След на земле Кн. 2, ч. 4, гл. 70. Возвращение в к

Глава 70. Возвращение в колею.
(сокращенная версия романа)

1
       После больших сражений и больших потерь на берегах Вислы и Одера 774 стрелковый полк обновился на 70 процентов. Только на командные должности пришли тридцать четыре новых офицеров. На должность парторга, вместо переведенного с повышением капитана Ратушного, пришел капитан Павлов, вместо списанного по ранению в запас капитана Олейникова, на агитатора полка, старший лейтенант Плоткин, с которыми Егору предстояло жить в одной землянке. На должности командиров батальонов: старый знакомый по запасному полку майор Огуречный и капитан Лопата. Поговаривали, что этот высокий, худощавый блондин был разжалован и снят со штабной дивизионной должности за какую-то глупую провинность.
       Больше половины из пополнения солдат и сержантов ещё не бывали на фронте и не нюхали пороху, хотя война подходила к концу. На бывалых они смотрели с восхищением и надеждой, что те научат их военным премудростям. И правильно делали. У бывалых было чему поучиться, особенно, как не умереть до конца войны.
       Итак, как и прежде, Егору предстояло жить в одной землянке с новым парторгом и агитатором. Только теперь на равном положении. Парторг капитан Павлов, хотя и был старше по званию и по возрасту, в отличие от предшественника, на лидерство не замахивался. Скорее наоборот. Не имея боевого опыта, он внимательно прислушивался к советам Егора и не стеснялся задавать вопросы. А вот агитатор полка старший лейтенант Плоткин Егору не понравился. Не потому, что претендовал на лидерство и лез поучать, так как пришел из политуправления фронта, а своей говорливостью и бахвальством. За пару часов прожитых вместе в землянке в день их знакомства, он успел похвастаться многими вещами и знакомствами. Несколько раз успел сообщить, что у него самая красивая на свете невеста, живет в Иванове и любит его, как кошка. Почему он привел в пример кошку, было непонятно. Ведь кошка такой зверь, который никого кроме себя не любит. Она может ласкаться, когда ей что-то нужно, но никогда не будет делать что-то ради тебя. Но самое неприятное, что разозлило Егора, стала его навязчивость послушать её письма к нему, где она уверяет его в своей любви. Мысленно Егор назвал его «сюсюкольником». Вероятно, в политуправлении фронта он так надоел своим сюсюканьем, что от него избавились, сослав на передовую, набраться мужественности.
       Капитан Павлов объяснил это молодостью и впечатлительностью парня.
Сам капитан был лет сорока. Он был женат и имел двух детей. Его семья проживала в Оренбурге и особо не нуждалась, потому что до призыва в армию из резерва, всего полгода назад, капитан занимал должность первого секретаря райкома партии. Егор даже удивился. Парторг Ратушный тоже был прежде секретарем райкома партии. Вот и Павлов такой. Не совсем, конечно, такой. Но создавалось впечатление, что райкомы партии есть основной резерв политработников для действующей армии. О своей семье Павлов ничего не рассказывал. Он больше интересовался, как строить работу, расспрашивал о героях полка, чтобы знать на кого опереться и на кого делать ставку в боевой обстановке. Егору он показался надежным. 
       Егор был в целом доволен и вновь прибывшими подчиненными комсоргами батальонов и спецподразделений. Ребята были все как на подбор боевыми, веселыми, успевшими побывать в боях, а некоторые даже в госпиталях с ранениями.
       После общего поверхностного знакомства с вновь прибывшими офицерами и бойцами Егор собрал комсоргов на совещание. На нем он уже ближе познакомился со своими подчиненными и рассказал им с чего нужно начинать строить свою работу в подразделениях, чтобы успешно подготовить бойцов к предстоящему большому сражению. Рассказал им о героях полка, попросил каждого запомнить их фамилии и совершенные подвиги, с тем, чтобы выступая перед бойцами своих подразделений, приводили примеры их мужества и героизма. Он замечал на себе удивленные и уважительные взгляды, поскольку о нем самом ходили уже слухи, как о бывалом и заслуженном фронтовике, что доказывали его боевые награды и четыре нашивки о ранении. Это вселяло в них уверенность в том, что не все на войне погибают, кто смел и отважен, и что награды легко не достаются.
       После возвращения из санроты Егор старался избегать встреч с полковником Пугачевым с майором Горностаевым и даже с подполковником Улановским, с которыми не знал, как сможет общаться. Первых двоих он откровенно презирал, как мелких и подлых людишек, а Анджея, наверное, за то, что тот стал орудием их подлости. Да и хотелось его проучить. Раз ты герой, то справляйся сам.   
       Но как не избегай, а обстановка вынуждала встречаться. Все-таки заместитель командира полка по политической работе был его непосредственным начальником, который должен был утверждать его планы работы и принимать отчеты. Не представление этих планов и отчетов могло расцениваться, как саботаж и сулило неприятности по закону военного времени. А зачем ему неприятности, когда до конца войны остались считанные недели? Поэтому, составив план на вторую половину марта, Егор пошел к Горностаеву за утверждением. Спросив разрешения войти, доложил о цели своего прибытия.
       - Садись, - буркнул майор, отложив в сторону тетрадь, которую листал.
Внимательно прочитав представленный план, подписал его без единого замечания, в то время, как новые парторг и агитатор, свои планы переписывали уже третий раз. Егор был готов к неприятному разговору, нотациям и угрозам старшего начальника, даже прикинул обличительную речь, но майор повел себя так, будто не было никакого инцидента на поляне. Он стал задавать обычные вопросы по рабочим моментам его деятельности: сколько поступило молодых комсомольцев и сколько несоюзной молодежи? Егор отвечал со знанием дела, даже не заглядывая в свои записи.
       - Как думаешь, удастся нам ещё раз тот трюк, который использовали перед наступлением на Висле?
       - Имеете в виду прием в комсомол перед знаменем полка?
       - Именно.
       - Думаю, это мероприятие полезно, и уж точно, вреда от него не будет. Но я изучу возможность его проведения в деталях и вечером доложу вам.
       Егор вышел от замполита удовлетворенным и даже довольным. Конфликт не вспыхнул с новой силой, и барьер разногласия оказался преодоленным мирно. Мира между ними, конечно, никогда не будет, но негласное перемирие состоялось. «Ну, на перемирие я согласен, - говорил себе Егор. – Теперь с полковником не мешало бы достичь того же. «Лучше худой мир, чем хорошая драка», да и доктор верно сказал, что враг у нас только один и победить его мы сможем только сообща».
       Встреча с полковником состоялась через несколько часов, когда Егор проходил мимо штаба полка. Она получилась неожиданной для обоих. Был вечер и Егор шел докладывать замполиту свои соображения по приему в комсомол. Полковник неожиданно вышел из землянки, и Егор машинально приветствовал старшего начальника. Тот ответил на приветствие, но пройдя мимо, вдруг остановился и оглянулся. Тоже самое случилось с Егором. Какая-то неведомая сила заставила его остановиться и повернуться вслед полковнику. На какой-то миг их глаза встретились, и Егору показалось, что он увидел у командира неловкость и сожаление. Глаза Пугачева будто говорили: «Извини меня, старого дурака, что поддался этому подленькому чувству, которого у меня отродясь не было». Егор же своим взглядом хотел сказать ему, что ему плевать на их происки. Что он выше их мнения о нем, что он честен перед своими бойцами и командирами и ему достаточно уважения тех, с кем он сражался в боях, а не плел интриги.
       Этот обмен взглядами и безмолвными репликами длился пару секунд, после чего Пугачев первым опустил глаза, повернулся и пошел дальше. Егор продолжал смотреть ему вслед, гадая, правильно ли понял полковника. Ведь зачем-то он остановился и смотрел на Егора? Только, если он действительно так думал, почему бы это не сказать языком? Или ему стыдно, что пошел на поводу у своей подстилки Марины и опустился до мести подчиненному?
       С Мариной ему тоже довелось встретиться. С утра он снова был в штабе и попался ей на глаза. Он хотел сделать вид, что не замечает её, но она специально подошла к нему.
       - Я перед тобой виновата, Егор, но я не враг тебе. Если ты думаешь, что я приложила к этому свою руку, то ты сильно ошибаешься. Клянусь тебе, что я здесь не причем.
       - Давай не будем здесь и сейчас выяснять отношения. Может, ты и не причем, но все это случилось из-за тебя. Твой муж мстил мне за анонимку, которой я не писал. Но он-то считает, что писал её я. А почему он так считает? Думаю, потому что ты дала ему повод.
       В штаб зашли офицеры и их разговор оборвался. Егор ушел по своим делам.

2
       Постоянно ведущаяся партийно-политическая работа в частях, как правило, усиливается перед началом крупных сражений. Сейчас полк готовился к большому наступлению, поэтому начальник политотдела дивизии полковник Гуськов назначил совещание политработников частей и спецподразделений дивизии у себя на 12 часов дня. Старшему лейтенанту Никишину было приказано явиться раньше, к 11 часам.
       Егор догадывался, что последует продолжение того разговора, который был отложен им в день возвращения с плацдарма, поэтому ровно в 11.00 находился в приемной начальника политотдела. На повышение по службе он уже не рассчитывал. Хорошо еще, что после инцидента на поляне его оставили в полку. Хотя он еще не был уверен, что неприятности его миновали. Возможно, после этой беседы к нему применят наказание, вплоть до разжалования и ссылки в штрафбат.
       Когда он зашел в кабинет начальника политотдела, тот на этот раз был один.
       - Садитесь, старший лейтенант. Говорят: «в ногах правды нет», а мне нужна от вас правда.
       Егор подчинился приказу. Полковник тем временем взял из папки на столе бумагу, исписанную размашистым почерком, и протянул ему.
       - Ты писал? Я слышал, ты не трус, почему не подписался?
       - Потому, что я ничего подобного не писал, товарищ полковник, - пробежав глазами по листу, Егор протянул лист обратно полковнику.
       - А кто, по-твоему, мог написать эту анонимку?
       - Капитан Ратушный, товарищ полковник.
       - Почему ты так уверен?
       - Во-первых, узнаю его почерк, хотя он и пытался его изменить, но некоторые буквы характерны для него. Во-вторых, он человек малограмотный и допускает много ошибок. Когда мы служили вместе, он часто при написании конспектов или докладов обращался ко мне с просьбой подредактировать их, исправить ошибки, так как майор Горностаев, демонстративно правил их и критиковал за это. Но он неисправим и допускает одни и те же орфографические ошибки. К примеру: слово «батальон» он так и пишет через «о». Ну, и в других словах куча ошибок. Могу я поинтересоваться, где он сейчас? На какую должность его перевели с такой грамотностью? Думаю, вы можете легко сверить его бумаги с этой, чтобы убедиться, что это его рук пасквиль. Поговорите с ним, может, и без проверки признается.
       - Что ж, поговорю. А он раньше писал анонимки? Ты замечал за ним это?
       - Заметил однажды, в Польше. Он писал анонимку на какого-то тылового генерала, обиженный на то, что тот, застав его у одной местной русской графини, в грубой форме выставил из дома.
       - Хм, такой анонимки к нам не поступало. Не путаешь?
       - Не путаю, товарищ полковник. Он писал её не вам, а в Центральный Комитет партии. Во всяком случае, на черновике, найденном мною, было указано: в Центральный Комитет.
       - Всё, старший лейтенант, можешь идти. У меня скоро совещание. На нем твое присутствие обязательно. А пока свободен.
       «Ну, вот, как я и догадывался, оба героя анонимки всю вину возложили на меня, не пожелав даже разобраться, - думал Егор, покидая кабинет Гуськова. – Поэтому они не включили меня в списки награжденных. Генерал дал мне «Красную Звезду» своей властью, так сказать, под напором Героя Советского Союза. Всё-таки зря я её взял. Сейчас, когда ситуация с анонимками прояснилась, материал о моих заслугах при взятии Цибингена, форсировании Одера и действиям на плацдарме можно было бы дослать. Тогда, скорее всего, мне досталась бы более весомая награда, какую я заслужил. Теперь же, поезд ушел. За одно и то же дважды не награждают, как и дважды не наказывают. Ну, что же. Впереди еще Берлин. Можно постараться заслужить звезду Героя».
       В ожидании совещания Егор вышел на улицу проветриться. Во дворе здания, недалеко от крыльца, стояла автомашина с будкой. В такой однажды увезли капитана Ногтева. Он бросил произвольный взгляд на зарешеченное окошко и… увидел знакомое лицо. В полумраке будки не мог разобрать точно, кто там находится и решил подойти ближе.
       В будке за решеткой сидел его друг, Афанасий Кобликов. Егора словно ушатом холодной воды окатили. Настолько неожиданной оказалась встреча с другом через столько лет. Он прильнул к окошку переполненный радостью, хотя радоваться было нечему.
       - Какими судьбами, друг?
       В ответ Афоня криво усмехнулся. На его лице появилась гримаса сожаления, но не радости, и он, молча, отвернулся.
       - Ты что, не узнаешь меня? Это же я, Егор!
       - Узнаю. Но только удивляюсь, почему ты меня узнал? Ты не понимаешь, где я нахожусь? Обычно все отворачиваются и стараются не замечать тех, кто за решеткой.
       - Ты хочешь меня обидеть? Но почему? Мы же были друзьями.
       - Ну, извини, если я тебя обидел. Просто накипело, - грустно сказал Афоня.
       - Извиняю. Рассказывай, что случилось.
       - Не знаю с чего начать, - растерялся Афоня. – За пару минут не расскажешь.
       - Не тяни, а рассказывай.
       - После окончания училища мы с Фимкой попали на Сталинградский фронт. Там наши дорожки с ним разошлись, ведь он пехотинец, а я артиллерист, хотя и служили в одной дивизии. Потом снова попали в один полк, и я даже поддерживал его огнем. Там за месяц до капитуляции Ефим был тяжело ранен. Не знаю, жив ли, но больше о нем ничего не слышал. Сам я до 4 февраля оставался в Сталинграде. Потом нас перебросили на Харьковское направление. Под Харьковом немцы нам устроили ответный Сталинград. Мы тоже попали в окружение. Наш полк был почти полностью уничтожен. С последними силами мы попытались прорваться, но не на восток, где у фашистов было больше сил, а на запад, к ним в тыл. Я возглавлял группу прорыва и нам повезло. Мы выскочили из мешка. Но далеко уйти не удалось. Немцы подняли соседние гарнизоны, и большая группа наших была взята в плен. Я при прорыве был ранен в ногу и отстал. К намеченному месту сбора опоздал, вышел туда один. Но мне повезло. В деревне, где держали часть наших пленных, я встретил твоего земляка Шурку Змея. Его убежавшего от немцев ещё в сорок первом, израненного и покалеченного выходила одна местная баба. Вот вместе с ним мы и смогли напасть на комендатуру и вызволить из плена человек пятьдесят моих однополчан. Мы стали пробиваться к партизанам.
       - Так Шурка жив?
       - К сожалению, нет. Немцы кинули за нами погоню, а Шурка прикрывал отход. Потом их там похоронили местные, а мы позже поставили памятник. Запомни: деревня Каменка на Полтавщине.
       Егор тяжко вздохнул. С Шуркой у него были связаны самые светлые воспоминания детства и юности.
       - Мне с группой беглецов удалось добраться до леса и влиться в партизанский отряд Кочета. Еще одна группа наших однополчан с капитаном Ногтевым партизанила сама и, как потом стало известно, успешно, - продолжал рассказ Афоня. – Мы много пользы принесли, воюя в партизанах, за что и я, и Ногтев были награждены орденом боевого «Красного Знамени». Но когда подошли наши войска и мы вернулись в действующую армию, нас взяли под подозрение. Дескать, мы умышленно бежали на Запад и наши заслуги фикция. Пока шло следствие, и я, и Ногтев воевали рядовыми. Спустя полгода, вроде бы разобрались, восстановили в званиях и должностях, но чувствовалось, что все равно, не доверяют, присматриваются, ждут каких-то ошибок или предательства. Я стал командовать батареей. В одном из боев был ранен, а после госпиталя попросился в другую армию. Так я оказался в 33 армии. Мне предложили штрафную роту.
       - Как штрафную роту?
       - Не пугайся. Командиром штрафной роты. Я отказаться не мог, сам ведь напросился. Однако, контрразведчики меня из виду не теряли. Видимо, одни сообщили другим, и контроль за мной продолжался. Я воевал исправно, поводов для подозрения не давал, даже получил звание майора, но всему приходит конец. И моей удаче тоже. Короче, я со своей ротой не удержал участок дороги от Цибингена на Берлин. Нас крепко побили, но меня решили сделать козлом отпущения. Сегодня утром меня осудил военный трибунал. Сорвали майорские погоны, лишили наград и сейчас отправляют рядовым на три месяца в мою же штрафную роту. А ты, Егор, представляешь, что значит быть штрафником?
       - Представляю, друг. Штрафников специально суют в самые жаркие места, где выжить почти не возможно.
       - Ну, тогда прощай, друг. Если останешься живым напиши моей матери, что, да как. Адрес мой ещё помнишь?
       - Помню. Но это же не справедливо, - воскликнул в отчаянии Егор.
       - Я тоже считаю, что не справедливо, но это ничего не меняет. Лбом стенку не прошибешь. Если они решили, что я виновен, то уже будут стоять на своем, - вздохнул Афоня.
       - Слушай, а этот Ногтев, которого ты упоминал, случайно не связистом был?
       - Да. Он в нашем полку был начальником связи. А что, ты его знаешь?
       - Он и в нашем 774 стрелковом полку тоже был начальником связи, но в январе его арестовали и куда-то увезли в таком же фургоне. Где он сейчас не знаю. Но мужик был хороший, - ответил Егор.
       - Ну, здесь два пути: либо в штрафную роту, либо на расстрел, - заключил Афоня.
       Мимо проходили офицеры-политработники полка, удивленно поглядывая на фургон и Егора. До совещания у начальника политотдела оставалось несколько минут. Попрощавшись с другом, Егор побежал к его помощнику по комсомольской работе майору Захарову.
       - Выручайте, майор!
       - Что случилось?
       - Лучшего друга, майора Кобликова, командовавшего штрафной ротой, разжаловали в рядовые, лишили наград и осудили на три месяца штрафной роты.
       - За что?
       - За то, что он со своей ротой не удержал участок дороги Цибинген – Берлин. Вы-то ведь знаете, что в бою всякое случается. Иногда необходимо отступить, чтобы потом, сохранив силы, одержать победу. Майор Кобликов никогда не был трусом. Всегда был передовиком. Был лучшим бригадиром комсомольской бригады в Сталинграде. О нем писали во всех газетах. Он имеет и несколько правительственных наград. Ну, не из тех он, кто может навредить Родине. Он отличный командир, порядочный человек и верный делу партии коммунист. Не справедливо отправлять его рядовым в штрафную роту на верную смерть, - убежденно говорил Егор.
       - Где он сейчас?
       - Во дворе, в арестантской будке сидит.
       - Его что, наш дивизионный трибунал осудил? – Захаров подошел к окну и выглянул во двор. Фургон был еще на месте.
       - Возможно. Я этого не знаю, - ответил Егор.
       - Если наш суд, то обещаю помочь. Но только после совещания у полковника Гуськова. Пошли, уже пора.
       Совещание, словно по желанию Егора, оказалось коротким. Полковник требовал от всех политработников нацеленной на достижение победы, постоянной работы в подразделениях, вплоть до взводов. После совещания майор Захаров и Егор остались, и стали просить его изменить приговор трибунала. Полковник подумав, решился на звонок, но оказалось поздно. Решение трибунала уже ушло в армию на утверждение. Полковник снова задумался. Он в упор смотрел на старшего лейтенанта Никишина, взвешивая, стоит ли ему заниматься его просьбой. Наконец, снова снял трубку и позвонил какому-то Ивану Федоровичу с просьбой отменить решение дивизионного ревтрибунала и оправдать майора Кобликова.
       Через час Егор узнал, что его просьба была удовлетворена. Афоня был оправдан и восстановлен в звании и должности. Но друзьям не довелось больше свидеться. Оба были заняты подготовкой к предстоящему наступлению. А Егор подумал, что и за капитана Ногтева  можно было вступиться. Полюбопытствовал у майора Захарова, известно ли ему что-то о судьбе капитана.
       - Помню я тот суд, Егор. Капитан вел себя вызывающе. И судили его не за то, что он с оружием напал на вашего парторга. В это мало кто поверил бы, если бы он, одержимый своей злостью, не ругал Советскую власть и коммунистов. Его даже в штрафную роту не рискнули сослать, перебежит еще вдруг на сторону врага, а дали десять лет и отправили на Колыму. Дальнейшая его судьба не известна. Наверное, валит лес на задворках Родины.
       Егор грустно вздохнул. «Значит, я родился под счастливой звездой, раз не разделил участи Афони и капитана Ногтева. А ведь со мной могли поступить также, сорвать офицерские погоны, награды и…. Интересно, а сорвали бы с гимнастерки нашивки о ранениях? Черт подери, не зря говорят: «от сумы и тюрьмы не зарекайся». Жизнь еще не закончилась, она только вернулась в прежнюю колею, а на дороге еще много ухабов и препятствий».

(полную версию романа можно прочитать в книге)