотрели и удивились: слишком жирно будет начхиму носить такой орден. Решили, что я обойдусь и орденом «Великой Отечественной», тем более, что ранее других наград не было. Ведь саму реляцию с обоснованием на последующих инстанциях не читают и похрен, что кто-то, что-то обещал. Вот так все и получилось. Поэтому, зачем расстраиваться и возмущаться? Конечно, Героя все хотят получить, и все считают себя достойными. Все хотят ходить павлинами от гордости и тех преимуществ, которые достаются со Звездой. Но мне самому и этого достаточно. Главное очень здорово гармонирует с моими звездочками. А ты, я вижу, оклемался. Вчера был никакой.
       - А что со мной было вчера?
       - А ты не помнишь?
       - Что-то помню, что-то в тумане.
       - Ну, вы с Улановским поставили командиров в тупик. Сначала тот отказался от Звезды Героя в знак солидарности с тобой, потом ты…
       - Не продолжай, - перебил его Егор, - это я помню. Я думал было ещё что-то.
       - Был праздничный ужин, на котором все ждали, что будет выдана водка, чтобы обмыть награды. Но, увы…, дали только по сто грамм, а на них не разгуляешься.
       - Но от тебя-то попахивает явно не от сотки, - улыбнулся Егор.
       - Ну, я – это я. Я, если нужно, везде достану. Вот, и чтобы с тобой обмыть, достал сладенькую. Выпьем, что ли? Где же кружка? Сердцу будет веселей, - процитировал Петя Пушкина, доставая из полевой сумки стаканы. Сняв с груди орден, он окунул его сначала в один, потом в другой стакан.
Друзья стукнулись краями посуды, и выпили после тоста сказанного Егором.
       - Ну…, чтобы носился и размножался.
       Закусили шоколадом, и Петр снова наполнил стаканы, разлив остатки спиртного.
       - Теперь за то, чтобы было чем размножаться, - улыбнулся Белоусов, - чтобы все работало и не давало сбоев, и чтоб деньги были.
Снова выпили и закусили.
       Перед расставанием Петька посерьезнел и, обняв друга, сказал:
       - А орден, которым тебя наградили, забери. Нехорошо будет, если Горностаев будет носить твою награду, пусть даже на заднице. Знаю, что тебя обидели. Все это знают, даже те, кто обидел. Зато потом, после войны глядя на него, будешь вспоминать, как он тебе достался и своих боевых товарищей. Он, кстати, у писаря лежит и дожидается.
       - Ладно, Петя, подумаю.
       - Подумай друг, тем более, что твоим недоброжелателям Пугачеву и Горностаеву крепко досталось от генералов. Замполит даже тоже к медикам попал. А деду ещё от жены пришлось отбиваться. Марина злая была, как тигрица, - радуясь чему-то, говорил начхим.
       - Ну, и зачем ты мне это рассказываешь? Я же тебе уже говорил, что знать её не хочу и никаких дел с ней иметь не собираюсь.
       - Да не надо с ней иметь дела. Просто тебе её нужно драть, пока она тебя любит. Дед её явно не удовлетворяет, - убежденно говорил капитан.
       - О какой любви идет речь? Любит одного, а когда приходится выбирать, ложится под более выгодного. И не один раз. Поэтому смени пластинку, Петя, и не говори больше о ней при мне.
       - Ты, друг, не хочешь её понять. Любой человек выбирает, где лучше, а рыба, где глубже, и наоборот. Обстоятельства заставляют. У тебя за всю войну наверняка землянки своей не было, а у полковника целый блиндаж, да к тому же коньячок с разносолами на завтрак, обед и ужин. И пульки у виска, как соловьи не свистят. Что б ты выбрал на её месте?
       - Я на её бл…ском месте никогда не буду. Сделала выбор, вот пусть и живет припеваючи. А я лучше поголодаю, чем объедки собирать буду. Так что, хватит о ней. Что в полку ещё новенького?
       - Кроме нового пополнения ничего. Укомплектовали под завязку. Готовимся к большому наступлению основательно. Техники навезли тоже «выше крыши».
       - Оно и понятно. Берлин голыми руками не взять. Схватка будет кровопролитная.
       Вечером пришел проведать друга и подполковник Улановский. Он был задумчив и, кажется, стеснялся своей награды. Егор тоже чувствовал себя не «в своей тарелке». Что-то разделило их. Поэтому разговор не клеился. Тему с награждением старались избегать оба, как нечто постыдное. Говорили больше о том, что предстояло сделать. Комбат был озабочен приходом в батальон новичков. Новый замполит, новые парторг с комсоргом, новый начальник штаба, новые лица и фамилии, которые ещё нужно запомнить, а главное найти со всеми общий язык.
       - Как было хорошо, когда нас было всего двое. Мы говорили на одном языке, были настроены на одну волну, мыслили в одном направлении. Все вопросы решали вдвоем, заменяли друг друга, и никаких споров, - грустно вздохнул комбат. Теперь же вместо тебя одного у меня стало четверо, и каждый имеет свой взгляд, свое мнение, а точнее, никто ничего не имеет. Когда ещё притрёмся? А до большого сражения остались считанные дни.
       Егор понимал озабоченность друга, но смотрел на него другими глазами и воевать вместе в его батальоне больше не хотел. Он не был на него обижен, тем более, что Андрей проявил благородство, отстаивая его честь на торжественном мероприятии перед высоким начальством. Но из-за этого благородства, он должен теперь считать себя обязанным ему за не высокую награду. И чего он добился в результате? Что Егор получил награду не за заслуги, а за просьбу и условие Героя Советского Союза, при этом настроив против Егора, тех генералов, которым пришлось выполнять это условие и тех командиров полка, которые получили за него «по шапке».
       «Может, я просто завидую ему? – спросил себя Егор. – Нет. Тут другое. Желание быть отмеченным по достоинству естественно. Но я с самого начала был уверен, что звезду Героя мы не получим, а вот орден «Красного Знамени» это то, чего мы заслуживаем. Но даже его я заслужил больше. Ведь всё, что нами делалось, было с моей подсказки. Но он оказался на коне, а я в жопе. А на коне он оказался, только потому, что так решили Пугачев с Горностаевым, чтобы нагадить мне, неугодному. Ведь оба они знали, какую роль я играл в батальоне Улановского и почему тот просил направить меня к нему. Как когда-то в начальной школе, в четвертом классе, когда мой сосед по парте списал у меня задачки, которые не смог решить сам, и получил за это пятерку. Мне же учительница поставила четверку. Я был тогда обижен не на соседа, а на учительницу, которая выделила его за более красивый почерк, чем у меня. Больше я никогда никому не давал списывать. И случай с Улановским похож. Он все «списывал» у меня и получил отличную оценку, в то время как мне поставили «неуд». Вот поэтому я больше не хочу давать ему «списывать», а значит, буду стараться воевать отдельно от него».
       После ухода Улановского Егору стало стыдно за свой холодный прием фронтового товарища. Но жалел об этом недолго, взвесив ещё раз свои аргументы.
       На пятый день, в гости к нему явился давний знакомый, еще со Смоленского госпиталя, майор Захаров. Он, конечно же, знал, что произошло в 774 полку, поэтому шел к своему подчиненному комсоргу не с утешением. Но Егор опередил его.
       - Знаю, что сейчас скажешь. Мы воюем не за ордена и награды. Знаю, что в полк пришло много молодежи и с ней нужно работать, а значит, пора слезать с койки и браться за дело.
       - Ну, если всё знаешь, то я долго у тебя не задержусь. Дополню только то, что все пришедшие в подразделения полка комсорги, таковые лишь на бумаге. Нам нужны настоящие. Не мне тебя учить, как сделать их настоящими. И ты знаешь, как это необходимо именно сейчас. Впереди решающие бои. Кончай болеть и иди в батальоны. С врачами я уже договорился. Тебя отпустят.
       - Я вас понял, товарищ майор. Готов приступить к исполнению своих обязанностей.

(полную версию романа можно прочитать в книге)