Дневник и фото - 1984

13 января 1984 г.
Познакомился с Виктором Конецким: нашли общий язык, хорошо пообщались и сразу же едва не поссорились. Я обещал проводить его вечером на поезд, но сильно задержался в редакции (дежурил по номеру, а он шёл очень тяжело) и  освободился как раз когда «Красная стрела»  отходила от платформы…
В половине девятого утра меня разбудил телефонный звонок – Конецкий звонил  с вокзала:
     – Ты – жив? – другие уважительные причины им не рассматривались. – Мудак, я же из-за тебя всю ночь не спал!  – трубка была тут же брошена.
Пока просыпался и судорожно соображал, как мне просить прощения, Виктор Викторович позвонил опять – уже из дома:
     – Не вздумай со стыда  утопиться – это тебя не извиняет. Но когда будешь в нашем порту – так и быть, можешь мне позвонить...».
 
22 января 1984 г.
Не дожив двух лет до восьмидесяти, выбросился из окна больницы пловец и  актёр Джонни Вайсмюллер. Наверное, ощутил себя прежним Тарзаном, решил перепрыгнуть с лианы на лиану...
Этой допотопной старине я обязан первыми своими словами: не говорил до двух лет (все уже думали: глухонемым уродился), а летом на «Правде» ребятёнка взяли в клуб на фильм «Чита и Тарзан», и потрясение моё  оказалось столь велико, что  на выходе из зала я произнёс два иностранных имени. И рта с тех пор уже не закрываю.

27 января 1984 г.
На весь день собирали в Домжуре свою паству – рассказывали нам, что можно,  а что нельзя. Не надо, например, писать про «дружественную» Францию, где на самом деле обосновались три четверти антисоветских организаций. И отличная информация, что продажа водки в СССР должна окупать содержание армии.

1 февраля 1984 г.
Александр Ефимыч Шварц, который главред многотиражки «Фрезер», на своём  заводе открыл Общество книголюбов, куда и меня записал. Чтобы ежемесячно я мог покупать книжки – с наценкой в 50 копеек («за доставку»)  или беря особо ценную литературу с нагрузкой, вроде «Справочника мелиоратора». Приходится,  поскольку с рождением ребятёнка я в хождениях на книжную толкучку теперь сильно ограничен (про железную дорогу и кольты просто молчу).

6 февраля 1984 г.
У Матвеевой и на новой квартире в Камергерском – неприкаянность, нищета, болезнь. И в каждом пыльном углу – несуразная тень Ивана Киуру. Даря свою прошлогоднюю книжечку «Закон песен»,  написала на 124-й странице  «Лит. викторина! Какая строфа – Ивана Семёновича?» Ткнул пальцем наобум и попал,   да можно было не тыкать – вся книжка  пронизана интонацией «Ванечки».  Прихожу, когда Киуру нет дома (у нас взаимная аллергия). И даже спрашивать боюсь у Новеллы Николаевны, как она живёт-выживает в этом мраке.

7 – 8 февраля 1984 г.
«ЛитРоссия» взяла шефство над Институтом Склифосовского: теперь с утра до полудня несу трудовую повинность – затираю кафельные швы в реанимации и  мою коридор в морге нового корпуса.  Работаю с душой – есть шанс самому там  однажды оказаться.

8 февраля  1984 г.
Юбилейный вечер Виктора Драгунского в ЦДЛе (70 лет было бы в декабре, но тогда собраться не получилось).  На сцене – Юрий Нагибин,  Зиновий Герд, Маргарита Корабельникова, Виктор Чижиков, Зорин, Амлинский и др. Ксюша и  Алла  Васильевна на сцену не пошли, сидели в зале рядом с нами.
Чего не знал: Виктор Юзефович родился в Нью-Йорке, а когда советский чиновник на слух заполнял его анкету – не поверил своим ушам и записал «Нюёрск», так Драгунский и прожил жизнь единственным жителем несуществующего города.

9 февраля 1984 г.
Вышла наша с Окуджавой беседа  «Всё зависит от таланта»  (четыре месяца лежала). Текст которой Булат  Шалвович увёз в Малеевку и там,  при обилии свободного времени,  принялся его править – полностью переписывал заново  свои же слова, спохватился только на третьей странице. После чего написал на полях: «Правку не учитывать!», зато у меня теперь три рукописные  страницы БШО.

Вечер Поздняева в музее Маяковского (пошёл, хоть сильно простужен и разбит). Вёл Серёжа Чупринин. После – как тут принято – до полуночи посидели за чаем с музейными девицами (Миша, Валя Резник, Чернов и Пекелис-Пластов).

10 февраля 1984 г.
Пришёл давно не появлявшийся Голобородько. Он по-прежнему канает под  дурика, и пока это ему вполне успешно удаётся. Дождавшись, пока останусь один в комнате, шепчет: «Меня вызывали т у д а ! – (указательный палец к губам и  в сторону Лубянки). – Потребовали назвать всех, кто мне в Москве помогает печататься. Конечно, говорю, всех выдам!  Дали бумагу и ручку, ну я и написал –  со всеми регалиями: Михалков Сергей Владимирович, Бондарев Юрий Васильевич, Чаковский Александр Борисович... Как увидели они мой список, так бумагу сразу же порвали и взашей меня вытолкали: чтоб ноги моей у них никогда не было!..  Будто я к ним сам напросился!»

14 февраля 1984 г.
Была надежда, что у Андропова есть хотя бы лет пять, десять, чтобы как-то разгрести эти  авгиевы конюшни. Зря надеялись, и теперь при власти совсем никчемушный человечек, у которого и кличка соответствующая: Кучер. Похоже, он без подсказки шага сделать не может – когда стоял на траурной церемонии  на мавзолее, спросил прямо в микрофон: «Шапку снимать?»…

18 февраля 1984 г.
Читаю две последние книжки Искандера – чем лучше я узнаю Абхазию, тем   сильнее люблю  прозу Фазиля, который там прижизненный классик.

23 февраля 1984 г.
В сообщении о смерти Шолохова его сразу назвали: «великий» (вторым, после Твардовского). Только из некрологов  и узнаёшь, кто у нас кто: «популярный»,  «широко известный» (в узких кругах – известная шутка), «знаменитый», наконец «крупный».
По рассказам Марии Александровны Платоновой, после войны Шолохов часто приходил к ним домой (что он очень помог с освобождением Тоши – другая тема):  пил у них водку, отплясывал на кухне гопака. Потому подозрения, будто в расчёте  на бедность Платонова его хотели привлечь к написанию за Шолохова романа  «Они сражались за Родину», – не на пустом месте. И да: несколько переизданий массовым тиражом обработанных Платоновым сказок «Волшебное кольцо» («Под общей редакцией Михаила Шолохова» – sic!) очень похоже на скрытый гонорар  за заказную работу. Кстати, вот почему эта эпохалка Шолохова так и осталась не написана – умер Андрей Платонов-то.

27 февраля 1984 г.
Очередное открытое партсобрание – по укреплению дисциплины и наведению порядка.  Теперь –  если зачем-то отлучаешься из редакции – должен отметить время своего ухода и причину отсутствия на рабочем месте в спец.журнале на   столе у секретарши ответсека.  Хулиганим, конечно: телекритик  Алёша Ерохин  пишет: «Отсутствую весь день – дома смотрю телевизор».

5 марта 1984 г.
Умер авиаконструктор Антонов – создатель знаменитых лайнеров «Ан». Когда сделали  первый широкофюзеляжный мощный самолёт «Ан-22», его назвали  «Антей», и только после четырёх катастроф в 70-х спохватились, что вообще-то  этот античный герой терял всю свою силу, когда его отрывали от земли, и не с американским Геркулесом–«Локхидом C -130» ему тягаться. Переименовали.
 
15 марта 1984 г.
Все годы, что живу в этом доме, сосед – архитектор Лёня Кривов – вырезал из дерева парусный корабль. Который в основе каравелла Колумба, а по сути – авторская фантазия, даже не привязанная к общепринятым в модельном деле масштабам. Мне корвет нравился настолько, что всех своих гостей на 15-й этаж перетаскал. А тут прихожу – на телевизоре вместо кораблика ваза стоит. Спрашиваю Кривова: куда дел? – говорит: неделю назад жена в художественный салон отволокла. Оценили десятилетний труд в гроши – пятьсот рублей, две мои месячные зарплаты, из которых салон забирает себе сорок процентов, но и за  эти деньги не уходит – до сих пор на полке пылится...  Я взорвался: обматерил Кривова, всучил ему пятьсот рэ, благо деньги дома были, поймал такси и поехал на Кутузовский, в «Русские узоры», не представляя даже, что буду делать.  Приехал, смотрю – стоит  м о й   корабль на самой верхней полке. Сразу прошёл к директору, ткнул ему в нос журналистский билет и припугнул, что он принял в салон краденую вещь, и если мы сейчас же не поладим миром – через полчаса здесь будут МУР, МВД и ОБХСС на одной сворке... Каравеллу мне сразу принесли, я написал расписку в получении и дал совет, если вдруг за вещью кто-то явится, немедленно задержать преступника и звонить мне... Завтра Нике год, вот и будет  ей замечательный подарок «на вырост».

22 марта  1984 г.
Позвонил Конецкий – ничего не объясняя, спросил:
     – Что бы ты сказал, если бы Шкловский меня официально усыновил?.. Думаешь,  мы оба в старческом маразме? У него сын погиб на войне, и я ведь тоже, считай, безотцовщина, и мне даже отчество менять не придётся.
Я плоско пошутил, что они не ханжи – вполне могут жить вместе и без штампа в паспорте. Но Конецкий говорил вполне серьёзно:
     – Ему уже девяносто, пора подумать, кто литнаследием заниматься будет. Сам знаешь, как у нас посторонних любят в чужие архивы пускать. Авторские права, опять же... А я ему гожусь в сыновья, и мне даже отчество менять не придётся…
Я не очень хорошо знаю процедуру официального усыновления, но по-моему это какая-то чушь, к тому же у Шкловского замечательный зять – Николай Васильевич Панченко, который не только поэт, но и отличный редактор, и вообще  он вполне  может решать все правовые вопросы.

26 марта 1984 г.
Вечер Олега Чухонцева в музее Маяковского. Возник Михаил Козаков со своим замечательным актёрским талантом стянуть одеяло на себя, и сразу превратил поэтическое действо в собственный бенефис: тихому Олегу Григорьичу, у которого такие вечера просто редки, оставалось безучастно сидеть в уголке.
В зале некий плешивый зритель принял тёщу Миши Поздняева за  Юнну Мориц – весь вечер не отлипал от неё ни на миг, а когда Лора сказала,  что он ошибся, – вскипел: «Так какого чёрта вы мне два часа голову морочили!»

13 апреля 1984 г.
Напечатал рассказ «Точка росы», по которому и книжку хочу назвать. Отклики хорошие, но и несколько досадных ошибок прошли (без редактора никак!).

15 апреля – 9 мая  1984 г. / Абхазия, Гульрипш
Поездка началась с неприятностей: неудачно уронил часы отца, которые ни разу  не были в починке с 1966 года, и выбил правый клык – клал чемодан на верхнюю полку, а тут поезд дёрнулся (заплатил дань Абхазии).  Зато никаких попутчиков в двухместное моё купе до Сухуми не подсадили,  и два дня спокойно печатал на машинке – сделал выборку из «Дневника» Жюля Ренара для «ЛитРоссии» (надо  же хоть дорогу окупить).

17 апреля 1984 г.
Поехал в Сухуми: отоварился на рынке (ещё бедноватом по весне, но сулугуни  и чурчхела отменные), потом позвонил в Москву, погулял по городу (великолепный  кофе у Норика) и на углу улиц Пушкина и Лакоба, где любимый сквер с узловатыми деревьями, остановил 18-й автобус, идущий аккурат до Дома творчества «ЛГ». Отличный день!
–––––
Две милые соседки в двухместном номере за стенкой (одна из «Искусства кино», другая из экономической газеты): ни с кем не общаются, столовую игнорируют – каждое утро ходят в соседнюю деревню за мацони и творогом, и выглядят как-то неестественно. Признались мне:  обе – блондинки, но перед поездкой сюда и в Грузию  каждый раз красятся в шатенок:  знают, что местные мужики от блонди просто чумеют. И да – Автандил пожаловался:  «Они здесь не первый раз, а с  нами никогда не общаются – мы для них «чёрные». Через местную публику они  проходят, как раскалённый нож сквозь масло.
–––––
Вся моя компания здесь – художественный редактор издательства «Искусство» Инна Георгиевна Румянцева.  С которой, развалясь в соседних шезлонгах, мы замечательно сплетничаем о тайнах советского книгоиздания.   

Если покойный генсек Андропов пописывал стихи, то генерал КГБ Цвигун – прозу,  воспевающую советских разведчиков. И в то время, как вся страна с затаённым дыханием впервые смотрела про 17 мгновений весны  (где Цвигун выступал консультантом),  Штирлиц уже снимался в новом кинобестселлере по книжке Семёна Кузьмича «Фронт без флангов» – там генерал Цвигун скрывался под псевдонимом  С. Днепров, а режиссёр Гостев делал из его чтива кинотрилогию.
Теперь Инна Георгиевна сетует, что после самоубийства Цвигуна все его книги,  на пять лет вперёд расписанные,  из планов издательских тотчас  выкинули. Что до самого Семёна Кузьмича, то о нём худред отзывается тепло:  душевный был дяденька.  Кроме того, что все книги за него писали другие, он вообще ничего не разумел в книгоиздании:  когда принимал оформление, то требовал не обычные  листы, а книжку целиком, пусть и с пустыми страницами,   но будущей её толщины, и чтобы переплёт был точно такой, каким его увидит читатель, включая коленкор того же качества. Сделав очередной муляж, Инна Георгиевна тащилась с ним на Лубянку, заранее предвкушая свежесть кондишена «горный воздух» в кабинете Цвигуна и традиционный клюквенный сок свежего отжима, коим генерал баловал желанных посещантов. Взвесив в руке увесистый томик, Семён Кузьмич тотчас интересовался тиражом (конечно, как всегда, сто тысяч), хвалил:
     – Наконец-то белая, а то всё черные да чёрные, будто бы у наших спецслужб другого цвета нет!
Продолжая улыбаться, снял суперобложку и увидел под ней  антрацитно-чёрный коленкор. Помолчал, перевёл взгляд на книжный шкаф, где между вишнёвыми томами БСЭ и синим 55-томником Ленина чернела полка его собственных книг,  и пока обмершая худредша клялась, что всё исправит, как скажут, – рассмеялся:
     – Отличный цвет, в тон с другими сочинениями. И давайте не будем нарушать традицию!

3 мая 1984 г.
Закончил заказную работу на неделю раньше срока и позволил себе развлечься: попросил друзей познакомить меня с каким-нибудь сухумским миллионером.  Нашли подходящего:  мальчик двадцати лет,  инструктор по езде на моторной  лодке, с окладом 85 рублей.
Отец его, давно умерший, в середине 70-х открыл  в Сухуми три завода – наладил выпуск целлофановых пакетов с картинками  Нового Афона, резиновых купальных тапочек на один сезон (все пляжи здесь каменистые) и тёмных складных очков с логотипом «Феррари». И сын до сих пор живёт на оговоренные проценты (платят ему уже не совсем охотно, однако свита мальчика контролирует сей процесс физически). 
В городе у парня три дома: в хоромах отца доживает свой век вдова предпринимателя,  в другом – сидят взаперти его жена и младенец, а сам миллионер обитает в особняке, который забрал в счёт долга у отцовского партнёра. Понятно, всё у него – «самое-самое»: весь второй этаж застелен леопардовыми шкурами (кто всучил контрабандную партию мехов, я так и не выяснил), стерео- и видеосистема – по самой последней моде, равно как и телевизор в треть стены (естессно, «Шарп» – другие в Грузии не котируются).
Хвастается: «Видак у меня – второго такого во всём Сухуме нет! У всех на кассету один-два фильма влазят, а у меня – полные три! – (это ему американскую систему NTSC втюхали). – Вот фильмами меняться не с кем, я за ними в Москву езжу – мне их прямо в Госфильмофонде, в Белых столбах пишут!» Про фильмы не врёт – на полках классика, от Чаплина до Феллини. Попросил показать, что сам любит,  и он  поставил документальный фильм  «Жуткое лицо смерти» – «Вах, четыре часа ужаса, все казни мира! – только настоящий мужчина такое выдержать может!..»

5 мая 1984 г.
Уступил уговорам славной гречанки Афины и в её сопровождении (она доцент в Сухумском обезьяньем питомнике)  день провёл на экскурсии по тем углам, куда туристов не пускают. Семь лет назад здесь открыли памятник примату – спасибо ему за то, что неосознанно жертвовал собой во имя науки.  Есть здесь павианы, орангутанги, бабуины, шимпанзе и гамадрилы,  имеются и макаки, дюжину коих готовят для полёта в космос. Кстати, Афина была одним из инициаторов идеи выпустить на волю в район Гумисты 200 павианов, чтобы они там размножались сами по себе (зачем – не понимаю), но результаты десятилетнего эксперимента пока не оглашены.
 
15 – 21 мая  1984 г. /  VIII Всесоюзное совещание молодых писателей
Почти все имена участников хорошо известны, самые яркие среди дебютантов – Михаил Успенскии; и Татьяна Толстая (её дебют подготовлен лучше других, прав был Каверин). На подведении итогов замечательно сказал Бакланов:
– Было время, когда руководители нашеи; страны цитировали писателей. Теперь – наоборот. Так пусть нынешние молодые всё поставят на свои места.
И примечательно оговорился литгенерал Георгий Мокеевич Марков:
– Мы, писатели старшего   п о х в а л е н и я...

24 мая 1984 г.
В Москву вдруг устремились высокопоставленные персоны:  две недели назад приезжал король Испании Хуан Карлос с королевой Софией (наш Кучер с ними рядом и выглядел, как кучер), а нынче приехал тов. Ким Ир Сен (этот с нашим Черненкой – два сапога пара).

30 мая 1984 г.
Сдал в «Совпис» рукопись своей книжки «Точка росы», пообщался с редактором Серёжей Панасяном (мужем поэтессы Тани Смертиной) и огорчился:  он считает, что в мою прозу можно не лезть,  а я бы хотел серьёзного редактора  (Гангнуса, например, который в отделе Гария Немченко самый лучший).
 
5 июня 1984 г.
Щекоч наконец добрался до любимых фанатов, но Чаковский про них и слышать  ничего не хочет. В доказательство, что он их не придумал, Юра организовал под окном Чака импровизированный митинг в цветах «Спартака» и «Динамо», и это было жутковато: две тысячи подростков собрались на Цветном бульваре за час. После этого зрелища Александр Борисович стал думать.  Зашёл в крохотный кабинет, где за двумя сдвинутыми столами с четырёх сторон сидели Щекоч, Рост, Графова и Логинова, да ещё и я заглянул, спросил:  «А что вы все тут делаете?». Лида Графова ответила: «Вообще-то мы в таких условиях работаем!» – «Запах,  как в борцовском зале», – сказал Чак, выпустил клуб сигарного дыма и ушёл.

14 июня 1984 г.
Сегодня «ЛитРоссию»  обсуждали на правлении СП РСФСР (то есть Бондарев, Алексин, Поволяев, Ляпин и проч.),  а поскольку с утра всё наше начальство отсутствовало, я заехал на Второй часовой.  Там всё так же: Элеонора ругается  с парткомом, Терентьевна жалуется на завал работы,  а на моём месте сидит смешная девушка Елена Юрьевна. Как же они мне рады! – и я тоже соскучился. Боюсь только, что когда они прочитают мою повесть «Некролог» (Панасян уже переименовал её в «Пять строк петитом»), поить меня чаем они перестанут.
Начальство вернулось из Союза в страшном виде – досталось им на орехи, но коллективу ничего рассказывать не стали, только сказали: работайте!

21 июня 1984 г.
Зашла Аня Гедымин с неприятным типом Сашей Лавриным. Про которого никто из знакомых ничего хорошего сказать не может (впрочем, и плохого не говорят),  а почему-то общаться с ним не хочется. М.б., потому, что отличает его какой-то патологический интересом к смерти. Настороженное к Лаврину отношение из-за имевшего место инцидента: когда он учился в Институте культуры, был задержан за распространение антисоветской литературы, однако никаких последствий это не имело, что бывает, если человек соглашается стать осведомителем. Так Сашу и побаиваются в гости приглашать.

28 июня 1984 г.
На прошедшей неделе вдруг ощутил повышенный интерес к своей персоне. Сначала в семь утра пришёл участковый с каким-то дружинником – якобы проверка паспортного режима: «Почему у вас жена без прописки живёт?»  Пока объяснял милиционеру, что это не семейное бунгало, а моя творческая фанза, «дружинник» ненароком осмотрел квартиру и книжные полки, особо заинтересовавшись литературой про оружие: «А само боевое железо собирать не пробовали?» (Нет, говорю, а если надумаю – сразу к вам за разрешением обращусь.) Я спросонья соображаю туго – только потом понял, что главным в этом дуэте был «дружинник», которого без ордера на порог не пустил бы, а с участковым – почему нет?
Через день позвонила Эля с завода: «Что ты опять натворил? – начальник Первого отдела о тебе информацию собирает!».  А сегодня главред затащил к себе в кабинет: «Мне звонили... не скажу, откуда... наводили о вас справки, и я дал вам хорошую характеристику». После чего опять сказал, что ничего обо мне не знает, а это непорядок.
А я вдруг понял, откуда ноги растут: в Сухуми наследил – пообщался с пацаном–миллионером, ничего не продал, ничего не купил, выпил с ним чачу да ужастик посмотрел... А приходил-то зачем?

2 июля 1984 г.
Французы вернули стране восходящего солнца её славного сына Иссеи Сагаву, который три года назад в Париже убил и слопал свою любовницу–иностранку. Странные эти французы: лягушачьи лапки для них деликатес, а гурманство  свежими филейными частями молодой голландки они сочли сумасшествием  и упрятали лакомку в дурдом. Сагава, наглядно доказавший свою приверженность древним самурайским традициям, воспринял парижскую психушку как дом творчества и накропал в заточении книжку с недурственным названием  «В  тумане». Знать бы, как его встретили на родине.

12 июля 1984 г.
Три дня назад Андрей Тарковский дал в Милане пресс-конференцию – заявил, что остаётся на Западе. При сем присутствовали Ростропович, Максимов и  Любимов (которого на следующий день лишили советского гражданства). Такие поступки спонтанно не делаются – наверняка АТ всё продумал: у него в СССР заложники остались, и сына как-то придётся выцарапывать. При таком раскладе больше всего жаль Арсения Александровича: непременно отыграются на старике.

15 июля 1984 г.
В рядах писательской гвардии  один из самых родовитых – Митя Дурасов: его пращур с Малютой-куратором бояр на Москве-реке живьём под лёд спускал, прапрадед написал  «Дуэльный кодекс», прабабка с К.С.Станиславским МХТ начинала.  И потомок их – барин и сибарит, живёт себе без колготни и спешки:  пишет дымчатые рассказы а-ля тургеневские «записки охотника», собирает старинные ружья, а как утомится от городской суеты – вдвоём с таксиком   Мушкетом уходит в тайгу на месяц-два.  Но жизнь и его поприжала – голодно писателю на вольных хлебах, согласился  пойти в штат, в «Наш современник» (в отдел очерка, где он любимый автор и многократный лауреат). Всё вроде бы решилось, осталось лишь с главредом побеседовать...
Возвращается – глаз погас, усы обвисли: не взяли! Посмотрел главный его анкету и опечалился:   
     – Ты, оказывается, в Московии родился.  Значит, в российской глубинке ты чужой – командировочный. Не прикипел душой к русской землице...
По Викулову, подлинные таланты токмо на селе родятся, особливо в его родной Вологодской губернии.

21 июля 1984 г.
Двух лет не дожив до девяноста, в больнице умерла Фанни Гиршевна Фельдман. Которую с такими именем-отчеством-фамилией к театру близко не подпустили бы,  а мы её знали, как Фаину Раневскую.  Которой даже Брежнев при встрече сказал:  «Муля, не нервируй меня!».  Которая, стоя у «Сикстинской мадонны» Рафаэля в ГМИИ им. Пушкина, могла сказать  жене министра культуры Александрова – на её замечание, что картина не впечатляет: «Деточка, эта женщина впечатляет вот уже 500 лет и вправе выбирать, на кого ей производить впечатление, а на кого нет». Которая была живой легендой театра…

25 июля 1984 г.
В патологической ненависти к Высоцкому наши «патриоты» вконец потеряли и  стыд, и здравый смысл: в июльском номере «Нашего современника» запредельная по идиотии статейка Куняева – пишет, будто поклонники покойного барда затоптали соседнюю могилу советского героя-майора Петрова. Даже фото нарыли: на одном снимке табличка с именем погребённого имеется, на другом – пропала, только циничные ноги вокруг. И ведь это не монтаж, не фальшивка: вполне похоже на изобретательность могильщиков, которые устраивают «кенотаф» в престижном месте, чтобы продать его подороже.

3 августа 1984 г.
Выпустил выборку из «Дневника»  Жюля Ренара, которую сделал по дороге в  Сухуми в расчёте на верную публикацию – а этом году его 120-летний юбилей. Так оно и вышло: окупил поездку.
 
4 августа 1984 г.
Умер Тендряков. С которым только что договаривался об интервью. Еще одна жертва лозунга «Бегом от инфаркта!» – укрепляя слабое сердце, умер на бегу от инсульта…

6 августа 1984 г.
Самый забавный подарочек, полученный в день рождения, – польский кружок для унитаза, с афоризмом Ежи Леца на крышке: «Зады тоже носят маски. По вполне понятным соображениям». Вопрос: а дозволено ли это  нашей  цензурою?

20 августа 1984 г.
Неделю потерял, возясь с графоманом Юрой Любопытновым,  которого просто пожалел. Полгода он носил мне рассказы один слабее другого, а отфутболить чайника мешало рекомендательное письмо…  Юрия Павловича Казакова.  Мне,   если честно, было никак не понятно, что именно побудило отличного писателя рекомендовать бездарную прозу, желать её автору успешного пути в литературу. Так я спровоцировал Любопытнова – посоветовал ему написать воспоминания о классике, которого он знал почти два года. Он и написал…
Два года Любопытнов, работая в районной загорской многотиражке, доставал  Казакову уголь – деревенский дом большой, протопить его зимой было трудно. За тепло писатель и расплачивался – вниманием к заведомому графоману…
Поскольку воспоминания Любопытнов тоже не смог написать по-человечески, я переписал их целиком, и получился отличный материал.  Даже ответсек Лейкин похвалил, что делает нечасто:  сразу поставил  в номер на 31-е число.

24 августа 1984 г.
В Переделкине у Николая Павловича Воронова:  он пишет новый роман «Сам» («фантастический,  с элементами сатиры» – sic!)  и позвонил – попросил меня прочитать и выбрать кусочек для «ЛитРоссии».  Вчера приехал к нему после  работы редакционной машиной, но четверга нам оказалось мало – заночевал и нынче проторчал до ужина.  Живёт Воронов на даче Павла Нилина,  которую до него занимал Пильняк, на ней и арестованный (только камин остался там с 30-х годов).

29 августа 1984 г.
В редакцию привезли «Чучело» Ролана Быкова – с потрясающим Никулиным и  очень талантливой дочерью Пугачёвой (ни у кого язык не повернётся сказать, что девочку утвердили на роль по блату).  Сразу сказал Асе Пистуновой, что напишу о фильме сам, а уж как она пробьёт рецензию через редакторат – дело её.

5 сентября 1984 г.
31-го августа вышел мой (Юрия Любопытнова, конечно) текст «Дом в Абрамцеве». А тут за два дня написал рассказ «Жалость» – может быть, самый лучший у меня на сегодняшний день. После него Любопытнов перестанет со мной здороваться, но мне его реакция уже совсем не важна.

7 сентября 1984 г.
Опять облом: у меня слетела из номера рецензия на фильм «Чучело». Лейкин  сразу предупредил: фразу насчёт того, что когда с церкви сбиты кресты – там  всегда поселяется нечисть, он вычеркнет. Равно как и финальную: старик и   девочка покидают свой город не глядя назад, потому что обернуться – значит превратиться в соляной столп. Я сказал, что текст без этих строчек подписывать  не стану, его пустили по членам редколлегии, и общее мнение, естественно, оказалось единодушным.
Как назло, Быков в Кишиневе – не смог помочь. У фильма пока всего 300 копий, что для Союза очень мало, а без тиража не будет и кассы. И очень важно было выпустить рецензию на следующей неделе – к столичной премьере.

14 сентября 1984 г.
Премьера «Чучела» в «России». Не пошёл. Обидно, но совесть Аси Пистуновой чиста – дважды мою рецензию ставила в номер и дважды – мимо.

18 сентября 1984 г.
Журнал «Наука и религия» напечатал большой текст про Туринскую плащаницу. Наконец-то! – у нас же про неё почти никто не знает.

25 cентября 1984 г.
Идиотия продолжается! – Кучеру повесили ТРЕТЬЮ Звезду Героя Соц.труда! –  ради прижизненного памятника на родине героя?

5 октября 1984 г.
Чернов с очень милой Катей Беловинцевой (преподаёт английский в Академии МИДа: фанатик языка, удалила четыре здоровых зуба ради чистого лондонского произношения). Кроме того, что они отлично смотрятся вместе, у них вообще  много общего: Катя из семьи флотского офицера, по возрасту ровесница АЧ.

8 октября 1984 г.
Потратил на планёрке всё своё красноречие, чтобы снять убогий материал «Мишель + Таша» (дурацкая история любви Лермонтова, насквозь придуманная), и я никак не мог понять, отчего после каждого моего слова у сидевшего рядом Лейкина ходуном ходила коленка. Потом понял:  авторы – жена и муж, друзья  Наума Борисовича, который, не дожидаясь решения редколлегии, уже заказал иллюстрацию, да ещё и дорогому художнику. Чувствую, что этого позора Лейкин мне не простит никогда  (зато статью Чернова успешно отстоял).

11 октября 1984 г.
Текст Чернова  «А он, мятежный...».  Из всех многочисленных догадок Андрея эта самая убедительная.  Всех нас подводит новый стиль:  ссора Лермонтова с Мартыновым произошла не 26 июля,  а 13-го – по ст. стилю – то есть ровно в годовщину казни декабристов (15 лет!), которых компания друзей и поминала на вечере в доме Верзилиных. Мартынова во взрослую компанию не взяли, весь  вечер был вынужден развлекать скучающих дам, и потому был на взводе. Уходя сказал что-то вроде:  «И жандармский полковник Кушинников наверняка не спит, и очень много дал бы, чтобы узнать, по какому поводу вы нынче пьёте».  И злой на язык поручик ответил: «А ты пойди стукни!» (по другим версиям: «Делай, что решил!» – как Иисус Иуде). Тут уже не до слюней:  «Завтра на склоне Машука!... На пяти шагах!..». И 15-го июля в пять часов вечера... По-моему, всё абсолютно достоверно.

12 октября 1984 г.
На Ваганьковском открыли памятник Высоцкому (Рукавишников  сделал), ктр уже окрестили «спелёнутым» (да – перегрузил метафорами:  и спелёнутый по рукам и ногам, и гитара из-за спины – как нимб), а мне памятник нравится.

18 октября 1984 г.
Вдруг почувствовал, что Лейкин объявил мне войну:  Ася Пистунова без моего  ведома поставила в очередной номер рецензию на «Чучело» (сама поправила, чтобы не пропадала), и Лейкин снял её  В ТРЕТИЙ РАЗ,  отчитав уже меня – за то, что я никак не угомонюсь.
 
19 октября 1984 г.
Наследников Пастернака всё-таки выселили с дачи – хамски и зверски, ко всему разбили рояль, рукописи только на пол не бросали… Одно время пытались это сделать чужими руками – дали ордер на дачу Айтматову:  по закону выселяйте проживающих и живите, но Чингиз Торекулович человек умный – сказал: спасибо,  но я не хочу, чтобы все плевали мне вслед.

20 октября 1984 г.
Умер Вадим Кожевников. Год назад в нашем интервью обыграл его рассказ, как редакторы «Советского писателя» правили роман «Щит и меч»  (весь целиком переписали) и понесли автору на визу, чего Вадим Михайлович просто не понял. А тут сообразил сразу – вычеркнул весь этот кусок целиком, бормоча: «Неужели  я мог такую глупость сморозить?»  Потом всучил для «ЛР» главу из нового своего шедевра «Корни дуба» и с этим бредом Павловский месяц провозился, зато дал  ему мудрое название «Корни и крона».

1 ноября 1984 г.
Рассказ Воронова завернули, и тут я ничего не мог сделать! Я об этом Николая Павловича предупреждал – очевидно же, что это не рассказ, а кусок из какой-то большой вещи, не имеющий начала и конца.

2 ноября 1984 г.
Сообщения о погромах в Дели, устроенных против сикхов сторонниками  Индиры Ганди, убитой 31-го октября своими же охранниками чуть ли не на глазах Питера Устинова, который делал с ней телеинтервью. Ничего не понимаю в этих давних проблемах.

3 ноября 1984 г.
С Катей Беловинцевой в гостях у её подруги Лены Рудневой (работает адвокатом в инюрколлегии, где курирует Японию и Германию – защищает интересы граждан,  по разным причинам оказавшихся в СССР. Трудно поверить, но в её списках 8 японцев, оставшихся у нас после войны 1905 года, и три десятка немцев, которые не вернулись домой после Первой мировой  войны 1914-го. Срочно  нужно брать материал и делать об этом статью!).
Привыкшие кадрить девушек постшкольного возраста, мы с Черновым совсем не   умеем общаться со своими ровесницами, и надо было видеть, с какой  иронией смотрели на нас Катя и Лена.  Которые накормили нас обедом и собственного приготовления яблочной шарлоткой, напоили французским вином, а потом и по домам развезли (у Лены водительский стаж десять лет). Стыдоба, конечно.

10 ноября 1984 г.
Накануне праздника Великого Октября и Дня милиции Щёлокова лишили звания генерала армии, то есть раскрученный Андроповым маховик остановить уже невозможно. Щекоч прав – экс-главу МВД настойчиво толкают к самоубийству.
 
12 ноября 1984 г.
Десять лет, как инкассатор застрелил художника Попкова. Сделав статейку, сдал   её Асе Пистуновой (она же занимается изобразительным искусством)  и получил гневную отповедь Лейкина:  два года назад, когда отмечали 50-летие художника,  мне следовало о нём написать, если он мне столь дорог, а поминать его убийство  в писательской газете совсем необязательно…
Жаль, что не разрешили:  мы сегодня много знаем про ту жуткую историю.
После гибели Попкова, как обычно, пошли разговоры, что Виктор Ефимович свою  смерть предчувствовал,  что нередко говорил о самоубийстве.  На самом деле, начало того дня не предвещало трагедии. С утра Попков поехал на Комбинат живописного искусства, где годами кормились многие члены МОСХа, подписал договор. Такие события было принято отмечать,  и знакомые нашлись: четверо художников отправились выпить в ближайшее кафе.  Там спиртное днём не подавали, но желающие его проносили с собой без проблем. Потом  – решили продолжить:  Попков предложил поехать к нему в мастерскую. Пошли ловить машину, тут всё и случилось. Как обычно, единственным реальным свидетелем оказалась тётка, смотревшая в окно. Видела, как возле инкассаторского фургона шумели несколько неадекватных людей, потом раздался выстрел и машина сразу уехала.  Компания разбежалась,  а к лежащему на земле человеку подошёл милиционер, вызвал «скорую помощь». Пуля вохровца пробила лёгкое, задела сонную артерию – 42-летний Попков истёк кровью...
Помня недавнее столпотворение на похоронах Шукшина, городские власти сразу отказали в Выставочном зале на Кузнецком мосту. Вдобавок «Голос Америки» сообщил, будто художника застрелил сотрудник КГБ: на Лубянке напряглись, боясь провокаций. Однако удалось настоять – панихида прошла таки на Кузнецком, при огромном стечении народа.
Суд над убийцей Попкова стал фарсом: утверждали, что стрелок действовал по инструкции, друзья покойного путались в показаниях, выгораживая самих себя, а самым важным свидетелем оказалась тётка, смотревшая в окно. В конце концов, инкассатору дали 7 лет, и на том дело было закрыто. Через год после гибели Попкова посмертно отметили Государственной премией...

16 ноября 1984 г.
Бездомный Чернов устроил свой день рождения у Нины Коротковой, куда я заранее не хотел ехать – честно сказал Андрею, что настроение у меня совсем поганое, а в таком состоянии я невыносим. Однако он настоял – и зря. 
Приехал я  позже всех, когда гости уже наелись и Толя Головков взял гитару. Морда у меня была такая, что Анатолий Эммануилович вскипел – сказал, что при мне петь не   станет. И не стал – увёз часть компании к себе на Беговую, чтобы там без всяких раздражителей продолжить возлияние. А я и уехал домой… Погуляли, ага.

18 ноября 1984 г.
Телефонный звонок домой: «Говорит редактор «Молодой гвардии» Николай Машовец...». Я хохотнул и положил трубку – шуточки, ага: не может мне звонить Чебурашка, травитель Остёра и Успенского. Однако он перезвонил:
     – Почему-то разъединилось... Мы перепечатываем ваш рассказ в коллективный сборник «Категория жизни». Хороший рассказ, одна к вам просьба: там дважды встречается слово «пацаны», так вот чтобы его не было.
Сказал Машовцу, чтобы исправили на «мальчишек», и полюбопытствовал:
     – А чем, кстати, это слово плохо?
     – Мы с ним боремся.
     – И с фильмом Динары Асановой «Пацаны» тоже?
     – Это отдельный разговор! – брякнул Машовец и положил трубку: ни здрасьте, ни досвиданья.
Новое поколение молодогвардейцев – борцы со словом пацаны.

4 декабря  1984 г.
Кучер принял Хаммера, который привёз подарок – письма Карла Маркса и Ленина (подбивает клинья к новому генсеку, не забывая про свою маржу).

5 декабря 1984 г.
Критик Андрей Мальгин спохватился, что благодаря его кистеню «Литгазета» рассорилась со всеми молодыми поэтами, и устроил в редакции большой поэтический вечер. Собрал всех, с кем всё-таки нужно дружить, и в списке оказались Парщиков, Жданов, Ткаченко, Ерёменко, Кудимова, Чернов, Поздняев и Хлебников.
Вечер начался с того, что на трибуну взошла жена Парщикова – хрупкая девушка- танк Ольга Свиблова, положила перед собои; пухлую папку со своей диссертацией о благоверном и принялась доходчиво объяснять, почему он гений. Когда её наконец согнали аплодисментами, вышел Костя Кедров с обычным монологом: гений он один,  но среди молодых тоже есть неслабые ребята. Саша Ерёменко – к всеобщему восторгу – перепел Некрасова и Тютчева, но едва стал пародировать Маяковского и Мандельштама – взорвался Евтушенко: нельзя же так! Голос ЕЕ утонул в общем гаме, а когда он возмущённо крикнул: «Где вы все были, когда  я за вас боролся!?» – хохот зала вылился в истерику.  Чернова с Поздняевым   просто никто не слушал – зрители переваривали услышанное до них, и только Хлебников своими новыми стихами сорвал вполне заслуженные аплодисменты: очевидно, что Олег серьёзнее и глубже других.
В свою «группу поддержки» я смог завербовать лишь Женю Пищикову и Ксюшу Драгунскую – чтобы лёгкими перстами утирали побитым друзьям слёзы и сопли, но это не потребовалось – все расползлись, кто куда, с жуткой головной болью.

10 декабря 1984 г.
Лейкин спросил, не могу ли я организовать некролог Виктору Шкловскому от Конецкого. Позвонил в Питер без особой надежды: завтра похороны, Конецкий наверняка уже в Москве. Услышал весёлое ворчание Виктора Викторовича:
     – Почему я дома? А что я в вашей столице забыл?..
Онемел, поняв: за пять дней никто не осмелился сообщить ему о случившемся. Когда выговорил, Конецкий просто послал меня на хер с такими шутками и  бросил трубку. Через вечность он перезвонил: извинился за грубость, сказал,  что идёт за билетом. И перезвонил через час:
     – Доехал до кассы и передумал – если приеду, положите и меня рядом. Не могу увидеть его мёртвым… Он ведь летом мне письмо прислал: попрощался, а я не понял. Думаю, что те слова, которые, как всегда бывало у него, – раздёрганны, неожиданны – всё равно они будут самыми главными... Записывай:
          «Знаю ли, что такое ничто, как закругляется сожжённая сторона
          под названием жизнь?
          Пойму ли, как велика эта степь и что будет за ней?
          Трудно жить, когда видишь, что жизнь твоя большая и трудная,
          трудно  донести её до конца. Трудно пересчитывать, кто
          остался, а с кем ты ещё можешь говорить...
          Надо идти дальше, надо опять искать новые земли, завоёвывать
          Полюс, такой далёкий, что о нём нельзя даже справиться у птиц.
          Человек растёт сам. Скажу пошлость. Есть только неумирающие
          деревья. Есть и будут после тебя. Они зеленеют и с каждым годом
          уходят от тебя…
          Лет так много, что годы уже могут разговаривать друг с другом
          и, наверное, уже поняли, что такое вселенная...
          Найти свою жизнь человеку труднее, чем дереву. Понимание этого
          удерживает от зависти к ним…
          Жизнь штука упорная. Глядит глаза в глаза, вспоминает сама себя
          и даже ссорится сама с собой.
          Для того, чтобы полюбить кого-то, надо жить…»   
Я годился Шкловскому в сыновья, иногда он называл меня мальчиком. Своего отца я не помню, и сознание сиротства потому было моим привычным состоянием. Лишь когда я узнал о смерти Виктора Борисовича, я по-настоящему осознал себя сиротой. И не только я один».

11 декабря 1984 г.
Прощание со Шкловским. Хорошо говорили Гусев и Габрилович. Я предложил Евтушенко, который был распорядителем похорон, прочитать над гробом некролог Конецкого, на что он спросил, почему самого Вики нет.
В дверях столкнулся с Николаем Семёновичем Евдокимовым, который на вопрос, как он себя чувствует, буркнул: «Лучше, чем Виктор Борисович!»
В нижнем кафе встретил Гофмана – сказал, что отец взял дачу в Мичуринце, по соседству с Рыбаковым и Окуджавой, а значит там будет не только банька, но и бильярдная. Замечательно, что хоть Витя совсем не меняется.

13 декабря 1984 г.
У Юры Щекочихина умер отец, а я впервые поймал себя на том, что считал его чуть ли не сиротой: ни только никогда не слышал ничего о его родителях, но само поведение Щекоча наводило на мысль, будто он беспризорник и дитя интерната. А про то, что мой товарищ родом из Кировабада, я вообще узнал случайно, когда какой-то азербайджанец сказал, что они с Юркой земляки. (Стыдоба, да.)

14 декабря 1984 г.
Вчера застрелился Щёлоков. Прав был Щекоч – замордовали, да ещё и ноги об  него вытерли: в День милиции 10 ноября лишили генеральских погон, а лишение звания Героя Соц. труда  (12-го дек.) стало последней каплей. Юрка сказал, что у него уже и боевое оружие отобрали – выстрелил себе в ухо из духового ружья...

16 декабря 1984 г.
Позвонила Катя. Сказала, что вчера Андрей предложил погулять (в Тушино они живут по соседству)  и добавил, что хочет сказать ей нечто важное.  Гулять же пришёл со своей собакой.  Которая сперва носилась по двору, а потом ни с того ни с сего кинулась на Катю. Тем прогулка и закончилась.
Через час позвонил Чернов.  Сказал,  что хотел предложить Кате руку и сердце, но в самый решительный момент его собака, будто что-то почувствовав,  вдруг вцепилась зубами в рукав Катиного пальто. И Андрюша сразу передумал:  они, собаки, гораздо лучше понимают чужое человеческие состояние:  предупредила, что эта женщина не для него!

18 декабря 1984 г.
На Воровского, возле «Совписа», встретил режиссёра Виталика Москаленко (окончил ГИТИС у Гончарова) – сказал, что ему вернули рукопись. И ладно бы  просто завернули, а тут – с издевательским отказом. 
Шёл он в Театр на Малой Бронной, где числится артистом, но и там полоса неудач.  Спросил, как дела с записными книжками Платонова (когда я зашивался, Виталик помог две из них расшифровать), но и мне тут нечем похвастаться: после смерти вдовы Марии Александровны всё заглохло – с Машей я никак не могу поладить. Предложил Москаленко прочитать возвращённую рукопись, а он только рукой махнул: надо из этого сценарий сделать – в кино больше шансов. Наверное.

20 декабря 1984 г.
В редакции фильм Алексея Германа «Мой друг Иван Лапшин». Очень хорошо.

23 декабря 1984 г.
Воскресная прогулка с Вероникой по Коломенскому, после чего она осталась у  бабки с дедом, а я вернулся домой. И вовремя – пришёл Толя Кобенков, в паре с никарагуанской поэтессой Альбой Торрес. Которая по-русски говорит плохо, но уже почти всё понимает – зовёт Кобенкова «МОЙ СВОЛАЧЬ!». Здесь она чем-то занимается в посольстве Никарагуа, учится в Литинституте, однако политика и литература для неё – дело второстепенное: хочет организовать в Москве Клуб любителей рома, кофе и сигар.
Взяв с полки «Кольт» 45-го калибра, уверенно покрутила его на пальце и жестами показала: если будешь стрелять в голову – целься на два пальца выше лба, у этой пушки очень большая траектория.

27 декабря 1984 г.
Как и следовало ожидать, маразм крепчает: нынче Кучер (помпезные похороны соратника – маршала Устинова – ему не помеха) раздал Гертруда «выдающимся советским писателям» – Маркову (вторично озвездился), Иванову, Ананьеву и Сартакову (?!). До кучи отметили академика Храпченко, выпустившего 20-томного Толстого без его вопля: «Не могу молчать!» Похоже, наши партлидеры и впрямь уверены в свое;м «величии», над которым открыто смеётся вся страна. И не видно ни края, ни конца этому беспробудному мраку...

29 декабря 1984 г.
Зашли с Аней Гедымин на новоселье к Аркаше Сарлыку (вообще он Блинцовский, но степной псевдоним к его внешности очень подходит). Он снял в Измайлово комнату на пятом этаже «хрущобы» и почти создал там некое подобие домашнего уюта. Вторую комнату хозяева, как водится, заперли, но Аркаша придумал свою историю: на самом-то деле, там лежит мёртвая старушка, про которую все давным-давно забыли, и чтобы она правильно мумифицировалась, он лыжной палкой  разбил соседнее окошко, а щель под дверью законопатил, дабы запах не тёк по квартире. Кончился вечер бурной истерикой поэтической девушки, принявшей  трёп за чистую правду. Сила шутовства – в убедительности.

30 декабря 1984 г.
Хлебников поехал выписываться из Ижевска, который вдруг переименовали в  город Устинов, и так получается, что Олегу в переназванном городе не удалось пожить ни одного дня.

31 декабря 1984 г.
Некий Жан-Поль, который по определению БСЭ главный теоретик юмора, дал ему такое замысловатое определение:
«Юмор – это птица, которая летит к небу вверх хвостом, никогда не теряя из виду землю».
Никак не могу постичь смысл этой фразы: сдаётся мне, я слишком рано начал провожать уходящий год.


ФОТО:  В Переделкино  / Москва, осень 1984 г.
Архив © Georgi Yelin / съёмка  Николая Воронова

ФОТОАЛЬБОМ  к дневнику этого года – все 25 снимков привязаны к датам:
https://yadi.sk/a/J4216Sq0K5IUKQ

_____