За широкой улыбкой. Глава 22. Послевкусие

Глава 22. Послевкусие

***
Сидя на голой земле, жадно поджав под себя ноги и нервически качаясь, шатаясь из стороны в сторону, бессмысленно пялилась я в одну точку.
Не сразу даже поняла, что кто-то что-то кричит мне. Приказы. Угрозы. Требования...
Плевать. На все - плевать. Конец. Всему конец.
Подошел, склонился, несмело коснулся плеч.
- Балашова! – в очередной раз прозвучало, встряхнув мое тело, словно неживое,  прежде чем окончательно я поняла, осознала вокруг творящееся. – Посмотри на меня!
Нехотя подвожу взгляд.
Фирсов.
Отворачиваюсь, опускаю очи, вновь бесцельно потупив взор в землю.
- Кому тут врач?! – послышалось где-то сбоку.
- Ей! Вот. У нее лет восемь назад была трансплантация сердца. На таблетках.
Присела рядом со мной медработник.
-  Женщина, вы меня слышите?
Не реагирую.
Шевельнулась та, что-то достала из своего кармана – и тотчас яркий свет выстрелил мне в лицо, отчего невольно дернулась, зажмурилась я.
- Отлично, - подытожила та.
- А ее кто-то досмотрел? Есть какие вещи?
- Да, Фирсов смотрел: ничего, и пушки тоже нет.
- Да ей и не выдавали, - послышался голос Макса.
- Ну, мало ли… этот ее, - и вновь едкое, незнакомое, мерзкое.
- Женщина, - снова обратилась ко мне незнакомка.
- Тамара ее зовут, - неожиданно кто-то вмешался, подсказывая. Неохотно подвожу взгляд - Грановский. Серьезный, сдержанный: но ни жалости, ни зла на его лице нет. Рисованное равнодушие.
- Спасибо, - кисло улыбнулась мадам. – Тамара, какие препараты сегодня принимали?
- Хех, вот с*ка! - слышится чей-то жуткий смех. - Бабу свою бросил... крыса позорная...
- Слушай, - внезапно перебивает его другой. – Так что там за перестрелка была? Попали?
Заледенела я, ошарашенная, округлив очи. Прислушиваюсь.
- Не знаю... Наши - все целы, а кровь, вроде как, нашли. Как эксперты подтвердят, так и отвечу…
- С*ки! С*ки, вы! – мигом срываюсь с места и бросаюсь на ублюдков, тут же пытаюсь заехать одному кулаком в челюсть. Но так не вовремя кто-то поймал, остановил меня и тотчас оттянул от урода, силой сдерживая в стальной хватке. Застыли гады, ошарашено выпучив глаза.
- Эй, Фирсов, забери свою больную! Пока мы ее не пришили! – послышался незнакомый мужской голос у меня над ухом.
Подоспел Макс. Враз захватчик швырнул меня в его сторону - отчего невольно споткнулась, запутавшись в собственных ногах, упала на землю. Завизжала, зарыдала я, словно ополоумевшая.
Сгреб в охапку Фирсов и жадно обнял. Короткие, нервные поцелуи куда попало. Противлюсь, вырываюсь, бьюсь, словно птица в клетке – тщетно. Скулю обезумевши...
- Тише, тише, - шепчет, еще сильнее сдавливая, удерживая меня в оковах своих рук. – Успокойся. Никто никого не ранил и  не убил. Все в норме. Успокойся. Побереги себя.
Еще удары, еще мгновения – и обмерла, обвисла обреченно:
- Я его не сдам, - едва различимо, на ухо, сквозь плач.
Кивает головой Фирсов и еще сильнее обнимает, прижимает меня к себе:
- Я знаю… - шепотом.

***
Сдали. Свои же его и сдали. Не за Каренко-Евсеева, нет. Всё гораздо хуже и глубже. Указали на нить, нити, за которые потягивая, начали так удобно, так ловко и скоро милиция, прокуратура разматывать весь чертов клубок... Это был бунт, самый настоящий – для перераспределения власти. И много, очень много крыс тогда повылазило на свет. Вот только ошиблись… Их оказалось недостаточно, чтобы полностью перекроить, перечертить всю схему. Устранить Еремова - устранили, но еще остался Кузнецов – до мозга костей верный человек Гриши. Более того: он был лишь вершиной айсберга. Ибо преданных людей осталось гораздо больше тех тварей, что так слепо погнались за призрачной выгодой и возможным господством…

И кто все это заварил, кто сдал?
КТО?

Блохин. С*ка, БЛОХИН!
Гнида е**чая!
Как бы мне хотелось самой этой вше кадык вырвать!
Никогда не думала, что на это способна, да даже просто подумать о таком! Но сейчас – это был пик моих прелюдий, нежности и понимания.
Растоптала, с*ка, растерзала нас, прожевала и выплюнула.
А ведь все его считали другом (вопреки всем "но")…

***
Естественно, ничего на Еремова валить не стала. Сразу первый делом положенный звонок - Боре. Тот – Ефиму. И уже через час этот странный, веселый, но невероятно проницательный и хитрый  мужичок вытащил меня за шкирку из бездонного колодца.

В свете всех этих обстоятельств, не без «кое-чьей» настоятельной просьбы, я уволилась из милиции. Задним числом.
Хотя и сама того хотела. Грановский оказался той еще с*кой, желающей кожу заживо с меня содрать и вывернуть наизнанку (хотя, и молодец в каком-то смысле, не поспоришь). Фирсов же, чье дело-то, как раз таки, сейчас блистало, вертелось, горело на столах и в чужих руках, тот, кому важнее всего было все это раскрутить, ибо вложено сил в него немало, и шерстилось не один год, оказался… истинным другом. Человеком. Не давил, не вымогал. Местами, даже морально поддерживал, особенно первые недели после случившегося, пока валялась в больнице.
Нет, так нет. Что уж тут? Да, официально я не была Еремову ни женой, ни иным близким родственником, а потому свидетельствовать была обязана. Однако Ефим все организовал, что не есть, в лучшем виде: любые упреки или намеки отскакивали от меня, словно мячик пин-понга от ракетки, основываясь на полном моем неведении, алиби или плохой памяти в связи с инвалидностью и постоянным, на грани нервного срыва, состоянии из-за дела Евсеева и Каренко (подозреваемых в совершении чреды убийств, "возможно" продолжающие мою прежнюю историю).

Еремова не только не схватили, но и след его упустили: где, как, и даже в какой стране нынче – неизвестно.

Была ли я в обиде на него за то, что он меня там бросил?
Ни капли. Побеги я дальше - и точно бы Богу душу отдала. Останься он - влепили бы пожизненно, или "наши" пришили его  ("при задержании" - и, кстати, это скорее всего; не говоря уже о тех крысах, которые тоже хотели обглодать его кости). Так что нет... Более того, это оградило меня от нападок предателей: подтверждая, что я - лишь очередная, тупая «шмара его, которую вовсе не жаль и в лесу бросить, на разрыв шакалам»...

Единственное, что меня грызло, на кого я злилась - это исключительно на себя. Это я нас обоих подвела: не смогла в нужный момент в нужном месте проявить физическую и моральную стойкость, сноровку и силу воли...
Я. И только я…

***
За мной следили «органы»: прослушки в телефоне, в доме. Любой поход – сродни кадрам из боевика. Однако и на том спасибо, какая-никакая, а все же "охрана": куковать в отделении больше не могла, а потому в страхе и одиночестве утопала в своей квартире, прячась за "тонкой" железной дверью.

Выходила на улицу исключительно днем, при свете белом и то, только в магазин да мусор вынести.

***
Блохина, как еще нескольких предателей из приближенных Еремы, убили буквально сразу. Причем, это была явно… чреда показательных казней. Даже того же Блоху - не успел и на сто метров отойти от своего дома, как в подворотне подловили, до полусмерти избили и ножом пырнули несколько раз, позорную крысу на тот свет гоня… и оставляя труп на видном месте.
Из новоиспеченной «шатии-братии» бунтарей никто даже не рыпнулся за них. Никто не шелохнулся, не вступился, и мстить – и мысли таковой не явил… Однако, свято место пусто не бывает: и вслед за ним, за ними - пришли другие, жаждущие уже и Бориса смести, ставшего у руля вместо Гриши…

Это была война. Холодная, жестокая, беспощадная война… временами все же переходящая в откровенные, масштабами поражающие, "боевые действия". И милиция не особо стремилась всему тому помешать... То, что "наши" не смогли убрать, остановить законным путем - начало сметать себя, будто кто порохом всё засыпал, фитили подвел да в одночасье поджог...

С Борей связываться было опасно. Ему явно было не до меня: ведь кроме темных дел, еще и бизнес полностью свалился на его плечи …

...
Но я рискнула…
Заветное ОАО «ОНГМ».
Опять нервные секретарши. И опять Балашова без записи лезет.
Вот только уже совсем не до веселья.

- И когда ваш Кузнецов сегодня сможет принять? – рычу уже, не скрывая злости.
Раздраженно закатила девушка под лоб глаза:
- Я вам уже в сотый раз объясняю: проще - записаться!
Но тут внезапно, буквально у самой двери «босса», раздался мужской голос.
Оборачиваюсь на звук: ну, как же иначе? Значит, нет его, говоришь…
Резвые шаги вперед – и мигом, бесцеремонно рву на себя дверь за ручку.
Едва не лоб в лоб с каким-то молодым человеком столкнулась. Игнорирую. Бросаю взгляд тому за спину: сидит барин. Сидит и усом не ведет.
- Борис Федорович! – откровенно, гневно дерзя, пробиваюсь напролом – вовремя (учтиво) пропустил меня незнакомец. – Вы меня сегодня примите, али как?
Округлил очи Кузнецов:
- Балашова?
В момент подскочил с кресла:
- Да, конечно. Пошли…
Не ожидала - оторопела я от такого добродушного участия. Не менее ошарашенные застыли на пороге и зрители: испуганная секретарша и удивленный то ли сотрудник, то ли гость.
Стремительно приблизился, схватил куртку с вешалки Борис. Живо накинул себе оную на плечи. Движение ко мне - обнял за талию и повел на выход.
По коридору, а там  - на лестницу. На крышу.

Замерли на краю. Упереться руками в перила. Взгляд, скользя по горизонту.
- На тебе, наверно, прослушка, - наконец-то осмеливается на слова Кузнецов. – Ходят по пятам шакалы, верно?
В свете нынешних событий вынужденно пропускаю мимо ушей оскорбление:
- Я бы заметила, - едва слышно, шепотом.
Рассмеялся, но добро так, понимающе. Взор на меня – подчиняюсь, отвечаю тем же.
- Не будь наивна. Ладно. По сути, неважно: здесь глушилки стоят. В общем, слушай меня. Говорим на эту тему - один раз и серьезно. Еремова не жди. Сама видишь, как все повернулось. Жив, здоров, но проблем хватает и без того... Живи своей жизнью. Будто ничего этого и не было...
Окаменела я, боясь даже моргнуть.
Тотчас заскребла обида в горле.  Еще миг – и опускаю голову, пряча слезы.
- По поводу Евсеева - сама понимаешь. Если он и жив (а я в этом тоже глубоко сомневаюсь, так как сам потом... видел труп ублюдка), увы… ничем помочь пока не смогу. За каждым нашим шагом следят, да и ты - на крючке, причем я сейчас говорю не только о "ваших"... Так что… ни лично приглядывать, ни людей приставить не получится, - немного помолчав, шумный вздох: - Но не все так плохо, - печально улыбнулся, - есть один вариант...
Резвое, уверенное движение - и вытащил из-за пояса пистолет, из кармана - глушак, да прикрутил оного к стволу. Протянул мне:
- Только если что - не колеблись. Стреляй сразу в голову.
Не решаюсь взять. Стою оторопевшая – и вновь не моргаю.
Не выдерживает паузы Борис. Обернулся целиком. Мигом хватает меня за руку и вкладывает трофей в ладонь:
- Осторожно с ним. Он хоть и чист, но все же не игрушка. Найдут – вали всё на Еремова. Мол, с прошлой жизни еще остался: не видела, не знала, не заметила. Будут проблемы – звони сразу или мне, или Ефиму – смотря, что или кто беспокоит. В остальном… как говорится, будь здорова… и не поминай лихом.
Прощай.

***
«Не жди…»
Легко сказать, да тяжело сделать.
Господи, почему? Почему? Ведь сколько знакомых, да даже друзей было. Муж. И никто, НИКТО не смог стать тем, кому бы удалось растопить, успокоить, понять душу так, как это сделал за сии короткие месяцы... Еремов. И почему именно он... должен был исчезнуть? ПОЧЕМУ ОН? Так стремительно и бесповоротно?
И как теперь жить... без него? КАК? Единственный человек, который полюбил меня не только за внешность, - исчез. Бесследно исчез.
Евсеев надеялся, что "оголив" мою душу, он явит миру правду, отвернув всех от уродства. Но вместе с тем он прогадал: да, он оголил, действительно оголил мою душу, заставляя прозреть ослепленных смазливостью, но Еремова это не оттолкнуло, не испугало. Наоборот. Среди дерьма физического и духовного он нашел то, за что можно полюбить – и полюбил. И вместо полного упадка - во мне разгорелась жизнь.