Дневник и фото - 1979

9 января 1979 г.
Записался в секцию каратэ – к Штурмину, занявшему Дворец тяжёлой атлетики  за кинотеатром «Мир». Вчера была первая тренировка. Форму я потерял совсем – два часа постоянного мышечного напряжения с двумя минутными перерывами, когда и сесть нельзя, дались трудно – продержался на одном упрямстве (дважды чуть не отключился: в глазах темнело). Хоть можно было и не упорствовать – во время ката трое выпали из строя, их без церемоний отволокли  к стенке, и они  снова встали в шеренгу, отдышавшись. Ждал, что после занятий Роберт спросит, каково мне пришлось, но здесь это явно не принято – и так всё видно.
Не мой вид спорта, но натаскают ведь пол-Москвы ногами махать, и отбиваться  от этих ребят нужно уметь. Теперь у меня нет понедельника, среды и пятницы.

16 января 1979 г.   
Поздравил Тюханчика с днем рождения по телефону, а в гости не пошёл, хоть пришедшим обещан замечательный актёр Олег Шкловский (как я хочу увидеть  его в танце, стонет Вишневский). Прежде мне казалось, что разница в 18 лет чересчур велика, но в комедии «Здравствуйте, я ваша тётя!» Олег выглядит безукоризненно. Осталось пожелать подруге семейного счастья (весь Майкин  класс теперь озамужнился).

20 января 1979 г.
Периодически поём с Черновым на два голоса песенку Андрея Богословского:
                Звали Ольгой твою, а Натальей мою.
                Ты теперь не поёшь, я теперь не пою…
Проводить Рождественские святки Чернов привёл с агитпункта двух симпатичных комсомолок, Олю и Наташу. Настроение было рыжее, вдобавок девицы заявили,  что они атеистки, и самое разумное было – напоить их чаем и выставить прочь. Решили отметить Крещение вдвоём. Полистав кулинарную книгу и проведя учёт наличных продуктов, выбрали корж с какавной начинкой. Выпекать ёмкость для нашего лакомства взялся я, Андрей занялся содержимым. Когда он отмерил литр   воды, я заподозрил неладное (в мой корж едва влезала половина), однако рецепт  есть рецепт. Через час моя коврижка уже была готова, а начинка никак не хотела густеть. В полночь вынесли жижу охлаждаться на балкон, да и забыли про неё за разговорами... Обнаружив утром, что она покрылась льдом, но по-прежнему не загустела – растопили её в горячий шоколад, которым и запили мою песочную корзиночку. И тут сообразили внимательно посмотреть книжку с рецептами – в  ней оказалась всего одна опечатка, именно в нашем рецепте: вместо 1-го литра воды – 1 стакан. Мораль: мне и Чернову вести общее хозяйство противопоказано.

22 января 1979 г.   
Собираясь на день рождения Погожевой, спохватился: каждый раз уводил оттуда Галкину или Ленкину подружку, обрекая себя на очередной скоротечный романчик, и уже подсознательно готов снова уйти из гостей не с пустыми руками, чего не хотелось. Вспомнив об этом, заглянул  в редакцию «Юности» и взял с собой Аню Пугач. Оказалось – предусмотрительно.
Когда позвонил в дверь, доносившиеся из квартиры голоса и громкий хохот сразу стихли – открыла жующая хозяйка, заранее растянув рот до ушей, но увидела  рядом со мной Пугачиша и опрометью бросилась в комнату, вопя: он не один! –  выдох разочарования долетел из-за праздничного стола. Предвидя какой-то заготовленный подвох, пока Тыква пристраивала к забронированному для меня стулу табурет моей даме, осмотрел сидящих вокруг гастрономического изобилия – все старые знакомые. Лишь усевшись обнаружил прямо напротив новое лицо: прелестная юная девушка с причёской а-ля итальянский мальчик, румянощёкая, с хрупкими запястьями и острыми ключицами в широком вырезе свитерка, сквозь крупную вязку коего соблазнительно круглилась крепкая грудка. Мало того, что  это мой любимый женский тип, так ещё и сама девчушка сразу выказала мне расположенность – с лёгким наигрышем любопытства рассматривала меня и  подружку, и мягко улыбалась уголками пухлых губ в детском пушке. Застолье продолжалось, ещё два-три тоста были сказаны, и всё это время юница строила  мне глазки (я даже успел пожалеть, что притащился с Пугачишом, от которой сегодня не отвяжусь). Всё это время незнакомка молчала, а когда заговорила – звонкий голос прибавил ей очарования. Но прежде, чем я успел окончательно  купиться, леди вдруг запустила пальцы в вырез свитерка, выудила половинку  ярко-красного яблока и, под общий хохот, с хрустом его надкусила... Пятнадцатилетнего мальчика (он еще и каратистом хорошего уровня оказался) привела Ирка Зайцева, а идея разыграть меня шла далеко – если удастся, до момента, когда я начну увозить «девушку» с собой...   
Охранил меня Господь от позора.

2–5 февраля 1979 г.
Питерская пара Рудик и Таня с ответным визитом. Идти никуда не хочется – сидим на кухне и разговоры разговариваем. Рассказ Рудольфа о том, как его в институте завалили на переаттестации, где всё решалось тайным голосованием. Каждый из  дюжины членов научного совета шепнул Рудику: тебя решили прокатить, но мой белый шар – за тебя. И каково было узнать, что все 12 шаров – чёрные. То есть тайна тайной, но оставшийся шар под расписку сдаётся в ректорат.
Теперь безработный Рудик устраивается в таксопарк, так что в следующий приезд у меня в Питере будут ещё и колёса.

11 февраля 1979 г.
Скандал вокруг бесцензурного альманаха, затеянного Аксёновым со товарищи, наконец получил долгожданную развязку – в погромной статье Феликса Кузнецова «Конфуз с «Метрополем» все точки над i поставлены: ах, мерзавцы, что учудить вздумали! – ужо им!..
Что последуют карательные меры – очевидно (сильнее, чем другим, достанется молодым поэтам и Евг. Попову с Виктором Ерофеевым), только А.А.Вознесенский в белых одеждах: когда отдавал в альманах свои стихи, они были якобы зарублены  цензурой, а нынче – все легальным образом напечатаны.

21 марта 1979 г. 
Три стишка Вити Гофмана в «Турнире поэтов» МК. А вчера были Гриша Кружков, Иван Жданов и Оля Чугай. То есть Саша Аронов тихо и спокойно делает великое своё дело – издаёт антологию молодых поэтов 70-х.

5 апреля 1979 г.
Почему мы так невнимательно смотрим кино? – в картине Вайды «Без наркоза»  всё сказано открытым текстом: в образцовом хозяйстве главного героя (ангажированного политического журналиста, класса нашего Генриха Боровика) только газовая плита неисправна, и она в фильме – то самое чеховское ружьё, которое в финале бабахнет. Яснее предупреждения о том, что назревает в Польше, не придумаешь.

6 апреля 1979 г.
В прошлое воскресенье у меня были два билета на утренний сеанс в Дом кино, где показывали фильмы, по каким-то причинам не выходящие на экраны. Позвал милую девушку Женю – в надежде провести с ней весь вечер.  Уже собрался выходить из дома,  как позвонил по телефону Чернов:  выручай! – Майка ушла в милицию и пропала, я дома один с Катькой, а она орёт без матери, и не знаю, что делать.  Дружба дело святое – прыгнул в такси, прилетел на Васильевскую,  там у ДК  меня  ждала Женечка;  нашёл ей в толчее жаждавших лишнего билетика какого-то невзрачного паренька,  запихнул их внутрь, а сам в то же такси – и на Угловой.  Вхожу  к Черновым,  а там за столом весёлая компания – с вечера субботы, всю ночь пили, а утром вдруг спохватились, что без меня им как-то скучно,  вот и разыграли – с ПЕРВЫМ АПРЕЛЯ!  В сердцах чуть было не послал всех в...  но я же человек отходчивый,  долго не злюсь.
Нынче звоню Женечке, намереваясь зазвать её к себе,  а она в отказ – юноша, которого я ей у Дома кино сосватал,  преуспел и меня вытеснил.
Удачная у Чернова шуточка вышла.

7 апреля 1979 г. 
Успенский, Курляндский и Остёр решили не пропускать олимпийские денежные потоки и на троих разыграли мультсериал, где Баба Яга, Кощей Бессмертный и Маленький Змей Горыныч пытаются отнять олимпийский огонь у Мишки-Талисмана – помешать Медвежонку добежать до Москвы. Сколько серий получится, они пока  не решили, но жилу за собой застолбили, то есть засветились в заметке «Дело в ступе», очертив границы своих притязаний. Молодцы, что ещё скажешь, и Гриша безошибочен в этой бригаде шабашников.

11 апреля 1979 г.
Спускаюсь на первый этаж – у лифта стоит восьмилетний сосед Алёша, мальчик серьёзный и рассудительный. Спрашивает, не мог бы я подняться с ним наверх – он ещё слишком лёгкий, лифт его одного везти не хочет. Едем, Алёша извиняется:
– Вы наверняка спешите и огорчены, что пришлось возвращаться. Не переживайте сильно и не торопитесь никогда – жизнь дороже, чем сэкономленные минуты!

5 мая 1979 г. 
Чуть свет позвонил Смогул:
     – Старичок, ты всех художников знаешь. А Франса Снайдерса видел?
Честно признался, что груды мяса никогда не вожделяли, но да – одну картину – с дохлым гусём и варёным омаром, кисти фламандца XVII-го века, – точно видел в «цветаевском» ГМИИ.
     – Так вот, именно её и продают! Поехали, будешь экспертом!..
Впереди была свободная суббота, отделаться от Смогула никакой возможности не светило. Потащились на Арбат, где в огромной коммуналке на полу пустой комнаты было расстелено полотно метра два на три. Такое же, как в Пушкинском. Правда, вида совсем не товарного (обкрошилось изрядно), но сам холст очевидно старый. Хозяин – лысый, с бегающими глазами, сказал, что купил картину в комке на Арбате в середине 50-х за 70 тысяч, и была она в золотой раме, а в настоящем виде он готов отдать за пять косых (можно и за неновые «Жигули»). Тут Санечка спросил разрешения позвонить по телефону, вышел на полчаса, а вернувшись сказал, что берёт. С рассрочкой на месяц, о чём и написал расписку...
Поймав такси, куда рулон с трудом влез по диагонали, поехали на Сретенку, в мастерскую реставратора Блоха. Он сразу сказал, что копия неплоха, судя по холсту – «восемнашка», и за штуку готов привести её в товарный вид: натянуть на подрамник (плотнику – ещё 300), почистить и пройтись по холсту рукой мастера, потом покрыть кракелюрным лаком и состарить. При нас обложил расстеленный    на полу холст уксусным компрессом, и мы уехали домой.
Господи, ну почему я не умею сказать «НЕТ»?

29 мая 1979 г.
Звонит Коля Булгаков: чем занят? Говорю, что пишу заказной текст про деревенскую прозу (ворчливый), перечисляю авторов. Коля даёт совет:
     – Только Виля Липатова не ругай. Не совсем удобно, когда он в таком положении.
     – А в каком он положении?
     – Да в общем-то в незавидном – он умер.

3 июня 1979 г.
Булгаков познакомил с молодым прозаиком Николаем Исаевым, и я третий день читаю его рукопись. Пишет небольшие повести, стилизованные под литературу ХIХ века (весьма тонко, не пересаливая), и прозу его можно отнести к доброму фантастическому реализму Николая Гоголя. В повести «Почётная шуба» некоего надворного советника Темлякова награждают шубой с царского плеча, и он с утра ездит по всему Петербургу, пытаясь её получить – то ему норовят всучить вместо шубы шинель, то просто посылают, а в городе творится что-то дикое: со стороны Сенатской площади доносятся хаотичные выстрелы, и генерал-майор Сухозанет  куда-то покатил вверенную ему батарею… Отлично!

14 июня 1979 г.
Начальник цеха электронных будильников показал невероятной красоты каталог итальянской фирмы, выпускающей каминные фарфоровые часы. То есть сами корпуса делают итальянцы, а механизм в них от будильников «Слава». Проблема в том, что когда сборщики вынимают хрупкий механизм из наших корпусов, чуть ли не треть их потом нуждается в ремонте, и сейчас итальянцы уговаривают наше начальство не закреплять начинку, а просто вкладывать её внутрь, как в коробочки. Вроде бы мелочь, но требует кучи согласований, почти не преодолимых.

29 июля 1979 г. 
О, эти церемонные еврейские девушки! –  Первая фраза, едва переступила порог:
     – Ты помнишь? – сегодня между нами  н и ч е г о... 
Когда поздно вечером предложил остаться – сказала: 
     – Хорошо, но  с е г о д н я  между нами  н и ч е г о... 
Когда я, постелив постель, напомнил, что уже началось  з а в т р а,  пять минут думала – и:
     – Ладно, но пусть будет всё, кроме  э т о г о.   
Ничего, Жанна, н и ч е г о…

2 августа 1979 г.
Подходя к дому, застал на углу у Марьинского мосторга колоритную картинку: милиционер остановил «Запорожец» Юры Киселёва, свернувшего под «кирпич»,  и лишился дара речи: ни одного стекла, ни одной фары, ни тем паче габаритных огней. А Юра, распахнув ржавую дверь, кричал на всю улицу: «Эй ты, ментяра, забери меня!  И составь акт: пусть мне стёкла поставят, фары сделают!.. Не можешь? Ну и пошёл на хер!..» Милиционер уже был сам не рад, что связался со скандальным инвалидом – умолял его уехать хоть куда…
Вечером Киселёв на своей тележке заехал ко мне – предложил заработать: надо привести в порядок памятник Евпаторийскому десанту в Саках. Оказалось, когда  его делали в 70-м – привезли отлитые фрагменты и свалили на берегу – забыли о привязке к местности, и лишь на стадии готовности обнаружили, что смонтировали его не той стороной: матросы не выходили из моря на дорогу, а уходили в волны.  За десять лет памятник одряхлел, и кое-как нашли деньги, чтобы забетонировать площадку заново. Конечно, 40 тыс. руб. на пятерых – хорошие деньги, но из меня разнорабочий никакой  А Смогул согласился – посадил его во дворе в Киселёвский тарантас и помахал вслед обоим…

4 августа 1979 г.
Две недели назад чуть свет позвонила Рудикова Татьяна – сказала, что летит в Армению одна, а на обратном пути заедет ко мне. Спросонья спросил её:
     – И охота тебе,  беременной,  носиться по союзным республикам?
Она странно фыркнула и положила трубку. А когда сегодня встречал Татьяну в аэропорту – идёт и кулаком издали грозит:
     – Как ты узнал, что я на третьем месяце?
А я и не знаю, как узнал – у Розалинды Хлебниковой спросить нужно.

11 августа 1979 г. 
Пришёл Вадик Марин с прелестной девушкой Катей, оказавшейся правнучкой хлебного короля – Ивана Максимовича Филиппова (Вадик сделал в «МК» текст о похоронах «сдобного короля» и, кажется, намерен писать про всю династию Филипповых книжку). Прелестные рассказы Кати про семью, где жива и её почти столетняя бабушка. Любимое развлечение которой – надеть на себя все золотые украшения, непонятно как избежавшие экспроприации, и в таком виде поехать к подругам. Недавно гостила в  Абрамцеве  у своих товарок, которые поздним вечером проводили её до станции – до ведущего к перрону моста над оврагом, и ушли, как вдруг из темноты вынырнули два ханурика: «Гони, старуха, все деньги!». Бабушка отдала бандитам кошелёчек с тремя рублями, принялась отстёгивать золотой купеческий браслет, на что мужики только рассмеялись:   «Да эта бижутерия из табачного киоска даром никому не нужна!»

19 августа 1979 г.
Подруга завлекла в странную компанию (решила меня приодеть, и её знакомые  как раз кожаный пиджак из «Берёзы» толкают). Зашли, а там пьянка гудит, нас тут же за стол усадили. Пока ели-пили молча, я думал, что коллектив – из модельного подругиного окружения: стол от дефицитной еды ломился, все ребята одеты с иголочки. А когда они рты раскрыли – трое парней оказались грузчиками, а их подружки кассиршами и продавцами. Получил ворох ценной информации.
Оказывается, у нас на все продукты, от яиц до коньяка, заранее заложен процент потерь на разгрузку-перевозку, за счёт чего грузчики и живут-процветают: пришёл товар без боя – весь остаток (уже списанный) делится меж своими, и обидеть грузилу – не приведи Господь: так может откантовать привезённое, что его сразу  в ликвид переводить придётся. Коронной назидательной байкой, под визг и хохот, шел рассказ хозяина дома, как он одному жлобу два ящика коньяка о бетон пола грохнул, и с него ничего не возьмёшь: тара слабая оказалась (ау, товарищ Зощенко!). Он, парень лет 20–22-х, грузчик в магазине «Чай» (историческом, на Мясницкой), поведал, что место это купил за полтора куска, а главная его мечта, как только бабки поднакопит, – в ресторан грузилом устроиться. Я не различил карьерной перспективы: не один хрен? Все вылупились на тупого: разницы не просекаешь? – в магазине чай да сахар с конфетками, а в ресторане – в с ё,  от хлеба до икорки!..
После моего вопроса за столом возникла пауза – насторожились на пришлого:  журналист? часом не из «Советской торговли»? Но быстро успокоились, даже рассказали, что все они стоят в очереди на посадку – магазины регулярно и основательно трясут, кому-то нужно за всех отдуваться: статьи не лютые (года на два-три), но почти все с конфискацией имущества, и тут работает свой кодекс чести: по выходу ущерб компенсируют, и место в торговой сети гарантировано.
Пиджак я так и не купил – забыл, зачем пришёл.

25 августа 1979 г.
Завершился трёхдневный телесериал про измену балеруна Годунова: будучи на гастролях в Штатах, ломанул от соглядатаев, попросил политическое убежище, фэбээровцы годуновскую жену Власову мурыжили в самолёте, и три дня мы с американцами перетягивали канат, но всё кончилось компромиссом – боевая ничья! А какая конфетная статья про Годунова недавно в «Студенческом меридиане» была! – семьянин, комсорг театра, образец для нашей молодёжи...

31 августа 1979 г. 
Прощание с Константином Симоновым, который был и сталинист, и конформист, и гонитель Зощенко и Пастернака, но собрал огромное число людей, пришедших  его проводить, многим запомнится ещё и тем, что в ЦДЛ наливали водку всем желающим, и там не было пьяных – фронтовики выпивали свои боевые 100 грамм  и чинно расходились.

3 сентября 1979 г.
Смогул вернулся из Коктебеля: после того, как две недели калымил под Саками, а потом поехали к Юре Киселёву в его Киселёвку, где вокруг дома на горе, как обычно, стояли лагерем хиппи. Денег Смогул не привёз (сказал, что их бригаду кинули), но возвратился загорелым и возмужавшим. А у Юры начались большие неприятности –  местные власти спохватились, что имеют дело с натуральным самостроем, и, науськанные борцами с лохматыми «цветами жизни», решили   снести киселёвскую коммуну. Может, это и случайность, только почему-то все неприятности начались у Киселёва сразу после того, как он в прошлом году связался с борцами  за права человека.

10 сентября 1979 г.
Секретарь парткома отловил в заводском коридоре, схватил за локоть своей железной слесарской лапищей и – шепотом: «Что, эмигрировать надумал?» Я хоть  и привык к его панибратству, глаза выкатил: куда мне, костромскому, в родной Буй, что ли? А он: «Кончай финтить! Зачем на итальянские курсы пошёл? Я специально узнал: на этом языке только Италия и пол-Марокко разговаривают!..»
Оказалось, в Первый отдел пришли сведения, что я записался на курсы иняза (перед Олимпиадой на языковые курсы приёма нет, но членов творческих союзов берут), и там запросили справку о моей персоне. Не думал, что контроль над  всякой мелочью пузатой столь у нас тотален.

23 сентября 1979 г.    
Наконец завершилась начавшаяся в мае эпопея с картиной Снайдерса. Бред начался сразу же. Через два дня Смогул позвонил в жутком раздрае:  оказалось, копиист мешал красочный слой вместе с лаком, и попытка его смыть окончилась тем, что Снайдерс... потёк. Реставратор взялся восстановить полотно, но уже за   три штуки, и для этого ему нужен качественный слайд с раскладкой по цвету. За который (сделанный в музее с оригинала) мой друг-фотограф взял 500 рублей.
В августе я участвовал в приёмке сделанной работы. Снайдерс смотрелся как новенький, но состарен был добротно. Оставалось это подтвердить.
Осенний ветер дул нам в спины, и что такое «парусить», мы со Смогулом узнали в реале – от Сретенки до Волхонки пронеслись по бульварам за треть часа, а на Пушке у Пампуша мент перекрыл движение по Тверской, поскольку в подземный переход мы со Снайдерсом не прошли.
Из ГМИИ (где мы так же встали у низкой боковой двери) к нам вышел ехидный эксперт-очкарик и, шмыгая носом, сказал, что за два куска сделает заключение, будто это копия середины ХIХ века, но лишь после того, как аромат нашатыря чуть выветрится. Договорились оставить картину за колоннадой. Потому Смогулу две недели пришлось ходить в музей как на работу – охраняющим картину ментам требовалось платить по сотне в сутки, а менялись они каждый день.
В день расплаты Смогул обнаружил, что стоимость его полотна перевалила за десять кусков. Как раз жене заплатили за выгодный заказ пять тысяч, которые   ушли по Смогуловой расписке, а Блох сказал, что ему три косых без надобности,   но копия Снайдерса ему столь удалась, что готов оставить её у себя даром. Так и поступили. Ну, да – гешефт дело рисковое...
Подозреваю, что теперь, оказываясь в ГМИИ и проходя мимо Снайдерса, – мне всегда будет мерещиться, будто от картины до сих пор несёт нашатырём.

7 октября 1979 г.
Завтра у мамы день рождения, но она позвала на воскресный обед (непременно с Наташей – не зная, что мы с ней доживаем последний месяц:  2-го у нас развод).
Естественно, приехал один и застал у Нинушки двух её любимых школьных подруг – тётю Зину («Гутен таг, Геноссе!») и тётю Тамару – лучшую закройщицу спецателье  при ГУМе. Слава Богу, тётя Зина не стала рассказывать о своих двоечниках, но   тётя Тамара обрадовалась слушателям и поведала историю своего сына.
Полгода назад Саша вышел из тюрьмы (конечно же, сидел зря, по навету – за пьяную-то драку с поножовщиной), но теперь, слава Богу, всё позади – встретил хорошую женщину, она ему прекрасную работу нашла... Женщину нашёл в день освобождения – на станции познакомились (она тоже из колонии вышла, где зря отмотала пять лет – цветы продавала, обвинили в спекуляции), и с того момента они неразлучны, к женитьбе дело идёт, и ничего, что она Сашу на семь лет старше,  главное – что человек хороший. Работу своему жениху зекушка нашла классную – художником... на погосте: Саша  до посадки рисовать любил, особенно по клеточкам с фотографий, и теперь лики покойников на гранит очень похоже переводит. И такие связи у него там завязались! – кладбищенским бизнесом ведает отец самого певца Кобзона, Иосиф Давыдович папу часто навещает…
Наверное, тётя Тамара на меня обиделась, но я слёз над её рассказом про сына не лил – сбежал при первой же возможности.
      
13 октября 1979 г.
В буфете «МК» за столом напротив едят двое взрослых мужиков – один от изумления рот открыл, а другой, с синяком под глазом, лапшу на уши вешает:
     – ...Летали с Лариской в астрал. Перед тем, как закинуться, она говорит, что если обидел кого, лучше сразу признаться, не то бед не оберёшься. Да вроде бы  никого... Легли на кровать, и в улёт. Полный кайф!.. И тут вылетает из бездны Машка, деваха институтская, которая из-за меня два аборта сделала. И со всей силой мне ногой по морде фигачит!.. Проморгался – башка гудит, а под глазом фингал. Потом еще с Лариской объясняться пришлось...

17 октября 1979 г.
Всё-таки самые удачные фотографии получаются случайно. Чуть свет зашли Чернов с Майей и Катенькой (у Андрея наконец сдвинулась книжка стихов в «МГ»  и нужен портрет на оборот обложки). Просыпаясь на ходу, отщёлкал десяток  широких кадров автора, а на последний усадил всю его семью (на снимке трое, в животе у Майи четвёртый), и эта фотография оказалась лучшей – хоть её на  книжку ставь.

19 октября 1979 г. 
День 60-летия Галича отметили маленьким квартирником. Я нарисовал афишу (считая, что Александр Аркадьевич родился не в 1918-м, а год спустя), песни пели Щекоч, Смогул, Миша Поздняев и Максим Кривошеев, которого привела Нина Крейтнер (падчерица Валерия Аркадьевича Гинзбурга). Получилось совсем не пафосно, по-домашнему уютно (право же, виновнику торжества понравилось бы).

29 октября 1979 г.
В чужую голову, конечно, не влезешь, но очень бы хотелось понять, зачем Дину Риду премия Ленинского комсомола? И что бы с ним сделали в СССР, если бы  он выстирал в помойном ведре не американский флаг, а наш?

2 ноября 1979 г.
Наконец наш с Наташкой многостраничный роман можно считать законченным.
Развод прошёл буднично и вяло: расписались в гроссбухе, каждый получил по казённой бумаге.
Лил жуткий ледяной ливень, машины не останавливались. Наташка вдрызг промокла, а мы стояли в двух шагах от моего дома – тепла, уюта  и прошлых наших отношений, так что ещё пять минут – и вернулись бы оба под прежнюю крышу, с риском продлить незнамо на сколько затянувшуюся агонию.  Но тут наконец подвернулось свободное такси, и очередная моя любовная история моментально стала прошлой.
Оглянувшись, обнаружил, что счастливых дней, прожитых с Геккер, почти не помню – утонули  в трёхлетнем браке, в котором «чистое время», как в хоккее, и половины не составит. (Как я другую половину времени без Толстолобика прожил – лучше не вспоминать.)
Пока сидели в ЗАГСе – стишок сочинился:

     Наш развод оформляла Любовь Иннокентиевна Соколова: поднимала усердную бровь, выводила казённое слово.
     Говорю: и не скучно вам тут? Говорит: поскучаешь – одна я. Хоть не очень-то радостный труд, по субботам зато выходная.
     По субботам машины в цветах, а развод оформляется в будни. И проходит вся жизнь её так: разводить – не ахти как и трудно.
     Подышав, придавила печать – бледно-синюю по голубому, посмотрела печально, как мать, протянула – чужой и чужому.
     Так написано было красиво: буква к буковке, ровненько в ряд. И хотелось сказать ей: «спасибо!» (её редко здесь благодарят).

3 ноября 1979 г.
Когда в иностранных фильмах кажут, как легко их полиция открывает огонь по любому врагу правопорядка, это ясно: кинематограф – мир условный.
Оказывается, у них в жизни, как в кино – капиталистический реализм. Давеча французская полиция обложила в людном парке неуловимого гангстера Жана Мезрина, который кучу народа замочил, и поскольку тот находился вне закона, брать живьём не стали – изрешетили прямо в машине: изверг даже не успел схватиться ни за автомат, ни за гранаты... Кино!

10 ноября 1979 г. 
Пришёл с дневной тренировки сильно вымотанный, даже кимоно не стал снимать, как тут позвонила Таня Иванова из текстильной многотиражки и привела смешную девчонку Надю Колюшину, обещанную мне в качестве фотомодели. Пришли они кстати – я как раз сварил рисовую кашу по японскому рецепту, собирался есть её   с копчёными рыбками, и суровая самурайская трапеза девиц подкупила вконец –  ещё и палочки для еды им предложил.
Обе приехали после семинара Игоря Волгина, который ведёт в МГУ спецкурс про Достоевского (ну и малинник собрал вокруг себя Игорь Леонидович!), и пришлось сильно напрячься, чтобы вернуть подруг к советской реальности.
Проводив Татьяну, чтобы не путалась под ногами, поснимал Надю экспромтом, и контрольки оказались очень хороши – фотогеничная девочка. Ей 18, живет в Матвеевском вдвоём с матерью, чем хочет заниматься в жизни – пока не знает, сейчас работает оформителем в магазине «Диета» на Арбате и вроде готовится поступать в МГУ на философский факультет (с ума сошла, ведь в СССР, кроме марксистско-ленинской, никакой другой философии просто нет).

14 ноября 1979 г.
Вечером долго говорил с Берестовым по телефону: Татьяну Ивановну позавчера соперировали, вроде бы удачно. Валентин Дмитриевич очень надеется, что она выздоровеет – абсолютно не представляет, что он может остаться один.

18 ноября 1979 г. 
Вчерашняя суббота у Щекоча едва не закончилась большой ссорой. Началось с того, что компания не сложилась: Аронов не смог быть, поскольку дежурил в «МК», Чернов приехал с беременной Майей, Остёр – без Ольги, а кроме них были две подружки с филфака и гитарист Алёша, сыгравший Цыганёнка в экранизации книги Антонова, с Волонтиром и Лучко.
Обрадовавшись отсутствию других пиитов, Чернов устроил читку себя, любимого,    и нарвался – Гриша зло сказал: «Зачем, чтобы испортить воздух, нужно было так жутко тужиться?».  Обалдевший Андрюша в обиде ушел на кухню, где устроили курилку, чтобы не травить никотином его беременную жену. Щекоч невозмутимо настраивал гитару, а Гриша обратил взор на Майю.
     – Майя, внимательно послушай, что я буду сказать, – произнёс Гриша вполголоса (Щекоч уже начал петь блатной фольклор). – Не берусь судить, сколь ты верна Чернову, но будем честными – зачем он тебе нужен? Скоро ты подаришь ему младенца, а он этого даже не заметит – ему интереснее знать, как звали лошадь вещего Олега. Денег у него не будет никогда, поскольку стихи даже котёнка не прокормят. Знаю это на собственной шкуре, потому решил стать сказочником: детские книжки быстро рвутся, их вечно допечатывают, а это уже деньги. Будем, Майя, рассуждать логически. В текущей пятилетке я должен выпустить пять книг, пятнадцать мультфильмов, купить машину, квартиру и снова жениться. Начнём  с конца, потому что жениться я решил на тебе, Майя. Это всё равно произойдёт, не сегодня так завтра, можешь мне поверить.
     – Чернов, иди сюда, у тебя жену умыкают! – крикнул Щекоч вглубь квартиры (он терпеть не может, когда портят песню). С кухни никто не отозвался.
     – Гриша, мне странно слышать от тебя такое глупство, – поддержала стёб Майя, поглаживая пятимесячный животик. – Ты же умный человек, Остёр. Оглянись на себя – ты низенький, плешивый и кривоногий. Чернов тоже небесталанный, к тому же на пять лет моложе, экологически чистый и, в отличие от тебя, не еврей. От него получатся красивые стройные дети. Люблю я его или нет – это к делу не относится, у меня будет такая жизнь, какую я сама себе устрою. В этой пятилетке  я закончу институт и рожу ещё двоих-троих детей. Кстати, в кормящем положении сдавать сессии гораздо проще, ведь никакой преподаватель не захочет, чтобы  из-за его дурацкой двойки у меня пропало молоко. Так что в ближайшие пять лет я буду занята материнством. А после, когда дети перестанут держаться за подол  и мне надоест вытирать им сопли, я займусь собой – устроюсь на работу или найду какое-нибудь серьёзное общественное поприще. Тогда, Гриша, мы сможем вернуться к твоему заманчивому предложению, если оно к тому времени ещё останется в силе.
     – Ребята, да вы два сапога пара! – не сдержался Щекоч и довольно похоже сыграл свадебный марш Мендельсона.
«Я очень сожалею, что дал повод для фамильярности!..» – полез было в бутылку Остёр, но Майя умело сменила тему – насела на Щекоча: чем издеваться над несчастной девушкой, лучше порадей в трудоустройстве, тем более что запросы невелики – любая непыльная работёнка, хорошо бы через три дня на четвертый, а лучше – два раза в месяц, в дни выдачи денег. Закатив глаза к потолку, Юра ответил в том смысле, что его возможности известны: весь блат – милиция, прокуратура да Бутырская тюрьма. «Бутырка – это вариант, – всерьёз купилась Майя, поскольку живет в двух шагах от Новослободской. – А кем там работать? Уборщицей?» «Зачем уборщицей? – пожал плечами Щекоч и брякнул, не подумав  о последствиях: – Овчаркой!»
     – Чернов, живо поехали отсюда, у меня от Щекочихина гемоглобин падает! – завопила Майя так громко, что отсидеться на кухне супруг не смог – нарисовался      в дверях и получил полный перечень унижений: на «Очаков» они отныне ни ногой, Щекочу с Остёром в дальнейшей дружбе отказано и вообще... (Дай Майе волю,  она всех свидетелей этой сцены не моргнув глазом отправила бы на живодёрню).
Тут на благо присутствующих вошёл Жуховицкий, точно почувствовал грозовую ситуацию и увёз Чернова и Майю на их Угловой, по пути и меня захватил.

23 ноября 1979 г. 
Стихи Кати Горбовской – одно из самых примечательных событий в нашей поэзии  за последнее время. Понятно, что отроковица пишет возрастную лирику, которую     в редакциях не берут принципиально, но то, на каком уровне она это делает, не может не подкупать. И слух у неё абсолютный:
               Мечется баба Меж двух Мужиков –
               уМная баба Меж двух М-дураков...
Поскольку до авторской Катиной книжки ещё далеко, а увидеть её каждому молодому поэту не терпится, мы с Черновым поднесли подруге подарочек – самиздатский сборник: Андрей набрал стихи на веритайпере, а я сделал переплёт.
Цену поставили символическую: пять поцелуев.

27 ноября 1979 г.
Толстолобик, чужая и отстранённая, залетела на пять минут и увезла последние свои вещи – зелёных лошадей Туржанского и чугунную кобылу Лансере. Теперь  в моём доме и духа её не осталось, только оставленные на углу кухонного стола ключи. Кому-то они перейдут?

30 ноября 1979 г.
Приехал Берестов – копаться в книжках, а мне в гости уходить нужно. Пока я собирался, посмеялись над Озеровым – всю жизнь воровал у Берестова строчки: у Валентина Дмитрича – «Нет ничего прочней, чем битая посуда», у Льва  Адольфыча – «Нет ничего прочней, чем песня позабытая». История, как ЛА укралу ВД стихотворение, – вовсе цирк. У Берестова износилась лента на пишущей  машинке, и он воспользовался красной копировальной бумагой, а Озеров всегда печатает свои стихи красным шрифтом, и когда они составляли альманах «День поэзии» – положил берестовскую страничку в свой архив, где потом и нашел...
Я купил Наташе в подарок томик Вийона и кусок югославского мыла из «Ядрана» – медальон на лохматом шерстяном шнуре, живо воображая его на трепетных девичьих персях (моя новая девица обожает русскую баню).
Пока гладил рубашку и выбирал галстук, Берестов посмеивался, исподтишка глядя  на мои сборы – интересно, что сегодня дарит молодёжь своим подружкам. Спросил недоверчиво:
     – Действительно собираетесь подарить Наташе мыло на верёвке? Тогда уж с моей эпиграммой:
                Что сказать о верёвке и мыле?
                Что верёвка и мыло дружили.
                Только те, кто с ними дружили,
                К сожалению, долго не жили.
Отсмеявшись, сошлись на том, что на 18-летие трепетной девушки стишок слишком трагический, к тому же я надеялся, что культмассовая суббота плавно перейдёт  в любовное воскресенье.
     – Хорошо, учтём торжественность момента, – согласился  Берестов и написал:
                Что сказать о верёвке и мыле?
                Наши беды их подружили.
                Я считаю, что юный мог друг – обормот
                и придумал подарок зловещий,
                ведь из жизни уход и за телом уход –
                совершенно разные вещи!
После паузы дописал еще две строчки:
                Но я Елину выходку эту прощу –
                можно мыло использовать как пращу!
Уже в дверях, провожая меня, сказал:
     – Если вдруг не повезёт с ночёвкой, не огорчайтесь – вернётесь и мы устроим чудесный мальчишник: Пушкина в компанию возьмём, Лермонтова…

2 декабря 1979 г.
Вернувшись нынче домой, Валентина Дмитрича не застал – на диване лежала записка: «Милый Жора! …Утром уже не приду, т.к. меня вызывает режиссёр. Добыл кое-что из того, что надо. Спасибо огромное!  Пряники съел, кнута не нашёл. Ваш Берестов».

7 декабря 1979 г.
Гулял по Арбату и, проходя мимо магазина «Диета», вспомнил, что тут Наденька Колюшина ценники рисует. У неё в подсобке застал кучу пёстрого народа, который на моё появление не отреагировал никак – ещё один друган зашел, и всё (точно, как в дворницкой Тани Разумовской, с той разницей, что подвал Фонтанного дома колоритнее).
Из разговоров понял, что в каратэ они уже наигрались, в самодеятельный театр тоже, и теперь намерены снимать кино – «скрытой камерой». То есть в заборе делается дырка, потенциальным актёрам назначается время, когда они должны прийти в указанное место, отодвинуть доску и всунуть голову, а с другой стороны их в это время будут снимать.  В общем, ребята развлекают сами себя, заодно убивая время, которое тратить на что-то серьёзное просто не хотят.

28 декабря 1979 г.
Жаль, что нет у нас скандальной / светской хроники – Вова Вишневский из неё не вылезал бы. Артамонова развелась-таки с Ригиным, тот вошел в штопор, и Вишневский подсел к нему на совещании молодых в кабаке – сказал Саше, чтобы    о Ларисе не беспокоился, он готов её взять в жены и такую.  Ригин как сидел  с пивной кружкой в кулаке, так без затей и двинул ею по вишневскому глазу... Наутро, конечно, раскаялся, а теперь замаливает вину – печатает Вовины вирши  в каждом своём «Сверстнике», благо одностишия много места не просят.

30 декабря 1979 г.
Мои занятия каратэ обернулись тем, что я совсем забросил дневник – просто не до него: три дня в неделю прихожу из спортзала за полночь и после душа могу  лишь ноги вытянуть. И если не пишется, то и Бог с ним.


ФОТО:  В редакции многотиражки  /  Москва,  лето 1979 г.
© Georgi Yelin  /  Съёмка Льва Колоколова

ФОТОАЛЬБОМ  к дневнику этого года – все 24 снимка привязаны к датам:
https://yadi.sk/a/9w1YfDwNTuBKxg

-----