Некрополист
Мистическо-юмористический роман об Анатолии Москвине, основанный на реальных событиях из удивительной жизни некрополиста.
(По мотивам эпических произведений Гоголя «Вий» и Патрика Зюскинда «Парфюмер»)
Эпитафия к эпиграфу
На закате XX и восходе XXI столетий в Нижем Новгороде жил человек, принадлежавший к самым гениальным и самым отвратительным фигурам нашей эпохи, столь богатой гениальными и отвратительными фигурами. О нем и пойдет речь. Его звали Москвин Анатолий Юрьевич, и если это имя, в отличие от других гениальных чудовищ вроде Гюнтера Хагенса, Питера Уиткина, Людовика Левессера или Коломбины Феникс и тому подобных медийных персон, ныне предано забвению, то отнюдь не потому, что Москвин уступал знаменитым исчадиям тьмы в высокомерии, презрении к людям, аморальности, короче, в безбожии, но потому, что его гениальность и его феноменальное тщеславие ограничивалось сферой, не оставляющей следов в истории, — таинственным миром кладбищ.
11 .11.11
В тот день было много желающих сесть на шесть колов. Загсы ломились от новобрачных, жаждущих прокомпостировать свои паспорта, свято веря, что брак накануне всеобщего конца света принесет им счастье и долгую семейную жизнь. На лестничном спуске, перед Нижегородским кремлем, устраивались сеансы массового гипноза населения. Люд, в радостном предвкушении апокалипсиса, вознося длани к небу, закатывая глаза вскрикивал в экзальтации:
-Прииди к нам!
Но кто «прииди» и чего следовало ожидать от этого дня Христа или Антихриста, он не понимал и сам, поскольку земляки наши, нижегородцы, испокон веков отличались удивительным тупоумием.
И так получилось, что вместо ожидаемых всадников конца света, прославленной троицы апокалипсиса: Микаэля, Габриэля, Рафаэля, наш богом забытый город озарил своим приездом президент сам великий и могучий ВВП со своими верным соратником и помощником Д. А Медведевым...
И кто тогда мог знать, что в тот замечательный во всех отношениях день, на шесть колов придется сесть именно мне, что день этот отмеченный шестью единицами станет началом моего конца ...
Арест Некрополиста
Нижний Новгород. Центральное городское кладбище «Красная Этна»
-Вон, вон он, бежит!
-Окружай!
-Теперь уж не уйдет, гад!
Сквозь пелену дождя бежал человек с огромным рюкзаком за спиной. Он понимал, что его вот-вот настигнут, что он больше не может бежать, и от того побежал ещё сильнее.
Он понимал, что с ношей ему не скрыться. Ему живо вспомнились те люди в черном, что гнались за ним в его далеком детстве. Рюкзак заполненный книгами помешал бежать...О, если бы он сбросил этот проклятый рюкзак! Он смог бы убежать, и ничего бы этого, что происходило теперь с ним не было. Но ему не хватило ума — тогда....просто сбросить этот тяжелый рюкзак...он пожалел книг, побоявшись родительской брани, и тем навсегда погубил себя..
Нет, нет, на этот раз он не свершит той же роковой ошибки. Оставалось одно. И, подобно рассудительной ящерице, жертвующей своим хвостом, ради спасения всей жизни туловища , он сделал оставшееся ему это одно — сбросил рюкзак и побежал налегке...До спасительного гаража оставалось несколько метров. Несколько прыжков, и он спасен...
Полицейский пес Рекс отчаянно тянул дюжего оперативника, который не раз споткнувшись о невидимый в сплошной пелене дождя скользкий от воды надгробный камень, немилосердно громко чертыхался. Но вот пес рванул куда-то вбок, и вдруг, зарыв лапами землю, протяжно заскулил, переходя в вой. Это всегда означало труп.
Сначала следователь, старший оперуполномоченный отдела по расследованию особо важных дел следственного управлении Следственного комитета РФ по Нижегородской области , подполковник Шлыков ничего не понял.
Лишь спустя секунду, он увидел, что пес, зловеще поскуливая, толкает перед собой огромный рюкзак. Под напором содержимого молния рюкзака чуть расстегнулась: из него вывалилась — детская ручонка.
В рюкзаке, скорченный в позу зародыша, лежал труп маленькой девочки. Преступление налицо! В городе орудует маньяк!
-Ищите! Он не мог далеко уйти! Кладбище оцеплено!
- Так где он?
-Был же тут! Куда деться! Он не мог никуда бежать!
-Как сквозь землю провалился!
-Вот те черт! Чертовщина какая-то.
-Мистика!
Этна извергалась, клокоча облавой из людей в камуфляже, наполнявших светом множеством маленьких огней карманных фонариков центральное урочище вечного покоя Нижнего Новгорода. Оперативники группы «Э» по предотвращению экстремизма буквально прочесывали каждую могилу.
Что неуловимый кладбищенский маньяк, будораживший своей разрушительной деятельностью все погосты Нижнего Новогорода и Нижегородской области вот уж десять лет, только что побывал тут и был спугнан с места преступления — уж не было сомнений. Вот на одном из свеже оскверненном небрежно корявой свастикой еврейском захоронении супружеской пары Щавель был обнаружен брошенный второпях баллончик со свежей зеленой краской.
Было ясно засада спугнула маньяка. Другого шанса поймать вандала может и не быть.
Люди стояли растерянными, ошеломленные таинственным исчезновением преследуемого, что на их глазах словно растворился между могил. А не дух ли это в самом деле? Мистический холодок пробежал по спинам оперативников.
Не растерялся лишь пес Рекс, он снова взял потерянный след, и вдруг, громко гавкнув, со всего вскочил на гараж. Увы, его поводырь оказался не столь спортивного сложения, чтобы так же со всего маху последовать за своим четвероногим напарником. Его типичная ментовская фигура, обуреваемая излишеством, представляла собой типичный бочонок пива, которому разве что не доставало наклейки на пузо, так что ему ничего не оставалось другого, как окрикнуть своего четверногого друга:
-Назад, Рекс!
Неужели упустили?! Но как, как злоумышленник мог с ходу перемахнуть через почти двухметровое бетонное препятствие. Его бы заметили в любом случае в свете фонарей . Но куда он мог тогда скрыться. Возле гаража небольшое пространство, отделявшее мир мертвых от мира автомобилистов, да несколько заброшенных, полуразвалившихся немецких склепов, заваленных листьями...
«Как сквозь землю»...
Однако, полковник Шлыков, не приученный отступать ни перед каким обстоятельством старый омоновец, откинув мистическое суеверие, заставил мыслить себя логически.
-Надо продолжить след по ту сторону гаражей!
Так и сделали, уж не особо рассчитывая на удачу. Пес скребся о гараж. На котором висел замок.
-Чей это гараж? - спросил Шлыков.
-Кажется, Москвиных, - пробив по базе данных номер гаража, ответил лейтенант Перепелин.
-Москвиных, говоришь. Что-то знакомая фамилия. А чем черт не шутит! Проверь ка, она есть у нас в списках подозреваемых?
Перепелин, его напарник, мучительно давя пальцем доходит до буквы «М».
-Да, кажется есть такой. Москвин Анатолий Юрьевич. Краевед - некрополист.
-Некрополист?
-Да, тот самый, что знает все о кладбищах. Всю жизнь им посвятил. В одно время тоже под подозрением был. Кажется, в Московском Комсомольце журналистом работал. Статьи о кладбищах писал, некрологи. Он и на Сормовском репортаж о погроме снимал.
-Работал? Да отчего же сняли.
-Да был какой-то скандал из-за статьи о мусульманских кладбищах. В религиозном вопросе не сошлись что ли, в Мухаммеде ихнем: мух от меда не отделили. Так татарская диаспора редакцию газеты из-за него чуть не разгромила.
-А давайте ка наведуемся к этому прославленному НЕКРОПОЛИСТУ, тем более, кажется, он тут не далеко живет, да расспросим его хорошенько. Может, что и знает, кто тут кладбище шалит.
А пес уже рвался к ничем не примечательной пятиэтажке на проспекте Ленина. Неужели, взял след?
С собакой действительно происходило что-то невероятное. Едва пес подбежал к дверям парадной, как, издав душераздирающий вой, заскребся лапами о железную дверь.
Вдруг, откуда ни возмись, с балкона соскочила черная кошка.
-Вя---уууууууууу!
Едва не свалившись псу на голову, угрожающе раздувшись, как огромный, черный шар, кошка зашипела, стала решительно преграждать дорогу псу своим маленьким разъяренным тельцем. Рекс оторопел от неожиданности, никак не ожидая такого поведения от существа, которое было заведомо слабее его, и вытаращив собачьи глаза, попятился назад.
Ему тут же стало немножечко стыдно, что он тертый, полицейский калач, бравший многих двуногих преступников, испугался какой-то кошки. Рекс стал сам наступать, угрожающе разинув пасть, зарычал на кота, за что тот час же отведал когтистой лапой себе в нос.
-Ах, ты сука! - подумал на кошку пес и, не помня себя, всецело поддавшись животному инстинкту, зовущему к немедленному отмщению за поруганную милицейскую собачью честь, рванулся за ней, пренебрегая оперативным заданием. Поводок дернулся, оперативник державший его, плюхнулся на живот, словно боров растянувшись в грязной луже — поволокло.
-Стоять, Рекс! Стоять! Фу! Назад!
Однако, маленькая неприятность у входа в парадную, нисколько не остановила оперативников все же подняться на третий этаж, в ничем не примечательную квартиру под номером 49.
Кто тогда мог знать, что предстояло увидеть там.
***
Он прибежал запыхавшись, буквально чувствуя, как капли пота градом валят с него. Теперь Анатолий понимал, что оставил все возможные улики, уличающие его, на месте преступления. Надо было затаиться, затаиться серьезно, залечь на дно и не высовываться!
Первым делом он снял одежду, скинув её, стал лихорадочно отирать испачканные ботинки ацетоном.
Тут он услышал голоса на кухне. Родители?! Неужели приехали?!Но как?! Они же собирались приехать с дачи только завтра! А если они...
Он лихорадочно бросил взгляд на замок. Запретные комнаты были заперты. Он бросил взгляд на дверь в комнату родителей — она была открыта! Только маленькая сестричка Машенька, раскинув ножки в белоснежных колготочках, все так же сидела на родительской кровати, чуть улыбаясь блаженной улыбкой младенца. Ничего не было тронуто, лишь сумки с вещами стояли у порога. «Значит, только что!» Анатолий облегченно выдохнул.
-Мама! Папа! Вы уже вернулись? - спросил он, стараясь придать своему дрожащему от возбуждения погоней голосу, как можно более непринужденно-радостное выражение встречи с любимыми родителями.
Из-кухни донеслось сердитое ворчанье отца:
-Ну и вонищу развел! Хоть бы ведро раз вынес, Свинья — Повелитель Мух. Дышать от вони нечем. Как мы на даче, так вечно помойка в доме. Где болтался весь день? Опять по своим погостам шлялся?! Ты хоть знаешь, что, пока тебя не были, матери скорую уж вызывали. Не знаешь?! Так и ясно, таким, как ты, это все равно.
И, как всегда, за него вступилась сама мать.
-Не надо, Юра, мы и сами виноваты, что вернулись без предупреждения. Вот так, сыночек, - словно оправдываясь ослабшим от приступа голосом залепетала Эльвира Александровна. - Все ничего, а с утра прихватило, пришлось раньше с дачи вернуться.
-А ты не заступайся за него — вечно болтается до ночи идиот, а на мать наплевать! Хоть бы позвонил раз родителям-то родным, поинтересовался, как они, как здоровье, чай, не молоденькие — нет. Шатается по чужим могилам, а родитель так и сдохнет неубранный с таким то сыном заботливым — не заметят. Ну, чего стоишь, как просватанный, садись за стол что ли? Персональных подогревок не будет!
Анатолий пошел, автоматически, не соображая уже ничего, не отдавая отчета, словно и впрямь деревянный Буратино — запах еды манил его, превращая в покорное животное, а мысли его были далеко там, на кладбище...
Он нем мог себе простить того, что оставил свою дочь, там, ментам - этим мерзким и невежественным полу-животным, которые станут глумиться над ней, и ещё одна гнусная, подспудная, но тем более трезвая в его обстоятельствах мысль, витала в голове преступника: «не повесят ли на него убийство девочки», и он тут же отвечал себе «да, эти твари могут, и, более того, любят», и от того ещё гаже становилось на душе, и чтобы заглушить эту боль, он стал есть, низко наклонив голову над миской с куриным бульоном и часто орудуя ложкой, прихлебывая жуткое, белое кашево из курицы, лука и риса, как мог есть очень голодный человек или животное.
-Хоть не чавкай, как свинья, смотреть противно!
Этот окрик отца вернул его в реальность, он, вздрогнул, унижено ссутулился, желая превратиться в комок, но стал есть медленней, и тем понемногу успокаиваясь равномерно наполнявшимся желудком.
- И Барсик куда-то запропостился...Кыс-кыс-кыс! Толя, Барсика не видел?
Анатолий чуть помотал головой, продолжая думать о своем.
-Не беспокойся, мать, вернется. Нагуляется — вернется. Каков хозяин, таков и кот. Посмотри на кого ты стал похож со своей некрополистикой — бомж бомжой немытый, не стиранный, вонючий, есть с тобой противно. Ногти в трауре.
Анатолий хмыкнул, брызнув соплей от смеха, так всегда происходило когда отец поминал ему о трауре ногтей, за что тот час же получил подзатыльник от отца.
-Отстань от него, отец. Пусть хоть ребенок поест. Проголодался небось, маленький, - Эльвира Александровна нежно погладила сына по отчаянно лысеющему темечку. - Кушай, кушай, Толенька. Хочешь, добавочки дам. Тут осталось.
-Родителей обожрал, свинья, - сквозь зубы процедил отец, глядя, как быстро улепетывает хлеб Анатолий.
Между тем, когда все семейство окончило обедать не без скандала и Анатолий стремительно нырнул в свои комнаты, чтобы хоть как-то прийти в себя, на улице послышался лай собаки.
Сердце Анатолия упало. «Привела». Его чуткий слух уловил шаги по лестнице. Он понял — за ним.
В дверь позвонили. Анатолий открыл. На пороге стояли два оперативника.
Анатолий, остолбенел. «Вот и все», - с радостным отчаянием промелькнуло в его мозгу. - «Приехали»...
Он ждал ареста, но оперативники почему-то не спешили захлопывать на его запястьях наручники.
-Мы к вам по поводу консультации, - растерянно заговорил нелепо один из оперативников. Анатолий, очнувшись, стремительно спрятал перепачканные краской руки за спиной. -Участились случаи...
Следователь Шлыков не успел договорить, как из кухни показался отец, который только что мыл посуду. Юрий Федорович был противен, как всякий раздраженный старик вознамерившийся дать решительный отпор незваным гостям. Его полинявшие от времени, маленькие подслеповатые глаза горели негодованием.
-Я хозяин этой квартиры! Потрудитесь-ка объяснить причину вашего визита, господа, в противном случае сейчас же покиньте квартиру. Вы нарушаете право частной собственности.
-Порядок отец, это ко мне. Хотят проконсультироваться насчет кладбищенских погромов. Проходите в залу, - едва живым голосом произнес Анатолий, с омерзением чувствуя, что только что явно сказал лишнее.
Юрий Федорович хоть и привыкший к странным посетителям сына, то и дело приходившим к нему, отступил, но все же, сам будучи сыном репрессированного, в нем живо вспыхнули воспоминания ареста его собственного отца, и потому, повинуясь своей неутолимой ненависти к людям в погонах, он на всякий случай нашел нужным проследовать за непрошеной делегацией в погонах. За ним же найдя сделать то же самое проследовала едва оправившаяся от приступа мать Анатолия, только накинув для приличия халат на тощие, старушечьи плечи.
- Так что вы хотели узнать, господа?
Оперативники молчали. Едва люди в форме всем скопом из восьми человек ввалились за порог запретного урочища Анатолия, под названием «зала», казалось забыв о цели своего визита, принялись, открыв рот, вертеть головами. И жуткая погоня за маньякам, и брошенная мертвая девочка в рюкзаке, и собственно цель их визита к загадочному краеведу-некрополисту в ту же секунду выветрились из крепко гнездовых голов оперативников, как ветер. Они словно бы внезапно зашли в необыкновенный музей, где можно было только созерцать в полном молчании.
Лица стерты, краски тусклы —
То ли люди, то ли куклы,
Взгляд похож на взгляд,
А тень — на тень.
И я устал и, отдыхая,
В балаган вас приглашаю,
Где куклы так похожи на людей.
А посмотреть было на что...
Ростовые куклы. Они были повсюду. Одни из них, «невесты», большие куклы в подвенечных платьях, с лицами закрытыми густыми фотами, величаво сидели вокруг компьютерного стола, рабочего места корреспондента «Нижегородского некролога», кроме всего до половины заваленного всевозможными книгами и заставленного горшками с цветами, так что подойти к нему, не опрокинув ничего, можно было только с одной стороны. Другие, словно марионетки хитроумно привязанные за шеи и руки, стояли вдоль всех стен, выстроившись в ровные шеренги. На некоторых из них были маски, они были намотаны в разноцветные боу, разуряжены разноцветными платками, бусами и блестками, на этнический манер, так что невольно производили впечатление какого-то непонятного карнавала народов: кукла-цыганка, татарка, чувашка, марийка, армянка... Одна из кукол — кукла - «отличница», в кругляшах пенсне с книгой и указкой в руках, была зачем-то одета в парадную форму советской ученицы с гипельно белым, кружевным, фартуком, однако нельзя было не заметить, что волосы её, сделанные из настоящего человеческого шифона, были подернуты сединой.
Третьи, поменьше - «дети», сидели тут же, рядом, на маленьких детских стульчиках, точь-в-точь словно маленькие дети в игровой комнате яселек. В отличие от простых кукол, эти ростовые куклы были одеты в настоящую детскую одежду. Вместо голов некоторых из них были пришиты плюшевые головы детских игрушек: зайчиков, котят, медвежат и чебурашек ещё советского производства, что однако не умиляло, как должно было быть, рассчитывалось и предполагалось, но, напротив того, придавало им какой-то необъяснимо жутковатый характер «всадника без головы» случайно на время арендовавшего голову своего верного коня. Третьи, напоминающие младенцев, блестящих нейлоновых игрушечных пупсов, что так были популярны в Советском Союзе, полуголые в одних подгузниках, или же в тонко-кружавчатых платьицах-распашонках, в которых родители обычно любят крестить своих малюток, располагались прямо в шкафах, и без того до отказа заваленных книгами. Одна из кукол, стоявшая в дальнем углу имела поистине исполинские размеры, подобно громадной пыльной от времени пальме, что разрослась на всю комнату, но которую жалко выбросить, она загромождала собой довольно обширный кусок столь ценного пространства тесной, хрущевочной каморки. Громадное лицо её было ужасно и олицетворяло собой какую-то огромную отвратительную маску бабы-яги с таким же огромным, как крючковатый баклажан носом и зачем-то густо вымазанными неизменно ярко алой помадой губами. Несмотря на свое уродство, с грубейшей безобразностью размазанная косметикой харя этой куклы в общих чертах до смеха живо напоминала иссушенное временем и заботами, худое лицо матери краеведа Эльвиры Александровны, словно бы нарочно вызываясь олицетворяла её уродливую карикатуру. Даже причесана это кукла была, как Эльвира Александровна, неизменной косой украинской панночки Юлии Тимошенко. И что-то было страшно и жутко в этих куклах, что у оперативников невольно пробежали муражки. Но, что так напугало их в этих куклах, спроси их напрямую, они бы не могли ответить, как невозможно ответить какую угрозу могут нести детские игрушки для взрослых людей, в частности куклы, кроме того, что эти куклы были «так похожи на людей».
Созерцание удивительной коллекции притупило обаяние, поначалу в общей вакханалии спертого марева заваленной пыльными книгами не проветриваемой комнаты оперативники даже не заметили, что от некоторых куколок вкрадчиво-солоноватой струйкой исходит трупный душок.
***
-Познакомьтесь, это все мои дети, - пояснил Анатолий. - Вот Вика, Машенька, Вера, Оленька, Алиса...
Анатолий подходил к каждой кукле и тихим мяукающим голосом ласково называл её имя, с отеческой заботой оправляя оборочки на платьях и волосы.
Оперативники уже были предупреждены о некоторой странности краеведа, так что не придали этому значения.
- Я всех их удочерил, - нелепо пояснил в конце хозяин комнат, но тут же опомнившись, что снова сказал лишнее, заговорил быстрым, отрывистым голосом, по которому можно было понять, что хозяин все же нервничает, и визит такой толпы оперативников был ему крайне неприятен, и он хочет поскорее отделаться от незваных гостей. - Так, это самое, что вы хотели конкретно знать, господа-товарищи? Значится, это самое, погромы...
Быстрым нервическим движением Анатолий бросился к компьютеру, сел на табуретку и включил экран. Долго не разогревалось, как бывает с очень старыми компьютерами, а компьютер в комнате краеведа был очень стар, с засаленной до дыр, протертой до исчезновения всяких признаков букв клавиатурой, с махиной айсберга - монитора 90-х годов, что создавалось в впечатление, что он обрел все это «чудо-оборудование» на какой-то свалке и собрал себе сам, в гараже, подобно знаменитому первопроходцу персонального компьютера Стиву Джобсу.
Но вот экран зажегся, и Москвин, вперившись в экран лицом, быстро-быстро что-то забарабанил толстыми корявыми пальцами - вслепую по слепой клавиатуре. Похоже, даже призраки букв на клавиатуре ему были вовсе не нужны, и, сросшись с «чудо техникой», он буквально «видел» их кончиками толстых как лопаты, «заземленных» в траурную рамку грязных ногтей. Казалось, вовлеченный в работу, он уже и вовсе не замечал гостей. Вдруг, он вынул откуда-то свежий диск вставил и сбросил информацию.
-Вот, это самое, полный отчет о кладбищенских погромах по Нижнему Новгороду и Нижегородской области начиная с 1818 года до наших дней. Там вы подробно найдете все по этой теме.
Столь расплывчатый ответ странного человека не предвещавший ничего, кроме бессмысленного копания в его замысловатых архивах, не удовлетворил оперативников.
-Конкретно хотелось бы знать от вас как от специалиста...Эти знаки и надписи на оскверненных погребениях. Что они означают? Может быть, в городе орудует тоталитарная секта сатанистов или что-то другое? - Шлыков, вынув бумажку, пошел навстречу хозяину, чтобы показать ему срисованные с оскверненных могил таинственные знаки, когда произошло непоправимое.
Гость, в отличие от хозяина, не знал всех хитросплетений узких тропинок к рабочему столу, и потому, протискиваясь между куклами и книгами, случайно плечом задел стоявшую на столе стопку папок. Тяжелые фолианты тот час же накренились Пизанской башней и рухнули на близ стоявшую куклу. Веревочки, которым гигантская марионетка присоединялась к вбитому в стену гвоздю, не выдержали и порвались.
Под весом падающих на неё книг кукла подалась и стала заваливаться на соседку, угрожая обрушить всех своих товарок по принципу кукольного домино и тем воцарить в комнате полный хаос из кукол и книг. Не помня себя, перепуганный Шлыков, инстинктивно схватил подающую куклу за руку, чтобы предотвратить падение, удержав её в вертикальном состоянии, когда произошло нечто страшное — рука куклы оторвалась, из - под истлевшего платья показалась человеческая кость.
В ужасе отбросив оторванную руку «куклы», вытаращив глаза, даже видавший виды полковник милиции, подался назад пока не уперся толстым задом в спинку шкафа. Но едва он сделал так, как хлипкая задвижка платяного шкафа не выдержала, дверцы распахнулись и из него буквально прямо на голову оперативника вместе с комьями одежды вывалился труп девочки. Хрупкая шейка мертвого ребенка не выдержала удара о пол и треснула. Мертвая голова, словно футбольный мяч, покатилась по ковру. Раздался громкий женский вопль! Что-то стукнуло об пол. Это Эльвира Александровна, потеряв сознание, рухнула рядом с трупом девочки.
Другие куклы тоже рухнули...Когда обвал из кукол и книг наконец-то стих, посреди пыльного хаоса разрушения наступила ужасающая немая сцена. Выкатив глаза все с ужасом смотрели на сидящего за своим рабочим местом смертельно бледного Москвина, и только вредная музыкальная шкатулочка, встроенная в потревоженного падением кукольного медвежонка, получив свой импульс, все так же с беспечной веселостью напевала противным, детским голоском песню-пыхтелку из мультика о Винни-Пухе:
Мишка очень любит мед!
Почему? Кто поймет?
В самом деле почему
Мед так нравится ему.
Если б Мишки были пчелами,
То они бы нипочем
Никогда и не подумали
Так высоко стоить дом;
И тогда (конечно, если бы
Пчелы ; это были мишки!)
Нам бы, мишкам, было незачем
Лазить на такие вышки!
Таинственный «Похититель Невест», будораживший разорениями погосты Нижнего Новгорода и Нижегородской области вот уже десять лет, был взят с поличным.
***
-Скорую, что вы стоите!!! Скорее скорую!!! - водя нашатырем у заострившегося носа жены, орал Юрий Федорович, тщетно пытаясь докричаться до совести оперативников, но его уже никто не слышал — на Анатолия одевали наручники.
Ельвира Александровна, чуть придя в сознание под воздействием нашатыря тихо прошептала:
-Только не бейте, не бейте его.
Но тут же снова увидев оторванную голову мертвой девочки, скалившуюся на неё в дьявольской ухмылке, откинулась навзничь. Сердце матери не выдержало. У Москвиной случился инсульт.
А у подъезда уже бушевала толпа репортеров. Кто знает, какими путями могли пронюхать о страшной квартире журналисты. Но весть о том, что легендарный кладбищенский «Похититель невест», о котором уже ходили городские легенды, был пойман, и о его домашней «кунсткамере», словно подгоняемое ветром пламя разнеслось в мгновение ока по всему Нижнему.
Похватав свои камеры, наскоро забыв свои прямые обязанности по освещению приезда ВВП (ну его!), вездесущие журналисты уже осаждали заветный подъезд.
Были тут не только из местного телевидения НИА «Нижний Новгород», но и из центральных каналов как то ОРТ И Россия, и совсем уж не понятного «Пятница» - телеканала «для девушек», каким боком затесавшегося в историю, но всегда вездесущего Питерского Пятого канала уж неизвестно какими судьбами все же первым пробравшегося в злополучную квартиру в лице его бесстрашного фоторепортера Ивана Зарубина, имевшего за свою привычку проникать буквально «сквозь стены» кличку Призрак, и по горячим следам уже снимавшего репортаж.
Фирменные голубые микрофоны CNN и BBC то и дело мелькавшие повсюду уж предвещали нашему герою мировую славу.
****
Из подъезда «нехорошей квартиры» то и дело торопливо нервически выбегал какой-то худенький, побледневший, озабоченного вида старичок с полной коробкой разноцветного тряпья и сбрасывал его в ближайший помойный бачок. Юрий Федорович старательно избавлялся от улик. Но попытки эти «очистить авгиевы конюшни» в одночасье были столь смешны и нелепы, что даже никто из ментов почему-то не попытался его остановить.
Другой питерский тележурналист, имевший за свою уникальную способность везде и повсюду «совать свой нос» кличку Крыса, заглянул камерой и туда. Мумифицированная голова перекошенная в ужасной гримасе выглянула оттуда, словно моля о помощи. Журналист отпрянул в испуге, едва не выронив свою камеру прямо в помойный бочок.
На месте событий все более воцарялся неуправляемый хаос, когда было совершенно непонятно, кто и что собственно должен был делать...
***
Никогда ещё Нижний Новгород не видел столько спец машин в одном месте. Полицейские, пожарные, газовые службы. Труповозы были согнаны со всего города. Скорые с мигалками то и дело подъезжали, забирая упавших в обморок оперативников. Некотором из них тут же самим требовалась психологическая помощь, когда из страшных кукол начинал доноситься леденящий душу звериный рык или демонический детский смех, а некоторые мертвые девочки при неумелом прикосновении начинали двигаться и даже кривлять отвратительные гримасы, разевая рты и вытаращивая стеклянные глаза, тем напоминая ожившую картину Петера Мунка «Крик»— это срабатывал встроенные в их мышцы незаметные провода переменного тока, хитроумно подсоединенные в аккумуляторную батарею, спрятанную в грудную клетку «хитрой куколки», что заставляло покойниц таким образом «оживать» на некоторое время. Каждая «куколка» таила в своей груди сюрприз: мыло, колготки, спутанные в волосы музыкальную шкатулку или вовсе громадный обломок плиты с собственной могилы вместе с фотографией и подробной выпиской из больницы с диагнозом смерти девочки.
Раз пошла такая пьянка, режь последний огурец...
Опасались адского взрывного механизма. И прежде чем начать вынос страшной коллекции кукольника, решено было проверить каждую из страшных игрушек некрополиста на наличие взрывчатки. Поэтому на место происшествия был вызван взрывник, но и он не мог продержаться в страшной квартире более 10 минут, прежде чем рухнуть в обморок от увиденного там. Привели натасканного на взрывчатку пса - собака тут же начисто потеряла нюх, с ней случился припадок.
Трупный запах, словно вырвавшись на свободу вместе со страшным открытием, теперь явственно разил в глаза. А соседка Москвиных по парадной — неугомонная Зайцева, та что жила на первом этаже и уж не раз вызывавшая санэпидемстанцию по поводу «почивших в подвале кошек», предвидя минуту славы, уж взахлеб давала журналистам свой первый в жизни репортаж.
-...Как только наступало лето и становилось жарко, у меня в квартире появлялся запах тухлятины. А мухи у нас не переводятся, с весны до осени роями, — страшное дело. Сначала я думала, что в подвале кошки сдохли или виной всему проблемы с канализацией. Куда только не писала - и в ЖЭК, и администрацию, чтобы подвал проверили, но все от меня отмахивались. Между тем я давно заметила, что удушающий запах усиливается, как только Толя открывал балкон. Так эти Москвины — они, и в правду, немного того, странные что ли, - растерянно заключила свой вывод соседка. - Дома не обедают, чтобы де в квартире не пачкать, а окна отродясь не мыли. Да, сами гляньте, у них на окнах грязи с палец. Но в остальном люди тихие, интеллигентные, ничего такого дурного о них сказать не могу, всегда пройдут «здравствуйте, до свидания». И Толя у них такой - мальчик тихий, застенчивый, воспитанный. Я его ещё с детства знаю. Нет, нет, я и представить не могла такого ужаса!
Трупы, как и положено, выносили ночью. Завернутые в черный полиэтилен, трупных кукол укладывали в грузовики труповозов штабелями. Каждые носилки с новой куколкой приветствовал шквал аплодисментов. Это походило на какое-то всеобщее помешательство. Некоторые куколки ещё шевелились под полиэтиленом, издавая протяжные хрипы: «Папа! Папа!»
А «папа» был уже далеко...
март 1879 год
Час X. Жертвоприношения
В месте слияния двух великих русских рек Оки и Волги на Дятловых горах величественно возвышается древний Вознесенский Печорский монастырь. Монастырь давно заброшен, кладбище вокруг него осквернено.
Как то часто бывало в годы безбожия советской власти монастыри использовались под склады и овощехранилища. Великий собор Нижнего, переименованного в Горький, не стал исключением. В его подвалах совместно с мощами святителей-основателй приютилось овощехранилище, а в монастырских кельях, словно напоминание о прямой профессии Христа, расположилась столярная мастерская артели «Маяк». Сама Успенская церковь оказалась занятой под городской архив, а в архимандридском корпусе успешно расположился кинотеатр «Колхозник» и выставочный зал городского планетария. В колокольне установлен телескоп, чтобы каждый за символические 20 коп. самолично узреть Царствие Небесное. Остальные же братские корпуса и башни были приспособлены под общежития и жилые квартиры работникам вышеозначенных учреждений, коим волею-неволею судеб пришлось таким образом поселиться «у Христа за пазухой».
И хоть в 1960 году советские власти, опомнившись, все же присвоили древнему ансамблю статус памятника архитектуры, однако, жизнь постояльцев в священных стенах это едва ли чем повлияло. Не было сделано ничего, даже самой необходимой первичной консервации строений с укреплением грунта вокруг передней башни, так что очередной паводок от разлива могучих рек грозился, подмыв хлипкое кастровое основание, навеки смыть вековые стены селем.
Так оно и продолжалось до 1971, пока в стены лавры не решено было перевести научно-реставрационную мастерскую. Это стало поворотной точкой в возрождении древней обители...
При помощи цемента и деревянных опорок трудами реставраторов были частично «восстановлен» сам Вознесенский Собор, Успенская церковь, архиерейский корпус, худо-бедно укреплены стены и башни...
Уже позднее, накануне лихих девяностых, некие предприимчивые ребята устроили прямо в алтарной части собора городскую дискотеку. Дело модное было, да и куда прибыльнее совдепского «овощегноилища». И так рьяно отплясывала молодежь, что пол под храмом ходил ходуном, не давая соскучится праху святых отцов.
До самого освящения было ещё далеко...
***
Немного статистики: на момент повествования о наших событиях 1979 года только один из 100 рожденных в городе Горьком младенцев был крещен по всем положенным канонам православия. Это происходило по причине полного отсутствия приходов в окрестностях города Горького. На тот момент город Горький считался самым расцерковлённым городом Советского Союза, конечно же не считая родины самого Ленина — Ульяновска.
Так или иначе, но словно впитав вместе с фамилией писателя, в полной мере познавшего в этом урочище торгашества и обмана своё горькое детство, тотальное расцерковление имело самые горькие последствия для самого города Горького...Как говорится, свято место пусто не бывает. Опустевшее место бога непременно занимает дьявол. Так оно и вышло...
Кто бы мог подумать, но в благостную эпоху расцвета социализма, увенчанного венцом Брежневского застоя, в городе Горьком секты процветали махровым цветом.
Об одной из таких деструктивных сект сейчас и пойдет речь...
Они поклонялись темному ангелу света...
Страшный жребий.
В день последний зимы 1979 года люди в черных плащах и капюшонах шли к месту слияния двух великих, русских рек Оки и Волги.
И если бы какой случайный свидетель в этот полуночный час, страдая бессонницей, случайно вышел на балкон верхнего этажа, чтобы проветрить голову, выкурив сигарету, то мог бы увидеть непостижимое зрелище.
Огни плывущих во тьме факелов, соединяясь в ручейки, стекались в шествие к излучине слияния двух рек. Там у подножия, под покровом ночи и Покровского монастыря должна была свершиться черная месса.
Люди в черных плащах и белых масках с огромными клювами, похожими на те, что когда-то использовали в Венеции для утилизации чумных трупов, шли торжественными рядами, держа в руках горящие факелы. Впереди факельного шествия вышагивал стреноженный за рога обалдевший черный козел, которому в церемонии предстояла невеселая миссия стать «козлом отпущения».
Когда страшное сборище собралось, старший жрец, огромный мужик, под метра ростом, воздев руки провозгласил:
-Люциа фаре!
Тот час вспыхнул огонь в приготовленном огромном кострище, (видимо, для того предусмотрительно политым бензином, ибо прескверности пасмурной погоды сорвали бы всё).
Упиравшегося козла за рога уже тащили к главному жрецу. Когда двое держали, жрец вытащил ритуальный кинжал, и перерезая животному горло, наклонил рогатую голову над ритуальным котлом. Животное брыкалось, когда черная кровь струей била в котел, но вот козел затих, и кровь так же внезапно перестала.
Животного свежевали: с козла стремительно снимали шкуру, оставив лишь голову. Распяв шкуру по краям пиктограммы, выложенной на песке, приступили к действу.
Огнем взятым из жертвенного кострища жрец зажег пиалы, расположенные по остриям пиктограммы. И встав на шкуру распятого козла, в центре пиктограммы, страшный жрец возвел руки, держа кровавый чан над головой, и заговорил жутким гортанным голосом:
-Наш Темный Ангел Света мы собрались тут, чтобы в сей торжественный день выбрать тебе великую жертву рожденными плоть от плоти детей.
И когда жрец произнес эти страшные слова, на передней край выступили женщины, окружив пиктограмму по кругу. Нечего было и говорить, что их было тринадцать, что вполне соответствовало дьявольскому числу. В отблесках пламени было заметно, что под своими странными одеяниями женщины были голые, их одежду составлял собственно только этот плащ с капюшоном, их под которого проступали голые груди. Они отбросили капюшоны, обнажив простоволосые головы. В руке каждой из женщин сверкнул ритуальный кинжал Тора.
Жрец бормотал, что-то неразборчивое, словно в заговоре....Но потом он издал гортанный звук, похожий на «омниум» или же «аминь», и женщины надрезали себе запястья.
Кровь заструилась по тринадцать сведенных в круг чана кинжалам, скапывая в сосуд тонкими ручейками. Когда процедура кровопускания была окончена, жрец добавил что-то из черной бутылки (не забыв при этом сам украдкой отхлебнуть из неё) и поднес спичку. Пламя мягко заструилось по поверхности магической жженки. Поднося чан к каждой из женщин, он буквально заставлял сделать три больших глотка, следя, чтобы положенное было исполнено в точь.
Зелье тот час же произвело на женщин наркотическое опьянение. Влияние абсента, что добавил в кровавое месиво главный, не заставило себя долго ждать. Опьяневшие женщины, принялись кружить вокруг магического костра: некоторые из них танцевали в адской пляске, словно какой чудовищный мем дергал их изнутри за ниточки-нервы, некоторые, озверев, принялись рвать освежеванную тушу козла ногтями, запихивая сырое мясо себе в рот, обмазывая кровью лица и груди, другие рвали волосы, от возбуждения всовывая себе кулаки под промежность, мастурбировали открыто большими кусками ещё парного сырого мяса у себя между ног, уж никого не стесняясь, другие распевали странные песенки...
Вакханалия безумства, была в самом разгаре, когда жрец, облачившись в шкуру черного козла, громко скомандовал:
-Пора!
Громкая команда главного, словно бы образумила потерявших рассудок женщин. Они остановились в своем безумстве животного веселья, словно опомнившись на мгновенье.
Наступил апогей Черной Мессы. Сейчас все должно быть решено. Двенадцать белых бусин было торжественно опущено в чан с кровавой жженкой, тринадцатая же, последняя, что была кровавой — взывала к самому страшному жертвоприношению — ребенка, первенца.
Побледневшие матери по очереди подходили к чану. Трясущимися руками, каждая из женщин вынимала бусину, крепко зажав в кулак, за чем пристально следил главный, не давая женщине разжать руку, чтобы, в случае чего, она наскоро не сменила бусину. И как только окровавленный кулак женщины появлялся из чана, он крепко охватывал его в свой кулак, стремительно обмывал холодной водой от крови, и только тогда позволял продемонстрировать всем выбранный жребий...
Ждать пришлось не долго. С четвертого раза все решилось. Кровавую бусину вынула одна из женщин, и когда разжали кулак, все увидела, что бусина так и не отмылась от крови. Из бусины на неё взирала, вмонтированная в пиктограмму, страшная морда козла.
-А-а-а-а-а-а-а-а-а!
Вопль женщины озарил округу. Это была Петрова — мать Наташи, потомственная ведьма, чью дочь через три дня надлежало принести в жертву Хозяину. Жрец взял руку женщину, подняв её вверх с рукой женщины, как на памятнике мухина «Рабочий и колхозница», громко провозгласил:
-Омига!
Рванувшись, плачущая женщина, побежала, не помня себя от страха. Страшный рок мгновенно отрезвил её. И то страшное, что предстояло свершиться над её дочерью было уже неотвратимо. Плащ слетел, и она уже бежала голой, через пустырь оскверненного кладбища, зимой, не замечая режущего её тела холодного, мокрого снега...
-Не убежит, - глядя ей в след, злобно проворчал жрец. Черная Метка - приговор. Судьба ни в чем не повинной девочки, Наташи Петровой, была предрешена.
Когда по вызову на место происшествия приехала милиция, она не обнаружила ничего, кроме оставшегося пепелища костра...
Смогла я дочь породить, смогу и от беды пособить
Бабушка
По счастью в ту ночь во квартале снова вырубили свет, и никто, «в свете вырубленных фонарей», не заметил бегущую по улицам голую, окровавленную женщину.
Она прибежала домой, не помня себя. Бросившись в постель, зарыдала, как раненое животное.
«Наташа, нет не бывать этому никогда. Пусть лучше она умрет теперь, лишь бы только не видеть, что эти твари сотворят с её Наташей».
-Нет, не отдам! не отдам, - рыдала женщина, яростно стуча кулаками в подушку.
Наташа проснулась от плача матери. Побежала в её комнату. Вид плачущей матери перепугал девочку, как и всякого ребенка увидевшего плачущую мать. Ибо детство всегда пугается слез матери, потому как на подсознательном уровне, внушенным авторитетом родителей, тем что они всегда знают, что делать, мы не привыкли к мысли, что мать тоже может страдать, и как следствие страдания - плакать. А если мать плачет, то случилось что-нибудь ужасное и непоправимое, чему нельзя помочь, а лишь с соленым страданием в груди беспомощно переносить выпавшую на долю муку.
Но зрелище, открывшееся девочке, оказалось ещё более страшным. Не обнаружив света в выключателе, девочка зажгла стоявшую возле прикроватной тумбочке приготовленную свечу ( в доме часто отключали свет из-за строящегося вблизи метро), и — тут же обнаружила, что мать была вся в крови!
Побледнев как полотно, подумав, что мать ранили бандиты, она бросилась к матери.
-Мама, мамочка, что с тобой? Я скорую! Я позову скорую! Я сейчас, там автомат...к соседям...
Не понимающая ничего, трясущаяся от ужаса Наташа было бросилась было на улицу, где был телефон-автомат, с которого жители дома вызывали скорую, ибо телефона в доме ещё не было, но мать кровавой рукой перехватила её.
- Оставь! Не ходи никуда!
Затем, утерев слезы, и как будто взяв себя в руки, женщина подвела дочь к зеркалу и показала дочери ритуальный нож! Её глаза сверкнули безумством! Наташа вскрикнула от ужаса, предчувствуя страшное, но мать лишь грубо оттолкнула её.
-Нет-нет...Я сама во всем виновата. Так мне и отвечать.
С этими словами мать заперлась в туалетной комнате. Послышался шум воды. Женщина набирала горячую ванну, в твердом намерении вскрыть себе вены.
-Мама! Мамочка! Не надо! - орала Наташа, стуча кулачками, но мать уже не слышала её.
Женщина только поднесла нож к запястью, как в эту самую отчаянную минуту, кран, вдруг, хрюхнул и захрапел, засасывая — это снова отключили воду. О том, чтобы перерезать вены теперь не было и речи.
Женщина бессильно опустилась на пол и, вдруг, — расхохоталась. Смех ещё более жуткий, чем плач, тем что одно походило на другое, сотрясало её тело, словно адский мем содрогал её изнутри.
Наташа кричала, отчаянно молотила кулаками, но женщина уже не слышала дочь, адское зелье возымело свое вторичное действие — сознание оставило её, расплывшись в ватной неге небытия, женщина вырубилась мертвенным сном.
Она сама не помнила, как заснула — прямо так голая, на грязном коврике холодного пола ванны, не чувствуя ни холода, ни отчаяния. Нож, не исполнивший свей страшной миссии лежал рядом...
Прошло несколько часов. Наташа выбилась и только бессмысленно рыдала у двери, уж не думая увидеть мать в живых.
...Она проснулась от того, что шумела вода — это дали воду, которая теперь стремительно наполняла ванну, угрожая перелиться через край. В ту же секунду она услышала звонок, и женщина поняла, что дали и свет.
В надежде, что на крики соседи вызвали милицию, в последнем отчаянии собственного детского бессилия Наташа бросилась к двери, открывать. На пороге стояла бабушка.
В руках старуха держала полные авоськи с дефицитными апельсинами и красными венгерскими яблоками — желанным лакомством советской ребятни. В любом другом случае Наташа тот час же радостно набросилась бы на вкусные бабушкины гостинцы, но вместо этого она бросилась к бабушке и громко разрыдалась:
-Бабулечка-а-а-а-а-а! М-и-и-и-иленькая! Помоги-и-и-и-и-и!
-Знаю, знаю, - утешала её бабушка, гладя по голове. - Все знаю! На то и приехала!
Из ванны выползла растрепанная горе-мамаша. Увидев мать, она, ничего не сказав, бросилась к матери и громко разрыдалась...
-Ну что, доигралась, доченька? А ведь говорила, говорила жеж тебе не связываться....
-Ты же знаешь, со мной все кончено! Я продала душу дьяволу. Я навеки его, и мне уж не развязаться...Это конец, мамочка, они приговорили её! они убьют её!
-Ничего-ничего, не плачь, доченька,смогла я дочь породить, смогу и от беды пособить. Мы что-нибудь придумаем. Бог не выдаст — свинья не съест. А Наташеньку-то им не отдадим.
-Пособить?! От беды! Да, но что ты можешь сделать, мама?! Увезешь Наташу в свою деревню?! Но они отыщут её и там, как нашли моего мужа?! Помнишь тогда, на дороге. Я уверена, это они подстроили аварию Анатолию, чтобы скрыть его убийство, это они его убили его тогда, чтобы я принадлежала только им! Они повсюду — понимаешь?! От его слуг не скрыться! Все поздно, мама! Слишком поздно, я все решила, я должна умереть вместо неё!
-Никто не умрет! Слышишь! Никто! Ты только верь мне, да делай как я скажу...
-Но что ты сделаешь, мама?
-Раз приехала, стало быть помогу! - уверенно заявила старуха. - Спроси, откуда я узнала, что произошло, потому что беду на расстоянии сердцем материнским чуяла — вот тут. - Для убедительности старуха ударила себя кулаком в грудь. - Яйцо разбила, а оно сгусток кровавый вывалило, стало быть знак, чтобы ехала к вам первым поездом, из беды спасать... Можно, можно выручить Наташу, да только нелегко то будет...
-Выручить...Как?!
- Не плачь, не плачь: слезами горю не поможешь. Так, череп Адамов, да опиум теперь при мне же. Ты вот лучше приготовь все, что нужно: кальян, свечи, да травки ароматные вот эти закури, поставь таз с водой. Посмотрим, что скажут духи.
Утопающий хватается и за соломинку. Мать Наташи, не очень то веря во все деревенские бредни своей странной матери, все же исправила тот час же все так, как велела ей родительница. Когда все было готово, и душистые травы, тлея, начали наполнять своим ароматом комнату, пожилая женщина разделась донага и, распустив седые длинные волосы по лицу и тощим старушечьим грудям, принялась курить кальян, суя мундштук в узенькую щелочку волосяного пробора....
...Наташа ещё никогда не видела бабушку такой. С колен матери перепуганная девочка лишь с молчаливым ужасом могла наблюдать за действиями бабушки, столь непривычными и столь жуткими в своей дикой неестественности.
Сделав несколько глубоких затяжек опиума, распространив вокруг себя облачко душистого дыма, от которого сладостно мутило в голове у Наташи, старуха медной расческой принялась медленно расчесывать длинные, седые волосы, бубня что-то неопределенное и тем жуткое. Несколько раз Наташа в процессе бабушкиной бубни услышала свое имя, и поняла, что бабушка ворожило что -то о ней, и тем сильнее в страхе сжималось её маленькое сердечко, и крепче хотелось прижаться к матери.
Вот бабушка, выпустив дымок из беззубого рта, опустила волосы в таз с водой, и, кажется, заглянула в отражение воды.
-Ну, что там? Что там видишь, мама?! - в нетерпении засуетилась мать.
Бабушка не ответила, а лишь сделала предупреждающий жест рукой, обозначающий «не мешай теперь, нужно набраться терпения до конца». Наташа чувствовала, как мать пребывала в нервическим напряжении, и тем сильно сжимала её руку своей потной рукой...
Бабушка, увлекшись странным и страшным действом, казалось, не обращала на них никого внимание. Но вот, снова сделав длинную затяжку, старуха откинулась, и, казалось, задремав, вдруг, куда-то в пустоту стала вещать страшным, мужским голосом, в котором уже не чувствовалась голоса бабушки, а что-то неизъяснимо потустороннее и страшное — чужое, отчего по спине Наташи побежали мелкие мурашки. Она поняла — бабушка вошла в транс. С ней говорят духи Земли...В такие минуты её нельзя беспокоить.
А бабушка вещала, гортанно и страшно, но теперь торжественно и ясно, нараспев, совсем как артистка в крематории:
Всё вышло из Беспредельного, туда и войдет.
Из Вспышки Духа Беспредельного родилась Вселенная, и явились Великие Боги.
Вырвавшись на свободу, Пламя Творения опалило Великую Бездну — Предвечную Тьму, в Которой было заключено всё, ставшее затем сущим.
Достигнув своего предела, Пламя Творения образовало окалину на границах, разделяющих опалённое Огненным Дыханием Рода и оставшееся во Тьме.
Так был положен Великий Предел в Беспредельном, разделяющий Внутреннюю Бесконечность и Внешнюю.
И ожила окалина, и заблестела чешуёй Великого Змея — о тысяче головах и о тысяче хвостах, и закусил Змей главами Своими все Свои хвосты, окончательно разъединив тем самым Свет и Тьму, Жар и Хлад, Сущее и Несущее, и будет так до Конца Времён.
Зрел сие Вещий Бог — Великий Пересмешник — единственный из всех Богов, Кто не обманулся кажимостью существования Великого Предела и смотрел на Беспредельное как на Единое.
И захохотал Он, увидев, как Светлые Боги готовятся дать отпор Богам Тьмы, и как Морок застит Им очи.
И оскорбились Боги хохотом Вещего, ибо не видели Они того, что видел Он, и не ведали Истины за пределами двойственности Света и Тьмы.
Он же сказал Им: «Вы — Одно». И не поняли Боги Вещего, и прокляли Его, говоря: «Ты не Наш». И горько усмехнулся Вещий неведению Их.
И рёк Вещий Богам: «Отныне Мои уста замкнутся для Вас, и то, что Мне ведомо, будет сокрыто в Молчании. Но то, что должно быть сказано — будет сказано: на птичьем языке — для Светлых Богов, и на змеином — для Тёмных».
И стало по Слову Вещего.
Люди-птицы принесли с Небес Слово Вещего.
Люди — змеи принесли из Тьмы Мудрость Вещего.
Но обычные люди не понимали и боялись их. Они убивали людей- птиц и людей-змей, и тем пришлось скрываться от людей.
Некоторые же люди стали использовать услышанное ими от людей-птиц и людей — змей во зло.
Тогда люди-птицы и люди-змеи стали использовать для передачи Учения тайные языки: язык птиц — для следующих Десным путём, и язык змей — для следующих Шуйным путём.
Надев на себя личины обычных людей, люди — птицы и люди — змеи стали сеять семена Мудрости Вещего в Сердца тех, кто был готов воспринять это Знание.
И многие люди приходили слушать рекомое людьми-птицами, как если бы они слушали рассказывающих волшебные сказки. И многие сторонились людей — змей, как если бы те были опасными безумцами.
Понимающих же истинный смысл рекомого людьми-птицами и людьми-змеями — и среди тех, и среди других были считанные единицы.
Но если даже один из десяти тысяч слушавших начинал слышать То, Что звучало за пределами слов — труд людей-птиц и тодей-змей не был напрасным.
Многие из тех, чьих ушей коснулись Слова Мудрости Вещего, не будучи готовы воспринять их всем Сердцем, сходили с ума.
Некоторые из числа услышавших начинали вдруг воображать себя людьми-птицами или людьми-змеями, и их гордыня губила их, ибо они переставали слышать то, что предназначалось для них.
И лишь немногие учились постигать Сердцем сокровенный смысл рекомого на языке птиц и на языке змей, и Сам Вещий вёл их по Стезе.
Слушай, о ты, кто дерзнул вступить на Десный или на Шуйный путь, ведущий ко Вратам Обители Вещего!
Есть Книга Голубиная — коя писана языком птиц, и есть Книга Глубинная — коя писана языком змей.
Книга Голубиная есть Книга Десного пути, а Книга Глубинная есть Книга Шуйного пути.
Десный путь отличается от Шуйного так же, как день отличается от ночи, а свет от тьмы. Но поистине, прочитавший любую из сих Книг до конца — постигнет Единую Действительность за пределами всей двойственности мира сего.
Познав суть вещей, постигший в Вещем Сердце своём Мудрость Вещего, запёчатлённую в Книгах сих, Духом своим сольётся с Духом Беспредельного, из Коего он некогда вышел.
Слившись с Духом Беспредельного, человек обретёт в себе невыразимое Понимание — паче всех слов и имён. Тогда человек становится самопосвящённым волхвом — потворником Вещего Бога, и Сам Вещий отныне будет говорить его устами.
Иногда его речь будет казаться несведущим жалким лепетом безумца, иногда — трубным пророческим гласом, поднимающим целые народы; иногда — песнями духов, принесёнными из сновидений, а иногда — утончённым Богословием, выраженным языком Высокого Любомудрия.
Но в Сердце самого волхва отныне и вовек будет властвовать Безмолвие. И что бы ни говорил он отныне, он всегда будет знать: Высшее Знание никогда не может быть выражено словами.
Но нечто должно быть сказано, семена должны быть заронены в землю, и то, чему пришёл срок быть проречённым в мире сём — должно быть проречено.
Потому следующие Стезёю Вещего Бога говорят на языке людей — с обычными людьми, на языке птиц — с теми, кто следует Десным путём, и на языке змей — со следующими путём Шуйным, равно сохраняя при этом Безмолвие в Сердце своём.
Совершая своё служение и следуя своему призванию, они сохраняют безмятежность Духа и невовлечённость в маяту мира сего, и Сам Вещий ведёт их по жизни — творит их руками, речёт их устами и зрит их очами: в земном зрит Небесное, в здешнем — Нездешнее, а во многом — Единое.
Так было, так есть и так будет!
От века до века!
От Кола до Кола!
Рёк Вещий — Владыка Вод:
Мудрость Моя — мудрость глубин, Книги Глубинной мудрость Змеиная.
В нижних Я — Змей Глубин, в Подземьи — Ящер у корней Древа.
Под небом Я — Синего камня Владыка.
В пучинах вод — трезубые вилы Мои белорыбицы плоть пронзили, и рыбья кровь вскормила див морских.
Сошедший в Чертоги Мои, смерти не убоявшись — узрит Меня лицом к лицу, и бесстрашие его рассеет сонмы дивии.
Убоявшийся же — потеряет разум и сам живот свой, и дивы пожрут его плоть и выпьют всю кровь...
...Наташа не понимала, о чем говорила бабушка, но чувствовала, как от странного, чужого голоса, исходившего от бабушки и тяжелого воздуха, пропитанного тяжелым туманом курений от жженой ароматной травы, наполнявших маленькую хрущевочную комнатушку, сладостная измара просачиваясь ручейками, заполняла её голову, и она засыпала, помимо своей воли, и снился ей чудный сон, наполняя невиданными видениями.
...И чудилось ей в том сне, что будто бабушка подошла к ней, и раздев догола, принялась одевать её в белое птичье оперение. Страшно не было Наташе, а даже смешно, от щекотки, и от того, что делала с ней бабушка. И сквозь сон чудился ей этот голос, говоривший торжественно и нараспев:
-...Сам Солнце-Князь спускается в глубины Мои, дабы омыть Лик Свой в водах Моих.
Следуя за Ним — светлость Его обрящешь.
Истинно, так! Рёк Вещий — Владыка Чёрного Пламени:
В Чаше Моей — яд и кровь Змеиные.
Яд — Мара-Смерть, кровь — Жива Светлая: вместе Они даруют Бессмертие.
Чаша Моя — череп волота древнего, Огненной Кровью кипящей наполненный. А Змей, что рождается в нём — Багряный Плод Всемудрого Яблока.
В Огненной Крови сей — перерождение обретут готовые, иные же — сгибнут, чёрной накипью во тьму сойдя.
В извержении Чёрного Пламени из жерла Горы — узри Знаменье Моё!
То — пробуждается Великий Змей, и чёрный как крылья ночи Конь возносит Змееногого Седока в Обитель Отрубленных Голов, и Лунный Серп блестит в шуйце Приносящего Жертву.
Се — реку готовому. «Ведай мудрость Грядущего Вратами Смерти, а паче того — мудрость Возрождённого в Огненной Крови!»
Ибо есть мудрость Удаления — мудрость Десная, и есть мудрость Возвращения — мудрость Шуйная, коя ведома истинно Ведающим, возлюбленным детям Моим.
Не познавший таинств Смердящего Черепа — не постигнет таинств Благоухающего Плода. Не вкусивший смерти — не придёт к Возрождению.
Страшащийся жизни — не достоин жизни. Страшащийся смерти — не достоин жизни внове.
Пьющий Огненную Кровь из чаши, сделанной из Черепа — любим Богами и благословен Именем Того, Кто владычествует в Смерти.
Солнце на небе — отрубленная голова Трисветлого Бога, Чья священная Кровь — Ярая Сурья в обрядовой чаре Того, Кто владычествует в Смерти.
Испив из чары той — поистине в Бессмертное облечёшься.
...Видела Наташа, как бабушка, вдруг открыла принесенный человеческий череп, и, осторожно сделав надрез на руке в районе запястья, покапала туда своей чёрной крови. Закончив кровопускание она дала череп Наташе, чтобы испить из него как из чаши...В любом другом случае Наташу тот час бы вырвало, но девочка понимала, что она теперь во сне, и эта странная игра бабушки начинала даже нравиться ей...Солоноватая кровь бабушки показалась её вкусной. И вот уже тело Наташино полегчало, и вот чувствует Наташа, что она — не девочка больше, а птица. И легко и хорошо ей, и так хочется улететь в дальние дали... И вот она уже бьется в руках бабушки, жаждя летать, а бабушка заботливо приговаривает, словно напутствуя:
Испив из черепа предка — покровительство его в роду небесном обрящешь и вервь рода земного его продлишь, яко свою.
Испив из черепа врага — силу и славу его обрящешь.
Испив из черепа друга — силу его в помощь себе призовёшь.
Испив из черепа волхва — мудрость его обрящешь.
Испив из черепа воина — силу и удаль его обрящешь.
Испив из черепа купца — богатство его обрящешь.
Испив из черепа оратая— могуту Матери Сырой Земли обрящешь.
На ограде черепа на кольях восставишь — станут в оберег.
На Капище черепа утвердишь — станут во связь с Иным.
Во доме недруга кощное сокроешь — то станет во смерть ему.
Обитель черепа почитай обителью не бессмысленной плоти, но разумной души.
Знак черепа почитай знаком подлинной — обнажённой — Действительности, очищенной от покровов маяты мира сего.
В пустых глазницах черепа почти Кощного Владыку — в правом, и Мару — в левом.
В провале носа — почти мертвящее дыхание Чернобога и разящие вихри Стрибога.
Во рту — почти всепожирающую пасть Ящера, Владыки Подземья.
В верхней части черепа почти Небесный свод.
Во темени — почти Предвечную Тьму, Непостижимый Исток и Начало всего сущего.
В зубах — почти поколения предков: с правой стороны — мужского пола, с левой — женского.
Остановив взор очей и сосредоточив внимание своё на черепе, прозри Оком Духовным, как из Вечного рождается преходящее, облекаясь в плоть, и как затем из телесной оболочки высвобождается То, Что не подвержено смерти.
Узри, как из Смердящего Черепа произрастает Благоухающий Яблочный Плод, как из смерти рождается новая жизнь, как Вечное Бытие совершает Великое Коловращение, возвращаясь к Своему Истоку, замыкая Велесов Круг — Коло Перерождений — Силой, рождённой в рудяном пламени священной Огненной Крови.
...Вот уже Наташа оперилась совсем и может летать.
Но, вдруг, зачем-то обернувшись, видит позади себя идущего за ней страшного Великого Змея, о котором только что толковала бабушка: и точно: сидит страшный змеиный князь с короной на кровавой кляче, Наташа взглянула на ноги седока, и точно, как говорила бабушка, вместо ног толстый змеиный хвост расползается длинным удавом.
-Лети! - приказала бабушка.
Страшно стало Наташе при виде кровавого князя с короной...И замахала Наташа руками от страху и полетела, поднявшись над страшным Князем Тьмы, опираясь на воздух, словно голубка сизокрылая. Знает, что если не будет махать руками, то упадет прямо к нему в гиену кровавую, пожрет её князь. Судорожно машет руками, а держаться в воздухе будто все труднее, тело снова тяжестью наполняется, превращая её в девочку. Крылья оббились совсем, обтрепались, вот-вот упадет на земь, прямо в лапы змею. Наташа лихорадочно машет руками, да кричит бабушке:
-Помоги! Спаси! Падаю!
Но бабушка уж где-то далеко, а страшный всадник — близко, и уж не слышит собственного голоса Наташа, и - падает...
Наташа проснулась от собственного крика. Вскочила, и обнаружила себя как ни в чем не бывало в постели. В комнате было прибрано, будто и ничего и не происходило. Никаких кальянов, черепов в комнате не было. Мать и бабушка, одетые как обычно, сидели и о чем-то тихо разговаривали.
«Ну, и сон же мне приснился», - радостно подумала Наташа, потирая заспанные глазки. Только теперь она поняла, что плачущая окровавленная мать, и нож, которым она хотела зарезаться при ней, и ворожившая бабушка, говорящая страшным голосом, и кровавый напиток, который она пила из человеческого черепа, и страшный всадник с змеиным хвостом — все это был один большой, страшный сон, который уже прошел.
Она, улыбнувшись первому лучу, солнца, как лучшему другу, рассеявшему её ночной кошмар, тихо лежала в постели, притворяясь, что все ещё спит, желая послушать о чем же говорили мать с бабушкой.
Но, едва она вслушалась, тут же кровь застыла в её жилах.
-Мы должны сами похоронить Наташу, до того, как её принесут в жертву...
-Похоронить?
-Да, так надо, дочка, пойми, - отвечала бабушка...
Изготовление посмертной куклы из живой девочки. Секреты мастерства
Теперь Наташа не боялась бабушки...Ей рассказали все, насколько мог принять это её детский здравый рассудок. И Наташа теперь понимала одно, что бабушка желает ей только добра, хочет спасти её от каких-то страшных людей, и надо было только стерпеть все, что скажет бабушка, даже если то покажется ей, Наташе, странным, она не должна ничему удивляться или бояться, а только, подчинившись бабушке, всецело довериться ей.
Нужно было действовать без промедления. Времени оставалось все меньше...
И вот доска, похожая на пыточные колодки, в которых заковывали средневековых преступников хитроумно установлена меж двух стульев. Между стульями, на детском стульчике восседала накрытая по плечам клеенкой Наташа. Её голова и ладони были всунуты в отверстия доски, так что девочка едва ли могла сделать хотя бы одно активное телодвижение.
Бабушка какими-то хитроумными ножницами аккуратно срезала волосы Наташи, тут же связывая в пучки для шиньона, и раскладывая по номерам загадочной расчерченной на бумаге «мандалы», смутно напоминающей проект чертежа человеческой головы сверху.
Было похоже чуть, как в том страшном сне, когда бабушка одевала на неё перышки...И даже так же щекотало на голове от проворных, как мыши, сухих пальцев бабушки. Девочка не кричала и не плакала, а только тихонько всхлипывала, чувствуя, как по оголенному от волос затылку непривычно прикасается холодное дуновение сквозняка от ветхих рам. Две маленькие слезинки проявились на её щечках. Но бабушка, сурово погрозив пальцем, сказала «сиди смирно», и она сидела, боясь пошевелиться, делая все, как приказывает бабушка.
Когда все было завершено, детская голова Наташи стала походить на футбольный мячик, бабушка принялась мазать голову Наташи каким-то отвратительным жиром. Когда бабушка принялась намазывать ей и лицо скользкой, дурно пахнущей субстанцией, Наташе стало противно, и она закричала:
-Какая гадость. Прекрати!
-Потерпи! - все тем же не терпящим возражения, невозмутимым тоном отвечала бабушка. То же она проделала и с кистями Наташи, смазав их жиром, стараясь не пропустить не единого миллиметра лоскутка детской кожи.
Затем сделалось ещё чуднее. Бабушка скрутила из бумаги два валика, наподобие сигар, только длинных-предлинных, и вставила это все в ноздри Наташи. Бедной девочке хотелось чихнуть, выдунуть трубочки из носа, но бабушка погрозила ей пальцем.
-Не смей!
Наташе виделось, что бабушка нарочно издевается над ней, чтобы уморить её заживо, но это были ещё только «цветочки». Она глубоко вздыхала, выражая свое страдание, но бабушка, словно увлекшись своим действом, ничего и слушать не хотела, знай твердила свое:
-Сиди смирно! Не шевелись!
И когда бабушка состригала ей волосы Наташа краем глаза видела, как мать все это время мешала в тазу какую-то массу, похожую не то на тесто, не то на белую глину.
И вот, когда мерзкая субстанция топленного свиного сала уж целиком покрывала ей голову, и в нос были вставлены эти отвратительные бумажные трубки, Наташа увидела, как мать подошла к ней с тазом, и бабушка торжественно и грозно произнесла.
-Теперь закрой глаза.
Наташа закрыла, вернее зажмурила, изо всех сил, точь-в-точь, как детки, которые играют в жмурки. Она думала, что сделала все так, как велела бабушка, бабушка похвалит её, но бабушка лишь с строгой раздраженностью огрызнулась.
-Расслабь лицо!
-Как?
-Будто спишь!
Наташа так и сделала. Притворилась, что спит, но неприемлемая глумливая улыбка витала на её лице. Кажется, она ещё воспринимала все, как игру, как и всякий неразумный ребенок, которым бывает очень трудно управлять.
-Ну и что? Я же сказала, словно спишь...Это же так просто!
-Я устала, - ныла Наташа, выкручиваясь на табуретке. - Пить хочу...
-На, попей...
Бабушка поднесла ей стакан чаю. От чая странно пахло странно: маминой пудреницей, мятными вениками мелиссы, что собирала бабушка в деревне, и ещё чем-то похожим на горький, жженый сахар от леденцов, отчего дурманило, и члены Наташи расслабляясь, застывали, отчего уж совсем не хотелось двигаться. Глаза закрывались сами собой. Наташа не заснула, а пребывала в оцепенении, из которого уже ей было не вырваться...
Сквозь полудрему она могла только наблюдать, как бабушка, залепив рот и глаза пластырем, принялась облеплять ей голову вязкой глиной, и глаза и уши. Наташа чувствовала себя заживо похороненной в странном и жутком саркофаге из гипса, и только теплая рука бабушки, обнадеживающе положив свою теплую, сухую ладонь на её колено, утешала её, пока гипсовая форма высыхала на детской головке.
-Потерпи, миленькая...уж немного осталось,- слышала Наташа, и голос бабушки, тихий и добрый, ободрял её...
Когда форма немного подсохла на Наташиной голове, бабушка сырной струной осторожно разделила вязкий гипс её на две половинки, освободив Наташину голову, словно заветное ядрышко из безобразной скорлупки ореха. Колодки были сняты. Трубки вынуты...Наташа, посиневшая от напряжения под коконом гипсовой глины, теперь могла полной грудью вздохнуть с облегчением, словно новорожденная, только что покинувшая душную утробу матери.
Наташе не терпелось поскорее смыть с себя эту гадость, она побежала в душ, но кран ответил ей хрипением — это отключили горячую воду. Пришлось нагревать ванну здоровенным нагревателем, но тут случилось совсем непредвиденное — отключили и свет. Стало совсем холодно и неуютно. От отчаяния хотелось плакать, и девочка плакала..
Наташа все ж кое-как вымывшись полу-холодной водой, судорожно растирая свое хрупкое тельце мочалкой, в чем ей помогала мать. Наташа все же смыла с себя скользкую гадость. Чтобы хоть как-то согреть девочку после ледяного купания, бабушка сама растерла её большим полотенцем, и, взяв на руки, словно маленькую, уложила в постель, заботливо накрыв добрым рядом теплых шерстяных пледов...
Наташа ещё долго стучала зубами от холода, когда словно в насмешку дали горячую воду. Бабушка хотела было позвать, но Наташа уже крепко спала. Вслед за дочерью в царство Морфея проследовала и мать. Она так и уснула подле Наташи, забыв обо всех горестях....
Благоразумно решив не будить девочек, бабушка зажгла свечу и приступила к действу.
Драгоценные гипсовые слепки уже обжигались в духовке, когда бабушка принялась растапливать свечной парафин в большой кастрюле. Это было похоже на варку студня...
Огромная кастрюля, словно первобытный бог Молох, подогревалось крохотным огоньком самой маленькой конфорки. Нужно было терпеливо ждать несколько часов, когда парафин разойдется, но уловить тот единственный верный момент, когда парафин лишь разойдясь до жидкой массы, ещё не начал накаляться, или, хуже того, пригорать...
И вот последняя свеча исчезала, растопилась в плоти подруг...Августа Илларионовна Крестовоздвиженская поняла — пора...
Это был самый ответственный момент. Малейшая неаккуратность — и все будет испорчено, пойдет прахом.
Растопленный парафин медленно наполнял склеенную форму. Время от времени, переведя дыхание, Августа Илларионовна делала паузу, когда ей казалось, что вязкая масса заполняет форму слишком быстро — опасалось пустот. И ужас наполнял её сердце, когда ей чудилось, что форма вот-вот не выдержит и лопнет...
Но правильно обожжённая гипсовая оболочка устояла. Хотя в некоторых местах парафин подтек, но этом можно было легко исправить при помощи бинтов.
И вот оставалось последнее — вынуть драгоценную форму....Дрожащими от волнения руками Августа Илларионовна разрезала гипс, из которого показалась точная копия головы Наташи...
Бабушка долго и любовно разглядывала свое творение: великолепно, то, что надо, даже крохотная родинка в уголке губ Наташи и та запечатлелась в достоверной точности. Осторожно шлифуя скульптурным ланцетом ещё видневшиеся швы и неровности, бабушка не могла насмотреться на свое творение.
Затем надо было срочно переходить к волосам, пока парафин окончательно не окреп, но был уже достаточно застывшим...Это было самое сложное...
Забирая, крохотными пучками, бабушка специальной шиньонной иглой вшивала крохотными пучочками отрезанные волосы Наташи в том же порядке, в котором они росли на голове внучки. Эта кропотливая работа требовала много времени, но бабушка справилась с ней с честью. Правда с ресницами и бровями пришлось поработать отдельно: тут требовался особый волос жесткий и прочный, как хвост кобылы. Бабушка решила этот вопрос совсем оригинально. Старуха выстригла на своем старческом лобке волосы и, старательно распрямив их и окунув в черную краску для волос, затем нарезала волоски по длине ресниц и бровей, стала вшивать, но уже не пучками, а по одному волоску. Корпускулами креплений волосяных луковиц: корешок к корешку...
За работой прошел один день — бабушка и не заметила. Прошли и другие сутки. Она работала, не отрываясь, орудуя крохотной иголочкой, пудренной щеточкой, и таинственными, крохотными, похожими на хирургические приспособлениями, позволяющими из обыкновенного свечного парафина и грубого актерского грима, создать настоящий эффект человеческой кожи — мертвой кожи...покойницы...
Мать тоже не теряла времени: отпоров от большого плюшевого медвежонка Наташи голову и конечности, она теперь старательно набивала его поролоном и старыми Наташиними платьями, старательно разрезанными на лоскуты, при помощи обвязывания капроновыми чулками, придавая нужную форму — это должно было символизировать застывшее туловище покойной... «Ноги» Наташи она сделала тоже из поролона и свернутых тряпочек, хитроумно набив ими белые колготки дочери, так что можно было надеть туфельки...
Кукла должна была походить на настоящую девочку...только мертвую.
И все же, как не старалась Августа Илларионовна — ей все же удалось подпортить работу...Не оценив коварность маленьких форм, она так же залила парафин в отпечатки Наташиных кистей, но когда стала вынимать их, с ужасом обнаружила, что пальцы безвозвратно слиплись и разлепить их уже не было никакой возможности, а времени на исправление уже не было...
В тот же день полицейские сводки Ленинского района горда Горького зафиксировали необыкновенное происшествие: в магазине одежды был ограблен — манекен...Точнее сам манекен был, как ему полагается, в магазине, но у последнего в неизвестном направлении исчезли обе руки...
И только сама «потерпевшая» - маленькая Венера в школьной форме, словно растерявшись, взирала на милиционеров с своей витрины...
За мукулатурой
Школота бродит звеньями
4 марта 1979
-Как ты думаешь, мам, этот ассенизатор появится? - говорила молодая женщина старательно раскладывая журналы в картофельный ящик на лестнице.
-Обязательно, дочь, обязательно...Погонятся, вот увидишь, погонятся. Видение никогда не обманывало меня... - отвечала седовласая старуха.
Как только у ворот одной из школ города Горького, что на проспекте Космонавтов, поутру зазвенел довольно звонкий школьный звонок, висевший у входных ворот, то уж со всех окраин Ленинского района спешили на линейку толпами сонные школяры к заветному гипсовому бюсту Гагарина, словно в усмешку отдававшему школярам честь прямо в гипсовом скафандре.( Видимо, какой-то советский «Микеланджело», будучи большим оригиналом, торопясь к открытию школы с «щидевром», вложив все свое умение в изваяние скафандра, изрядно сэкономил на лепке лица первооткрывателя космоса) На школьном же сленге скульптуру так в шутку и прозвали «Поехали!». С момента основания школы, ходили школьные легенды, что скульптор, сделав неудачный слепок с фото Гагарина, просто-напросто залепил его толстым слоем гипса, имитируя закрытый скафандр. И уж случалось несколько раз ребята из простого детского, пытливого любопытства, покушались на произведение, камнями пытаясь разбить гипсовый скафандр, в предвкушении обнаружить под толстым слоем жутковатого лепилова знаменитую Гагаринскую улыбку. Некоторые в пылу спора утверждали, что под гипсовым слоем сидел и вовсе не Гагарин, а Алексей Леонов — первопроходец безвоздушного космического пространства. Некоторые и вовсе утверждали, что под скафандром находится — человеческий череп, найденный во время строительства школы на месте бывшего погоста. Якобы скульптур специально положил его туда, чтобы он являлся оберегом школы от злых духов разоренного погоста. Так ли это или нет, истории теперь уж известно не будет, ибо ещё в перестроечные времена свободы и гласности по причине невозможного обветшания скандальный памятник давно уж свезен на городскую свалку, оставив после себя лишь мраморный обелиск, на котором выбитыми буквами едва ли можно было прочесть: «Первооткрывателям космоса посвящается». Но вернемся теперь к светлым Брежневским временам застоя, когда памятник космонавту, как и положено стоял на своем месте, в целости и сохранности...
Толпа эта, состоящая из самой разнородной школоты, представляла весьма любопытное зрелище. Среднеклассники - пионеры и школьники постарше, кое уже готовилась к поступлению в комсомол, с рюкзаками под мышками уныло брели на воскресную линейку. Пионеры, только недавно снявшие с себя октябрятские значки, были ещё очень малы; идя, то и дело с громким гигиканьем толкали друг друга и бранились между собой самым тоненьким дисконтом; они были все почти в изодранных и запачканных трениках, и карманы их прогулочных рейтуз, безбожно протертыми в коленях, отвисших мешками, были вечно наполнены всякой дрянью; как-то: пробками от ГДРвского пива, фантиками и марками всех мастей, служившими школоте твердой валютой, резиновыми героями Диснея — Микки Маусами и Дональдами Даками — настоящими диссидентскими сокровищами разлагающегося Запада, за которые любой советский школьник был готов отдать душу, а иногда, даже, и шпорцевыми лягушками из живого уголка, из которых одна, вдруг, вспрыгнув посреди переменки из кармана прямо в лицо завуча, доставила своему патрону вызов родителей в школу и едва ли не исключение за неуд в поведении.
Школота постарше, та, что готовилась в комсомол — следующей ступеньке взросления к светлому будущему коммунизма, предвещавшему вечное счастье для всех и для вся по формуле от каждого по возможности -каждому по потребностям, шла солиднее. Куртки у них были совершенно целы, но зато на лице всегда почти бывало какое-нибудь украшение в виде риторического тропа: или один глаз уходил под самый лоб, или вместо губы целый пузырь, или какая-нибудь другая примета, свидетельствующая о боевой доблести; эти говорили и матерились между собою тем гнусным тенором ломающегося подросткового голоса, неизменно предвещавшего какой-нибудь гнусный проступок.
Комсомольцы, уже вполне созревшие строители коммунизма, всякую секунду готовые к труду и обороне, целую октавой брали ниже, и не было уж их басистых голосах того ломкого ломающегося железного скрипа: в карманах их шаравар, кроме крепких табачных корешков, ничего не было.
Площадь во дворе красного приземистого здания наполнялась стремительно. Шум от детских голосов нарастал...
Но вот на трибуну ступенек вышел директор, и все тут же затихло. Торжественная линейка была открыта!
60 килограмм макулатуры спасает целое дерево!
-Раз-раз, - директор закашлялся, чтобы убедиться, что с микрофоном все было в порядке. Начал свою вступительную речь:
-Сегодня, в этот важный и торжественный для нашей страны день - день выборов в Верховный Совет Союза Социалистических Республик 10-го созыва, когда весь наш советский народ в едином порыве торжественно идет на выборы добровольно отдать свой почетный гражданский долг. В честь десятой трудовой пятилетки наша школа торжественно взяла на себя обязательство перед Коммунистической партией Советского Союза исполнить план по сбору макулатуры и металлического вторсырья.
Всем нам известно, что даже в нашей стране древесные лесурсы реса не безграничны. - (Оговорка директора вызвала волну глумливых смешков, которая побежала по рядам школяров). -...С тем, чтоб уже сейчас сознательно отнестись к народным богатством страны, мы должны разумно и рачительно беречь их, чтобы в будущем веке ими могли пользоваться и наши дети!
Да будет вам известно, ребята, что собранные 60 килограмм макулатуры спасают целое дерево! Если каждый из вас соберет хотя бы 15 килограмм макулатуры, это спасет целый гектар леса! Целый гектар. А это не мало! Ох, как не мало в масштабах страны! Так будем же вместе вносить свой посильный вклад в светлое будущее Коммунизма!
На том директор замолчал...Все поняли - лирическая часть выступления была закончена. Бородатый ментор отвел глаза от бумажки и с раздраженной злобой окинул взглядом толпу стоявших перед ним школяров, словно в одну секунду возненавидел всех и каждого из них. Его слушали внимательно, но только в первых рядах, точнее, делали вид, что слушали внимательно — заразительная зевота не выспавшихся школяров, словно инфекция, то и дело пробегавшая по рядам заспанных отупелых лиц, разительно подтверждала бессмысленность его стараний по произношению речи. На «галерке» же, поодаль от директорских глаз, где обычно скапливался наименее сознательный контингент учеников, так там вообще, царила полная анархия, которую, как известно, называют матерью порядка. Некоторые ученики, не обращая никакого внимания на речь своего ментора, азартно играли в «донги» - местную школьную «валюту», шлепая по конфетным фантикам западных жвачек ладонями, силясь перевернуть их без помощи пальцев, что означало выигрыш. Это происходило с таким рьяным, детским азартом, что даже из-за толпы школяров шлепки ладоней доходили до директорских ушей. Проигравших тут же лишали денег на обед, выворачивая карманы. Если они были. Если настоящих денег не было, некоторые, особо не терпеливые, ограничивали принятие «фантичного» долга чести более примитивным, русским способом — щелчками и подзатыльниками, коими резко одаривали «должников» - по десять лупеток за «донг». Таков был неписаный «курс валют». Одному шулеру, что догадался незаметно смазать, ладошку слюнями с сахаром, и прихлопнуть жевачечный фант, отчего он намертво приклеился к руке, больно врезали под зад коленом — не мухлюй.
И вот он начал снова, но голос его уж был не столь улыбающимся восторженно-торжественным, как был до этого, когда он говорил о светлом будущем Коммунизма, в которое, надо сказать, мало верил сам.
-Однако, хочется сказать отдельно... сделать, так сказать, предупреждение отдельным личностям. - (Директор закашлялся, что всегда означало какую-то неприятность, которую он хотел сказать) - Отправляясь на поиски макулатуры, шкоды в дороге не чинить! А то в прошлый раз жильцы жаловались, что наши ученики нагадили им в подъезде в отместку за то, что им не выдали макулатуры...Потом дворнику пришлось убирать.- В задних рядах снова пронеслось гыгыканье. - Мишка Толстой, тебя это особо касается!
Маленький, полноватый мальчик, которым в школах обычно дают обидную кличку Булка, в смысле комплекции вполне оправдывал свою графскую фамилию, поняв, что говорят о нем, мгновенно покраснев, спрятал свою глумливую ухмылку, тот час же заступив насупленному выражению застигнутого за кражей в амбаре зверька, тем не менее смотрел на своего ментора с какой-то ласковато - лукавой дурковатостью непонимающей в чем же её обвиняют невинностью. Теперь товарищи потешались уж над ним, указывая на него в толпе пальцами. Знали грешок толстячка. Попался...
-Чтобы к понедельнику каждый из вас собрал не меньше 7 кг макулатуры — это минимум. И помните, чей класс, кто соберет меньше всех бумаги, будет до лета убирать пришкольную территорию!
Закончив наставления и предупреждения по поводу сдачи сырья, громогласным «Готов к труду и обороне!», на что пионерия, отвесив пионерское приветствие, ответила хором «Всегда готов!», бородатый ментор сошел с трибуны, объявив линейку закрытой. Ученики расходились. Точнее это можно было назвать детской облавой. С громким гиканьем и весельем ребята бросились врассыпную...
Государственное бюджетное учреждение здравоохранения Нижегородской области
«Психиатрическая больница №2. г.Нижнего Новгорода»
Идет психолого-психиатрическая экспертиза на предмет вменяемости преступника. Допрашивает заведующая дневным стационаром врач-психиатр высшей категории Садовникова Людмила Николаевна...
-...Так вы можете точно назвать, с чего все началось, когда вы почувствовали себя «другим»?
Рассказ Некрополиста...
Моя мертвая невеста
Я и теперь с замиранием сердца помню тот день в мельчайших подробностях, как будто это было только вчера. С него то и началась моя Большая прогулка по кладбищам.
В тот день наша школа 184 занималась сбором макулатуры. Наше маленькое звено состояло из трех человек. Я и двое моих друзей. Скорее друзьями, в полном смысле этого слова, я не смог бы теперь назвать их и с натяжкой. Я думаю, что вы и без меня сами знаете прописную истину, что всякий отверженный индивид, так или иначе, притягивает к себе подобного. В общем, нас было тогда трое тогда — отверженных, тех, над кем в классе издевались более всех остальных. Это Ванька Жердяй — Иван Николаевич Желубов... Странно, теперь, наверное, только я один на свете помню его настоящую фамилию-отчество, а так все его в школе и, даже учителя в порыве гнева за его медлительную бестолковость, называли бедного парня не иначе как Жердяй, а все за его высокий рост и тощую комплектацию. Жердяй — от слова «жердь», а ни в коем случае не «жир». ЖИРдяй, как раз у нас был другой, Мишка Толстой, того, с кем вы уже, имели честь познакомится по моему делу — тот самый медвежонок из моей спальни. Правда с тех пор, как Мишка погиб, он успел основательно «сесть на диету», и теперь весит не больше пятилетнего ребенка. Вы должно быть, и приняли его за моего сына, но, знаете, что это не мой сын, а мой лучший друг Михаил Алексеевич Толстой. Я самолично выкопал его из могилы и сделал из него куклу, чтобы ему было не скучно и он мог играть со мной даже после своей смерти. Так вот, запишите ещё одно мое признание. Его я тоже убил. Это я подстроил так, чтобы он попал под поезд.
-Здесь поподробнее. И как же вы это сделали?
-При помощи магии, естественно. Когда шнурок от его кед запутался в шпалах, я громко крикнули ему в оба уха «Поезд идет!», и он остолбенел на путях, так что товарняку, который действительно пришел только минут через 20 , оставалось только прикончить дело. Окриком я блокировал его нервную систему до полного столбняка.
-Вы осознаете, что вот сейчас несете бред?
-Это не бред! Все, что я сказал — чистейшая правда! Если не верите, можете проверить по документам в сводках происшествия милицейского архива за 20 октября 1979. Дело 17-894 закрыто за признанием несчастного случая, но, говорю вам, это был не несчастный случай, а убийство. И убил его — я! - Анатолий, до того сидевший ссутулившись, гордо вскинул голову, как безумец Герострат, только что храбро признавшийся в поджоге храма Артемиды.
-Так, хорошо, - успокоительно заговорила врачиха, стараясь придать своему бесстрастно - официальному голосу как можно более фальшивой нежности - и за что же вы убили собственного друга?
-Он нарушил вердикт молчания.
-Какой ещё вердикт молчания?
-Более я ничего не скажу, потому что на то он и вердикт молчания, что о нем полагается молчать, даже если тебя станут пытать...
-Хорошо, тогда вернемся к тому дню...
-........Так вот, помню, что мы с ребятами обошли все места, где могла быть макулатура и — ничего. Куда бы мы не заглядывали, меж гаражами, в дворы магазинов, где в обычное время ворохом валялись использованные рыхленки от яиц, даже в мусорные баки, везде нас уже опередил наш более проворный брат — школьник. Хоть бы грязная коробка — ничего. Звонили мы и в квартиры, но из-за закрытых дверей нам только отвечали недовольными голосами: «макулатуры нет». И не удивительно, сознательные граждане того времени не выбрасывали газеты, а предупредительно стерегли макулатуру для себя, чтобы потом получить за неё редкие книги (которые без талонов о сданной бумаге купить было просто нельзя). В те времена в самой читающей стране мира наличие библиотеки считалось очень престижно. Ради книг люди друг другу в гости ходили...Вот уже сумерки спускались над городом, надо было возвращаться по домам, а в руках у нас по-прежнему было пусто.
В последнем отчаянии кто-то из нас даже предложил: « А что, взять, да и послать бы все к черту, да идти по домам!»
-Не, никак нельзя, - боязливо возражал я.
И не напрасно. Все трое мы знали, что ежели к понедельнику мы не наберем необходимые количество килограмм на нос, то автоматом станем позорищами для всей школы. А если из-за нашего звена пострадает весь класс, которому до лета придется огребать собачьи какашки в пришкольном дворе, одноклассники нас возненавидят ещё более, чем до того ненавидели учителя, поскольку мы все трое уже по тем временам по состоянию психического здоровья были освобождены от всякого физического труда, и тем бы выходили предателями, подведшими весь класс на незаслуженную каторгу. Таковыми мы быть не хотели...Но что же делать? Где искать бумаг?
-А в этом доме мы точно не были. - Мишка Толстой радостно указал на соседний с моим домом четвертый корпус. - Чем черт не шутит, попытаем ка здесь счастья.
Помню, мне туда совсем не хотелось идти. И не напрасно. Накануне нам уже сказали, что в параллельном классе погибла девочка. 11-летняя Наташа Петрова выходя из ванной задела концом мокрого полотенца об оголённый провод и мгновенно скончалась от удара током.
Мне очень не хотелось идти за газетами в подъезд с гробом, да ещё и с девочкиным, но, как и всякому мальчишке, стыдно было показаться перед товарищами слабаком, и я покорно поплелся за ними, сам того не желая.
Случилось то, чего я и боялся. Возле одного из подъездов уже стояла крышка гроба.
Помню, что было неестественно как-то тихо, и только слышен чей-то невнятный, тоненький плач и, как тут же, рядом на скамеечке, перетирая новость, шепотом судачили какие-то две незнакомые бабки. Я сразу понял, что они говорят о Наташе, потому что краем уха мог расслышать: « Девочка ...померла. О-хо-хох..Видно уж так на роду написано»...
И это торжественное и трепетное « померла», словно разносилось сарафанным радио на весь наш Ленинский район, преследуя меня повсюду в этот день, словно призрак. «Померла, померла, померла»...
И только проходящий мимо дворник, которого за седую шевелюру почему-то прозвали дядькой Евтухом (хотя его фамилия была Евтухов), насмешливо и громко добавил:
-Как же, померла! Жди! Все видел!
За что тут же получил предосудительно - непонимающие взгляды старух.
-Да не пьян ли ты, Евтух? - осведомилась одна из старух.
-Как же, пьян, - удаляясь, махнул рукой дворник. - Жди!
...Помню, как мы оторопели при виде крышки. Словно тот час же перед нами открылось какое-то откровение, которое мы ещё не могли не понять, ни осознать своим детским рассудком, но ясное и неотвратимое откровение смерти, и от того сделалось жутко и таинственно. Я ещё помнил, как простонал тихо:
- Ребят, идемте отсюда. Ну это.
-Боишься? - вторили мне с насмешкой друзья, в которой все же проскальзывало лишь прикрытие страха. Я видел, что боялись и они, но изо всех сил старались не выдать друг перед другом страха.
Затем они подошли к крышке гроба и каждый из них, хихикая, постучал три раза:
-Ау, тут есть кто?
-Прекратите! Не надо!
-Вот видишь, Москвин, ничего тут страшно нет. А ты, небось, уже в штаны намочил. Эх ты, Усыско!
Я и теперь отчетливо помню ту мысль в моей голове: «Пионер ничего не должен бояться».
Я уж хотел сделать то же самое, и, расхрабрившись, уже было подошел к крышке, чтобы постучать, как на соседнем дереве три раза громко прокаркала ворона. Я вздрогнул, пожалуй так отчетливо, что друзья заметили это и снова громко расхохотались надо мной.
Краем глаза я инстинктивно посмотрел на ворону. Птица хитро смотрела на меня круглым неподвижным глазом, чуть наклонив голову в бок.
-Ну иди уже, Москвин, чего ты там возишься! Надоел!- в нетерпении закричали друзья.
Небрежно стукнув в крышку гроба, я побежал в парадную, стараясь уж не глядеть на проклятую ворону, не думать, что где -то тут, рядом лежит таинственная и жуткая маленькая покойница. По счастью, в подъезде никто нам не встретился.
Обычно мы ходили по подъездам. Не просили, а громко требовали макулатуры, звоня в каждые двери, руководствуясь неписанным правилом жизни: «Попытка не пытка — спрос не беда». Но в тот день, как назло никто нам не открывал.
Но когда мы вошли в тот подъезд, всякая надобность ходить по квартирам и звонить в каждую дверь, словно побирушки униженно выпрашивая старые газеты, отпала сама собой. На площадке первого этажа стоял ящик...
Мы конечно же знали эту нехитрую уловку взрослых. Иногда, за теснотой квартир, жители хрущевок устраивали так называемые выносные бунки в виде огромных железных ящиков, в которых хранили картошку или же ненужные вещи, которые занимали ценное место в тесных двушках, но которые жаль было выбросить, в том числе и драгоценную макулатуру. Обычно такие бунки располагались на площадках первого этажа и представляли собой самодельные железные ящики, густо вымазанные масляной краской, запертые на хлипкий замочек, который было легко выломать одним ударом ботинка. Разжиться добром там можно было всегда.
На это раз даже выбивать замок не пришлось. Ящик оказался незапертым. Мы открыли тяжелую крышку. Под ней оказались то, за чем мы пришли — макулатура. Более того настоящие сокровища!
Я никогда не видел такого собрания журналов! Тут было все: от традиционных «Огонёк», «Наука и жизнь», «Религия и жизнь», которые я очень любил, но не мог позволить себе выписывать по причине дороговизны (отец не любил траты денег «по пустякам», как он это называл, до таких совсем уж винтажных коллекционных редкостей, таких как дореволюционный «Вокруг света», о существовании я которого мог только знать, но никогда ещё не держал в руках. «Да это же настоящие сокровища! Вот находка для моей библиотеки».
Не помня себя, мы принялись набивать ими свои рюкзаки. Помню «загружались» очень быстро. А у меня, помимо всего, в рюкзаке ещё болтались мои не выгруженные с пятницы учебники, за что я теперь проклинал себя. И вот, когда уже мы, довольно быстро затарившись до верху, так что мой ранец готов был уже лопнуть по швам, выходили из подъезда с кипами макулатуры, то попали прямо на вынос!
Помню тогда это мероприятие удивило меня до крайней меры: видимо, мать несчастной Наташи была членом какой-то секты – начать с того, что на похоронах не было никого из одноклассников, зато пришло несколько десятков молодых женщин и мужчин в чёрных одеждах со страшными черными капюшонами, в которых ходит Смерть, примерно одного возраста. Все они держали горящие свечки, и что-то заунывно пели не по-русски.
Как ни велико было любопытство рассмотреть всё поподробнее – мы-то в нашем советском детстве больше привыкли к «красным» похоронам, когда играет оркестр и топает строй отпущенных на полдня производственнков – страх за свои шкуры оказался сильнее. Чувствуя, что совершили преступление, украв чужую макулатуру, мы втроем постарались улепетнуть со страшного места. Но не тут-то было: заметив нас, за нами в погоню с похорон бросилось сразу несколько мужиков.
Мои друзья побросали пачки журналов в сугроб и с криком разбежались в разные стороны.
До сих пор проклинаю себя за то, что не хватило тогда ума скинуть тяжелые рюкзак, да бежать налегке. Так, вот дурь-то, жалко стало учебников. Побоялся получить нагоняй от родителей, которым пришлось бы оплачивать потерю школьной библиотеке. Впрочем, как мне показалось, мужики те сразу погнались за мной, не за кем другим из моих «товарищей» по причине, что с тяжелым ранцем я все равно далеко не убежал.
Вскоре меня схватили за плечо. По - взрослому заломили назад руку. Отобрав у меня портфель и перехватив за другую руку, чтобы я не мог вырваться, меня, трясущегося от страха, подвели к чёрному сборищу. Пение сразу же прекратилось.
Я ожидал чего угодно, только не этого. Заплаканная женщина — видимо, мать покойной — подала мне крупное венгерское яблоко и, велев надкусить его, и, надкусив сама сочный плод, поцеловала в лоб. Затем, обхватив мою голову своими горячими ладонями, она подвела меня к гробу, где лежала её дочь, и, от волнения путаясь в словах, пообещала много конфет, апельсинов и денег, велела целовать покойницу. Я залился слезами, умолял отпустить, но сектантки настаивали. Все снова запели молитвы на непонятном мне языке, и тут я почувствовал, как мне с силой пригнули голову к восковому лбу девочки в кружевном чепчике. Мне не оставалось ничего другого, как поцеловать, куда приказано.
Так я сделал раз, другой и третий. Все это время мать Наташи держала меня за голову. Было заметно, что она не столько скорбела, сколько заметно нервничала, потому что её горячие, шершавые ладони тоже тряслись, как в лихорадке. Однако, она поспешила успокоить меня.
-Не бойся, - услышал я едва уловимый тихий шепот над своим ухом. - Жив останешься.
Её нежный голос, показавшийся мне знакомым, утешил меня. Словно по мановению волшебной палочки действительно перестал бояться, и теперь только с любопытством принялся разглядывать «общество».
Большинство из них были люди молодые - не старше тридцати, по крайней мере, стариков я не заметил, ну, кроме разве самой Наташиной бабушки, которая была хоть и седая, но выглядела, вполне как молодая женщина, лишь искусственно состаренная умелым волшебником-гримером. Она то и была «начетчицей»...
..Ободрив таким образом, мне велели повторять за начетчицей длинное заклинание на старорусском языке. Несколько выражений из него намертво врезались в мою память - «я могла дочь породить, я могу от всех бед пособить», которые бабушка то и дело повторяла, как куплет к странной песне, или «яко битва орла и змеи». Что это тогда значило, я не знал, и не понимал, но со страху повторял так старательно, так что от зубов отлетало.
Когда заговор закончился, мне велели взять свечку и покапать воском на грудь Наташиного синего, с красной оторочкой платьица. Все ещё помню мое желание поджечь гроб вместе с покойницей. Чтобы заполыхал факелом, как в фильме «Черная Бара».
Держа в голове свой внезапно пришедший ко мне коварный замысел, я придвинул горящую свечу как можно ближе к Наташиному синему платьицу, ожидая, что вот отсюда -то и займется сейчас пожар, но капли воска, схватываясь на лету мартовским, ветреным морозцем застывали на лету в причудливые фигурки. Её бабушка словно догадалась- перехватила мою руку.
- Не балуй, - услышал я злобное ворчание ведьмы.
Затем мне подали два стертых медных кольца, одно велели насадить мертвой невесте на палец...
Никак не могу забыть восковые руки покойницы, как долго возился с холодным пальчиком мертвой Наташи. Твердый. Словно пластмассовый. Не гнется. Я так яростно одевал кольцо, что палец мертвой девочки, вдруг - отломался, что фарфоровый. Да, до сих пор чувствую это ужасное состояние. Кольцо маленькое, не лезет, я натягиваю. Какое-то неловкое движение, и, о, ужас, палец покойницы отламывается - бескровно, словно отбитая ручка от чайника. Помню, как в глазах моих потемнело от ужаса. Мне сделалось дурно и чуть не вытошнило, прямо туда, в гроб.
Наверное, тогда очень перепуган был, вот и померещилось. Когда опомнился, хотел взглянуть, да проворная бабка уже успела закрыть Наташу похоронным покрывалом.
Другое старуха надела на палец мне, тот час сжав мою кисть в кулаке, чтобы не дать снять кольца.
Они ещё немного попели над гробом, а затем, не выпуская моей сжатой в кулак руки, которую упрямая старуха, держала зажатой в своей теплой, трепещущей словно птица, костлявой ладони, чтобы я не мог снять кольца с своего пальца, двинулись к припаркованному рядом автобусу, неся меня на руках ногами вперед, словно покойника. Краем глаза я заметил, что мой рюкзак тем же макаром тоже погрузили в автобус - это почему-то успокоило меня, ведь за вещи я почему-то беспокоился куда больше, чем за себя. С тем мы «дружно» и отправились на кладбище.
Казалось, что автобус, едет целую вечность, хотя кладбище находилось всего в двух шагах. Возможно, мы сделали не один крюк. По дороге женщина взяла с меня честное пионерское слово никому, по крайней мере сорок дней, не рассказывать об этом происшествии. Я только нервно закивал в ответ, не смея возразить под страхом смерти.
На кладбище «Красная Этна» меня ещё раз подвели к гробу, ещё раз заставили поцеловать Наташу в лоб, затем крышку заколотили и гроб опустили в яму.
Первый ком глины бросила мать, второй поручили бросить мне. Потом нас привезли к тому же подъезду, откуда мы выехали.
Тут же мне торжественно вернули портфель, в который к дополнении к похищенным журналам насовали каких-то платков и тряпок, насыпали полные карманы шоколадных конфет, вручили авоську фруктов и, самое главное, дали бумажку в десять рублей – настоящее сокровище для советского шестиклассника. Обретя долгожданную свободу, я за первым же поворотом выкинул колечко и платки в снег, купюру припрятал в шапку, фрукты тоже принёс домой, приврав, что яблоки, видать, обронил пьяный.
Странное дело, родители, обычно беспокоившиеся по поводу моих долгих отлучек, будто, совсем не заметили моего отсутствия, и без вопросов приняли мою явную ложь за правду, хотя я после моих злоключений я вернулся лишь поздно вечером.
Прошло 40 дней. Я уже было почти и сам стал забывать об этом странном происшествии...
Но ближе к концу учебного года моя мертвая невеста стала приходить мне во сне чуть ли не каждую ночь, распевая нескладные песенки. «Прикол» состоял в том, что наутро я помнил их наизусть. Дальше — больше, мертвая Наташа потребовала от меня — во сне — чтобы я начал изучать магию и обещала научить меня всему. Требовалось лишь мое согласие. Я, естественно, был против.
По счастью, летом я уехал в деревню, и ночные «посещения» прекратились.
Они возобновились в первую же ночь, когда я вернулся в город. Наташа являлась ко мне как бы в дымке, вскоре я начал чувствовать ее близость по специфическому холодку. У меня начались галлюцинации, по ночам я стал бредить. Два бреда врезались в мою память особенно хорошо: у меня, вдруг, начинали расти руки, и я обхватывал земной шар по диагонали, по Экватору; нет то был, не глобус или мяч, что можно было бы представить себе, а именно настоящий Земной шар, тяжелый, холодный, мокрый, и он давил на меня все сильнее и сильнее, безжалостно, всей своей мощью, весь ужас ситуации был в том, что когда до Антарктиды оставалось уже совсем немножко, удлинение прекращалось и мне приходилось уже самому прилагать усилие, чтобы обнять и Антарктиду тоже. Или же мои ноги, вдруг, теряли опору словно из под висельника из-под которого сбили табуретку, и я начинал падать в бездонную черную пропасть, в которой вертелись какие-то стеклянные треугольники, я падал и больно натыкался на угол каждого из них. Уже позднее, в умных книжках я прочел, что это называется геометрическим бредом. Несколько раз Наташа грозилась, что если я не начну изучать магию добровольно, она надавит мне на виске на какую-то точку и отключит сознание. И однажды, когда я, набравшись храбрости, выдвинулся к ней своей тощенькой мальчишечьей грудкой и гордо сказал: « пионеры не колдуют», выполнила свою угрозу и отключила - я умер. Просто исчез - на время.
Предчувствуя визит «ночной гостьи», я попросту стал бояться засыпать ночью. Спал днем, урывками, что сразу же отразилось на моей нервной системе. Я стал раздражительным и огрызался даже на мать по малейшему поводу.
Заметив мои ночные посиделки у ночника, мать решила обратиться к детскому психиатру. Отец возражал - тогда это чуть ли не позором считалось. Однажды, после одного из очередных незапланированных «визитов» Наташи, после того, как она второй раз за неповиновение «отключила мое сознание», я «проснулся» с диким воплем. Мать трясла меня, но я никак не мог прийти в себя, а только орал, чтобы выбраться из этого страшного состояния небытия.
Потом я не спал три дня. Дошло до того, что я уже не ложился спать без матери, опасаясь посещения «ночной гостьи».
В конце концов на семейном совете, все же решено было обратиться к детскому психиатру, тайно вызвав его на дом. Я помню ещё как мама обругала папу, за что тот, противясь присутствия надо мной всяких там тупомозглых «мозговертов», грубо запретил мне больше спать с мамой в одной кровати; мать кричала на отца прямо «по матушке», что никогда не делала ни до, ни не после этого случая.
Врач, на тот момент самый именитый на тот момент специалист по детской психиатрии в городе Ян Генрихович Голланд, к которому обратились за помощью мои родители, потому что он был ближайшим другом отца, объяснил это явление подростковой гормональной ломкой. Пришел, оттянул веко, взглянул мне в глаз и хихикнул : «Прижилось». Что прижилось? - Не объяснил. Потом он сказал, что с этим ничего делать не надо и с возрастом это пройдет само, напоследок добродушно пригрозив мне, что если я и впредь буду «трогать себя», у меня на ладошках вырастут волосы, и тогда все узнают «мою страшную тайну». Прописал валерьянку и с тем ушёл.
Однако, от этого непрошенная «ночная гостья» никуда не девалась. И я уже почти свыкся с ней, как свыкаются дети с ночными кошмарами...
Так продолжалось около года. Наконец, Наташа объявила, что если я и после этого не хочу изучать магию, она меня бросает. Дескать, впоследствии я буду искать ее и домогаться, но будет поздно. Тогда, в 1980-м, я был готов на что угодно, чтобы избавиться от ночного наваждения. Наташа научила меня, как «передать» ее одной из моих одноклассниц, на которую я имел зуб за то, что её тетрадки всегда противопоставляли моим, как образец аккуратности...
...Для этого надо было во что бы то ни стало добыть волосы той некрещеной девочки, на которую я хотел «перевести» заклинание, но чтоб она обязательно тоже была Наташей...Я так и сделал.
...Училась с нами одна Наташа, так она еврейка, иудейка, стало быть, не крещеная. Ненавидел я её, потому как родители всегда ставили мне её в пример, да и сама она часто смеялась, когда учительница отчитывала меня, за слипшиеся от соплей тетрадки.
Помню ещё один случай, связанный с этой девочкой. Моё Ватерлоо, в котором я потерпел позорное поражение перед всем классом, навсегда став его изгоем...А все из-за неё.
В пятом классе на рисовании была свободная тема. Девочки как всегда рисовали принцесс на балу. Мальчики же, запечатленные последним фильмом о войне, рисовали сражения.
Я полностью погрузился в процесс, начисто забыв обо всем. Зажав кончик языка в краюшке губ, как это делают очень маленькие детки, когда рисуют, я яростно рисовал бой наших с немцами: самолеты бомбили землю, танк сражался с танком, люди, маленькие человечки, схватываясь в рукопашном бою кололи друг друга ножами винтовок, повсюду, где только можно была кровь и знаки — пятиконечной звезды и свастики. Помню с каким остервенением, почти наслаждением рисовал я свастику и звезды, на танках, на маленьких человечках, символизирующих «немцев» или же «русских», затем, разойдясь, повсюду, уж не осмысливая, ничего, а лишь обозначая ими свои эмоции в сражении одними лишь этими сражавшимися знаками. И уж сами коловороты, похожие на устрашающих пауков, самых разнообразных хитроумных форм заполняли пространство рисунка, и звезды оставались в меньшинстве валились ранеными вниз..Кровь лилась рекой. В пылу рисования, я не заметил, как задел нос карандашом и ссадил слизистую оболочку цевки. Носом пошла кровь. «Тем лучше», - обрадовался я и для убедительности прочно сдобрил место сражения собственной кровью.
Бородатый метр проходил по рядам. Увидев мое «творчество», он выхватил альбом и, держа его двумя пальцами словно издохшую крысу, грубо заорал.
-Что это за дрянь?!
Выход из воображаемого мира не прошел для меня даром. Услышав громкий окрик над своим ухом, я описался. От ужаса за то, что я рисовал свастику, что было в принципе запрещено и каралось уголовным кодексом, и что я застигнут на месте страшного преступления, мой мочевой пузырь не выдержал...
-Вооооооон из класса! Родителей в школу!
Я помню, как бежал из класса, плача, с окровавленным носом, и с меня текло. И громче всех тогда смеялась эта Наташка, указывая на меня пальцем, громко кричала в след:
-Глядите, да он же обоссался! Усыско! Усыско! А-ха-ха-ха!
До сих пор помню её смех. Звонкий, веселый, пронизывающий девичий смех...
Пучок её волосинок, вырванный из косы, стоил мне шлепка увесистой хрестоматии по лбу. Но это стоило того... Фауст продал свою душу Мефистофелю за абсолютное знание, я — чужую.
...Не знал я тогда одного, что заклинание это имело некоторый «побочный эффект». Но прочтя пару несложных заклинаний над её тлевшими в черной свечи волосами, я совершил несложную магическую церемонию — и навеки распрощался с покойной Наташей Петровой, получив вместо этого... неумеренный интерес со стороны той самой одноклассницы, которая преследовала меня как Хельга Арнольда, не давая прохода аж в мальчишеском туалете, куда я прятался от неё, хотя появляться девчонкам в мальчишечьем туалете считалось величайшим позором.
В конце концов, я и приспособил её носить мне еду из дома. Благо её мать пекла замечательно, не то, что моя. Нет, не думайте, мама моя, добрый, заботливый человечек, только вот руки у неё не из того места растут, готовить совершенно не умела. Не знаю, что произошло с Наташей, но от бывалой отличницы не осталось и следа, девушка на тройки сползла, стала рассеянной, бестолковой. За то моему подъему в знаниях учителя не надивились, хоть тетрадки мои по-прежнему клеились от соплей, пятерочки из школы чистоганом таскать начал. Раньше один стих нашего любимого поэта Горького неделю учил, а теперь стоило мне прочесть страницу - как все наизусть запоминал. Что вечером прочту, то завтра наизусть помню! Волшебство, да и только. Как в сказке про Электроника.
А ведь ещё с год назад мать со слезами на глазах и коробкой конфет под мышкой перед завучем плакалась : «Маленький Толенька, вот и тяжко ему с учебой». Меня то родители как раз к 1 сентября «приурочили», вот и пришлось отправляться в школу «по первое число», хотя жалостливая мать всегда считала, что годок надо было бы обождать. Жалко!
В конце концов, я решил избавиться от этой приставучей дуры, сказал, что не люблю её, потому что она толстая, и, вообще, уродина, и лучший выход для неё был бы, если бы она покончила с собой. На следующий день от неразделенной любви девушка так и сделала - вскрыла себе вены в ванной. Её спасли и увезли в психиатрическую лечебницу. Туда дуре и дорога! Я же был очень доволен, что, хоть таким образом, но наконец-то избавился и от мертвой и от живой невест, и теперь все свое освободившееся время мог посвящать исключительно учебе и — прогулкам по кладбищам.
С тех пор, после того случая, меня на кладбище как магнитом потянуло, и каждый раз, когда я оказываюсь на своем любимом погосте «Красная Этна», я нахожу время сходить на могилку Наташи. Бабушка ее скончалась в 1990 году, мать куда-то делась, и лет 14 могилу поддерживал в порядке исключительно я один. Пару лет назад кто-то натыкал в Наташин холмик синеньких цветочков. Маленьких, синих мускари - верных друзей кладбищ. Кто это мог сделать, кроме меня, остается полнейшей загадкой. Но всякий раз, когда у меня неприятности, или я чувствую упадок сил, я прихожу к моей Наташе, подолгу разговариваю с ней, и всякий раз возвращаюсь с кладбища бодрым, здоровым, полным сил и желаний к новой работе.
И все же мой странный «брак» с Наташей Петровой мне пригодился. Когда в эпоху перестройки я все же решил изучать магию, знающие люди не отказались учить меня, как только я поведал им эту историю. Уже став убежденным язычником и достаточно опытным некромантом, я жалел, что не воспользовался в детстве легко дававшимися мне в руки эзотерическими знаниями...
Некрополист замолчал. Его рассеянный взгляд чуть скосых глаз блуждал по окну.
-И все же вы встречались с невестой?
-А...что? - Анатолий будто очнулся из полузабытья.
Теперь, только теперь в его мозгу явственно промелькнуло её кукольное, бледное фарфоровое личико в оборках кружевного чепчика. Как же он давно не вспоминал его. И зачем она пришла теперь к нему - помучать
-С вашей мертвой невестой вы встречались?! - старуха повторила громче, стараясь придать своему тихому, чуть хрипловатому голосу как можно более ясности, не переставая глядеть на него изучающе пристально. «Если теперь скажет, что выдел, то все ясно! - невменяем!»
-Да, встречался, - не моргнув глазом в торопливой привычке затараторил Анатолий, не понимая, что только что подписал себе приговор невменяемости. - Это было всего три раза, после её смерти. Первый раз, сразу после похорон . Как раз на сороковой день, когда я стал только забывать. А было это так. Я шел по улице, и кажется из школы. Когда она встретилась мне на улице.
-С этого момента поподробнее, - подхватилась старуха, вперив свои маленькие глазки в кругляшах очков в лицо Анатолия, так что ему стало неприятно, и он отвернулся, что чтобы так не сбиться с текста и не замолчать, что было бы для него куда спасительнее теперь его глупой исповеди.
-Это случилось на улице. В самый солнечный день. Точнее посреди белого дня. Я возвращался из дома, когда встретил Наташу.
-Мёртвую? - вы хотите сказать.
-В тот то весь фокус, что живую. Мы столкнулись с ней лоб в лоб. Она была в капоре, казалась её волосы — острижены.
Показывая остриженный волосы, Некрополист нервно затеребенил пальцами вокруг лысой головы.
-И что же она сказала? Она угрожала вам?
-Нет-нет, но она хотела что-то сказать. Но не успела. Хотела что-то сказать, но не успела... Черная кошка. Барсик. Это он помешал — нам. Мне. Он прыгнул ей на голову и стал царапать глаза. Она закричала и побежала...Я тоже испугался и побежал, больше я её не видел... так ясно.
4 марта 1979
Маленькая девочка, полу-согнувшись тихо сидела в шкафу. В глазок уключины шкафа она видела, как страшные, черные люди подняли страшный, черный гроб с её кукольным двойником, как понесли его.
Зрелище, что ей довелось наблюдать в глазок казалось столь невероятным и жутким, что Наташа невольно зажала рот ладошками, чтобы не закричать от ужаса.
Маленькое сердечко Наташи бешено колотилось. От страха ей казалось, что стук сердца выдаст её... Но вслед за гробом страшное сборище ушло. Её сердце по -прежнему колотилось.
Но вот прошло время, и в комнате совсем затихло. Только было слышно, как тикают ходики. Наташа успокоилась, но все же старательно продолжала глядеть в глазок, однако, теперь не со страхом, а любопытством. Девочку привлекало другое. Это был поминальный стол, заваленный всевозможными яствами, конфетами, апельсинами и яблоками...
«А что если я возьму немного, никто ведь и не заметит».
Несколько минут она ещё боролась с собой. Строгий голос бабушки, приказавший ей сидеть в шкафу тихо-претихо, чтобы не случилось, пока она сама не выпустит узницу, ещё звучал в её голове. Страх смерти от этих страшных людей в черных капюшонах, приходивших за её гробом, словно парализовал девочку, но теперь, когда все ушли, искушение казалось так близко.
Не вытерпев, Наташа тихонько вылезла из своего убежища. Схватив самое большое, красное яблоко, несколько апельсин и горсть шоколадных конфет, она поспешила обратно. Но тут же что-то в окне привлекло её внимание...Наташа, спрятавшись за занавески, и в расщелину между штор продолжила наблюдать за своими похоронами. И в самом деле, не каждому дано видеть собственные похороны...
Она видела, как погнались за каким-то мальчиком. Как привели и поставили его к её гробу. Как со свечами совершалась страшная и таинственная процедура отпевания. Все это казалось столь жутким и неестественно таинственным, что Наташа не смела пошевелиться, а только, словно завороженная смотрела, невольно повторяя в уме слова бабушки.
Но вот, кажется, все закончилось и странная процессия стала расходиться. Наташа видела, как подняли того мальчика за руки и ноги и понесли вслед за её гробом. Она видела его перекошенное от ужаса лицо и могла запомнить его. Она уж не сомневалась, что его убьют и закопают заживо вместе с её кукольным двойником, быть может, вместо неё (и такая мысль пронеслась в её голове). Но не в силах что — либо сделать, предпринять, она только тихонько плакала.
Не помня себя, она вернулась в свое убежище...Вскоре в шкафу послышался смачный хруст яблока. Еда позволила забыться и развеселила её.
***
-Так, так...Значит, вы определенно утверждаете, что видели эту девочку живой после её смерти.
-Я же уже говорил вам , что мне запрещено лгать. Да, я утверждаю, я видел её. Видел так же, как вижу сейчас вас. Она шла по улице, замотанная в капор, чтобы её не узнали. Но, увидев в меня, она подбежала ко мне, хотела что-то сказать, но чёрная кошка... Барсик...
-Довольно!
-Когда вы видели её другой раз?
-Ровно через год. На кладбище, она несла цветы на собственную могилу.
-Так-так, вот это уже интересно. Пожалуйте, Анатолий Юрьевич, поподробнее. Как произошла эта встреча?
- Мы и раньше с пацанами на Этне гуляли, но после того случая, меня на кладбище словно магнитом потянуло. Как я Мишке то рассказал о случае, мы тогда, в годовщину похорон Наташи на кладбище-то и отправились...А дело вот как было...
...Дело в том, что мы с Мишкой Толстым кореша с детства, за одной партой сидели. Так что мои слишком яркие успехи в школе не остались не замеченными с его стороны. Однажды, это было уж к концу первой четверти, Мишка эдак внезапно прижал меня в клозете, по — дружески, и говорит:
-Колись, Москвин, что с тобой произошло? Ты думаешь, я не заметил, что с того случая ты стал другим. На одни пятерки заучился. Они же поймали тебя — я видел. Что они с тобой сделали? Говори.
Я ещё помню, что я тогда долго отшучивался. Дескать, тебе все это показалось. Просто взялся за ум и решил подтянуть оценки. А в общем, ничего такого, если человек захочет, то сам сможет добиться угодно. А тот случай не имеет к его успеху никакого отношения.
В общем, втирал ему лабуду полную. Не очень то хотелось мне распространяться про Наташу. Помнил завет, данный её матери. Да и сама мысль о возвращении ночной гостьи отнюдь не радовала меня
Однако, Мишка настойчивым оказался. Что ни день выпытывал, что да как, говорил, что если он мой друг, то я должен делиться с ним всем, иначе он обидится на меня и перестанет дружить.
Однажды он так достал, что я не выдержал, да и рассказал все как есть: и про похороны, про мою мертвую невесту, как являлась она мне во сне, и про то, как стал запоминать все с первого раза, стоило только мне прочесть учебник, после того как, отказавшись колдовать, перевел заклинание на живую Райзман, отчего та и сошла с ума от любви ко мне.
Мишка слушал внимательно. Однако по его чуть насмешливой равнодушно-туповатой физиономии было видно, что он не очень то верит во все эти сказки. И тогда-то в раже мальчишечьей хвасты мне и дернуло предложить:
-Не веришь!? Хочешь, я сам покажу тебе её могилу!
В глазах Мишки сверкнули огоньки.
-А, покажи!
Ровно годовщину её похорон, мы уговорились, что я поведу его на кладбище показывать могилу моей мертвой невесты...Кто же мог знать, что наш поход так обернется.
На кладбище «Красная Этна» мы ещё младшеклассниками ходили. Бутылки собирали, костры жгли — в общем весело было.
Да тут и не далеко оно — прямо за гаражами. Район у нас промышленный. Гулять особенно негде было, так служило оно нам вместо парка.
Меня мать туда с детства ещё водила. Бывало раскапризничаюсь как. Мочи нет. А она мне ласково так: «пойдем скорее птичек смотреть». Вот и шли. А птиц там и правду самых разных водилось — видимо не видимо.
Мне раки вместо песочниц служили. Бывало, найду козявку какую, закопаю в песок раки, холмик сделаю наподобие могилки, и крестик из прутиков-хвоинок выложу — воткну, все как положено, а потом сижу на корточках и слежу за «выкарабкиванием» жучка. И так то легко, весело на душе становилось, когда упрямый жучок отрывался из собственной могилы, куда я его определил. Это я так и называл «воскрешение». А мать между тем, покуда я играл в «похороны», расстелив покрывало между могил, подставив лицо солнцу, загорала.
Наверное, с тех пор и зародилась у меня страсть к некрополистике, - Анатлий усмехнулся...
-Да куда там. Бывало иной день вместо «Пионерской зорьки» под похоронный марш просыпались. И тогда только и успей накинуть куртку, да бегом на кладбище! А там уже, как по мановению волшебной палочки, ребзя со всех домов стекается! Рассевшись на ближайшие могилы, ждем словно воронята. И у всех на уме одно: «Конфекты!» Уф, и резвые мы были до этих «конфект»!
Едва похороны разойдутся. Тут уж не зевай! Атас! Пихаемся, деремся, хватаем «конфекты», да по карманам! Венки раскидаем, крест свернем, фотографию покойника в грязь ботинком втопчем. А нам все равно. Бежим домой счастливые — с добычей. Похороны для нас, что праздник были.
Только и успевай от отца «конфекты» спрятать. Обнаружит — все как есть в помойное ведро вывалит. Ненавидит он этого! Когда таскают-то с помойки! Отец-то у меня чистюля до невозможности. До сих пор ногтем мизинца выключатель включает — чтобы не замараться, да рубаху каждый раз сам стирает перед тем, как на улицу выйти. Правда сейчас приутих малость, а до этого настоящий домашний тиран в доме был: мать стирками, да уборками измучил, да и мне от его «чистоты» частенько доставалось по лупетке.
А более из-за моей страсти к коллекционированию. А коллекционировал я все, что только мог найти на свалке, от старинных икон, бутылочных крышек, фантиков, оловянных солдатиков до подержанных презервативов. Подобно тому, как археолог открывает жизнь людей по одним лишь обломкам доисторических артефактов, все стороны человеческой жизни для меня были интересны, я изучал их по использованным людьми вещам, которые приносил со свалки.
Чем больше разрастались мои коллекции, тем меньше пространства оставалось в моей самой маленькой комнате, которую отец так со злости и прозвал «крысиное гнездо». Два раза в год (обычно это случалось перед Новым Годом и поездкой на дачу) он без предупреждения вваливался в мою камеру, и тогда все мои коллекции, собранные с таким трудом, без разбора летели в огромный мешок, чтобы затем оказаться в помойном бачке. И тогда подъезд оглашался громким мальчишечьим воплем. И, если бы кто из соседей, перепуганный детским криком, выглядывал в глазок двери, то мог бы наблюдать следующую картину: мужчина выносил огромный мешок, а у его ног, вцепившись и крича, в истерике бился маленький мальчик. Уже после, зареванного с вечно красным носом, меня увозили на дачу. Ни одна поездка не обходилась без скандала. Это были те немногочисленные минуты нашего семейного единения, когда отец полностью посвящал время моему воспитанию. В обычные дни, в связи занятостью, я был ему абсолютно безразличен.
Уже потом, чтобы как -то урезонить мою неуёмную страсть к коллекционированию и направить её в правильное, более-менее разумное русло, отец предложил собирать мне марки, на что аккуратно выделял 3 рубля в месяц. Однако, это лишь подхлестнуло меня к ещё более пагубной привычке...
-Однако, вы отвлеклись куда-то далеко, - поправила его Садовникова. Кажется, вы собирались мне рассказать, что же случилось на кладбище «Красная Этна».
- Да, «Красная Этна», «Красная Этна»...Признаюсь, и говорю теперь совершенно чистосердечно, нет на земле такого другого благословенного места, которое я бы не изучил лучше всего. Эта моя вотчина. Мое место силы!
Я там и родился, и там же сложу свои бренные кости. Дом то наш как раз тоже на костях «Красной Этны» стоит! Но когда в октябре 1966 году моим родителям вручили ключи от новенькой квартиры в только что отстроенном доме, такое ничтожное обстоятельство, как близость погоста и мира мертвых, не обратило на себя хоть сколько-нибудь внимания. Во как понамучились в коммуналках!
Так или иначе, новоселье совпало с моим рождением. И, когда меня новорожденного вносили в дом, мать рассказывала, что вперед неё, между ногами, вдруг, проскользнул тощенький, черный котенок.
Не зная, что и думать, дурна примета или нет, ведь котенок, первый вошедший в дом, оказался-то черным, они рассмеялись, и котенка решено было все же оставить, «на счастье». Так у нас появился Барисик I. Впоследствии у нас всегда в доме водились только черные коты, которых мы неизменно назвали Барсиками, различая лишь по номерам престолонаследия...
-Вы опять отвлеклись, - вздохнула старуха, которой этот затянувшийся бред разговорчивого безумца уж начинал утомлять.
- Ну, а дальше. Дальше мы так и стали жить, на кладбище, всей семьей...
Я с детства ни похорон, ни покойников нисколько не боялся. Напротив, нам, шпане, похороны — что праздник, а мой отец с ума каждый раз сходил, когда под окнами хоронили! Он уж и в райсовет звонил, и санэпидемстанцию вызывал: рулетками мерили санитарную зону, да только все напрасно. Как советская власть кончилась, так все и забили на скандальное кладбище в центре города. Для порядка огородили вдоль гаражей хлипкой сетчатой оградкой — и баста! Только на эту оградку уж никто не обращал внимание. Мы, ребзя, в ней столько потайных лазов понаделали, через которые, протиснувшись меж гаражей, можно было легко залезть на кладбище, что не счесть!
А что безо всяких там оград «беспризорников»: жертв бандитских разборок, самоубийц там безродных, да бомжей всяких, случалось «за оградкой» прям у самых гаражей ночью «прикапывали», так на это жеж в лихие 90-е никто в внимания не обращал! Боялись присоединиться «к выморочной компании», потому и не вмешивались!
Обычно считается как, что те, кто живет у кладбища — самые что ни на есть счастливчики, поскольку доказано, что в загрязненной городской обстановке, именно у кладбищ бывает самый чистый воздух.
И это действительно так. Только к «Красной Этне» это не относится. Представьте себе треугольник, густо поросший лесом времен раннего палеолита, вместо ограды, положенной каждому мало мальски порядочному погосту, с двух сторон огороженный сплошным рядом гаражных кооперативов, а с третьей глухой стеной и трассой, с которой с полного разгона на автомобиле можно было прямиком ворваться из этого бренного мира в тот - вечный, насмерть впечатавшись в глухую, бетонную стену. Чуть вытянутый треугольник, который с одной стороны прижимает тот самый «Автоваз», бывшая «Красная Этна», и давшая погосту название, с другой через ряд гаражей, служащих естественной оградой, свалку человеческих останков теснит городская свалка, грязная предшественница Палатинского полигона, с третьего же угла по Удмурдской улице за номером 2 шести буквенных корпусов отчаянно наступают бойни местного Мясоперерабатывающего завода, о котором во все времена ходила недобрая слава, что он также подпольно служит в качестве «креманки» — городского крематория, ибо в Нижнем Новгороде до сих пор не имеется ни одного крематория, однако, потребность в захоронении родственного невостреба от этого факта нисколько не умаляется.
И вот когда все эти предприятия начинали дружно дымить, город накрывало огромной, вонючей портянкой.
«Свалка горит!» - радостно кричали мы, ребята, и, похватав рюкзаки, бежали на перегонки на свалку. Горящая свалка — явный признак, что на неё привезли что-то ценное, от чего надо было срочно избавиться, пока народ не растаскал.
Случалось, что мы уходили с неё с рюкзаками, до отказа набитыми абсолютно новыми кедами или женскими чулками, что в те времена было огромным дефицитом.
Мы даже песню про то сложили:
Где крысы серую толпою,
Где кучи с мусором горят,
Шли разудалую гурьбою,
Шесть рюкзаков на трех ребят.
Вообще та свалка была настоящим паломничеством отбросов человеческого общества. Здесь можно было встретить кого угодно: от бомжей и пьяниц, до маньяков, бывших тюремщиков и выпускников психиатрических лечебниц. В тугие годы развала советского союза случалось видеть и благообразных старичков, интеллигентно проковыривающих палочкой груды тлеющего мусора.
И не удивительно, во времена тотального перестроечного дефицита, когда полки магазинов были девственно пусты, на свалке можно было найти все что угодно.
Это можно сравнить разве что с тихой грибной охотой. Дело нехитрое: иди себе, смотри себе под ноги — чего-нибудь полезного да отыщется. Над головой чайки кричат — аж ушам больно. Грудь спирает от едкого дыма, так что невольно начинаешь закашливаться. А ты, преодолевая мучения, идешь смотришь, может быть там, или там, — и вот - оно! Схрон!
Мы, тогдашняя ребзя тоже были не промах, свои «хлебные» места на свалке столбили, при случае и конкурентов могли отпугнуть.
Найдем бывало дохлую собаку, кишками вывернем, да и прибьем к кресту, «присобачим» значит, — это наш знак. Люди уж не ходили — боялись. Или крыс наловим, досками надавим, да по деревьям развесим — нам весело, а про кладбище разную чертовщину в газетах потом печатали. Вот народ и боялся с дуру. А мы со смеху урывались над глупостью то человеческой.
За то мы себя гордо называли «красные дьяволята», как раз по названию погоста «Красная Этна» , ну, как в фильме том о «Неуловимых», неуловимыми и были, борзой ребячьей упиваясь. Только вместо кукушкой — кошачьими голосами наперебой выли. У кого лучше получится. Всю округу капуш свалочных распугивали.
Одно страшно — возвращаться. Особенно, если завозился на свалке до темноты. Идти обратно домой приходилось тоже по «Великому Мусорному Пути» - небольшой тропинке между гаражами и кладбищем. Но трусить перед ребятами неудобно — пальчики крестиком за спиной зажмешь — и вперед.
Об этом темном пути давно недобрая слава ходила. Случалось, что мальчишек ловили и поднасиловали тут же, в канавах, между могил.
Если все дороги ведут в Рим, то в Нижнем Новгороде все дороги так или иначе ведут — на кладбище. Так уж заведено со времен основания города. Из-за вековой безалаберности властей покойников почему-то хоронили не за городской чертой, как это разумно было положено и принято в других городах России, а устраивая скудельницы непосредственно прямо в городе, тем самым максимально сокращая расстояние между миром мертвых и миром живых. И, когда очередной погост банально переполнялся, его просто напросто сносили, предоставив освободившееся место застройки. Такова уж удивительная особенность нашего города — города на кости.
Что касается нашего Ленинского района, то все неисповедимые пути следования человеческого стада так или иначе шли как раз по тому самому злачному «Мусорному пути», огибающему кладбище «Красная Этна». Часто, желая сократить дорогу от школы до дома, тоже шли по этому пути. Страшно, а что делать — петлять то лишний круг кому охота.
И вот после школы пошли мы с Мишкой проведать могилку Наташи Петровой, как я ему и обещал.
Был ноябрь и уже темнело предательски скоро. Но даже в полутьме сгущавшихся сумерек я мог отыскать неприметную могилку Наташи Петровы.
И, если какому незадачливому страннику случалось сбиться и заплутать «в трёх березах» маленького кладбищенского треугольника, ориентиром на кладбище «Красная Этна» мне всегда служил так называемый «Домик Бабы-яги», возвышающийся ровно посреди кладбища. В шестидесятых годах какой-то оригинал соорудил на могиле своих родственников двухкамерную деревянную модель даже не часовни, а скорее северорусской рубленой избы. Возвышающаяся над прочими могилами, крашеная в ярко синий цвет, эта постройка десятилетиями служила верным ориентиром для потерявшихся в лабиринтах центрального сектора. Как в сказке говорится: «К лесу задом, ко мне передом». Поясняя название, хочется добавить: наши соседи финно-угры хоронили подобным образом самых «крутых» своих покойников, не зарывая в землю, а оставляя тлеть тела в надземных срубах, своеобразных бревенчатых склепах. Заселив Волго-Окское междуречье, полуязычники-русские могли делать то же; по крайней мере, обычай ставить на кладбищенских могилах «домики», замаскированные в угоду последнему писку православной моды под своеобразные часовенки, хорошо прослеживается на многих сельских кладбищах. Так или иначе, хочется отметить, что на тот момент времен советского конструктивизма бледных своей скромностью памятников этот домик «Бабы Яги» был самым представительным экземпляром на территории областного центра, который когда либо мне приходилось встречать.
Не знаю, проделки ли это финно-угорцев, верно соблюдающих свои традиции или «недоязычников» русских, в изобилии обитающих в нашей области, но в самом домике «Бабы-яги» ничего не говорило о присутствии каких-либо захоронений вовсе, да и не мудрено, после стольких погромов вряд ли что могло уцелеть в деревянном склепе, даже если там оно и было. Возможно, роскошный номер только лишь поджидал своих дальновидных постояльцев.
Тут же, словно его спутник, другой «сень» - навес на четырех столбах над прахом двух цыганок. 10-летней Майи Дандувеш и 23 -летней Татьяны Чурон — дочери цыганского барона, о которой мы поговорим чуть позже. А дальше, сопоставляя расположение этих двух весьма приметных сооружений одно относительно другого, уже все ясно.
Вот и нужный указатель с цифрой и буквой рядов. Мы уже повернули по знакомой тропинке, когда навстречу из-за поворота прямо на нас буквально вынырнула девочка, несущая довольно большой лоток с яркими цветами.
Помню в первую секунду я ещё довольно удивился. И подумал, откуда в сей поздний час на кладбище может быть маленькая девочка, да ещё совершенно одна. Мне почему-то захотелось остановить, спросить о чем-то эту девчушку, быть может утешить её и показать верную дорогу, если она заблудилась. Но девочка, по — видимому, знала, куда шла, но сама испугалась нашего внезапного перед ней появления, и потому растерянно остановилась, не зная, что ей делать. Так мне, по крайней мере, показалось...
Но вдруг, она громко вскрикнула, выронив лоток, загораживающий её лицо, и я увидел ЕЁ, ту, которая вот уж столько времени мучила меня в ночных кошмарах — Наташу Петрову, мою мертвую невесту.
Помню, что почему — то в тот момент я даже не допустил мысли, что мог был призрак. И первой моей здравой мыслью было, что если её видел и Мишка, а этого нельзя было не заметить, потому что его рука в моей руке вздрогнула от неожиданности, когда девочка внезапно возникла из-за темноты поворота, то стало быть я теперь не сплю, и это не очередной мой ночной кошмар, и раз мы одновременно видим и я, и он одинаково, одно и тоже, то стало быть это реальность, потому как вдвоем разом с ума не сходят. Это уже я где-то читал в умных книжках.
Далее все происходило по мановению секунды. Выронив поддон, девочка с криком бросилась бежать. Рассыпавшиеся цветы, опрокинутый лоток мгновенно вернули меня в действие.
-Стооооооооооооой! Стоооооооооооооой! Подождиииииииии!
Ущипнув для надежности себя напоследок, и, убедившись, что чувствую боль, я что есть мочи бросился за ней.
Мне хотелось встретится с Наташей. Расспросить её обо всем. То, о чем она так хотела мне поведать...
Но она исчезла в темноте кладбищенского леса так же внезапно, как появилась.
Я понял, что упустил её. Выдохнувшись от бега, потеряв всякую надежду, я теперь бессмысленно брел по кладбищу, натыкаясь на случайные могилы. Я и не заметил, что мой друг мишка, при мысли очутиться одному, среди мрачных кладбищенских плит, рванул за мной, когда я побежал за девочкой и теперь, так же вымотавшись бегом, беспомощно плелся за мной в двух шагах, более всего в жизни боясь потерять меня из виду и остаться одному, посреди страшного, темнеющего погоста. Теперь я знаю, что он думал тогда, что это я специально подстроил ему эту шутку в отместку за то, что он, сбежав, так малодушно бросил тогда меня. Но я даже не думал о мести.
Я не помню, сколько мы проходили так, но мысли, одолевавшие меня, были самые запутанные. Я думал о Наташе. События прошлого года снова вспыхивали в моем мозгу, мучительно отчеканиваясь в каждой малейшей детали.
«Ты будешь искать меня повсюду и не найдешь», - прозвучали в моей голове шепот страшного призрака. - «Не найдешь...найдешь»...
-Не надо могилы. Может, пойдем домой, - услышал я жалобное скуление за спиной. Это был Мишка. Передо мной стоял уж не любопытствующий, насмешливый Мишка, который не верил мне, а жалкий, испуганный мальчуган. Мне даже стало гадко и жалко смотреть на него. И в брезгливой раздражительности я огрызнулся ему:
-А мы и идем туда! (Куда конкретно, я так и не сказал).
Но едва произнес я эти слова, как произошло непредвиденное. Свернув за очередной поворот, мы наткнулись на поляну, полную горящих свеч.
В первую секунду небольшая поляна, заполненная мерцавшими повсюду огоньками свечей потрясла меня. Я почему-то не испугался, но невольно залюбовался чарующим зрелищем. Но в следующую секунду мое сердце прямо таки ушло в пятки. Я увидел тех самых людей в черных капюшонах, что были на похоронах Наташи. Они стояли, склонив в круг головы над холмиком её могилы (видимо, мы вышли к ней с другой стороны) и, покачиваясь в такт песни, так же заунывно пели не по-русски, то самое, что напевали в день её похорон.
Sch;n ist die Jugend bei frohen Zeiten
Sch;n ist die Jugend, sie kommt nicht mehr
So h;rt ich oft schon von alten Leuten
Und seht, von denen wei; ich;s her.
Drum sag ich;s noch einmal, sch;n sind die Jugendjahr,
Sch;n ist die Jugend, sie kommt nicht mehr!
Es bl;hen Rosen, es bl;hen Nelken,
Es bl;hen Blumen und welken ab.
Ja, auch wir Menschen, wir tun verwelken
Und m;ssen sinken ins k;hle Grab.
Drum sag ich;s noch einmal, sch;n sind die Jugendjahr,
Sch;n ist die Jugend, sie kommt nicht mehr!...
Кошмарные видения похорон Наташи, пронесшиеся в моем мозгу, снова начинали воплощаться в жизнь.
Увидев нас, сектанты, бросив петь, обернулись в нашу сторону...
Мы сразу поняли все. Громко крича от ужаса, мы побежали. Как и тогда, за нами бросились в погоню два мужика.
Через секунду нас схватили за шкирки. Обоих. И привели к освещенной свечами поляне, среди которой горящим холмиком свечей возвышалась заветная Наташина могилка.
На этот раз их было всего только трое.
Двое здоровых мужиков и баба с ними. По видимому, баба главенствовала над ними, потому что, поймав нас, мужики поставили нас перед ней, словно перед начальницей, продолжая держать за шкирки, словно нашкодивших в амбаре пойманных зверьков.
-Вот они! Сбежать хотели, гаденыши! Да не такое уж тут заведение, чтобы улепетнуть можно было!
Баба сняла капюшон, и повернулась ко мне: в свете свечи, которую она держала в руках, я сразу узнал её. Это была мать Наташи!
-Я знала, что ты не выдержишь. Расскажешь. А ведь давал слово, чтобы никому не рассказывать, - злобно прошипела ведьма. - Кто это с тобой, говори?!
-Это Мишка, мой друг! Он все знает! Он все равно видел, как вы поймали меня. Я не мог не рассказать ему, - попытался было отмазаться я.
-За это, любитель дармовой литературы, ты будешь наказан! Жестоко наказан! Как и твой приятель!
-Тетенька, не надо, пожалуйста, мы же ничего не сделали! - прося пощады, запричитал Мишка. Я стоял молча, не особо рассчитывая на пощаду.
-А ну, шкед, вываливай, что в рюкзаках! - грубо оборвали нас мужики. -
Тут уж не то что рюкзак вывалишь - из трусов сам выпрыгнешь — лишь бы не трогали. Вывалили, что было, аж карманы со страху вывернули, а у меня пятерка была, что родители на школьные обеды на неделю дали. Делать нечего, пришлось отдать. Жизнь то она дороже.
Так, видно, компании этого мало показалось. Тетка та всерьез рассердилась тогда, нахлобучила мне шапку на глаза, так что я ничего не видел, а потом забила мне один карман мокрым снегом, а в другой камень холодный положила, сунула руки, проволокой связала, да толкнула вперед, и ну командовать камень — снег, снег-камень. Я посреди могил бегаю, да об углы оградок больно натыкаюсь, путаясь, где холодный камень, а где мокрый снег. А им что веселье -хохочут, как я споткнулся о надгробный камень, да нос разбил.
А вот Мишка, Мишаня, молодец, оправдал таки свою кличку, толстый, что бутуз, однако, из закрытыми глазами в лабиринте могил ловко лавировал, уворачиваясь как шарик от удара.
Но и этой забавы ведьмаке показалось мало, не хотела отпускать нас без «десерта». Велела мужикам спустить с нас штаны.
Мы, догадавшись, что над нами хотят надругаться, что щенки, заскулили:
- Дяденьки, миленькие, пожалейте, мы же и так все вам отдали!
-Вот отсосете друг у дружки, тогда не будем вас насиловать, - смеясь, то ли в шутку, то ли всерьез ответила садистка.
С этими словами ведьма, иезуитски выкрутив мне фалангу пальца, так что я не мог дернуться, усадила меня на колени перед Мишкой!
-Соси, соси гаденыш, не то убьем тебя и твоего дружка и тут же закопаем!
Включив дурачка, я ещё переспросил.
-А что сосать?
-Член его соси, гаденыш, не то палец оторву!
И в подтверждении своих слов она так больно крутанула фалангу среднего пальца, что та жалобно захрустела. Я взвыл от боли.
-Понял теперь, гаденыш, чего жизнь твоя поганая стоит.
Делать нечего. Я обхватил губами его крепко пахнущий мальчишечьими опрелостями крохотный член толстячка, и, стараясь не закусить, стал делать поступательные движения. По моему лицу текли слезы.
Мишка стоял бледный, отупев от ужаса, готовый провалиться от стыда, пока я делал ему это. Казалось, унижение никогда не прекратится. В какой-то момент я даже при наловчился, отдаваясь темпу, который задавала мне мать Наташи, которая, плотно обхватив мою голову своими горячими, сильными ладонями, чтобы я нем мог вырваться; тыкала мою голову в пах товарища, и даже вошел раж, в угаре принудительного разврата потеряв уже последние крупицы человеческого достоинства. И когда, сделав неловкое движение зубами, я все же прикусил товарищу тонкую кожицу члена, брызнула кровь. Вкус его крови показался мне приятным, я даже взглотнул. Мишка, навсегда утратив свою девственность, ревел от боли во весь голос, только тогда ведьма, отпустив меня, насмешливо скомандовала:
-Ну буде с тебя, довольно, кровосос!
К чести своей могу сказать, что хоть до сих пор, я хоть и девственник, но минет делаю отменно, как заправская шлюха. Нас этому быстро учили....
-Кого это нас? И кто «учили»? Вы постоянно говорите о себе во множественном числе.
-Нас...Впрочем, это неважно — старая, дурная привычка, так что не обращайте на неё никакого внимания.
-Хорошо, тогда позвольте вам тоже дам один добрый совет. Как только вернетесь в камеру, особо не распространяйтесь о том, как хорошо вы делаете минет. Здесь вас неправильно поймут.
-Не буду, но если меня попросят о минете, я должен буду ответить правду. Вы же знаете, мне нельзя по-другому.
-Довольно, продолжайте. Я надеюсь ещё закончить с вами сегодня, - От рассказа Некрополиста на лице старухи зияла мерзостная гримаса, которую она тщательно прятала за маской официального безразличия.
-...Потом дошла и его очередь. Я помню, как Мишку усадили передо мной на колени. Он ещё плакал и просил пощады, умоляя не подвергать его унизительной процедуре. Но его заставили, как и меня. Он взял хлипко. Знаете, как “девочка, которая хочет мороженого», и делал это с такой неумелой наивностью, что ведьма не выдержала и громко расхохоталась. Мишка сосал, сопя, как поросенок свинуху, делая глупейшие гримасы. И тут произошло непоправимое от внезапности ли её смеха или от глупейше вытянутой рожи Мишки, его по ребячье слюнявых губ, которые так неумело щекотали головку моего члена первым пушком усов, я описался. Опорожнился прямо ему в рот . До сих пор не могу забыть Мишкиного растерянного лица, когда он сидел передо мной с полуоткрытым ртом, из которого во все стороны текла моя моча. Что происходило потом, я не помню, кажется его вырвало тут же, прямо на Наташину могилку. Это не осталось безнаказанным. Его схватили. Заломали руки. Принялись лупсовать ногами. Мишка орал отчаянно. В какой-то момент мне показалось, что они просто убьют моего товарища. Рискуя собственной жизнью, я бросился вырывать его из рук озверевших сектантов. Удары посыпались и на меня. Но нас спасла моя загробная свекровь!
-Оставьте! Будет с них! Теперь они связаны навсегда! Пусть теперь остудятся малех в снежке!
С этими словами, схватив нас за шкирки, она усадила голыми жопами в холодный снег, и приказала нам медленно считать до ста, пока мужики нас за плечи держали, не давая встать. Так и считали, пока наши жопы не заиндевели.
Тогда эти мужики, сняв штаны, помочились нам прямо в лицо, силясь попасть струями в лицо, и, на посошок «согрев» нас пинками под зад, при этом основательно обваляв в грязи, со смехом велели убираться проч, чтобы впредь никогда нас не видели на кладбище, пригрозив в следующий раз, если застанут на могиле Наташи, убить нас по-настоящему.
Мы с Мишкой так и дернули, ног не чуя. Да всякое бывало «замечательное», что теперь и вспоминать не хочется.
Когда я вернулся в вымазанной куртке, без учебников, избитый в кровь и зареванный, мать только руками всплеснула. Давясь сквозь всхлипывания, я объяснил ей, что меня изнасиловал какой-то незнакомый мужик, который затащил меня за гаражи.
Помню, как тогда мать всю ночь проплакала надо мной. Она так и не решилась рассказать отцу о случившимся со мной, и мне не велела распространяться об этом, особенно в школе. Ведь мужеложество тогда чуть ли не преступлением считалось. Даже если ты жертва насильника, не считалось. Могли и в психушку упечь.
На том все и забылось...
ПадАнки
В последующие несколько дней Некрополист молчал. Он теперь понимал, что наговорил несомненно много лишнего, и что тем подписал уже себе приговор, и что слова, сказанные им, уж невозможно было вернуть назад. Его признают безумцем, это определенно, так что же ещё. Со своей стороны он выполнил то, что хотел от него его адвокат.
Решив, что с них будет достаточно, («Ими» он уже условно положил себе называть тех, кто судили его) он решил держаться самого верного в его положении направления — молчать.
Он так и делал. Молчал или отвечал настолько односложно, что выходило бессмысленно, и продолжал держаться этой линии, даже когда видел, что это чрезвычайно выводило из себя старуху. Да, он мог бы теперь с легкостью покончить с ней. Остановить её дряхлое сердце, как ход часов, подобно тому, как он проделал со своей дипломной руководительницей Ершовой, стоило лишь прочесть пару несложных заклинаний. Но он не стал делать этого, и тому было несколько причин, первой из которой являлось полное отсутствие смысла содеянного. Что ж, старуха умрет, на её место непременно поставят нового, молодого, неопытного психиатра, который станет освидетельствовать его заново, начнет все сначала, и тогда его мучениям точно не будет конца. Нет уж, пусть лучше эта глупая, старая женщина, с которой он уж свыкся. Как поговаривал Шекспир: «Мириться лучше со знакомым злом, чем бегством к незнакомому стремиться».
Тем не менее какой-то смутный страх сомнения закрался в его подсознание, и этот страх заключался в том, что, быть может, его все же признают вменяемым, отправят, как и полагалось статье 224 на три года в колонию общего режима, где как он понимал, ему не выжить.
На третий день он заговорил сам, не дожидаясь допроса...
-Я стал им … пАдАнком!
-Подонком, вы хотите сказать.
-Нет, не подонком, а пАдАнком! - поправил он. (В голосе Анатолия почувствовалась некоторая раздраженность за то, что его не понимали с первого слова). - Я стал им...
1980
Буратино идет на зов похоронного марша
Инициации
Я больше не принадлежал себе. Меня тянуло туда, на кладбище. И когда заслышивался похоронный звон, врывающийся в нашу тихую жизнь, я терял всякое самообладание и бежал туда, где свершались печальные события.
Восковое лицо покойника. Печальный ритуал. Теперь я не гнался за «конфектами», как остальные, мне важно было подмечать малейшие детали погребения. Для меня это было очень важно, но в чем заключалось эта «важность», я тогда не мог бы ответить и самому себе.
Почти забросив учебу, которая теперь не представляла для меня особых трудностей, я стал изучать всевозможную литературу по этому вопросу, которую только мог достать в нашей библиотеке. Меня интересовало все: от всевозможных обычаев погребения, до механизма разложения покойников в различных видах почв.
Я был алчен до знаний! Ненасытен! Мой пытливый ум никак не мог удовлетвориться теми жалкими крохами случайных научных статей, что я находил в умных книжках. Тогда я сам стал проводить эксперименты: я ловил кошку или крысу, и тихо удушал её за гаражом. Затем просто раскладывал свою добычу на землю, и, возвращаясь каждый день к своему нехитрому «схрону», методично проверял, как идет разложение маленького звериного тельца, тщательно записывая в блокнотик все стадии разложения, зарисовывая труп, развитие личинок мух, держа в голове, что если меня застанут за столь странным для школьника занятием, я поясню свои действия тем, что все это было задано по биологии.
Однажды в школе произошел скандал. Кропотливо собрав все свои научные материалы, я вызвался сделать доклад по биологии. Это было куда веселей вываривать глупого окуня в кастрюльке, чтобы обнажить его скелет.
Для наглядности подкрепив свой доклад моими некрологическими артефактами, притащенными в портфеле, я принялся рассказывать о природе разложения мертвых тел в естественной среде обитания.
Несколько девочек вырвало сразу. Одна особо чувствительная тургеневская барышня, побелев, потеряла сознание, когда для наглядности я вытащил из портфеля дохлую, сухую крысу, плотно обсаженную червями.
Вместо того, чтобы похвалить меня за столь кропотливые исследования, учительница, выгнав меня из класса вместе с портфелем, зачем-то вызвала моих родителей в школу.
А в нашей семье только-только все начинало налаживаться.
Довольный моими успехами в учебе, отец приутих, перестал меня ругать, хоть и теперь все мои «домашние задания» сводились к тому, чтобы метко перебросить тяжелый портфель с порога лестничной площадки в мою комнату, с тем чтобы тут же, сломя голову, весело бежать гулять. Да и к чему все эти домашние задания мальчишке, который и так все запоминал наизусть прямо со слов учителя и мог ответить урок даже посреди ночи, доведись кому-нибудь добудиться меня. Так что, как не сердился отец на мою нечистоплотность, только теперь вынужден был застегнуть свой «ротик на молничку». Больше он не трогал меня, не устраивал мне ежегодный унизительный шмон в моей камере, и я мог с удовольствием пополнять мои разнообразные коллекции, не опасаясь за их сохранность.
С моим другом Мишкой мы почти не говорили о том, то случилось там, на кладбище. Молчали, глядя друг другу в глаза, поклявшись кровобратанием хранить свою страшную мальчишечью тайну до могилы...
НАС ЗАВЕРБОВАЛИ. В САМУЮ СТРАШНУЮ СЕКТУ, ЕДИНСТВЕННЫМ ВЫХОДОМ ИЗ КОТОРОЙ БЫЛА ТОЛЬКО ОДНА ФОРМА — СМЕРТЬ!!!
...Я тогда слабо понимал, что со мной происходило. Это было словно во сне. Я просто проснулся среди ночи, оделся и вышел. Полная луна провожала меня мертвенным глазом.
Я пошел вдоль гаражей знакомой кладбищенской тропинкой. Помню ещё странное ощущение, что словно кто-то тащил меня на привязи, и я мучительно не мог оторваться от неё, хотя не понимал сам, куда иду и зачем. Но я больше не боялся кладбища. Ноги вели сами.
И, вдруг, словно из-под земли, выскочила девчушка. В пышном, красном платье, какое бывает у детсадовских девочек, что мама приготовила на новый год в качестве «снежинки», с пышной юбкой - балериной, только почему-то красное. Помню, что я совсем не испугался её, только удивился: «Откуда? ночью, на кладбище, взялась маленькая девочка. Кто отпустил её гулять ночью, по кладбищу».
-Привет-привет! - весело затараторила мне звонким голосом бойкая девчушка-веселушка, словно встретила в моем лице давнишнего знакомого. - Я знала, что ты придешь! Прикинь, весь день из-за тебя не спала!
Не дожидаясь моего ответа, она схватила меня за руку и повела, подскакивая на одной ножке от радости. Я пошел за ней, точнее почти побежал.
Где-то вдали были слышны виртуозные раскаты раскидистых коленц кальяночки. Горел костер...
Черное сборище было уже на месте. Среди них я заметил и своего друга Мишку, который старательно отворачивал от меня взгляд. Некоторых ребят я тоже узнал, не смотря на скрывавшие их лица капюшоны черных плащей. Это были уже знакомые мне ребята из старших классов нашей и соседней школы, которых я хоть почти и не знал поименно, зато почему-то хорошо помнил в лицо, как постоянно попадающихся на улицах прохожих - этих знакомых незнакомцев.
В «главном» я признал нашего комсорга школы. Это открытие ужаснула меня, но я изо всех сил постарался претвориться, что ничего не заметил, хотя, должно быть, на моем лице это отразилось какой-то глупейшей гримасой.
Мишка тоже был в черном плаще и держал черную зажженную свечу в руке, как и другие.
-Извини, Толь, я ничего не мог сделать, - словно оправдывался Михо.
-Так, значит, тебя Толиком зовут, Толяном значит! - обратился ко мне старший, в чьем голосе звучала явная усмешка.
-Толяном, - подтвердил я, включая явного пониберного «приятеля-дурачка», чувствуя насмешливо-издевательскому тону, что для меня эта вылазка теперь не кончится ничем хорошим.
-Запомни раз и навсегда, ублюдок, - вспыхнул гневом старший, - здесь нет ни Толяна, ни Коляна! Здесь есть только мы, подАнки!
-ПодАнки?
-Да, так мы себя называем, кто поклоняется Ангелу Света Люциферу! Мы его подданные служители, потому мы называем себя его подАнками! ПодАнки — значит, подданные!
Это было сказано так серьезно и торжественно, что выглядело почти глупо. Конечно в тот момент я был пионером, и как следствие, придерживался лишь одной здраво возможной религии, которая только может быть на свете, а именно, атеизма, так что не поверив в серьезность слов этого человека, я засмеялся. Точнее, против моей воле и рассудку, подсказывающей, что чтобы сохранить свою шкуру мне не стоило бы злить этих людей, какой-то не преодолимый мем скривил мои губы в глумливую усмешку, что я не выдержал и громко хмыкнул.
В ту же секунду старший и изо все сил тряхнул меня за волосы. Я тут же прекратил смеяться.
-Так ты понял, что я сказал?!! - заорал на меня главный.
-Я...я понял, - залепетал я, трясясь не то страха, не то от дурости, все же надеясь высвободить свой несчастный скальп вместе с головой — Я буду с вами. Отпустите!
Он отпустил.
-Значит, коллекционировать любишь? - сменив гнев на милость, глядя мне в глаза, улыбнулся змеиной улыбкой главный. (Я понял, что Мишка уже проболтался им о моих привычках).
-Да, люблю, - уверенно ответил я, стараясь придать своему испуганному голосу как можно более непринужденного спокойствия, отчего получалось довольно глупо.
- Хорошо. С этого дня мы нарекаем тебя Ассенизатором! Согласен?
-Согласен, - нервно кивнул головой я, словно дурачок, и почему то улыбнулся, словно показывая им, что, несмотря на то, что я попал в их непростое магическое общество, я все так же остаюсь пионером, все так же не верю во всю эту мистическую лабуду, а только принимаю этот нелепый спектакль, как странную игру.
-Ну ка, Ванька Колесов! - вдруг, радостно крикнул «старшой», - врежь ка нам куплетик в честь новичка!
Откуда ни возьмись, из темноты обрисовался гармонист — на Нижегородчине непременный спутник любого деревенского празднества. Я узнал его — это был тот самый «страшный» мужик, что погнался за мной на похоронах Наташи . Вторая половина лица была по-прежнему скрыта капюшоном, другая обрисовывала весьма неприятную обезьяноподобную гримасу. Развернув гармонику, зычным, шаловливо мальчишечьим голосом товарищ запел.
Ох, гармонь, гармонь, моя -
Сила ты, «нечистая»
Эх, досталась в жёны мне -
Баба голосистая!
Дедка с бабкою говели —
Только редьку с квасом ели,
А пришел великой пост —
Их стащили на погост.
Все святые загуляли,
Видно, бога дома нет.
Бог уехал за границу
И не будет сорок лет.
У Миколы колоколы,
А у Спаса чугуны.
У Миколы попы — воры,
А у Спаса — колдуны.
Наша церковь завалилась,
И часовня на боку.
Поп наш дьякона запродал
За восьмушку табаку.
Будя, батя, подурачил
Богом с Богоматкой
Ну-ка, скатертью дорога
Свертывай монатки!
Меня маменька ругала,
Что я в церкву не хожу.
Как в кальянку заиграют,
Так по полу я пляшу.
Не пугайте меня адом,
Ада я не устрашусь,
Повернуся к богу задом,
На «Безбожник» подпишусь!
Будем делать чудеса,
Ничего нам проще.
Из попа мы в полчаса
Приготовим мощи
Эх, теперь пора не та,
С богом я расстался,
Изувечил бы Христа,
Если б тот попался .
По деревне спозаранку
Колокольный звон идет
То Ванюшка под тальянку
Вам частушечки поет.
Вдруг, заметив на себе пристальный взгляд пытливых глаз Анатолия, гармонист резко прекратил музыку, подскочив, наклонился к мальчику, произнес насмешливо:
-Ну чего уставился, шкед? Бу!!!
В ту же секунду капюшон был стянут. Анатолий увидел, как на него смотрела пустая глазница черепа.
От жуткого зрелища Анатолия повело. Ему показалось, что он сходит с ума или, может быть, уже сошел, насколько было кошмарным то, что он увидел перед собой. Вторая половина лица незнакомца в капюшоне представляла собой лысый череп, плотно обтянутый сухой шагреневой кожей, зубы с стекающих с них слюной в жутком оскале нависли над самым лицом Анатолия.
-Давай, смотри, любуйся! Чтобы потом в штаны не ссать каждый раз при виде моей рожи. Все? Разглядел? Так давай теперь знакомится. За мою рожу меня все тут зовут зомби-боем. Я местный гармонист. За богоматерные частушки пострадал в огне крематория...Остальное тебе знать не обязательно.
-Да буде тебе Колесов, сразу пугать парнишку-то. Потом поймет, - оборвала его веселая девчушка в красном платье.
Потом нас с Мишкой, как новичков, подвели к старшему. Он приспустил штаны и заставил нас поочередно сделать ему минет при всей компании.
На этот раз я справился с заданием на отлично, доставив нашему вождю-политруку незабываемое удовольствие, активно помогая себе и руками. Мишка все так же неумело сопел, причмокивая, как свинёныш, потягивающий мамкину «сиську», отчего не вызвал ничего у старшего, кроме нескрываемого раздражения.
Затем, осенив нас спермой и мочой, мне торжественно вручили черный плащ и свечу. Моя инициация состоялось.
После первого шока я попытался освоиться. Понять, что делают эти странные и страшные люди. В чем состоят цели и задачи их сообщества, в которое я так нечаянно попал и смысла которого, я, честно говоря, нисколько не понял...
Как опытный изгой, я знал, что высовываться сразу с ненужными расспросами глупо, потому что мог сразу же превратиться в объект издевок. То, что я пришел не один, и со мной был приятель, которого я невольно затащил в свою страшную историю, придавали мне немного уверенности. Итак, я затаился, чтобы получше приглядеться, оставаясь в стороне.
Маленькая девчушка в юбке, та самая, что встретила меня первой, флегматно вынула сигарету и попыталась закурить, но главный врезав ей ладонью по губам, огрызнулся:
-Вот, Наталка, чертова кукла! А ну брось сигарету. Испортишь личико — перестанешь быть похожей на ребенка, так больше никто не удочерит тебя. Кто за место тебя станет в форточки лазать?
«Наташа?! Петрова?! Она?!» Я лихорадочно всмотрелся лицо, скалящееся на меня мелкими кукольными зубчиками девчушки — нет, не она и ростом куда меньше Наташи. Странная, с маленьким лицом и пухлыми щечками, и впрямь похожа на нейлонового советского пупса, однако что-то не детское в этом чуть дерзком пронзительном взгляде, оценивающем меня, как новичка.
Позднее я все узнал об этой девочке. Сирота. Мать оставила её в роддоме, когда узнала диагноз дочки — гипофизарная карликовость. Так и росла — не росла... В свои З0 лет выглядела, как маленький ребенок. Взрослая женщина в обличье ребенка. Кукла! Несколько раз сбегая из различных семей, куда её определяли из детдома, не забывая прихватить деньги и ценные вещи своих сердобольных приемных родичей. И теперь промышляла тем же. Многим хотелось приютить несчастную девочку, которую внезапно бросила мать. Воровка первый класс — профессиональная. И формально — мертвая, ибо после последнего побега из дома инвалидов, формально такой гражданки в Советском Союзе не существовало вовсе, покуда паспорта на урода не полагалось. Между своими знаменательными удочерениями жила предприимчивая куколка тут же — на погосте, в склепе. Питалась конфетами с могил, а одежду брала прямо с мертвых девочек, выкапывая их сразу после погребения.
Это было что-то вроде пикника. Пикника на погосте. Помню, как тогда, неизбалованного дефицита ми пионера, меня поразил их обильный стол, заставленный всевозможными яствами, о которых я в пору своего полуголодного детства мог только грезить по фильму «Иван Васильевич меняет профессию».
-Ну, что стоите, присоединяйтесь. Вы же хотите жрать! Ведь вы, одержимые, всегда хотите жрать!
Громкий и грубый смех вывел нас и стопора и мы накинулись на еду, словно оголодалые животные.
-Жри, жри, пАдонок, жри ведь твоему мозгу теперь нужно много глюкозы! - поглаживая меня по голове, утешал главный, пока я уплетал за обе щеки вкуснейший шоколад.
Это была чистая правда. Из-за моего неуемного аппетита отец, из-за привычке к домашней чистоте всегда старавшийся питаться вне дома, даже запирал кухню на ночь. И если по каким-то причинам он забывал сделать это, то наутро в доме не оставалось и крошке съестного. Съедалось все, включая сырые макароны и сахар.
Моя склонность к полноте, приобретенная вследствие губительной привычки объедаться на ночь, всегда служил прочным объектом издевок моего отца, который за обжорство и грязь «ласково, по-семейному» величал меня не иначе, как «Свинья — повелитель мух», по одноименному роману английского писателя Уильяма Голдинга, который он просто обожал.
То же было и с Мишкой. В свое время беднягу даже серьезно пробовали лечить от ожирения, даже в санаторий для жирунов определили, но, видя что ему не впрок, махнув рукой на идиота, оставили все как есть, просто разумно перестав кормить дома ненасыту, выгоняли на улицу. Вот и вся диета.
А тут — все это было в нашем распоряжении...
Мы жрали до рвоты, разрыва желудка. И когда уже все эти великолепные яства, смешавшись, перестали иметь способность заполнять желудок, мы почувствовали, как сильно хочется пить. Склонившись над какой-то могилой героя войны, мы с Мишкой, смеясь, лакали языками из раки, подражая собакам, жирно утирая носы рукавами на смех всей честной компании.
Но это было ещё не все. В кустах воцарилась какая-то возня, перемещаемая потявкиванием и поскуливанием.
-Ага, попалась сука! - услышал я восклицание.
Это поймали бездомную, кладбищенскую собаку, которая прибежала на запах отбросов пирушки.
Я видел, как старший, задрав ей голову, перерезал шею животному длинным, заточенным с обеих сторон кинжалом. Ноги собаки дергались. Она агонизировала, по-видимому думая, что все ещё убегает. Когда агония животного прекратилась, её подвесили к кресту, распяв кверху долговязыми лапами, из перерезанной артерии по грязной собачьей шерсти стекала кровь.
Старший подставив чашу, сделанную из чьего-то черпа, собирал кровь. Затем налив водки, поджег и испив два глотка передал другому.
-По кругу! - раздалась команда.
Когда очередь дошла до меня, я взял череп, и тут же почувствовал, как ком тошноты подступил к горлу. От солоноватого запаха голова пошла кругом.
-Я не буду пить кровь!
-Будешь!
-Не буду! - я силой отбросил чашу, отчего та, опрокинув свое кроваво-огненное содержимое, разбилась о могильную плиту. - Отстаньте от меня! Вы...вы... все сумасшедшие! Все! Все!
Не помня себя, я бросился бежать.
***
-Догнать? - подошла к главному женщина, и движением любовницы сладостно возложив ему руки на плечи. (Эта была мать Наташи).
-Нет-нет, он слишком хорошо делает минет, - сладостно улыбнулся главный.
...Я бежал, перепрыгивая через могилы. Кажется, я споткнулся о какой-то камень, упал — и потерял сознание...
Очнулся я дома, в своей постели. «А не сон все это?» - была моя первая здравая мысль.
И в самом деле, Кладбище, живая кукла, человек с наполовину сожженным лицом, сборище учеников, пикник, убитая и распятая на кресте собака, кровавая жженка в чаше из черепа— все это можно было списать на очередной мой бред.
Мама уже встала и копошилась на кухне, гремя посудой и отчаянно паля дежурную яичницу, единственное блюдо, которое она худо бедно умела готовить. Успокоив себя, я принял уж это все за бредовый сон, когда, попытавшись подняться, почувствовал боль в вывернутой ноге.
Рядом с моей кроватью лежала свежая «Горьковская правда», горькая правда, как я шутливо называл её про себя, по — видимому случайно забытая отцом на моей тумбочке.
Я автоматически взял её и, развернув её, прочел:
«На Красной Этне снова орудовали шакалы».
Мое сердце бросилось в пятки.
Странно, что мои родители даже ничего не заподозрили о моем нгевероятном ночном путешествии. Будто его и не было.
Уже следующий день весь город гудел об этом, разорили свежую цыганскую могилу какого-то их главного барона.
На кладбище даже установили милицейский пост. Но даже доблестные, видавшие виды вояки опасались встречи с таинственными вандалами, свершающими свои страшные и странные обряды на могилах, и потому, не желая разделить участь несчастной собачки, вместо обхода, предпочитали поспать в машине у кладбищенской будки кладбищенского дворника*, где ещё было хоть какое-то мало-мальское освещение.
Чего не скажешь о цыганах. Те ребята не из робкого десятка. Целый месяц, готовясь обрушить на вандалов самую страшную кару, весь табор добросовестно караулил оскверненные останки своего предводителя.
Мы даже шутливое четверостишье сочинили, и, упиваясь своей безнаказанной борзой, хохоча, распевали:
За цыганского барона
На кладбище оборона.
От заката и до зори
Целый табр сидит в дозоре...
* «кладбищенского дворника» — прим.:До того, как на кладбище «Красная Этна» не начались систематические погромы еврейских и цыганских захоронений, оплачиваемая ставка кладбищенского сторожа, как и на других погостах советского времени, не предусматривалась.
Как я убил своего друга
Проделки Красных Дьяволят или Что нас заставляли делать
Первое, чему нас учили, это воровать. А всем известно, что нет лучшего места практиковать ремесло вора, чем магазин.
Это теперь существует такое понятие, именуемое красивым импортным словечком «шоплифтинг», ставшего в наше время почти что модной молодежной субкультурой, поклявшейся таким нехитрым образом мстить мировому капиталу. Это сейчас в век камер и магнитных меток, крадуны использующих хитроумные броники из радиоткани, глушители ворот - глушилки и прочие хитроумные приспособления для тихого, ненасильственного выноса.
Тогда, в благополучную эпоху Брежневского застоя о подобных антисоциальных явлениях, как магазинный вор, слыхом не слыхивали, думой не думали. Правда , и даже в те незапамятные времена честных строителей коммунизма существовал какой-то ничтожный процент списывания товаров «на забывчивость покупателя», но и эта поправка была вскоре отменена, сославшись на общую усушку — утруску.
Впрочем, по тем временам, когда продукты питания стоили копейки и цены строго регулировались сверху, когда даже за скромную студенческую стипендию, вполне можно было позволить себе поход в ресторан с девушкой, необходимость в шоплифтинге отпадала сама собой.
Таких разнсольных дефицитов конечно не было, и от шоколадной конфеты «Каракум» мы пацаны бы никогда не отказались, но вареной колбасы, молока, хлеба и картошки мы могли себе позволить в достатке, не считаясь с родительскими финансами. К тому же твердого рубль двадцать, что выдавали в неделю нам родители на школьные обеды, мы могли позволить себе нехитрых лакомств: как -то вафель, да леденцовых сосулек, которые стоили сущие копейки.
Мы крали не потому что мы были голодны, нам не хватало на еду , а исключительно ради спортивного интереса - на «слабо», теша перед друг другом нашу все возрастающую пацанскую борзу.
Итак в чем заключался смысл нашего воровского соревнования...А был он предельно прост: надо было как можно на более большую сумму упереть товаров за раз. По условиям «конкурса», которые нам определяли «взрослые», в средствах и способах, как мы это проделывали, нас не ограничивали, главное, чтобы вынос производился тихо, и никто ничего не заметил.
Мы с Мишкой поклялись очистить перво попавшийся продуктовый магазин, благо потребность есть нас не оставляла никогда.
Как будто сейчас помню свое первое дело. Помню, как у меня непростительно дрожали руки. Я пытался перебить эту дрожь, но все было напрасно.
В голове я держал лишь одну поговорку «взял-пошел- называется нашел». Это помогало расслабиться. Но, едва я зашел в магазин, как мандраже охватило меня с новой силой.
Мне показалось, что и продавцы, и покупатели за мной смотрят: и, более того, смотрят осуждающе, как будто знают, что я пришел сюда красть. И, едва я справился с этой первой глупой паранойей, как тут же другой, неразрешимый вопрос тяжелым медведем навалился на меня: что брать?
Ясно было, что брать надо было что-то дорогое и небольшое, что могло бы уместиться в ладони. Но что, сырокопченую колбасу или баночки икры, что стоили по 7 руб за штуку и считались чудовищно дорогим лакомством были на кассе, у кассира под рукой, и стянуть их оттуда не представлялось возможным. Была и другая альтернатива — иваси.
Дальневосточная сардина или иваси; от латинского Sardinops melanostictus) — морская рыба рода сардинопсы (Sardinops). Торговое название «сельдь иваси» получила благодаря внешнему сходству с сельдью и японскому названию «ма-иваси» (японского ;, иваси — «сардина»). Некоторые источники не выделяют дальневосточную сардину в отдельный вид, а считают её подвидом Sardinops sagax melanosticta, но такую трактовку считаю неправильной.
Так или иначе, под загадочным для современного уха названием иваси, скрывались всем ныне известные сардины, которых мы нынче гордо именуем модным словом анчоус. И стоил этот советский анчоус-иваси весьма дорого 3 р 20 коп. за двухсот пятидесяти граммовую баночку. Напомню, что в те времена по той же цене можно было раздобыть первоклассный кусок говядины, правда не без обязательной костяной подложки — «собачьей радости». Так что позволить лакомиться столь дорогой баночкой мог позволить себе совсем не каждый советский труженик, обыкновенно получавший за свой труд 120 кровных рэ в месяц.
Так про эти иваси даже частушку неприличную сочинили:
Хороши, вкусны, питательны, есть консервы иваси
Купишь баночку-другую
А потом хоть хрен соси...
Не знаю, произошел ли сбой в плановой системе, или дальневосточные рыбаки столь достойно выполняли-перевыполняли план, только косяки законсервированных иваси заполонили и переполнили все полки советских магазинов от Владивостока до Калининграда, как-то незаметно прикрывая своей массой все более открывавшуюся наготу советских прилавков. Потому как в связи с их дороговизной, их почти никто не брал, а план упорно требовал поставок. Так что иваси-завалы стояли вплоть до окончания срока годности, когда все это списанное добро дружно отвозили на свалку.
Не знаю, почему мой выбор пал именно на иваси, да и вместительная селедочная могила иваси вряд ли была удобным объектом для пряток, лучше бы оперировать с прибалтийскими пепельницами — шпрот, которые были плоскими и куда удобнее на «взакидку», но со страху я схватил перво попавшееся и это оказалось злополучные иваси. Как они попали ко мне в штаны, даже не помню. Наверное, через карман моего старого пальто, в котором всегда зияла преогромная дыра, выходящая в подкладку пальто и далее наружу. Дальше я не помню, что произошло, помню, что только взял какой-то копеечный плавленный сырок в качестве «одеяла», хотел идти к кассе, как услышал истошный вопль кассирши.
-Воруют!
Я видел, как Мишка, скинув накраденное, дернул, побежал, но какой-то мужик хватил его за ворот капюшона.
-Не уйдешь, вор.
Мишка в своем репертуаре жалобно завопил:
-Дяденьки, простите, больше так не буду.
Не помня себя, я бросился к выходу. Меня даже никто не заметил, потому как все были чересчур заняты Мишкой.
Выбежав из проклятого магазина, еле живой, отдышался. Меня тошнило.
Ко мне подошли «товарищи».
-Ну что, хвастайся своими успехами! Показывай, что принес, - насмешливо спросил комсорг Николай Колеванов, в котором вы конечно узнали того самого «главного», что погнался за мной на похоронах Наташи.
Я мог только смотреть, выпучив глаза. Я не отошел от шока, и, кажется, что-то мычал.
-Кончай выпендриваться, дебил!
Колеванов рассердился и изо всех сил врезал мне подзатыльник. От удара меня вырыгнуло, прямо на его новые замшевые ботинки. Плавленным сырком. Тем самым, что я нечаянно проглотил от страха целиком, прямо в обертке. Тут же из штанов моих выпала злосчастная банка иваси, уже изрядно «благословенная» моей мочой.
-Вот дебил! - брезгливо отирая ботинки моей шапкой, выругался Колеванов.
Однако, на первый раз я отделался лишь легким испугом. Проштрафившегося Мишку ждало куда более суровое наказание.
Поход в детскую комнату милиции, вызов родителей, и постановка на учет, это самое маленькая неприятность, что ждала моего неудачливого друга, по сравнению с тем наказанием, что получил он потом от нас.
Его пустили по кругу...
Знаете, что такое «шпицрутены». В больших количетсвах вещь пренеприятнейшая. Суть этой пытки заключалась в том, что проштрафившегося солдата вели по коридору выстроившихся в ряд товарищей, и каждый должен был изо всех сил огреть его длинным, гибким, но толстым прутом из лозяка. Подобное наказание в России, придя из просвещенной Европы, особенно вошло в моду в период Аракчеевского* правления Николая I, за что тот и получил «почетное» прозвище Николай Палкин.
У нас тоже были свои «шпицрутены». Сначала Мишку, сняв штаны, и привязав к большому кресту за локти, хорошенько до кровавой жопы дружно отодрали теми самыми шпицрутенами, которые мы только могли добыть в ближайших ивняках, что росли по краям могил. Затем, поставив в круг, все весело хохоча принялись мочиться ему в лицо, заставив пить нашу мочу, и, напоследок, крепко завязав ему глаза грязной тряпкой, подталкивая пинками под выступок его оголенного, толстого зада, приказали так ползти на карачках до самого дома.
Странно, мне нисколечко не было жалко Мишку. Крепко затаилась во мне та детская обида, что кинул он меня тогда на произвол судьбы, спасая свою шкуру. «Пусть же теперь отплатится за все», - с крепким мальчишечьим злорадством думал я. И мой «шпицрутен», ложась на истерзанный зад друга, не дрогнул в моей руке.
В той «школе» приходилось быстро всему учиться. Вскоре я так наловчился, что не уступал в ловкости рук отпетым карманникам, а Мишка так и не научился воровать, за что был бит неоднократно.
Следующая ступень посвящения так и называлась «Искушения дьяволом». Не знаю, откуда взялось это название. Может, от «Искушения дьяволом Христа в пустыне», где «диавол» зачем-то предлагает проделать Христу известные всем «гимнастические упражнения», сбросившись со скалы на острые камни.
Так или иначе «Искушение дьяволом» заключалось в том, чтобы просто посидеть на краю крыши десятиэтажного дома с глухим мешком капюшона на голове, поболтав ножками в воздухе.
Я никогда не боялся высоты, и голова у меня не кружилась. Тут главное правило — не смотреть вниз. А когда у тебя черный мешок на голове, тут уж все равно ничего не видишь, и сама потребность «смотреть вниз» отпадает сама собой вместе с естественно животным страхом высоты.
Второе испытание на крыше было забавнее и тем сложней.
Нам снова в глухую надвигали капюшоны на голову, завязывая тесемками у шеи, чтобы мы не могли посматривать вниз, и снова тащили на крышу. Вручали не то палку, не то шест, подобный тому, что используют цирковые эквилибристы, и приказывали идти по краю какого-то «карниза», сделав несколько метров туда, где нас подхватят. Суть игры заключалась, что нельзя было оступиться ни на миллиметр вправо и влево, иначе, как нам объяснили, наши мозги будут потом долго отскребывать от тротуара.
Я шел осторожно. В какой-то момент, я действительно чуть не потерял равновесие, меня зашатало, но, присев, я уравновесил себя шестом, заставил выравнять дыхание, и продолжил свой кресный путь. Пот валил с меня градом. Я, кажется, действительно сделал несколько шагов, когда, внезапно, почувствовал, что карниз моя нога «ступила в пустоту», и, точь в точь как в том кошмарном сне, я стал падать лицом вперед.
На этот раз никаких «треугольников» не случилось. Кто-то, больно ударив в грудь, схватил меня за подкрылки, и тут же сокрушительный хохот раздался вокруг меня. С меня сняли капюшон. И тут только я увидел, что вместо шеста у меня в руках швабра, а все это время я шел не по краю крыши, а по толстой доске, положенной на пол, и весь этот спектакль со «смертельным номером» на карнизе был специально подстроен, чтобы скорее напугать меня. И, хоть шутка не очень-то понравилась мне, я тоже был вынужден невольно рассмеяться, чтобы не казаться белой вороной.
Теперь очередь была за Мишкой. Мне приказали молчать. Мишка не сделал и несколько шагов, как тут же упал, и с громким воплем «сорвался вниз» с крыши, он так и летел с 10 этажа, отчаянно барахтаясь ногами на полу, словно паралитик под общий гогот окружающих. Не дать ни взять, идиот.
Было ясно одно — Мишка никуда не годен. Однажды мне прямо дали понять открытым текстом, что, если я не уберу Мишку, нас уберут обоих. Что такое «уберут», думаю, объяснять вам не придется.
Случай на переправе
октябрь 1983
Я помню тот день, как вчера. Я, Мишка и ещё наш один товарищ из пАдАнков, имя которого я не буду называть..
По десятку районов нашей обширной области разметалась - распетлялась красавица Пьяна. Одна из особенностей этой милой речки в том, что по весне, вырвавшись из своих ледяных оков, своими полноводными потоками любит она сносить даже самые крепкие мосты — на сей счет мне не дадут соврать жители мордовского села Акузово Сергачиевского района; после того, как очередной мост отправился в свободное плаванье по течению, переправу в сторону Семеновки было решено наладить первобытным дедовским способом, коим испокон веку пользовались жители Нижегородчины.
А способ этот был таков: с одного берега на другой протягивалась проволока, к которой привязывается нечто вроде петель с захлестом. Отправляясь в столь недалекий, но рискованный весенний «заплыв» на другой берег, местные жители придерживаются этих петель — иначе быстрая речка так далеко снесет, что и концов не найдешь.
И до сих пор обуздать буйную Пьяну дорожным строителям удалось лишь в десятке мест, и мосты эти — мамёшевский, яновский,бутурлинский, перевозский, аннековский, ичаловский, пановский, юрьевский, гагинский, черновский — наперечет. И когда, в 1914 году, в эпоху железодорожного бума транссибирской железнодорожной магистрали тянули железную дорогу с Арзамаса на Казань, её специально спланировали параллельно Пьяне, но как не старались по возможности обойти зловредную речку, но все же в двух местах мосты соорудить пришлось — возле Лопатина и около Калмыкина в Сергачевских районах.
С первым из них я знаком не по наслышке, потому как именно через этот мост шла ближайшая переправа к кратчайшей дороге на наш старый деревенский дом моих родителей, из которого они переехали сразу после моего рождения. Ныне же, после смерти бабушки по отцовской линии, там располагается наша летняя резиденция Москвиных — дача.
Сказать честно, такие мосты, как пьянский — настоящая находка для диверсанта. Узенький, невысокий и неширокий, в принципе он мог бы, я полагаю, быть взорван количеством динамита, доступным для переноски одним человеком. Случись это взаправду, единственная железнодорожная трасса, соединяющая Москву с Сибирью, оказалась бы минимум на пол-месяца перерезана. Чтобы не допустить подвоха, на мосту, видимо, ещё при его наведении была сооружена сторожевая будка, где в семидесятые-восьмидесятые годы минувшего века ещё дежурил «человек с ружьем». Нас, пацанов, он гонял нещадно, ссылаясь на наличие через Пьяну «ближайшей» общедоступной автомобильной переправы — в километрах десяти выше по течению.
Так или иначе с палением советской власти профессия путейного сторожа стала не актуальна. Будочника сократили году в 1994-м, так что примерно в то время я с радостным замиранием сердца безнаказанно вступил на узенький мостик. Сказать честно, для пешеходов сей мост предназначен меньше всего, и если бы, случись, на нем меня застали два поезда, проходившие в разных направлениях, то эти незабвенные строки никогда бы не увидели свет. Но поскольку я знал расписание наизусть, то риск моей переправы был совсем невелик. Если же поезд налетит только в одном направлении, то у двуногой козявки есть ещё шанс укрыться от проносящегося состава на параллельных путях.
Одним словом, страшноватое и небезопасное для жизни место, и правильно делали, что десятилетиями его охраняли.
А раньше этот мост ещё опаснее был. По неподтвержденным данным сделали двухколейным этот мост лишь в годы Великой Отечественной войны, чтобы удобнее было разминуть поезда с оружием и ранеными, шедшие на фронт и с фронта, а до того он был ещё уже. Железнодорожники пускали поезда с перевозкой и с арзамасской стороны попеременно, следя, чтобы они не встретились в дороге.
Так было, пока в 1942 этот злосчастный мост начисто своротило потерпевшим именно на нем аварию перегруженного тяжелыми танками товарняком, в результате чего стратегическая линия была надежно перекрыта. Тот час же на восстановление пьянской железнодорожной переправы из ближайших госпиталей нагнали выздоравливающих солдат, кто ещё мог передвигаться хотя бы на собственных трех конечностях, путевых рабочих — почетных старичков лет за 70 и жителей окрестных сел, состоящих преимущественно из баб и подростков. Героическими усилиями «инвалидной команды» мост был восстановлен за неделю или за две. Вот тогда-то, чтобы уж навсегда не вертаться к старой проблеме, мост заодно решено было сделать пошире - двухколейным, чтобы поезда могли сразу разминуться.
Говорят, что в будке у охранника в годы войны был телефон, и весть о Победе в 1945-м в нашем Вадском районе от начальства первым получил именно он.
Тогда сторож, не найдя ничего умнее, как выйдя из будки, в нарушении всех должностных инструкций принялся палить в воздух сигнальными ракетами. Перепуганные мнимой воздушной атакой, на стрельбу сбежались окрестные жители, которых таким образом «порадовали» важной вестью на пару часов раньше, чем они узнали бы об этом по радио. Было ли что сторожу за непрошенную инициативу или нет, история о том умалчивает, но подобно Герастрату, сжегшему храм Артемиды, ради одного только увековечивания собственного имени в истории, поступок путейного сторожа пьянской перправы Осипа Гаранина раз и навсегда вписался в анналы истории нашего Вадского района.
Итак, отвлекаясь от славной боевой истории пьянского моста, я смею продолжить свой рассказ.
В 1983 году мы, группа подростков из Ленинского района тогда ещё города Горького, развлекались тем, что любили наведываться на железную дорогу собирать всевозможные пачки, фантики и наклейки, которые проезжающие выбрасывали из поездов — в нашем городе конечно же были аналогичные, но немного не такие. Особенно почему-то ценились у нас пустые пивные банки, которые изредка выкидывали дембеля, отслужившие в ГСВГ — группе советских войск в Германии. Сейчас уже мало кто помнит, что в СССР заветный солодовый напиток продавался либо в бутылках, либо живьем - в разлив, но никак не в алюминиевой таре, как во всем остальном мало-мальски цивилизованном мiре. Советская ГДР была единственным оплотом развитых коммунистических стран, где ещё можно было купить баночное пиво. Его тогда почему-то называли импортным, шикарным словечком «лагер». Наши неизбалованные достижениями капитализма дембеля тратили те немногие выдававшиеся им марки-пфеннигги на пиво, с тем чтобы на обратным пути с шиком, прилюдно распивать их в вагонах-ресторанах. Ну, а мы, детвора, были рады хотя бы пустым банкам, выброшенным в окошко; по тем временам они смотрелись красиво и были все разные. У меня уже скопилась преизрядная коллекция подобных баночек, в которых так удобно было хранить свою коллекцию «окаменелостей» — так я называл осколки человеческих костей из старинных могил, отрытые мню с осыпавшегося песчаного откоса Силикатного озера.
Силикатное озеро или Озеро с гробами
За бывшим коммерческим институтом в Ленинском районе Нижнего Новгорода есть так называемое Силикатное озеро. Когда-то рядом с этим местом находился силикатный завод, и производству постоянно требовался песок. Здесь же его и добывали – а в открывшийся от сей деятельности человека карьер постепенно просачивались грунтовые воды. Так и появился искусственный водоем, которые стали прозывать Силикатным озером.
Казалось бы, жителям соседних домов можно было бы позавидовать – вышел из подъезда и на тебе - уже на пляже. А для нас детворы — полное раздолье!
На Волгу то редко кого взрослые купаться то одних отпускали. Величественное течение могучей реки забрало не одну детскую душу. А тут мелко - настоящий лягушатник с тросником, да песчаным пляжем, да и вода относительно чистая, несмотря на заводы. Все бы хорошо, да только вот из глубин озерца нет-нет да и появится… гроб! Дело в том, что рядом с этим местом раньше находилось центральный городской погост, и теперь могилы периодически размываются, а останки всплывают на поверхность. Впрочем, здесь находят не только тела нижегородцев, умерших столетия назад – озеро привлекает и современных преступников, которые почему-то очень любят именно здесь прятать концы в воду.
Там, на досуге, я любил играть с совком-штыком, воображая из себя великого археолога, изымающего из древней, меловой породы «юрского периода» загадочные кости «динозавров». Чаще всего попадались человеческие или же свиные зубы, которые охотнее всего заполняли мою коллекцию. Тут же случалось откопать и старинную монетку....Но об этом потом...
Естественно, подобного рода операции по очистке путей от иногороднего мусора не обходились без смеха, без шуток и всякого рода приколов.
Но через пьянский мост мы ходили редко. Боялись. А на этот раз у нас веская причина была.
Была середина августа. Дело к медовому спасу близилось. Вот и решили мы раздобыть по бесплатному в ближайших селениях медку, «помедвежатничать», значит.
Знал я, что за рекой Пьяной, в обширных припьянских лугах, что ближе к лесу, монахи Покровского монастыря держали свои пчельники. Поля там отменные, медоносом славились, а в обители любили сладким «чревю поугождать», да и воск в церквях всегда нужен. Вот и решили мы наведаться, чтобы растрясти немного «божьих коров» на сладенькое.
С того дня, как, на месте бывшего планетария, правами-неправами стала возрождаться Покровская обитель и торжественно открыли первую крестильную купель с отпевальней в Горьком, чтобы на гора печатая и отпевая христославных, приростать тем прибыль предприимчивых помазанников божьих, мы считали, что для нас день прошел даром, если мы хоть чем -то не насолим монастырской «братве».
Один раз, в одну из наших вылазок, мы поджигали дровни у часовни, что хлипкое, наскоро срубленное строение выгорало вместе с причетником -сторожем, которого потом после же обвинили в ненамеренном поджоге по причине оставления без присмтра незатушенной свечи. С покойного, что, и взятки гладки.
Теперь же мы намеревались принести монастырю ещё больший урон. Помню, мы быстро бежали, держа пустые рюкзаки под мышкой. Надо было торопиться до того, пока не вернулся сторож, который мог бы засечь нашу вылазку...
Перейти через злосчастный мост не составляла труда, ибо то был как раз вторник, день, когда у сторожа как раз наступал официальный выходной — и он покидал свой пост, оставляя свое поприще на произвол судьбы с 10 утра до самого позднего вечера. Мы хорошо это знали, и потому выбрали именно вечер вторника.
Как только стемнело, я, под предлогом ночной рыбалки, отлучился из дома. Мать уже не боялась отпускать меня, хотя я почти всегда отделывался тремя утлыми пескарями, случайно купленными коту на корм у моих более удачливых коллег.
И вот в тумане лугов показались заветные силуэты, похожие на детские гробики на ножках. Я понял — это ульи.
Со сторожем тоже не оказалось проблем. Пасечник оказался мертвецки пьян, видно церковное вино, дарованное монахами в качестве оплаты за труд, хорошенько ударило ему в голову, и, как ни в чем не бывало, сном праведника дремал тут же, растянувшись в душистой травке.
Решив не трогать сторожа, а поставить одного из нас на стреме, в случае внезапного пробуждения ублажить старика дубиной по голове.
С жалами мы тоже разобрались. Угостили пчелок дымом из нашей сон-травы, что специально заготовили для этого по научению знающих товарищей. Дальше дело пошло как по маслу. Не церемонясь, мы ударом ноги, переворачивали улии, вываливая рамки, варварски вырезая-выгребая липкое, душистое содержимое, словно картины, что вор вырезает из рамы ножом.
Уморно было смотреть на самих пчел. Словно пьяные монахи, они только беспомощно ползали по земле, не соображая ничего, напоминая уж не бойких тружениц полей, а полусонных покрытых плесенью, скисших осенних мух.
Благополучно заполнив увесистые рюкзаки душистым медом, мы бросились в обратный путь. Надо было успеть к переправе до полуночи, пока путейный сторож не вернулся на рабочее место.
Больше всего мы боялись, что случайно наткнемся на сторожа, когда он будет возвращаться, и прямо на ранней зорьке нарождающегося дня он заприметит нашу развеселую компанию в лица.
Но все прошло удачно. Я послушал рельсы — они молчали. Значит, первый почтовый поезд № 4 ещё не прошел. Убедившись, что путь свободен, мы тронулись в путь.
И когда мы были почти на выходе с переправы, я, почувствовал, что за мной никого нет. Мишка, шедший за мной, отстал. Остановившись, я оглянулся. Вместо того, чтобы идти Мишка остановился, нагнув голову, казалось, он что-то исследовал в темноте между рельсов. Лишь позже, из материалов уголовного дела я узнал, что в процессе бега у него случайно развязался шнурок в кедах, который, при переходе по шпалам моста, невероятным образом зацепился между гайкой и болтом крепления рельс, и он, лихорадочно пытаясь высвободить ногу, силился развязать затянувшийся узел шнурка, что не так то просто было провернуть почти в полной темноте, освещенной лишь сиротским краем луны.
Одна и та же мыль пришла нам в головы одновременно. Пока Мишка копошился над своей кедой, мы осторожно подкрались к нему с обеих сторон и заорали прямо в уши:
-Поезд идет!!!
Наш друг вдруг как то странно выпучил глаза, но не сдвинулся с места. Честно говоря, на такую реакцию, мы никак не рассчитывали.
Оказывается, он остолбенел в самом прямом смысле этого слова. Да, он понимал, что (якобы) идет поезд, что он на путях, что его жизнь в опасности — и при этом при том не мог двинуть ни рукой, ни ногой. Так продолжалось около трех минут.
Этих роковых минут как раз хватило, чтобы мнимая угроза обернулась реальной...
По инструкции перед мостом локомотив должен был давать гудок, а въехав, на оный, ещё один, однако ли стоит упоминать, что на практике это правило почти никогда не соблюдалось; поездные бригады уже привыкли, что оба имеющихся между Арзамасом и Перевозом моста (второй через Ватьму в районе реки Стрелка) надежно охраняются, и если случиться что-либо непредвиденное, то охранники заметят и сообщат куда надо. Ясное дело, про выходной у сторожа, да ещё в будний день, машинист с помощником, естественно, даже не подозревали.
Когда Мишка опомнился и закричал, было слишком поздно. Теперь, в свете надвигавшего прожектора фар, машинист ясно видел стоявшего на рельсах посреди моста мальчика, беспомощно размахивающего руками, в глупой надежде, что летящий дизель-локоматив все - таки остановится «по требованию».
Свистеть было уже поздно, и все же Панин (так была фамилия машиниста), зачем-то свистнул, а затем применил экстренное торможение, которое почти не дало результатов.
Натужно пыхтя, локомотив остановился, со страшным скрипом протаща беспомощное, детское тельце сажени с три по шпалам, чуть ли не до края моста. Вот это приключение так приключение!
Да к слову сказать, я выбрал своему другу не самую тяжелую смерть. Он погиб мгновенно, приняв весь удар в затылок.
Как выяснилось потом, почему то его тело, валявшееся на рельсах с продавленной головой и оторванными ногами оказалось с ног до головы перемазано медом. Уже на суде, ни сторож, ни поездная бригада так и не сумели внятно ответить на вопрос, откуда же там взялся мед, да ещё в таком количестве...
Так и унес Мишка с собой в могилу эту тайну...
Мишка очень любит мед,
Тот кто знает, тот поймет,
Почему же, почему
Мед так нравился ему.
После составления акта в Перевозе завернутый в простыню, труп растерзанного Мишки погрузили в локомотив и повезли в город цугом.
Я же как не бывало вернулся «с рыбалки» домой в преисправнейшем настроении. Радостное чувство облегчения, что я наконец-то выполнил тяжелую, но нужную работу, что что-то тяжелое и гнетущее, в одночасье спало с моих плеч, не оставляло меня.
-Ну, что, рыбак, принес рыбки коту на похмелку? - с усмешкой спросил меня отец.
-Папа, мама, я принес кое - что лучше! Вот, глядите!
Я горделиво развернул перед родителями свою сладкую добычу.
-Что это, мед, откуда? - вытаращила глаза мать.
Я ждал такого вопроса, и потому на голубом глазу соврал уже придуманную мною историю. Наплел им про диких пчел. Дескать шел мимо леса и увидел высоко на сосне, в дупле диких пчел, и подумал «жив не буду а мамочке с папочкой медку добуду»...Дальше следовал настоящий вестерн в стиле Винни-пуха, в конце которого я непременно оказывался героем победителем.
Помню, когда я закончил рассказ, мамочка только ласково погладила меня по голове:
-Молодчинка ты наш, только впредь больше не рискуй жизнью из-за кого-то меду. Мамочка за тебя очень волновалась.
-Не буду, мамочка, не буду, - ласкаясь ей в грудь фартука увещевал я, при этом держа крестом пальчики за спиной.
А гипотетически не переносивший ничего липкого, папа (ибо даже просыпанный сахар в его понимании притягивал грязь), чтобы я не обожрался раньше времени сладким, сердито пряча добытый мной мед под замок от прожорливой Свиньи-повелителя мух, ворчливо заметил:
-Медок-то домашний, из ульев — плитки то ровные.
Но больше задавать вопросов мне не стал, ибо отец был жаден и всегда радовался прибытку...
Чуть позже я уведал причину такого удивительного явления как внезапный столбняк испуга, называемого каким-то мудреным не то греческим, не то латинским словом, что погубил моего друга Мишку. Разъяснения по этому поводу мне дал один писатель-фантаст Ефремов в своем романе «Лезвие бритвы», как раз в том же году массовым тиражом напечатанном в нашем Волго-Вятском издательстве. Оказывается, если резко напугать лошадь или корову, она инстинктивно сделает гигантский скачок в сторону — её предки паслись в саваннах, где только так можно было спастись от льва или тигра. Если же подобным образом внезапно испугать человека, он затаится и замрет — остолбенеет и впадет ступор. Дело в том, что наши с вами общие предки-приматы изначально жили в ветвях деревьев, и прием затаивания намного лучше спасал их жизни от крупных кошек, чем попытка поиграть с ними «в догонялки». Этот атавизм сохранился и в нас с вами до сих пор.
Запутанное дело «медового мальчика на мосту», как окрестили его, вскоре закрыли списав на несчастный случай, никак не желая связать его с делом разорения монастырских пчельников и внезапной смертью сторожа «от апоплексического удара» дубинкой по голове. Уже тогда не желали милиционеры связывать двух глухарей за лапы, тем более, что дела произошли в разных районах.
Мишку Толстого так и хоронили, в закрытом гробу, - без головы. Не один патологоанатом не осилил бы напрасный труд собрать по путям ту кровавую кашу из мозгов, что осталась от головы моего друга, несмотря ни на какие мольбы несчастной матери.
А опознали его — по тем самым кедам, которые Мишка имел привычку с детской наивностью подписывать, как в пионерском лагере. Его так в них и схоронили, видимо поленившись одеть положенные белые тапочки.
Говорят, убийца всегда приходит на похороны. На правах лучшего друга, бросая ком земли, сдерживая ухмылку, я прочел про себя тут же сочиненный мной шуточный некролог «на смерть друга»:
Земля тебе пусть будет пухом,
Был не плохим ты Винни-Пухом!
Но это ещё не конец истории. Мать Мишкина сошла с ума. Сразу же после похорон она, спустив все деньги, которые у неё были и на книжке, заказала громадную мемориальную доску, с двумя плачущими ангелами и следующей эпитафией.
\Где темень, составы кругом,
Погиб мой сыночек - не вернулся с прогулки он.
Средь моста настиг его враг коварный,
Сбил кровиночку мою с налета поезд товарный.
Крикнуть сынок не успел,
Как с невинной душой его ангел-хранитель взлетел.\
(Ага, если учитывать, что Мишка с минуту отчаянно размахивал руками, пытаясь тормознуть товарняк «по требованию», не очень то рассчитывая на чудо своего ангела-хранителя:)
Покойся, дитятко дорогое,
Только в смерти желанный покой,
Только в смерти ресницы густые
Не блеснут горячей слезой.
Вот и все...
Глаза твои закрылись
Губки сжались
На ресницах тень
Но не вериться родительскому сердцу,
Что тебя, сынок, не стало в этот день\.
(Забавно было упоминание о «тенях на густых ресницах», если учесть, что моего друга, протащив по рельсам составом, размозжило голову в кашу. Где было искать его ресницы — кто знает. Далее убийственная эпитафия продолжает:)
\Прости, что мне под небом звездным
К твоей плите носить цветы.
Прости, что мне остался воздух,
Каким не надышался ты.
Тише, белые березы,
Листвой не шумите, Сыночка милого Мишеньку Вы мне не будите!\
(Следует отметить, никаких «белых берез» на могиле милого Мишеньки и в пределах ста метров нет и в помине никогда не росло. Разве самосадом выросшая ракита безжалостно подтачивала корнями роскошный мрамор памятника. И в заключении убитая горем мать, словно опасаясь сыну судьбы зомби, на всякий пожарный случай предупредительно восклицает:)
\Спи мой сынок Мишутка спокойным сном!
Как спят покойники кругом,
Будь же умницей, бай-бай,
Из могилки не вставай!\
Не пришлось матери навещать могилку любимого сыночка, не прошло и 40 дней с Мишкиной смерти, как сошла женщина с ума. Так и умерла никому ненужная в одной из психиатрических больниц. А где похоронена — кто знает. Ведь у Мишки, кроме матери, других родных то не было. Отец сразу сбежал, когда узнал Мишкин диагноз — аутизм, по вашему детская шизофрения, и...
-Отбой, Москвин! - крикнули два надзирателя «в оба уха».
Только теперь, очнувшись, Анатолий понял, что находился уже в своей камере и все это время успешно разговаривал сам с собой, проговаривая свою исповедь о новом убийстве.
Впрочем следовало ли, ему снова не поверят, как тогда, когда он признался в убийстве старухи Ершовы.
-Нет, надо держаться, держаться, - приговаривал он себе. - Все, до конца...
«Вот бы сейчас и взаправду умереть и увидеть её — его Наташу», - сладостно помечталось ему, прежде чем он провалился в глубокий, непроницаемый сон.
Как я убил свою учительницу
Дело Некрополиста
С самого начала следствия «Дело Некрополиста» велось крайне запутанно, если не сказать просто с юридической точки зрения нелепо, рассыпаясь на множество фрагментов, превращаясь в запутанную нелепицу из нагромождения бессвязных эпизодов. Безумец дурачил, запутывал дело в множестве несущественных деталей, мало или вовсе не имеющих никакого отношения к статье 224 по которой его собственно обвиняли по всем её пунктам, но более к отвлеченному предмету черно-белой магии, коей на протяжении стольких лет «великий» магистр древних мистических учений усердно практиковал у себя в хрущевской двушке.
Более всего отвратительным для Анатолия Юрьевича было «напоминание» о осквернении еврейских и мусульманских захоронений, поскольку именно тут с наибольшей ясностью вырисовывался экономический мотив его преступления, который он никак уж не мог отрицать голословно. Но самое пренеприятное, что он боялся более всего, что, помимо непосредственно статьи 224 «осквернения», ему каким-нибудь боком пришьют межнационально — межрелигиозную ненависть, тем самым к основным пунктам с лихвой «присобача» несколько пунктов из «экстремистских» статей, по которым, как он знал, вряд ли бы какой судья рискнул признать преступника «невменяемым».
Ведь, всем известно, для того чтобы являться националистом, шовинистом, анитисимитом, антиисламистом, или же отрицать значение всякой существующей в человечестве религии и нации, как отрицал он, будучи убежденным язычником, надо быть полностью в здравом уме и твердой памяти, что уже никак не соотносилось к неосознанности собственных действий, предполагающей освобождающую от уголовной ответственности невменяемость. Ибо ненависть, хоть она зачастую и слепа, не подразумевает «неосознание», и чтобы ненавидеть, ненавидящий должен как следствие сам понимать и осознавать свое действо, руководимое им тем же преступным чувством по отношению к «ненавидимому», а это осознание уже не подразумевало не осознающее свое действие «невменяемое безумие». Состояние же ненависти в виде неуправляемого аффекта и вовсе не подразумевало невменяемость. Этот юридический каллабс краевед всегда держал в голове.
Поэтому нехитрая политика защиты Некрополиста склонялась к тому, чтобы любыми средствами отвлечь следователей от «неудобных» вопросов о реальных кладбищенских погромах, подразумевавших а)применение запрещенных символов фашистского коловорота б)межнациональную в)межрелигиозную ненависть, ловко переводя их на мнимые преступления, свершенные по средствам черной магии, за которые не предусматривалось уголовное наказание.
Что ж, если его коллега-журналист жаждет сенсации, то он с ловкостью выпустит для них нужного джина из бутылки. Надо только ударить сразу — внезапно, одновременно дав ясно понять ментам, что с магией, а тем более черной, шутки плохи. И заодно, чтобы поприпугнуть ментов, любивших пораспускать руки.
Москвин не ошибся. Как только его ввели на первый допрос, как дело тот час же коснулось погромов.
Не став долго тянуть резину, Москвин в ответ «с порога» ошарашил.
-Я хочу признаться в убийстве!
У следователей и прокуроров отвисла челюсть.
-Ну, и кого же вы там убили? - делая нарочито безразличным лицо, спросил следователь Шлыков.
-Мою учительницу, Ершову Ирину Александровну, - не моргнув глазом, спокойно ответил Некрополист. - Так и запишите! Я убил.
-Как, когда, при каких обстоятельствах?...
Подследственный, казалось, только и ждал такого поворота событий. В уголках буззубого рта «Гнидушки», промелькнула хитренькая улыбочка.
Диссертация на бланках КПСС или Как и за что я убил свою преподавательницу Ирину Александровну Ершову. Первые опыты мумификации.
Когда, после Горьковского педагогического института иностранных языков, я поступил в аспирантуру на кафедру германской и кельтской филологии МГУ, я вел самый спартанский образ жизни.
То, что родители присылали мне, едва ли хватало на самый скромный стол. А ночевать мне уже приходилось, где придется.
Признаться, я стыдился брать деньги у родителей. Шли лихие 90-е, а отца за выслугу лет как раз с почестями попросили из университета, прочно усадив на нищенскую пенсию. Мать же по состоянию здоровья не работала давно.
Старикам туго приходилось. Едва концы с концами сводили, а я им помочь ничем не мог. Только деньги купил.
Иногда мне улыбалась удача: удавалось взять кое — какие переводы, но и это были гроши.
А ночевал я где придется: в парадных, на чердаках, в университете, и, если выдавалась теплая погодка, устраивал ночлежку прямо на улице, на скамье, подстелив газетку или же. прямо - на кладбище.
Правда университетские преподаватели бывало зазывали меня на свои дачи и квартиры, да только я сам не соглашался, боялся. Страх изнасилования всегда прочно засел во мне. А разве можно доверять чужим людям? А ведь, отправляясь на долгие учения в Москву, я дал обет целибата, нарушение которого каралось смертью.
Излюбленным местом ночевок для меня был читальный зал университетской библиотеки. Перед закрытием, я ловко прятался за дальние шкафы с книгами, а университетский сторож, «не глядя», запирал «храм науки» на все аудитории, с тем чтобы преспокойно сдать смену.
Тут среди книг и текла моя жизнь. Можно было вволю начитаться, затеплив скромную лампочку в дальнем уголке. С полуночи до шести никто ничего уж не проверял - и это время целиком принадлежало мне. Мне и книгам!
К утру я аккуратно уничтожал все следы своей жизнедеятельности, (даже утренний стул вливал в форточку) так что никто и не догадывался о моих незаконных ночевках.
Но библиотечные ночи не прошли для меня даром. Я изыскал всевозможную литературу, по мумификации, обычаям погребений разных народов и эпох, которую только мог раздобыть в университетской библиотеке. К сожалению, нужной мне информации по интересующей меня теме зачастую оказывалось слишком мало.
Хуже всего, в самой читающей стране мира не было специальных книг, посвященных такой неизбежной вехи жизни каждого человека, как смерть и погребение. А собирать нужную информацию чуть ли не по крупицам приходилось: из этнографических книг, словарей, отдельных газетных статей, вышедших ещё в незапамятные времена.
***
Куда лучше практика шла. Гуляя в сумерках по Долгопрудному кладбищу Москвы, я как то заметил, что на некоторых свежих могилах присутствует неясное свечение.
С ещё пущем усердием я вгрызся в книги, пытаясь выяснить природу этого странного сияния. Но книги не давали мне ответ на этот вопрос.
Тогда я решился действовать сам.
Я узнал о её смерти, когда в местной Химкинской газете «Жизнь» прочел некролог на гибель восьмилетней девочки, той самой на могиле которой я наблюдал свечение.
Смерть её банально и проста. Оказалось, что она заболела гриппом и, когда ей стало особенно плохо, очень долго ждала приезда скорой помощи. Не дождалась!
Когда родители смогли-таки добиться приезда второй врачебной бригады, крошка была уже основательно мертва. Я пожалел девочку, погибшую столь нелепой смертью, решил ее воскресить и привезти к себе домой
В этот раз ночью на кладбище я пришел где-то в начале июля и руками раскопал заветную могилу мертвой девочки до гроба со стороны ног. После этого нырнул в образовавшееся отверстие… Аккуратно вскрыв стамеской торец гроба, я взял девочку за подмышки и вытащил ее наружу. Приведя могилу в исходное состояние, перенес маленькое тельце вглубь квартала.
Поскольку тело девочки имело признаки вскрытия груди и брюшной полости, я перерезал ножом нитки патологоанатома и выложил поврежденные внутренности из тела в целлофановый пакет. Мозг я тоже вынул — через нос, специальным крючком (переделанным из вязального), подобный тому, что использовали в древнеегипетских мумификациях жрецы загробного Сета, предварительно разжижив его ткани кислотной инъекцией соляной кислоты. Поскольку мозг у египтян не считался вместилищем души, то собственно не представлял никакого значения для благополучия загробной жизни, чего нельзя было сказать о сердце, где по приданиям египтян как раз и обитала душа покойного.
Вот почему правосудливый Осирис опускал на одну чашу весов -сердце покойника, на другое — перо, выдернутое из крылатой богини Маата. И если перо перевешивало сердце, то покойник мог с легким сердцем мог продолжить путь в царство мертвых, в противном случае его ожидала ужасная участь в пасти Амамата — чудовища с телом льва и пастью крокодила.
Так или иначе, но считалась, что в загробной обители щедрых полей Иала (аналога древнеегипетского рая) можно вполне прожить и без мозгов. Однако основание к этому культу решало вполне практические задачи.
Недаром же есть пословица, что рыба гниет с головы. И неудивительно, мозг — это самый влаговместимый орган в организме любого живого существа. Стоит ли говорить, что он начинает разлагаться первым.
Пакет с вынутыми внутренностями, как и одежду с обувью юной покойницы, я закопал среди других могил, а ее щедро посыпанное солью и содой тело временно, чтобы потом забрать домой, прикопал за соседней оградой, заботливо обернув его в собственный старый свитер.
Позднее, когда процесс мумификации был завершен, я, уложив тело девочки в рюкзак в позу эмбриона, перевез её на электричке домой.
Уже после, чтобы не нарушать древнеегипетские каноны, я вставил ей новое сердце — будильник.
«А был ли мальчик?»
Да, и теперь хочу сознаться, что для меня это не первый опыт человеческой мумификации был. Я и раньше мумифицировал — но не тела, а живых людей. То есть не применяя перед тем непосредственного умерщвления тела.
Помню, как-то раз довелось мне замумифицировать человеческий палец от живого человека.
Это говорят, что все дороги ведут в Рим. Все дороги, ведущие в центр города проходили по Великому Мусорному Пути. Для тех, кто желал сократить дорожку от Автозавода до центра города — самое то. Да только не даром говорят - краткий путь бывает долог.
Там у гаражей как раз и была наша засада.
В дни получек , затаившись в засаде на гаражах, подкарауливали Красные Дьяволята работяг, бредущих с завода домой. Многие уж к тому же изрядно навеселе были, отметив получку.
Трезвых мы не трогали. Но вот пьяных...
И вот теперь говорю, никогда не выходите из дома на улицу даже навеселе. Непременно найдется злой демон, дух или душок, который неперменно попытается убить вас. И это не шутка для красного словца.
Я и сам, - бледные, как у рыбы, голубые глаза Некрополиста сверкнули зловещим азартным огоньком, - человек тихий смирный. Но попадись пьяный! Тут меня словно тумблером переключает в режим убийства. Уж ничего с собой поделать не могу. Могу и под поезд подтолкнуть, могу и с ног сшибить на экскаваторе, все могу.
А в тот день как раз мужик шел с работы — пьянёхонький. Уж где набрался, Ктулху его знает. Вот его то мы и выбрали нашей жертвой.
Меня тогда в качестве приманки поставили. Мне так и сказали: « Тряпка ты! Толку от тебя никакого, Москвин, драться ты все равно не умеешь, потому как самый хлипкий из нас, так хоть будешь у нас заместо приманки».
Работа не хитрая — притвориться будто я ногу сломал, да и постонать жалобно, чтобы привлечь клиента. Хоть и верно, драться я совсем не умел, а вот артист я в то время был замечательный. Мог кого угодно разжалобить.
Вот и идет он шатается. Мне сигнал с гаражей дали, дескать, давай, Толян, не дрейфь. Как мужик тот приблизился к тому месту, где я прятался: я так из-за склепа застонал жалостливо, женским голоском:
-Дяденька, помогите, кажется я ногу подвернул.
Мужик удивился и остановился. Не послышалось ли с пьяни.
Я снова запричитал то же, перемежая свою просьбу горячими всхлипами. Через некоторое время я понял, что мужик направляется ко мне. Участливо склонившись надо мной, спросил:
-Ну, что малой, больно? Давай по...
Он так и не успел помочь, как мои товарищи как один навалилась! Били по лупетке! Жестко! Куда только падал ботинок!
Когда мужик кричать перестал, достали окровавленный кошелек, и с хохотом дернули в рассыпную.
Когда я опомнился, мертвый, окровавленный мужик лежал передо мной. Тогда я даже почему-то не испугался, что все преступление теперь свалят на меня. Было лишь до боли досадно, что мне ничем не удалось разжиться из тех денег, что унесли мои товарищи.
Тогда, в свете отблесков луны, я заметил кольцо. Обручальное кольцо. Поскольку все равно «город оставлен на разграбление» , я решил взять украшение. (Увесистого золотого «акробата» на цепочке к тому времени уже успели сорвать мои друзья).
Я попытался снять кольцо — кольцо не снималось. Вросло в распухший палец. Так бывает после многих лет счастливого брака. Отступать? - обидно. К тому же, покойнику она уже все равно не понадобится.
Тогда я, сжав руку мужика в кулак, отогнул жирный палец, уложив основанием фаланги на край раки, со всей мочи рубанул саперной лопаткой. Палец отлетел словно сухая ветка в мороз. Кровь брызнула мне в лицо. Я сразу понял: мужик был ещё жив, но без сознания, ибо с детства знал, что у покойника кровь не идет.
Я подобрал палец с кольцом и, завернув добычу в носовой платок, бросился наутек.
Удивительно, но даже после нашей экзекуции и двух часов проведенном на морозе мужик тот выжил. Однако память у него отшибло окончательно. На все вопросы милиции о нападавших он мог только ответить, что был какой-то мальчик, подвернувший ногу, который просил помощи. А больше он ничего не помнит. И кто отрубил ему палец.
Поскольку доводы на тему «А был ли мальчик?» у ментов обычно не прокатывают, дело вскоре закрыли «за недостаточностью улик».
Но дело наше правое, и не пропало даром. С тех пор мужика того как отрезали - ни капли в рот не брал. Боязнь потерять работу в связи отсутствием пальца лишь только подстегнуло его трудовой энтузиазм. Словно демон трудоголизма вселился в него. Приходил на завод чуть свет, а отрывать от станка приходилось насильно. Даже на красной доске почета висел, как передовик производства, пока в 90-х Горьковсий Автоваз завод не рухнул вместе с доской, рассыпавшись на кучку жалких «ООО Три дырки».
А палец я тому мужику все же вернул. Бандеролью. Предварительно заботливо вычистив грязь и под ногтя и мумифицировав . Так что все по-честному, по пионерскому!
-Ну хватит! Довольно! Уведите!
-Да, но я не успел признаться в убийстве моей преподавательницы.
-Вооооооооооооооооооооооооон!
***
Вот так всегда, как с тем мужиком...
Кого на допрос тянули, а меня с допроса в спину не вытолкнуть. Могу сутками говорить, не останавливаясь. За то меня студенты в шутку прозвали Доктор-Лектор.
Ну и решил я ментам по полной голову морочить до конца. Без магии конечно не обошлось. Хоть, думаю, гори оно всё огнем, повеселюсь напоследочек. Попомнят, как меня бить.
На следующий день, когда заговорили о погромах на мусульманских кладбищах, я снова, как и вчера, напомнил об убийстве учительницы.
Они тот час же забыли, что задавили, и снова продемонстрировали ту же реакцию с выпученными глазами и отвисшими челюстями, словно не слышали о чем я говорил вчера. (Специальным заклинанием я начисто вырубил их память).
Воспользовавшись замешательством, я тот час же захватил инициативу.
-Да, я не отрицаю. Я убил её. Ершову Ирину Александровну. Это случилось как раз в тот самый день, когда я, покинув столицу нашей родины, с поджатым хвостом, но с гордо поднятой головой я вернулся уже в Нижний Новгород.
Это был тот самый злосчастный день, когда так неожиданно закончилась моя учеба.
...Все было готово. До защиты диссертации оставалась всего неделя. Неделя. Всего неделя.
К слову сказать, я был первым на курсе. Впрочем, в отличие от моих кладбищенских исследований, сама учеба в аспирантуре не особенно занимала меня. Все, что они скажут, я уже давно знал наизусть — из книг. И бывало даже, поправлял преподавателей, когда случалась путаница в фактах и датах, обусловленная разночтением исторических монускриптов.
Конспектов я не держал, да и к чему конспекты человеку, который и так все записывает все на память, словно на магнитофонную ленту.
К тому же какой резон таскать их с собой, когда мой рюкзак и без того был доверху наполнен куда более важными вещами, с которыми я уж никак не мог расстаться.
Нечего и говорить, что на курсе я был первым. Ирина Александровна во мне души не чаяла. Я как то пожаловался, что у меня нет компьютера, чтобы писать диссертацию, так Ирина Александровна любезно предоставила мне свое рабочее место в кабинете. Не пожалела для лучшего ученика. Пока шли её занятия, я писал. Написанное аккуратно сохранял на диске.
Все бы ничего. Да смущало только одно. В последнее время старуха не в меру богомольной стала. Весь стол иконами заставила! Дело в том, что в последнее время старушечье здоровье захромало! Вот лечилась!
Даже святую воду из Мертвого моря выписала, по которой бог ходил, да смазывалась протухшей водой из ближайшего дельфинария, что ей монастырская братва всучила под видом христопрохожей.
Зато на столе иконостас, что в церкви! Тут и Христородица, и Никола-Угодник — русский бог, и другая компания из херувимов, да святых. Короче, полный иконостас!
Как не подниму голову из-за компьютера, Архангел Михаил на меня косится. Я то сожму зубы от злости, да пишу-пишу. Стараюсь не обращать внимания. Как взгляну, иконы на меня косятся, кривляются. Видать, без благословения писали*.
А раньше, не поверите, баба убежденной коммунисткой была.
Да только новый век наступил - диктует новые моды. Как не модны стали идеи Ильича, так Ершова и выложила билет на стол, да тут же и крестилась на старости, сдуру в рубахе при попе и всем честном народе сиганув в бочечную купель, выплеснув воду на церковный ковер. Вот потеха. А теперь, вишь, обставилась. Воцерковилась.
Хотя в отношении Ирины Александровны можно скорее сказать «воЦИРКОвилась», ибо для таких адептов, что партия, что церковь, одно слово — цирк. А коли есть цирк, так клоуны найдутся. Лишь бы заодно со всеми. Не выделяться из общих масс.
Фальшивая набожность в том, в чем она не имела никакого познания - это одно злило меня в доброй Ирине Александровне. А злость сил придавала писать диссертацию.
Тема моей диссертации называлась «Религиозные воззрения древних кельтов». Так решил я под темку зараз поквитаться со всем христианством разом! Разоблачить эту самую лживую религию мира в пользу разумного язычества.
Втянулся. Диссертация моя раздулась на 1300 машинописных страниц.
Ирина Александровна Ершова, как заведущая кафедры германо-келтской филологии, самолично взялась курировать мою диссертацию. Да только все некогда было ей до меня, любимого ученика, снизойти. Времени не хватало. Лекции шли нескончаемой чередой. Да Ирина Александровна во мне не сомневалась ни малость, как не сомневаются в гениях.
И вот наступил торжественный день распечатки. Я упросил Ирину Александровну воспользоваться её чернилами. По тем временам начала компьютеризации матричный картридж - вещь дико дорогая. Бумагу же, чтобы не покупать, я обрел в виде вступительных бланков райкома КПСС, что выбрасывали за ненадобностью из читального зала библиотеки целыми пачками.
Я решил использовать их, благо одна сторона была как раз чистая. Значит, писать можно. Меня на то ещё отец к береждивости приучал. Обрисовал-обмарал одну сторону — переверни на другую. Где писчебумажного материала наберешься.
О, какой сладостный звук принтера! Каждому автору знакомы эти ощущения рождения его шедевра. Трак-та-так-та тк-так...
Я чувствовал себя хозяином положения, развалившись на мягком начальственном стуле. Боссом.
Смущало только одно — здоровенная икона Христородицы, которая буквально уставилась на меня, не давая насладиться торжественностью момента.
Чернила, как всегда, закончились в самый неподходящий момент, когда я только едва успел распечатать половину диссертации. Каково же было мое разочарование, когда вернулась преподавательница, а я мог предъявить ей половину диссертации!
-Ничего, Толенька, - ласково ответила мне Ирина Александровна, - остальное допечатаешь потом, как только я проверю первую часть.
На том и договорились Она взяла половину моей диссертации, с тем расставшись со мной, ушла. Я запасся терпением и стал ждать рецензии.
Только через неделю я встретил Ирину Александровну на кафедре. Старуха сильно изменилась. От добренькой Ирины Александровны не осталось и следа. Её нахмуренное, сердитое лицо хранило злобное выражение Бабы-Яги.
Я как-то сразу почувствовал, что что-то не так относительно меня. Встретившись, она как будто не заметила меня, и прошла мимо. Это сразу неприятно ударило мне по нервам.
Не зная, что и думать, я отправился к ней в кабинет. Она на тот момент разговаривала с моим бывшим профессором Михайловой.
-Выйдете, - сразу как то неприятно отрезала Ирина Александровна. - Я после позову!
Я ждал в коридоре. Как собака, привязанная у магазина, пока она болтала невесть о чем с Татьяной Андреевной — по каким-то женским пустякам . Нервничал.
Краем уха я только мог расслышать обрывок разговора, что Ирина Александровна, будто, жаловалось на свое здоровье. Клялась, что как кончит выпуск, тут же уйдет на пенсию. И в университете при новых порядках ей делать больше нечего — обижалась будто на кого.
Вот Михайлова вышла. Я долго не решался войти. В какой-то момент мне даже подумалось сбежать. Но нет уж, отступать поздно.
Я вступил на порог. Ирина Александровна сидела на своем рабочем месте.
Лицо её было бледно, губы поджаты. Я сразу заметил мой диплом на вступительных бланках КПСС. Видя её в таком состоянии, я не решался спросить, но Ирина Александровна заговорила первой.
-И на эту дрянь я угробила два года своей жизни!Вы знаете, каких трудов и денег стоит государству подготовить одного аспиранта?! Вы знаете это?! -вдруг, поднявшись со стула, набросилась она на меня. - А ведь я всегда считала вас своим лучшим учеником. Возлагала надежды! И что! Ради чего?! Чтобы вы в конце концов написали ЭТО?! Дрянь, не имеющую ровным счетом никакого отношения к выбранной вам теме! К науке! Если вам нравится глумиться над Христом шли бы другое место. (Она не уточнила куда мне следует идти) — Мерзость! Богохульство! Над Богородицей глумиться вздумали! Над распятием потешаться!
***
Я всегда был прав, говоря, что ничто так не притупляет, не делает человека таким агрессивным, как религия. Представьте, что большинство войн на земле разразилось именно из-за несовпадение по религиозному вопросу.
Сколько бы людских жизней сохранилось, сколько бы цивилизаций счастливо процветало, сколько бы полезнейших открытий сделало бы человечество, не будь такой препротивнейшей штуки, как религия.
Но вернемся в тот день...
Я даже не понял, что произошло потом. Помню только, как лицо Ирины Александровны, вдруг, страшно побледнев, перекосилось гримасой ярости.
Тут произошло то, что я меньше всего ожидал от тихой, интеллигентной женщины. Она схватила толстую пачку листов моей диссертации, и изо всей силы швырнула мне в лицо!
Листы рассыпались по полу. Испуганный неожиданной развязкой, я застолбенел. Катотонический ступор охватил меня. Для меня подобная реакция Ирины Александровны была словно гром среди ясного неба. Я не мог двинуть ни рукой, ни ногой и только тупо уставился на Ирину Александровну, с ужасом чувствуя как теплая струйка мочи струится по моему бедру, а соленая кровь из носа противно заполняет рот.
Из ступора меня вывел её голос.
-А теперь собери!
Покорно опустившись перед ней на колени, обосанный и униженный, я стал собирать листы диссертации, ползая по полу. Такое унижение от немолодой уже женщины мне довелось испытать в первые. Хотелось плакать, но я крепился, утирая ладонью окровавленный нос.
-Да, и чтобы сегодня ж купил мне чернил для картриджа! Я не обязана платить за тебя, - провожала меня вслед бывшая добрая Ирина Александровна..
Я даже толком не помнил, что делал потом. Кажется, понурив голову, я ходил бессмысленно по коридорам, потом так же бессмысленно спустился вниз и купил чернил, точно так и тех, как велела мне Ирина Александровна, истратив на то последние деньги своих родителей, возлагавших на меня столько надежд.
Когда я вернулся, учительская была уже заперта. Видимо, Ирина Александровна вместе с другой профессурой, ушли на обед.
Заперт. Для других, но не для меня. Видимо, в расстройстве Ирина Александровна, забыла, что у меня до сих пор оставался дубликат её ключей от кабинета. В порыве любви ко мне, как лучшему ученику её курса, она во всевладение доверила ключи мне, чтобы я мог во всякий час приходить и в лоне тиши её кабинета беспрепятственно заниматься диссертацией.
План мести возник мгновенно, словно богиня Немизида вселилась в меня! Ярость захватила мой мозг, притупив до животного состояния. Я ворвался в кабинет Ирины Александровны.
Тут -то я дал настоящую волю своему гневу, столько лет копившемуся в покорном мальчишке, словно в лава в жерле вулкана: я рвал, топтал, кромсал, бросал все что могло рваться, топтаться, кромсаться и бросаться на пол! Журналы и табели, модели и карты, диаграммы, лозунги, стенгазеты, методички и учебники, дипломы и курсовые, принтер и мониторы — всё это истерзанное моими руками, валилось на пол, безжалостно добиваемое ногами.
Большой политический Глобус — гордость всей кафедры, я безжалостно ломал каблуками своих ботинок, буквально выплясывая на нем адскую польку!
Отдельно я поступил с иконами! Выплеснув святую воду, привезенную из Иерусалима в окно, я налил в чудотворный сосуд чернил и, смешав все это с мочой, окропил этой весьма не святой суспензией образа, залив им глаза. В общем-то иконостас Ирины Александровны не представлял никакой ценности: иконки были преимущественно бумажными или те, что продают в церкви предприимчивые попы — простые, налепленные на деревяшки лакированные открытки, лишь одна большая икона Христородицы была в старинном серебряном окладе. Не задумавшись, я содрал оклад, безжалостно разломав божью матку на мелкие доски.
Наверно, если бы кто вошел во время погрома, меня тот час бы вывели из университета в наручниках. И все кончилось куда быстрей, чем сейчас...
Но судьбой было велено, что никого в это время не было даже на этаже, так что кабинет оставался в моем полном распоряжении.
Удовлетворившись местью, я, как ни в чем не бывало заперев кабинет, довольный вышел. И, затаившись за углом словно зверь, стал тихо поджидать Ирину Александровну, чтобы посмотреть на её реакцию.
Ждать пришлось недолго. Скоро сама Ирина Александровна появилась в компании Михайлова и других молоденьких доцентш, которых она курировала. Я видел, как она все ещё болтая с Михайловой о пустяках, как открыла дверь и, широко выпучив глаза, громко воскликнула что-то нечленораздельно среднее между «и» и «ы».
-И-и-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы!
Вид оскверненных икон поразил её. В следующую секунду Ирина Александровна, схватившись за сердце, стала оседать на пол.
Послышались крики.
-Скорую! Врача!
Над ней засуетились. Какая-то молоденькая аспирантка погнала за телефоном в соседний корпус. Я вышел из укрытия, чтобы получше разглядеть, что произошло.
Ирина Александровна была бледна как сама смерть. Голова запрокинулась вбок, глаза её, с бессмысленно вращающимися от боли белками, закатились. Но, едва заметив меня, она словно по мгновению волшебной палочки пришла в себя, и протянув в сторону меня трясущуюся, тощую руку с указательным пальцем, прохрипела в предсмертной агонии
-Это все он! Он!
Контрольный «выстрел» я произвел уже глазами. Два простеньких смертельных заклинаний хватило, чтобы отправить старуху на тот свет.
Признаться, я сам не ожидал от своей вылазки такого «сногсшибательного» эффекта.
Уже выходя из университета, я ещё мог долго наблюдать, как белый бандероль «Скорой помощи» увозил бездыханное тело моей бывшей наставленницы в морг.
Что ж, старуху конечно же жаль, а вообще-то тётка должна была бы быть мне даже благодарна. В последнее время моя педагогиня так страстно стремилась к богу, что я отправил её прямиком к нему, тем самым оказав ей неоценимую услугу !
Конечно, уже позже, вернувшись в Нижний, я потом много сожалел об этом, и даже раскаивался в моем нечаянном убийстве, в том...что я так неразумно израсходовал свою магическую энергию на какую-то паршивую старушенцию, которая и без моей помощи скоро должна была «окуклиться», послужив хорошим удобрением на деревенском кладбище...но делать нечего...
Но прошлого не воротишь, а мне надо было подумать о себе. Что я скажу отцу?
Когда я вернулся домой, отец ещё не уехал на дачу. Я понял, беседа будет самой неприятной. Я ждал скандала, но его не произошло.
«Где диссертация», - строго спросил отец. Я объяснил, что одну половину диссертации у меня украли, другую я потерял сам. На этом более не сказав ни слова, я заперся в своей «крысиной норе».
Кажется отец все понял, а мать, видя мое расстройство, запретила отцу задавать мне всякие вопросы. Вскоре они оба уехали на дачу.
Не зная, что делать со своей жизнью, я, продав серебряный оклад с иконы и кое-какое «святье», добытое в московских археологических раскопках, с нечего делать, стал её перестраивать. В буквальном смысле.
Первым делом я, освободив свою крохотную комнатушку — свою бывшую «детскую», перетащив туда все вещи родителей, включая неподъемную двуспальную кровать.
Хрущевочная комнатка явно не подошла по размером, и в мгновение ока заполнилась вещами до половины. Впрочем, меня это мало смущало. Родители приедут - разберутся сами.
Далее, начался настоящий аврал!
Прямо за нашим гаражом располагался старый немецкий склеп. Я разведал его давно, ещё в школе, сделав небольшой подкоп прямо из нашего гаража, вход в который старательно спрятал за кипами старых газет и журналов. Там же, я ещё обнаружил два скелета, лежащие под остатками кирпичной кладки поперек стены — очевидно, расстрелянные 37 года, которых зарыли тут же, на месте казни, для этого напоследочек заставив основательно поработать над рытьем собственных могил. Из черепов расстрелянных (благо не были продырявлены контрольным выстрелом в голову, а, как я выяснил по отметинам на костях, во экономии патронов, любезно приколоты штыками со спины) я изготовил две неплохие антикварные чернильницы-сувениры, которые мне удалось загнать местным готам за неплохую цену, остальные останки аккуратно прикопал на территории кладбища — что называется, от греха подальше.
С ближайшего лютеранского склепа я и таскал кирпичи, перенося их в рюкзаке. Цемент мне удалось раздобыть тут же, на кладбище, у будки сторожа, которую особенно никто никогда и не сторожил. Надобно сказать, кирпичи, которые я доставал из немецкого склепа, были отменного качества — ибо строили тогда не то, что сейчас, тем более такой дотошный до качества народ, как немцы. Так что, случись, урони я такой кирпичик с балкона третьего этажа, не появилось бы на нем и малой трещины. Вот как ценили комфорт своих предков немцы, для вечной жизни и строили на века, порой лучше чем дома у русских. Да и что говорить, самая запьяноцкая в мире нация, как русские, и своих-то покойников угробастать, порой, как следует не могли. Закапывали, что аж ноги торчали. Зато пьяни, да веселья на поминках, оканчивающихся порой смертельными драками, в нашем краю испокон веков хоть отбавляй!
Когда родители вернулись с дачи, они были поражены, узрев «Великую китайскую стену», потянувшуюся от кухни до коридора. Теперь почти все пространство квартиры принадлежало мне! Места поглощения и выделения пищи я благоразумно предоставил предкам в совместное пользование, нисколько тем не сократив их естественных прав местообитания, объяснив все, что комнаты мне нужны будут для научной работы и библиотеки, а присутствие родителей стесняло бы свободу полета моей научной мысли.
Однако, разговор с отцом назревал серьезный...
Я спасался моей дочерью. Казалось, она больше понимала меня, чем собственные родители.
Я спал с ней. Разговаривал. Обыкновенно. Как разговаривает отец с собственной дочерью. Она отвечала мне, приходя во сне, как когда-то Наташа Петрова.
Я сшил для неё платье, перешив кое-что из старого маминого тряпья. Лицо я покрыл воском, так что уж нельзя было отличить от самой обыкновенной куклы, что продают в магазинах.
Волосы
При смерти у ребенка были длинные волосы. Они то и сгубили её. Не просушив голову до конца, девочка выбежала из бассейна на улицу — боялась отстать от группы. Остальное доделал генерал-мороз. Волосы малышки заледенели. Менингит развивался скоротечно. В ту же ночь она умерла.
И потому, девочки, вот мой вам совет: всегда высушиваете волосы, перед тем, как выходить на мороз.
Такую вот печальную историю поведала мне сама Оленька. Она же сама настояла, чтобы состриг ей волосы, чтобы ей было легче. (Как легче, она так и не пояснила)
Аккуратно сняв роковые волосы, я затолкал их в череп, предоставив заместо них шиньон из волос моей покойной бабушки. Получилось очень даже красиво. Оленька была довольна.
Я укладывал её спать, сам спал ней, разговаривал, с ней и обедал — пил чай. Единственное, о чем я сожалел, что моя дочь не может есть и пить по-настоящему. В остальном, она мало ли чем отличалась от обыкновенной девочки. Так же капризничала, требовала внимания.
Родителей я не посвящал в свои опыты. Старался уходить из дому до того, как отец проснется. Не показываться ему лишний раз. Его выпрёки на тему «собираешься ли ты устраиваться на работу» выводили меня из себя.
Да и какая работа! Шел крамольный 1992 год, когда людей пачками увольняли с заводов. Инженеры с образованием сидели на рынке, торгуя тряпьем.
Единственным спасением и утешением для меня стало кладбище. Но едва я вернулся на могилу Наташи Петровой, как обнаружил сюрприз! Ещё один такой же овал примостился рядом с чуть улыбающейся мордашкой Наташи.
Я взглянул на фото — и сразу узнал её. Это была та самая старая ведьма, то заставляла произносить меня заклинание и целовать Наташу! Августа Аароновна Петрова! Так я познакомился с ней!
Но как она здесь очутилась? Что стало причиной её смерти? На этот вопрос я так и не смог найти ответа! Ибо могилы немы, а мысль спать на могиле старухи, тем более ведьмы, даже у меня вызыала отвращение...
***
Тут кто-то заглянул в допросную. Это был дежурный, который запирал кабинеты на ночь.
Какую же он картину застал. Несколько людей, словно на старинном пост-мортеме, сидели неподвижно, смотря перед собой невидимым, пустым взглядом мертвецов. Как герой положения, перед ними стоял Москвин, свободный, и уж без наручников, который вожделенно что-то говорил — тем быстрым монотонной речью доктора-лектора, в которую невозможно было вставить и междометия.
Столь необычная картина так напугала дежурного, что, от страха, от того самого внезапного страха встречи с призраком в заброшенном доме, или на кладбищенской тропинке, только чтобы, вырубив гнетущую обстановку, первому спугнуть духа, до того, как он сделает тебе зло, он громко воскликнул первое, что пришло в голову:
-Это что же тут за такое?!
Москвин вздрогнул и запнулся. Под ним образовалась лужица. Сидящие вокруг него люди очнулись, словно от наваждения.
-Сколько время? - спросил Шлыков, с ужасом оглядывая застывшие на одном времени на его руке и стене электронные часы.
-Пол-девятого.
Следователь Шлыков чувствовал, как голова разрывается от боли. «Черт, что это было?» Догадываясь, что он только что подвергся гипнозу, бессмысленным взглядом маленького ребенка он взглянул на протокол — лист был девственно чист. А ведь он, кажется, собирался записать признательные показания преступника.
«Но где он сам?». Торопливо обернувшись, он увидел Москвина, стоявшего все в той же растерянной позе, смотрящего словно сквозь него. «Фу, слава богу», - выдохнулось старшему следователю Шлыкову.
Тошнило от какого-то животного запаха. Шлыков сразу же понял, откуда исходил этот запах — конечно же, от его подследственного. Он не помнил, о чем говорил этот человек. Помнил, что говорил и много, и даже сделал какое-то признание, которое настойчиво просил записать. Но о чем?
Проклятый колдун! Гнидушка теперь казался ему особенно отвратительным! И эта мерзкая двойная бородавка будто сама двигалась над беззубым ртом, творившим заклинание.
Только теперь, когда он вспомнил про заклинание, в голове Шлыкова стало проступать отчетливое: Ирина Александровна и убийство.
-Так-так, и как же вы убили свою преподавательницу? - наконец опомнившись, спросил следователь.
-Очень просто — смертельным заклинанием! А потом, когда бабка стала умирать, как и положено, прикончил её контрольным выстрелом - глазами, как выстреливают из двуствольной винтовки! - издевательски ответил Москвин.
-Ну, хватит! Отвечайте по существу!
- Я и по существу. Вы все ещё не верите в черную магию, что можно выстрелить глазами? - лукаво усмехнувшись в беззубый рот, спросил Некрополист. - Тогда я прочту вам эти заклинания. Заклинания-то они для колдуна, что оружие. А без оружия, какое ж дело.
-Не надо! Уведите! Конвойные!
На колдуна одевали наручники. Москвин отчаянно сопротивлялся, когда его выводили с допроса: отчаянно упираясь ногами кричал:
-Но я же ещё не признался во всех своих преступлениях!
-Завтра допопризнаетесь.
«Да чтоб тебя, придурок», - думал Шлыков. Он уж рад радешенек был избавиться от этого дела, только лишь затем, чтобы больше никогда не видеть гнусную рожу Гнидушки, его тошнотворную двойную бородавку на носу.
А завтра уже не было. Судьба не предоставила ему шанс закончить громкое дело, ибо домой следователю Шлыкову так и не суждено было попасть: в тот же день он погиб в аварии.
Знал об этом только один человек — Анатлий Юрьевич Москвин. В ту ночь Хозяин снова помог ему. Но на этом заботы Хозяина не закончились.
***
В тот же день Москвин был переопределен в спецблок для душевнобольных преступников, в так называемую «подводную лодку», ибо располагалась она в полуподвальном помещении СИЗО. Тюрьма в тюрьме. Семнадцать одиночных камер. Две из них, камеры — для «вечников» - тех кто осужден на пожизненный срок. Условия здесь помягче, но зато и сроки серьезные для тех, кто тут отбывал — от 20 лет до пожизненного.
Семнадцать гробов с живыми мертвецами. Здесь отбывали свой срок самые отъявленные маньяки, признанные невменяемыми. По слухам сидел и сам Чикатило.
И хоть условия «для детей подземелья» были едва ли чем разительно отличались от общего содержания узников, разве что кормили исправней, Некрополисту тут очень нравилось, словно бы он в одночасье попал в привычно родное свое урочище - кладбище. А земляная, могильная сырь, проникающая через вековые стены темницы, придавала сил и бодрости.
Одно плохо — в одиночке не с кем поговорить. А ведь Москвин — неугомонный рассказчик. Но Анатолий Юрьевич не растерялся, написал в общий блок «малявочку». На то у него были свои причины. Незаконченное дело, которое тяготило его...
Вспомнилось ему, что проходил как-то с ним по делу один проворовавшийся на откатах депутат, некий Ильяс Хузин, тот самый, что на фиктивной сделке продал кладбищенскую землю в центре города с молотка, наварив себе не плохой куш. Землю то ту, плотно сдобренную славными костями героев отечественной войны, под бассейн апосля приспособили. Да уж верно в народе говорят: если все молчат, то камни взопиют! Взопили камушки могильные! На весь город да во весь голос! Когда при рытье котлована для купальной чаши Йорики* из отвалов горохом посыпались.
Нелицеприятные факты стройки на костях героев воочию вскрылись — не без помощи вашего преданного друга, который под поэтическим псевдонимом Крайнев-Рытов про то даже стихи сочинил:
Площадь Труда под бассеином
Плотно костями засеена,
Стонут в подпольях покойники,
Вянет герань в подоконнике...
И верно, сколько не садили там герань — вяла. Ибо герань — лакмусовая бумажка на всякое потустороннее присутствие. Вянет — стало быть, покойничек мается.
Да оно бы и все ничего. Стоит ли обращать внимание на глупый цветок. Мало ли что от чего вянет. Так дело в другом.
Смертельный аквапарк
Как открыли тот развлекательный аквапарк. Так и пошла веселуха — одно к одному. Что ни месяц — ребенок тонет.
Мать пошла одевать младшего ребенка, а мальчик семи лет в бассейне остался. В заборник водоотсоса засосало ножкой. Ребенок вырваться, пытался, вены перерезал о сетку. Кровищи. Не хватило силенок выбраться. В трубе так и застрял...
А спасательной службы не нашлось, ибо в правилах аквапаркинга так и записано золотыми буквами: «Не оставлять ребенка без присмотра родителей».
Судилась семья — не отсудилась. Да и мать не очень то горевала о своем ублюдочном пащенке от первой юношеской любви роковой, что кинул её на третьем месяце беременности. Ублюдок ей в обузу был. Мешал счастливой семейной жизни. Русская баба она такая — одного потеряет — двух нарожкает. Ей то что. Лишь бы мужик рядом был.
И месяца не прошло, как девочка! Тут уж и спасателей установили на вышке. Да как спасти — ринулась 9-летняя малышка на горку с громким криком радости, да и шейку в бок. Трупик уж безжизненный в водопад кувырком скатился.
Опять недосмотр! Вот и второй венок болтается на входе. Сколько ни снимала администрация — снова цветы, да игрушки появлялись.
Третий младенец уж совсем нелепо погиб: матери вздумалось «байлобейбийогой» со своим чадом подзаниматься. Оздоровить, значит, своего «овуляшку».
Оздоровила! Подкинула, а крохотное тельце лягушонком выскользнуло из рук , да под водопад! Робеночек то воды нахлебался! Вытащили! Да лучше бы и не вытаскивали совсем!
До сих пор в коме! Что растение — ни живой не мертвый. Мозг умер, а тело живет на муку себе и несчастной матери!
Администрация бассейна тогда штраф заплатила — аж целых 5 тысяч! Нечего сказать, «громадные» деньги для заведения, отмывающего миллионные доходы.
С того дня о заведении дурная слава пошла. Будто проклято там...А я им статейку в «Нижегородский Рабочий» под бочок — на злобу дня, чтоб знали от чего, да что происходит! Тут то и ниточка коррупционная потянулась! Де незаконно построили общественное корыто!
Бассейн закрыли. На директора дело завели. С пятого на десятого — дошло дело и до Хузина! А уж оскверненных остатков героев никто не простит! Тут честь страны на кону!
Сокамерник
Вот и очутился в тюрьме. Оставалось лишь подтолкнуть события. Как велел Хозяин...Нужен живой проводник, чтобы обратился к лицу общественности от его имени испаравить то дело, из-за которого все несчастья пошли. Он был найден.
Некрополист встал среди ночи. Было темно, хоть глаз выколи. Но он мог видеть в темноте как кошка, даже при крошечном отблеске света. Он достал бумагу и ручку, и принялся писать тюремную почту - «малявочку», подражая тюремному жаргону, которому уж нахватался у бывших сокамерников, однако, не слишком мимикрируя под уголовщину, чтобы сразу же не вызвать подозрения.
Привет, Ильяс!
Я 1966 года рождения.
Пишет тебе Анатолий Москвин из 248-й хаты. Узнал твое дело, что тоже как я сидишь за профессиональную деятельность. Было бы приятно с тобой познакомится. Я историк, лингвист, краевед. С 2005 года работал внештатником в «Нижегородском рабочем», в 2008-10 м. У меня была своя рубрика «История нашей губернiи», выходило 2 полосы в неделю как минимум. В мае 2009г. Булавичов сместил хорошего главного редактора и поставил Воронкову, 27-летнюю девчонку. Она тут же начала разгонять хороших старых сотрудников и брать молодых (она в 2004г. Окончила журфак, в 2004-2009гг. Работала секретаршей у Хинштейна). В марте 2010 Алимжан Орлов, татарскiй краевед-нацiоналист, написал в газету клеветническое письмо, что, дескать, я все написал в одной из статей об истоpiи татарских поселениiй Припятья, неправильно (не так как у него). Воронкова не стала даже разбираться, накричала на меня, а потом уволила. Я дважды писал Орлову с просьбой встретиться, но он не захотел. Я подал на него в суд, дескать, защита чести и достоинства. В июле-ноябре 2010г. Было три заседания, которые я с треском проиграл, судья решила, что и он выказывал свою точку зрения, что и я. Постепенно из «Нижегородского рабочего» разбежались уже сами останки хороших коллег. Мы решили протестовать против произвола Воронковой; у неё газета стала скучной, упали тиражи. Мы думали дура уйдет, развалит газету, а нам поднимать. Я впрягся за всех, а кому ж ещё, я не женат, детей нет, так что терять нечего. Решил мазать памятники, думал заинтриговать весь город, а потом лети все в тар-тарары — сдамся. С января по октябрь 2011 года я зеленой краской мазал памятники на кладбищах, в основном на мусульманских. Весь город гадал, то ли молодежь, то ли сами мусульмане-экстремисты. К годовщине последнего суда 11 ноября 2011 года я дал себя поймать, заявил о нашем протесте, но в газетах ничего не было. Думал, дадут домашнiй арест или подписку о невыезде. А меня из отдела по борьбе с экстремизмом посадили под стражу, пока срок до 30 января. У меня статья 244, до 6 месяцев.
Однако, на судьбу не робщу. Привык уж к несправедливостям. Одного жалко. В этом году у меня наконец-то появилась своя газета «Некролог-НН», в которой я был назначен ведущим журналистом. Тираж хоть и не большой, всего 1500 экземпляров, зато 8 полос еженедельно. Пиши — не хочу! Главный редактор — Алексей Есин. Как он там справляется без меня — не знаю. Вот такие дела.
Москвин рассеяно взглянул в крохотное оконце. Начинало светать. «Надо бы успеть до утреннего обхода, чтобы отдать письмо».
Очень жалко газету «Нижегородский рабочий». Девка будто специально поставила целью её развалить. Наш коллектив теперь весь по чужим редакцiям, что цыгане по таборам разбрелись, а я вообще в тюрьму залетел. Опиши свою историю, и если хочешь, давай переписываться, как друзья по несчастью. Кто вы по национальности? Я изучаю Ислам и много писал по национальному вопросу.
С арестантским приветом.
Анатолий Москвин 8 января 2012.
Расчет Некрополиста оказался верен. Хузин как раз и пострадал из-за Воронковой, организовавшей независимое журналистское расследование бассеиного дела. Статья была проанонсирована ею же с подачи злейшего врага Хузина Хинштейна — местного спикера городского собрания, того самого, на кого днем Воронкова так успешно батрачила секретаршей, а ночью его любовницей, и по чему протеже она была назначена главным редактором в «Нижегородский рабочий». Организовав очередную выгодную сделку с Хузиным, Хинштейн, не получив полученного отката, шантажировал, угрожая слить незаконность сделки. Хузин молчал, упорно делая вид, что ничего не понимает. Хинштейн не прощал подобного обращения с собой.
Разоренные кости героев сыграли свою роль в нужный момент.
О Москвине тогда никто не знал. Да и кто будет помнить какого-то заштатного внештатника, к тому же писавшего под псевдонимом Крайнев-Рытов.
С этим, довольный миром и собой, Москвин отошел ко сну.
Для самого Хузина письмо свалилось как снег на голову. Он конечно был много наслышан об удивительном некрополисте, сидевшему в этом же блоке, но уж никаким боком не мог соотнести всю эту чудовищную историю к себе. Правда в газете «Нижегородский рабочий», где он искал разоблачающие материалы по своему делу, он постоянно натыкался на все новые слухи, разоблачающие страшного кукольника. О самом Хузине и чудовищном скандале в городской думе словно забыли...
И вот письмо — ему. Хузин не знал что и думать! В какой-то момент ему даже показалось, что это чья-то чудовищная шутка.
Дальше события развернулись ещё неожиданней и чудесней. Его разбудили чуть ли не посреди ночи и велели выходить - с вещами!
Спустя минуту перед ним во всем своем блеске предстал сам страшный кукольник.
Стараясь не смотреть ему в глаза, Хузин принялся со всей мочи молотить в дверь кулаками, громко крича:
-Нет, нет, не оставляйте меня с ним! Я все скажу — всё!
В ответ «слышалось лишь молчание».
-Уже поздно. Они не откроют, - со спокойным безразличием ответил Москвин.
-Не подходи, колдун! Слышишь, не подходи! Ты не думай, я, хоть и татарин, но крещеный! Не веришь?! Вот те крест! - Он вытащил нательный золотой крестик. -Только попробуй...
-Устраивайтесь, - равнодушно предложил Анатолий. Хотя, в общем то было не понятно, куда собственно устраиваться, ведь койка в блоке была одна — не спать же арестантам вдвоем, как новобрачным.
Через некоторое время все само собой разрешилось. В камеру ворвались двое надзирателей, и, грубо окрикнув арестантам:
-Руки за голову! Лицом к стене!
Скомкав постель Москвина, небрежно кинули на пол, словно ворох тряпья. Железную койку вынесли, как бы случайно больно задев Хузина выступком спинки. Спустя секунду появились другая постель — двухъярусная.
Хузин молчал с шоком взирая на происходившее. Сам Гнидушка, казалось, довольно улыбался из-под тяжка своей гаденькой улыбочкой беззубого рта.
-Ну что, будем располагаться, - почти радостно сказал Москвин, словно был доволен подселенцем.
Хузин зажался в углу, закрыв голову руками, словно ожидая удара.
Если бы ударил — то ничего. Но как противостоять черной магии. «Только бы не посмотреть ему в глаза!» - все время про себя повторял Ильяс Хузин, старательно припоминая Гоголевского Вия.
Москвин сразу все понял — боятся его. Не решаясь потревожить нервного соседа сразу полез вверх. Он хорошо знал тюремные законы: заключенный рангом ниже располагался на верхних нарах. «На пальме», как тут говорили, вот почему Анатолий Юрьевич, вопреки тех же правил, сразу же предоставил возможность своему соседу занять более высокий ранг, чтобы тем хоть немного успокоить его сомнения относительно себя.
-Стой, не лезь, - наконец заговорил Хузин. - Я буду спать наверху.
Держать колдуна над головой не улыбалось Ильясу. Он почему-то сразу подумал, что в темноте адский кукольник может спуститься и в тихую придушить его. «Лучше уж сверху, так удобнее «наблюдать» за колдуном. Пусть только сунется — получит кулаком»
Москвин, словно поняв его опасения, улыбнувшись, кивнул. И расстелил себе внизу. Хузин, жалобно кряхтя, полез на верх. Веса в нем было за 100 килограммов, так что нары жалобно затрещали под весом массивного арестанта и опасно заколебались, когда Хузин пытался безуспешно закинуть на них жирную ногу.
-Ну уж нет, не пойдет, не получается, - вздохнул Хузин.
Москвин снова уступил. С ловкостью обезьяны вскарабкавшись на свою «пальму», Москвин затих. Он очень не хотел пугать собственным присутствием своего нового соседа, и постарался как можно более обходительно избавить его от своего неприятного общества, хотя молчание в присутствии столь долгожданного сокамерника давалось ему с великим трудом. Хотелось многое расспросить, рассказать ему.
В темноте одиночки Москвин слышал, как Хузин шепотом творил молитву «Отче наш», пропуская многие слова и целые строки... Это улыбнуло Некрополиста, особенно это его наивно-детское «да не дашь нам во исступлении, да избавь мя от лукавого»
Как не крепился Хузин, стараясь бодрствовать, а сон одолел его, и он уснул. Проснувшись, он увидел, что, в противоречии всякому тюремному этикету, Москвин сидел на его кровати, пристально глядя ему в глаза недвижимым взглядом.
Хузин пытался было пошевелиться, но с ужасом понял, что не может двинуть и пальцем.
До того торопливый, заикавшийся голос Москвина, вдруг, зазвучал ясно и повелительно чисто, как у диктора центрального телевидения:
-Тебя скоро выпустят отсюда. Ты должен рассказать им о Шарове. Все, как я скажу...
Нечто на могиле
2005 год, 9 мая, Сормовское кладбище
В тот день в честь шестидесятой годовщины на самом большом в Европе кладбище Сормы собралась целый парад. Возлагали цветы к могилам героев.
Анатолий Юрьевич Москвин, как «единственный некрополист» России не мог оставаться в стороне от столь торжественных событий. Пришел налегке, как всегда отправлялся в поход, в заношенной куртке и кедах, в своих затертых до дыр рабочих тренировочных, за спиной рюкзак с краюхой хлеба и флягой воды, болтавшийся фотоаппарат, стучит в плечо - чего ещё надо для хорошего репортажа. Казалось бомжеватого вида, небритый человек в куртке и тренировочных делал все, чтобы быть как можно менее заметнее и, надвинув глубоко кепку на нос, крался средь могил словно проворная кошка, не особенно вмешиваясь в событие, но как способный корреспондент выхватывая нужный ракурс в нужный момент, словно пронырливый следователь, пришедший на похороны убитого, чтобы подсмотреть из-за плеча надгробного памятника не появится ли убийца.
Разрешение на съемки на всякий случай болталось в рюкзаке. «Нижегородскому рабочему» требовался репортаж о возложении венков героям Отечественной Войны, ибо в России, где не особенно ценят живых, как нигде, более всего распространена показуха почести мертвым, особенно ценилось то по знаковым датам, какова была сейчас 9 мая 2005 года по роковому стечению обстоятельств совпавшая с Троичным днем.
Единственное, что беспокоило теперь Москвина, это его схроны, которые он так и не успел перенести в гараж. В такой толпе их могли обнаружить, а это не сулило ничего хорошего, как тогда, в Варнавине, когда, напоровшись на пьяную свадьбу, ему еле удалось унести ноги. Теперь он знал, что его ищут, что «за похитителем невест» идет настоящая охота и даже объявлено вознаграждение.
Теперь, когда погост наполнился живыми, на душе его было не спокойно за своих мертвых дочек. Анатолию Юрьевичу мерещилось, что хитрые менты нарочно выпустили его, чтобы, послав норушку по его следу, выследить, и, как он только выведет на схрон, схватить с поличным.
И этот случай на Марьиной Роще, случившийся с ним недавно, не давал ему покоя. Бродячие собаки разорили схрон. Долго болталось замотанное в капроновые чулки тельце девочки моталось в зубах беспощадных псов, словно беспомощная тряпичная кукла, пока ножки ребенка не оказались отгрызены.
Каржины
Рассказывает Некрополист
Не повезло Наташе Каржиной. Дважды не повезло. Ни на этом ни на том свете не обрела малышка покоя. На свое несчастье появилась на свет 10 августа 1992 маленькая Наташа! Лучше бы уж мать её аборт сделала — так гуманнее. Тогда, в начале 90-х, многие аборты делали — время было сложное, неспокойное. Вот и избавлялись столь нехитрым способом, что называется, от излишков детишек. И теперь пожимает страна горькие последствие «русского креста», не досчитавшись врачей, инженеров, космонавтов. Вузы пустые стоят. Даже мне, моему поколению преподавателей, получалось, что и учить то, собственно, почти некого — тех туповатых троглодитов, что выпускает школа, вряд ли можно назвать студентами. Загруженные работой, в вечных поисках куска хлеба в условиях дикого капитализма, уделять время элементарному воспитанию чада не было возможности. Вот и взросло поколение инфантильных «никчемников - кнопкотыков» день напролет проводящих за компьютерными играми...Но об этом потом.
Мать воспитывала дочку без отца. Он в скорости свалил ещё то того, как малышка увидела свет. Как водится, неполная семья была очень бедной. А нищета ищет утешения. Попавшись в сети какой-то секты, мать Наташи стала все меньше работать и все больше задумываться о судьбах Вселенной, коря себя за неудачно начатую жизнь. В конце концов женщине показалось, что не жить лучше, чем жить — какой-то высший космический разум скомандовал ей, что надо освободить от пут жизни и себя и дочь, чтобы перейти в инобытие. Задушить ребенка подушкой — своего ребенка, заметьте — взрослой женщине не составляло особого труда, а вот пойти на кухню повеситься самой силы духа уже не хватило. Вместо этого горе-мать хлопнула дверью и пошла скитаться по зимним улицам, оплакивая судьбы мiра.
На следующее утро бабушка Наташи так и не смогла разбудить дочь в школу, уже закостеневшему телу девочки вызвали «Скорую помощь», и вскоре врач, с щелчком стянув резиновые перчатки, сказал свое веское слово.
Милиция бросилась искать мать, та сразу же попыталась укрыться в секте, но руководство сектантов, увидав, что она сотворила, и желая поскорее избавиться от паршивой овцы в своем стаде, велели ей сдаваться в милицию, что несчастная жертва религиозного мiровоззрения немедленно сделала. Бабушка оказалась настолько бедной, что через телевизор просила нижегородцев подать ей джинсовый сарафанчик и несильно поношенные туфельки 32 размера, чтобы было во что похоронить внучку. Когда по «Сетям НН» показывали, как по заснеженным тропинкам проносили розовый гробик, моя мама не выдержала и расплакалась.
Тогда то и зародилась во мне твердая решимость спасти девочку. Вот возьму и принесу домой, будет мне маленькой сестренкой, а родителям на радость. Ещё совсем недавно, несмотря на возраст, они ещё надеялись «сотворить снегурочку», в противовес мне — обалдую -сыну, от которого уже отчаялись няньчить внуков. Вот и будет старикам утешеньеце.
В следующую же ночь я прибыл в Марьину Рощу и раскопал могилку девочки. Благо сцепиться ещё не успело, да и погодка была не самая подходящая: как бывает в преддверии весны вслед за снегопадом сразу наступила сопливая оттепель, а зимние могилки не так глубоки, так что сочившуюся талыми водами землю, перемешанную со снегом — так называемую мосяку, мне не составило труда разгрести простой саперной лопатой.
Старательно завернув вынутую девочку в несколько слоев своих старых рубах просыпанных солью, я обмотал тело рваными колготками, что многие годы собирал у матери, чтобы предохранить тело от попадания воды. С тем, ещё раз засыпав тело солью в несколько слоев, припрятал её под кучу листьев и старых венков, тщательно укрыв все полиэтиленом.
Семейство же Каржиных, не заметив подкопа и исчезновения маленькой покойницы, продолжило в том же духе. Все, на что хватило денег бабушки — это заказать фотоовал с портретом внучки, который она прикрутила на ржавый железный крест. «Родная наша девочка, ты всегда с нами» - подписано на нем, словно в насмешку. С бабушкой это понятно, а ещё с кем?! Неужели, с мамашей-душительницей?! По счастью могила эта настолько неприметна, что даже я зная, примерно где она есть, с большим трудом отыскал бывшее пристанище Наташи.
Что касается этой истории я лично считаю положение детей в нынешних российских детдомах самым большим злом настоящей эпохи — но право слово, вероятно, что Наташе Каржиной было бы куда лучше в самом захудалом из них, чем у такой мамаши с бабушкой. И если бы не та секта, не та подушка, ей скоро исполнилось бы 19 лет...
***
Уже летом, когда процесс мумификации завершился, я вернулся за маленькой Наташей. Благо и повод подходящий был. Родители мои с утра отправились в колхозный питомник «Радость Мичурина», чтобы закупить новые саженцы для своего сада, мне же, любимому сыну Толеньке же было поручено проведать могилу бабушки и убраться на ней. С честью справившись с нетрудным поручением, я то и решил заодно проведать Наташу. Как она там поживает?
Но только я углубился в дебри решеток, как из кустов, нежданно-негаданно, передо ним вырос самый настоящий милиционер в форме.
Ты кто такой?! - строго спросил страж порядка.
Признаться, увидеть живого милиционера, да ещё в таком глухом месте, как Марьина Роща, было для меня словно ушат холодной воды на голову.
Я представился. Правда паспорта и никаких документов, могущих подтвердить личность при мне не было; и вправду, кто же , отправляясь приводить бабушкину могилу в порядок, берет с собою паспорт? Однако, в глазах стража порядка, эти разумные доводы, приведенные мною, не явилось основанием к отмене моего задержания и личного обыска. Милиционер силой своей власти задержал меня, тут же осмотрев сумку с садовым инвентарем, поводил носом туда-сюда, и, вдруг подведя к той самой мусорной кучи, где я ещё зимой прикопал несчастную Наташу, велел раскапывать.
Сердце мое ёкнуло и ушло в пятки. «Неужели...Нет, так и есть! Все кончено! С поличным!».
Делать нечего. Как законопослушный гражданин я повиновался. Как приговоренный к расстрелу, выкапывающий собственную могилу, он, сев на колени, медленно принялся за работу, с ужасом чувствуя все нараставшую отвратительную вонь, доносившуюся из кучи. Вдруг, из прелых листьев и остатков венков высунулась...полусгнившая детская ручка. Меня тот час же стошнило прямо офицеру на ботинки.
Как потом выяснилось, кладбищенские собаки, которых около церкви в том году расплодилось немерено, быстро распотрошили неглубокий схрон и принялись таскать несчастное дитя среди оград, отгрызли ему обе ноги. Так продолжалось с неделю, пару раз случайные посетители узрев болтавшуюся в пасти собаки детскую ножку, вызывали милицию, и пору раз она убиралась с кладбища ни с чем, не отыскав тела. А, как хорошо всем известно, нету тела — нету дела! Таков негласный закон следствия!
Наконец, безногое тело было отыскано в куче мусора, его решено было не трогать, а этого самого милиционера в форме приставили охранять, чтобы безногое тело снова ненароком «не убежало». Вместо того, чтобы дышать трупным смрадом, сотрудник правопорядка благоразумно решил подождать приезда труповозки в сторожке. Когда же он, снова воздавшись совестью к своим обязанностям, отправился на покинутый им пост, детского трупика уж не было. Кто и зачем снова закопал его в мусорную кучу, вероятно, так и останется загадкой, но поскольку у перво попавшегося живого в этом урочище мертвых был совок, страж порядка вполне резонно посчитал, что это мог бы сделать я.
Таким образом, ровно на сутки я стал главным подозреваемым...в убийстве девочки, а, может быть, мальчика, - собачьи зубы так основательно поработали над тельцем несчастного ребенка, что его пол не удалось установить даже патологоанатомам нашей доблестной милиции.
Так или иначе, меня, как попавшегося под горячую руку, арестовали и отвезли в отделение. Как водится, допрашивали два следователя — злой и добрый. «Добрый» русский взывал к гражданской совести и обещал скорейшую амнистию, если я добровольно сознаюсь в убийстве ребенка, а злой татарин совал дуло табельного пистолета в рот и на полном серьезе угрожал размазать мои мозги по стенке в случае моего молчания. Меня обихаживали штангой для вешанья гардин, и заставляли в десятый раз подробнейшим образом словесно описывать могилу бабушки, ища несоответствие в цвете декоративных плиток и в датах, угрожая генетической экспертизой садового инвентаря — на беду, кроме миролюбивого совка и грабелек, у меня с собой оказался ещё и ржавый нож — счищать плесень с плит.
Продлись «допрос с пристрастием» и дальше в том же ключе — то я бы, наверное, чтобы сохранить себе жизнь, пожалуй, признался не то что в убийстве чужого ребенка, а убийстве собственной бабушки. Но как это бывает в нашей жизни самое несвязанное событие порой меняет весь ход жизненной цепочки, спасая нас от казалось бы неминуемой гибели.
На мое счастье, в тот день случился чемпионат Европы по футболу, и всё отделение милиции волновал лишь исход матча, сама же моя персона в последнюю очередь, поэтому допрос с пристрастием было решено прекратить и отложить до следующего дня.
Дело за дело, а, пока ждали результатов экспертиз, ночь я провел в КПЗ, при включенной лампочке, где меня словно дневального у тумбочки поставили по стойке «смирно» «охранять» подоконник. В качестве туалета Советское РУВД любезно предложило мне пластиковую емкость из-под пива, наполовину уж кем-то заполненную, но в моем положении правильнее было бы сказать «наполовину пустую». Однако, я с присущем мне энтузиазмом к выживанию, и тут нашел выход: не особо церемонясь за возможные запахи, не заметно слил излишки урины в собственный ботинок.
Время от времени злой следователь, тот самый татарин, высовывал ко мне из кабинета черную, заросшую трехдневной густой щетиной злую рожу, матеря за малейшую попытку подогнуть ногу или опереться на подоконник и заклинал, пока не поздно, все же покаяться в убийстве, со всей ответственностью грубой и наглой ментовской лжи уверяя меня, что мне, как насильнику детей, все равно не избежать самого сурового наказания, поскольку по всему кладбищу развешаны камеры видео наблюдения, и что пленка того, как тот насиловал и убивал ребенка, уже проявляется.
В конце концов — часам к пяти вечера следующих суток - мне объявили, что «ребенок умер своей смертью» и было это отнюдь «не вчера» и милостиво разрешили голодному и в состоянии сильнейшего стресса, убираться домой. Передо мной даже нисколько не извинились за побои и унижения. Впрочем, я не особо рассчитывал на их милость, понимая, что то, что я так неудачно оказался не в то время не на том месте, могло иметь для меня куда более суровые последствия, прознай менты подробнее о моем необычном увлечении кладбищами.
Но решающий матч захватил все!
Ментам было уж совсем не до каких-то кладбищенских маньяков, насильников и растлителей детей, когда нападающий питерского «Зенита» Аршавин в своем победном голе Шотландцам, приложив палец ко рту, даровал миру свой знаменитый жест: «тшшшшшшшшшшш».
Но урок не прошел для меня даром. После угроз бессудебной расправой и привкуса пистолетного дула во рту, после избиений и угроз при отсутствии всяких улик.
Эти сутки пыток и моральных унижений убили во мне всякие остатки уважения к людям в погонах. С того злополучного для себя дня я стал видеть в них не своих защитников, а лишь увлеченных футболом хищников и садистов, облеченных властью. Если до того я просто боялся козлов в форме, то после того случая возненавидел!!! Да, да, именно возненавидел!!! Той страшной, само пожирающей, лютой ненавистью собственного неоплаченнного унижения, на которую мог быть только способен!!!
Те самодовольные рожи, ту мерцавшую лампочку под потолком, тот подоконник и зарешеченную дверь он ещё долго видел в своих кошмарных снах.
Удачная подстава
И теперь, в этот светлый и праздничный день 9 мая 2005, он все ещё не мог отойти от мысли, что менты затеяли над ним какую-то чудовищную провокацию. Теперь, после всех своих испытанных на собственной шкуре злоключениях в Советском отделе милиции, он свято верил во все эти истории с выбросившимися в окно подследственными. А ещё раз попасть в переделку ему совсем не хотелось.
Вот почему Москвин был столь осторожен — ещё раз засветиться в «происшествиях» какой-нибудь бульварной газетенке ему вовсе не хотелось, и потому он, несмотря на официальное разрешение на съемки от такой уважаемой в городе газеты, как «Нижегородский рабочий», «Крайнев-Рытов» все же предпочел до конца оставаться инкогнито.
Возложение венков к памятнику героев, как и полагалось, прошло на ура. Москвин снял все положенное и хотел уже возвращаться в редакцию газеты по непроторенным, известным только ему потайным непроторенным тропкам бескрайнего Сормовского погоста, чтобы писать статью «по горяченькому», когда увидел на одной из могил нечто необычайное...
Это была самая непримечательная аллея афганцев. Печальные, однообразные монументы из искусственного черного мрамора с выбитыми на них немного вульгарными фотографиями крепких, улыбающихся ребят в в военной форме, всегда производили в у Некрополиста самые противоречивые чувства. Конечно же, в первую очередь, было жалко ребят, что погибли так безвременно, исполняя интернациональный долг.
Вообще, погибать в любой войне глупо. Вдвойне глупо в чужой войне! Глупо возвращаться грузом 200 в многоразовой цинковой домне. Глупы эти с торжественным лицемерием военные похороны с оркестром и выстрелами в воздух, пугающими окрестных ворон . Глупы и эти казенные, типовые «дорогие памятники» из искусственного черного мрамора с золотым позументом крохотных крестиков в верхнем правом углу , как и эти две искусственные дежурные гвоздички, выданные каждому на 9 мая.
Аллея афганцев ухожена, но, в это строгом однообразии, нет в ней какого-то особого тепла скорби по ушедшим родным. На памятниках воинов-интернационалистов нет ничего лишнего — здесь не встретишь эпитафии, в раках ни единого живого цветка, ни случайного деревца — только чистый, аккуратный песок в раках. Их казенно погребли, столь казенно ухаживают за могилами ребят, особо не сосредотачиваясь на отдельных могилах — лишь бы было прилично. И только изредка несчастная мать принесет на день рождения сына его любимое румяное яблоко, которое, вместе с слезой, печально скатится в снег.
Яблоки на снегу - розовые на белом
Что же нам с ними делать, с яблоками на снегу
Яблоки на снегу в розовой нежной коже
Ты им еще поможешь, я себе не могу
Яблоки на снегу, яблоки на снегу
Яблоки на снегу, яблоки на снегу
Ты им еще поможешь, я себе не могу
Ты им еще поможешь, я себе не могу
Яблоки на снегу - так беззащитно мерзнут
Словно былые весны, что в памяти берегу
Яблоки на снегу медленно замерзают
Ты их согрей слезами, я уже не могу
Яблоки на снегу, яблоки на снегу
Яблоки на снегу, яблоки на снегу
Ты их согрей слезами, я уже не могу
Ты их согрей слезами, я уже не могу
Яблоки на снегу - я их снимаю с веток
Светят прощальным светом яблоки на снегу
Яблоки на снегу, яблоки на снегу
Яблоки на снегу, яблоки на снегу
Что же нам с ними делать, с яблоками на снегу
Светят прощальным светом яблоки на снегу …
Каждый раз проходя мимо могил афганцев, вглядываясь в лица своих так и не постаревших ровесников, Москвин задумывался. «А ведь я вполне мог лежать здесь, рядом с ними. Если бы не аспирантура».
Но Москвину повезло — он опоздал на эту чужую войну. И это ничтожная просрочка спасла ему жизнь. Вместо востока, его послали на крайний запад, охранять польско -литовскую границу
тогда ещё Советского Союза. Но это совсем другая история.
И теперь, по старой привычке, проходя мимо «колонны афганцев», Некрополист внимательно изучал каждый памятник, читая фамилии, сопоставляя должности и возраст погибших по фотографиям, выбитым на черном мраморе, тем самым, во время самого бессмысленного в мире человеческого занятия — ходьбы, на ходу заполняя свой бездонный мозг полезными наблюдениями закономерности человеческих судеб.
У одного памятника он заметил сидящего на коленях человека. В другое бы время он не обратил бы внимание на фигуру, приняв её за служащего погоста, убиравшегося на могиле. Но странное, неестественное поведение человека заставило его замедлить шаг.
Сгорбленный человек сидел на коленях, не то плача, не то что бормоча про себя, не то причитая на распев, занимался тем, раскапывал песок в раке, раскачиваясь при этом словно раввин читающий длинные торы. Возле него уж образовалась целая груда песка, а он продолжал копать монотонным и бессмысленным движением, раскачиваясь из стороны в сторону.
Невольно заинтересовавшись зрелищем, Москвин подошел поближе, чтобы разглядеть, чем был занят этот человек. И чего он добивался — неужели разрыть покойника. Но при таком столпотворении на самом большом кладбище Европы — это чистое безумие.
Но едва Москвин подошел ближе, к роющей фигуре, и взглянул на его руки, как едва сам не воскликнул от ужаса.
Рук не было — вместо них , привычных кистей, «красовались» какие-то птичьи лапки, покрытые не то рубцами, не то чешуёй, с изогнутыми, как у гаргулии пальцами и длинными когтями, которыми незнакомец и рыл могилу. Собственно пальцев было только двое на каждой руке. Но все это было ничего по сравнению с страшным лицом незнакомца. Точнее лица не было совсем, как не было определяющих облик составляющих человеческого лица: губ, волос, век, бровей, ресниц и носа, вместо которого зияла отвратительная щель. Лицо незнакомца представляло собой череп, обтянутой тонкой коричневатой кожей, коими рисуют разве что марсиан-гуманоидов, в американских фильмах ужасов, но тем ужаснее были эти подвижные, маленькие, живые глаза без век которые моргали одним усилием кожи лба и щек, а так же торчавшие в жутком оскале безгубого рта длинные гнилые зубы.
Как ни сильно было воображения Некрополиста, он не позволял ему заходить дальше разумного. Но что это был человек, изуродованный человек, а не сказочное чудовище фамора* из кельтской мифологии, — Анатолий понял сразу. Человек сидел на корточках. Плакал и рыл, что-то припевая сквозь страшные зубы, похожее на причет кликуши. Даже отсюда от него несло перегаром. Человек был пьян. Бутылка и закуски лежали рядом, на небольшой скатерке.
Сначала Москвин подумал о проказе. Это была его самая первая и тем дикая мысль дававшая ему разумное объяснение столь внезапно представшему перед ним ужасающему уродству. Но тут он вспомнил, что последний лепрозорий в Нижегородской области был закрыт ещё лет с пятьдесят тому назад, а по виду незнакомца, если не принимать в расчет его явного уродства, вряд ли можно было назвать глубоким стариком.
К тому же, как знал Москвин, проказа, то есть бактерия лепры, не столь заразна, как слагают о ней легенды, потому что у большинства людей, населяющих планету, есть элементарный врожденный иммунитет против неё. Случалось, что священники, по нескольку десятков лет жили в общинах прокаженных и не заболевали этой болезнью, в то время, когда контакт с простым степным сусликом, вернее с блохами населявшими его нечистоплотную шкурку, вызывал целую эпидемию чумы в Нижегородской области, порой выкашивающую целые районы.
Взвесив все эти соображения, Москвин подошел поближе.
Сидящий на коленях человек все рыл, уже более просто бестолково раскидывая песок вокруг себя, горько плача и приговаривая в причет:
-Зачем, зачем ты меня вытащил! Лучше, лучше бы я остался тааам, в такне...Вместо тебя...Ну, пооочему я не ууууумер...Зачеееееееееем...Возьми, возьми меня с собой, товарищ!
И так до бесконечности повторяясь и кривляясь в своем бессвязном и страшном бреде, плача и завывая, словно раненый дикий зверь.
Через секунду Некрополисту стало ясно. Это никакая не проказа! Человек был изуродован огнем! Это был тот самый чудом спасшийся из-под обстрела младший лейтенант Шаров, которого старшина Климов в последний момент вытолкнул из горящего танка.
Об этом случае писали в газете.
Когда вертолеты пришли на выручки, от колонны в живых остался только один человек — Шаров. Тот самый, которого вытолкнули. Молодого человека удалось вернуть к жизни, но он навсегда остался изуродованным.
А дальше пошли будни. Жестокие и беспощадные. После ранения его комиссовали, но на работу молодого человека уже нигде не брали, а положенной инвалидной пенсии едва хватало на самое скромное существование изгоя, которого случалось не пускали даже в кафе, чтобы не испортить аппетит присутствующим.
Ибо государство, стараясь поскорее забыть ненужную войну, уж бодро настроившись на путь перестройки и гласности, вовсе забыло о тех, кто выполнял интернациональный долг, как забывают о неудобном моменте.
Искалеченный урод, он жил в четырех стенах с мамой. Когда матери не стало, от безысходности Шаров запил. Несколько раз пытался покончить с собой и по тому поводу даже лежал псих диспансере на полном довольствии государства.
Мысль созрела мгновенно. «Они ловят кладбищенского маньяка, похищающего девочек?! Что ж, они получат его — с лихвой. Он с радостью поможет им в этом деле, а вид Шарова повергнет людей в ужас! Посмотрим, как они пожалеют тогда урода!»
Мобильные телефоны были тогда у всех. Сделав несколько снимков Шарова, Москвин позвонил в милицию, женским голосом сообщив инкогнито, что только что видел, как неизвестный разрывает могилу.
С тем, спрятавшись за кусты. Стал ждать развития событий. Наряд приехал мгновенно, словно бы только и ждал сигнала. Шарова скрутили руки и увезли.
Чуть ли не выскочив от радости из тренировочных, Москвин помчался в редакцию.
Екатерина Воронкова, дородная девица кустодиевсго вида, вольготно расположившись на стуле в кабинете всеми своими пышными телесами, уже пила чай, лениво раскладывая на компьютере пасьянс «Косынку», когда в самый разгар обеденного перерыва к ней словно буря буквально ворвался внештатный корреспондент Москвин!
-Срочно! На первую полосу! - только и смог прохрипеть он, задыхаясь.
Воронкова выпятила на него жабьи глаза. «Как охрана могла пропустить?» Аппетит мгновенно оставил её, потому как с вторжением Москвина все пространство редакции мгновенно наполнился непередаваемой вонью немытого тела и ещё какой-то редкостной гнили. Девчонки, сидевшие тут же зажав носы, принялись опрыскивать себя духами.
-Для начала потрудитесь ка объяснить в чем дело? - сердито отрезала Воронкова, сморщивая от брезгливости нос, при этом чувствуя что её вот-вот вырвет от сногсшибательного амбре, исходившего от нежданного визитера — её собственного внештатного корреспондента, которого, она, признаться, видела впервые в жизни, потому как тот, с момента её назначения, старался всяческим образом не попадаться «главредине» на глаза.
Затем она, явно преодолевая себя, приказала сесть, брезгливо отодвинув стул, словно Москвин был прокаженный.
-Кладбищенский маньяк, разорявший могилы девочек, пойман! Я первый снял репортаж о его задержании, - в привычном ему тоне быстро-быстро запономарил Москвин, грязными в траурный ноготь, покрытыми корой засохших язв земляными руками выкладывая перед ошеломленной Воронковой фотографии с ареста Шарова. - Теперь все идет на время. Если нам первым удастся снять репортаж о задержании маньяка, тираж газеты подскочит втрое.
-Так работайте! Я попридержу две полосы передовицы! Но помните, если через три часа ничего не будет — пеняйте на себя!
-Я успею, моя пресветлая донна! Через два часа все материалы будут лежать на вашем столе!
В порыве благодарственных чувств обрадованный Москвин хотел было поцеловать ручку «донне», но Воронкова брезгливо одёрнулась от него:
- Не нужно! Работайте.
Москвин вышел. Весь офис словно вздохнул с облегчением.
-Странный он, - заметила молоденькая сотрудница. Она повернулась к подоконнику и с ужасом заметила, что цветочные головки глоксинии, за которой она так тщательно ухаживала, поникли.
Впрочем, стоило ли удивляться, к причудам странного сотрудника уже все привыкли, а его заметки о кладбищах, публиковавшиеся на последней странице вместе с анекдотами и некрологами умерших граждан — были той единственной ниточкой, благодаря которой «Нижегородский рабочий» ещё держался на плаву.
***
Его долго били. Кололи насчет тех разоренных могил в Варнавине и Кулебаках, которые Москвин из-за заражении руки трупным ядом не успел как следует закопать, вследствие того, что бомжи, отказавшись делить с ним награбленное в цыганских могилах, врезали по руке лопатой.
Однако, Шаров упорно отказывался признавать вину, говоря, что никакими девочками будь они живые или мертвые не интересуется уже давно (что было чистой правдой), и вообще, не понимает, в чем его собственно обвиняют. Но «допрос с пристрастием» дал свои результаты — невинный раскололся в том, чего не совершал.
В конце, засомневавшись в самом себе, Шаров ответил, что, может быть и разрывал какую могилу девочки, но не помнит, потому как в тот день, когда его застали на могиле его командира, был сильно пьян.
Несчастного Шарова снова признали невменяемым и посадили в психушку. Теперь, когда дело с Шаровым было завершено, Москвин мог вздохнуть с облегчением. Подозрения с него сняты...
...по крайней мере, на время...
***
-Ты должен все им рассказать о невинно осужденном Шарове. Всё в точности, как я сказал. Иначе мое наказание никогда не кончится!
-Но не знаю никакого Шарова! Почему я должен рассказывать о каком-то Шрове, которого никогда не видел, когда сам нахожусь под стражей. Мне не поверят, мне и теперь не верят, даже по моему делу! - словно опомнившись залепетал Хузин, пятясь толстым задом от своего жуткого соседа.
-Поверят! - решительно заявил Москвин, властно протягивая руку над головой Хузина. -Ты должен сделать это, иначе некому! ТЫ ДОЛЖЕН СДЕЛАТЬ, ВСЕ КАК Я СКАЗАЛ! - повторяя по слогам в повелительно гипнотическом тоне произнес Москвин.
-А если я не сделаю этого? - сопротивляясь гипнозу, парировал Хузин.
-Ты умрешь, - почти весело ответил Москвин, - Пойми, друг, я не собираюсь делать тебе зло, но заклятие, которое я на тебя наложил, обратной силы не имеет. Хозяин не прощает, когда его не слушают.
-Да, катись ты к черту вместе со своим хозяином!
В ту же секунду Хузин почувствовал, как что-то сильно ударило по голове, и он стал проваливаться в никуда. И тут он оказался в аду! Тут было все в точности так, как рисуют ад на старообрядческих иконах или страшных детских картинках . Хотя, огня и серы, и пасти Гиены огненной Ильяс не заметил, зато все было словно в дыму, словно он испарялся отовсюду. Здесь было трудно дышать, словно в парилке сауны, и каждый вдох давался с неимоверным трудом. Он и раньше испытал эти мучительные ощущения в детстве, когда, во сне, на него случайно на него неловко свалилось одеяло, и ему снилось, что он бродит по непроходимым джунглям, ища выход, было жарко и парко, и нечем дышать, и все это почему-то называлось «Африкой». И он не мог выбраться из неё.
Но тут не было никакого леса. Пейзаж напоминал свалку. Где -то стояли заброшенные дома, напоминавшие усадьбы, с пустыми глазницами окон. Дома, где жили призраки. И, он, не зная что ему делать, опасаясь домов, ходил по свалке, обрезая ноги об острые стекла. Меж мусора копошились отвратительные создания, которые почему-то назывались крайдми, но что это такое он не знал, ибо даже страшно было взглянуть под ноги. Но он знал, что если не выберется отсюда, крайды сожрут его, начиная откусывать пальцев. Он попытался взлететь, чтобы поднявшись, оторваться от земли, но каждый взмах рук-крыльев давался ему все тяжелее. Он падал обратно на груды мусора, где ждали его эти мерзкие «крайды». Где - то над всем этим словно играл оркестр. Бессвязная, обрушивающаяся каменным водопадом музыка напоминала огромный, надвигавшийся карнавал инструментов. Крики: детские, звенящие словно лезвие по стеклу — насмешливые, хохочущие, в хор оркестру распевающие какие-то странные песенки с непременно повторяющимся непонятным припевом — «манэ уране», перемежались с взывающими о помощи стонами грешников, третьи же голоса: странные и страшные словно механические голоса автоответчиков пытающиеся сказать, что-то ему, предупредить, что выходило у них с большим трудом «помоги» «смерть», «уходи», «не надо» всякий раз срывающийся в переходящий в звериные рычания хрип то и дело внезапно атаковали то правое, то левое ухо. Теперь, когда сил держаться уже совсем не было, он видел, кем были те, кого называли крайдами: косолапые, безобразные грязные полуголые не то маленькие люди, не то карлики в холщовых лохмотьях хватая его повсюду, тянули куда-то, толкая и не давай идти.
И вот он видит, как в дыму пекла сам Владыко восседает на троне! Его лик поистине страшен! Глаза горят красным огнем, который видно даже сквозь густой дым. Страшно рыча Хозяин говорит что-то повелительное ему, но Ильяс не слушает его, стараясь не смотреть ему в глаза... «Господи спаси-сохрани...Во имя Отца и сына...Да воскреснет бог, да расточатся врази его» Ильяс пытался творить молитвы, которых не знал, но тем только разозлил ад! Тут же страшная, волосатая рука потянулась к его шее и стала срывать крест, удушая цепочкой, а он не в силах сопротивляться от собственной параличной беспомощности, мог только прохрипеть в последней надежде спастись:
-Хорошо, я согласен, согласен!
«Неужели, меня задушат собственным крестом». Надежды нет, остается только самому сбросить крест, и только он это подумал, чтобы сбросить крест, как рука отпустила его, и в ту же секунду он проснулся.
-Обедать, психи!
Ворчливый окрик надзирателя заставил его очнуться. Он нашел себя лежащим на своих нарах в той же позе, как и уснул. Ильяс ещё долго пытался понять где он находится, что с ним происходит, но не понимал. Вчерашнее воспринималось с трудом, словно нереальность в кошмарном фильме. Записка, переезд, страшный кукольник, Москвин, сидящий на его кровати, какой -то Шаров, которого маньяк заклинал спасти под угрозой его жизни, необратимое заклятье, видения ада, сатана, его обещание. «Конечно же, все это ему приснилось».
-Так я тебе взял, - услышал он знакомый тихий, мяукающий голос в углу.
Хузин вскочил...Москвин как ни в чем не бывало сидел за столиком и с аппетитом уплетал арестантскую кашу.
Хузин хотел спросить сокамерника о вчерашнем, о проклятии и зачем Хозяин вызывал его на ковер, и что есть все таки такое «мане уране» - два слова, которые буквально вертелись у него на языке, но чувствовал, что не может сделать этого, словно в горле застрял какой-то ком.
Ильяс мог только сидеть и смотреть, как Москвин пожирал кашу. А он её буквально не ел, а пожирал с каким-то особенным фанатизмом, словно оголодалое животное, которого долго, очень долго не кормили.
Дальше уж произошло совсем невообразимое. Москвин закончил есть кашу, поставил миску на пол, и, сев на колени, стал вылизывать её, лакая, словно дикая кошка, при этом Хузин с ужасом заметил, что язык у Москвина был нечеловеческим - неестественно длинным и сизым, и, и как-то странно изгибающийся кверху.
«Нет, я сплю, конечно же я сплю. А этот кошмар никогда не закончится».
Ошалевший Хузин попытался ущипнуть себя, чтобы проверить правильность своей догадки, когда, словно услыхав его мысли, кукольник, чуть привстав на руки, повернул к нему облысевшую голову. Его до толе казавшимися серыми, глаза страшного некрополиста, теперь были мертвенно светло голубого цвета, мутные, как у протухшей рыбы и смотрели на него в каком-то пустом и одновременно диком и неистовом животным взглядом бешеной собаки: в глубине этих глаз Хузин узрел знакомые красный огоньки.
-А-а-а-а-а-а-а-а!
Хузин закрыл лицо руками, ожидая нападения! Но ничего не произошло. Когда он открыл глаза ничего такого не было. Москвин, как ни в чем не бывало, преспокойно сдавал посуду в тюремное окошко.
-Ешьте, пожалуйста, а то остынет. Скоро обед закончится, - вежливо наставлял его мяукающий голос.
«Обед?! Сколько же я проспал?» - почесывая в голове, подумал Хузин, когда услышал ответ на свою мысль.
-Ровно сутки! - услужливо пояснил Москвин, словно прочитав его мысль. - Так сейчас еду все равно отберут - жалко.
Хузин вскочил! Он все ещё спит? Хузин ущипнул себя за жирный бок — больно! Нет, не спит. Он бросил быстрый взгляд на руки сокамерника. Обгрызанные ногти в трауре, перебитые пальцы безобразно корявились в разные стороны, жирные кисти, изъеденные зажившими язвами и оспинами, поросли отвратительными кудрявыми волосами. Ему тот час же подумалось, что он только что трогал еду этими жуткими грязными и корявыми пальцами — и, как ни голоден он был, а есть Илясу совсем расхотелось.
-Не надо, ешьте сами! Мне принесут, - стараясь быть вежливым, ответил Хузин.
(И это была чистая правда. Что ни день родственники носили Хузину передачи — самые его любимые лакомства из лучшего ресторана, так что он мог с легкостью отдать свой жалкий тюремный пай ненасытному сокамернику).
Москвин набросился на порцию Хузина, с тем же неистовством, но все ж сдерживая себя в необходимых рамках. Он ел так одержимо, что казалось он хочет вместе с едой заглотать тарелку и ложку, прихватив и собственные пальцы в придачу, которые он то и дело облизывал, стараясь не проронить ни крохи, застрявшие в кучерявой шерсти.
Глядя на волосатые руки Москвина, Хузину вспомнилась жуткая, волосатая лапа, душившая его цепочкой от креста, и, вдруг, он почувствовал себя — голым. Хузин схватился за шею — креста не было! Расстегнутая цепочка , беспомощно болталась, зацепившись в складках жира....Хузин стал лихорадочно шарить вокруг.
-Вы что-то потеряли? - спросил мяукающий голос.
-Нет-нет, ничего, - испуганно пролепетал Хузин, чувствуя теперь себя совершенно не защищенным перед страшным колдуном, но тем не желая показать свою безоружность.
«Где он мог быть...Где?!» Хузин обшарил всю свою кровать. Одеяло, пододеяльники, простыни, подушки, наволочки и матрацы — все, безжалостно выворачиваясь, летело в разные стороны в поисках крохотного кусочка золота, который бы мог спасти его.
Креста не было. Значит, это не выдумки - тот сон — все было правдой?
«А не схожу ли я и в правду с ума», - вдруг, почти весело подумал Хузин» «Почему бы и нет — ведь это и есть - психушка». От этой дикой и веселой мысли ему стало почему-то легко и весело.
Он взглянул на Москвина. И, вдруг, что-то словно перевернулось в нем, Хузине... Сосед уж не казался ему таким безобразным, но тихим интеллигентным человеком, до трогательности смешным в своей милой беспомощности, даже в своей неуемной любви к еде . Он был даже готов простить его странное, почти страшное поведение. Что возьмешь — псих.
-А не сыграть ли нам в нарды, - предложил Хузин.
Москвин тут же согласился, умилительно-виновато добавив при этом.
-Только я не умею...
Так началась их дружба. Уже позже, на досуге, за партией в нард, Москвин как бы невзначай сам «объяснил» сокамернику, что Хозяин его очень не любит когда при нем ругаются, а тем более нехорошими словами памятуют черта, и что, он, Хузин, вызвал его гнев, невзначай с неуважением помянув черта. Далее Москвин говорил, что по религии, которую он исповедует, им строго-настрого запрещено наказывать особенных людей, ибо они уже сами по себе наказаны небесами, а то, что наказано небесами, не может быть наказано повторно, и что он нарушил его в отношении Шарова этот «первоисточный закон», и теперь за свой проступок был сам жестоко наказан настоящим пребыванием в тюрьме, но что все ещё все было бы поправимо, и заклятие с него снимут, если невинно осужденного по его навету Шарова выпустят на свободу до того, как состоится суд, что теперь все его надежды возлагались на положенное поручение Хузину. Далее, не давая соседу, вставить и словечко, чтобы расспросить что-либо, Москвин поведал историю, что когда -то сам он, будучи лишь на первой ступени посвящения, первый раз нарушил главный закон, и как все не рухнуло в единый миг, когда его родная мать дважды едва не застигла его на месте преступления.
По следам Паниковского и кота Базилио
Я был страстным коллекционером. Как это бывает в наши дни, нерадивые родители лишь только затем, чтобы утихомирить гипер активность неуправляемого ребенка сами подсаживают его к голубому экрану, тем самым собственноручно вверяя свое чадо в зомбирующую мозг тлетворную зависимость от компьютерных игр, так и мой отец, когда простенький электронный калькулятор считался чудом, чтобы хоть как -то отвлечь меня от помойки, привил мне увлечение марками и книгами.
Поначалу все выглядело вполне невинно. Раз в неделю, если отец был доволен моим поведением, он выкраивал некоторую сумму из семейного бюджета, и мы вместе с ним весело шли покупать новую марку или книгу.
В те незапамятные, светлые времена Брежневского застоя увлечение книгами и марками было не только можно, но и вполне благопристойно поощрялось в самой читающей стране мира и, более того, чуть ли не определяло интеллигентность семьи. Чтобы «держать лицо» перед гостями, в семьях интеллектуалов было принято заводить целые библиотеки «престижа», книги в которой порой не читались, а служили красивым дополнением интерьера. Не отставали и мы — уже тогда два увесистых шкафа были забиты книгами и всевозможными журналами, которые мы всей семьей выписывали не один год.
Но аппетит приходит во время еды. Чем больше росла моя коллекция марок и книг, тем больше возрастало страстное желание её пополнять. Тем более, что после случая с Наташей, я буквально пожирал книги, зачитывая их буквально до дыр. Само собой, что тех жалких грошей, что выделял мой отец на столь, казалось бы, невинное увлечение, стало катастрофически не доставать.
В те времена, среди скучных коллекций филателистов, попадались настоящие сокровища: редкая иностранная марка, бракованным тиражом, при жизни изданный томик Достоевского издания Суворина, да мало ли что. Случалось, что после смерти филателиста невежественная родня продавала его коллекцию за бесценок. Так вышло и в тот день. Мне, кровь из носа, необходимо было где-то раздобыть 50 рублей, чтобы приобрести коллекцию марок одного умершего человека. По тем временам 50 рублей — сумма огромная и не доступная для рядового старшеклассника.
Я уже договорился с родственниками, что до понедельника они попридержат коллекцию. Впрочем, увязшие хлопотами с погребением покойного, им вряд ли бы пришло на ум так сразу разбазаривать наследство предка. Однако, шанс упустить я не мог. Ведь, помимо «Викторий», как я знал, там была марка «Европа», за которую на черном рынке можно было выручить не одну тысячу долларов. Каждый коллекционер знает — такая редкая удача выпадает раз в жизни.
Но где взять денег? Я пытался просить отца выдать мне авансом кредит за послушание, но тот и слушать ничего не желал. Я умалял отца, плакал, унижался и даже грозил пожаловаться в райком— он был не преклонен. В конце концов, мы даже разругались. И, как это бывало часто во время ссоры родителей, я, хлопнув дверью, на целый день сбежал из дому.
Благо в то утро было воскресение, Пасхальное воскресение. И с утра заново отлитый благовестный колокол только что открывшегося Покровского собора уже трезвонил во всю голову.
Солнышко приятно грело и теплый весенний ветерок дул в лицо, осеняя запахом цветущих черемух. А на моей душе было скверно! Хотелось выть от отчаяния!
В общем то в те советские годы не принято было так открыто праздновать Пасху. Могли и из комсомола исключить, да и просто на смех всей школой поднять.
Однако, богомолки и кликуши, со всех концов города с куличами, в времена советского безбожия более известными под псевдонимно-конспиративной кличкой, как кекс «Весенний», да луковыми крашенками, стекались на Дятлову гору.
Мы, ясно, такое событие пропустить никак не могли. Надо было наказать тех, с кем случился Христос головного мозга! И в самом деле, вряд ли можно было назвать людей нормальными, кому в ночное время с провизией в виде кексов и яиц пришло в голову самодурная мысль переться пешком через весь город, чтобы успеть подсветить свои нехитрые кулинарные творения. (Если учесть притом, что общественный транспорт в Горьком в то время ночью не работал)
Подкарауливали, лежа на гаражах. Наикратчайший путь к слиянию двух рек, где лежал Покровский монастырь из спальных кварталов Ленинского района, откуда шли богомолы, как раз пролегал по нашему Великому Мусорному Пути! В те времена узкая тропинка между могильными рядами Красной Этны и гаражами была не освещена, так что лучшего места для засады бредущих на Христову вечеринку божьих коров и найти было нельзя.
Тут мы и подкараулили ту бабку...
Едва мы залегли на засаду и стали ждать подходящей жертвы, как издали послышались шаги.
Вскоре я различил силуэт старухи. Честно говоря, я уже тогда не собирался нападать на беззащитную бабулю, но запах её кулича, доносившегося из корзинки, буквально свернул мне нос. Как только её заплаточенная в бобошку голова проплыла мимо меня, я зашевелился. Это мое нетерпеливое движение и уловил наш старший.
-Давай, - радостно прошептав это, Колеванов тихо толкнул меня в спину, побуждая к действию.
-Нет, не хочу...пожалуйста, - взмолился я, уже готовый отказаться от этой безумной затеи. Не такой уж я злодей Раскольников, чтобы расправляться с беззащитными старушками, да и в случае чего срок по малолетке особо-то не горелось желанием подхватить.
-Прекрати, Москвин, ты же хочешь жрать! Все одержимые хотят жрать!
-Хочу, - с честным наивом признался я, до сих пор не научившись скрывать правду и молчать там, где надо промолчать.
-Так иди, докажи себе, что ты хоть что-то можешь!
Я спрыгнул с гаража и, уж не чувствуя ног под собой, словно ватный, притянутый лишь одним запахом ароматного кулича, пошел за ней.
По условиям игры надо было просто любым способом отобрать корзинку у бабки, тогда последнее мое испытание будет засчитано. Но на тот момент я словно бы оторопел, и мог только идти за ней.
-Давай, Толян! не дрейфь! - услышал я подбодряющий шепот товарищей из-за гаражей.
Бабка по-видимому тоже что-то услышала, потому что, остановившись, хотела повернуть голову в мою сторону. Но я не дал ей сделать это. Сильным толчком в спину я толкнул её. Бабка свалилась в канаву как сноп и тут же завопила во всю глотку!
-Маманьки-и-и-и-и-и-и-и ро-о-о-од-н-ы-ы-ы! Гр-а-а-а-а-а-а-б-я-я-я-я-а-а-а-а!
Корзинка валялась рядом. Не теряя времени, я выхватил кулич и, наскоро оборотив крашенки в краженки, со всех ног бросился наутек.
***
Уже потом, на кладбище, за костерком, в нашем заветном месте — у сторожки Бабы -Яги, под навесом цыганского склепа, уплетали мы трофейный кулич.
О, это было ОНО — ТО САМОЕ — СЛАДКОЕ! Не то жалкое, подгоревшее изделие безбожно напичканное содой и всевозможными разрыхлителями под всем известным названием кекс «Весенний», а настоящий, что ни на есть «всамделишный» только что испеченный пасхальный кулич, щедро приправленный курагой, зюмом, цукатами и всевозможными начинками из ананасов и марципанов, о которых мы только читали в иностранных журналах, покрытый толстым слоем вкуснейшей сливочной мягкой карамели, рецепт которой, видимо, знала только сама бабка.
Такого завкусняцкого я не ел давно.
Признаться, я с детства обожал выпечку, но мама моя вообще никогда ничего не пекла в жизни, ибо, как истая интеллигентка, была не приспособлена к домашнему труду. С детства мне приходилось самому изыскивать всевозможные способы, чтобы добыть столь желанного сладкого, ибо, при таких умственных нагрузках к запоминанию, мозг мой постоянно нуждается в глюкозе, как автомобиль в бензине. Так что сахар - моё умственное топливо.
Я запихивал кусками и пережевывал огромными гулями, буквально давясь от всей этой рукотворной вкусноты, единственно жалея только о том, что не прихватил с собой водицы. Впрочем, воды, скопившейся в небольшой ракушке «плачущей у разбитого кувшина девы» на могиле погибшей в автоаварии дочери местного директора кожевенной фабрики Сары Кац оказалось вполне достаточно, чтобы утолить первоначальную жажду.
Нечего и говорить, что, по правилам, как герою дня, мне достался самый большой кусок. Остальное ворованное ребята честно разделили между собой.
С тем, замечательно проведя вечер, мы и разошлись, уверенные в своей безнаказанности...
Но на следующий день произошло ЭТО. То, что я не мог предвидеть. Уже выходя с мамой на прогулку, мы встретили соседку Зайцеву, ту самую, что жила на первом этаже, через квартиру под нами. Женщина была явно чем то расстроена, ибо глаза её были заплаканны. В руках она держала авоську с яблоками и апельсинами, явно предназначавшимися кому то для передачи.
-Вот, Эльвира Александровна, такие дела невеселые происходят, - чуть не плача, пожаловалась наша соседка по ходу. - Мать как вчера пошла святить куличи, так, представьте себе, напали. Из-за спины столкнули в канаву. Мама-то руку сломала. Кое как до дому добралась с палочкой. Прооперировали. Вот теперь передачку несу.
Я почувствовал, что мои ноги подкосились. В глазах зарябило светящейся сыпью. Мне показалось, что я вот-вот упаду в обморок, но я едва удержался, и, крепко сжав мамину руку в своей руке, стиснул зубы, чтобы тут же не заорать: «Это я, я сделал!».
-А кто напал, видали?! - словно специально, для того , чтобы помучить меня, спросила мама.
-Как же, видели? Из-за спины подкрался, гад.
-Вот бандюк! Подонок! Мерзавец! Как таких только земля носит!
Чувствуя, что слова матери, хоть и косвенно, но были обращены ко мне, я корчился словно меня пытали раскаленным прутом, с ужасом понимая, что ещё немного и я тупо признаюсь, что это я напал на бабку!
-Какой там бандюк. Мальчишка! Не поверите, маленький такой — пацанчик! - Зайцева кивнула на меня глазами, словно бы подтверждая, что ей все уже известно о моем преступлении и она только того и ждет, что я наконец-то сам добровольно сознаюсь, что это я сломал руку её матери, и, что тем всякое мое дальнейшее отпирательство только усугубляет дело. - Да и как тихо так подкрался, гад.
-Ой, и не говорите, - негодовала мама, - развелось то их подонков полная тьма. Спасибо, что сказали, теперь то я Толеньку не буду отпускать поздно вечером на улицу. Он же у меня с детства тихоня беззащитный, его же всяк обидеть может.
Уже не в силах терпеть напор выпиравшей из меня правды, я в последнем отчаянии засунул руку в карман и что есть мочи ущипнул себя за пенис! Боль произвела нужный эффект!
Кажется я вскрикнул, и этого было достаточно, чтобы оторвавшись от разговора с соседкой, мать наконец-то обратила на меня внимание.
-Что, Толенька? Что, мой хороший?!
-Я описался, - тихо произнес я ей на ушко. (Это был наш условный секрет в случае непредвиденного происшествия, при котором надо было срочно бежать домой).
Мать взглянула вниз. По тренировочным расплывалось вонькое пятно. В отличие от отца, у которого мои непроизвольные малые и большие происшествия, вызывали припадок раздраженной злобы, мать никогда не ругала меня за то, что я в свои 14, случалось, ходил под себя.
***
- А причем тут марки и инвалиды?- осторожно спросил Хузин, которому уже смертельно хотелось одного — спать.
-У старухи Зайцевой больные ноги были. Слоновья болезнь. Когда ноги, как батоны! Вот я и добавил ей — руку, для комплекции, - чуть не смеясь ответил Москвин. - Впрочем, эту бабку в нашем подъезде никто не любил. Скверная была. Из-за больных ног сидела она дома — никуда не выходила. День и ночь, в дозоре, её голова торчала у окна. Сад под окнами развела, который никому не нужен был, а нам, детям, ступить туда не разрешала, чтобы не рвали. Травинку ногой не придави. Не ходить по газонам — и точка! Родителям на нас все время жаловалась, что мы цветы ей топчем. Кажется, она вовсе ненавидела детей и готова была удавить нас собственными руками, если бы удалось поймать, хотя она почти каждое воскресение ходила в церковь причащаться и страдала долбославием в такой резкой степени, что её дом был буквально уставлен иконами. Помню, как-то раз, не нарочно, бегая, сломал я как то веточку молоденькой вишенки с её газона, так эта фальшивая святоша такой ор устроила, визжала на меня как свинья отборным матом. Я потом плакал долго. Дело в том, что у нас в доме отродясь никто матом не ругался, тем более на детей, ток что бабка, взрослый, пожилой человек накричала на меня, да ещё матом, стало для меня настоящим потрясением. Вот и отомстил — за сквернослосвие. За сквернословие у нас всегда получают.
А с настоящим-то инвалидом у меня уж другая история вышла. Довелось мне однажды слепого отобрать. А дело так же было — под Пасху.
Пятьдесят рублей. Мысль, что коллекция марок уйдет с молотка кому-нибудь другому, спохватись родственники усопшего о её подлинной стоимости, терзала меня. Я не мог ни о чем думать, кроме этих проклятых 50 рублях. Но где взять такую сумму?
Между делом, я проходил мимо пивнушки. Толпа пьянчуг как всегда толпилась гудя, оживленно затариваясь живоносным пивком в живот пол-литровыми кружками и целыми бидонами про запас. По правде сказать, по тем временам пиво в разлив было весьма дешево, не то, что в нынешее времена. Подобные сборища, в Горбачевские времена «сухого закона», разрешающего лишь пиво как слабоалкогольный напиток, всегда привлекало мое внимание.
Я с детства ненавидел пьяных. Стоило мне завидеть пьяного, как необъяснимая волна ярости накатывала на меня. Один раз, я едва сдержал себя, чтобы не столкнуть шатавшегося по перрону пьяницу под поезд.
Как и всякое безобразное зрелище это столпотворение полупьяных мужиков привлекло меня. Подсознательно я выискивал, кого бы мог наказать... Но в этот раз все было по-другому. Никто не дрался, не дебоширил, выяснял отношения. Напротив, народ весело распивал пивко, христосуясь в обнимку.
Тут мое внимание привлек один посетитель. Это был человек в черных очках. Поддувал он пивко как и все советские граждане, но как -то уж странно держал голову, все время встряхивая будто в сторону. Первоначально я принял его за бывалого пьянчужку, что любит разбавлять пивко беленькой, тем самым поднимая его градус действия, но, присмотревшись повнимательнее, рядом с ним я заприметил белую трость — и все стало ясно. Слепой.
Решение пришло мгновенно. Пока слепой пивком догонялся, я трость то у него и угнал.
Раздобыть очки тоже не составило труда. Взяв бабушкины старые очки, я налепил на них темную пленку. И новоявленный кот Базилио был готов! Доблестный сын лейтенанта Шмидта Паниковский позавидовал бы моей изобретательности.
Далее оставалось дело совсем за малым. Я сел на паперти возле Успенской церкви и стал просить милостыню.
Выбирать местечко «похлебнее» не приходилось, ибо действующий приход в городе все равно был один.
Нечего и говорить, что в подобных «святых» местах полным полно было самого разного нище брода и просто любителей поживиться за дармовщинку, наварив на воскресшем Христе неплохой куш: продавцов цветов и парафиновых свечек. В обычные дни милиция безбожно гоняла убогоньких от храма и облепивших его торговцев (видимо сподобляясь Христу), забирая их в кутузки и затем свозя в общие «обезьянники», где им влепляли положенные 15 суток работ за тунеядство и попрошайничество. Но в Пасхальные дни это маленькое, нелицеприятное обстоятельство словно бы забывалось. И облавы не проводились.
Мой дебют произвел замечательнейшее впечатление.
«Глядите, какой молоденький и слепенький. Совсем ещё мальчик! Вот жалость то какая!»
А я, будто из последних сил операясь на трофейную трость, раскачиваясь в такт, словно раввин, читающий торы, жалобно попискивал своим тоненьким голоском:
-Подайте ста ради...
Трясение рук, мастерски подделываемое мною, довершало печальную картину блаженного юноши.
Шамканные рублевки впихивались мне в ладонь, монетки всех мастец летели в кепку, и как положено, я, с каждым подаянием, с поклоном отвечал.
-Тай пок сдоровья.
Только и успевай прятать по карманам!
Месячный труд рядового инженера в те времена оценивался в 120 рублей. На посту нищего я заработал мою первую сотню всего за два часа не пыльной работы! Я бы заработал и больше, когда, вдруг, случилось то, что я мог меньше всего ожидать.
В толпе, прибывающей на богослужение я заметил свою мать! Точнее, её лицо промелькнуло в какаю-то долю секунду, но её фирменный пестрый платок, образовавшийся после неудавшейся стирки белого шарфа с цветными рубахами отца, я уж ни с чем не мог спутать. Что было дальше — невозможно было описать словами. Схватив свою кепку, «слепой» бросился галопом наутек во все лопатки, весело преодолевая паребрики бодрым перескоком. По знаменитому Чкаловскому спуску с Дятловой горы я летел вприпрыжку, перепрыгивая по две ступеньки разом, не обращая внимания на ошалелые взгляды прохожих.
-От те «слепенький»! Во дает!
Отдышался только возле кладбища «Красная Этна». Далее, если бы кто видел меня, мог наблюдать чудо прозрения слепого. Забросив трость в кусты за кладбищенский забор, и, сняв очки, я расправил плечи, посмотрел на солнце, и, словно сбросив с себя огромный груз, радостно, вприпрыжку побежал покупать коллекцию. .. Аллилуйя!
Кладбищенский тетрис
-А, что, уже утро? - заснувший Хузин протер глаза. Он и не заметил, что уснул сидя, за нардами, хотя до того никогда не засыпал сидя. На тумбочке стояла проигранная партия. Громкий возглас Москвина вывел его из гипотонического ступора, и Хузин непонятливо пялил глаза на соседа.
«Подумать только, ещё вчера он вообще не умел играть в нарды. Что же это за человек?»
- Халум, Иляс, подъем! С первыми петушками вас, товарищ! - бодро произнес Анатолий.
Это неосторожная фраза, могущая стать для Анатолия роковой в переполненной камере общего режима, по счастью была совершенно непонято Хузиным. Он словно бы не чувствовал ничего и не понимал, хотя точно помнил, как всю ночь Москвин что-то рассказывал ему, но что, он упорно не мог припомнить, о чем шла речь, хоть убей.
В это время в «хату» 248 снова «постучались».
-Хузин, передача!
«А вот и пообедаем!» - весело подумалось Москвину, в отличие от своего соседа, отменно отдохнувшему, будто он спал всю ночь. И в правду, Анатолий Юрьевич и тут не растерялся. Он тот час же напомнил Хузину о благородном тюремном обычае узников, существовавшим ещё со времен Людовика IХ Cвятого*, первому из французских королей, кому после последнего позорного возвращения из седьмого Крестового похода, закончившегося полным крахом и потерей войска, удосужилось честь озарить своим присутствием темницу, за его время пребывания на Мансурском этапе в Египте «заботливо» благоустроенному его разгневанными неудачей баронами . Так тот, сам почти умирая от голода, из сострадания разделил последний кусок просфиры с плененным с ним чернокожим сарацином, своим бывшим врагом, тем самым благочестивым поступком «преломления хлебов» обратив последнего в братскую веру Христа.
И ещё, прежде чем, Хузин ещё успел, сглотнуть слюну, от принесенных ему из дома барских яств, успел во всех подробностях поведать о благородных обычаях первых революционеров народовольцах, как те, пребывая в заточении в Шлиссельбурге, самой страшной темнице дореволюционной России, добровольно отказывались от привилегий, если эти привилегии не распространялись на остальных товарищей по несчастью.
Намек был понят! Трижды Хузину уж не надо было объяснять, ибо он понял, что этот доктор-лектор от него просто замордует историческими примерами пока не добьется своего, ибо познания сего человека казались безграничными, а язык неутомим. Вздохнув безнадежно, молча разделив содержимое «бердыча» со своим соседом, Хузин принялся за яства.
Анатолий Юрьевич добился своего. Продовольственная программа для двух человек причудой судьбы, заключенных в камеру-одиночку, была решена.
Со временем Хузин даже свыкся с тяжелым амбре соседа, до этого буквально выворачивающим его наизнанку. Его даже перестало тошнить, при виде того, как отвратительно ел Анатолий. Так и жили-поживали два узника - в тесноте, да не в обиде!
Тем временем, в связи с гибелью следователя, следствие и вовсе застопорилось.
А выходило все так, надо было раскрыть сами преступления кукольника, прежде чем доказать, что все преступления, от начала до конца были совершены в невменяемом состоянии, а сделать по всем эпизодам разом это можно было почти невозможно, тем более, что вторая экспертиза уже признавала Москвина частично невменяемым. Как всегда это бывает в нашей юстиции, телегу запрягли впереди лошади, пришпоривая последнюю в зад острым шомполом. И этот парадокс играл на руку Москвина, если узлы затянут с двух сторон одновременно, конца веревочки уж не найти, и он смело выскользнет из расставленной на него западни, превратив следствие в фарс безумства.
Москвин решил держаться до конца. А именно, правдами и неправдами затягивать следствие, насколько это будет возможно, до того, как предначертанное исполнится, и невинно осужденного Шарова наконец-то выпустят на свободу. Ведь только тогда Хозяин обещал ему свободу.
Так и получалось. Дело адского кукольника уже трещало по швам. Многие родственницы маленьких покойниц попросту забирали заявления из полиции, не желая разглашения вскрытия могил их дочерей. Это было на руку Москвину. Дело рассыпалось, как догоравшая в печи гнилушка.
В конце концов от могучего дела, насчитывавшего тринадцать полновесных томов, осталось все го лишь какая-то жалкая папочка, состоявшая всего из пяти эпизодов: четыре по выкопанным девочкам, и один факт осквернения воинского захоронения некой госпожи Моргенштейн, проявившую невероятную настырность в обличении преступления, свершенного над могилой её отца. Дело же разорения мусульманских погостов, не желая ворошить давнюю тяжбу с Олимжаном Орловом, решили замять к великому удовольствию двух сторон.
Тем временем настало время следственных экспериментов. И вправду, после сытной передачи, принесенной родственниками Хузина не мешало бы и поразмять ноги. Да и проведать дочерей надо было перед долгой дорогой. Попрощаться. Как знать, может быть навсегда. (К тому времени многих бывших куколок Москвина успели уж захоронить в дешевых фанерных гробах, прикрыв ненадежной зимней мосякой из снега и песка).
Первый визит на кладбище «Красное Этна». О-о-о-о-о, Некрополист вздохнул полной грудью, почувствовав себя с детства родных Пенатах, немного тоскливо поглядывая в сторону своего дома.
Между тем следственный эксперимент проводили вечером, предварительно оцепив кладбище по периметру. Сам Анатолий Юрьевич прикован наручниками к оперативнику. Как бы не сбежал. Все знают, каждая улка-проулка да рядок в чудовищном лабиринте могил ему известна. Нырнет в чащу и со всеми собаками не угонишься.
Но молодому парню, к которому прикован Москвин, отвратительно. Он чувствует, как рука начинает чесаться, словно что-то бегает по коже. А этот неотступный запах немытого, человеческого тела, которого не удалось вытравить даже дезинфицирующим ацетатным мылом, буквально бьет в ноздри. «Гнидушка проклятый, чтоб ты издох!» - насупившись, думает конвойный, которого вот-вот кажется вытошнит от столь близкого соседства. На лице Москвина все та же ехидная улыбочка, будто он знает чего, но ни за что не расскажет никому.
Вот и первая могилка - Марина Сааркисян. Десятилетней армянки. С могильного камня, подперев ручкой щечку, взирает хорошенькая длинноволосая девочка, будто желая изо всех сил понравится этому бренному миру.
Некрополист невольно останавливается, будто принюхиваясь. Процессия тоже останавливается.
На вопрос, Некрополист мечтательно отвечает:
-Да, она была одной из самых моих любимых кукол.
Больше он не говорит ничего.
К армянам у Анатолия Юрьевича отношение особое - трепетное. Одно время он даже изучал армянский язык, чтобы лучше понять древне арамейский, прототип иврита, на котором разговаривали в земле Иудейской во времена Иисуса Христа .
...Сааркисян Марина Арамовна. Арам в переводе с древне арамейского Благородный. Все благородство её отца, воплотилось в том, что за однажды дурно вымытую тарелку он до смерти прибил свою дочь, впрочем, на беду самой Мариночки до полусмерти. Мариночка ещё немного пожила, если это можно так назвать ту смертельную агонию, продолжавшуюся несколько часов подряд, пока «ехала» скорая. Когда девочка вернулась в сознание, с ней тут же случился припадок. Кровоизлияние достигла внутреннего полушария коры головного мозга. Врачи приехавшие по такой нескорой скорой уж ничего не могли поделать. Впрочем, столь скоропостижную смерть вскоре списали на падучую, которой Марина отроду не страдала. Вот такие строгие методы воспитания в кавказских семьях, где жизнь женщины или девочки ценится не дороже жизни, скажем, домашнего скота, за исключением, конечно, матерей, которых кавказские горцы всегда неизменно почитают.
Марина сама попросила удочерить её. Однажды, проходя знакомой тропинкой, я услышал плач. Мариночка жаловалась, что ей холодно, просила забрать её. Она говорила, что папа никогда не любил её и часто бил, а ей так хотелось иметь доброго, заботливого отца. После нескольких необходимых проверок, я так и сделал. Марина не подвела. Как и все кавказские девочки, она оказалась чрезвычайно послушна, уважительна к старшим. Никогда не бунтовала, как остальные.
Его заставляют показать, как он выкапывал девочку. Некрополист обходит могилку с одной стороны, потом с другой, словно заправский мастеровой, приглядываясь, примеряясь цепким взглядом. Оперативнику, пристегнутому к Москвину (именно пристегнутому, ибо арестант, чувствуя себя звездой положения, полностью захватил инициативу), чудовищно неудобно, ноги вязнут, в снегу, но, нечего делать, надо терпеть. А подследственный казалось бы увлекся и не замечает такой мелочи как наручник, начинает так яростно жестикулировать, что едва не въезжает парню в глаз.
-Сначала, - поучительным тоном доктора-лектора быстро говорит Москвин, - специальным щупом измеряю глубину могилки. Не дожидаясь разрешения от следователей, он показывает как это делает. Встает на колени. С деловитой клоунадой Марселя Морсо имитирует, как перебирает щуп руками. Вслед за ним на колени вынужденно плюхается и оперативник, прикованный к нему, и невольно повторяет те же движения. Они ползают в глубоком снегу, как два гея снеговика.
-Вот так и так, - объясняет Москвин. - Но до этого следует понюхать землю. Определить степень разложения тела. Москвин наклоняется, нюхает середину захоронения, откуда запах явственнее всего. - Потом со стороны головы, чуть вбок, аккуратно делается подкоп, «подруб», как я это называю. - Некрополист орудует невидимой лопатой, аж пот стекает с его шеи. Затем по желобу чуть вытягиваю гроб. Гроб вскрывается стамеской. Где стамеска?! - почти истерично кричит разошедшийся Москвин. Преступнику подают линейку, имитирующую стамеску — для безопасности. - Вот так. Медленно. Как ребенка. Головкой вперед. Это я называю «рождением» тела.- Москвин ползает по могиле, свершая странные телодвижения, все больше запутываясь в наручниках со своим конвойным. Получается что-то вроде тетриса. Когда-то модной американской игры причудливой переплетения тел, когда по очереди каждый играющий должен коснуться рукой или ногой обозначенной зоны...кладбищенского тетриса. Преступник так усердно копает линейкой, что его оттягивают, чтобы он снова ненароком не разрыл непрочную могилу любимой куколки.
-Ну, довольно!
-Как же я ничего ещё не показал. Затем зарываю, так чтобы ничего не было видно. Вот так! Вот так!
Мокрая мосяка летит в разные стороны, словно нарочно брызгами попадая в ненавистных оперативников, отчего те вынуждены отскакивать. Но все равно все уже перемазаны как свиньи! Оттепель.
-Прошу занести в протокол на схеме! Эх, без наручников я вам бы куда лучше показал, - многозначительно сетует Москвин.
Прикованный к нему несчастный, чувствуя, как горлу подбирается тошнота, орет:
-Да отцепите же от меня, наконец, этого придурка!
-Как же — отцепить. Этот мерзавец тут каждый проулок знает. Что нам потом по всем кладбищам ещё лет десять за ним гонятся?
-Не убегу, - ворчит Москвин. - Даю слово.
-Как же, белый колдун с темным прошлым. Верили мы тебе.
-Да черт с ним, отстегните! Под мою ответственность, - орет конвойный, чувствуя, что наручники уже примерзли к запястью вместе с проклятым колдуном, который в процессе работы буквально дышит ему в ухо своим смрадным дыханием.
-Ну смотри у меня, - насмешливо улыбаясь, грозит пальцем старший оперативник.
Но и это оказывается не просто. Собираются отстегнуть. Ключи выпадают в снег и безвозмездно теряются в какой-то норе. «Черт бы тебя побрал, Гнидушка!» - ругается про себя конвойный дергая руку так, что рука Москвина едва не выламывается из ключицы.
Дальше уж и вовсе смешно. Конвойный силится встать, но чувствует, что безвозвратно запутался. Двое связанных людей отчаянно барахтаются в снегу, пытаются подняться и снова падают в снежную кашу. Конвойный орет. Гнидушка, казалось смеется. Ему на руку поиздеваться над своими «заклятыми друзьями в погонах». Пошла потеха!
*Велика была доблесть Людовика IX, когда он собирал силы для очередного Крестового Похода. Что орлы на побоище слетались благороднейшие его рыцари Тамплиеры. Но, как говорится, возгордившегося да ждет наказание. Седьмой Крестовый Поход закончился для Людовика полным крахом и пленом, где он так нелепо подхватил жесточайшую диарею, и, будучи выкупленным, полным обосранцем был доставлен к себе на родину, где, наконец, бесславно умер от обезвоживания, избежав тем самым не особо благородным образом расправы от собственных баронов.
Теперь все понимали, что колдун глумится над следствием, и будет глумиться, мстя за побои, превращая следствие в спектакль фарса, где он радостно играл роль главного клоуна, зарабатывая себе популярность на слухах.
Бумаги росли. В прокуратуре из многочисленных дел Москвина уже скопилась целая библиотека его знаменитых Москвинских «Больших прогулок по кладбищам», уж занимавшая добротные две комнаты. И хранить уж негде весь «Москвинтарий», и выбросить нельзя — ценный улики. Там, в этих «прогулках» все преступления по полочкам расписаны — в деталях. Вот какую шутку сыграл проклятый чернокнижник, решив видимо подавить дело собственной массой, развалив его изнутри, как гигантский стог сена, единожды не выравненный верной рукой!
А на следственных экспериментах подсудимый болтал без умолку, часами рассказывая об удочеренных им покойницах. Как выкапывал, да сушил в тайниках склепных, засыпая тленное тело своей нехитрой адской смесью из соли и соды, которую он почему-то ласково называл «прививками».
Но Он сказал им в ответ: сказываю вам, что если они умолкнут, то камни возопиют.
Евангилие от Луки (гл.19 стихира40)
Оленька Чардымова. Ограбление, которого не было
Сказ о голубом зонтике и зеленой сумочке
В тот смурный осенний день последней пятницы сентября Оленька Чардымова из школы как обычно возвращалась сама. Никто за ней не пришел, как приходили за другими детьми заботливые бабушки. Впрочем, как и всегда. Бабушка её жила далеко, в Дзержинске, и наезжала только на выходные.
Самой же Оленьке слишком уж рано пришлось повзрослеть, стать самостоятельной, с шести лет, как только народился то на свет её братец младший Николашенька, вся любовь ему родительская досталась, а Оленьке, когда тянулась её детская душа за материнской лаской, изредка всего лишь раздраженное порицание «да ты уже большая», не с тобой сюсюкаться. Вот и чувствовала себя девочка «большой», как сама себя помнила. Сама и в школу пошла — самостоятельно, в первый класс. И никто из семьи, поглощенный долгожданным наследником, будто не замечал её существования.
И тем осложнялось её существование, что, хоть и была рождена девочка в официальном браке и носила фамилию отца, но взял Наталья Чардымову Игорь уже «вдогонку», когда до рождения Оленьки уж каких-то два месяца оставалось. Как всем известно, такие браки «вдогонку» редко бывают долгими и счастливыми и часто распадаются в первые три года, ибо одними обязательствами без любви невозможно скрепить семью. А тут, как назло, девочка родилась совсем уж не похожей на собственного амбала — отца: ни единой черточкой: белокурая, тоненькая, словно девочка-веточка сошедшая с картины Пабло Пикассо «Девочка на шаре», бледный и болезненный ребенок, так что с первых дней своего существования являлась источником постоянного раздражения главы семейства, который любил завернуть за воротник, и приходя пьяным нередко вымещал кулаками на собственной супруге, упрекая её в том, что подсунула ему своего «кукушонка» на прокорм, прельстившись его деньгами, ведь Игорь Чардымов — фирмач известный. Владел авторемонтной мастерской.
Так было и в тот день. Игорь Чардымов вернулся с работы, как всегда, основательно отметив предстоящие выходные крепким возлиянием с товарищами по работе.
Оленька, подымаясь на лифте, ещё с порога услышала, как в их квартиры бранились: кричал отец и мать, громко ревел братец. Она ещё с несколько минут помялась у входной двери квартиры, не решаясь зайти, но все же, дождавшись, когда крики скандала стихнут, принялась открывать дверь. Худенькие ручонки дрожали, не попадая в замочную скважину.
Больше всего на свете Оля боялась, когда отец был пьян. Тогда он во всей своей безобразной мощи доказывал свою абсолютную власть в семье, демонстрируя беззащитным домочадцам, кто в доме кормилиц, отчего более всего доставалось женской половине — матери и ей. Однажды он так жестоко прибил мать, что прямо на глазах детей выбил ей зубы и сломал нос, впрочем, как бывает в подобных делах, милиция избегала вмешиваться в кухонные разборки между супругами. А пострадавшая не заявляла: чего выносить сор из из избы.
У нас в России это не принято. Вот и терпят побои благоверных до самой смерти. Да если бы только сами терпели. Как говорится, бьет — значит любит.
Вся её мысль, трепещущая в худеньком детском тельце, теперь заключалась только лишь в одном, как незаметно проскочить в свою комнату, прежде, чем пьяный отец протрезвеет.
Боялась пьяного отца Оленька. Как огня боялась. Трезвый он то ещё ничего, лишь огрызался порой, но как напьется, и вовсе зверем делался.
Не было малютке ещё и восьми, как пьяный отец изнасиловал её...Усадил так на коленочки, зефирками угощал и — растлил под видом игры «в доктора»...Мать тогда на работе задержали. Вот и случилось так, что в тот день Оленька «веру в бога потеряла»*.
Уже потом, протрезвев, строго-настрого запретил растленный родитель кому-нибудь рассказывать об этом. А в качестве компенсации за молчание подарил ей, что так давно Оленька просила купить ей: зонтик голубенький, да сумочку лаковую — веселенького такого зеленого цвета. Подарил ей и отец сережки золотые с изумрудиками крохотными. Те самые...И костюмчик мед сестрички из секс-шопа, в котором потом уже неоднократно ещё насиловал несчастного ребенка, как оставались они одни.
Она бы и не пошла домой, и, как обычно, болталась по улице одна допоздна, пока не вернется бабушка, но на этот раз присутствие матери и маленького брата приободрило её. Знала, что при родных, отец трогать её не станет. Но едва девочка открыла дверь, намереваясь проскользнуть незамеченной, как перед ней предстала жуткая картина.
Отец душил мать. Лицо матери уже посинело, глаза закатилась. Женщина хрипела в предсмертной агонии, тщетно пытаясь разжать руки насильника.
Не зная, что делать, девочка кинулась на кухню, и, схватив табурет, со всего маху треснула по спине отца.
От удара табурет разлетелся. (Впрочем, не причинив особых повреждений позвоночнику отца, плотно защищённого бастионами спинного сала). Однако, это сыграло роковую роль для самой маленькой заступницы. Выпустив уже полумертвую женщину из рук, обезумевший от алкоголя отец пошел на дочь. Сопротивление лишь утроило ярость зверя.
Не понимая в пьяном угаре, что творит, что перед ним лишь слабый ребенок, он схватил валявшуюся металлическую ножку от табуретки и со всего маху ударил девочке в лоб. Оленька рухнула к его ногам как подкошенный сноп сена, больше не подавая никаких признаков жизни, даже не успев вскрикнуть. Мгновенно протрезвевший детоубиец смотрел на деяние рук своих.
И когда побледневшая супруга, держась за шею и откашливаясь от удушья, подошла к месту преступления, убийца заговорил, как в полусне.
-Я не могу сесть в тюрьму! Понимаешь, не могу! У нас маленький сын! Ты не работаешь. Кто будет выплачивать кредит за квартиру?! Мы и так на грани разорения... Банк спишет мебель. Вас выгонят из квартиры. Кто будет кормить вас?! Кому вы будете нужны?! Я не хочу, чтобы Сашка рос без отца, в разваливающейся избушке, как я! Я не хочу сыну своей судьбы! - затараторил поздно озаботившийся о благополучии семейства родитель, рвя на себе мгновенно поседевшие волосы.
-Это надо убрать, - спокойно сказала мать, обращаясь к когда-то горячо любимой Оленьке, уже не как к родной дочери, а как к мертвому телу, бездушной улике, от которой надо было немедленно избавиться, чтобы не погубить оставшихся живых.
Они так и сделали. Раздев девочку до нижнего белья, наскоро придав уже застывающую тельцу правильную позу зародыша, стали заворачивать в одеяло.
-Сережки, - предупредила мать, - возьми их, они ей теперь не понадобятся. Если тело найдут, пусть думают, что это было ограбление.
Он ещё долго возился в холодных ушках покойницы своими толстыми, ожиревшими пальцами расстегивая заевший замочек. Тонкие волосы Оленьки, слипшиеся в крови упорно путались в замочке. Пальцы увязали в слипшихся в крови тонких волосах девушки. Наконец, обдумав немного, отец с силой рванул их прямо из ушей, сорвав мочку. «Раз уж ограбление...», - весело подумалось ему, и он тот час же поймал себя на мысли, что начинает сходить с ума.
Вывести Оленьку тоже не составило труда. Её хрупкое, худенькое тельце подростка легко поместилось в рюкзак. Да и встреться сосед с подобной ношей, никого это не удивило. В выходные Игорь Чардымов часто сбегал от семейных проблем к маменьке в Дзержинск, беря с собой рюкзак.
Но по счастью, если это так можно сказать, никто не встретился. Только собака на первом этаже, проводила его пронзительным воем.
Куда прятать тоже не составило труда. И в самом деле, зачем далеко ходить, если кладбище рядом. А этим кладбищем оказалась «Красная Этна». Наскоро пихнув страшную ношу в какой-то полуразвалившийся склеп у гаражей и присыпав для незаметности листвой, он отправился домой.
Когда он вернулся, супруга уже замывала последние кровавые следы, оставшиеся в квартире.
Свидетелем убийства был только младший член семьи - двухгодовалый ребенок, на глазах которого разворачивалась драма. Но разве он мог бы что сказать малыш, едва вымолвивший свое первое слово.
А ссора супругов, имевшая столь роковые последствия, то как раз и произошла из-за Оленьки. Глава семейства -то словно и забыл о детях, все деньги в тар-тарары с дружками пропивая. Вот отчаявшись, Наталья и пригрозила, что ежели больше он не будет ей давать денег на детей, пойдет на все, покуда, кроме нищеты, ей терять нечего: подаст на алименты своему бывшему любовнику — директору магазина. Проведут генетический анализ на установление отцовства, и пусть весь город тогда знает их позор, лишь бы дети были сыты! Вот по тому случаю и поддал папаша — для храбрости кухонных боев и пошел на разборки с неверной благоверной.
Подкидыш
Словно сама судьба влекла Анатолия Москвина на роковой погост...
Вот уж точно говорят, то ли буря магнитная на солнце, то ли луна в фазе полной, то ли день просто дурной перепадами давления скакивал. Но, вышло так, что в тот же проклятый день поссорился Анатолий с матерью, крепко поссорился, и все из-за удочерения.
Как только понял доцент Москвин, что не светит ему семейного счастья, ибо нет и не будет у него судьбы своей, стал искать возможность к удочерению. Уж очень хотелось ему свои великие магические знания кому препередать. Искал девочку, именно девочку, считая девочек более восприимчивыми и разумными, чем мальчиков, с их неуправляемой, спонтанной энергией огня. Обязательно старше двенадцати. Ведь, как мы помним, в этом возрасте он сам был посвящен в тонкий мир магии. Да и времени на пеленки, да лечения глупых ветрянок уж не было.
Он уже и девочку присмотрел. Катеньку Оленину. Больно уж разумная и любопытная девочка казалась. Спокойная, вдумчивая, игрушки не ломала и чем -то неуловимо милым напоминала Наташеньку.
Росла сиротка тут же, неподалеку, в детдоме «Красная шапочка» жила, что возле с домом Москвиных располагался. Вот и зачастил туда Анатолий Юрьевич. Каждое воскресенье детские утренники ребятишкам устраивал, фокусы показывая с куклами марионетками, мастер-классы преподавал, как из носового платочка куколку-заворотку сделать, про травы да насекомых рассказывал, если денек погожий для прогулки выдавался. А ребятишки глупые ток и кричали: «Дядя Толя, а как эта травинка по латыни будет?» Дядя Толя то и называл с маху и всегда безошибочно очередное витиеватое название, на смех ребятни, да на удивление воспитателей, которые едва ли успевали «нагуглить» правильный ответ. Вот так уникум!
А однажды, куклу подарил. И не простую, коллекционную. Пупс фарфоровый, сделанный на манер старинных кукол Викторианской эпохи, но сделан с таким качеством и любовью, что выглядел совсем как живой ребенок! Даже глазками умел моргать — видно, там механизм потайной был. Совсем как живой, аж страшно. Диких деньжищ, должно быть, стоит. А ведь не поскупился и подарил. Что за человек, с виду почти нищий, а дарит таких шикарных кукол замарашкам. Не подпольный ли миллионер?!
Подарил, да наказал Катеньке, да наказал пока он будет справки-бумажки бумаги собирать, беречь «робеночка», относиться бережно, как к живому.
Да тут и возникло препятствие, откуда Анатолий совсем не ждал. Не желали его родители чужую внучку! Особенно мать. Уперлась и ни в какую:
«Коль своих не нажил, так чужого «добра» не надобно! А нам с отцом и с тобой проблем хватает, что с дитя малым! Да и здоровья на тебя, порой, недоросля великовозрастного, не хватает, ни то что на чужого»
Анатолий и так и эдак. Что будет сам заботится о девочке, и ни сколечко на плечи родительские не возложит воспитания, но мать ничего слышать не желала. Нет — и все тут. Отец же и вовсе его до сих пор считал идиотом. Ведь только идиот в наше трудное время может усыновить ребенка. Тогда в сердцах наговорил Анатолий родителям обидного, да и хлопнул дверью...
Как это всегда бывало, побежал на могилу Наташи, обнял шероховатый гранитный памятник, да и заплакал горестно.
-Наташа, Наташенька. Зачем ты меня оставила?!
Но никто не отвечал его. Лишь накрапывающий дождик мочил маленький овал, с которого смотрело до родного милое личико , и тем казалось, что покойница плачет. И плакал вместе с ней Анатолий, не стесняясь слез...
Кукла Маша не плачь,
Кукла Даша не плачь, не плачь, не плачь,
Кукла Саша не плачь,
Наташа, не плачь, не плачь, не плачь,
Кукла Маша не плачь,
Кукла Даша не плачь,
Кукла Саша не плачь, не плачь, не плачь.
Весь день льёт дождь,
Льёт по стеклам и по крышам,
Весь день ты ждёшь,
А хозяйка где-то с Рыжим
Ходит по бульварам до темна,
И опять, опять ты здесь одна.
Весь день льёт дождь,
Дождь — зануда, дождь — зазнайка,
А ты все ждёшь,
Ждёшь, когда придет хозяйка,
Фонари зажгли вечерний свет,
А его все дома нет и нет...
Кукла Маша, кукла Миша,
Кукла Саша и Ариша,
Просто годы детские прошли...
А эти слёзы словно дождик вновь и вновь.
Кукла Маша, кукла Даша,
Просто дети стали старше,
Просто-просто все мы подросли!
А может быть у них там первая любовь?!
Весь день льёт дождь,
За окном намокли ветки,
Дождь льёт, льёт дождь —
Куклу отдадут соседке!
Отдадут, не спросят, отдадут,
Отдадут, руками разведут!
У них — малыш,
Он тебя поставит в угол,
И ты грустишь.
Не бросайте люди кукол!
И уж скоро полночь на часах,
И у куклы слёзы на глазах...
Кукла Маша, кукла Миша,
Кукла Саша и Ариша,
Просто годы детские прошли...
А эти слёзы словно дождик вновь и вновь.
Кукла Маша, кукла Даша,
Просто дети стали старше,
Просто-просто все мы подросли!
А может быть у них там первая любовь?!
Кукла Маша не плачь,
Кукла Аня не плачь, не плачь, не плачь,
Кукла Саша не плачь,
Кукла Таня не плачь, не плачь, не плачь,
Кукла Оля не плачь,
Кукла Ира не плачь,
Кукла Мила не плачь, не плачь, не плачь
Кукла Катя не плачь,
Кукла Настя не плачь,
Кукла Ира не плачь, не плачь, не плачь.
Кукла Маша, кукла Ира,
Зайцы, тигры, крокодилы,
Просто годы детские прошли...
А эти слёзы словно дождик вновь и вновь.
Кукла Маша, кукла Даша,
Просто дети стали старше,
Просто-просто все мы подросли!
А может быть у них там первая любовь?!
Кукла Маша не плачь,
Кукла Аня не плачь, не плачь, не плачь,
Кукла Саша не плачь,
Кукла Таня не плачь, не плачь, не плачь,
Кукла Оля не плачь,
Кукла Ира не плачь,
Кукла Мила не плачь, не плачь, не плачь
Кукла Катя не плачь,
Кукла Настя не плачь,
Кукла Ира не плачь, не плачь, не плачь.
Санкт-Петербург, самый крутой клуб города
Она звезда! Она привыкла быть в центре внимания. Вот и сейчас все взгляды были направлены на неё, двигающуюся в прожекторах и блеске стробоскопов под восхитительно нежную музыку Иванушек-Интернейшнл.
Она была прекрасна! И трудно было признать в этой великолепной красавице ту самую бледную, дрожащую девочку Наташу Петрову, которую когда-то бабушка, спасая от верной гибели, подложила вместо неё в могилу куклу.
Но что-то неземно прекрасное и одновременно жуткое казалось в демоническом взгляде красавицы с простым русским именем Наташа. Её густые темные волосы спускались до пояса, словно у цыганки. Одевалась она и вовсе, как вдова, всегда в черное, однако это черное не умаляло красоты её, молодости свежей, а лишь выгодно подчеркивало мрачную игривость, будто играла она со смертью.
Маленькое, черное платье, которое так идет всем женщинам красиво облегало великолепную фигуру, и не скажешь, что молодой красавице уж давно за тридцать.
Поговаривали, что будто она и есть «черная вдова», и не одного уж богатого мужа свела в могилу. Правда это или нет, но все, кто влюблялись в красавицу Наташу, так или иначе погибали или исчезали без вести. И уж имя роковой красавицы закрепилось за великолепной светской львицей. Но какое ей дело до людской молвы...
… Это её жизнь...Это её день...Сегодня она прекрасна... она хочет танцевать и наслаждаться жизнью.
Анатолий ещё долго сидел, прислонившись к плите их гранитной крошки...
Но вот и дождик прошел...
Могилка Наташина утешила его. Вернула душевный покой. Как обычно, поцеловав милый овальчик, и привычным движением поправив цветочки на холмике, он попрощался с Наташей и пошел домой. Надо помириться с матерью. А там как выйдет.
Он уже почти свыкся с мыслью, что родители никогда не дадут удочерить Катеньку, и принял её.
Анатолий уж подходил к гаражам, когда заметил непорядок у одного из склепа. Листья лежали не так. Палки и доски, подпиравшие шалаш из листвы, были разбросаны.
«Что же это? Кто тут мог похозяйничать на кладбище в столь поздний час?» Он сразу же подумал про бродячих собак, шлявшихся по погосту, но вспомнил, что бродячих псов перевели ещё с три года тому назад. К тому же, официально кладбище «Красная Этна» была закрыто давно, как и близлежащая свалка, так что разжиться прожорливым «соблаглотам» тут было попросту нечем. Да и не станут животные устраивать норы близ его лаборатории, ибо он давно выжил всех тварей, даже кротов, специальным анти-звериными репеллентами.
Анатолий разгреб листву, и сразу заметил рюкзак. «Неужели, бандитский схрон?» В его пылком воображении уж представилась целая куча денег, которыми он тут же завладеет, открывавшие ему целые богатства Сим-Сима и дающие полную независимость от всего, даже от своих родителей с их удушающей любовью, от которой он слишком устал!
Теперь то он сможет купить все: свой дом, создать настоящую лабораторию, бросить постылую работу доцентом и наконец-то целиком заняться настоящей научной деятельностью в области черной магии! И уж без их согласия удочерить живую девочку!
Он стал доставать его. Рюкзак казался довольно тяжел. Из него сочилось что-то вязкое и липкое, отчего пальцы склеивались. Анатолий чикнул зажигалку и поднес руку у огоньку — она была в крови!
Он поспешно расстегнул рюкзак. В нем, полу согнувшись в позе зародыша, сидела мертвая девочка с пробитой головой! Рана была поистине ужасна! Пол-лба девочки, буквально вмявшись внутрь от страшного удара, почти отсутствовала, мозг вытек, залив лицо, что даже для видавшего виды патологоанатома, картина злодеяния выглядела жутко. Видимо тот, кто нанес этот удар обладал звериной силой.
Анатолий сразу догадался, что это было убийство. Что убийца подбросил труп девочки сюда, чтобы избавиться от него.
Далее медлить было нельзя. Если за дело возьмутся волонтеры, плохо спрятанное тело могли обнаружить заодно вместе с его лабораторией, и подозрение сразу падет на него. А далее разбираться не будут. Его принят за маньяка, тогда ему конец! Всему конец!
Руководствуясь этими доводами, Анатолий поспешно вытащил тело подкидыша из склепа и перенес его к себе в лабораторию.
-Кто же тебя так, милая?! - отирая носовым платком запекшуюся кровь с мученически перекошенного лица девочки, спросил Анатолий.
-Папа! - услышал он в ответ. Анатолий вздрогнул. Неужели, он достиг таких высот в некромантии, что мог слышать голоса мертвых не только во сне, но и на яву? Или это нервы?
Он порылся в своем сознании и попытался восстановить услышанное. Да, он слышал этот голос явственно. Детский голос. Разве что шел он словно изнутри, а из его мозга. Попытавшись прийти в себя от бьющегося от волнения сердца, он нежно произнес:
-Говори, говори, милая, я слушаю тебя!
Подкидыш заговорила сразу. Через внутренний голос она назвала свою фамилию, и что звали её Оленька, и как папа, в припадке ярости, убил её ножкой от табуреткой. Поведала девочка и как папа растлил её, когда был пьян, заманив сладкими зефирами, которые она очень любила. И как мама с холодным равнодушием велела снять с ней серьги после смерти. Одного не понимала Оленька, за что папа убил её, ведь, исполняя все его желания, она была такой послушной девочкой.
Москвин не мог все это слушать без слез. Он бы и сейчас, поддавшись порыву, забрал девочку домой. Но что делать — приехали с дачи родители. И забрать выходило не раньше весны.
А Оленька так горько жаловалась, что ей холодно. Увы, пришлось объяснить ей, что придется пока пожить у него в гараже. Другого выхода не было.
Как заботливый отец, Анатолий Юрьевич, уложил мертвое дитя в позу спящей, накрыл одеялом, и обещал вернуться, чтобы подлечить её.
Некрополист исполнил обещание. После лекций взял необходимый хирургический инструмент и отправился в гараж. Долго трудился над Оленькой Москвин в своей подпольной лаборатории. Операция длилась 9 часов, прежде чем ему удалось, удалив мозг и заполнив черепную коробку поролоном, выправить страшную вмятину на лбу, вернуть лопнувшие глаза в глазницы, зашив веки, исправить безобразно перекошенный ударом рот. Увы, с зубами пришлось проститься. Пришлось набить рот всяким тряпьем, чтобы держало форму. Да и надежды на заживление не было. Словно легендарный Пигмалион* он мог только бесконечно подправлять мертвую статую тела, приближая её похожестью к спящей живой девочке, но никак не оживить её.
Она была жива лишь в его сознании. Но понимал ли это сам Москвин. Вряд ли. Граница выдуманного им и реального мира давно уж рухнула в сознании безумца!
«Прививочки» из парафина помогли сохранить тело почти в первозданной форме, и тончайшей иглой он с огромным трудом попадал в крохотную, как ниточка вену худенькой Оленьки, впрыскивая в неё расплавленный парафин, который заполняя ткани, тут же застывал, запечатлевая первозданное прекраснейшее творение природы под названием человек. И вот она лежала перед ним, прекрасная маленькая леди!
Не выдержав, он нежно поцеловал её в губы.
***
Меж тем весь город Дзержинск гремел об очередной пропаже девочке. Поговаривали, что в области орудует маньяк.
На ноги поднят весь городок. А предположения уж были самые печальные... Разорванное окровавленное платьице Оленьки найдено прямо на лестничной клетке. Синенький зонтик и зеленая сумочка валялись тут же, в кустах, у самого входа в подъезд. По — видимому кто-то напал на девочку, когда она возвращалась домой с прогулки, и, изнасиловав, убил.
Бабушка, утирая слезы, давала уж интервью репортерам:
-Оленька то у нас послушная девочка была. Одна то никуда не выходила далеко. А тут, как что нашло, заупрямилась и все тут: «Отпустите, говорит, одну гулять. Я уже взрослая».
Волонтеры ищут повсюду, но самого тела девочки нигде нет. Спустя несколько часов становится известно: негодяй пойман. Им оказывается наркоман из этого же подъезда. Как нашли? Сережечки сорванные то и привели к злодею-Ироду. В ближайшем ломбарде накрыли. Хоть и копеечные, а на дозу подонку хватило! Хотя тот клялся, что нашел серьги лежащие в его почтовом ящике. Он даже подумал, что это был розыгрыш, но оказались действительно золотыми! Да кто поверит безработному наркоману со стажем! Уж больно нелепа версия золотой подметы!
Нету тела — нету дела! Да только не про наше правосудие то писано. Повязали невиновного, определив под арест. На допросе с пристрастием несчастный так и раскололся, как отчаянно сопротивлялась девочка, не отдавая сережки, когда в приступе ярости, накатившем на него, он, разбив ей лицо, сжимал кулаки вокруг её шеи, а вот где спрятал тело задушенной им Оленьки, преступник так и не сказал, сославшись на потерю памяти под дозой. Сошлись на той удобной версии, что спалил тело злодей-детоубиец на пустыре: несчастный, уж ничего не соображая под жесточайшей ломкой, то все протоколы и подписал, лишь бы в больничку скорее определили.
Некоторое время до этого
-Мать, теперь не спрашивай ни о чем. Просто скажи, что все это время Оленька жила с тобой, в Дзержинске, пока мы были на работе. Она вышла погулять и не вернулась.
Туповатая деревенская старуха Чардымова, приехавшая погостить из деревни, глупо пялила на сына глаза, не понимая, что же хотел от неё сын, но сердцем предчувствуя, что сын приложил руку к убийству ненавистного «кукушонка». Она то и сама не ненавидела Оленьку, и часто попрекала невестку, что та связала её сына чужим ребенком. Повинуясь бессознательно власти сына, старуха сделала в точности все, как говорил сын, не спрашивая у него не о чем, не задавая лишних вопросов, уехала к себе и позвонила в милицию, рыдая, заявив об исчезновении девочки.
Спектакль скорбный был расписан как по нотам, с всхлипыванием и выдиранием волос, так что даже опытный психотерапевт не распознал бы фальшивости. Сочувствовали Чардымовым, особенно безутешной матери, и никто даже и не догадывался, как трудно жилось нелюбимой дочери Оленьке в родной семье и как трагично кончилась её жизнь от руки родного отца.
***
Меж тем ажиотаж вокруг загадочной пропажи Ольги Чардымовой стал потихоньку утихать. Город затаился с нетерпеливым интересом ожидая новостей о новой жертве неуловимого Дзержинского маньяка. (В то, что девочка была задушена, расчленена и сожжена тщедушным пареньком-наркоманом никто не верил).
Анатолий метался. Он попросту не знал, что делать со своей находкой. Разрывался между желанием оставить девочку у себя, удочерить её, как тех двоих, что уже жили в его квартире, и соленым чувством не справедливости к невинно осужденному, на которого повесили страшное преступление - убийство ребенка.
Наконец, устав думать, он прямо спросил Оленьку, как желает она, чтобы поступили с ней: отнес домой и удочерил вместе с другими сестренками или подбросил на мнимое место преступления, чтобы того невиновного человека, несправедливо обвиненного в её убийстве выпустили.
-Отнеси меня к бабушке, - грустно сказала покойница. - Я не хочу, чтобы из-за меня осудили невинного человека. Пусть меня найдут и похоронят.
-Будь по-твоему, моя милая, маленькая леди.
Анатолий нежно поцеловал названную дочь в лоб и сделал так, как велела его маленькая леди. Страшно рискуя, в том же рюкзаке отвез её в тот дом в Дзержинске и, улучив момент, подбросил тело девочки на чердак, чуть припрятав за трубой, где было посуше.
Вскоре запах выдал присутствие трупа. Убитая Ольга Чардымова была наконец-то найдена спустя пять месяцев после предполагаемого убийства! В чужом платье. Не задушена, но с проломленной головой, но кем-то выправленным черепом, откуда был удален весь мозг. Труп был заботливо одет и даже со следами странной мумификации. Даже у бывалых следователей неприятный холодок мистического ужаса пробежал по лопаткам. Кто-то явно обрабатывал труп, препятствуя разложению, но кто — сам убийца? или тот, кто нашел его до прибытия на место преступления и перенес себе? Свихнувшийся убийца-психопат или служитель какого-то культа тайной секты, похищающей и убивающей детей. Но убийцы обычно прячут тела своих жертв или просто оставляют на месте преступления, как тот Дзержинский душитель. Тогда почему на этот раз труп не нашли сразу, а только теперь. И где!!! - на чердаке собственного подъезда, который был до этого вдоль и поперек обыскан волонтерами. Значит, маньяк сам вернул его сюда. Но зачем?! Что он хотел тем сказать? Неужели демонстрировал одну лишь свою безнаказанность или в том был тайный смысл, ведь тело было даже замумифицировано, словно для того, чтобы нарочно сохранить, а не уничтожить главную улику. Парадокс. Самые жуткие и тем нелепые предположения роились в головах оперативников.
Следов спермы ни на трупе не внутри найдено не было, но выяснилось, что девочка уж давно не была девственницей.
Одно было ясно точно — тот арестованный по делу убийства Ольги Чардымовой был невиновен! Он оговорил себя под давлением.
Но, увы, это уже не помогло спасти невиновного. Преступник сознался, осужден в изнасиловании и убийстве ребенка и будет отправлен в колонию на десять лет. Чтобы там ни говорилось о вердикте невиновности трактования отсутствия улик в пользу осужденного. Всё. Поезд ушел. Следствие закрыто. Судейская система не собиралась давать задний ход и снова открывать дело, грозившее обернуться нераскрытым висяком, это бы повлекло новые увольнения. Система предпочла безжалостно расправиться с беззащитным человеком, чем отыскать истину.
Схоронили Оленьку Чардымову тихо. По семейному. В белом платьице невесту , отпели второпях, кое-как, в гробу закрытом. Первый ком земли то отец бросил...
Как некрополист Москвин свою справедливость восстанавливал, как он на то понимал
С тех пор, как с ним произошел случай с подкидышем, Анатолий Юрьевич потерял покой и сон. Сон девственника и без того чуток и неспокоен, и стоило закрыть глаза, как будто входил он в тело своей маленькой леди и в её же прошлом теле свершалась прогулка во времени и пространстве. И тогда видел он всю её безрадостную, коротенькую жизнь.
А жизнь Оленьки Чардымовой, ой, не аристократической была. Побои, унижения, нелюбовь и равнодушие, как видел это ребенок, чередовались в каком-то бессмысленном мучительном калейдоскопе НЕ ЕГО воспоминаний. Видел он и тот самый последний, самый страшный день жизни и всем трепетом ощутил тот момент, когда отец занес над ней руку для смертельного удара. В ту секунду она даже ничего не умпела понять, осознать, зачем отец так поступает с ней. А дальше глупо и бессмысленно, как сама смерть.
Только проснувшись, Анатолий понимал, что Оленька зовет его, и ноги сами тащили его на кладбище.
Как прописанную в Ленинском районе, хоронили Оленьку на «Красной Этне», на том самом погосте, куда подкинул Игорь Чардымов свой страшный рюкзачок. Кладбище центральное, маленькое, там уже не хоронили давно, кроме жителей того района. Да и то, чуть ли не тайком. Да и хоронили как — поверх «расстрельных» захоронений тридцатых годов. Раз в пять для того лет делая инвентаризацию, безжалостно прореживая «беспризорников». Выкинут « бедного Йорика» в отвал, раздолбят пробитый пулей , почерневший череп лопатой — и ничего, «давай за новенького». Не смотря на чудовищную тесноту, так и гробастают, по стандарту, два на один.
Анатолию Юрьевичу уж могилку своей миледи не приходилось искать. Шел на зов, словно в полусне. Вот и она, Оленька. Хорошо «устроилась». Крестик пока деревянный, но дорогой, лакированный, с выжженным христораспятием, а над могилкой груда цветов и венок «Дорогой и любимой Оленьке от мамочки и папочки».
Не выдержал Анатолий Юрьевич отшвырнул венок лживый! Все что было на могиле, разметал, так что пошловатые китайские искусственные цветы полетели во все стороны.
Затем сел на колени, внимательно прислушиваясь, прислонил ухо к сырой земле.
Так незаметно, оперевшись головой о холмик, уснул.
Сквозь сон уже услышал тихий плач девочки.
Оленька шла к нему через заснеженное поле в одной рубашонке и горько плакала.
-Папочка, забери меня отсюда. Мне холодно.
-Погоди, погоди, милая, вот родители уедут на дачу, - обнимая её хрупкое тельце, утешал он зябнущую девочку, а у самого сердце щемило от жалости к Оленьке.
Но Оленька только плакала ещё сильнее:
- Забери меня отсюда, папочка, душно мне тут! Душно! Земля давит!
-Не могу, милая, рано ещё, родители на дачу не уехали.
-Они хотят поставить мне памятник. Если опоздаешь, заберут меня навсегда, тогда уж не видеться нам никогда!
-Заберу. Обязательно заберу, верь мне.
Поцеловав в головку, он взял её за руки. Они были теплые. Заплаканные глаза смотрели с надеждой, осмысленно прямо на него. «Значит не бес», - радостно подумалось ему.
Случалось, что бесы, подделывая с ним жестокие шутки, приходили ему в образах желанных детей. Но бес копирует лишь оболочку, не в силах передать душу объекта, покуда изначально сам является бездуховной сущностью, а лишь энергетическим скоплением электромагнитных волн.
Он снова поцеловал девочку и тут же почувствовал, как стал проваливаться куда-то...
Москвин вскочил как ошпаренный! Только теперь он понимал, что все это был сон. Замятая, отекшая нога, щекотно наполнявшаяся кровью, свидетельствовала об этом.
Понимал он, что Оленька зовет его. Просит помощи. Но чем он может помочь. Родители уедут только в мае. Не раньше. Впрочем, памятники ставят только с начала лета, когда окончательно сойдет вешняя вода и земля, подернувшись дерном, перестанет двигаться. Значит, у неё есть время. А пока он будет готовиться к эксгумации тела ребенка, выбирая час и фазу луны. Да и родителей-убийц следовало-бы поприпугнуть хорошенько. Дать понять, что ему все известно, кто на самом деле убил Оленьку. Главное в этом деле, побольше непонятного, а в этом деле мастерства ему не занимать.
-Погоди, погоди, милая, я вернусь за тобой. Слышишь, вернусь! - повторил он свое обещание покойнице.
Чтобы Оленьке не было так скучно в его отсутствии, он собрал игрушки с соседних детских могил и рассадил их на могиле Оленьки, чтобы девочка могла играть в его отсутствии.
***
Каждый раз возвращаясь на могилу дочери Чардымовы не знали чего ожидать. И потому, всякий раз с биением сердца подходя к могиле дочери, ожидали очередной сюрприз, всякий раз с ужасом не обманываясь в своих ожиданиях.
Венок оказывался отшвырнут в сторону, а на могиле появлялись чужие игрушки с других могил, а иногда даже и мертвые животные: чаще всего котята, чью короткую, несчастную жизнь так жестоко пресекли живодеры -коробочники, либо сбитые на шоссе ежи, раздувшиеся от разложения, как колючие мячи.
Один раз, придя на могилу, мать обнаружила поздравительную записку, написанную якобы от их лица не мертвой, но живой Оленьке:
В ней твердым и неторопливым почерком было написано:
Рядом недвусмысленно лежал мертвый, белый голубь с пробитым черепом.
Побелев, Чардымовы переглянулись. Одно стало ясно, что кто-то знал всю правду об убийстве Оленьки и теперь шантажировал их, делая намеки столь необычно-изуверским способом.
Но кто?! Кто мог знать об этом?! Ответ напрашивался сам собой: тот, кто нашел Оленьку и сам перевез её в Дзержинск, в дом бабушки, где якобы было совершено убийство.
Нет, с этим надо скорее кончать. Завтра, завтра же, завтра ставить памятник. Камень тяжелый навалить, и забыть об этом кошмаре скорее - навсегда.
Чардымовы уж неоднократно жаловались смотрителю кладбища на непорядок, но те только отмахивались от них руками. Дескать, разбирайтесь сами, ибо ставки сторожа все равно не положено. Что тут поделать?
И вот июньским утром пришли работники ставить памятник и обнаружили пролом. Тут же, неподалеку валялось распоротое свадебное Оленькино платье, словно кто-то разрезал его перочинным ножом, чтобы вытащить тело.
Позвонили Чардымовым. Те сразу же примчались на место. Директор кладбища и другие были уж на месте, не решаясь приступать к эксгумации без родственников усопшей.
Ясно дело, орудовал тот же таинственный маньяк, что год тому назад точно так же вскрыл могилу Марины Саарикисян и ещё одной невесты, вынув её из платья и переодев в какие-то не мысленные детские тряпки, взятые, по видимому, тоже из какой-то детской могилы.
Могилу Ольги вскрыли. Гроб, как и ожидалось, оказался пуст, и только на бархатной обшивке лежала записка, написанная тем же почерком, в котором значилось два предложения:
Мы все знаем! Вам не уйти от высшего правосудия!
С теми же инициалами.
А. Ю
-Что будем делать? В полицию? - осведомился у родителей покойницы директор кладбища.
-Оставьте, - сердито рыкнул Игорь Чардымов. - Наша семья и без того настрадалась, чтобы предавать новую огласку этому делу. Заройте все, как было, и ставьте памятник.
На том и порешили. Да и директору кладбища то было на руку. Уж больно не хотелось терять «хлебное место».
Нееееееееееет, теперь он уж ни за что не раскроет правды о гибели Оленьки Чардымовой. До суда он будет держать её у самого сердца, как самую страшную тайну, как козырь в рукаве, прибереженный до самого страшного суда. И только тогда, на суде, если его будут судить, он сам сделается судьей детоубийцам! Обвиняемый превратится в обвинителя и высшая справедливость восторжествует!
Медико-психиатрическая экспертиза
-Послушайте, - старуха Садовникова заговорила будто даже весело, - а вы не пробовали пойти более простым путем: жениться как все, завести детей, как все нормальные люди?
-Жениться, - взгляд Некрополиста нехорошо насупился. Он понял, что над ним издеваются, априори уж давно признав его душевнобольным. Но где -то в тайне подсознания чутья он понимал, что старуха Татьяна Сергеевна, как интеллигентный, образованный человек, задавала эти почти невежливые вопросы не из какой-то личной неприязни к нему, как преступнику, но потому как то было положено в прохождении всех необходимых испытаний. И что ещё понимал Анатолий Юрьевич, что в том и другом случае он будет выглядеть идиотом. Этим доказывала последняя фраза старухи-психиаторши «как все нормальные люди», особенно больно задевавшая его. Это ему не нравилось. - Пробовал, - буркнул Анатолий. - Но все пошло прахом. В конце концов я понял, что я просто не создан для семейной жизни и успокоился.
-Расскажите поподробнее. Почему вы так решили?
-Я знаю это...А окончательно от женитьбы меня отвратил тот случай.
Остров Лесбос или потомство проклятой Матрешки
(Из рассказа Некрополиста)
Вот как говорится, не рассчитал я свои силы. До того, как стать отцом, я и понятия не имел, насколько это тяжкий труд. Вы уж не подумаете, мертвый ребенок, он все равно что живой, требует к себе такого же внимания и заботы. И не всегда бывает послушен, как того хотелось бы вам.
Только удочерив третью дочь, я ощутил на себе все тяготы многодетного отца-одиночки.
Дело в том, что, как только в доме появилась третья девочка, Мариночка приревновала меня к младшенькой! Как девочка южная, Мариночка пылкая, строптивая, и более дерзкая в своих желаниях перетянуть всю мою любовь и внимание для себя, стала то и дело задирать мою миленькую леди. А Оленька -то у меня, что овечка, тихая, безответная, скромная девочка, только плачет, даже жаловаться мне стыдилась.
Я уж и разговаривать с Мариной пытался, по -хорошему убеждал, де, она тебе как сестра, ты любить её должна, а ты обижаешь. Ни в какую не слушалась! Только истерики закатывала, все одно твердя: «Вот ты её любишь, а меня нет».
Один раз даже чуть с балкона не столкнула, когда я вывел моих дочерей подышать свежим воздухом, пока убирался в квартире. Пришлось наказать, хоть до сих пор со скрипом в душе вспоминаю тот момент.
Поставил я Марину в чулан, за книгами. Лицом в угол. Угомонилась немного.
Кавказское племя они же как неразумные дети или животные: любят и понимают только силу и охотно покоряются ей. По-другому уж с ними нельзя, только злее становятся.
Поняла Марина. Угомонилась. Но ещё ревниво постреливала черными глазами на Оленьку.
С Оленькой — Старшей, моей Рапунцель, как с московской девочкой от хороших родителей, а, следовательно, более воспитанной и спокойной, проблем почти не было - всегда слушалась меня и делала все, что я скажу.
Но Марина, маленький, капризный чертенок, выводила наизнанку, до слез, хотя, повторюсь, она была одной из самых моих любимых кукол.
Я чувствовал, что не справляюсь с детьми. Но как быть с ними правильно - я не знал. Все мои обширные знания по детской психологии, которыми не мог бы похвастаться и Макаренко, оказывались никуда не годными. Ведь детьми правят эмоции, а не правила.
Я сам нервничал, видя, что не справляюсь с Мариной. Не знал уж, где прав, где виноват. Чувствовал, что неверно поступаю, когда наказываю Маришку. Что просчет — то мой. А что делать — не знал!
А тут из-за этих неполадок в семье и здоровье прихрамывать стало: все чаще голову прихватывала боль, да и давление скакало. Один раз, когда я снова наказал Марину хлестнув её скакалкой по мягкому месту, мне самому сделалось так плохо, что пришлось снадобье готовить.
Это у вас, нормальных людей, чуть что — за аспирин хватаются. А у мага лекарства свои, магические. Только они и помогают. В состав снадобья, что необходим был для поправки моего здоровья, входила желчь только что умершей старой девственницы. Да где её взять-то. При нынешних временах, когда девственницами не рождаются, проще достать камень с луны, чем раздобыть желчь невесты.
Разве что с монахини — да и то, какая гарантия, что последняя окажется девственницей. Ведь в нынешнее время и в монастырь, порой, с подпляска идут. Де прогрешила, да провеселилась, а ныне бог разумил в Христовы невесты податься, когда бес припер.
Пришлось обходиться обычной невестой. Да, к тому же, селезенка молодой завсегда лучше - полезнее.
Слыхал я что повесилась в нашем районе одна невеста, прям перед свадьбой и повесилась. Как там дело было, и о причинах её гибели девушки в газетах не сообщалось. Да и было ли самоубийство?
Шептались соседи, что наутро нашли девушку повешенной в ванной, да только родные, не желая распространяться, списали на какую-то внезапную душевную болезнь. Де, перенервничала невестушка, малех перед свадьбой, такое бывает.
Стало быть, девственница - самоубийца. «То что надо!», - обрадовался я. К тому же, здраво рассудил я, селезенку молодой девушке куда приятнее потребить, чем селезенку старухи умершей от кто его знает какой болезни.
А если говорить откровенно. Я очень уважаю самоубийц. Лишить себя жизни не по пьяни может далеко не каждый, а лишь человек тонко чувствующий, философски мыслящий. Для меня самоубийство никогда не являлось позором, но актом высшего самосознания, на которое способны только лишь избранные.
А уж для нас, некрополистов, отыскать самоубийцу на свалке человеческих останков — это все равно, что найти бриллиант в мусорном бачке.
До сих пор бытует расхожее поверье, что в стародавние времена таких «самосознавшихся» хоронили за оградкой, там же клали и актерок, и проституток, приравнивая их к последним, без отпевания валили останки казненных. Но на самом деле, такие погосты самоубийц и бродяг, основанные ещё во времена Иуды Искариотского за те самые мифические тридцать сребреников, это по сути миф для легковерных простофиль, ибо в России, никогда особо не замачиваясь происхождением трупа, валили всех на общих кладбищах для бедноты, подобных печально известному Крестовоздвиженскому погосту или как его ещё называют Напольному.
А теперь же и вовсе, отпевание самоубийцы (что категорически запрещено канонами церкви), дело самое обыденное. Если заплатить попу на лапу хороший барыш, он не то что самоубийцу, а и вашему издохшему Шарику пропоет: «Вечную память». Таковы уж наши нравы «новодолбославленной» России. Здесь правит олигархат, а стало быть деньги, за которые можно все и вся себе позволить. Как говорится, было бы желание.
Так или иначе, но вот, хоронили ту невесту, как и положено, с отпеванием в общей приморговой часовни. С крестом в ногах.
Как и положено, выждав три дня, я пришел на могилу и — застал безутешного жениха. Каково же было мое удивление, что он занимался тем, чем намеревался заняться я, а именно, выкапывал мертвое тело своей невесты!
Затаившись в кустах, я принялся наблюдать за действом.
Работал парень неумело, зато так охотно орудовал лопатой, что комки земли и песок, разлетаясь о все стороны, долетали мне в лицо, попадая в глаза. Вскоре послышался хорошо знакомый мне глухой стук — это штык лопаты ударился о гроб.
Затем я видел, как он вынул покойницу за ноги: грубо и бесцеремонно. Как он зажег фонарик, нагнулся над ней и стал лихорадочно ощупывать её в области бедер.
«Неужели, некрофил?» - промелькнула у меня дикая мысль.
На Нижегородчине я уже знавал некоторых таких психов. В нашей области уже зарегистрировано два подобных отклонения.
Один, страдающий тафофелией имел откровенную страсть к, как он их называл, «спящим красавицам» - красивым мертвым молодым женщинам и девушкам, после того, как ему в детстве собственноручно довелось наблюдать похороны одной молодой, весьма экстравагантной особы, (разбившейся на мотоцикле), чей саван украшало великолепное декольте, по-православному «неподкононно» соблазнительно заголявшее великолепную грудь.
Жил он кстати, как и я, неподалеку от кладбища «Красная Этна». Дело доходило до того, что он выкапывал трупы молодых женщин и даже мужчин, чтобы сношать их. Главное, чтобы его жертва была молодой и прекрасной.
В остальном это был вполне приличный человек и семьянин, и ничем не выделялся от прочего покорного человеческого стада.
Одно время он даже лечился — сначала добровольно - анонимно. Но это лишь помогло на незначительное время. Когда он вышел из психушки, то принялся за старое. И только когда, не без моей помощи, его застукали на месте гнусного преступления, то лечиться ему уже пришлось уж добровольно-принудительно.
Другой, который уже имел судимость за разбой, работал сторожем в морге. Тут дела обстояли как раз куда прозаичнее и тем мерзостней. После выхода из колонии он был не привередлив в удовлетворении своих сиюминутных желаний, так что основательно приняв на грудь, садомит не гнушался подходящим женским трупом, ещё не вышедшим из возраста шлюхи, лишь бы «сбить гусю шею».
Была, правда, у подонка одна маленькая фишка. Совершив сексуальное извращение, повязывал своей жертве бантик из красной шерстяной нити на палец ноги, будто чтоб знали, кто наследил.
Сначала на странности работника морга не обращали никакого внимание. Да и то верно, можно ли на такой работе оставаться нормальным человеком.
Только один раз, не рассчитав, как-то раз покойнице на лицо кончил, не успев как следует затереть следы. Скандал был, как скорбящим родственникам показали. Подонка то вскоре и выявили по таким вот следам. Благо ДНК экспертиза, хоть и для особых случаев, но уже применялась, а круг «подозреваемых» был весьма не велик, чтобы на месте выявить кощунника.
Вспоминая о подобных случаях, мне сразу и подумалось самое мерзостное. Не стерпелось, де, женишку, решил де напоследок устроить последнюю первую брачную ночь со своей мертвой возлюбленной. Крыша у парня от горя поехала.
Но когда, я подошел поближе, то увидел, что он, кряхтя, снимает с покойницы дорогое обручальное кольцо с бриллиантом, грязно матерясь при этом: «Сука! Сука, а ну, отдай!»
Я не стал ему препятствовать. Собственно, мне нужно было не кольцо. «Да и, если что», - подумал я, - «подобное преступление как то вместе веселей даже свершать», в любом случае, я по-своему приложу руку, чтобы акт вандализма не остался не замеченным и совесть нечестивца не знала покоя. «Пусть страх станет самым худшим из его наказаний!» - решил я, пока благоразумно предпочтя остаться в стороне.
По счастью Новосормовское кладбище, где происходили эти события, самое большое кладбище в мире, великий город мертвых, где даже днем можно легко заблудиться, а могила невесты Светланы была втёсана весьма незаметно в так называемую слепую* аллею, так что будь сейчас средина белого дня, нас просто бы не заметили. Но была темная, безлунная, июльская ночь, когда даже не видно пальца собственной вытянутой руки. На это, видимо, и рассчитывал жених, желая скрыть свое преступление.
В моем же жалком, больном положении выбирать не приходилось в поисках ингредиента для снадобья, вот и теперь, я понимаю, что совершил ошибку, выходит я и выкапывал, кому же ещё. Ведь я единственный на всю Россию специалист — некрополист.
Так вот теперь торжественно заявляю, что Архистратигову Светлану Сергеевну, выкопал не я, а её женишок — Варин Антон Николаевич . Он же и убил её, инсценировав самоубийство, которое потом списали — на неудачную операцию на мочевом пузыре. Так было записано в её свидетельстве о смерти. Но об этом будет сказано позже...
А тогда, раскопав покойницу по свежем следам, (женишок в торопях-то даже не удосужился как следует убрать тело в гроб, а (видимо сильно нервничая) затолкал её прямо обратно в яму, прямо так, небрежно, присыпав землей), я снял с нее платье, чтобы потом, постирав дома, отдать девочкам. Вскрыв брюшную полость девы, я изъял нужный мне ингредиент - селезенку, а вывалившийся кишечник притоптал тут же, в земле, чтобы смрад от разлагающихся человеческих останков был слышен издалека и тем привел к месту преступления. Затем переодев несостоявшуюся невесту в детские «прогулочные» вещи, которые всегда имелись со мной в рюкзаке на случай непогоды для девочек —лыжный костюм и шапочку, поменял её нательный крестик на другой, Оленьки- Старшей, и заново положил потревоженные останки как следует в гроб, наскоро закидав землей и дерном, так и оставил могилу разрытой, чтобы, все видели, что захоронение покойной было осквернено. Что бы уж окончательно навести ужас на все это дело: для апофеоза сунул перво попавшийся крест с могилки девочки-сироты, забрав с собой подлинный.
Теперь «непонятного» было более чем достаточно. Даже в самом храбром сердце зародилась бы дрожь, что уж говорить о самом преступнике, посмевшим свершить столь гнусный акт мародерства над собственной невестой. Я ожидал, что страх добьет жениха, и, раскаявшись, он сам бросится в милицию сознаваться во всем, что все он это свершил сам, и дело закончится для него судом и, быть может, сумасшедшим домом.
А сознаваться было в чем...и не только в разорении могилы возлюбленной, а в её — убийстве! Всю правду об Архистратигове Светлане Сергеевне уж я потом узнал....когда, глотнув заветного снадобья, вместо выздоровления, сам едва не отправился в мир иной. Невеста оказалась не девственна!
Оказалось, что девушка, похороненная в могиле, вовсе не девушка. Эта якобы двадцати двух летняя девственница, космсомолка, студентка и, как говорится, просто красавица обернулась — сорока пятилетней взрослой женщиной, матерью и бабушкой малолетней внучки! Вот такой вот ужат воды мне на голову!
Вот уж не даром в народе говорят, сорок пять — баба ягода опять. А для семейство Архистратиговых и подавно! Жили - не тужили в нашем городе несколько поколения старых дев! И было это ещё задолго, когда в дореволюционном Нижнем об экспериментах с овечкой Долли видом не видывали, слыхом не слыхивали...
Такое явление, как партеногенез у человека, известно ещё с древнейших времен цивилизаций. Ещё в древней Греции был такой замечательный остров — Лесбос. Жили на нем одни женщины. Не сказать бы, что эти фурии имели нетрадиционную ориентацию, что сразу приходит нам на ум из одного топономического названия, вызывающего непременные ассоциации, но способ размножения их был весьма оригинален.
Заманивали сладкоголосым пением случайных путников с кораблей, беря в сладостный плен плотских утех. А потом, когда особь мужского пола вполне исполняла свою миссию, охмеленная вином, в сладостной неге лежала на солнышке, не предвкушая ничего дурного для себя, их убивали, как и тех мальчиков, что только появились на свет. Ибо среди этих женщин считалось, что мужское начало, как неразумное изначально, не несет ничего в себе кроме зла и разрушения.
Сколько помнила история, девушки из семьи Архистратиговых считались проклятыми, ибо вот уж несколько поколений в семье рождались одни девицы. Нечего и говорить, что тех девиц никто и замуж не брал, так что девицам приходилось уж самим известным образом «додумывать», как продолжить свой проклятый безбрачием род.
Кто и как проклял семью Архистратиговых, доселе неизвестно. Только в старинном номере газеты «Волгодарь» за июнь 1848 я наткнулся на удивительный рассказ о неком купце со звучной фамилией Архистратигов, который «в нечестивии своем распутном» женился — на собственной внебрачной родной дочери, выдав её за свою воспитанницу. К довершению всего, невеста-то доводилась жениху крестной дочерью, что само по себе было страшным грехом. Статья так и называлась: «Бесовское венчание». Но это было бы ещё не все. Таких богомерзких венчаний в нашем греховном городе отродясь пруд-пруди, так что и актом инцеста тут было особенно никого не удивить, ибо в распутной купеческой среде, подобные явления бытовали нередко среди разнузданных грехом и деньгами мещан .
Далее газета повествует о ещё более страшном случае.
Не обделили гневом божьим «бесовское» то венчание купца Архистратигова: как ни родиться мальчик, мертвый оказывался! Девочки же рождались нормальными, если на то так можно было сказать.
Однако доче-жена его весьма плодовита оказалась. Не прошло и десяти лет, как принесла ему пять дочерей: все девицы, что кровь с молоком, красавицы, полные, здоровенные, что гренадерки, да только умом на всю голову тронутые. Держал он своих детовнучек в доме, на привязи, как цепных животных, ибо буйные были — могли все что угодно сделать, хоть и дом поджечь. Учить он их не учил — какой прок. Так сестры те совсем одичали без человеческого общества. Общались на каком-то своем, только им понятном языке, прерываемом звериным рыком, ходили под себя и были полными идиотками.
В конце концов, тот купец не выдержал: пустился на ещё более тяжкий грех, стал уж с детовнучками сожительствовать, как жена «испортилась», а затем от того сам сошел с ума, разорился и умер.
Говорят, на смертном одре он и проклял свой род до седьмого колена, наложив страшный венец безбрачия, что «не быть его бесовскому потомству венчанными» и с тем и сошел в Геенну огненную, где для него уж было специально приготовлено теплое место.
Купца то того и похоронили близ Покровского монастыря. Поближе к святью.
Да и нечего говорить, божьим невестам деньги то они тоже нужны, вот и валили к святым мощам таких упырей, от которых земля то колом вставала. Вот и прозывали «Покровское» в шутку : склад купеческих тел.
Уже после в 20-х годах, в голодное пост-революционное лихолетье, шпана во всю громила купеческие склепы, одирая с истлевших останков золотые нательные кресты. Но вернемся к нашему повествованию...
...Жена то ненадолго пережила благоверного отца и мужа. Как то ночью чудовища те раскрыли замки, да бросились в комнаты: первым делом задушили спящую сестру-мать, что держала их взаперти, прямо в постели, а потом и дом собственный подожгли, что был их темницей. Так и разбежались, куда глаза глядят. Их никто и не искал...
По другой версии прокляла девиц сама мать, как застукала мужа за местом преступления.
Так или иначе, только ещё долго в Нижнем Новгороде пугали маленьких деток: «вот прибежит сумасшедшая из леса и заберет тебя» - действовало.
Только теперь, здравым умом проанализировав все факты, описанные в статье «Волгодаря», и отметая то, что я всегда считал элементами «городской легенды», типо проклятий и подобного тому излишнего религиозного бреда, я понял, отчего умирали мальчики в семье Архистратиговых. Гемофилия — врожденная несвертываемость крови, генетическая аномалия, происходящая от близкородственных браков. Царская болезнь, как её ещё называют. Ибо более всего ей подвержены представители царственных родов, веками практиковавшие всякого рода инцест. Удивительно и то, что носительницами этой болезни, передающейся из поколения в поколение, являются женщины, которые сами не болеют, но передают губящий ген своим сыновьям. Таким образом женская линия истребляет мужскую, тем как бы находя свое продолжение лишь в самой себе. Вот так и живет «потомство Матрешки», продолжая само себя в самом себе.
Вот откуда, должно быть, пошли легенды и об острове Лесбос и о храбрых отрядах бесстрашных Амазонок. В те древние времена мальчики с такой болезнью просто не выживали.
Не знаю, довольствовались ли Архистратиговы столь радикальными мерами, как убийство своих ущербных младенцев мужского пола (чтобы не мучились) или они уж сами как умирали от потери крови из пуповины, избавив этот бренный мир от своего мучительного существования.
Только адские сестрички были все же пойманы и отправлены в желтый дом, где нормальное, человеческое общение, которое так нежно практиковали русские психиаторы тех времен, взамен электро-шоковой терапии, широко бытовавшей в английском Бедламе, вернуло их к жизни.
Они вылечились и разбрелись по свету. О дальнейшей судьбе газеты умалчивали, во всяком случае, я больше не находил какой-либо информации...до этого самого случая...
Некрополист замолчал, глядя куда-то в даль лукавым взглядом Шахеризады, знающей наперед, что ей предоставят возможность «дозволить продолженные речи». Анатолий Юрьевич оказался прав. Старуха была любопытна, впрочем, как и все женщины.
- И что было дальше?
-А то, что все была ложь! Все ложь! Правда то перед свадебкой и раскрылась, когда родственнички Архистратиговых всем семейством явились на торжество. И дочь невесты с крикуньей внучкой — поздравить бабушку.
В ту же ночь Светланку то и увезли в больницу «с острым приступом в аппендиците».
Женишок то не из простых оказался, а из крутых. Его папашка то в госпрокуратуре работал, и кем, главным судмедэкспертом по всей области! Вот и организовал папаша несостоявшейся невестке приличную запись в свидетельстве о смерти «Острое воспаление мочевого пузыря».
А дело было так.
В тот же день, как все разъяснилось, что невеста аккурат в матери жениху годилась, в припадке ярости придушил обманщицу благоверный тихо веревицей, да на змеевик повесил, дескать, добровольно свела счеты с жизнью. А потом припадок раскаяния на женишка — убийцу нашел, хотел ментам звонить — каяться, да только высокопоставленный папаша его и выручил: по скорой тихо вывезя тело по причине обострения острого аппендицита.
Так и хоронили в Светланку, в день венчания, в подвенечном платье, стыдливо прикрыв кружевной горжеткой багрово вздувшуюся странгуляционную борозду. Для пущего театра (что б уж ни у кого сомнений не осталось в его любви) вытащил безутешный жених бриллиантовое колечко аж в 15 карат, да надел покойнице на палец при всем честном народе, умилясь, заплакал, в голос кликуша:
-Гляньте, голубка моя, так пальчиком и зажала! Так и зажала! Приняла, значит...
Бабки, охая, боязливо качали головами, перешептываясь: «Совсем спятил от горя то».
А что уж дальше было, вы знаете. Если бы не вмешался я, преступника, быть может, так бы и не нашли никогда. Если бы Света сама мне все не поведала, придя той же ночью, как я с отравлением в горячке слег.
Моя психологическая война помогла — сознался гад!
Да вот ещё, хоть и не годилась она мне в дочери, в все ж и я чувствовал какую-то вину перед Светой, что так поступил с ней, и по доброте душевной, я все же взял и Светлану домой, о чем после горько уж пожалел сам. Дело за временем, или уж сами Архистратиговы от роду своего бесстыжие были, только стала она ко мне приставать, как женщина. Мне аж стыдно делалось перед девочками. Этого мне ещё не хватало! Ведь, как вы уже знаете, я уже был женат на Наташе! Долго ли коротко я думал, да и отправил несостоявшуюся невесту обратно в её могилу. От греха подальше!
Вот вам история, чем закончилась попытка перехитрить семейное проклятие. А мне урок — быть бдительнее с взрослыми женщинами, ибо не всякая из них заслуживает жалости, даже если вызывает её.
-И вы считаете себя нормальным человеком? - после всего рассказанного Москвиным, спросила старуха, мученически выпялив на него уставшие глаза.
-Признать себя психом может только псих, - невозмутимо ответил Москвин.
Незаменимый
Незаменимых у нас нет.
И. В. Сталин
Человек за все должен платить сам.
М. Горький
Прогулки по кладбищам были для него были единственной зарядкой бодрости. Кладбище оцепляли, опасаясь покушения на звездного арестанта, и Анатолий Юрьевич, в окружении богатой милицейской свиты и репортеров, жаждущих взять у него интервью, с торжественной величавостью героя положения вступал в заветные чертоги.
Только там он чувствовал себя привлекательно и охотно делился со следователями о своих преступлениях, не стяжаясь самыми гнусными подробностями.
В остальном жизнь звездного арестанта мало чем отличалась от других.
Теперь он вынужден был коротать свое время в одиночке, безо всякой связи с внешним миром, ибо его соседа Хузина — выпустили на свободу. Да и с «хавчиком» сделалось совсем плохо, даже те жалкие передачи, что приносила мать Анатлия, к нему не попадали.
Однако, случилось все в точности так, как предсказывал Москвин: с Хузина сняли всякие обвинения, посчитав их недостаточными ввиду отсутствия личной корыстной выгоды подозреваемого, и судебное дело решено было прекратить!
Как только Хузин вышел на свободу, он мог только и говорить, что о Шарове. Апофеозом стало то, что созвал пресс-конференцию по этому поводу с требованием немедленного освобождения невинно осужденного афганца.
Обыскали все психушки не только Нижнего Новгорода, но и Казани, но нигде узника под такой фамилией найдено не было.
Как знать, может быть он умер. А, может быть, и не было никакого несчастного афганца Шарова, и все это плод выдумки, живущий исключительно в воображении безумца.
Но, связанный страшным обязательством, Хузин, твердо стоял на своем, даже не собираясь «умывать руки». Тогда стали поговаривать, что Хузин сам сошел с ума. Заразился параноидальной шизофренией от собственного соседа...
незадолго до этого, ноябрь 2011
А в редакции Нижегородского Некролога, первой в мiре газете Некрологов, за которую он так трогательно-слезно рдел Москвин в своей маляве к Хузину, спешно сворачивали вещи. Машинка для уничтожения бумаг работала беспристрастно и быстро, то и дело подпитываемая бумажным мясом бесчисленных архивов статей Москвина, нанесенных сюда им из дома с трупными куклами.
Есин торопился. Надо было срочно удалить все материалы, соотносившиеся к Москвину, особенно те, что касались разгрома Мусульманских погостов. Строка могла погубить все! Лишить его свободы, жизни, рассудка!
Знал, что не погладят по головке, не простят фривольные эксперименты с глупыми журналисточками из Комсомольской правды, которых он заставил залезть в мешок для мусора, и по следам маньяка, наподобие трупа, «незаметно» пронести мимо охраны.
Не спустят. Тем более, что отец одной из девиц, уж подал на него в суд за надругательство над дочерью.
Хуже всего за подобные публикации, его могли причислить к сообщникам Москвина. Ведь это именно он, он а никто другой, выдал ему этот проклятый пропуск на все кладбища города, где буквально -таки дословно выходил следующий смысл:
«То что сделал предъявитель сего, сделано по приказанию редакции и на благо газеты «Нижегородский Некролог»»...
И этот проклятый пропуск, с адресом его редакции, его фамилией Есин и должностью главного редактора, был найден в кармане его куртки!
Под прикрытием этого проклятого пропуска, выданного им столь опрометчиво, маньяк и творил свои черные дела!
Надо же было додуматься! Устраивать погромы на кладбищах, чтобы потом самолично снимать о том репортажи! Неплохой доход для газеты! И преступление налицо! И он, как главный редактор, получалось саморучно вручил индульгенции в руки маньяка в виде этого проклятого пропуска!
То и дело, швыряя листы в пожиравшее чрево машинки, он проклинал тот день и час когда нанял этого незаменимого работника!
Есин и сейчас помнил все, как будто это было только вчера. Помнил, как в один ненастный весенний день на пороге кабинета появился тот страшный, заросший щетиной, смердящий немытым телом человек, которого он первоначально принял за бомжа.
Есин тот час же хотел позвонить охрану, чтобы вывести непрошеного бродягу вон, но бомж, учтиво раскланявшись, вдруг, заговорил на чисто правильном языке.
-Я — единственный в своем роде нижегородский историк-некрополист, профессиональный путешественник, краевед, журналист, знаток древних мистических учений, убежденный язычник, маг и некромант.
Именно так, без затей, представился этот странный незнакомец, явившейся в то утро 7 апреля, дня Благовещения, в офис по улице Маршала Казакова 3 а.
Последнее Хузин даже не понял, столь нелепо звучали нагромождение слов странного незнакомца.
-Кто, кто? - переспросил Есин, ещё думая, что незнакомец просто пошутил над ним.
-Маг и некромант, - невозмутимо подтвердил Москвин.
Как же сразу он не не увидел, не понял, что перед ним обыкновенно больной человек — псих, ненормальный, маньяк. А вместо этого, чтобы тот час же прогнать его, он зачем-то тогда поддался ему, стал выслушивать все эти его бессвязные и многочисленные бредни о кладбищах, покойниках, мумифицировании в кельтских обычаях вылившиеся на голову Алексея Есина полным ушатом, уж не казались бессмысленной околесицей слов, а вызывали уважение и неподдельный интерес, граничащий с восторгом.
Как он мог поддаться ему. Не заметить очевидного... Но он словно бы в одночасье опьянел от Москвина, чувствуя, что его собственный мозг перед великими познаниями этого человека, все равно, что мозг неандертальца перед мозгом великого ученого.
А, может, это колдовство? Его заколдовали. Так и есть, что может быть ещё. Москвин заставил его думать о себе именно так, ища гениальность там, где гнездилось безумие, и он думал так, подчиняясь ему и уж не владея перед ним собой, собственной волей и мыслями.
И теперь, вспоминая их первую встречу, Есин даже не мог ответить себе, что надоумило создать ему газете некрологов...
Вспоминал Есин, что однажды восхищение познаниями своего работника дошло до того, что он разогнал весь коллектив газеты, и назначил единственно Москвина главным корреспондентом газеты, с тем и уехал на дачу, полностью передоверив ему дело, уверенный в абсолютной гениальности безумного ученого.
Что тогда больше всего ослепило его, рассуждал Есин — деньги, конечно же деньги! Хоть и был он под гипнотическим влиянием Москвина, его знаний, невозмутимым рассудком бывшего юриста Есин понимал, что он не промахнулся, что идея газеты некрологов все же оказалась великолепна, а в воплощении со знаниями Москвина она принесет ему огромное состояние! Где как не на человеческих слезах, да страданиях можно сколотить неплохой барыш.
Вот уж точно говорил старик Хаббард, хочешь заработать миллион, создай свою секту, ибо на невежестве и горе людей легче всего зарабатываются деньги. Есин создал её — на горе.
А с приходом Москвина деньги действительно потекли рекой. Москвин впрягся один за всех!
Он принимал заказы на некрологи, сам сочинял некрологи, сам писал статьи, сам редактировал и верстал газету — в общем был что ни на есть «многостаночник». И особенно чувствительно следил Анатолий Юрьевич за сводками происшествий с самоубийцами, что поставлялись по линии скорой помощи. Впрочем, в этом не было никакой тайны, ибо несмотря на обилие кладбищ, морг в Нижнем Новгороде был всего один единственный— центральный, «Автозоводской», что располагался на проспекте Ильича 23, и все подобные сведения стекались в единый центр, которые уж потом щедро распродавались по ритуальным конторам, безжалостно конкурирующими между собой за каждого выгодного клиента.
Собственно Хозяин и пристроил своего подопечного Москвина на эту должность. Да, что касается трудоустройства Москвина, Есин действительно выполнял лишь роль жалкой марионетки. Ибо все было предрешено до него и отнюдь не им. Москвин уже пришел на приготовленное Хозяином место.
То, что делал Москвин в редакции Некролога было куда чудовищнее всякого кладбищенского погрома. Если кот его Барсик был непривзойденный мышелов, то, его хозяин Анатолий Москвин, столь же непревзойденный душелов.
Все это трудоустройство имело лишь одну цель — поставлять вымороченные души самоубиц для Хозяина, в реабилитацию за проступок с Шаровым.
Случалось так, что Москвин, вооруженный камерой и фотоаппаратом, приезжал на место происшествия, ещё до самого происшествия — и все затем, чтобы запечатлеть лучший кадр, и это удавалось ему блестяще! Пусть же «Нижегородский рабочий» во главе с этой дурой Воронковой кусает себе локти! Пусть знают, какого работника они потеряли в его лице, ведь все лучшие репортажи в городе теперь его!
Надо было лишь не упустить момент, когда растерявшаяся душа самоубийцы мечется вокруг тела и специальным заклинанием, которому научил его хозяин, захлопнуть ловушку!
К вечеру охотник уж возвращался с богатым уловом, неся своему хозяину вымороченные души, а себе готовый репортаж. А поутру — за работу, некрологи, заявки, телефон. Костлявая старуха с косой не оставит без работы и без денег никого, кто ей верно служит!
Горе заставляет людей совершать глупости. Вот и заказывали образумившие от горя люди некрологи по своим родным, наивно полагая прославить тем их память на весь свет. Большое объявление передовицы «с красивой рамочкой» стоило 3000 тысячи, а небольшая строчка с фамилией, именем, отчеством усопшего и прочерком между двумя заветными датами - всего 300.
Да вот же верно говорится в народе — курочка то по зернышку клюет. Таких поклевок, что биссерным шрифтом в три колонки щедро заполняли передовицы Некролога в алфавитном порядке , случалось, что набиралось до тысячи, на страницы две, и в казну ООО с таким странным названием «АЮРИС», чистоганом сыпалась кругленькая сумма в 300000 рублей, что тут же плавно переходила в карман главного редактора Есина, и это не считая больших некрологов, а также доходов от рекламной информации, «за достоверность которой» сама газета, естественно, не несла никакой ответственности. Незаменимому работнику доставались лишь жалкие крохи, но безграничная возможность заполнять обширные поля своими неисчерпаемыми захватывающими кладбищенскими новеллами, да выезжать на место происшествия, что было для Москвина дороже всяких денег, ведь его запомнит история.
Хотя официальный тираж историко-краеведческой газеты был небольшой, всего около 5000 тысячи экземпляров, но это уже было не главное, когда деньги от некрологов сами сыпались в карман.
На самом же деле тираж газеты был ниже более чем в два раза. В этом смысле Есин нашел гениальнейшее решение, как одновременно привлечь внимание к газете потенциальных клиентов и сэкономить: тиражи попросту вздували, что называется, лишь «на бумаге», экономя при этом на бумаге реальной, за что типографии платились неплохие откаты. Отпечатанные газеты лишь отсылали родственникам усопшим, создавая впечатление дела, а оставшуюся «бумагу», все же оставшуюся не у дел, попросту — выкидывали.
И в самом деле, кто стал бы подписываться на подобную литературу, хотя сам жадный Есин, всячески ратовал за подписку своей газеты, как тот выживший от жадности из ума богач, тянущийся за нарочно оброненным пятаком, не подозревающий, что хитрый вор вот-вот стянет из штанов его собственный кошелек.
Само собой, допустить такого кощунства над своим детищем Анатолий Юрьевич не смог. И вот, в выходные дни в фойе библиотеки имени Ленина случалось встречать странного, неопрятного вида человека, который старательно раздавал всем желающим очередной выпуск «Нижегородского некролога».
Его встречали с недоумением. Некоторые, жалея трогательного бомжика, брали из его грязных, с землистыми ногтями рук свеже пахнущую типографской краской газету, чтобы побыстрее избавить беднягу от работы по раздаче газеты, но, пробежав глазами по названию газеты, с злобным восклицанием «что за бред!» тут же брезгливо скидывали «добро» в близлежащую урну.
Случались в редакции и события. Праздники наступали, когда, случалось под Хэллоуин, сам главный редактор Есин организовывал готически настроенной молодежи развлекательные экскурсии по кладбищам Нижнего Новгорода. Тут уж Анатолий Юрьевич был в ударе, с безудержным захлебом рассказывая о могилах знаменательных людей города, большею частью которых составляли могилы священников, купцов, актеров и проституток. Апофеозом прогулки было то, что в темноте погоста доктор-лектор, вдруг, под видом какой-то нелепейшей отговорки, внезапно исчезал, оставляя ошалевших экскурсантов наедине с таинственной тишиной погоста.
Гости не зная, что и подумать, ждали некоторое время, сбившись в испуганную кучку, а потом с громким визгом и смехом разбегались по погосту, судорожно ища выход! Да, веселые были времена! О былой обиде, нанесенном ему в «Нижегородском рабочем» уж и не вспоминалось.
Когда оперативники ворвались в офис редакции, работа была уж в самом разгаре.
-Отойти от компьютеров! Руки на голову! - услышал Алексей Есин над самым своим ухом.
Есин испуганно повиновался, но было слишком поздно: машинка для уничтожения бумаг уж бессовестна доедала последнюю улику — титульный лист само говорящей статьи о мусульманских захоронениях. «Под знаком Луны и Венеры» - значилось заковыристое название, которое тоже вскоре исчезло в безжалостном чреве, разойдясь на мелкие полоски...
А тем же часом в загородном доме Есина уж полным ходом шел обыск!
Плакала жена, ревели дети. Нет-нет, никаких «скелетов в шкафу» обнаружено конечно же не было, да и магией и прочим чернокнижьем Алексей Есин тоже не увлекался, ибо, кроме как юридической литературы, других книг бывший юрист в руки не брал.
Зато из шкафа выгребли целый зоопарк из дорогих шуб жены, коллекцию золотых часов и прочие восхитительные предметы роскоши, которым была уставлена вся уютная квартирка бывшего юриста-некроплиста, вплоть до туалетной комнаты.
Новенький, слабо подержанный Ниссан, стоявший во дворе, красочно повествовал о внезапно возросших нетрудовых доходах его хозяина - бывшего главного редактора первой и единственной в мире газеты некрологов.
Преступление было налицо! Однако доказать что-либо было невозможно. По документами ООО «АЮРИС» тоже было все чисто. Денежные взносы за некрологи оформлялись как — добровольные пожертвования граждан. В вопросе права бывший юрист Есин был превзойден.
И все же газету арестовали. Под прикрытием неуплаты налогов. За все надо платить. За все!
*аюрис — с дословного перевода с латыни справедливость, соблюдение законов. Видимо, Алексей Есин дал такое название своему ООО, чтобы создать впечатление законности своего дела, что как мы уже знаем — не помогло.
Бабушка
Тем временем, Москвин, даже не подозревая о страстях кипевших вокруг его имени, в окружении доблестный свиты конвойных, спотыкавшихся на каждом шагу о переплетенные корни деревьев, то и дело застревавших между оградами могил толстыми пивными пузами, как ни в чем не бывало бодро вышагивал по знакомым тропинкам «Марьиной рощи» - знаменитого кладбища, известного более из новелл Москвина, как погоста «Летающих Котло»в.
И пока он шел, совершенно забыв, кто что есть подследственный, веселом тоном опытного гида-краеведа весело рассказывал о Марьиной Роще:
- С Марьиной Рощей, следующим по значению городской некрополем после Новосормовского погоста, я познакомился ещё в январе 1976 года, когда и была там похоронена моя пробабушка, а через десять лет и любимая бабушка, Вера Павловна Кулакова. Так что на этом погосте, что называется, мои предки плотно пустили корни в Нижегородскую почву.
Покуда папа с мамой приводили в порядок могилы бабушек и все, что находится на ней, мне разрешалось побегать по погосту, познакомиться с тем, что там стоит и что растет. Может именно это зародило во мне первые ростки некрополизма, научив не бояться мертвых, привило профессионально-научный интерес к самому великому таинству жизни - смерти.
Так или иначе, но к эпохе перестройки моя гражданская позиция, как краеведа - некрополиста, настолько окрепла, что я пришел в читальный зал института иностранных языков, где тогда обучался, и вежливо попросил у библиотекаря...книгу о кладбищах тогда ещё города Горького.
-Нету, - говорят, - не написано.
-То есть как не написано? - опешил я. За предыдущие годы я так привык, что все мои заявки на краеведческую литературу выполнялись в полном объеме и немедленно.
Да и времена тогда ещё были коммунистические, и умная сотрудница библиотеки, прекрасно понимавшая, что для советской власти кладбища были не более, чем досадными зелеными пятнами на картах городов, посоветовала мне отвлечься от пыльных страниц книг, прокатиться до «объекта» и все осмотреть самому:
-Вот вы и напишете! - торжественно заявила она.
Так вот начинались мои знаменитые «Прогулки по кладбищам». Кладбище «Марьина Роща» было вторым после «Красной Этны», которое я изучил вот так, походя.
Говорят, что некая польская писательница Кристина Живульская, находясь в Освенциме, написал целую книгу — в уме, запоминая каждую строчку, путем методичного повторения. Порой, это одно помогало выжить в тех страшных условиях фабрики смерти, в которых падали духом даже сильные мужчины. Живуьская же вполне оправдала свою «живучую» фамилию: уже потом, после освобождения, она смогла издать свой интеллектуальный труд, который так и назывался «Я пережила Освенцим», в котором подробнейшем образом описывается чуть ли не каждый день пребывания в самом чудовищном в истории урочище человеческого страдания.
Раньше я тоже почти поступал так же, старательно заучивая места и даты, присовокупляя к ним события, найденные мною в историко-краеведческой литературе и уж после, выстроив все в более-менее логическую цепочку лиц и событий, вываливал свои труды на бумагу.
С учетом развития современной, а в частности походным гаджетом со встроенной камерой, предоставленным мне газетой «Нижегородский Рабочий», мне не пришлось идти даже на эти жертвы. Теперь, как говорится, все было под рукой. Снимай да записывай! Так, походя, я написал целый научный труд об Исламе.
- Походя разоряя исламские могилы, - недовольно заметил один из следователей.
-Что ж, иногда наука требует жертв, - невозмутимо ответил Москвин.
Но тут же поняв свою ошибку, арестант недовольно поморщился и сразу приумолк, поняв, что разговор принял для него неприятный оборот.
Москвин зашагал нервно, торопливо, дергано осматриваясь по сторонам, будто ища что-то.
-Так что же мы ищем, подсудимый? - не унимался старший следователь. - Не удосужитесь ли объяснить? Вот уже битый час мы ходим по этому чертову кладбищу в поисках не знамо чего. Уж не могилу ли вашей бабушки вы разыскиваете, чтобы напоследочек посоветоваться с ней? - С этими словами раздался дружный глумливый хохот ментов. Москвин с такой ненавистью посмотрел на своих мучителей, что те немедленно заткнулись, все ещё опасаясь, чтобы магический арестант «не навел порчи» и законным образом не отправил их под землю.
Но вот лицо Анатолия Юрьевича вновь приняло глумливое выражение смешного и безобидного юродушки, и он продолжил стихийную экскурсию, сделав вид, будто не расслышал того, что только что говорили...
Но в ту же секунду, как произошло неприятное замешательство, он словно перенесся в детство: лицо бабушки, Веры Павловны представилось как живое....
Лохматая, седая голова все так же высунулась из окна, как только его взгляд мальчика, чуть оторвавшись от учебника, устремился в сторону гаражей...
- Смотри у меня! - Бабушка многозначительно погрозила корявым пальцем.
Из раскрытой настежь форточки уж доносился вкусный запах восхитительного борща, который умела готовить только бабушка....
Так было всегда, когда по весне наступало потепление, и уж невозможно было сладить с Толиком, с его опасными прогулками по кладбищам и свалкам, из деревни выписывали бабушку, чтобы она следила за ребенком, не давая ему убегать за гаражи, да заодно вела хозяйство, обычно крайне запущенное из-за постоянного отсутствия интеллигентской четы Москвиных на работе.
Так оно и было: с появлением бабушки Веры Павловны, дом словно преображался: бабушка готовила, стирала и убирала, приводила и отводила внука в школу, пока родители были на работе. Отменной была хозяйка! В отличие от своей неумехи дочери, которую так ничему и не успела научить толком.
Сам же баловень Толенька выполнял роль Красной Шапочки, которую « мать любила без памяти, а бабушка ещё больше». Даже тиран-отец будто побаивался тещи и с появлением Веры Павловны утихал, словно превращаясь в человека-невидимку.
Все и было как в сказке Шарля Пьерро. Бывало напечет бабушка пирожков вкусных, посадит Толеньку на скамейку, даст пирожки да учебник, да строго- настрого накажет никуда от дома не отходить, а пока она обед готовит, стих учить. Вот Толенька сидит на скамеечке словно заинька на пеньке, уплетает пирожки за обе щеки, да стих зубрит. Знает, бабушка не отстанет - сама проверит. Пока не выучишь, не отпустит. Строгая.
А самому невтерпеж: майское солнышко светит, птички поют, кладбищенская роща заманчиво шумит, словно шепчет нежное. «Вот бы в индейцев! Да костер разжечь. Ребята уж там наверное вовсю развлекаются, раскрашивая губы покойницам сторой маминой помадой».
Замечтается Толенька, аж сердце вскачь мчится.
Только оторвет голову от книги, да кинет быстрый воровской взгляд в сторону гаражей, а бабушка, хлоп! уж тут как тут, словно чувствует его намерение. Высунет лохматую голову из окна, да и грозится пальцем:
-Даже не вздумай!
Толя, вздохнув, присел, тоскливо уставившись в Хрестоматию, продолжил не весоло бубнить «Рассказ Хренова» Маяковского, который, уж, мысленно покляв про себя, обозвал «хренов рассказ»:
По небу тучи бегают,
дождями сумрак сжат,
под старою телегою
рабочие лежат.
И слышит шепот гордый
вода и под и над:
"Через четыре года
здесь будет город-сад!"
Прочитанное показалось ему бессмыслицей. Но Толя, продолжал читать, мучительно выдавливая полушепотом из себя остальное, как всякий человек, ненавидящий занятие, но по долгу работы долженствующий заниматься ненавидимым:
Темно свинцовоночие,
и дождик толст, как жгут,
сидят в грязи рабочие,
сидят, лучину жгут.
Толик невольно гигикнул. «Свинцовоночие» - звучало почти как «свиновонючие», а «лучину», как «личинку», и текст разучиваемого стиха уж оборачивался какой-то грязной, отвратительной в бессмыслице частушкой: «сидят свиновонючие, сидят личинку жрут». И это самое, бредовое, как всякое дурное, матерное слово, запоминалось тут же, в то время как нужное и подлинное тут же напрочь стиралось из слабой памяти. Первоначально он так и определил это непотребное в русском языке слово, как «свиновонючее» а никак иначе, ибо так обзывал его отец: «свиновонючий», когда ему однажды удалось застукать сына возвращающимся со свалки со своей добычей. Он ещё помнил то неприятное происшествие, как отец, обозвав его неищвестной в природе видом «засвиноцкой помойной личинкой», вырвал его рюкзак и швырнул в помойку, а затем двумя пальцами, держа за ворот рубахи, на потеху всем соседям волок сына до дома, чтобы затем швырнуть «свиновонючего» под душ, прямо в одежде. Теперь все это воспринималось почти смешно, а тогда Толику было не до смеха, когда ополоумевший от своего аккуратизма отец, чуть было заживо не сварил его в под горячей струёй. Хорошо, что в тот предпраздничный день и матушка вернулась заранее.
Сливеют губы с холода,
но губы шепчут в лад:
"Через четыре года
здесь будет город-сад!"
Свела промозглость корчею -
неважный мокр уют,
сидят впотьмах рабочие,
подмокший хлеб жуют.
Но шепот громче голода -
он кроет капель спад:
"Через четыре года
здесь будет город-сад!
Здесь взрывы закудахтают
в разгон медвежьих банд,
и взроет недра шахтою
стоугольный "Гигант".
Здесь встанут стройки стенами.
Гудками, пар, сипи.
Мы в сотню солнц мартенами
воспламеним Сибирь.
Здесь дом дадут хороший нам
и ситный без пайка,
аж за Байкал отброшенная
попятится тайга".
Рос шепоток рабочего
над темью тучных стад,
а дальше неразборчиво,
лишь слышно - "город-сад".
Я знаю - город будет,
я знаю - саду цвесть,
когда такие люди
в стране в советской есть!
Толик выдохнул. Из всего прочитанного он запомнил только две последние строки «когда такие люди в стране советской есть». И понимал, что ни за что ему не выучить этот стих до завтра, как бы не хотела того бабушка.
Да делать нечего, пришлось домой возвращаться — с повинной. Погода резко испортилась погода, а делить судьбу с знаменитыми рабочими Хренова, что со «осливившимися» губами, сидя в грязи по шею под старой «телегую», героически не то жгли , не то «жрли» лучины-личинки, вовсе не улыбалось. Да и промозглость уж достаточна «свела корчею», что от сидения затекла мальчишечья спина.
-Ну что, выучил стих? - строго спросила бабушка, открывая учебник на закладке.
В коридоре стояло зеркало, в котором отражалась раскрытая книга, и маленький Толя сразу сообразил, что делать. Не моргнув глазам, он отбарабанил стихотворение, читая задом наперед отражение...
...когда такие люди в стране советской есть, - гордо вскинув нос, торжественно он завершил свое повествование.
-Когда такие жулики в стране советской есть! - пробурчала в ответ бабушка.
Толенька, поняв, что бабушка разоблачила его маленькую хитрость, потемнел, опустил голову, ожидая наказания. Но бабушка была доброй. Немного пожурив его, она только тихо вздохнула:
- Ладно уж, обманщик, идем есть. Борщ давно стынет.
Вера Павловна была не только доброй, но и мудрой бабушкой. Находила выход в любом положении.
Перед сном, заставив Толеньку разов десять перечитать текст, укладывала его на бочок, перед этим основательно напоив теплым молочком с медом. А утром все запоминалось само собой! Словно по волшебству! И Толеньке казалось, что бабушка настоящая волшебница и немного умела колдовать! Ведь так оно и было. Только благодаря стараниям бабушки и слезам матери, Толеньку удавалось отмазать от позорного сана второгодника.
Правда слышал иногда, Толенька, как проходя мимо крохотной бабушкиной каморки, что была затерта между его крысиной норой и спальней родителей, отец сквозь зубы злобно шипел: «Ведьма!».
Теперь он мучительно вспоминал странную, скоропостижную смерть бабушки, у него возникала одна единственная мысль: не отыгралось ли «благодарное человечество» за его кладбищенские изыскания на ни в чем не повинной бабушке, не разорили ли мстительные доброохоты её могилу. И сердце наполнялось тягучей жалостью к доброй бабушке и злобой на себя, что он так неразумно разболтал её имя в статье Нижегородского Некролога «Кладбище Летающих Котлов».
И теперь когда начальник следствия Стравинкас, «достойнейший» потомок латышских стрелков - садистов, коих советская власть специально выписывала для расправы над непокорным торговым населением нижегородчины, упомянул имя его бабушки Веры Павловны, у него почти не оставалось сомнений в том. Ведь ментам было изначально известно, где находилась её могила: ведь, как мы помним, со страху ещё при первом его аресте он сам подробнейшим образом живописал в ментуре не только фамилию-отчество с заветными датами, а рисунок ограды и все оттенки её могильного камня — лишь бы не били.
И словно бы, чтобы дополнить муки совести, терзавшие его перед бабушкой, вспоминался тот, последний день её жизни.
Апрель 1984
В тот день ничего не предвещало беды. Бабушка как всегда приготовила вкуснейший завтрак и отправила внука в школу.
Шли по разным сторонам улицы. Так надо было. Подросший Толенька уж стыдился, что бабушка водит его до школы и из школы за ручку. Вот и порешили с бабушкой, что будет она идти по одной стороне улицы, а Толенька по другой. Так и внук под присмотром и позора вроде как нету. Вроде бы так, погулять старушка вышла — просто так. Хотя одноклассники, видя столь «внушительную» охрану, только подхихикивали в кулачки, но в открытую обижать маменькиного сынка уж не решались. Все боялись, что за внука «ведьма» расстарается, такую порчу наведет, что мало не покажется А в школе уж ходила страшная легенда, что ту самую девочку, Сару старуха Кулачиха то сгубила, наведя безумие, а все за то, что девчонка так жестоко обзывала Толеньку разными прозвищами.
Но в тот день почему-то из школы раньше отпустили. Кажется, учитель рисования заболел, и урок отменили.
Вот и решил Толенька, воспользовавшись моментом, смотаться на кладбище, на могилку Наташеньки. Тем более уж была как пятая годовщина её сороковины. Толя хорошо помнил, как явилась к нему покойница в первый раз.
Почему-то он тогда даже не испугался. Словно фея в дымке проплыла Наташенька, улыбаясь, нежно погладила по голове и, отодвинув фату с лица, поцеловала — прямо в губы, как спящего принца. Непорочная! Чистая! Невеста!
А он даже не мог как следует рассмотреть её лица, все было, словно на старой фотографии — смазано и неясно, но тем лишь соблазнительнее скрывало что-то по-нечеловечески прекрасное.
Уже потом было страшно, когда проснулся, заметив что лицо его до половины прикрывал пыж тяжелого одеяла и он уже почти не может дышать. Лишь жесточайший кашель вернул его к жизни. Понял тогда Толя, что мертвая невеста, зовя его за собой, попыталась придушить — по тихому, и лишь чудом ему удалось избежать смерти.
... Но едва подойдя к знакомому холмику, сердце Толи сжалось в комочек. Что-то тоскливое и одновременно жалостливое навалилось как камень. Лицо бабушки представилось, словно она стояла рядом перед ним, но какое-то искаженное и неестественно страшное, словно бы она терпела страшную боль. Он понял — беда! Беда с бабушкой!
Он до сих пор не помнил, как бежал домой. Было это только очень быстро, что он не чувствовал под собой ног.
Предчувствие не обмануло. Едва он ворвался на третий этаж лестничной площадки, как обнаружил дверь открытой.
Он попробовал толкнуть внутрь, но дверь не открывалась. Что-то мешало, загромождало. Анатолий толкнул сильнее. В раскрытую щель показалась — бабушкина нога в ботинке. Со света в полутемном коридоре ещё было трудно что-то толком разглядеть. Но вот глаза привыкли к свету, и перед ним открылась страшная картина: бабушка лежала на полу без движения — мертвая!
Даже теперь он видел это жуткое зрелище! Запрокинутая шея неестественным образом отклонилось в сторону, словно бы кто с силой втолкнул её в стену снаружи. Лицо, обезображенное искаженной гримасой, смотрело в пустоту вытаращенными в диком ужасе глазами, словно за секунду до смерти бабушка увидела что-то очень страшное. Рядом же валялась авоська с только что купленными продуктами, которые в беспорядке были раскиданы по всему полу прихожей.
Перовое, что пронеслось в голове Толи, ограбление! Громко заорав, он бросился звонить соседям.
Приехавшие на вызов врачи не обнаружили на теле бабушки никаких признаков насилия, и вписали в причину смерти стандартный диагноз: «сердечная недостаточность». Версия с ограблением тоже не подтвердилась, ничего не было украдено, да и красть в доме Москвиных было особенно нечего.
Только, Когда стали выносить бабушку, заметил Анатолий свежую надпись на стене лестничной площадки возле двери, на которую просто не обратил внимания сразу, когда обнаружил дверь квартиры приоткрытой. Он точно помнил, что утром, когда бабушка выводила его в школу, этой записи не было.
С орфографическими ошибками запись гласила:
Я СЛИЖУ ЗА ТОБОЙ
Над ней чей то корявой рукой столь же наивным образом был изображен масонский символ — глаз.
В другое бы время, при других обстоятельствах Анатолий и не принял бы эти корябулы во внимание, списав все на проделки детворы с верхнего этажа, но теперь после внезапной смерти любимой бабушки эта нелепая запись ужаснула его, заставив его сердце содрогнуться в ужасе. Теперь, после случившегося с мертвой Наташей, ему уж не приходилось жаловаться на память и стих он мог выучить с одного взгляда на страницу.
Но, когда Толя указал милиционерам на надпись, и разъяснил, что утром, когда они выходили с бабушкой, этого не было, те только посмеялись над ним, списав все на детскую впечатлительность, естественно не приняли во внимание.
Но толя точно знал, что бабушку убили ОНИ — его ЛЮДИ В ЧЕРНОМ. Убили, чтобы он теперь всецело принадлежал им.
***
Не верил, не верит и никогда не поверит в естественную смерть бабушки. Знал Анатолий, что бабушка его, Вера Павловна, отличалась отменным здоровьем. На своем коротком ребячьем веку он даже не припомнил, чтобы бабушка когда то болела. А все дело — в Сибирской закалке, которой её прочно обеспечила советская власть.
Кровавая стена «Красной Этны». Наша Нижегородская Голгофа.
Бабушка моя была словоохотливой, всегда из своей жизни много чего рассказывала. Хотя я был ещё малым ребенком, и многого из рассказов бабушки не понимал, мы были с ней лучшими друзьями, и она, казалось, любила и жалела меня куда больше, даже чем собственную единственную дочь, мою маму. Называла меня так ласково - «бездулятинко мой».
Особенно любила рассказывать бабушка своему ненаглядному «бездулятинке» о своей лагерной жизни в Сибири, как глупо попала она под арест...
***
В те трудные, послевоенные времена законы были не то что жесткие - жестокие. Людей могли посадить за малейшую провинность, даже за обыкновенное опоздание на работу, так что зарекаться «от тюрьмы» в те суровые времена достославного Отца Народов никто бы не рискнул. Но и тем, кому давали десять лет лагерей, считали себя счастливчиками, ибо расстрельные приговоры лились кровавой рекой.
Иногда людей и вовсе расстреливали безо всякого суда и следствия по доносу соседа или сослуживца о саботажно-подрывной контр-революционной деятельности — этой бумажки было вполне достаточно.
Поскольку Нижний, в те времена Горький, все так же оставался городом погостов, как и в дореволюционные времена, это значительно удешевляло стоимость казни в плане перевозки приговоренных. Приговоры исполнялись тут же, на месте захоронения. Поздно вечером приговоренных привозили на погост и заставляли рыть собственные могилы. Живых людей выстраивали вдоль кирпичной ограды, с таким расчетом, чтобы каждое тело плюхнулось ровно в только что вырытую им яму, и расстреливали в упор. Умирающих добивали штыками, а если несчастный и после этого все ещё цеплялся за жизнь, заживо засыпали землей корчащееся в муках тело. Естественно, такие «могилы» были неглубоки, и можно было видеть, как некоторое время свежевырытая земля ещё, шевелясь, вздымалась песочком от предсмертных конвульсий заживо погребенного .
На одну из таких расстрельных ям мне и довелось наткнуться при моих изысканиях на «Красной Этне». Невероятно, но, совсем рядом с моим домом, там где ныне располагаются гаражи и находилась наша Нижегородская Голгофа! До сих пор даже у меня мурашки идут по коже, когда я, объединяя отцовский и свой только что купленный гараж подземным ходом, отрыл группу скорчившихся в самых ужасных позах мужских скелетов. Видимо, чекисты из соображения безопасности за собственные шкуры, более всего боялись массовых пересмотров дел за недостаточностью живых улик к невинно осужденным, и уж, предчувствуя близкую смерть великого Вождя Народов, быстрыми приговорами стремились по-тихому закрыть как можно больше политических дел, совершая казни впопыхах. Скидывали красные палачи тела в общие ямы, которые выкапывали уж сами, как попало. Обломок красной, кирпичной стены, основательно пропитанный человеческой кровью мрачно свидетельствовал о том, что здесь находился тот самый «жертвенный алтарь революции», принявший в себя не одну сотню смертоносных «свинцовых пилюль».
Неудивительно, что как только в 1856 Хрущев на XX съезде произнес свою знаменательную речь в разоблачении культа личности Сталина, народная толпа таки нашла выход своему гневу. В тот же вечер проклятую стену «Краски» снесли и закатили бульдозерами. Уже позднее, чтобы хоть как то отделить коварно подбирающийся к жилым постройкам вырвавшийся из оков погост, решено было построить цепь гаражей, за что так активно ратовал мой отец. Как самые активные активисты района мы получили гараж одни из первых. Как раз вовремя — отец уже успел обзавестись новенькой Победой.
В лихие девяностые, когда отца поперли из института, и наша семья здорово обнищала, нам пришлось расстаться с любимицей отца, продав её за копейки. Слишком уж дорого выходила оплата транспортного налога. Я так и не научился водить машину, а на дачу старики, уж не особо полагаясь на собственное здоровье, и так ездили поездом. Как только мы продали машину, как я тут же купил себе— новый гараж, по соседству.
Помню только как отец орал на меня, стуча ногами и размахивая кулаками у самого носа. Я же объяснил ему, что второй гараж мне нужен, ибо мне уже некуда девать мою периодику. И вправду, газеты и журналы захламили не только первый гараж, но и весь коридор квартиры почти доверху. Только тогда отец успокоился и, видя, что не в силах бороться со своим ученым великовозрастным недорослем, махнув рукой, прорычал:
-А, делай, как знаешь.
С тем и уехал на дачу.
Я же, не теряя времени, принялся обустраивать то, о чем я так давно мечтал. Свою собственную лабораторию!
Прежде всего предстояло соединить подземным ходом два гаража, за что я принялся с жаром. Работал, как каторжный — по двенадцать часов в сутки, тщательно пряча вырытую, кладбищенскую землю, хитроумно подсыпая её в дворовые газоны к великой радости той самой нашей соседки с первого этажа нашей активистки благоустройства Зайцевой, которая была буквально больна цветами и вознамерилась устроить из придомовой территории нечто среднее между альпийской горкой и висячими садами Семирамиды. Сложнее оказалось с кладкой — пришлось задействовать бур, который я так ловко спер у пьяных дорожников. Но и бур не помогал — ломался. Не даром же немцы кладку ложили! На века! Не то, что русские с их вечно убитыми, покосившимися заборами! Пришлось пользоваться старым добрым ломом. Против лома нет приема!
Выковыривал по кирпичику да домой сносил — стену строил, огораживая свой потайной мир от ненужного вторжения родителей. Так делал сразу два полезных дела: изымая с одного места, освобождал пространство для подземной лаборатории, достраивая стену в другом — собственной квартире.
Не ко двору дрова. История моей бабушки, Веры Павловны Кулаковой.
...Бабушку минула самая страшная участь...
В тридцать первом, когда их крохотную деревушку Кулаковку в 15 дворов, что находилась в Вадском районе Нижегородчины, почти всю раскулачив, почти все трудоспособное мужское население отправили в места не столь отдаленные, предоставив бабам и детишкам законное право вымирать естественной смертью от голода, семью бабушки решено было пощадить, как более-менее середняцкую в связи с тем фактом, что, ибо не дожидаясь расправы, бабушка сама подала заявку о вступлении в колхоз, хотя не было ей на тот момент и положенных семнадцать. Однако, чего терять, когда и без того все, что составляло средства существования семьи, и так отберут.
Коллективизация прошлась по Кулаковке железным кулаком! В припадке выслужится перед советской властью, показать свою социалистическую сознательность в «Смычке города и села», обобщали все: от лошадей и коров, до свиней, курей и детей, от бесправия, обыдленности и нищеты уж не делая особых различий между последними.
Некоторые крестьяне, в отчаянии, чтобы не отдавать задарма советской власти кровно нажитое собственным непосильным трудом, спешно резали скотину на мясо. Мясо ели неделями, наедаясь до тошноты, до рвоты, за что тут же отправлялись поститься в застенки НКВД, как подрывники против советской власти.
Нечего и говорить, что после первой же зимы после коллективизации, в селе не осталось ни одной лошади или коровы. Вся скотина попросту мучительно сдохла от голода, ибо, как говорит русская народная мудрость «все, что общее, то ничье».
Картину добила летняя засуха и холера, почти полностью обескровившая некогда зажиточное посадское поселение Вадов.
Огульная коллективизация вскоре «дала свои плоды». Из пятнадцати дворов в Кулаковке осталось только три. Все остальное поселение Кулаковки наскоро переселилось на ближайший погост, что близ деревни Новоселки, уж без того переполненного местными «новоселами».
Когда власти опомнились от перегибов, было уже мало что спасать. Две третьи крестьян Нижегородчины попросту вымерли в первый же год коллективизации от голода и болезней.
Не знаю как, но преодолев все лишения и трудности, бабушка осталась жива. Хотя к тому времени мой прадедушка Павел Васильевич уже все ж был арестован и умер в лагерях, за то, что самовольно подался в город, на заработки в трудное для деревни время, никто словно и не замечал дочь врага народа.
Потенциальная «дочь врага народа» попала под раздачу уже в самом конце, после войны, в сорок шестом, когда уж имела ребенка от своего жениха, с которым даже не успела расписаться до того, как бедолагу тепленьким пацаном забрали на фронт прямо со школьной скамьи, и тем самым получить более благозвучную русскую фамилию Павлова.
А арестовали бабушку уж по совсем несправедливому обвинению... Жили женщины в крайней бедности, а зимою, чтобы не замерзнуть, топили избу гнилушками, ибо дрова в лесу рубить было нельзя. Каждое бревнышко, каждое полено шло на отопление госпиталей. Эшелонами отправляли заготовленный лес в Арзамас, а сами стучали зубами в не топленной избе.
Надобно бы отметить, что местность в восточной части Вадского района достаточно безлесная — во многим благодаря усилиям поташного промысла в конце XVII - начале XVIII века, но кое — какие леса — бабам грибы пособирать — все таки есть. Чтобы предохранить жалкие куртины от окончательного растаскивания на дрова, обе власти — и царская, и советская — содержали специально обученных лесников, которым, как в песне поется, каждая березка была знакома и которые при случае при случае грудью были готовы встать за пору- другую лесин. Эти «лесовые люди» - лесовики, берегли наши леса годов до шестидесятых, когда дрова стало дешевле выписывать, чем нарубить самому, а с широким распространением автотранспорта доставка их издалека намного упростилась — стало не потребно рубить под боком, откуда на лошаденке сподручнее вывести.
Но в те страшные, голодные года пост-военной нужды до светлого коммунистического будущего, с такой услуги, как доставка дров на дом, было ещё, ой, как далеко.
Не раз и не два вспыхивали за природные лесные ресурсы кровавые войны между деревнями Кулаковка и Новоселовка! Словесные конфликты где-нибудь на покосе или на лесной опушке перерастали в вооруженные кольями столкновения. Советская власть попервоначалу смотрела на междеревенские раздоры сквозь пальцы — дело обычное, веками установившееся; вот если убьют кого-нибудь, тогда, конечно, судить убийцу...
Окончательно «примирила» стихийные войны районного масштаба коллективизация: власти внушали председателям, а те — своим работягам, что отныне мы все строим одно великое светлое будущее, и если у соседа недостаток чего-нибудь, то к нему надо идти не с колом, а с рукой дружбы, правда, на деле все эти светлые лозунги коммунизма, наскоро вычерпанные из Библейской «Христомантии», не имели никакого значения. Полное раскулачивание уравняло всех в такой полной нищете, что надобность ходить по соседям «занять кусок хлеба до нового урожая» отпала сама собой.
Правда, в более богатых деревнях, постепенно стали появляться слишком уж хитрожопые «бедняки» — так называемые, хозяйства-иждивенцы, привыкшие, что чего они сами недовырастят, им компенсируют за счет более работящих соседей, но это тоже намного позже, при Хрущеве, при Брежневе.
А пока, при Отце Народов, законы были суровые: за тунеядство, да иждивенчество, даже за простое опоздание на обороно важный объект — расстрел! И не было в деревне никому исключения, даже для женщин с маленькими детьми, ибо никаких прав у крестьян ещё не было и в помине, как, впрочем, и у американских негров. Ибо паспорт, документ удостоверяющий все гражданские права полноценного гражданина, колхозникам начали выдавать только аж 1976 года, а до этого добрая половина населения страны формально приравнивались разве что к рабочему скоту.
Словно для того, чтобы как то «компенсировать» страшную засуху лета, первая послевоенная зима 45-46 года так же выдалась суровой: самого апреля морозы стояли. Тут одним хворостом не отделаешься, только подкинул, опять дубак. А тут, как нарочно, мама, тогда еще пятилетняя девчушка, тяжело заболела. Простудилась. Когда в доме изо рта пар идет, кутай не кутай дитя — все одно воспаление легких и конец. Да и питание гнилой мякиной наложило свой отпечаток.
Одним морозным мартовским утром бабушка так и не вытерпела. «В лес пойду, дров нарублю!» - говорит. - «Все одно лучше, чем так от холода в своей избе с дитем издыхать!» Бабушка то у меня решительной была. Что задумала — сделает! Не остановишь!
Пошла в председательский сарай. Сбила камнем с ржавой задвижки хлипко прибитую петлю, а замок в снег скинула. Взяла что нужно: тулуп, валенки, сани, топор и пилу. Запрягла единственную в деревне колхозную клячу и поехала.
С дровами имелся смысл поторопиться: пока ещё держался санный путь и нелегально вырубленное можно было вывести на лошади, а не таскать на себе, что для измученной недоеданием женщины было смерти подобно.
В Новосельском лесу под местным само говорящим названием Сельский Березник (хотя берез там и в помине не было, а лишь вековая ель да тяжелоразжигаемый осинник) она, не углубляясь в дебри, оперативно срезала пять перво попавшихся осин, те что стояли с краю, очистила стволы от сучьев, попилила их и уж было собралась грузить ворованное на дровни, когда внезапно вдали замаячил черный силуэт — спустя секунду на фоне белого снега и расхитительнице, и охраннику леса было прекрасно друг друга заметно. Не понаслышке зная, чем кончаются подобные встречи, бабушка не нашла ничего лучшего, как удирать во все лопатки. Однако, отважная женщина не растерялась, она все таки успела наскоро сгрузить дрова в сани, оставив на месте потравы лишь ворох веток.
Запрядка с чахлой клячонкой следовала по колее, носившей в местном обиходе название Исуки*. Кто дал такое «японское» название дороги, до сих пор неизвестно, но, что говорить, дорожка действительно «сучья»: переплетами тропинок уходя в густую непролазную чащу, спускалась к болотному тракту и исчезала в неизвестном направлении. Бабушка ещё надеялась скрыться от преследователей в густом, еловом лесу, в котором она знала каждую тропинку, и, выждав опасность, потихоньку вернуться обратно.
Да только в спешке то не заметила притаившегося за стволом председателя с ружьем.
-Бах! - пуля просвистела над самым ухом бабушки. Нагруженная комлями лошаденка, заржав, припустилась рысью обратно в поле — прямо в руки преследующего полесовщику. Выстрел немало препугал чуткое животное, ну а способность коней чуять дорогу к дому общеизвестна.
Вот и попалась бабушка по глупому — что называется, с поличным.
А дело было так. В то же утро председатель Кулаковского колхоза шестидесяти семилетний Белов Алексей Григорьевич встал заутра спозаранку — чтобы заняться тем же самым, а именно нарубить себе дровишек.
Не хватило, видите ли, немного до теплых времен. Да и разумный довод о скором прекращении санного пути был тем же самым, что подтолкнул мою бабушку на столь отчаянное приключение.
В отличие от своих работяг, которых держал в черном теле, себе и своей семье Кулаковский председатель колхоза ни в чем отказывать не собирался. Пользуясь служебным положением, палил старичок так нужные госпиталям партийные дрова напропалую, так что дым из печи валил столбом круглосуточно, а в избу аж зайти было нельзя: жара, что в Ташкенте стояла.
Каков же был ужас председателя, когда приблизившись к сараю, он обнаружил бухающие на ветру двери на распашку, сбитый замок и полное опустошение внутри. Сонька, единственная лошадь на всю деревню, уцелевшая после огульной коллективизации, тоже исчезла. Первое, что пришло на ум председателю — это воры!
Кое как накинув шинель и прихватив бердянку, бросился по санному пути, наскоро перед этим предупредив жену, чтоб по телеграфу вызвала на подмогу «лесную братву» на поимку расхитителя народного социалистического добра.
Для начала прибывшая на место происшествия милиция выписала раскаявшейся порубщице штраф за порубку, который моя бабушка все равно уж никак не могла выплатить физически, ибо в доме денег не было совсем, ибо в те времена работали не за деньги, и даже не за совесть, а за трудодни, то бишь бесполезные галочки-отметки в журнале, кои, как вы понимаете, не имели никакой материальной ценности. А затем уж приступила уж к «справедливому» социалистическому суду.
В стародавние времена, на Руси-матушке доносчика били первым, а уж потом приступали непосредственно к рассмотрению дела, по которому был произведен донос. Правильный был обычай. Справедливый. Ибо во все времена был страшен не убийца и вор, который только может разве что убить или украсть, но предатель. Недаром же Данте именно предателям определил самый страшный, седьмой круг ада.
Только обрушивший свой справедливый гнев на беззащитных женщин свод советских законов его не читал, а делал куда более наоборот: доносчика тоже били, но, обычно, в самую последнюю очередь, зато «били», к справедливости сказать советской власти, воспитавшей в Сталинские времена не одно поколение стукачей, куда более серьезно чем тех, на кого произносили доносы, рано или поздно приписывая самих доносчиков к соучастию в означенных ими же преступлениях.
А моя бабушка не из робкого десятка была. Молчать на суде не стала. Все выложила о самоуправстве местного князька Белова, и про перегибы его: как использовал бесплатный рабский труд бессловесных советских работяг, да про незаконные поборы с колхозных дворов под видом военной продразверстки, как часто сам наведывался в лесок за дровишками на казенной клячке.
На том самом вызванным из районного центра следователем Аверьяновым было решено наведаться на председательский двор, чтобы выяснить все самому. При первом же обыске, к которому нечестивый предводитель колхоза оказался не готов, обнаружилось преизрядное количество не учтненного народного добра.
Не даром же любили поговаривать немецкие оккупанты, отсылая нищих румынских солдат разорять столь ж нищие украинские села, «Даже в самом бедном доме всегда найдется, чем поживиться». А опустевших домишек в Кулаковке пруд пруди: кого сослали, а кто сам вымер от невыносимого голода, болезней и нищеты огульной коллективизации. И в самом деле, не пропадать же социалистическому добру, пригреть да пристроить — святая обязанность каждого сознательного гражданина...
Так думал председатель колхоза. Тем же «железным» аргументом руководствовался, оправдывая себя на суде, за что и получил расстрельный приговор. А бабушку вместе с пробабушкой на 10 лет сослали на поселение, в места не столь отдаленные, на лесосеку , на Иркутский тракт. Маму же было решено определить в приют «для детей врагов народа».
Мама никогда не рассказывала мне о своем послевоенном, сиротском детстве, да я и не спрашивал, полагая, что оно было не слишком - то сладким.
Вот такая грустная история, повествующая о борьбе моих родных с советской властью за свое собственное выживание...
***
На минуту пробежав глазами возле знакомой куртины из берез и вековых елей Москвин радостно убедился, что могилка бабушек все ещё стоит на месте, что она в порядке и её до сих пор не разорили, как он того боялся.
Да здесь, среди непроходимых кущ «Марьиной Рощи» его предки когда-то «пустили корни», здесь же он намеревался похоронить и своих родителей, устроив небольшой, семейный пантеон. А теперь, как знать, где похоронят его несчастных родителей, когда те умрут, да и похоронят ли вообще. Не сбросят ли их как безродников в бомжовскую траншею грязовского болота непроходимой Вязовки. В том, что его родители, как в доброй-старой сказке, непременно умрут в один день и час, с уверенностью безумца он не сомневался ни на секунду.
Москвин вздохнул и продолжил прерванную безрадостными воспоминаниями и размышлениями экскурсию по «Марьиной Роще».
Женские дуэли, Атаманша Марья и её бесславный конец
- Для начала определимся с названием. В начале прошлого века Марьина Роща была тем самым, чем она теперь лишь называется — рощей для прогулок, неподалеку стоявших на Арзамасском тракте Сибирских казарм. Место тут было пустое, незаселенное, зато очень зеленое. Летом сюда вывозили порезвиться на травке детишек педагогини-фребелички, зимой среди ёлок и берез пераукивались лыжники. По весне устраивали маёвки недовольные царской властью работяги, а осенью приходили бригады рабочих, очищавших рощу от сухостоя и наломанных июньскими ураганами палых стволов, естественно не без интереса печного отопления частного сектора. Здесь, вдали от зоркого начальственного ока, распивали «монопольку» отпускные солдаты, гимназисты.
Но самое интересное, чем славилась «Марьина Роща» - своими дуэлями. Здесь будущие офицеры устраивали поединки на шпагах, стрелялись, для любителей более экзотических способов «попытать судьбу» предлагался весьма широкий спектр «развлечений», от традиционной «Русской рулетки», при которой соперники вскручивая поочередно до половины заполненный через раз барабан револьвера, прикладывались виском к дулу, пока одному из них не уготована была долгожданная свинцовая пилюля, до всем известной из рассказов Конана Дойля так называемой «американской дуэли» с двумя пилюлями, одна из которых была смертельно отравлена. Таким образом, соперники предоставляли право самой судьбе разрешить их спор.
Самое примечательное, что в ту далекую дореволюционную эпоху дуэлянтами были не только мужчины. О женской дуэлях следовало бы упомянуть отдельно, ибо правила в них были куда более демократичными и мягкими (зачастую на таких дуэлях и вовсе обходились без секундантов), но по кровавой жестокости женские поединки отнюдь не уступали, а наоборот, куда более превосходили традиционные - мужские, ибо по природе, женщина куда более жестокое создание, чем мужчина.
А сама дуэль проходила так. Найдя укромное местечко в «Марьиной Роще», соперницы раздевались до пояса, полностью оголяя грудь, оставаясь лишь в одних простых, узких юбках — фребеличках. (Понятно, что о всяких там пышных турнюрах, сковывающих движение женщины, не могло идти и речи).
В отличие от мужчин, ещё мало эмансипированная слабая половина человечества Викторианской эпохи, которой было попросту запрещено иметь при себе огнестрельное оружие, дрались обыкновенно на саблях, дамы более благородного происхождения предпочитали более изящные для дамских ручек рапиры или шпаги, придавая тем поединку некоторую «пикантную» изюминку. На этом театрально-постановочный романтический эпатаж «дамской» дуэли собственно и заканчивался. В отличие от мужчин, чьи поединки только в ничтожных сорока процентах случаев заканчивались смертью одного из противников, дамы почти всегда дрались до смерти. Нередко поединок заканчивался смертью обеих соперниц.
Вот что в конце XIX века пишет о подобных «дамских» поединках россиянок некая французская маркиза де Мортене: «Русские дамы любят выяснять отношения между собой с помощью оружия. Однако, их дуэли не несут в себе никакого изящества, что можно наблюдать у француженок, а лишь слепую ярость, направленную на уничтожение соперницы».
Нечего и говорить, что среди бытующей в основной массе мещанско-купеческой популяции Нижегородских баб, подобные поединки, столь благородным образом поведшие свое начало с эпохи просвещенного абсолютизма царственной куртизанки Екатерины II, уже в начале XX века, весьма опошлившись грубыми провинциальными нравами, выродились в обыкновенную домашнюю поножовщину.
Вот из-за такой «дуэли» все и началась история «Марьиной Рощи». Жила неподалеку некая Марья Антипова, прозванная в народе атаманшей. Вы теперь не подумайте, что наша героиня являлась отважной предводительницей лихой шайки разбойников. «Атаманша» в народе понятие собирательное: ей называли всякую бой-бабу имевшую, как сейчас называют, более - менее «активную жизненную позицию». Марьяшка-то, надо сказать, фигурой гладкая, на лицо ладная, при всем весьма ушлая бабёнка была — всех мужиков в себя влюбила. Вертела ими, как хотела. Стоило взглянуть своими зелеными, колдовскими глазами, как мужик её.
Так вот и вышло однажды. Окрутила мужа у одной бабенки, некой Антонины Васюкиной, Марья-разлучница. Долго ли коротко длился тот греховный деревенский «роман» Арзамасские уголовные архивы умалчивают, но только вышло так, что мужик тот из семьи ушел, да запил по кабакам на счастьях, оставив на произвол судьбы бабу с пятью малыми ребятишками.
Долго ли коротко решилась отомстить Антонинка. Прикинувшись незнаючей об мужниной измене, позвала Марьянку в лес, будто, грибы пособирати с бабами. Время то самое было — грибное, только лови. В голодные времена, грибы всегда неплохим подспорьем были.
Вот пошли бабы в лес, зашли в самую чащу, тут то Антонинка и замахнулась ножом на разлучницу. Однако, и Атаманша не сробела, вовремя «словила» нож ладонью, а другой рукой, перехватив шею нападавшей, принялась душить.
Долго длился жестокий поединок, перейдя с ножей на ногти. Визжа в боевом экстазе, женщины рвали волосы, вырывали друг у друга глаза, безобразно садня и калеча друг друга, но из-за женской слабости не в силах нанести смертельный удар. Но только Антонина в итоге все равно сильнее оказалось. Уловчилась да всадила сопернице свой нож понадежнее — в самое сердце. Марья только вздохнула глубоко, да и отправилась в лучший мир.
Закапывать, чтобы скрыть место преступления, никакого смысла не было. Чуть подзакидай листьями, остальное уж муравьи, зверки да птицы лесные «доделают». Благо в последних недостатка в «Марьиной роще» и по сей день не наблюдается. Вороны, ежи , да бездомные собаки. Сероперых любителей человеческой падали у нас везде хоть отбавляй, вторые, являясь животными ночными, особо себя публике не демонстрируют — делают свое дело втихаря, Тем не менее, по моим наблюдениям, и теперь «Марьина роща» с прилегающими к ней пустырями и свалочно-садовыми участками представляют собой настоящий ежиный заповедник почти в центре города. День колючие зверьки пережидают, закопавшись под заброшенными памятниками и в полувековых кучах рыхлого мусора, в потемках же выходят на охота за улитками и слизняками, доведись, не побрезгуя и плохо прикопанными человеческими останками. А безнадзорных псов, растаскивающих могилы бомжей, на любом кладбище навалом.
Чего говорить, роща густая, и следов не найдешь.
Назавтра уж слух пошел. Воротились бабы с грибов, а Марьи нету. Пропала. Стали расспрашивать по дворам. В доме Васюкиных окровавленное тряпье нашли. На вопрос околоточного «откуда кровь?», Васюкин, даже с похмелья, не моргнув глазом отвечал:
-У моей бабы месячные.
Это было стандартное объяснение. Дело в том, что наши землячки отродясь нижнего белья не носили, и если в деревне случалось убийство, и у кого либо находили кровь, то отмаза была стандартной.
Когда же Антонину спросили, откуда кровоподтеки на лице, то та ответила, что здорово ушиблась в лесу, свалившись в яму.
На том дело и закрыли. Как уж водится, нету тела — нету дела. А уж по весне, как сошел снег, пророс «подснежник» - «Марьин цвет», значит. Скелетированные останки со следами насильственной смерти распространяли вокруг себя такое зловоние, что мимо уж пройти нельзя было. Вот и обнаружили лесорубы.
Антонинка не выдержала, бухнулась в ноги следователям, да и созналась все, как было. На пять лет каторги осудили бабу.
А атаманшу Марью, в виду «дурного состояния трупа, могущего распространить заразительные болезни», было уж решено прикопать там, где нашли. Так и сделали. Некоторое время погодя нашли на дороге пришлого мужичка до смерти опившегося — Ивана. Да похоронили тут же безродника, без креста, без племени- имени, как собаку.
Так и лежали рядышком, Иван да Марья, посмертно повенчанные.
С них-то все и началось. С тех пор и стали на том месте хоронить всякого рода «неопознанных». Криминальных трупов, которых надо было по-быстрому скрыть без лишнего шума на Нижегородчине в любые времена хоть отбавляй было, а вот специальных мест для захоронений таковых не водилось, ибо кладбища Нижегородчины располагались в пределах городской черты, и каждая куртинка земли была на учете. Вот и придумали тихой цапой свозить невостребованный человеческий шлам в «Марьину Рощу», благо тракт ведущий из Арзамаса в Нижний был совсем недалеко и, разрыв хлипкий лесной, сбрасывать в неглубокие лесные могилы.
Тут же, что называется, не отходя от места, устраивали дуэли. Подальше, от лишних глаз, и не столь далеко от города. И если в результате дуэли образовывался труп, его зарывали прямо на месте гибели, тем самым избавив родственников проигравшего дуэлянта от ненужных погребальных расходов, что было весьма удобно для всех живущих.
А ещё тут любили у кого было из чего — стреляться, у кого не было — вешаться. 18 ноября 1882 среди заснеженных дерев с помощью казенного револьвера закончил свою непутевую жизнь проворовавшийся прапорщик 10-го пехотного полка по фамилии Менщиков, 1 апреля 1909 года на дереве повесился крестьянин Ефим Рожков, 11 июля 1913 года его судьбу разделил босяк Васька Красносельцев. Перед самым началом войны в июне 1914, с разрывом в два дня в петле в роще у Марьюшки слазили золоторотец Кузнецов и сергачский крестьянин Сергей Козлов. Бывали в славной истории «Марьиной Рощи» деньки, когда среди травы находили зверски изнасилованных и придушенных барышень. Тут же прятали краденное, сюда же тайком ходили за дровами. В общем, местечко было имело весьма универсальное назначение для всякого рода темных делишек.
Стали Иван да Марья хранителями стихийного погоста, его духом. От того и пошло название местности «Марьина Роща». И всяк кто входит на это кладбище «невинных», невольно прошепчет испуганно молитву: «Помяни, Господи, Адама и Еву, царя Давида, атаман-девицу Марью и Ивана-опойника- и прочего покойника".
А кто не сделает того, заведут выморочные в рощу густую, ноги переломают: в жизнь дороги обратно не найдешь, а то и лихие люди повстречаются.
А уж когда уж воротаться нужно, поклонись в пояс покойничкам, да скажи непременно.
«Прощайте, предки праведны, званые приходите, незваные не приходите». И если человек так мимо пойдёт, не поклонится, его эти мертвецы за пятку схватят, тут уж хочешь-не хочешь, сам землю носом взроешь, «поклонишься» то есть.
Говоря это, Москвин принялся юродиво раскачиваться, имитируя «поклоны» на все четыре стороны. Что-то забубнил себе под нос. Жуткое и неразборчивое. Старшему следователю Стравинкасу стало не по себе. Да и тьма над погостом сгущалась слишком скоро. «Не накликал бы нечистой, колдун проклятой», - пронеслась в голове взрослого мужика детская, трусливая мыслишка, и повинуясь ей, он резко одернул арестанта:
-Ну, все, довольно, уходим!
Москвин был доволен таким поворотом. Тянуть, тянуть дело изо всех сил. Продержаться до вызволения Шарова. Во что бы то ни стало!
Одно только теперь беспокоило его, исполнил ли его поручение Хузин... «Только бы успеть».
В ту ночь он спал мертвенным, черным сном, каким не спал уж давно. Никаких указаний от Хозяина по-прежнему не было. Это одно лишь беспокоило Москвина.
Следующий день повторился под копирку. Побудка. Скудная тюремная баланда. После обеда, одев наручники, на привязи его снова отвели на кладбище «Марьина Роща», благо располагалось оно совсем рядом с его «пансионатом» Лядова. Экскурсия продолжилась.
- Хотя на табличке у главного входа белым по синему ясно написано «основано в 1939 году», вопрос об основании кладбища несколько запутан. Путешествуя среди лесных лабиринтов раньше, я точно помню, что встречал могилы и 1938 года. Видимо в эти годы здесь уже «негласно» хоронили, как у нас это часто встречается, военных из казарм, психов с Лядова, воспитанников детских домов, постояльцев из дома престарелых и прочую подобного рода публику. Лишь с 1940-го года подписанные могилы встречаются массово.
Больше половины всей нынешней территории кладбища было основано к концу Великой Отечественной войны. Речь даже не о погибших солдатах. Смертность от голода и болезней среди самих горьковчан была ужасающей. Затем темпы захоронения приостановились — и уже у 1969 вся территория в плотно на то время застроенном городском районе закончилась.
Власти легко вышли из положения, разрешив на «Марьиной Роще» класть гробы лишь в родственные могилы, выделив для «новых» покойничков небольшой участок среди оврагов у деревни Бешенцево — так называемое «Ольгинское» кладбище.
Однако есть и другая гипотеза образования «Марьиной Рощи», как погоста, что открыть для захоронения обычных горожан «полигон человеческих останков» рядом с будущей улицей Бекетова городские власти побудила...вонь из наспех зарытых расстрельных рвов «Красной Этны». Доступ же на «проблемную» территорию был ограничен по санитарным соображениям на несколько лет, а похоронные процессии направлялись в «Марьину Рощу».
В послевоенное голодное лихолетье, когда надо было думать о живых, было уж не до мертвых, поэтому очень долгое время на «Марьиной Роще» не было ни сторожки, ни видимости порядка: на глинистом косогоре рядами лепили нищие могилы безродников, украшенные, по военным и послевоенным временам, деревянными дощечками на палочках, в коих из которых был начертан лишь один инвентарный номер. Тысячи и тысячи горьковчан, беженцев и гостей города, растворившихся в этой земле, не удостоены теперь, как говорится, ни крестом , ни камнем: когда хлипкие дощечки подгнивали, их попросту выбрасывали на свалку, а когда почва оседала, поверх безродных хоронили новых покойников. В каком порядке в конторе документация я даже не пытался выяснить, понимая тщеславную бесполезность сего занятия.
Однако, для многонационального города с самого начала функционирования погоста было решено предусмотреть особые еврейские и татарские кварталы. Стоит ли упоминать, что порядку там было куда больше, да и учет велся строже, чем в общаке.
Слева от церкви есть ещё один специализированный квартал, который невооруженным глазом трудно различить с первого взгляда — «детский».
Непонятно зачем, но с 1950-х годов до начала 90-х в нашем городе существовала замечательная мода складывать большинство попадавших на кладбища детишек всех вместе, от грудничков до подросткового возраста. Такие «детские островки» устроены не только на «Марьиной Роще, но и на Старом Автозаводском, Румянцевском, «Красной Этне» и Стригиновском кладбище. Общаясь с коллегами из других городов, я выяснил, что советская послевоенная эта мода затронула лишь Поволжье, Приуралье и Урал. В Москве и Питере, на кладбищах которых я специально интересовался этим вопросом, на меня смотрели как на тихопомешанного — действительно, а зачем? Не могут и объяснить логику действий предшественников и наши нынешние могильщики. Впрочем, причем тут могильщики, их дело маленькое — закопать, а где, да кого — это как начальство прикажет. Молчат по вопросу о «детских островках» и этнографические публикации. Единственно более или менее разумное объяснение предложила газета «Мегаполис — экспресс» за 1997 год, рассматривая невеселые реалии пост-советской Перми.
Дело в том, что детская смертность во все советские годы, замалчиваемая официальной статистикой, была исключительно высокой, и «детские острова» в городах-миллионниках, далеких от последних достижений цивилизации в плане медицинского обслуживания населения, отнюдь не пустовали. Кто изучал магию, знает, что дети, если их много погибнет или много схоронено в одном месте, испускают определенную ауру, от которой, если знать как, можно здорово подзарядить собственное энергетическое поле. Так вот, во времена господства научного атеизма, для нас то самое раздолье было: с куклами ли поколдовать, из сушеных младенцев целебюного порошка натереть — очень удобно: кладбища не охраняются, а все детки в одном месте. Долго ходить не надо, выбирай могилку, да ночку потемней и.....
Москвин замкнулся, поняв, что только что, в пылу повествования, по глупости выдал себя.
Стравинкас, выйди из транса непрекращающегося потока слов, не упустил момента.
-Так, так, и со скольких детских могилок вы тут подобным образом «подзарядились»?
-Сейчас я точно не упомню, - включив дурачка, замямлил Некрополист. - Трудно сейчас сказать.
-Ой ли, с вашей то уникальной памятью! - парировал Стравинкас.
-Какая у шизофреника память, - прибеднился Анатолий Юрьевич, изо всех сил пытаясь замять неприятный поворот дела.
-Хорошо, раз не хотите говорить о детях, поговорим о взрослых. Надгробный памятник капитану дальнего плаванья Михаила Константиновича Воронкову вы разбили? Это ваших рук дело?
Некрополист вздрогнул, согнувшись словно бы Стравникас занес над ним кулак, но тут же сделав невозмутимое лицо, чуть отвернулся в сторону, тем ясно демонстрируя свое нежелание говорить.
-Какой памятник?
-Так, напомню, тот самый, с якорьком и «улыбающимся» моржиком, о котором вы упомянуто в своей статье Некролога от 5 октября 2011!
-Да, я! Это была моя личная месть капитанской дочке, за то что она так несправедливо уволила меня! Можете так и записать в своем протоколе! Теперь уж все равно.
-А в чем же провинился Михаил Константинович?
-В том, что своим потворством воспитал столь алчную и подлую особу! Впрочем, вряд ли мой проступок смог задеть единственную, любимую доченьку за живое. Видимо она так «любила» своего папшу, что могилка не навещалась с самих похорон.
-А памятник герою отечественной войны Нестерову Сергею Егоровичу вы тоже облили краской тоже из личной мести? Он то в чем перед вами провинился?
- А то, что никакой он не герой, и не Нестеров. Его настоящая фамилия Моргенштерн, это самозванец, трус и дезертир! - с невозмутимой уверенностью ответил Москвин. - И если довелось бы мне наткнуться на его могилу второй раз, я, не задумываясь сделал тоже самое. - Все головы повернулись в сторону Некрополиста. Такого дерзкого ответа от внешне тихого Москвина никто не ожидал.
(Из рассказов Некрополиста)
Живой за мертвого или Последний эшелон на восток
Минск, 1941 года, 25 июня
Шел четвертый день войны. Минск бомбили беспрестанно. Только 25-го в полдень, когда образовался небольшой перерыв в налетах, жители города бросилась с детьми на вокзал, но там была такая давка, что уехать не было никакой возможности.
Эвакуация в Белоруссии проходила в сложной обстановке. До конца первой недели боевых действий западные и центральные области Белоруссии были столь стремительно оккупированы немцами, что практически сорвало возможность массовой эвакуации производительных сил из этих районов. Только спустя три дня после начала авионалета была организована Центральная эвакуационная комиссия при СНК БССР во главе с председателем СНК И.С.Былинским (заместители председателя — И.А.Захаров, И.А.Крупеня и др.). Комиссия возглавила работу также в Могилевской, Витебской, Гомельской и Полесской областях, которые также оказались вскоре под угрозой оккупации...
Надо бы сказать, что по личному распоряжению из числа гражданского населения в первую очередь эвакуации подлежали дети, родители которых ушли на фронт, а также партийные и заводские архивы, ценности сберегательных касс, которые имели в глазах Вождя народов куда более высокую ценность, чем человеческая жизнь. Что касается прочего населения Минска в целом, вопрос о его эвакуации даже не поднимался.
Более того, многим рабочим фабрик и заводов, даже в условиях бомбардировки, попросту запретили уходить с работы, чтобы подготовиться к эвакуации, а оставаться на своих предприятиях до особого распоряжения. Как потом вспоминала секретарь-машинистка Минского молочного завода Анастасия Цитович, она ждала, но так и не дождалась распоряжения начальства об эвакуации. Видимо, власти сочли пребывание на рабочем месте секретарши Цитович куда более стратегически важным для спасения родины, чем собственно само спасение молодой девушки. Вероятнее всего директор вышеуказанного молзавода, что должен было отдать приказ об эвакуации своих работников, уж благополучно драпал по пути в Москву на своем личном авто, не забыв прихватить семейство, а также (по наказу Сталина) некоторые материальные ценности, хранящиеся в сейфе завода.
А тем временем в больницах Минска оставалось большое количество раненых. Только вечером 24 июня на прием к секретарю ЦК В.Г.Ванееву, ведавшему эвакуацией, пробилась делегация работников Наркомата здравоохранения, горздравотдела и городских больниц, в ее числе был и будущий подпольщик профессор Е.В.Клумов. Вопрос был один: что делать с пациентами? В сложившейся ситуации он остался без ответа. Оставалась последняя надежда: утром 25 июня в Минск пребывал последний эшелон, на котором по решению совнаркома должны были уехать сами железнодорожники со своими семьями, как говорится, тем самым « словно трусливые крысы побросав тонущий корабль на произвол судьбы».
Вот уж целую неделю маленькое еврейское семейство Моргенштернов, состоявшее из молодых супругов, и их прелестной двухлетней рыжекудрой девчушкой с благозвучно - сказочным русским именем Людмила, всеми правдами и неправдами пробирались от самой границы нашей родины в сторону Минска, лелея слабую надежду сесть на поезд.
А дело было так. Глава молодого семейства, поселковый врач, Соломон Михайлович Моргенштерн оказался умнее всех из представителей деревеньки Бобры: и как только заметил некоторое оживление немецкой военной техники с Польской стороны, решил не особо не рассчитывать на пакт Молотва — Рибентроппа* и, оформив отпуск, собрал нехитрые пожитки, чтобы пустился в неблизкий путь до Москвы, где надеялся остановится у родственников, чтобы « пока переждать тревожную ситуацию».
Когда стало ясно, что опасения главы семейства были не напрасны, они уже оставили далеко позади себя захваченный к тому времени немцами Гродно. Могилев же героически оборонялся на последнем издыхании, прикрывая собой Минск от основных сухопутных сил противника.
Уже на подходе к Минску, на дороге, со стороны Барановичей, попали под автообстрел. Лошаденку с телегой, и со всеми пожитками семейства разбомбило в клочья. Последние километров двадцать до города пришлось чуть ли не бежать бегом из-под автообстрела, неся маленькую Людочку на руках. Всю дорогу отец не выпускал дочурку из рук, прикрывая своим телом от возможных шрапнелей, то и дело перепрыгивая через разбросанные на дорогах трупы попавших под обстрел менее везучих предшественников. Мать к тому времени обессилила от усталости и жажды так, что сама едва ли передвигала ноги, поспевая за мужем.
Когда прибыли на вокзал, народ отчаянно штурмовал последний состав. Где то совсем близко наползала канонада неотвратимо приближающегося фронта...
Бухнуло и покатилось где-то рядом. Снова автообстрел?! Какой-то нечленораздельный, женский вопль раздался над головами:
-У-и-и-и-и-л-и-и-и-и-и.....бух!
Столб земли поднялся совсем рядом с перроном. Снаряд! Ещё секунда — и будет поздно: разбомбят рельсы, и тогда никто никуда не поедет.
Началась паника. Но вместо того, чтобы разбегаться врассыпную, в последнем отчаянии запаниковавшая толпа стала напирать к вагонам. Люди полезли по головам, пытаясь протиснуться хотя бы на крышу поезда. Более ловкие «счастливчики», большей частью молодые люди и подростки, которые незаконным образом уже успели протиснуться на крышу состава , теперь с ужасом и тревогой косились то в небо, ожидая немецких Мессер-шмидтов, то на перрон, где бесновалась толпа, отчаянно отпираемая солдатскими штыками оцепления. Кто -то пустил слух, что два последних состава были совершенно пусты от людей и предназначались для эвакуации техники с какого-то завода. Этого хватило, чтобы, озверев, толпа ринулась к концу поезда.
-Людей на железку променяли! - послышались возмущенные мужицкие голоса. - А ну, ребята, ломайте вагоны, вываливайте все к чертовой матери! Будем людей загружать!
-Назад!!! - орали комиссары. Автоматная очередь пронеслась над головами напиравшей толпы. Толпа отрезвела, но, казалось, лишь на секунду. Столь скотское отношение к беженцам лишь придало ярости последним. Началась отчаянная драка. Подавив железнодорожников массой, вырвав ружья, «коммунистов» и «комсоргов» забивали прикладами их же ружей в голову, другие уж отдирали доски вагонов, изо всех сил желая протиснуться внутрь в спасительные чертоги вагона. Началась свалка. Крики и мат, отчаянные вопли женщин и крики затаптываемых детей слышались повсюду.
Поняв что ничего не светит, семейство Моргенштерн отошло в сторону, только чтобы не быть вовлеченным в обрекавшую себя на гибель беснующуюся толпу.
Неужели же все напрасно?! Весь этот тяжелый и опасный путь под бомбежками они проделали только для того, чтобы погибнуть здесь, в Минске, на этом проклятом вокзале.
Какие шансы были выжить у еврейской семьи в оккупации, да ещё на чужбине — никаких!
Сев на земляной откос железнодорожной насыпи, Соломон зарыл голову в руки. В какой то момент страшная мысль о самоубийстве проскользнула в его мозгу. Самому бросится под рельсы, под первую же бомбежку, под первый Мессер, расхохотавшись врагу в лицо, пригрозив кулаком, прослыть «бумажным» героем, все что угодно, лишь бы теперь не видеть, как из-за него гибнут его любимые родные, которых он не смог уберечь, обещав им это.
Не зная, что делать, в отчаянии он стал молиться. Видно боженька в тот день оказался снисходителен к сыну народа, распявшего его сына. Как только Соломон начал молиться, произошли невероятные события, развитие которых он даже не мог предположить: вдруг, будто по мановению волшебной палочки во первом санитарном вагоне со стороны машиниста отворилось запасная дверь, которую никто и не заметил. Из раскрытого зева вагона стали выносить мертвых, точнее не выносить - скидывать, прямо так, на насыпь рельс, с носилок, как ненужный хлам. Было не до церемоний. Нужно было освободить места для других раненых, которые все ещё отчаянно цеплялись за жизнь.
Эта ужасающая картина бесцеремонного обращения с тем, что ещё когда -то было людьми, поразила Соломона, и, в словно в отупении, он невольно приблизился, сам не понимая зачем и для чего теперь делает все это. Тут он заметил, что чуть поодаль лежал мертвый лейтенант в полном военном обмундировании. Окровавленный рукав указывал, что молодой человек был ранен в руку, но не выдержал кровопотери, и скончался совсем недавно, потому что труп ещё не успел толком закостенеть. Тут же, рядом, без всякой надобности валялись документы покойного.
Решение пришло мгновенно...Соломоново!
-Тоня! - позвал он жену.
Выловив секунду, когда санитар скрылся в проеме, чтобы осведомиться, нет ли ещё умерших в составе, предприимчивые супруги оттащили труп военного в ближайшие кусты и принялись лихорадочно раздевать покойника. Через минуту Моргенштерн был в полном облачении офицера: паспорт, военный билет, в придачу с нагрудным жетоном покойного на имя погибшего Нестерова Сергея Егоровича - все это тут же перешли в его руки к самозванцу. Для надежности самозванец не пожалел пожертвовать собственной рукой, ножом полоснул себя по касательной, чуть выше плеча, в том самом месте где был ранен офицер, перевязал «рану» обрывком своей рубахи, имитируя пулевой ранение, став таким образом ещё и самострелом, до этого предусмотрительно успев выступившей кровью обагрить фотографию истинного владельца документа, так что разобрать лица было нельзя.. Билет к спасению был готов! Оставалось лишь воспользоваться им!
Гудок поезда предвещал отправление, когда дюжий военный-железнодорожник решительно преградил ему дорогу.
-Кто такой? Предъяви документы!
-Вот! - Моргенштерн буквально впихнул окроваленный военный билет верзиле в лицо. - Нестеров Сергей Егорович. Я офицер! Я ранен! Со мной семья!
Где-то совсем рядом бухнул другой снаряд. Поезд тронулся. Железнодорожник уж не стал разбираться, а только громко крикнул:
-Проходите!
Через секунду поезд тронулся, буквально с подножек успев подобрать находчивое семейство Моргенштернов.
Кто бы в такой панике заметил, что Нестеров Сергей Юрьевич, младший лейтенант, герой Советского Союза, бросивший батальон в последнюю атаку, получивший смертельное ранение в бою за Родину, умерший в госпитальном эшелоне, вдруг, внезапно воскреснув, ещё и обзавелся семьей. Вот такие были страшные времена, когда за место одного мертвого лезли трое живых. Кто тогда в панике что проверял, да было ли время для «проверок», когда беспощадный враг буквально наступал на пятки, и вся страна как могла драпала на восток. На войне всегда прав тот, кто выжил.
Вот так Соломон стал Сергеем. У евреев имя Сергей, восходящее от латинского Sergius, что значит «суровый», «серьезный», весьма непопулярно, но что ни поделаешь ради собственного спасения.
Ну а наш мнимый «герой Советского Союза», влезший в шкуру героя Советского Союза, как ни хитри, все ж не отвертелся от костлявой старухи с клюкой. Отсидеться в у московских родственничков так и не вышло.
В дороге самострельная рана воспалилась, видимо, инфицировавшись трупным ядом с рубашки покойного, и наш «герой», так отчаянно спасавший свою семью, вскоре благополучно почил в Нижегородском передвижном военном госпитале от тифа. Уже на прощание семье мнимого «героя» был передан его нагрудный медальон с номером, звезда героя, врученная посмертно, и проглаженное утюгом письмо-завещание для дочери, где хлипкими корябулами умирающего было выведено:
Бог да простит меня за все, ибо все что я свершил, было сделано лишь ради вас, чтобы вы, милые, жили на этой Земле. Потому, доченька, помни нашу фамилию и никогда не меняй её. Это единственное, что я могу оставить тебе после себя.
Вот такие «герои» случались в Советском Союзе. А сколько ещё было этих «героев», тех, что в тридцатых расстреливали невинных на брустверах «Красной Этны», тех, что ротами сгоняли заключенных в штрафбаты, чтобы те своей жизнью искупили вину перед родиной, тех, кто, пока вся страна под призыв Родины-матери проливали кровь на бранных полях , преданно служили в лагерях ГУЛАГА, зверски избивая невинно репрессированных, кто так же как и Моргенштерн в неразберихе войны присвоили себе чужие документы. А теперь все эти люди приравнены к ветеранам Отечественной войны и, получая двойную пенсию, пользуясь всеми теми льготами, что положены настоящим героям! Справедливо ли это или нет — считать вам. Я же, ни в коем случае не намереваясь умалить заслуги наших подлинных ветеранов, а лишь внес свою посильную лепту в восстановление высшей человеческой справедливости, ибо не должен лежать на аллее героев тот, кто не заслуживает этого по праву!
Вместе с тем, увлеченная лекцией неугомонного Некрополиста, его свита сама того не заметила, как продвигалась по аллее героев к заветному памятнику Нестерову Сергею Юрьевичу — месту основного преступления, по которому шилось все дело. И тут болтавший без умолку Москвин , вдруг, замолчал, в недоумении вперившись взглядом в землю, открыв рот от удивления. Только тогда, когда свита, вышедшая из гипнотического транса убаюкивающе - мурлыкающего голоса Доктора-лектора, увидела причину удивления, то примного удивилась сама. От былого разгрома не осталось и следа!
На месте старого разбитого гранита красовался новенький с иголочки беломраморный памятник, на котором золотыми буквами было выбито.
ГЕРОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ
МЛАДШИЙ ЛЕЙТЕНАНТ
НЕСТЕРОВ СЕРГЕЙ ЮРЬЕВИЧ
Чуть выше победно красовалась звезда героя. Не в силах более видеть это, свободная рука Некрополиста автоматом сама потянулась за камнем.
Его едва успели перехватить, когда замахнувшись, он уже собирался свершить повторное преступление.
Когда же его стали допытывать, что де, действительно он снова собирался разбить памятник, Москвин, усмехнувшись в нос гнусненькой улыбочкой, лукаво ответил:
-Я только хотел провести следственный эксперимент, чтобы показать, как и что все было.
На этом дело по Марьинорощенскому погосту было закрыто. К великому недовольству самого подследственного, который собирался рассказать об этом замечательном погосте ещё много интересных вещей.
Неудовлетворенный читатель, наверное, теперь спросит, почему в самом начале главы я назвала кладбище «Марьина роща» «Кладбищем летающих котлов».
Что ж, я согласна с вами. Уж ежели раскрывать какую-либо тайну, то делать это до конца. Свою историю, рассказывающую о столь редком топономическом прозвище, дарованным Анатолием Юрьевичем Москвиным, без особых сложностей и зазрения совести к нашедшим последний приют в его непроходимых лесных кущах жителям, я так и назову:
Почему кладбище «Марьина роща» ещё прозывают кладбищем «Летающих котлов»...По новеллам Некрополиста Анатолия Москвина
А история эта случилась довольно давно. Почти с самого основания погоста...
…
Неспокойный сон знаменитого арестанта
В ту ночь ему снова снились кошмары. Как будто заново переживал тот самый день, 4 марта 1979. Самый страшный день своей жизни.
Он и теперь также ясно видел словно перед ним переворачивали все тот же фильм ужасов: это неподвижное, маленькое, фарфоровое лицо юной покойницы. Как он склонился над Наташей, как поцеловал её в холодный лоб, как одевал кольцо на этот неподатливый, словно застывший палец...
Вот он снова пытается лихорадочно натянуть крохотное медное колечко на палец мертвой невесты, но оно словно нарочно предательски мало, и не лезет. Его торопят. Он слышит, как шипя, сектантки угрожаю ему смертью, если он тот час же не выполнит весь обряд, и не оденет кольцо, но кольцо застряло, потому что палец упорно не разгибается.
Он до сих пор помнит то ещё неловкое движение, когда, зарычав то ли от злости, то ли от последнего мальчишечьего отчаяния, неловко рванул Наташин палец вверх....и тот, хрупнув, тот час же отвалился, оставшись в его ладони. Его рвет - прямо в гроб...Он хорошо помнит то кислое ощущение, ударившее ему в нос, смешанное с животным страхом в том, что над ним сейчас же будет учинена расправа. Но бабка накрывает гроб.
Анатолий застонал. Проснулся.
Все та же безмолвная камера с белыми решетками на окнах. «Ах, да, это кошмар, всего лишь кошмар», - успокоил он сам себя, отирая проступивший пот.
И снова засыпает, словно впадая в оцепенение...
Теперь ему снятся девочки. Они стоят обнаженные. В снегу. Плача, протягивают к нему свои бледные, худенькие ручки, умаляя забрать их из могил.
-Папа, нам холодно! Холодно!
А он, беспомощный, не в силах пошевелить ни единым членом, может только наблюдать за страданием своих детей со стороны. И только одна, мучительная мысль летает в его голове: «Когда же, когда же все это закончится»... И снова просыпается.
Только теперь ему понятно истинное значение сна. Их похоронили снова. Во второй раз. Обернув останки саваном больничных простыней, сбросили в неглубокие траншеи зимних могил в грубо сколоченных казенных гробах.
-Погодите, милые, родные мои. Я обязательно заберу вас всех...- шепчут заскорузлые губы Анатолия...- Но не сейчас.
И снова просыпается.
Тоска подкатывает к сердцу, сжимая внутри тоскливой, соленой болью. Жалко девочек. Но надо держаться, до конца. Не поддаваться «им».
«Ими» Анатолий называл всех тех, кто держал его здесь — его мучителей, его явных и вынужденных по долгу службы врагов.
«Ничего-ничего. Час расплаты наступит для вас...Для каждого из вас, кто посмел обидеть верного слугу великого Хозяина».
В следующее же утро адвокат сообщил Анатолию, что в ходе продолжительной болезни скончался его главный обвинитель, глава татарского Меджлиса по Нижнему Новгороду и Нижегородской области, Алимжан Орлов скончался.
Анатолий ликовал. Удалась таки магия с фоточкой! А ведь он изначально считал это чуть ли ребячьей глупостью, когда в порыве бессильной злобы за проигранное дело подложил фото старика в опустевший гроб одной из своих дочерей...
Впрочем, кто бы заподозрил его теперь в новом убийстве. Старику давно уж было за восемьдесят, и на мусульманском кладбище, которое он так рьяно защищал, ему уж давно «ставили прогулы» джины.
Вот уж точно говорили марийские колдуны, чтобы извести врага, все магические средства хороши. Так же считали и древние мордовские войны, выплевывая из духовой трубки в тяжело вооруженного латами немецкого рыцаря отравленной рыбьей косточкой.
Так или иначе, враги таяли на глазах, а дело рассыпалось...
...как лесная гнилушка.
Мы не самоубийцы! По кладбищенским новеллам Некрополиста .
(Рассказ о том,что не все явное является тем, что оно является на самом деле)
Вот все они тут — в его памяти. «Они» могут отнять у него их тела, но никогда «им» не отнять их души!
Он теперь вспоминал всех своих девочек. Одну за другой. По мере знакомства с каждым ребенком. Это было его единственным развлечением в безмолвной утробе каземата.
В памяти вставали детские лица, ставшие родными. Он помнил каждую детскую могилку, на которой довелось спать. В малейших деталях, в малейших подробностях и нюансах, словно бы только что наткнулся на них, словно бы только что увидел заново, и тем восхитился в до боли жалостливом умилении загубленным детством.
Маленькие, словно игрушечные, могилки детей, утопающие в игрушках и фальшивых искусственных цветах — словно запоздалое раскаяние нерадивых родителей, которые бросили их тут, вместо того, чтобы попытаться хоть как-нибудь воскресить.
Да, да, вы не ослышались, - воскресить! Нет, не в плане тех множественных фокусах Христа, что превозносятся в Библии, как некое чудесное воскрешение дочери Иаира (собственно, как потом выяснилось девицы и вовсе не умиравшей, но почившей в летаргическом сне), а именно того самого, полного, настоящего, продленного воскрешения — воссоздания из образцов плоти умершего полной телесной копии, генного человеческого клона!
Теперь же это звучит несколько неправдоподобно и кому-то покажется жутко, но не пройдет и два десятка лет, как это станет возможно, пятьдесят — доступно — каждому желающему обрести полное перерождение собственного тела, как скажем, нынче каждому возможен и доступен Интернет со всеми его возможностями, ещё в начале двадцатого века, во времена первооткрывателя принципа электрических вычислительных машин Виннера, считавшегося мракобесной утопией. И люди перестанут боятся того, что считалось неприкосновенно божественным даром — смерти.
***
Намогильные фотографии самих девочек, оживая, двигались, улыбались ему, затем, вдруг, корчили страдающие мордашки, хмыкали, сопели, плакали, умоляли взять их с собой, капризничали, не слушались, болтали всякий вздор и кривлялись, пели, читали заученные в садике стихи... и ели козявки из носа. В общем даже там, в своем тесном безвременном, последнем детском пристанище, мертвые дети вели себя совсем как обыкновенные, живые дети. Даже в своем маленьком надгробном овале им никогда не сиделось спокойно. Так нетерпеливо снова хотелось им жить, увидеть тот яркий, солнечный свет, который отняли у них навсегда, который теперь им мог подарить только он, родив заново, воскресив к новой, счастливой жизни прерванного детства...взяв всего лишь несколько волосков с их головы. Разве он не мог считать себя их отцом по праву если не рождения, то воскрешения?!
...Таких невинных малышек от трех до шести, возраста «почемучек», он любил сильнее всего самой чистой своей отеческой любовью. Из них всегда получались самые лучшие куклы.
...Большинство детей, могилы которых вскрывал Москвин, никогда не знали в своей коротенькой жизни любви. Почти все девочки из неблагополучных семей, погибли по причине халатности или жестокого обращения собственных родителей. Погибли из-за той самой «не любви» тех, кто, будучи в ответе за ребенка, так и не смог дать им того светлого, великого и прекрасного, что мы называем детством.
Но бывали и исключения. Случаи дикие, вопиющие, которые никогда не изгладятся в памяти Некрополиста. Нелепые смерти детей возмущали Москвина более всего.
Особенно теперь остро вспоминался случай с двумя близняшками-самоубийцами Аней и Дашей Черемыкиных в Сормове. Как, из-за неразделенной любви к одному мальчику, взявшись за руки, пятнадцатилетние девятиклассницы «ступили в вечность» с крыши двенадцатиэтажного дома. Их так и нашли внизу — с сцепившимися в последнем сестринском объятии руками. Они так и лежали на асфальте, в самой первобытной позе погребения - спящих в карточных позах зародышей, образующих собой древне буддийскую мандалу вечного цикла жизни «Инь и Янь», должно быть так же, как ещё ровно пятнадцать лет назад, экономно расходуя одно детское место на двоих, располагались в утробе собственной матери. Почему ровно пятнадцать лет назад? — потому что, как потом выяснилось, в тот день как раз был день рождения девочек. Об этом свидетельствовали недопитая бутылка шампанского и торт, оставленные на крыше. Видимо до того, как спрыгнуть с крыши, девочки как следует отметили свой последний день рождения.
Близнецы! Самоубийцы! Случай редчайший! Быть может, единственная в его практике возможность изучить удивительный факт феномена «близнецов», которым ещё так рьяно интересовались наука Третьего Рейха в лице призванного авторитета по близнецам, прославленного «доктора смерти» Отмар фон Вершуер, который вспрыскивая в глазницы и зрачки несчастных колоранты, чтобы изменить цвет глаз и изучить возможность массового производство из еврейских, кареглазых двойняшек блезницов-арийцев с нужными голубыми глазами, что в конце концов приводило к тому, что у несчастных детишек вместо глаз оставались зернистые сгустки, отчего они умирали в страшных мучениях. Так или иначе из 900 пар близнецов, переданных в распоряжение Вершуера в Освенциме выжили всего лишь сто несчастных калек.
Мне не давали покоя те же досужие вопросы мироздания человеческого тела, над которыми так бился доктор Вершуер.
Один и тот же это человек в двух вариантах, как считалось раньше, или второй близнец, обыкновенно более слабый, подчиняющийся доминанте, более сильному, является запасной копией старшего, или же изначальное деление клетки на несколько частей на является самим атавистическим природным механизмом клонирования, доставшимся в наследство от простейших одноклеточных форм жизни, а значит в своей подземной лаборатории мне оставалось лишь оставалось лишь кибернетическим способом повторить тот же механизм создания искусственных близнецов на людях. Нет, не тем жутким и грубым способом, которым пользовался профессор Демихов*, что заживо сшивая собачьи головы своих лохматых любимцев, создавал отвратительных двуглавых дворняг-Церберов, а путем сохранения клеток умерших детей.
Впрочем, стоило ли рассуждать, когда материал, считай, был в моих руках! Оставалось лишь взять его!
Странно, что Хозяин не позвал его к месту происшествия, хотя я тогда находился всего в нескольких кварталах от него — на Новосормовском. Все, что удалось поймать в самый последний момент когда накрытых простынями девушек уж собирались безжалостно сгружать в труповозку, это пара некачественных пост-мортемов, снятых на мобильную камеру при лунном свете, которые могли помочь при субкреации их психо-личностных оболочек покойниц, а также несколько образцов крови и волос девушек, незаметно взятых мной из вытекшего из разбившихся о поребрек черепов. Странно, что после столь удачного приключения, моя душеловка так и осталось пустой — это немного расстроило меня. Впрочем, душу самоубийцы не так то легко поймать с первого раза. Для этого требуется сноровка.
Все выяснилось уже потом...
Отследить скорбный путь дублированных тел близнецов от морга до Новосормовского погоста Москвину не составило большого труда. Когда их хоронили, я старался запомнить все до мельчайших подробностей — все это могло помочь при дальнейшем вскрытии могилы. Бомбой врезался в память, большущий, алый, двухместный гроб, обитый крепким сатином с неряшливо намалеванным православным крестом на крышке, и этот крохотный, едва заметный «поздравительный» венок с коротенькой дарственный надписью «От Александра», видимо того самого парня, из-за любви к которому сестры решились сделать свой последний шаг в небытие.
Несмотря на то, что девушки покончили с собой, и по факту считались самоубийцами, против всех православных канонов их все же отпевали, потому что так захотели их родители, всучившие священнику липовые справки о посмертной медико-психиотрической экспертизы, свидетельствующей о полной их невменяемости (этот каламбур всегда смешил меня более всего), а также не забыв про тройной гонорар за моральные неудобства отпевающей вымороченных покойниц Церкви.
Недаром же у знающих толк в магии чувашей и марийцев существовал замечательный обычай: могилу незамужней девушки, покончившую с собой, три ночи караулили всей деревней, чтобы предотвратить выкапывание тела. Надо бы сказать, обычай массового «окарауливания вымороченной» имел , под собой весьма практические основания: даже в те незапамятные времена было пруд-пруди как всякого рода некрофилов, не прочь воспользоваться свежатенкой в собственных телесных удовольствиях, а так же и настоящих колдунов-некромантов, не преминующих изготовить из вымороченного тела землячки призрак неупокоенного бродячего духа «невесты», что, как считалось, могло бы на столетие навлечь проклятие и мор на всех жителей поселения.
Самоубийц и в те времена было отыскать делом весьма нелегким! Так было всегда... За исключением времен эпидемий подростковых самоубийств, которые с неумолимой цикличностью вспыхивают примерно раз в сто лет.
За всю жизнь я более чем, как никто подробно изучал этот удивительный феномен.
А все началось с того, что как то раз в библиотеке, перелистывая старые дореволюционные Нижегородские издания, в «Нижегородском листке» за 1909 я наткнулся на интереснейшую статью - «Самоубийство учащихся в 1908-1909». Как оказалось, только за два года в российских учебных заведениях Нижнего и Нижегородской области, включая Арзамас, было совершено 761 самоубийство среди молодежи! И это лишь те «зарегистрированные» случаи, которые, так сказать, завершились «удачно», ведь огромное число попыток суицида было попросту предотвращено.
Статья гласила:
Во всем виноваты газеты!
Число учащихся, добровольно ушедших из жизни, растет от года к году. Согласно статистике, в 1904 году только в Нижегородской области было зарегистрировано всего 20 самоубийств школьников , гимназистов и студентов, в 1905-м уже 47, в 1906-м – 71, в 1907-м – 112, в 1908-м – 312, а в рекордном 1909-м – 449!
Таким образом, всего за пять лет количество суицидов среди молодежи, в том числе в Нижегородской губернии, выросло в 10 раз. Больше всего народу добровольно уходят из жизни в средних учебных заведениях (230 человек в 1909 году), второе место занимали вузы (157 чел.), а меньше всего самоубийц было в специальных и низших учебных заведениях (училищах и церковно-приходских школах). Спрашивается, почему же наша средняя школа дала такую большую цифру самоубийств? Почему чаще всего вешаются, отравляются, стреляются у нас гимназисты и гимназистки?
Как оказалось, большинство молодых людей заканчивают счеты с жизнью из-за экзаменов, на втором месте шли «дурные отметки», а на третьем – недовольство школьным режимом.
Таким образом», - констатировала статься в заключении, - «виновность школы в ученических самоубийствах – факт настолько же установленный, насколько и печальный.
При этом сами педагоги, напротив, обвиняют в росте самоубийств среди гимназистов средства массовой информации. Мол, начитаются ребятишки в газетах о том, как постоянно кончают с собой гимназисты и студенты, запечатлятся, да и идут топиться или травиться. В качестве доказательства обвинители приводили факт, что около 50% самоубийств гимназистов происходят не в безлюдных местах, а, наоборот, публично.
То прямо посреди Большой Покровки застрелятся, то в парке на дереве повесятся, то из окна кинутся. Чтоб все видели, а потом в газетах об их «славном поступке» том прописали в газете».
Я оторопел. С подобным массовым статистическим исследованием самоубиств среди подростков я столкнулся впервые. Дело в том, что о самоубийствах, а тем более о детских самоубийствах в те времена вообще мало чего писали даже в криминальных колонках, ибо писать о столь постыдных «неправославных» социальных явлениях, как суицид, в дореволюционной Россией, исповедующей веру в Православие , Отечество и в доброго царя -батюшку, как наместника бога на земле, было не если не запрещено, то как-то не принято. Чтобы обнаружить доподлинный факт самоубийства какого-нибудь проигравшегося в карты купца, имевшего место, скажем, в дореволюционном Арзамасе, нужно было перелопатить массу газет в криминальной колонке. Что нельзя сказать о так называемой тогдашней полулегальной «желтой прессе», по типу «Копейки» или «Волжанина» которые, подобно нашем нынешним ток-шоу Малаховых - Закошенских, буквально «делали кассу» на грязных житейских «исторейках» обывателей, коих на славившихся своими грубыми торгашескими нравами Нижегородчине во все времена было пруд пруди.
Думаю, не нужно говорить, что чтобы эта статья в столь уважаемой газете увидела мир, нужны были более чем веские основания. Но не этот единичный факт описания столь нетипичной темы, как подростковый суицид, поразил меня тогда.
Бросилось сходство с нынешней статьей в «Нижегородском рабочем» за апрель 1908 года.
« Эпидемия подростковых самоубийств. Неужели, во всем виноваты социальные сети?!» - крупными буквами гласила передовица статьи.
«В ноябре – декабре 1908 года Нижний Новгород буквально захлестнула волна подростковых самоубийств. С интервалом в несколько дней покончили с собой несколько десятков подростков, которые являлись пользователями социальной сети «Вконтакте».
Рената К. и Никита Ф. разместили перед смертью на своей стене «ВКонтакте» одинаковый текст: «ня.пока». Это стало началом зловещей цепной реакции, ознаменовавшей так называемую «эпидемию самоубийств». Подростков охватил какой-то суицидальный психоз. Они начали массово создавать страницы, на которых писали о предполагаемых самоубийствах, что моментально превращало их в героев: число подписчиков быстро росло, появлялась сетевая популярность. А после этого в один прекрасный день человек исчезал. Что с ним происходило – загадка…Число подписчиков сообществ для самоубийц сегодня доходит до 11 тыс. человек. Этих сообществ только «ВКонтакте» – сотни. В эти группы беспрепятственно может вступить любой желающий. Но это ещё не всё. Создателями сообществ самоубийц был запущен сайт http://тутбыласылканаэтотфорум.kokon/ с обратным отсчётом времени до некоей «неназываемой» «трагедии». Истечение времени счётчика практически совпало со взрывом гранаты на Покровке в Москве 8 декабря…
Первой тревогу забила Лига безопасного Интернета, которая направила обращение на имя министра внутренних дел России Владимира Колокольцева с просьбой провести детальное расследование происходящего и заблокировать группы самоубийц. Список сообществ подростков-самоубийц также был направлен руководству «ВКонтакте» с требованием принять меры по их блокировке. Ответ на обращение на сегодняшний день не поступил ни от министра, ни от руководства социальной сети. Пока министр размышляет, о жизни и безопасности наших детей начали тревожиться общественные организации. К этому сообществу неравнодушных решила присоединиться и наш «Нижегородский Рабочий».
Известно, что в депрессивное время года, с которым связывают конец осени, обостряются психические болезни и растёт число самоубийств. Однако на дворе зима, местами даже со снегом, а суицидальные настроения, охватившие в ноябре молодёжный сегмент Рунета, не проходят. А тут ещё Папа Римский Франциск объявил в своей недавней проповеди на площади Святого Петра, что это Рождество может стать последним для человечества…
«Бывает, в день», – рассказывает главный психиатр Нижнего Новгорода, руководитель судебно-психологической лаборатории Нижегородского областного Центра социальной и судебной психиатрии Ян Генрихович Голланд - на экспертизу приносят документы по трём подростковым суицидам. Это уже не случайность
Я тщательно читаю страницы тех, кто записался в виртуальный «клуб самоубийц». Группа со зловещим названием «Мёртвый мир суицидника»: «Мне никогда не станет лучше. Может быть, счастье не для меня, я его просто не заслуживаю». «По-моему, нет ничего хуже, чем безразличие от человека, который для тебя важнее всего».
Группа «Суицид души»: «Нет, не алкоголь сегодня губит, губит человека человек. И не важно, любят нас или не любят – постоянно сыпят в душу снег». «Никогда не влюбляйтесь!». А вот группа «Тихий дом» – QuietHouse: «Многие так описывают состояние, когда пребываешь Там: «Это уровень, сила воздействия которого на человеческую душу бесконечна».
Эксперты и врачи давно подметили закономерность: склонность к самоубийству проявляют отнюдь не дети из неблагополучных семей. 80% из них – это вполне успешные ребята, хорошие ученики. Что же толкает их в пропасть?
По опыту, суицидальные настроения поражают как раз именно чересчур мотивированных ребят. Их мучают вопросы: «Что после школы?», «Что будет, если не поступлю в институт?». 70% подростков в качестве повода, толкнувшего их на попытку суицида, называли разного рода школьные конфликты. Самоубийства из-за «двойки» и ЕГЭ стали столь частыми в России, что давно пора бить тревогу. Прессинг успеха – со стороны родителей и школы – пожалуй, основной мотив подростковых суицидов», – считает генерал-лейтенант полиции Александр Михайлов. Действительно, во многих случаях роль «последней капли» играют школьные коллизии: ведь школа – это место, где ребёнок проводит значительную часть своего времени.
Но социальные сети, поп-культура и все остальное - только часть причин, порождающих массовые суициды, особенно в среде подростков. Это то - что лежит на поверхности. Но у этого "айсберга" есть и дно, которое тоже можно увидеть при желании, только почти ни у кого такого желания нет. По моему мнению дно как раз и состоит в том, что всем на всех плевать - каждый сам за себя. Почему себя убивают преимущественно дети и подростки? Да потому, что они - самая незащищенная часть общества. Старики и то оказываются значительно крепче при встрече с какими-то жизненными проблемами, потому что у многих из них за плечами есть огромный опыт и нажитая мудрость. А у детей нет ничего.
Со второй половины 20-го века не Земле рождается достаточно много людей "новой генерации", которые имеют изначальный потенциал к духовному росту, но совершенно не приспособлены к адаптации в существующих реалиях. Их появление было вызвано тем, что все человечество должно было подняться выше в своем развитии, отойти от старых догм и научиться смотреть немного дальше собственного носа. Эти дети должны были стать сменой тем, кто жил старыми принципами, основанными на привязанности к физическому миру и накоплению материальных благ. Думаю, что это было испытанием как для старших, так и для младших - первые должны были подстроиться под своих детей и обеспечить им выживание в этом мире, ориентируясь именно на их особенности и не загоняя в свои рамки; вторые же должны были научить своих родителей смотреть на мир другими глазами. Нельзя сказать, что эксперимент полностью провалился, но большинство и тех и других с поставленными задачами все-таки не справились. Особенно это касается территории бывшего СССР.
В то время, как высокоразвитые страны старались развивать своих детей гармонично, уделять им массу внимания и создавать все условия для комфортной жизни, бывший Советский Союз погряз в конфликтах, экономических проблемах и разрушениях, в том числе - и картины мира. Старое было сломано, но на его месте строить было нечего и некому. Даже не стоит говорить, кто в итоге дорвался до власти в "братских республиках" - мы все это видим сами каждый день. В таких условиях на детей всем плевать. В странах, где образовательные и медицинские отрасли финансируются по остаточному принципу "чтоб не сдохли", общество приходит в упадок и начинает деградировать.
Почему эти смерти случились именно сейчас? Да они и раньше были - в последние 15-20 лет детские суициды стали довольно распространенным явлением, характеризующим общество. В Украине такие случаи тоже происходят, притом пугающе часто. Плохая оценка, обида на товарища, непонимание в классе и т.д. - ни разу не повод лезть в петлю или прыгать с крыши. Но это для нас, для взрослых. Мы уже закаленные, знаем, что все проходит - пройдет и это. А дети не знают и каждая двойка им может показаться личной трагедией, из которой нет выхода. Тут бы как раз и заметить родителям, что с чадом что-то не то, что ребенок апатичен, взволнован, излишне возбужден или еще как-то выбит из колеи. Но на это никто не обращает внимания - сыт, одет-обут и хорошо, душа ребенка никого не интересует.
Нам никогда не поверить, что ребенок перед самоубийством никак не пытался привлечь к себе внимание и сигнализировать о том, что ему тяжело и плохо. Пытался, только этого никто не видел или видеть не хотел. Поэтому все эти внезапные смерти и кажутся немотивированными, вроде все же было хорошо. Только это самообман, хорошо быть не могло хотя бы потому, что ребенок решился убить себя. Значит ему точно было плохо.
Итак, дорогие родители, во имя сохранения жизни ваших детей, мы вынуждены предупредить вас!
Вот уже не первый год нашем городе действует настоящая секта самоубийц!
Подпольная организация, которая помогает детям совершить суицид. Проникая в сознание ребенка через социальные сети и сайты самоубийц, сектанты находят все новых и новых своих жертв !Таким образом, мы говорим вам — будьте внимательны и не оставляйте ваших детей у компьютера без присмотра!»
Так что ж получается то, в чем раньше винили «газеты», в том ныне винят «Интернет». Изменились времена — не изменились люди! Потерявшим самое родное людям во все времена свойственно винить кого-то в своей беде: «газеты», «Интернет», тяжелые «экзамены», нехороший сайт с замысловатым названием http://тутбыласылканаэтотфорум.kokon/ или даже незадачливого папу Франциска, раньше времени предсказавшего конец света чувствительным ребятишкам, почивший в лету Советским Союз - все ли равно, только лишь не себя, за то, что так мало уделяют внимания собственным детям.
Мне повезло, я напал как раз на такую «эпидемию самоубийств . Хотя я до сих пор не могу сказать в чем причина кризиса 8 года.
Что ни день, Хозяин вызывал меня к новому месту происшествия. Душеловки пополнялись...
Субкреация и Параментальная трансмиграция. В образе сквозь время и пространство
Выбирать, как в песне поется, «ночку потемней» даже не пришлось. Все совпало как нельзя лучше. Полнолуние а знаке Весов, чего ещё можно желать лучшего...
Как только стемнело, я, захватив с собой свои нехитрые спальные принадлежности, отправился на могилу близнецов...
Первая ночь прошла напрасно. Единственным результатом было то, что я едва не замерз насмерть, так как октябрь выдался довольно свежим, и первые предвестники снега — ледяной иней, уж не замедлил появиться. Делать нечего, пришлось возвращаться назад «не солоно хлебавши». Однако, упорства мне было не занимать.
Вторую ночь, одевшись потеплее, я снова отправился на могилу...Закоптив две волосяные свечи из черного воска у изголовья могилы самоубийц, и прочтя необходимое заклинание, помогающее перенестись из времени и пространства, я, уповая на милость Хозяина, в том, что тот не оставит меня, спокойно лег, стараясь, не обращая внимания на физические страдания от холода, чтобы не происходило не открывать глаза, хотя бы против моей воли.
Сначала мой сон представлял собой нагромождение из какой-то путаной бессмыслицы, что даже злило меня...
Но вот постепенно все стало прояснятся. Сначала это были просто голоса. Я не мог расслышать, что говорили, как бывает, когда слышишь говорящих уже близко, чтобы понять, что разговаривают , но все ещё достаточно далеко, различая только отдельные гласные «а» , «о», «и», но не различая самих слов, не понимая о чем говорят говорящие. Но, вслушавшись, я понял, что говорили двое девушек и один парень. Усилием воли я проследовал за этими голосами сквозь черную дымку тьмы , и вскоре увидел их.
Да, это были они — мои близнецы! Они шли по улице , ведущий к роковому дому. Рядом с ними был их парень. Я сразу же догадался, что троица идет к месту развязки событий!
Процесс субкреации пошел! Робкой тенью я незаметно проследовал за ними. Впрочем, излишняя предосторожность была ни к чему, меня они все равно не могли видеть, ибо, преодолев время и пространство, очутившись в прошлом, я сам превратился в бесплотного призрака, которого никогда не было, — Слим Шейди*. Теперь, все что я мог — это, словно в кино, как пассивный зритель наблюдать их глазами последний день жизни моих близняшек!
Разговор шел о самых пустяковых вещах. Говорили о компьютерных играх. Такие разговоры раздражали меня больше всего на свете, ибо более всего на свете я ненавидел это убивающее детский мозг, самое бессмысленное на свете время препровождение!
Парнишка то и дело хвастался, как ловко умеет «гамать» в Инете «нелицуху», как он называл сей процесс, не забывая то и дело, всякий раз, когда его более робкая спутница вступала в разговор, прося толком объяснить то или иное понятие на компьютерном сленге, в самой едкой, смешливой форме уличать некомпетентность своей девушки, высказывая свое презрение к ней, как ничего несведущей в «прогах» и «гамерах». И, вместо того, чтобы подробно разъяснить, что да к чему, с томным презрением добавляя каждый раз , неизменную присказку, «потому что ты тупая», «тупица» и «дура», заслылал её прямо в Гугл.
Однако, девушка не обижалась, ей будто даже льстило, что её ухажер хотя бы таким образом, но «обращает на неё внимание» больше , чем на её сестру. Я видел, как лицо её сестры, шедшей позади, все более мрачнело. Ей совсем не нравилось, в каком пренебрежительном тоне молодой человек разговаривает с её сестрой...
Уж протаскавшись по озябшему городу до самого вечера, не зная чем себя занять, уж изрядно подогретая горячительным, развеселая троица молодых людей решила подняться на крышу, для того, чтобы воочию лицезреть красоту Волжского заката. Другие вечерние развлечения для скучающей молодежи в нашей богом забытой глуши были попросту недоступны по карману.
Даже не помню, с чего началась ссора. Подобно тому, как постепенно назревающий в течение нескольких недель гомункул, вдруг, разрывается, извергается вулканом гноя, так же стремительно развивалась и закончилась трагедия на крыше. Конечно, не последнюю роль тут сыграла таинственная смесь микс-спайса, которую наш продвинутый в компьютерах, но не совсем галантный кавалер то и дело потягивал из электронной сигаретки.
Наш юный Ромео, оказался слаб, как и все рахитики поколения «кнопкотыков», что начиная свою жизнь у мерцающего экрана, так же и заканчивают в той же полу-сгорбленной позе зародыша, с непривычки весьма быстро опьянел даже от жиденькой мятной смеси. Не последнюю роль в этом сыграла и неизвестного происхождения добавленная присадка, которую в гомеопатических целях он вот уже второй год тайком от родителей подсыпал себе в трубочку.
Захмеление этого молодого человека выражалось в все возрастающей развязности, с коей он обращался к своим спутницам. Теперь он уж не жалел для них обидных, ругательных слов и посыпал ими как попало, обильно приправляя все самыми неприличными матерными жестами.
Все случилось внезапно, когда очередной раз, после одного из своих заумных выкрутасов, он обозвал Дашу «туполобой сукой», Аня не выдержала и, врезав насмешнику оплеуху, громко закричала на него:
-Да заткнешься ты наконец, ублюдок!
Александр упал спиной не от силы удара, а скорее от неожиданности действо, но потом тут же встал и стоял, с окровавленной юшкой под носом, пошатываясь, ничего не соображая, но все же с ужасом догадываясь, что каким-то образом очутился у самого края крыши, чувствуя при этом как обида и ненависть разливаются в его груди.
-Ты не смеешь...Слышишь, ублюдок, ты не смеешь называть так мою сестру!
Сашка наконец очнулся и, сжав кулаки, заорал:
-Да, пошли вы обе, суки! Думаешь, мне больно нужна была твоя сестренка?! Захочу, и у меня таких, как она, будет миллион! А вы для меня никто, просто суки, такие же, как ваша непутевая мамаша!
Даша разрыдалась! Но Аня не растерялась. Обидные слова Дашкиного жениха лишь придали ей сил.
-На! На! Получи, урод!- Аня стала отчаянно надвигаться, хлестая мерзавца по лицу.
-Да пошла тыыыыыы, сукаааааа!
Александр резко рванул девушку за руки. Та, потеряв равновесие на каблуках, поскользнулась на мокрой крыше и стала съезжать вниз. В последнем отчаянии спасти жизнь девушка зацепилась за край водосточного гребня и заорала!
-Дашааааааааааааааа!!!
-Держись, сестренка!
Даша бросилась на помощь, в последнем мгновении ухватив за руку сестры...
Жизнь двух сестер висела на волоске. Пальцы предательски скользили.
-Саша!!!!! Помоги!!!!! Дай руку!!!! Руку!!!
Но кавалер уж был далеко. Испугавшись, что его могут обвинить в гибели девушек, трус со всех ног помчался вниз.
***
-Отпусти! Отпусти меня! Погибнем оба!
-Нет, никогда! Ты держись, только держись, сестренка...Я спа...
Даша так и не успела договорить. Две сцепившиеся фигурки девочек полетели вниз. Через секунду на асфальте лежали две безжизненные человеческие куклы...
Наверху остались лишь застрявшие в брезенте сломанные ногти Сашиной невесты...
-Теперь ты все знаешь. Мы не самоубийцы, - шептали они. - Тебе никогда не заполучить наших душ! Убирайся!
Что ж, любое дело можно обернуть в свою пользу. Не даром же он три ночи подряд морозил бока на свежей могиле близнецов... Вместо двух душ близняшек для Хозяина, он заполучил себе одного, но верного слугу — для себя.
Для этого надо было проявить лишь немного разумного терпения и настойчивости, не впадая в горячку, сопутствующую нетерпению в таком интереснейшем и дерзком деле .
Анатолий решил не торопиться и как можно разумнее продумать весь план действий. Конечно же, он сам решил для себя, что стоило проявить не дюжую творческую жилку, иначе бы было слишком скучно и обыденно, если бы он, представившись отцом девочек, по случаю 40 дней подпоил мальчишку на кладбище и с полным осознанием закона* лишил его жизни. Нет, Анатолий не искал легких путей, и потому решил действовать более творчески, не даром же его когда-то прозывали Артистом.
Однако же, и медлить было нельзя. Нужно было действовать в ближайшие дни, пока, что называется, будучи под впечатлением, «клиент не остыл» и его легко можно было принять «горяченьким». Для этого следовало провести обширную психологическую. «артподготовку»..
Чтобы выбить его из колеи разума, выяснив телефон мальчишки, он стал звонить Александру, и, имитируя голос девочек, от имени невесты Даши, нежным голоском нашептывать ему страшные вещи:
-Это ты убил нас! Убийца! Гореть тебе за это в аду!
И, когда тот в ужасе бросал трубку, он тут же перезванивал, и голосом девочек орал в трубку их последние слова...
-Саша!!! Помоги!!!! Помоги нам!!! Дай руку!!! Руку!!!
Вскоре нудная фраза «клиент вне зоны доступа», возвестили о том, что метод подействовал. Поверил ли этот негодяй «Саша» или нет, что его оскорбленная мертвая невеста звонила ему с того света, но что испугался — точно...
Теперь оставалось нанести следующий удар. Некрополист решил действовать по-Достоевскому...
Переодевшись в таинственного, темного прохожего, а именно в свой магический, черный капюшон адепта Светлого Ангела (благо был дождь), он, выследив возвращающегося из школы мальчишку на улице, вдруг, резко повернувшись к нему и, погрозил, пальцем произнеся коротко, но ясно :
-Убивец!
И тут же растворился за углом, оставив ошеломленного, побледневшего Сашу стоять посреди улицы с открытым от ужаса ртом.
В тот же день, не выдержав мук совести, наш женишок сам явился в отделение и выложив, как было дело, и что он сам являлся косвенной причиной гибели сестер, «оставив их в опасности». До конца поведать о ссоре и последующей драке он не решился, списав на то, что Аня, желая лучшим образом увидеть салют, подошла к краю крыши, неловко подскользнувшись на мокрой поверхности, стала падать, Даша побежала спасть сестру, и они упали, а он, испугавшись наказания за то, в чем был невиновен, бежал. И даже этим своим «недочистосердечным признанием» убийца сестер решил выиграть для себя, променяв статью 109 об «непредумышленном убийстве», на более легкую статью 125 «оставление в опасности», карающуюся только штрафом. Казалось, что наши блюстители законов, прислушавшись к мольбам добровольно раскаявшегося грешника, примут его слова на веру, но менты пошли по еще более легкому пути, решив и вовсе не открывать дела против подростка, ласково посоветовав мальчику для облегчения совести сходить к школьному психологу. И в этом наши «доблестные» блюстители закона по-своему оказывались совершенно правы, ибо подобные уголовные дела в которых замешаны несовершеннолетние, обошлись бы самим ментам, которых и без того раздражало нездоровое внимание прессы к делу близнецов, куда дороже. К чему ворошить уже закрытое, ведь «самоубийство» списывало все, сбрасывая ненужные концы в воду.
То, что неподвластно суду земному, как раз входило мою юрисдикцию. Чтобы наказать убийцу, мне оставалось лишь дожать его. Предстояло самое последнее и трудное. Провести обряд со сложным названием — параментальная трансмиграция психомоторной оболочки — а «проще говоря», приняв на себя образ покойника, навестить нашего героя в его сне, чтобы уговорить его покончить с собой.
Добыв в все, что могло бы заново воссоздать образ умерших девочек: их выброшенные на помойку личные вещи, которые мне удалось добыть, выложенные в Интернете фотографии, записи, их трогательно девичьи дневники в Живом Журнале, в которых сестры порой так неразумно «по секрету на весь мир» делились самыми задушевными переживаниями, я с жаром принялся за работу. Не с первого раза, но неимоверным усилием воли мысли в своем мозгу мне все ж удалось воссоздать по крупицам покойниц, как если бы они сейчас были живыми. Выходило даже забавно, когда для этого мне приходилось натягивать старую одежду покойниц и часами дефилировать в их стоптанных туфлях. Признаться, в такие минуты я искренне посочувствовал сестрам Золушки. Но что не сделаешь ради того, чтобы, приподняв тайную завесу, заглянуть в человека, узнать, как он жил и что чувствовал ныне покойный при жизни. Я мог бы с легкостью воссоздать их образ по фотографиям, а голос девочек я уже знал по обряду субкреации, и мог достоверно подделать то и другое, но это было бы слишком мало — терялась бы сама уникальная психомоторная оболочка, присущая каждому человеку: его манера движения, его взгляд и тысячи мелочей, из которых складывается неповторимый след человеческой личности. Как каждый мастер наивысшей квалификации, в своем магическом деле я не терпел всякой халтуры или пренебрежения даже к самым, казалось, незначительным деталям.
Теперь я мог в полной достоверности принимать зрительный образ девушек, когда бы этого мне не хотелось, вплоть до малейших нюансов индивидуальных особенностей каждого их близнецов.
О, этот опыт работы с моими близнецами был особенно ценен для меня. Я открыл то, что не мог открыть никакой полоумный доктор Вершуер в ходе своих многолетних зверских опытов в концлагере, и раз и навсегда закрепил это открытие в своем мозгу, которое заключалось в том, что близнецы не являются ни единой личностью в двух физических повторениях, ни природным атавизмом клонирования, а совершенно двумя разными людьми, объединенными лишь одним информациолнно-биологическим полем!
И приняв образ этого поля, я с двойной силой мог внедриться в мозг моего «клиента».
Дождавшись, когда Сашка уснет, я приходил к нему ночью, во сне, точно так, как когда -то приходила ко мне моя таинственная, мертвая Наташа. Обнимая его, я пел сладостную колыбельную, от которой у парня заходилось сердце, шептал ему любовные ласковые речи, от которых у бедняги начиналась поллюция. От имени Даши говорил, что, якобы, ей теперь хорошо ТАМ, потому что она простила ему все, и, что, пока её душа не покинула этот мир, у него есть ещё возможность уйти с ней, и ему тут же будет даровано всепрощение и вечные райские кущи. Для этого стоило только свершить самую малость: освободиться от грешного тела— то есть, переступив черту, спрыгнуть с крыши, ибо с таким грузом преступления его дальнейшая жизнь будет похожа лишь на мучительный, кошмарный сон, наполненный болью и страданиями. В общем, нес всякую пафосную чушь...
В конце концов, боясь прихода ночной гостьи, Саша перестал спать. А лишив себя сна, парень перестал различать вымышленное и реальное. И однажды....он так и сделал: хорошенько накурившись спайса для храбрости, вышел на крышу! Ту самую, где 40 дней тому назад разыгралась трагедия!
-Это совсем не страшно! Давай, я с тобой! - ещё шептал я Дашиным голосом, когда Сашин кроссовок ступал в пустоту.
Так закончилась жизнь подлеца. И тут уж, не растерявшись, я вовсю мог воспользоваться своей душеловкой, приняв в ней свеженькую душу самоубившегося убийцы.
Впрочем, так сразу отдавать её Хозяину входило в мои планы в самой маленькой степени. Да и не собирался я, потратив столько усилий, расставаться с моим новым питомцем. Вот только что с ним делать? На данный момент слуга не был мне так уж особенно нужен, да и пока парень не привыкнет к своему бестелесному существованию, от него будет мало проку, разве что будет по ночам донимать меня своими стенаниями.
Подумав немного, я решил изготовить из него джина. Из сказок Шахерезады «Тысяча и одна ночь» всем нам известно , что злые колдуны-волшебники обычно населяют пойманных джинов лампах и те навеки становятся их рабами, рабами лам, таким образом при незначительном физическом воздействии в виде потирания выполняя любое приказание владельца последней. Иногда, впрочем, беспризорные джины, так и не обретшие своего управленца , сами селятся в мусульманских могилах. Вот почему мусульмане в большей степени избегают ходить на кладбища к родственникам, опасаясь ненароком наткнуться на такого вот джина.
За неимением подходящей лампы, я поселил моего бестелесного питомца в - кальян. Помнится при жизни любил покурить хлопец травку, так пусть же после смерти выкуривают его самого!
Некрополист проснулся в поту. Как же он мог забыть о своем невидимом слуге...
Проклятие, проклятие...Теперь все пропало! Кто знает Любой невежда мог , закурив кальян, невольно выпустить его джина на волю. И, кто знает, может, Хозяин уж прознал про его самовольство — а за это полагалось наказание...
Он тот час же запретил себе думать об этом. Хозяин мог прочесть его мысли.
Но теперь, в это мгновение прозрения, перед безумцем открывалась ещё более ужасающая истина, перед которой его мелкие опыты с человеческой душой, казались ничтожными проступками...
Он хорошо знал, за что он тут очутился. Ему велели молчать — он раструбил на весь свет... о ней, о своей мертвой невесте. То, что его не убили сразу, то что не наткнулись на его повесившийся в полусогнутом состоянии труп, значило лишь одно — ему уготовано ещё более суровое наказание.
Ученик колдуна
Сегодня пришла весточка от Хузина, его бывшего соседа по камере.
«Обыскал все больницы . Человека по фамилии Шаров нигде не обнаружил».
Вот и все. Последняя надежда рассыпалась, как телесная оболочка праха в печи крематория!
Что оставалось приговоренному к смертной казни? — тянуть следствие. Но есть ли в этом смысл? Не лучше ли сразу, одним махом оборвать все мучения.
Как это часто бывает в минуты отчаяния, промелькнула мысль самоубийстве. В первую секунду Анатолий почти обрадовался ей, она привела его в восторг, принеся облегчение, и даже какой-то азарт, но тут же Анатолий ужаснулся своей мысли, нет, не потому что боялся смерти, как физического прекращения собственного существования, ибо глубже всех люде в мiре проник в покровы её таинства, и давно не боялся костлявую старуху с косой, но потому что понимал невозможность осуществления самоубийства.
Он был знаменитостью. Звездой. За все время одиночного пребывания в камере знаменитой башни Лядова, заменившей «подводную лодку» следственного изолятора, за ним непрерывно следили, сменяя одного часового другим. Следили, чтобы этот «философски настроенный человек, каким либо образом не проявил высшего самосознания». Следили, почти как за узником Ньюренбергского процесса, разве что не через глазок, а через множество невидимых камер, вмонтированных в стены. Не было не единого дюйма пространства, где узник мог бы укрыться, даже в параше! Не было ни единой возможности утаить даже крохотную булавку, чтобы вскрыть себе вены или, медленно опустившись на связанных в удавочную петлю простынях, испытать свой последний в жизни «собачий кайф»!
Сообщение Хузина настолько расстроило Некрополиста, что, против обыкновения, он не рассмотрел лица принесшего ему стражника...
Однако, через какое-то время, Анатолий понял, что человек, принесший ему письмо, так и не ушел, ибо слуховое оконце было открыто. И было слышно его дыхание...
-Ну, ка, Некрополист, зацени, - услышал он насмешливый хрипловатый голос, который показался Анатолию знакомым. Рука со знакомой татуировкой перевернутого креста у большого пальца протягивала небольшую серебряную шкатулку.
-Крабат! - невольно вырвалось из Анатолия, и в ту же секунду он крепко зажал себе рот ладонями.
-Тсссссс, - приложив палец ко рту, прошептал человек.
Анатолий все понял, и, чтобы не привлекать внимания, взяв шкатулку, стал сделав вид, что оценивает её, весь превратился в слух...
…
Некрополист. Часть 1. Шилова Л. В
© Copyright: Лилия Шилова, 2016
Свидетельство о публикации №216122101587
Свидетельство о публикации №216122101587
Рецензии
На страничку наткнулся случайно, но, увидев название произведения, сразу подумалось: "не про Москвина ли?" Убедившись, что действительно про него, не удержался от прочтения, поскольку всегда казалось, что его история идеальный сюжет для книги или фильма, - и вот кто-то взял и написал. Не стану подробно обсуждать само произведение, но в двух словах: с одной стороны читать было интересно, а с другой тяжело. Местами оно казалось перегруженным избытком ненужной информации и далеко отвлекающимся от основной темы. Ну и плюс к этому некоторые корявости и ошибки сбивали.
Я бы, пожалуй, и не стал писать отзыв (обычно не оставляю их), но мне слишком любопытно узнать одно: какова в этом произведении доля фактов (как понимаю, почерпнутых из книг Москвина, из материалов его дела, из прессы или откуда-то ещё) и сколько же здесь авторского вымысла? Спрашиваю, потому как видно, что автор интересовалась и явно изучала "предмет" повествования, и, тем не менее, многие моменты кажутся сомнительными.
Александр Корнюков 10.05.2018 23:20 • Заявить о нарушении
Я бы, пожалуй, и не стал писать отзыв (обычно не оставляю их), но мне слишком любопытно узнать одно: какова в этом произведении доля фактов (как понимаю, почерпнутых из книг Москвина, из материалов его дела, из прессы или откуда-то ещё) и сколько же здесь авторского вымысла? Спрашиваю, потому как видно, что автор интересовалась и явно изучала "предмет" повествования, и, тем не менее, многие моменты кажутся сомнительными.
Александр Корнюков 10.05.2018 23:20 • Заявить о нарушении
Все, о чем рассказывается в "Некрополист", основано на реальных событиях, а так же по мотивам так называемого сборника "кладбищенских новелл" самого Москвина.Я только попыталась восстановить события, расположив новеллы в нужном порядке, даже зачастую не изменяя подлинного текста Москвина.
Лилия Шилова 11.05.2018 21:14 Заявить о нарушении
Лилия Шилова 11.05.2018 21:14 Заявить о нарушении
Понятно. Спасибо за ответ.
Любопытно будет прочитать продолжение. Вы его уже пишете или пока слишком мало материала? Как понимаю, самого Москвина в данное время медленно превращают в овощ, и неизвестно напишет ли он когда-нибудь ещё что-либо.
Александр Корнюков 12.05.2018 00:59 Заявить о нарушении
Любопытно будет прочитать продолжение. Вы его уже пишете или пока слишком мало материала? Как понимаю, самого Москвина в данное время медленно превращают в овощ, и неизвестно напишет ли он когда-нибудь ещё что-либо.
Александр Корнюков 12.05.2018 00:59 Заявить о нарушении