Прекрасная еврейка моего детства. Воспоминания

   Кроме нас в  доме  проживали   еще  три  семьи.  Самые  ближние соседи—смежные—пожилая еврейская  бездетная чета  Бодневых. Как будто это было вчера, вижу их крыльцо и дурацкий розовый цвет всего кирпичного дома. Родители, занятые на своих ответственных  работах весь день, не успевали уследить за двумя чадами, и меня, младшую, не отданную почему-то в детсад, частенько  поручали присмотру тети Раи. А я радовалась, потому что там был  особенный чай из тонкостенных изящных стаканов в серебряных подстаканниках, карточные игры, строго возбранявшиеся в нашей семье, старые альбомы в потертом  плюше  с фотографиями  нарядных  родственников  Бодневых  в Штатах , Израиле и Аргентине, у  моря или рядом  с  невиданными авто, и портретом  ошеломительных волооких красавиц с пышными волосами—тетей   Раей и ее сестрой  Хасей  в молодости.
Быт их  был незамысловат, типично мещанский, как я сейчас понимаю ,но приготовление пищи было священнодействием, но запах был  какой-то  иной природы, и мне, любопытному ребенку из семьи "идейных" советских работников, чья  жажда нового не удовлетворялась  в  родном гнезде  и на улице, всегда там было интересней, чем  дома. А  еще влекли  райские чертоги пастельных  тонов на картине, висевшей на стене, вернее, репродукции с  изображением японских  гурий в  причудливых  кимоно. Я  как завороженная рассматривала этот новый  для меня  мир. Это было  время, когда  телевизоры  массово еще  не появились в глубинке СССР.
И  вальяжный  кот, которому  дозволялось  валяться в креслах, и особенная  нежность фаршированной  рыбы,когда  она уже  доходила  в духовке, и сама атмосфера —всё  это  манило меня своей  инаковостью. Слов этих я  тогда, конечно, не знала. Это теперь я понимаю, что   умная ,не занятая в сфере  советского производства  женщина, в отличие от моей  задерганной мамы, могла  позволить  себе  роскошь медлительного  ритма, в котором находилось  время  для  пасьянсов, обсуждения  деталей  платья внучатой  племянницы  Стеллы на только что присланной из Бостона фотографии и на разговоры  с залетевшей во двор вороной.
—Привет,красавица! Какую сотню лет  ты разменяла? И  как тебе живется в наших краях? И ворона прислушивалась, переступала  лапками, как бы подвигаясь поближе к  тете  Рае, стоявшей с лакомством  в руках в развевающемся, легком, совсем не старушечьем платье.  Она любила всё  живое, боготворила  жизнь, чувствовалось, что не способна  никого обидеть. Однажды ее  кот Герц  чуть не пал жертвой пагубной  привычки дрыхнуть в  остывающей духовке кухонной печки. Когда теть  Рая услышала мяуканье, доносившееся  изнутри печи  в процессе  раскочегаривания ,она не сразу поняла  в чем дело. Ее  чуть Кондратий  не хватил—отпаивали  корвалолом. И  потом еще долго трепетала  по поводу  своего "душегубства".
 Я  не знаю, сколько ей тогда было лет, думаю, что-то около семидесяти.  Она пела  еврейские и татарские песни. А поскольку у меня был  отличный слух, я  могла оценить ее мастерство.
Будучи  пяти-шестилетней девочкой, я запомнила  мелодии, и сейчас, когда мне почти столько же, сколько  ей  было тогда, я  могу даже пропеть  на идише  и иврите парочку фраз  типа "тода аль кольма ше барата"...У  детей  цепкая память.
 А когда  приезжали  родственники из Вильнюса, начинался  настоящий  праздник. Готовились немыслимые  блюда из  курицы, десерты,и  все  как-то незаметно, легко, за  разговорами  и шутками с  шурином  дядей   Максом, младшей сестрой и строгой  девочкой в  очках-их дочерью. Но главное было  не пропустить -не  отвлечься на случайное, когда  две сестры начинали  петь .О,это  был праздник души! Слезы текли  по моему лицу, когда я слышала , как сливались два голоса в  непередаваемом  согласии: один низкий, бархатный— Раисы  Марковны, другой  повыше , со сложными украшениями в  мелодии—младшей сестры.
Словно вся печаль мира сходилась в эти минуты в их песне. Это теперь  я знаю  что такое "лад" и т. д. А тогда  просто  щемило сердце. Я представляла себе  двух  прекрасных  женщин  в черном (с  фотографии  в альбоме)среди  развалин  белого  древнего  города ,почему-то  в пустыне, оплакивающих  что-то  прекрасное и обреченное  на  гибель. Думаю, что  эти  впечатления  сильно  подтолкнули развитие  моей  музыкальной  натуры.
Муж  тети  Раи был  тоже  колоритен: с  неразборчивой  темпераментной   речью, немыслимой кривизны ногами. Он  был отличным  мастером  на  мебельном  производстве, и  когда  портился  станок, шутил,  что ,наверное ,в  нем  что-то сделалось" как  мои  ноги". Сейчас  я  могу  оценить  эту способность собственный  недостаток  превратить в  изюминку  самоиронии, а тогда  потешалась.
В определенное  время (йорцайт  и день  смерти) зажигались  11 поминальных  свечей —по числу  погибших   членов  семьи  тети Раечки —и горели они  весь  день и всю  ночь. Только  они с  маленькой   Хасей   спаслись от рук фашистов. От нее  я узнала о  Холокосте.
Без   надрыва, просто и грустно, рассказывала она историю своей  семьи. И  вот что удивительно: мама  мне  ведь  тоже рассказывала о своей  сиротской  жизни до  нас, своих детей, но это  было  горе-горькое и какое-то  темно-серое.  А за трагедией  тети  Раи  вспыхивало иногда  такое разноцветье! Может, все  дело в  словах и музыке?  Тетя Рая  говорила на трех языках и знала даже  язык  немых, которому ей  пришлось научиться. Знала много песен и оплетал а всё, о  чем  бы ни рассказывала, своей  ласковой музыкальностью и кружевом чудесных  слов.
А когда  Ельевич  купил чернобокое  фортепиано, тетя  Рая с огромным  упорством и радостью начала претворять в  жизнь свою  давнишнюю мечту—учиться  игре на нем. Мы даже соревновались: кто лучше сыграет «Болезнь  куклы» из  «Детского альбома». Осваивать эту премудрость   мы начали одновременно, как подружки. Мы и были подружками, вот только она никогда  не подчеркивала свою мудрость или  иное превосходство, была  мягка и терпелива со  мной, капризной, своенравной девчонкой.
Изредка  я даже оставалась у  нее  ночевать, когда  родители  то ли  были в отъезде, то  ли поздно  возвращались—не помню, а вот ее вечерние рассказы о жизни в татарской семье, вольные  пересказы известных  литературных  сюжетов  помню  до сих пор. Вероятно, она  не была  слишком образованна ,но  даже я  чувствовала ее  особенное поле притяжения; внутренне  интеллигентным  тонким  человеком видится  мн е моя старшая  подруга-соседка  теперь из дальнего  далека  моего  детства.  Ласковые темные  внимательные  глаза и негромкий голос, не совсем побежденные  сединой  темно-каштановые волосы и  астматическое дыхание, усмиряемое  ее  веселостью... Моя дорогая  мамочка, замотанная на учительской  работе, ревновала меня к  соседке, чувствовала ее влияние  на меня, но обойтись без ее помощи  не могла. Запомнилось  достоинство, с  которым  тетя Рая  переносила и своё нездоровье, и бурные ссоры со вспыльчивым мужем, и отвратительные  наветы соседок. Однажды  мне  пришлось наблюдать   сцену, в  которой известная своим   скандальным характером  женщина   прямо с порога  стала орать, что-де соседка  Алексеевна  сказала  про нее, «что стало многовато жидовского духа, что на подворье и у сараев слишком много  бодневских вещей.» Моя  старшая  подруга  вздохнула и пригласила бабу к  столу  "перевести дух и попить  чайку с  хворостом". И за столом  всячески  уводила ее  от гадкой темы. А когда визитерша  ушла, я  увидела , как у всегда  спокойной и улыбчивой  тети Раи  дрожит подбородок  ,а глаза поблескивают влагой. Я со всей  бестактностью  несуразного  советского дитяти  брякнула:"И  за что они вас так не любят? Вы  ведь такая хорошая!"
—Это в них  несчастье  говорит, они ,моя дорогая, неплохие  люди. Когда-то  вот такие же  тетки спасли  нас с  Хасей. Не торопись  осуждать. Такова уж  моя еврейская  планида.
Эту интонацию смирения и тепла и выражение  глаз я  вспоминаю  тогда,  когда  мне хочется вопить от несправедливости и ударить обидчика.
Так я узнала, что быть еврейкой в нашей стране не так уж легко. Но была убеждена, что раз тетя Рая и ее  близкие, принадлежащие  к  этому таинственному  народу, добросердечны  и умны, значит, кто-то  глубоко заблуждается на  их  счет.
И пребываю в этом убеждении  по сию пору.
Мы переехали, я взрослела, все реже вспоминала о  Бодневых.  Знаю, что  тетя Рая  недолго  еще прожила. А  Ельевич, оставшись совсем один, эмигрировал  за границу к  родственникам. И в отрыве от своего любимого  завода и настоящего отечества  был  очень несчастен.
 
    И чем больше проходит  времени  с  тех пор, тем  чаще я вспоминаю  ласковый взгляд  моей соседки и  слышу  голос, печально  выводящий  красивую  древнюю  мелодию .

 P.S.:
Позже ,от своей старшей сестры, я узнала страшные подробности  расправы над еврейской семьей:  маленькие  девочки  Рая и Хася  видели  из своего спасительного укрытия, как немцы давили  танками на поле их сестер. И совсем недавно мне рассказали о  моей родной  бабушке Владиславе,которая,оказывается,во время войны спасла еврейскую семью с риском для собственной  жизни и не считала  это  чем-то  особенным. Спасибо  вам, мои  дорогие, за уроки доброты и милосердия


             Тетя Рая Боднева, соседка,
             Ставившая поминальные свечи
             Почти по всей своей погибшей семье,
             И не утратившая доброты и интереса к миру,
             Научившаяся играть на фортепиано
             Незадолго до своей смерти,
             Связанная со многими странами
             Родственно,
             Заронила во мне, пятилетней,
             Уважение к еврейской нации
             И острое любопытство ко всему,
             Что за пределами быта.

Фрагм.портрета худ.Ч.Ланделя