Булочка. Ги де Мопассан

Скажем, что её звали мадам Ансерр, так как её настоящее имя неизвестно.
Это была одна из тех парижских комет, которые словно оставляют за собой дорожку света. Она писала стихи и рассказы, у неё было поэтическое сердце, её красота очаровывала. Она почти никого не принимала, только из ряда вон выходящих людей. Быть принятыми ею было честью, настоящей честью; по крайней мере, эти приглашения ценили.
Её муж играл роль спутника, словно Луна для Земли. Быть супругом звезды – нелёгкое дело. Однако у него была идея: создать государство в государстве […], но в те дни, когда принимала его жена, принимал и он; у него была своя публика, которая ценила его, слушала, уделяла ему больше внимания, чем его блистательной супруге.
Он был предан сельскому хозяйству – в своей комнате. […]. Он изучал сельское хозяйство, но изучал его глубоко, в связи с другими науками: с политической экономией, с искусствами (искусство подают под любым соусом, так как называют «произведением искусства» даже ужасные железнодорожные мосты). Наконец, он пришёл к тому, что его стали называть: «Это правильный человек». Его цитировали в технических обозрениях; жена добилась того, чтобы его назначили членом комиссии в министерстве сельского хозяйства.
Этой скромной чести ему хватало.
Под предлогом снижения расходов он приглашал своих друзей в тот день, когда жена принимала своих, и они образовывали две группы и не смешивались. Мадам со своей свитой артистов, академиков и министров занимала галерею, обставленную и украшенную в имперском стиле. Мсье обычно уходил со своими тружениками в меньшую комнату, служившую курительной, которую мадам Ансерр называла иронически «салоном сельского хозяйства».
Два лагеря были разделены. Господин без зависти, впрочем, иногда проникал в «Академию», и там обменивался сердечными рукопожатиями с гостями, но «Академия» бесконечно презирала «салон сельского хозяйства», и очень редко представитель науки и мысли смешивался с тружениками.
На эти визиты не расходовались деньги: чай, булочка – и всё. Поначалу господин заказывал 2 булочки: одну – для «Академии», другую – для тружеников, но мадам справедливо заметила, что такая манера поведения разделит 2 лагеря, и господин не настаивал, поэтому подавали только одну булочку, которую мадам Ансерр вначале с честью подавала в «Академию», а затем она переходила в «салон сельского хозяйства».
Вскоре эта булочка стала для «Академии» предметом любопытного наблюдения. Мадам Ансерр никогда не разрезала её сама. Эта роль всегда отводилась кому-то из знаменитых гостей. Эта функция, особенно почётная и уважаемая, длилась более-менее долго для каждого: около трёх месяцев, редко дольше, и гости замечали, что привилегия «разрезать булочку» влекла за собой множество других почестей, словно королевская власть или, скорее, вице-власть.
Тот, кто разрезал булочку, говорил громко, командным тоном, и все милости хозяйки дома доставались ему.
Этих счастливцев называли за дверями, в интимной обстановке «фаворитами булочки», и каждая смена фаворита являлась для «Академии» чем-то вроде революции. Нож был скипетром, булочка – эмблемой; избранных поздравляли. Труженики никогда не разрезали булочку. Даже сам господин был всегда отстранён от этого, хотя и ел свою часть.
Булочку успешно разрезали поэты, художники и писатели. Иногда это был великий музыкант, за ним следовал посол. Иногда менее известный человек, но элегантный и популярный, один из тех, кого называют, следуя духу времени, «настоящим джентльменом» или совершенным кавалером, или денди, садился, в свою очередь, перед символичным пирожным. Каждый из них в течение своего эфемерного правления выражал супругу больше почёта; затем, когда его сменяли, он передавал нож другому и смешивался с толпой свиты и почитателей «прекрасной мадам Ансерр».
Такое положение вещей длилось долго-долго, но кометы не всегда светят одинаково ровным светом. Всё в мире стареет. Можно было сказать, что усердие тех, кто разрезал булочку, начало слабеть; казалось, они иногда колебались, когда им протягивали блюдо; эта честь, некогда такая желанная, теперь уже не так привлекала, её сохраняли уже на менее короткое время и меньше гордились ею. Мадам Ансерр расточала улыбки и любезности, но увы! булочку больше не резали с охотой. Новоприбывшие отказывались. Бывшие фавориты вели себя как принцы, которых лишили трона в один момент. Затем избранные стали редки, совсем редки. В течение месяца (о, чудо!), г-н Ансерр разрезал пирожное, затем отстранился от этого, и однажды вечером заметили, что мадам Ансерр, прекрасная мадам Ансерр разрезала булочку сама.
Но, казалось, это доставляло ей сильную скуку, и на следующий день она так сильно настаивала, что гость не посмел отказаться.
Символ был очень известен, на него смотрели снизу с испуганным, встревоженным выражением лица. Разрезать булочку ничего не значило, но привилегия, которой раньше так добивались, теперь пугала, и когда появлялось блюдо, академики беспорядочно переходили в «салон сельского хозяйства», словно чтобы найти убежище у супруга, который постоянно улыбался. И когда мадам Ансерр, встревоженная, появлялась в дверях с булочкой в одной руке и с ножом в другой, все собирались вокруг мужа, словно прося о защите.
Прошли годы. Никто больше не резал булочку, но, по старой закоренелой привычке та, которую ещё галантно называли «прекрасная мадам Ансерр», каждый вечер искала взглядом кого-то преданного, кто возьмёт нож, и каждый раз вокруг неё начиналось одно и то же движение: всеобщее бегство, искусное, полное сложных мудрых манёвров, чтобы избежать предложения, которое поднималось у неё к губам.
Однажды вечером к ней пришёл совсем молодой человек, невинный и незнающий. Он не знал тайну булочки, и когда появилось пирожное, когда все ускользнули, когда мадам Ансерр взяла из рук слуги блюдо и булочку, молодой человек спокойно остался рядом с ней.
Она подумала, возможно, что он знает, улыбнулась и сказала взволнованно:
- Не будете ли вы так любезны разрезать эту булочку, сударь?
Он поспешил, снял перчатки, довольный честью:
-  Конечно, сударыня, с большим удовольствием.
Издалека, из углов галереи, в рамке открытой двери салона тружеников на них смотрели изумлённые лица. Затем, увидев, что новичок режет без колебаний, к нему быстро подошли.
Старый поэт шутливо хлопнул по плечу неофита:
- Браво, молодой человек! – сказал он ему на ухо.
На него смотрели с любопытством. Даже супруг казался удивлённым. Что касается молодого человека, он удивлялся вниманию, которое ему теперь оказывали, и не понимал этих подчёркнутых галантностей, этого очевидного фавора и молчаливой признательности, которую ему оказывала хозяйка дома.
Однако, наконец, он понял.
В какой момент, в каком месте его осенило? Неизвестно, но он появился на следующем вечере с озабоченным видом, почти пристыженным, и смотрел с беспокойством вокруг себя. Позвонили к чаю. Появился лакей. Мадам Ансерр, улыбаясь, взяла блюдо и поискала глазами своего молодого друга, но он так быстро ускользнул, что его уже не было там. Тогда она пошла на его поиски и обнаружила в салоне «тружеников». Он, взяв под руку мужа, с озабоченным видом осведомлялся о способах уничтожения филлоксеры.
- Любезный сударь, - сказала она ему, - не разрежете ли вы для меня эту булочку?
Он покраснел до ушей, начал что-то бормотать, теряя голову. Тогда г-н  Ансерр пожалел его и, повернувшись к жене, сказал:
- Моя дорогая, ты окажешь нам большую услугу, если не будешь нас беспокоить. Пусть твою булочку разрежет Батист.
И никто с тех пор не разрезал булочку мадам Ансерр.

19 января 1882
(Переведено 18-20 декабря 2016)