Предсказатель

               

  1.

   Спрашивали. Обстоятельно и спокойно. Изо дня в день. Вежливые люди в тёмных костюмах с затянутыми под кадык узлами галстуков. Узлы не ослаблялись, верхние пуговки не расстёгивались.
Казённое здание, в которое его ежеутренне доставляли на чёрной, идеально вымытой и отполированной «Волге» с неостанавливаемыми номерами, блюло молчаливые правила, отдельные от уставов.
В кабинете, откуда не просматривался несостоявшийся ксендз в длиннополой шинели на цилиндре постамента во внутренности круглой клумбы, шла беседа.
  - Как вы узнали дату смерти?
Генерального секретаря. За три с половиной месяца. До.

 …Он назвал фатальное число в день рождения приятеля на его даче, где подразумевалось: все – свои. В середине июля. Ответил на полутрезвый вопрос одного из полутора десятков гостей.
 - Сколько это ископаемое будет управлять?
 - До десятого ноября.
 - Сего года?

 «Волга» причалила к домашнему подъезду на следующий день после лафета и некрополя у Кремлёвской стены. Разрабатывалась насильственная версия.
Он покачал головой.
  - Естественные причины. Так сложилось, в старости умирают.
Интеллигентные ребята уровня кандидатов наук уголком рта понимали мелкие включения осторожного юмора.
Честно, без боязни и предубеждения к «конторе», он пытался помочь. Безуспешно. Ответ, доступный всеобщему пониманию, отсутствовал.
Через пару недель отстали, оказалось, временно. Просто ослабили узлы – не галстуков – ежедневной удавки. Несмотря на изнурительно подробное досье, сложившееся задолго до встречи. Где находилась предуганная до дня высадка Аргентины на Фолклендах и взрыв на перегоне Измайловская - Первомайская на второй день Рождества…
Оказывается! Его долго… нет, не пасли – изучали.

  Чужие вопросы родили собственные. Ранее он не искал истоки совпадений и неразрывность частного с общим. По причине молодости, коей по лености или недомыслию несвойственно сопоставление, суммирование наблюдений и синтез. В двадцать шесть оптимизм грядущего неизмеримо выше ума. Если не гений.
Знание возникало естественно. Как образ, мысль.

 …Бронзовый кругляш за стеклом алмазной грани мерцающе вспыхивал лунным отблеском, он ловил гипнотический ритм старинных часов с отказавшим боем на противоположной стене и засыпал. Единственное место в квартире, где мог уснуть.
Бабушкина комната.

                *

  Маленькая, сухонькая, с ясной мыслью до самого конца без чуть-чуть в девяносто. Помнила гимназическую латынь, греческий и учила французскому.
О, как он сопротивлялся!
  - Павлик! Если ты в третий раз читаешь «Двадцать лет спустя», - обязан! знать язык Дюма.
Решающий аргумент.

  Она ждала внука из школы, разогревала обед, говорила, что трансляция «Спартак» - «ЦСКА»  начнётся в семнадцать, но он может не тратить время на пустое, а заняться общественно полезным делом, покуда родители на работе.
Вынести мусор и сходить «в бочку» за молоком - его команда проиграет в две шайбы. Бумажный рубль на холодильнике, и сдачу можно оставить себе.
  - На непристойные развлечения.
Кино или мороженое.
Мусоровоз сигналил под окнами без четверти шесть: полторы минуты вниз - две обратно с пустым ведром на третий этаж - ерунда! Но тащиться за пару кварталов к жёлтой цистерне с гремящим крышкой трёхлитровым эмалированным бидоном в очередь у синей надписи «Молоко»?
Он утыкался в чёрно-белый «Изумруд» до конечной сирены, до 4:6.
  - Откуда ты знала?
Улыбалась.
Мыла пол и посуду. Иногда дремала в кресле с высокой спинкой и завитками подлокотников посреди махонькой комнатки с «Известиями» на коленях. В ежедневной крахмальной блузке с янтарной брошью под округлым воротничком и в тёмной юбке до полу. И ни разу, никогда! не прилегла среди дня на узкой кровати с резным изголовьем.

  Тогда ему пришлось открыть дверь ключом. Через паузы трижды нажав на гулкий звонок. Безрезультатно.
Сердце трепыхнулось, он уже понял - понял всё, ещё не переступив порог квартиры, потому что... 
Она давно не выходила, лишь спускалась за почтой к шеренге ящиков у подножия первого этажа.
Понял, почему в левом кармане школьного пиджачка всегда находился на ленточке и булавке ключ от входной двери. На тот самый случай.
 - Баб! Ты чего? – он закончил шестой класс и собирался хвалиться табелем. 
Она лежала поверх покрывала с прикрытыми глазами.   
  - Я устала.
  - А-аа… Ну да, отдохни.
  - Ты не понял. Устала жить.
«Нельзя устать ЖИТЬ!» Особенно, если каникулы и готов арбалет с именным вензелем латинских букв под сохнущим лаком приклада.

  Отец привозил врачей, сутки они меняли друг друга и повторяли заклинание: в таком возрасте? такое здоровье? До ста!
Он не верил, потому что знал, и старался быть подле кровати с резным изголовьем.
Бабушка умерла на третий день. Вернулась из забытья, когда он держал её сухонькую ладонь.
  - Береги его, Павлик. Храни. Поможет. Всегда. А- а…
Первый последний вздох в его жизни.

                *

  - Адью! Она хотела сказать «адью»,  –  шептал он.
  И больше никто не назвал его Павликом. Никогда.
  - Адью-ю, -  усыпляло французское прощание перестуком шестерёнок в деревянном футляре, - адью…

 Вещи переживают людей. Физически соревнуясь с хозяевами, коим наследованно надлежит беречь душевную эстафету, тронутую теплом предыдущих рук в мизере отпущенного отрезка бесконечной ленты времени. Но даже бережно хранимые неизбежно исчезают в неуловимом пространстве, где бьётся фамильный фарфор и расползается патина древних дагерротипов.

 …Справа от часов - тусклый лик, щепящийся вертикальной трещиной рассохшейся доски. Сумрачный суровый лик, который в детстве осторожно звался «дядей». Который он берёг по предсмертному завету в очередном обороте стареющей Луны. Лазарь Четыредневный. Воскресённый Друг.   
                *

  В сердцевине прошлого затаилась непрерывность событий и людей. Удивлявшая тех, кто был рядом в позапрошлые времена.
Роды он запамятовал. Но дом, квартиру, в которой его распеленали на широкой родительской кровати, уже сознавал. Стереоскопической картинкой распахнутого лета за створками окна,  запахом свежей пелёнки, звуками голосов.
 - Длинный, - констатировал папа, склонившись над голышом.
Рост или размер?
Об этой памяти он не говорил. Сделали бы вид, что поверили. Покивали по-доброму и улыбнулись.

…Много позже, когда им - самым любимым оставалось совсем-совсем недолго.
  - Ранняя осень, чуть-чуть жёлтых листьев. Сентябрь? Продолговатый тёмно-зелёный арбуз без полос, что купили с папой в гастрономе, оказался несладким. Ты была недовольна. За стеной играла пластинка. Эмиль Горовец, «Тереза».
  - Какой год?
  - Шестьдесят третий.
Число года – ерунда. Он помнил слова, все! слова на плоском мотивчике соседского винила. «Тереза, Тереза! Ты слышишь, как шепчут тюльпаны?»
Полный набор, возвращавший прожитое к забывшим. Напоминал - удивлялись…   
  - Ты не можешь этого помнить! Тебе было всего…
Семь.
«Чуть раньше. Да. Теперь разница в пару сгинувших лет кажется пятидневкой. Тогда…»
  Из-за матового стекла прикрытой двери кухни, подсвеченным желтизной потолочного светильника поймал обрывок полуночного разговора. По пути пописать. Подслушал. На кухне пили чай.
  - Завтра - большой праздник, - сказала бабушка.
  - Какой? – машинально спросил отец. Он пребывал в производственных буднях грядущего дня возглавляемого строительного управления.
  - Всесоюзный. Двенадцатое апреля станет праздником.
  - Надежда Александровна! – мама. – Опять ясновидения?
  - Они, - и закашлялась, - они, дорогая…
Назавтра полетел Гагарин.

                *

  Когда? Началось с прогнозов погоды, что позже он отнёс к опыту, накопленному в пеших и водных походах. Без учителей и вожатых, без подсчёта пионеров по стадному принципу голов. Где запрещена самостоятельность решения.
Прокрутил назад. И отыскал ошибку именно в отсутствии опыта. Потому как. Знал грядущую погоду всегда: накоротке и надолго.
Вращалась Земля, активное Солнце впадало в спячку, арктические антициклоны сменяла влага южных ветров, и где-то струился Гольфстрим.
 - Завт-т-я  падёт сек, - достаточно и полувзгляда на лиловеющий прищур заката середины августа.
  - Снег?
Родители пожимали плечами трём годам сынули, бабушка серьёзнела.
Он помнил, как темнели внимательные глаза, и не понимал их удовлетворениия. Понял через долго: эстафета! Она передавала эстафету. Через головы поколения, отравленным Первым Мая и Седьмым Ноября.
 Назавтра охреневший Гидрометеоцентр ловил ртом снежинки, улыбающиеся родители интересовались прогнозом на октябрь. Скоро улыбки закончились.
Обязательность единообразия. Одежды, еды, жилья… Чтоб всё, как у всех, и маленькие провидцы высовываться не должны. Такой наказ.

  Который нарушил. На полушаге из детства в юность, после девятого.
Последнее школьное лето без экзаменационных забот и ослабевшего надзора родителей. Типа, взрослые. Взрослые мальчики.
  - Только никакого вина! – напутствовали родители.
Ага! Три бутылки молдавского портвейна белого по ноль - семь в трёх рюкзаках со старта и в пристанционном сельпо - недельный запас «Алб де десерт» по рубль тридцать две.
Электричка выдохнула пневматикой закрываемых дверей с красным трафаретом на стекле тамбура «Не прислоняться!» и резко ушла за сосновый поворот.
В носоглотке застряло биение неведомых путешествий: раскалённая гарь маневрового тепловоза, плывущая в полуденном мареве полированной параллели рельсов и дёгтя шпальной пропитки.
На дощатом перроне возникло минутное ощущение сиротства и устойчивое мужское начало.

  У реки, влекущейся спокойным притоком в реку Великую, звёздной ночью июня под уползающий в спячку костёр, Король объявил, что будет спать снаружи – неохота лезть в душную палатку. Индейцам хватит одеяла.
 - Вы - как хотите!
Нет, идёт гроза, сказал он, и заготовленные дрова следует укрыть от ливня. Который начнётся ночью и остановится лишь на середине дня.
Его уже назначили в Безопасность. Которая заставила нарушить родительский наказ, собрать в штабель поленья и накрыть полиэтиленом.
Король кивнул на «Альпинист-2».
 - Не туфти, Пашка! Слышал по «Маяку»? Двадцать семь – двадцать восемь. Без осадков.
И через два часа лез в палатку с вымокшим одеялом.
  - Откуда? – наутро.
Истина неведомого происхождения. Дождь хлестал до обеда.

Фактики выпускного класса. Он знал, кого поднимут на уроке, знал фамилию задолго до слова учителя. Предупреждал на перемене.
 - Тебя спросят по алгебре.
 - Не ври!
Таньке естественным образом организовывалось два балла.
Прониклись быстро. Даже идиоту доступен вывод стопроцентного совпадения.
Итог: класс взялся учить алгебру и физику, читать «Анну Каренину» и вылетел с немыслимым триумфом из выпускных экзаменов к звёздам всеобщего блага.
 Звёзды блага личного плыли мимо. Никаких предвидений, даже пустяшных, вроде номера экзаменационного билета на очередной сессии. Или выигрышно - лотерейного. Хрена лысого! Как все.

                *

  Потом? Он не пустил жену в командировку, разорвал билет на поезд «Москва-Челябинск» с нижним местом в четвёртом купе седьмого вагона. С тремя сослуживцами.
   - Не поедешь!
   - Дурак! Ревнивый дурак! Меня уволят! – и ушла плакать в спальню.
   - Скажешь - заболела! - в хлопнувшую сквозняком дверь.
Обожаема. С возможным лишь в мечте и случившемся наяву сплетением красоты обаяния и обаянием красоты. Не хватало души, он надеялся её отыскать.
Она не знала о бесполезном звонке дежурному по Казанскому вокзалу, ответом на который было чавкающее домашним бутербродом утробное хмыканье.

Сутки спустя в седьмом вагоне не выжил никто. Он вылетел в откос полосы отчуждения на поворотном переломе из-за температурной деформации стыка.
Не пускал на похороны погибших коллег - ушла обманом, чувствуя вину за сохранённую жизнь.
И ушла. Совсем. Вместе с пятью, не пившими водки на многолюдных поминках. Ботулизм, объяснили - домашние грибы. А водка? - вроде антидота…
Он пытался охранить обоих: её и неизвестного – трёхмесячного, неродившегося. Не охранил…
Только душа слышит аргументы.

  …Те, кто вдвоём - долго вдвоём, желают одиночества. От усталости начального притяжения. Структуры с разнополюсными частицами усваивают и копят противоположные черты привычек, замашки соседнего индивида и, согласно законам электрической физики, в итоге упираются лбами одноимённых зарядов. И отталкиваются. Рано или поздно. Либо ходят по собственным отдалённым орбитам, создавая видимость притяжения.

 Он жил первичным зарядом и не хотел отталкиваться. У него оставалась ОДНА, он остался в одиночестве. Из-за проклятой памяти, которая отвергала свежие сравнения промеж сексуальных сикух, тёршихся обочь молодого вдовца.
Винился в фетишизме, проводя ладонью по тающему шлейфу арабских духов лёгкой линейки летних платьев в шкафу.
  Ходил на службу, говорил с коллегами по делу и без, ел заводской обед на жирном алюминиевом подносе с линии раздачи: тёплый борщ, котлета с комком макарон, компот из сухофруктов, два хлеба, - девяносто три копейки; и пятнадцать минут до окончания перерыва на блиц в шахматы или партию до «одиннадцати» в настольный теннис. Оказывается, существование в пустоте возможно…
Дом встречал пустотой неутомимого маятника.
Те, кто распеленал его на широкой кровати, ушли в жизнь иную.
Те, с которыми пережидал дождь под скатами худой палатки, потерялись в бескрайних весях и жизнях отдельных.

                *

  Вещи ушедших… Которые он взялся разбирать и ткнулся в незнаемое.
Бабушкин стол выцветшего в белизну ореха оказался ломберным. С поворотом вокруг задней стенки на стальной винтовой оси, двойной раскладной крышкой, поблекшей зеленью тёртого сукна изнанки раскрытой столешницы с метками столетнего мела и глубоким нутром.
  Сокровищница содержала связку писем с отдельной стопкой фронтовых отцовских «треугольников», перевязанных синей муслиновой нитью, и четыре жестяные коробки с полустёртыми пасторальными картинками конфектъ «Товарищества А. И. Абрикосова Сыновей».
Он начал с треугольников. Хотелось плакать.

  Следующим вечером была внутренность крохотной шкатулки карельской берёзы. С огранённым кобашоном бриллиантом обручального кольца – глаз инженера-механика, привычный к шлифовальной грани алмаза, определил оценку в два с половиной карата.
Редкой работы старинная подвеска о пяти колоссальных изумрудах и сломанным замочком, четыре золотые английские монеты, заколка с помертвевшей жемчужиной, столбик серебряных рублей двадцать четвёртого года в папиросной бумаге и стальные часики «Чайка» на потёртом кожаном ремешке.
Истинные сокровища обнаружились в жести, где шорохом ломкой бумаги жили строчки…

2.

  Дитя любви маркитанта Лазаря Хиршеля и дочери обнищавшего до последних сапог шляхтича Сигизмунда Залески - Марты, по пылкому согласию умыкнутой из-под Лодзи, - Эстер пришла в юдоль здешнюю на задах обоза прусской армии.
Соседние кибитки предрекли девочке долгую жизнь в счастливом браке под проклюнувшейся сквозь сплошное помело туч неизвестной звездой.
Лазарь был высок, смугл и лениво красив. 
Марта со вздёрнутыми скулами, нимбом пепельных волос и мягкой лучинкой серых глаз олицетворяла выношенную веками победную красоту восточных славянок.
  Влюблённым неведомы грядущие сроки любви. Чаще она случается ярко-краткой, иногда долго-счастливой, тут оказалась пожизненной. Бывает…

  После войны за австрийское наследство Лазарь осел в достославном архиепископстве Зальцбург, открыл аптеку на Альтмаркт с бойкой торговлей снадобьями от лишая, чесотки и золотухи, исподтишка промышля приворотами. Истолчённая в медной ступке сушёная клоака ласточки в виде сладкой настойки или порошка для любовного наговора копила столбики шиллингов.
  В «Апотеке Хиршель» захаживал некто херр Леопольд, о чём имеется запись в книге рецептов с поблекшим золотым обрезом переплёта и пометами об отпущенных дозах мышьяка, который в качестве малых доз для человеческого организма имеет основным свойством длительное действие при отравлении отравляемого; потому Эстер Хиршель оставила в дневниках сокровенные предположения о причинах смерти сына херра Леопольда – Вольфганга Амадея, с которым случалось играть в шарики на стёртом камне ступеней отцовского прибежища.
  Но то ли настойки не приносили исцеления страждущим, то ли  округу покинули ласточки, - но папа Хиршель обнаружился с лоном семейства, приросшем двумя сыновьями, при кожаных мешочках золотых соверенов в нутре сундучка в Пальмире Северной империи, где любой чужестранец воспринимался ниспосланным благом высшего промысла.

  Для начала мудрый глава обернулся густопсовым вестфальцем по имени Леннарт Хирш, приобрёл приличное жилище, выезд, двух девок в дом, рыжего кучера Степана на двор и лёгким сердцем вошёл в исконное вероисповедание обретённых мест проторенным путём Высочайшего движения души бывшей принцессы Софии Фредерики Августы Анхальт-Цербстской, а ныне Великой Государыни. Высшие примеры во все времена служат благоденствию.
Не задалось.
 Минули зимы; наставшая выметала содержимое мешочков в жадные руки обещаний непременного устройства дел.
Марта старалась быть оживлённой, но глаза обрели тоску покорности.
Лазарь обнаружил постыдное скопидомство, отсчитывая на дрова или бакалейщика, и содрогался в ожидании грядущих долгов.

 - Попомните, барин, - пожевал обмерзлую бороду Степан, - случАев не бывает.
 - Каких случаев? – Лазарь кутался в енота, приноравливаясь в сани.
 - Никаких. Всё – там, - и дворовый в обтёрханной дохе поднял глаза к небесам, перекрестясь. – Благослови, господи, на дорожку!
Колкой порошей завился след полозьев, и путём неведомого направления по часам недолгим барин обнаружил себя подле рубленого скита. В местах по ощущениям близким, но совершенно неизвестным.
  И возник в сумеречном завершении дня худобый чернец ветхого одеяния. С писаным ликом в зазябших руках.
 - Тебя ждал. Не я – он, - и подал доску без оклада шубейному господину. – Звал.
Пока господин шарил в тёплых полостях монету, монах исчез в позёмке ночи.
  В бликах домашних свечей Лазарь с замиранием дыхания разобрал внизу иконы писаное греческим собственное имя, данное по рождении отцом.
 - От коего, выходит, отрёкся…
И впервые осенил себя крестом истинным. Не для соглядатаев во храме, не для себя. За ради прощения.

  Чудесным образом тронулось. Поданые бумаги вернулись с удовлетворёнными реляциями чернильных росчерков.
Предусмотрительно отказавшись от дел фармацевтических, Лазарь для нужд телесных основал пару текстильных мануфактур с поставками сукна на армию, удостоившись за превосходный товар троекратного лобызания от князя Таврического, и позже засеял ниву просвещения бумагоделательным предприятием и книжным магазином на Невском, ежевечерне обращаясь к святому тёзке с благодарственной молитвой собственного сочинения.
Степан получил вольную, но остался при барине.

  Эстер исполнилось семнадцать лет пронзительной красоты тонкого стана, густых кудрей и спелых оливок влажных глаз. Профиль и анфас влекли кисти и резцы, именитые женихи, прибитые Купидоном, раскидывали пасьянсы родословных, стекаясь к фрюштюку на Галерную. Совершенно  бесплодно, если не считать дармового стола. Поелику херра Леннарта тянуло к исконному процветанию бывших единоверцев.
 Неубиваемым номером первым шёл отпрыск владельца ювелирного дома Гирша Машел, именуемый согласно местным уложениям Григорием.
Гирша был худ, сутул и потливо застенчив. Но бледность озарялась рыжиной влас в цвет отцовских червонцев.
Браки соотносятся единственно с небесами, опровергая обговоренную до алтынных мелочей земную предопределённость.

  Жених, робко стукнув в полупритвор двери, обнаружился на пороге невестиных покоев с гутен тагом и коробкой марципанов.
«Ходит и ходит! Всякий день. И нынче! Чтоб мне пропасть!» - вскричала внутри себя Эстер… и пропала!
С удивлением не видя собственных пальцев с шитьём на коленях, самих коленей, драпированных бирюзовым платьем замысловатого фасона и безупречного шитья. С атласным носком домашней туфельки из-под подола - словом всего, что способен охватить глаз обладателя, сверяя собственную плоть с представлением о ней.
Исчезновение наречённой отчётливо отразилась отторопью и ужасом в искажённом лице жениха. И брачная уготованность гешефта рухнула вслед за бросившимся в анфилады Гиршей, издавшем подобие глухого стона.
 - Наверняка обкакался, - удовлетворённо предположила невеста.
Послышались уверенные шаги будущих сватов.
«Пора возвращаться…» - спокойно решила Эстер и вернулась в видимую плоть.
Залман Машел убедился в недоношенной состоятельности сына, вздохнул и отправил на воды в дубль - Баден для лечения нервных припадков.   
А папа Хиршель единовременно излечился от привязанности к соплеменникам.

    3.
               
  Досье содержало откровения случайных слов. Переданных по адресу надлежащему.
   - От кого вы узнали о готовящемся выполнении интернационального долга?
Суки! Даже ОНИ не называли ввод войск в горно-пустынную местность сопредельной страны вторжением. Или агрессией.
«От Кипрского архиепископа. Почившего две тысячи лет назад».
Промолчал, уберёг себя от аменазина психушки.
   - Сон. Приснилось…
   - А «Восток – 2М» тоже?
  В марте восьмидесятого ракета-носитель грохнула на старте Плесецкого космодрома.
  - Тоже. Я предупреждал, звонил по дежурному номеру. За неделю. Приняли за сумасшедшего.
  - Кто дал номер?
  - Никто. Я его знал.
  - Каким образом?
  - Естественным.
  - Вы назвали количество погибших… Упреждённо.
Сорок три человека.
Не только количество. Знал пофамильно и по званиям. От старших лейтенантов до рядовых.
   - Как?
Знание приходило мгновенной вспышкой тёплого свечения. Ставшим естественным и привычным. Которое он называл лучезарным.

  Проверяли врачи и приборы, подтвердившие норму пульса, артериального давления и неизвестных ему параметров.
А чего не в норме? - когда ещё вырвешь стометровку за одиннадцать-ноль.
  - Миссии STS – 51 L тоже не повезёт. Закончится взрывом на спуске. Или приземлении. Не знаю верного термина.
  - Какой миссии? – записали. На ленту магнитофона и вручную.
  - Американской. Её назовут «Шаттл Челленджер».
  - Когда?
  - Через четыре года… Повреждение уплотнительного кольца правого твердотопливного ускорителя. Не имею представления, что это значит, но причина взрыва именно в кольце.. Предупредите!
Прям ща! Всё бросим и доложим врагу номер один! Который обул нас у нас же в дому! В космосе.
Должно было кончиться плохо: «дуркой» - аномалии содержатся отдельно.
Он держался внутренними словами. Интуитивно изобретёнными в обращении к лику на стене бабушкиной комнаты.
 
…И вошёл в кабинет плотный человек, под штатским пиджаком которого угадывалась власть огроменных звёзд, выкинувших вскочивших навытяжку из кабинета.
  - Внучка пропала. Тринадцать лет. К родственникам отправили. На зимние каникулы, - потерянное лицо и бессонные мешки под тусклым взглядом. Человек не мог отыскать ребёнка при беспредельных возможностях своего сыска. - В Калужскую область. Поможешь?
  - Есть фотография?
  - Вот.
  - Отвернитесь!
Генерал чётко исполнил команду «кругом!»
В нагрудном кармане пиджака хранилась бумажная иконка, преступно купленная в церкви на Соколе. Тогда, когда понял - соединил - связал. Чему поверил, не веря… не имея представления о сущем. Когда снял с левого лацкана комсомольский значок.
   
  …Четырнадцать лет, белая рубашка, тёмный костюмчик и райком комсомола.
  - Какой орган является высшим в нашей стране… Павел? - второй секретарь нащупал разъевшимся взглядом в бумажке имя неофита и распластал благожелательность вдоль длинного прямоугольника стола с накинутым сукном кумача.
За спинами шеренги принимавших в низшую касту - икона: тиражированное подпасками  полотно – «Ленин читает газету «Правда». Над уже утверждённым отчётом в проценте принятых комсомольцев.
 - Политбюро ЦК КПСС.
 - Ты ошибся.
 - Верховный Совет СССР! – почти хоровая подсказка по ту сторону кумача.
 - Неправда! Только Генеральный секретарь ЦК КПСС товарищ…
Замолкли.
И трафаретно выдали комсомольский билет и значок крохотного тёмно-алого знамени с выпуклым золотым профилем Основоположника. Одновременно с исчезнувшей верой в профиль.

  … Он пробежал пальцами по монохромному изображению крупноглазой и светлоголовой девчушки. Откуда слышался крик. От которого лопалась голова.
  - Она не доехала до деревни. Сейчас… минуту… Мужчина… около сорока… вывел из автобуса за две остановки. Село Афанасьево. Спешите!
  Неделю спустя с нарочным прибыл придворный паёк и благодарственная грамота о содействии органам. Охран-ная грамота! Квитанция об оплате.
И больше не возили в кабинет с видом на двор. Лишь консультации на дому с предуведомительной просьбой.

4.

  Эстер пребывала в неотвязных вожделениях, созерцая неоспоримость собственной неотразимости в отражении муранского зеркала.
Он! На едва прошедшие святки. В россыпи фейерверков и хлопушек петард, в дожде жемчужных конфетти на тёмно-синем камзоле с потерянной верхней пуговицей под распахнутым бобром… почему она запомнила именно пуговицу?
Весело пьяный, темноволосый, высокий, с мятежным глазом череды амурной славы и всеобщей известностью  чудесного имени. Афанасий!
«Глянул! Случайно?» У низа горки, в лёд изъелозившейся полозьями катальных санок. Дыхание прерывалось, щёки рдели надеждой и некоторые места сами собой робко увлажнялись. «Придёт! Не может не прийти». И призналась отцу, как первому и единственному другу.
 
  М-да… Леннарт души не чаял в первенице, невзирая на продолжателей рода и дел - погодков Менахема и Хаима, крещёных Михаилом и Харитоном, коих полегоньку приваживал к делу. Оба проявляли ловкий ум на вычислительных поприщах прибылей.
  - Волю узнаешь, - поджал нижнюю губу отец.
И чего б желать? – первейший наследник уральских заводчиков, благословенных о прошлом веке Самим Императором. С углём, лесом, чугуном, приисками. Кузнецовы. Миллионщики!
Но Хиршель после исхода обгадившегося жениха обнаружил тягу к титулам потомственным, имевшимся к выбору в числе превосходном.
В уединении обратился он к единственному советчику в благодарном золотом окладе, вглядываясь в канонизированые иконным обликом следы тления. Тот молчал.

  Эстер томилась в ожидании, кузнечный потомок просил принять.
  - Не велено-с! – воспрепятствовал камердинер Степан в тёмно-зелёной ливрее, буклях и белых чулках. – Уж простите, окаянного…
  - Ну ладноть… -  ответствовал посетитель. – Аще встренемся!
Повернувшись спиной к ливрейному и лицом в промозглый вечер.
Но вскоре возвернулся! Наложил троекратный крест перед вступлением в тенеты и вошёл. Истинно! Сквозь наружную стену, коей вроде и не бывало вовсе. Через кладку и гобелены стенной обивки. Благо комнаты Эстер располагались в нижнем этаже.
И обнаружился с лиловыми орхидеями из собственной оранжереи, припав на колено у ног млеющей в кресле атласной обивки цвета бордо девицы облика эллинского бюста.

 … - А кем был? – вопросил об себе Леннарт образ тёзки. - Торговцем обовшивевшим! С тощей лошадёнкой. А нынче отворот даю. От зятя. Потому как сословием не угодил? Быстрее времени память уходит. Возгордился! Прости, Господи!
И почудились благословением мигнувшие очи.
  С тем и свершилось, и единение естества произошло по обычаям. Послед помолвки с подношением невесте изящного гарнитура из подвески, кольца и серёжек с чистейшими изумрудами, приобретённом у ювелира Залмана Машела. Послед венчания в восставшем из пустого ничего на болотной пустоши храме, в приделе, освящённом именем друга Христова. На искренние Хиршелевы червонцы.

5.

  Среди листков бабушкиных записей Павлик - внутренне он именовал себя по-прежнему, по детски, обнаружил древо. На плотной бумаге с именами, датами и расходящимися стрелками. Генеалогическое древо с собственным именем и датой рождения, вписанным в рисованный листик, похожий на дубовый. В верхней точке продолжения рода. Крайний листок.
  - Неправильно! – воскликнул неожиданно для себя. – Неверно!
Ибо потомственность пишется по восходящей линии пола мужеского; девы, данные в жёны, в расчёт не идут - лишь обозначаются и легко забываются.
И вскоре стыдливо признал ошибку, которая шла по велению души писавшей: помнить всех.

 …Поведали об убийстве на «Ждановской». Поганое дело. Майора ГБ Афанасьева забили менты. За двое суток до Нового, восемьдесят первого.
Он узнал то, что рядовому советскому гражданину знать не положено. Никоим образом, ни под каким видом… Даже спустя годы.
Двоих в штатском, присевших на кухне, интересовал человек иной – коллега по фамилии Шаймов, пропавший с семьёй.
  - Тоже убийство? – они положили на потёртую клеёнку увеличенное фото из личного дела, любительские снимки жены и дочки.
Прошелестели секунды. Он отрицательно дёрнул головой.
  - Все живы. Ищите в Штатах.
  - Не может…
  - Может. Вывезли через посольство.

   Чернильные стрелки разбегались, множась именами и карандашными пометками.
Война! Неисполнимая тяга подвига собственного влечёт к героям, к которым наследственно причастен. К тем, кто его исполнил.

  …Капитан от инфантерии Вольдемар Хирш избежал смерти на Шевардинском редуте, отступив согласно приказа в боевом порядке, и сохранил беглым огнём обученных им рот самое роты.

  …Артиллерийский поручик Кузнецов Николай выстоял на батарее Раевского, получил Орден Победоносца за службу и храбрость; после Лейпцига - Святого Владимира с мечами, вышел в полковники с потомственным дворянством; позже пил пунш с Поэтом, принял вину за Сенатскую площадь и сгинул на рудниках за Тобольском.
На осьмушке с винным пятном хранился итоговый росчерк скорого гусиного пера с предыдущими помарками, зачёркиваниями и наброском профиля в кивере с обхватом ремешка под нижней губой.

   Семейным сходством будь же горд;
   Во всём будь пращуру подобен;
   Как он, неутомим и твёрд,
   И памятью, как он, незлобен.

Однако! Дети его: Александр, Ольга и Георгий, рождённые по всему в каторге, неведомым образом оказались средь петербургского света, а отца их тем же временем видели в рязанском именьице. Долгонько. Сказывали, любил до старости псовую охоту.

  … Ротмистр Третьего гвардейского полка, выпавший из седла к ногам генерал-адъютанта Скобелева во время прорыва Осман-паши из окружения Плевны со сквозным ранением правого лёгкого. Выхоженный в Рильской обители и женившейся на дочери черногорского князя - день в день предрекшего Первую войну за два десятилетия до безумного выстрела Гавриила Принципа…

…Тульская мещанка, лечившая наложением ладоней под образами, просила прощения у близких и простилась накануне Переворота. За тысячу вёрст от столицы. Двадцать четвёртого октября семнадцатого.
  - Императора не сберечь. Грех на всех.

  … Кто-то оберёгся. Заведомо, заранее. Потомок Харитона сел на пароход в Кале за пятнадцать лет до начала века. Выцветшие чернила Нью-Йорка желтели на жёлтой бумаге тысяча восемьсот девяносто четвёртого года. Он сообщал, что основал «фабричку конфект», и американцам полюбились шоколадные батончики марки Hershey,s.
Кто-то оказался в двадцатом году на Босфоре.
Кто-то…

… Командир красного полка бесшабашной конницы, в лошадиной пене и матюгах длинным махом ворвавшейся за брустверы Перекопа, в тридцать седьмом встал под расстрел, подписанный «тройкой».  С поста заместителя наркома. Сказав на прощание:
  - Долго не проживёте!
  - Сплюнь!
  - Только в рожу!
«Тройка» убралась через неделю по неумолимому плану чисток.
Расстрелянный командир через два десятка лет очутился руководителем орденоносного треста «Метростроя».

… Дед, построивший металлургический завод на юге Западной Сибири, в три смены гнал танковую броню и пропал в тридцать восьмом без права переписки. За одну фразу.
  - Не поняли? Готовьтесь к Большой Войне. Усатый уже решил.

… И настала Та Война…
Ни одного крестика, ни одной смерти подле имён с цифрами: сорок один – сорок пять. Ни единого! Они выжили. В пехоте и авиации, в артиллерии и танковых корпусах. Под Сталинградом, Курском и Берлином. От рядовых до командиров. Выжили в блокаде, меняя еду на пиленые толики золотого оклада.

 И! Пропавшего деда застал! Успел и помнил. С рыжими подпалинами усов от непременной трубки и грозными пучками пегих бровей над хитрецой взгляда. Взгляда любви.
Дед успел показать азы древней игры: «детский мат» в три хода, мат Легаля в семь; они дошли до защиты Каро-Кан и «английского начала».
Заведующего кафедрой хоронили всем институтом.

В родословной содержалось чудо обережения. Которое понял.

  Дети, внуки и правнуки маркитанта причудливо разбегались сочетаниями браков и приобретениями фамилий. Века предков, единясь через несколько пожатий руки с настоящим, сжимались пластами времени.
Где хранились Первый Пейзажист и Великий Композитор, австрийский шпион, казнённая бомбометательница и Знаменитая Актриса.
И на самом дне! Последней, четвёртой коробки из-под доисторических сладостей.
Он смотрел на овал миниатюры женской головки в три четверти. Краски поблекли, вокруг акварели желтели края утраченной рамки. Тонкой синевой аккуратной кисточки проступала метка автора: Вишняков И.Я. 
Он неважно знал живопись, не ведал о художнике. Из тех времён память цепляла лишь Боровиковского, и он слегка огорчился, что Эстер не удостоилась вдохновения признанного мастера.
Но лицо! Не утраченное столетиями, совпавшее… почти совпавшее с тем, в которое влюбился. И любил поныне.

6.

 Он стукнул в ворота скита. Калитку открыл худобый чернец в кирзовых сапогах, заляпанных раствором.
  - Входи!
Он развязал тощий рюкзачок, протянул щепящуюся вертикальной трещиной доску без оклада и покачал головой.
  - Не могу.
Поскольку был последним листочком ветвистой кроны. Продолжателем.

                Декабрь 2016.