Сержант Иванов

- Я-я!

Звонкое эхо мечется по казарме. Это Иванов. Иванов-повар. Больше никто себе такого не позволяет. Тем более, когда поверку ведет старшина.

- Я!

С растяжкой и баском. Это Иванов. Иванов-почтальон. Красавчик Петя. Он же - киномеханик. Самая блатная, наверное, должность в части. Ежедневно бывает в городе и на почте.

Тишина.

- В учебке, гнусавит, наконец, кто-то из сержантов.

Это Иванов. Иванов-сержант. Но его нет. Выпуск почему-то задержался, или, может быть, курс был начат не вовремя, но в каждой роте теперь некомплект командиров отделений, до сих пор не вернувшихся с учебы. Но это проблемы начальства. Мы о них не задумываемся.

Странно, что все Ивановы собрались в первой роте. С одним я знаком. Или был знаком. Не с поваром, конечно. Тот вообще едва ли знает о моем существовании. И красавчик Петя никогда бы не снизошел до салаги, если бы не важное обстоятельство.

Я еще был в карантине. Подъем-Отбой - "спичка горит" и строевая по восемь часов в день. И вот заходит во время занятий начальник штаба и спрашивает: "Связисты есть? Кто умеет работать на коммутаторе?"

Коммутатор я видел один раз в жизни. Мальчишкой. Отец взял меня с собой на шахту. Там было две больших черных вертикальных панели с гнездами, гибкие шнуры со штекерами и девушка, которая очень быстро и ловко втыкала одно в другое.

Все это было настолько заманчивее строевой, что я вызвался раньше, чем успел удивиться собственной наглости.

Но в отдельном помещении штаба, куда привел меня майор, не было ни черных панелей с гнездами, ни гибких шнуров со штекерами, ни девушки. Только на столе стояла невзрачная серая коробка с тумблерами. Оказалось, что это и есть коммутатор. Двадцать две линии, две городских. По центру коробки был круглый номеронабиратель - единственное, что наводило на мысль о телефонии. Я постарался не выдать своей растерянности.

- Да, конечно. - Правда, не с этой моделью. - Разумеется, разберусь. - Есть, никому не открывать!

И после этого я остался в комнате один на один с коммутатором. Пощелкал тумблерами, послушал городской зуммер. Перечитал ярлычки абонентов. Осмотрел коробку кросса. Главное - ничего не трогать. Гм. Всяко лучше, чем строевой...

Предысторию я узнал много позднее. Парень, обслуживавший эту технику, получил письмо от друга. О своей жене. Выпросил отпуск и в тот же день спешно уехал. Все оказалось не так, как на самом деле. По крайней мере, так он мне об этом потом рассказывал. Но часть, внезапно, осталась без связи.

Я подвернулся вовремя. И оказался для Пети нужным человеком. Таскаясь ежедневно в город, он обзавелся там множеством знакомств - среди девушек. И телефонная связь была критически важна в его сексуальной жизни. Он дал это понять, принеся прямо мне в кабинет письмо из дома.

Оказывается, вся почта сначала попадала на стол командира части - вдруг почитать захочет. Потом раздавалась командирам рот - с той же целью. Потом по ней шарились старослужащие - искали вложенные купюры, высланные наивными родителями. И, наконец, если не исчезала бесследно, оказывалась на тумбочке дневального. Кроме посылок, разумеется. Те обязательно вскрывались офицерами, и забирать их надо было самому, из штаба.

Разумеется, ко мне это не относится. Петя ко мне проникся. И будет приносить мне почту, которой даже не коснулись грязные лапы отцов-командиров. Все, что ему нужно - доступ к городскому номеру.

Мы оба еще не знали тогда, что через три недели - Коля уже приедет из отпуска - меня выкинут с коммутатора так же решительно, как и привели туда.

Странные бывают совпадения в жизни. Звякнул зуммер и загорелась лампочка второй роты. Я взял трубку, нажал тумблер, но там промолчали - и я тоже, продолжая о чем-то думать.

- Он тебе еще нужен? - услышал я резкий голос начальника штаба. И каким-то образом сразу понял, что речь идет обо мне.

- Да, нет. - Коля, как всегда, был осторожен и лоялен.

- Гони его на хрен. Чтобы завтра же был на лопате!

И застучал по рычагу аппарата. Я откликнулся.

- Спишь?! Дай мне автопарк!

Ко мне они пришли через полчаса. Майор, обаятельно улыбаясь, поблагодарил за службу и отправил в распоряжение командира роты.

Свою почту в тот же вечер я нашел на тумбочке дневального. Распечатанной.

Подъем. Зарядка. Поверка. Завтрак. Развод. Все армейские дни начинаются одинаково, но неприятности отличаются большим разнообразием. Но в то утро я еще не знал, что они уже начались.

Утренний развод проходил на плацу у штаба, сразу после завтрака, возле ворот на въезде, под музыку собственного духового оркестрика - человек пять, кажется, игравших "Прощание славянки".

И вот, удивительно: ни оркестровка лабухов, ни брань полупьяного комбата, ни мрачный армейский быт не смогли уничтожить очарование старинного марша. Мне отвратительно, кажется, все, пережитое за два года, но я люблю эту музыку.

А днем из "учебки" вернулись сержанты, включая и командира нашего отделения. И вечернюю поверку, вместо старшины, выпало проводить ему.

Фамилия моя ему не показалась или "жидовская морда", но только прервав перекличку он сказал: "Для тебя будет большим праздником, когда я пойду на дембель". Сержант оказался человеком слова.

Командир отделения рядом с тобой круглые сутки. Редко бывают минуты, когда вы не видите друг друга. И сложно ли найти повод для мелочных - строго по уставу - придирок? И все остальные только рады, что есть "козел отпущения" - меньше выпадет на их долю.

Регулярные хозяйственные работы были, в основном, двух видов, исполняемые четырьмя ротами по очереди: "дрова" и "полы". В наряд на эти работы выделяли очередных (хоть раз в неделю, да попадешь) и "нарядчиков" из провинившихся.

Столовая и маленькая котельная (обслуживавшая дома офицеров), хотя и топились углем, но требовали двух кубов дров ежедневно. Офицерская часть столовой мылась тамошними придурками (говорят, в ней были даже вилки и салфетки), а помещение "для нижних чинов", жравших и пачкавших в две смены (смена менялась через неделю) убиралось, главным образом, силами "нарядчиков" - это было заботой сержантов. "Дрова" пилились еще до ужина, остервенело, без перекуров - все торопились не опоздать к раздаче, а вот "полы" мылись поздно, уже после ужина второй смены и если погода стояла "грязная", то помывка часто затягивалась за полночь.

По обычной "гражданской" логике казалось, что больше одного наряда в сутки все равно не отработать, так что втуне сержантское рвение, но Иванов подошел к делу творчески. Думаю, позволь ему устав и должность объявлять не два наряда, а четыре - он бы и тогда нашел выход.

Ребята советовали мне убить его - "Жить он тебе все равно не даст", но это был новый для меня способ решения проблем. Я колебался.

Итак, "два наряда вне очереди" объявлялись мне ежедневно, обычно еще на утренней поверке. Но если, вдруг, с утра Иванова в роте не было или что помешало, то днем он исправлял упущение. Повод мог быть любой, обычно, надуманный: "неровно" пришитый подворотничок (немедленно отрывавшийся - ничего не докажешь), недостаточно блестящие сапоги, потускневшая пряжка ремня, за "разговор в строю" (даже если я рта не открывал), "медленно" встал на поверку... да мало ли что придумает фантазия армейского садиста.

И, казалось бы, никак не отработать эти два наряда в один день - ан, нет. Дрова-то пилят до ужина, а полы моют после. Жизнь стала однообразной. На "дрова", впрочем, я смотрел как на дополнительную физ. подготовку. Главное было - найти напарника. Беда, что очередные сговаривались заранее. Умелые деревенские парни пилили со своими. Городские "неженки" - с корешами, по силе. Этих немедленно выдавала неверная стойка и явный "зажим" пилы. Пилка с ними была мучением. Туристский опыт меня выручал, хотя до "деревенских" все равно не дотягивал. Иногда, правда, выпадало колоть чурбаки. Хоть и тяжелее, но ни от кого не зависишь.

А вот с "полами" было хуже. Чем-то я болел. В тамошнем гнилом климате болели все. Особенно кавказцы. Все лето держали карантин по холере - ни фруктов, ни овощей. Селедка и картошка с соевой мукой. И температура была, и слабость. Тошнило от работы внаклон. По нескольку раз выбегал на крыльцо - блевать. Сослуживцы, знавшие про мое самочувствие, молчали. Но с надзиравшими за работой сержантами, постоянно случались конфликты.

Через несколько месяцев я "дозрел". План был прост и гениален. Казарма - старый одноэтажный деревянный барак. По периметру выкопан ров - ливневая канализация и с крылечка до асфальтированной дорожки переброшен узкий деревянный мостик.

Позади казармы (та стена была без окон) находился пустырь, слегка присыпанный песком и мелким гравием. Перед сном старшина загонял сюда роту на вечернюю прогулку, заставляя орать жизнерадостные песни: строевые, эстрадные, шлягеры прошлых лет, "Не плачь, девчонка" и всякую прочую хрень.

"Старики", которые сами не пели, чутко вслушивались в голоса "молодых", и пинали, если им казалось, что те орут не во всю силу. И если кого угораздило сбиться с ноги - били тоже. Наверное, с того времени я ненавижу эстраду.

Пустырь весь был огорожен невысоким дощатым забором, за которым шли какие-то постройки. Собственно, это и была ограда части. Попасть на него можно было только обогнув казарму слева и пройдя между деревянными пристройками, двери которых я никогда не видел открытыми. В дальнем конце пустыря было отхожее место на восемь очков из неструганых досок, выбеленных известкой. Летом там стоял нескончаемый гул от полчищ огромных сине-зеленых мух. Опарыш копошился прямо в лужах хлорной извести.

В сильные дожди пустырь так раскисал, что прогулка по нему отменялась, и мы топали ногами на месте на асфальтированной дорожке по фронту казармы.

Понятно, что сержанты не утруждали себя визитами туда по малой нужде, а справляли ее прямо с крыльца.

Справа от двери в казарму располагалась "сушилка" - узкое темное помещение без двери и окон, в котором свален был всяческий инвентарь - лопаты, метлы, прочий хлам. В ней я заботливо припрятал полкирпича.

Оставалось только дождаться хорошего дождя - смыть следы. Не ночью, так под утро встанет Иванов ссать - лишь бы один вышел - надо и мне - на задний двор, по нужде. Кирпич - мало ли что прилипнет - следовало там в нужник и выбросить. И вернувшись, сладко спать - до подъема, до суматохи.

Но в ноябре, перед праздниками, меня неожиданно перевели в другой город, в другую часть.