Алтай. Постниковы Часть 15 Мы в Ключах

(Ранее: Алтай.Постниковы Часть 14 Талица.Борисовы)

Приехали мы с тётей Финой к маме в конце Великого поста. Тётя Фина, погостив немного у нас и в Усятске, отправилась в Новониколаевск. Григорий Кутимов, муж Лёли был теперь уже не приказчиком, а офицером в чине прапорщика. Это из тех скороспелых прапорщиков, о которых пелась в то время песенка:
Раньше был извозчик
Звать меня Володя.
А теперь на фронте
Ваше благородье.
Пасху мы с мамой встретили бедновато. Яиц, правда, десятка полтора накрасили, а кулич испечь не удалось: не было муки, даже сеянки.
По приезде, прежде всего я пошла к Чирковым. Встретили меня радушно. «Как ты выросла, Нинушка! А какие кудри у тебя», - восклицали Афимья Сергеевна и Константиновна. «Ну, Нина, ты теперь уже совсем большая. Вот в воскресенье пойдём со мной и с Феней на улицу», -  улыбаясь, сказал мне второй Фенин брат Николай.
Больше всех обрадовалась мне Феня. Поговорив со всеми, попив чайку, мы с Феней отправились в её апартаменты, т.е. в кладовку. Это был её уголок.
В моей подружке какая-то счастливая перемена: она ещё больше похорошела. И вот мы с ней беседуем. Мне рассказывать особенно нечего, и я слушаю её. А у Фени большое событие, у неё – любовь, и взаимная. Всю зиму она встречалась на вечёрках с Петей Ждановым. И теперь всё время думает о нём, и ей кажется, что и она ему нравится. «Ещё бы не нравилась такая Фенечка!», - думаю я про себя.
«Как хорошо, что ты приехала. Теперь ведь можно встретиться с ним только на улице, вечёрки отошли, а на улицу меня одну, даже с Николаем не пустят. А баба Фима тебя любит, тебе верит, и с тобой меня отпустят на гулянье. Ведь ты, наверное, знаешь Петра?», - говорит Феня. Я пытаюсь вспомнить, смутно вспоминается высокий парень и больше ничего. Знаю только, что Ждановы живут далеко от нас и Чирковых, на выезде из Ключей в Усятское.
«Не знаешь? Ну, ничего, вот на гулянье и познакомишься», - говорит мне Феня.
У Чирковых всё так же хорошо. Чистота, блеск. В ограде всё под метёлку. Все приветливы. А Афимья Сергеевна явно рада моему приезду, уж не знает, куда ей посадить дорогую гостью, чем угостить. На душе у меня спокойно: хорошо быть кем-то любимой! (в данном случае А.С.)
И потекли весенние дни 1918-го. Дома мне было нечего делать, книг нет, и я по большей части проводила время у Чирковых. Вместе с Феней и её матерью Ивановной мы делали посадки в огороде. У Чирковых обрабатывали шерсть и лён на свои нужды. Но пряли не так уж много, главным образом, на полотенца и на палатки. Шерсть пряли Константиновна и Афимья Сергеевна. Холщового белья, как водилась у крестьян в это время, в этой семье не носили, а шили всё из покупного: ситца, миткали или бязи. Поэтому Феня не была загружена работой над холстами. Но без дела в этом доме не сидели. Феня шила себе что-нибудь или вязала красивые чулки, а также чулки всем младшим сёстрам.
Я взялась вышить ей полотенца и связать к ним кружево. Сидим мы с ней в горенке, а большей частью в кладовке, рукодельничаем и поём.  Я её научила многим песням: «Мой костёр в тумане светит», «Воздушный корабль», «Потеряла я колечко», «Ох, ты горе моё, великое моё» и др. Иногда заглядывал к нам и присаживался Николай. «Хорошо, девчата, поёте», - и пытается нам подпевать.
Феня с Николаем были погодки. Фене было 16 лет, Николаю – 17. Они были очень дружны между собой. Совместные хождения на вечёрки ещё больше их сблизили. Николай знал Фенину тайну, но друг он был надёжный – не выдаст.
А когда мы оставались с Феней одни, у нас только и было разговору, что о её любви. О, как я понимала её! Понимала эту радость, это светлое счастье первой любви! Ещё не видя и не зная Петра, я всей душой была расположена к нему.
И вот настало воскресенье, когда мы трое: я, Феня и Николай собрались на улицу, т.е. на гулянье деревенской молодёжи. Мне было немного страшновато идти на это сборище, тем более что мне всего 13 лет, хотя, будучи подростком, я выглядела старше, казалась лет пятнадцати. На мои опасения Николай, смеясь, говорил: «Не бойся, Ниночка, со мной не пропадёшь!». И, действительно, это был верный и надёжный рыцарь.
Короток девичий век у крестьянской девушки того времени. В 16-17 лет её спешили выдать замуж. В 20 лет девушка уже считалась перестарком. Кстати, как меняются понятия и нравы. В 1945 году я оказалась в роли свахи. Для хорошего друга (знакомого офицера) я сватала очень милую и славную девушку. На моё сватовство она ответила: «Что вы, Нина Лукьяновна! В свои 24 года я ещё не перестарок, чтоб идти за 34-летнего!».
У Чирковых девушек держали очень строго. Да и Николаю тоже воли не давали. С гулянья они должны были возвращаться домой, как только начнёт смеркаться. А ведь на «улице» в это время самый разгар веселья начинается. Брат с сестрой, зная, что я хожу у Афимьи Сергеевны в любимицах, посылают меня к ней с просьбой отпустить их на «улицу» вместе со мной и чтоб Феня с гулянья пошла ночевать к нам. Я прошу А.С. и откровенно говорю ей, что нам, троим, очень хочется подольше побыть на гулянье. Такая искренность (читай: моя маленькая хитрость) подкупили её, и она милостиво даёт своё согласие.
И вот, нарядившись, мы идём на берег реки Курьи, где на брёвнах расселся уже весь деревенский «бомонд». Напрасно я боялась, что окажусь меньше всех. На эти гулянья уже выходят в деревне в 14 лет девушки – подростки. Ведь и погулять-то им сезона три: в 16-17 лет выдадут замуж. Недаром пели девушки частушку:
Попляшите-ка ботиночки
Вам больше не плясать:
Выйду замуж, буду плакать –
Вы – на полочке лежать.
Подошли мы к брёвнам, поздоровались. Нам ответили. Николай с парнями здоровается за руку и одновременно шутит с девушками. Видно, что тут он свой в доску. Мы с Феней садимся на брёвна немного поодаль, в руках у нас, как у всех девушек, в носовом платочке завязаны в узел подсолнухи. Для парней эти семечки предлог для знакомства или для разговора. Просят угостить семечками. Приходит гармонист, все восторженно встречают его.
Запела гармонь, и девушки пошли в пляс по кругу. Я сижу и гляжу во все глаза на происходящее. Ведь я первый раз участвую в таком гулянье. Как интересно! Вот пляшет девушка. Да ведь это королева в крестьянском платке! Так она чудно выступает. И лицом хороша, особенно в профиль.
Мелодия меняется и вот уже по кругу пляшут пары. Одну из пар я узнаю: там пляшет Николай с какой-то девушкой. Смешно смотреть, потому что танцоры, как утки, припадают то на правую, то на левую ногу.
Когда потом Николай подошёл к нам, я засмеялась и сказала: «Ну, Коля, то, что ты плясал там с девушкой – не танец, а коляшка-ковыляшка». Он весело рассмеялся: «А ведь верно – Ковыляшка».
Наконец, настал момент, когда к нам подошёл Петя Жданов. Он поздоровался с Феней за руку и взглянул на меня. «Это моя подружка», - сказала Феня, - «Нина Лавошницына». Пётр подал мне руку. Что-то соколиное было в облике этого парня. Высокий, широкоплечий, смуглое, сухощавое лицо, чёрные глаза, брови вразлёт, прямой с небольшой горбинкой нос. Тёмные густые волосы коротко подстрижены. Парень серьёзен, но, когда улыбнётся, лицо светлеет. Нет у него этой пустозвонной болтовни. Разговаривает свободно, но чувствуется в нём сдержанность. Видно, что Феня ему очень нравится. Да, эта пара под стать друг другу!
Посидев и побеседовав со мной, Феня говорит: «Нина, мы с Петей пройдёмся немного, а ты посиди пока здесь». «Идите, идите», - с готовностью отвечаю я, - «а я здесь посижу, так интересно смотреть на всё». Пётр взял Феню за руку, и они пошли, беседуя, вдоль бережка, недалеко от брёвен.
Я стала смотреть на пляски. Моё внимание привлёк здоровенный белобрысый парень, который вертелся то около одной девушки, то около другой. Я знала, что этот парень живёт где-то в конце нашей улицы, и зовут его Кешка.
Сижу я, наблюдаю. Пары некоторые пляшут, а некоторые отходят в сторонку. Глядела я, глядела и не заметила,  как передо мной оказался Кешка. Он (бац!) уселся ко мне на колени и обнял меня одной рукой за шею, весело гогоча. Я в ужасе начала его спихивать с колен. Но попробуй-ка свороти такую глупую и беспардонную тушу!
И вдруг слышу: «Ну-ка, слезь с колен! Это моя шмара!». Кешка нехотя поднялся и с ворчанием удалился. А Николай (это был он) сел рядом со мной, обнял меня за плечи и, наклонившись близко к моему лицу, стал что-то говорить. Я, рассерженная, да и немного испуганная, стала гневным движением плеч скидывать его руку. «Дурочка, да перестань сердиться», - сказал Николай. – «Я ведь это для того делаю, чтоб все увидели, что ты действительно моя шмара. Теперь ни один парень не пристанет к тебе. Поняла? Ну, вот сиди, и будем с тобой на глазах у всех будто бы любезничать».
И мы сидели так и разговаривали, о чём придётся, пока не подошли к нам Феня с Петром. Николай рассказал им о происшествии со мной. И мы уже весело смеялись над этим.
Тут гармонист заиграл «Метелицу», и все начали вставать в круг. «Ты умеешь плясать Метелицу, - спросил меня Коля. «Умею», - ответила я. «Тогда я приглашаю тебя. Феня, Петька, пошли все вместе плясать», - позвал нас Николай.
Было уже поздно, когда закончилась пляска. Мы пошли домой. Николай и Пётр проводили нас до дверей и отправились восвояси. Мама не спала, ждала нас.
Готовясь ко сну, мы с Феней оживлённо обсуждали свои дела. Феня ждала, что я скажу о Петре. «Феничка, Петя тебе под пару. Мне кажется, он хорош во всём. И, верь мне, он тебя любит. Это же видно. И Николай то же самое говорит. Мы ведь шли и разговаривали о вас». Потом мы вспомнили о Кешке и стали смеяться. «Коля хороший и добрый. Что бы я стала делать, если бы не он», - сказала я. «Я люблю нашего Кольку, он хороший брат, добрый и весёлый», - добавила к данной мной характеристике Феня.
В те дни, когда я бывала дома, к нам иногда заходила тётка Марья Рассказова, ведь жили они напротив нас через дорогу. Она рассказывала маме о своей безрадостной жизни, как пьяный муж часто бьёт её: «Возьмёт за волосы и таскает по избе, бьёт головой об стену. Синяки на теле не успевают проходить». Однажды, когда мы остались наедине, Марья сказала мне: «Давно я, Ниночка, хочу попросить тебя об одном деле, да всё не смею». На это я ей ответила: «Ну, почему же, тетя Марья, если я чем-нибудь могу помочь вам, я всегда это сделаю. Мне так жалко вас». Она как-то пригорюнилась, помолчала и потом сказала: «Может, я и плохо делаю, что подговариваю тебя, но нет у меня другой возможности. Ниночка, ты постоянно бываешь у Чирковых, всегда видишь Ваню, разговариваешь с ним. Ради Христа, прошу тебя, передай ему вот это письмецо от меня». Я обалдела: «Да что вы, тётя Марья! Как я это могу сделать?! Ведь это будет подлость. Ведь и я, и мама – друзья Чирковых. Нет, о чём угодно просите, только не об этом». Марья заплакала и сквозь слёзы стала говорить: «Ниночка, если бы ты знала, какая я несчастная. У меня только одна и радость в жизни, что взглянуть на Ваню. По воскресеньям-то я только и жду, когда он, мой сокол ясный, пройдёт с гармонью через плечо по нашей улице. Он играет, а парни поют. Гляжу я на него, и сердце моё заходится». Потом она стала говорить, как она одинока, не с кем ей перемолвиться, не с кем облегчить душу: «Да разве я могу кому-нибудь из наших деревенских рассказать о своей любви. Сохрани Бог и помилуй, сразу разнесут по всей деревне, да ещё и от себя прибавят. И вот только Васильевне (маме) да тебе верю. Ты уж прости меня, что я тебя потревожила. Побожись, что никому не скажешь о нашем разговоре, даже своей матери». «Вот, ей-Богу, тётя Марья, никому никогда не расскажу», - перекрестившись, сказала я. И я сдержала эту клятву. Нарушила я её сейчас в своих воспоминаниях, потому что многим из этих людей, о которых я рассказываю, «ничего теперь не надобно, никого теперь не жаль…».
Подходит Петров день (29 июня ст. стиля)Чирковы собираются на покос. Конечно, я получаю приглашение ехать к ним на пашню. Я с удовольствием соглашаюсь. И мы с Фенечкой от радости и восторга кружимся в ограде, взявшись за руки. «Ну, наши девушки обалдели», - смеется, глядя на нас, Анисья Сергеевна.
И вот мы целым чирковским табором едем на покос. Покос у них на пашне (земельный участок), которая находится за бором на половине пути от Ключей до Сросток. Зелёная алтайская степь с берёзовыми колками. Около кромки одного колка расположены строения чирковской пашни.
Как и в сельской усадьбе, здесь всё устроено с толком, с максимальной заботой об облегчении труда, создании удобства и доступного комфорта в быту, тем более, что пашня находится далеко от дома (км 15). Обычно здесь, в Сибири у многих пашни находятся далеко от села. На покос и уборку хлеба уезжают на целую неделю и возвращаются на отдых к воскресенью. С понедельника, сделав запасы продуктов, снова едут. В поле роют землянки или ставят шалаши. Там и помещаются, спят, держат необходимые вещи. Горячую пищу готовят на костре, хлеб привозят из дома.
У Чирковых на пашне поставлена просторная добротная деревянная изба. В ней два светлых окна, сбита хорошая русская печь. Вдоль стены большие, из сосновых струганых досок нары. На нарах постлана кошма, лежат подушки в цветастых, неярких наволочках, лоскутные одеяла. Рядом на некотором расстоянии поставлен амбар. Изба и амбар соединены крышей. Под крышей стоит стол и вкопаны лавки. Так же есть стол и табуретки в избе. Недалеко от строений стоит сруб колодца (вода под боком). На время полевых работ на пашне держится корова. Пасётся она на приколе. Вырыт погреб. С весны его набивают снегом, и продукты сохраняются хорошо. Тут же разбит небольшой огород, посажен лук-ботун, укроп, огурцы и даже дыни и арбузы. Картофеля садили целый загон и полоску раннего яровизированного картофеля вблизи строений. С южной стороны колка на колышках поставлены с десяток пчелиных ульев, а рядом с пасекой посеяно сотки три агератума (медонос). Кажется, что тут постелили бархатный лилово-сиреневый ковёр, радующий глаз.
Под особым навесом стоят сельхозмашины: плуг, косилка и конные грабли, на стенах висят бороны.
С одной стороны колка посеяны хлеба: пшеница, овёс, греча, просо. Голубая полоска льна, разноцветная полоска мака и целый загон подсолнуха. С другой стороны колка – густые травы, пестрящие цветами, и, как бордюр к зелёному ковру густо розовая, почти малиновая полоска клевера (культурного).
Весело становится при взгляде на такую ухоженную пашню.
Довольно, Ванюша! Гулял ты немало,
Пора за работу, родной!
Но даже и труд обернётся сначала
К Ванюше нарядной своей стороной…
(Н.А. Некрасов)
Целым табором мы приехали на покос: Иван Кондратьевич, Иван с Дуней, Николай, Пашка (13 –летний сын), Феня, Ольга (Фенина младшая сестра, 14 лет) и я. Приехали на стан под вечер. Всё разложили: кое-что в избе, продукты в погребе. Пора настала жаркая, поэтому готовить горячую пищу Дуня стала на тагане, т.е. были вбиты в землю две крепкие черёмуховые рогулины, на них был положен металлический прут. На этот прут надевались котелки с варевом, а под котелками разводился костёр. Для чая ставили самовар.
Мужчины подготовили для работы косилку и литовки (косы). Для нас наточили тяпки.
Улеглись спать пораньше, ведь утром надо встать рано, особенно косарям. Улеглись кто в избе, кто в амбаре, а мы с Феней легли спать на телеге. Уже стемнело, в воздухе повеяло ночной прохладой. Рядом со станом, в колке от лёгкого ветерка шелестят берёзы. Мы, лёжа в постели, смотрим вверх, а над головой купол потемневшего неба, усеянный яркими звёздами. Волшебное зрелище! Хотя уже наступает ночь, но из берёзового колка, из нескошенных трав несутся стоны полевых голубей, крики перепёлок: «Спать пора, спать пора!». Потом начинает скрипеть коростель, цикады трещат всю ночь. Это чудное колдовство летней ночи не даёт нам уснуть.
«Нина, посмотри, почти все звёзды мерцают, а вон звёздочка не мерцает, свет у неё ровный. От чего бы это?» - спрашивает меня Феня. Я хоть и не очень-то разбираюсь в тайнах звёздного неба, но где-то краем уха слышала, что не мерцают планеты, такие, как наша Земля. Как умею, объясняю это Фене, а потом говорю: «Хочешь, я спою тебе песню про звёздочки?». - «Спой!». И я вполголоса пою:
У зари, у зореньки много ясных звёзд,
А у тёмной ноченьки им и счёту нет.
Горят, горят звёздочки, пламенно горят.
Что-то сердцу бедному тихо говорят.
Говорят о радостях, о минувших днях,
Говорят о горестях, что постигли нас.
Я бы ночку тёмную не смыкала глаз,
Всё б смотрела, звёздочки милые, на вас.
«Кто это там не хочет смыкать глаз?» - раздаётся деланно строгий голос Николая. Оказывается, он устроился спать под крышей, где стоят сельхозмашины, и подслушал нас. Мы с Феней засмеялись и укрылись с головой одеялом. «Какая хорошая песня», - шёпотом сказала мне Феня. «Эту песню я выучила в Талице у Борисовых. Это самая любимая песня тёти Елены, мы с Зоей её часто пели. Я научу и тебя», - ответила я. К концу покоса песню эту мы уже пели хором: Дуня, я, Ольга и Феня. Всем она пришлась по сердцу.
Долго мы не могли уснуть, но под песни перепёлок, под жалобные стоны полевых голубей, под ночные шорохи трав и берёз, сон, наконец, сморил нас.
На заре мы с Феней проснулись от сырого холода. Оказывается, пала роса. Мы схватили свои постели и перебрались под крышу, чтобы там доспать до солнца.
Проснулись. Великолепное, сияющее летнее утро! Какая радость на душе! Под голубым шатром неба зеленеет перемежающаяся берёзовыми и калиновыми колками степь. И только на юге, где село Сростки, лёгкими контурными очертаниями мерещатся горы, мой любимый Алтай.
Старшие уже встали. Дуня вскипятила самовар, сварила картошку. Пора завтракать и – за работу. Мы с Феней и Ольгой побежали к колодцу умываться. И тут как тут появились Николай с Павлушкой и начали брызгаться водой. Поднялась весёлая беготня, смех.
Иван старается нас урезонить: «Эй, вы, резвунчики, смотрите, я всю картошку съем, будете подтягивать ремни до обеда». Дуня добродушно смеётся. Иван Кондратьевич ушёл посмотреть ульи. В его присутствии мы бы, конечно, вели себя более чинно.
Но вот закончился завтрак, и Иван Кондратьевич всем дал задание на день. Иван поехал на косилке косить траву, Николай с Пашкой взяли косы и пошли косить в колке. Феня, Ольга и я с тяпками на плечах отправились к полосе картофеля полоть и окучивать. Дуня осталась хозяйничать. Иван Кондратьевич отправился туда, где уже стрекотала косилка.
Нам, втроём, весело работать. Мы разговариваем, смеёмся, а руки проворно дёргают траву. Очистив участок, мы берёмся за тяпки. Остановишься передохнуть и глядишь, не наглядишься на этот светлый Божий мир. На соседних участках тоже маячат люди, занятые работой на покосе. Косилки не у всех. Смотришь: идут на определённом расстоянии друг за другом люди и, как искры, взблёскивают в их руках косы, а некошеная ещё степь переливается под солнцем яркими красками, в небесной вышине неустанно звенят жаворонки. Жужжат, пролетая, пчёлы и шмели, стрекочут кузнечики и в тон им на дальнем покосе трещит косилка, а в колке звенят косы Николая и Павла. И такое на душе невыразимое чувство покоя, мира и, я бы сказала, счастья от этих картин природы, общения с людьми и музыки труда.
В полдень мы пообедали, немного отдохнули, и все снова принялись за работу. Поработав часа два на картошке, мы с Феней решили пойти в колок, где докашивали траву Коля и Павлушка. Мне захотелось научиться косить. Ольга осталась на полосе, а мы с Феней ушли. Парни обрадовались нашему приходу. «Коля, мне хочется покосить, но я не умею. Поучи меня», - сказала я. «Ну, что ж это можно, я научу тебя в два счёта», - сказал Николай и начал оттачивать косу. Потом показал, как надо встать, как взять литовку и как взмахивать. Для моей работы он выбрал ровное местечко ещё нескошенной травы. Я неумело взмахнула косой и раз! – всадила её остриём в землю. Николай взял литовку из моих рук и, плавным движением скашивая траву, стал объяснять: «Ты не торопись, а так легонько веди косу и нажимай на пятку, на пятку».
Ещё несколько раз всадив косу в землю, я всё-таки раза три сумела правильно скосить. «Ну, если денёчка два тебе покосить, то выйдет из тебя косарь отменный», - весело подбадривает меня Николай.
Тут же в колке мы с Феней нашли грибы сыроежки и набрали их в фартук.
Солнце начало склоняться к закату, когда мы, усталые, потянулись из разных углов пашни к стану.
У Дуни уже готов был ужин. Она подоила корову и сварила вкуснейшую молочную лапшу. Несмотря на усталость, мы гурьбой побежали к колодцу умываться и вообще освежиться. И не столько у нас было умывания, сколько весёлой игры и беготни друг за другом.
После ужина, управившись, старшие отправились на покой, а мы ещё посидели у догорающего костра и, насадив на прутики подсоленные сыроежки, пекли их на углях и ели.
Покончив с грибами и беседой, мы разошлись по своим местам. Учитывая опыт прошлой ночи, мы с Феней расположились спать под крышей. Легли. В руках и ногах ломота, но она не угнетает. Мы славно поработали, всласть поели. И в теле, и в душе такой покой! Лёжа, мы видим край звёздного неба, но сегодня нам не до звёзд. И, хотя так же, как вчера, поют в траве перепела: «Спать пора, спать пора», трещат цикады, и стонут полевые голуби, мы ничего не слышим. На полевом стане царит сон.
Дня через два мы закончили работу на картошке и прополке огорода, а парни закончили косьбу. В колке ещё лежали валы скошенной травы, и её приходилось ворошить, чтобы быстрее подсыхала. Трава же, скошенная косилкой, лежала сплошным тонким и лёгким слоем и была уже готова к уборке. Вот уж действительно «пахнет сеном над лугами»… И на стане, и в колке, и в поле на всю жизнь запомнившийся чудесный аромат скошенного сена.
А погода стоит как по заказу. Начали убирать готовое сено. Утром, как только высохли после росы скошенные травы, Иван запряг лошадь в конные грабли и поехал подбирать сено в валки. Иван Кондратьевич и парни вилами стали копнить сено (делать копны), а мы граблями подгребали остатки сена к копнам. Работа эта, хоть и весёлая, но утомительная и пыльная.
Мне захотелось научиться работе на конных граблях. Я сказала об этом Фене. Жила я на пашне на правах гостьи, и хозяева старались доставить мне всяческое удовольствие. Феня побежала к Ивану: «Братка, Нине охота поездить на граблях. Можно?». «Ну, что ж», ответил Иван, - «пусть бежит сюда, поучу я её крестьянской работе, может, ей и сгодится». Феня призывно помахала мне рукой, и я поспешила к машине.
Иван остановил лошадь и сначала объяснил мне устройство конных граблей и принцип их действия. Потом сел на сиденье и продемонстрировал работу на граблях. Затем посадил меня и пошёл рядом. Удивительно! Я сразу почти без ошибок стала правильно действовать. Лошадь смирная, и править ею легко. Сначала я держу большие зубья граблей опущенными, и они аккуратно собирают траву в широкий вал, потом по команде Ивана нажимаю на длинный рычаг справа. Этим рычагом поднимаются зубья граблей, оставляя на полосе толстый вал сухого сена. Лошадь идёт вперёд, рычаг опускается и грабли начинают подборку следующего вала.
За обедом Иван перед всеми похвалил меня: «Ай да Ниночка, как она управлялась с граблями! Пожалуй, с моей Дуней поспорить может!». Я краснела от удовольствия, все улыбались, а Николай лукаво подмигивал мне.
Вечером мы с этой работы возвратились на стан пораньше. Дуня дала задание Николаю наколоть побольше дров. Но где молодёжь – там и весёлые забавы. Нам, девчонкам захотелось порезвиться. Феня, Ольга и я уселись под крышей и быстро сочинили частушку.
Николай усердно колет дрова около колка. А мы, подкравшись, засели под кустами и запели на разные голоса, на манер «кто в лес, кто по дрова»:
Коля, Коля дрова колет,
Колет, в клеточку кладёт.
Коля в розовой рубашке
Ух -х… сколько дур с ума сведёт!
А дальше уже как аккомпанемент кошачье пение.
«Ах, вот вы как!» - Николай бросает топор и начинает гоняться за нами. На шум прибегает Пашка – ему бы только побеситься. Переловив нас с помощью брата и надавав нам лёгких шуточных шлепков, Николай ведёт нас и заставляет таскать дрова и складывать их в поленницу вблизи костра. А сам принимается снова колоть.
На следующий день мы все убирали сухое сено в колке, а Иван уехал с косилкой к дальним соседям. Под вечер, когда мы были уже на стане, вернулся Иван и сообщил нам приятную весть: он пригласил с ближних пашен молодёжь к себе на стан поплясать под гармошку.
Мы уже поужинали, когда стали подходить приглашённые. Вместе с нами собралась компания человек 20, и началось веселье. Сначала пели песни под гармонь. Хорош был наш гармонист – Иван. Не зря Дуня с обожанием и гордостью смотрела на него. Перекинув ремень гармони через плечи и поставив инструмент на одно колено, он сидел и с бесстрастным выражением лица играл, только пальцы летали по планке и кнопкам да слегка притопывала в такт музыке нога. Хочется смотреть на него, не отрывая глаз. Дал же Бог такую красоту человеку!
Но вот начались пляски. Ко мне подошёл Николай и сказал: «Здесь народу немного, нечего тебе стесняться. Пойдём, я тебя научу плясать Ковыляшку». А что?! «Ковыляшку», оказывается, плясать приятно. Николай берёт меня под руку справа, и мы начинаем, припадая друг к другу и притопывая, кружиться. Потом он берёт меня под руку слева, и мы так же кружимся, только в обратную сторону. Этот танец не требует особого внимания и, танцуя, можно и поболтать.
Плясали весёлую «кадрель» (кадриль). Наш танцевальный вечер закончился традиционной Метелицей. Здесь в узком кругу друзей я набралась смелости и плясала уже не с одним Николаем, но и с другими приглашавшими меня парнями. Уже встала луна, когда гости с песнями разошлись по своим пашням. А мы, прибрав всё на место, улеглись спать.
На следующий день Феня, Ольга и я после обеда собрались ехать домой. Как работники мы уже не были больше нужны. Заканчивать покос оставались мужчины и Дуня. Павлушка отвёз нас в село, а сам, забрав из дома печёный хлеб, вернулся на пашню.
За обедом Иван Кондратьевич спросил меня: «Ну, как, Нина, понравилась тебе наша крестьянская работа? Наверное, уставала, да и пыльно было?». Я искренне ответила, что работа мне понравилась, особенно грести на граблях. Да и хорошо в компании работать. А Иван весело пошутил: «Вот учись, учись, Ниночка, у нас крестьянской работе. А войдёшь в возраст, мы тебе такого крестьянского жениха сыщем – век радоваться будешь!».
У Чирковых я бывала часто, но иногда я проводила время и с Дашей Семёновой и Евдей Рассказовой. С ними я ходила купаться на р. Курью, а иногда и на Бию.
Однажды мы целой компанией купались на Бие. За деревней был хороший лужок, как раз на берегу этой реки. В этом месте Бия растекалась рукавами между небольшими островками и только пониже метров на 200 все рукава объединялись, и Бия мощным прозрачным потоком шла в едином русле, как говорили в деревне, шла «матера».
И вот Даша, я и ещё одна девочка решили переплыть через довольно широкий рукав Бии на остров. Течение в рукаве стремительное, мощное. Мы зашли повыше и, бросившись в воду, наискось поплыли к острову. Плыть было легко, и мы быстро достигли берега. Купались и плавали тогда голыми, никаких трусиков и купальников и в помине не было. Обычно девушки, раздевшись, шли в воду в позе купающейся Венеры, т.е. прикрывшись рукой. На острове мы, голенькие,  начали резвиться, бегать, скакать и плясать, как дикари. Девчонки на той стороне смотрели на нас, махали руками, хохотали. Набегавшись, мы сели на песок отдохнуть. А девочки с той стороны начали уже нас звать: «Плы-ы-ви-и-те на-за-д! Мы уже оде-ва-а-ем-ся!» Мы встали, прошли вверх к концу островка и приготовились к заплыву. Первыми бросились в воду и поплыли Даша и девочка. Я замешкалась и…. взглянула вниз, на реку. За островом широченная «матера» - мощная, стремительная, ужасающая пучина вод. Страх сковал мне сердце. «Нет», - думаю я, - «мне не доплыть. Я не справлюсь с потоком, и он вынесет меня в этот водяной ужас. Там я и утону».
Даша с подружкой уже вылезли на берег, и все мне кричат и машут руками, а я в немом отчаянии и ужасе стою, как изваяние. Но сколько можно торчать на острове, да ещё и голенькой?!
Я собираю все свои душевные силы: «Не буду смотреть на «матеру», передо мной неширокая река. Если я брошусь здесь в конце острова и поплыву наискосок, то обязательно доплыву до берега раньше, чем окажусь у «матеры»». Как заклинание твержу я это себе. Наконец, мужество возвращается ко мне. Перекрестившись и мысленно призвав Бога на помощь, я бросаюсь в воду. Поток подхватывает меня, а я гребу руками, направляя себя на берег.
Впоследствии на протяжении долгих лет мне нет-нет да приснится эта широченная стремительная, до цепенящего ужаса страшная пучина вод.
Однажды в середине июля поздно вечером мы с мамой остались в доме одни. Костя был у дедушки Кумандина на Алтае, а сторож ещё не пришёл на пост, т.е. спать в прихожей конторы. Я сидела и читала книгу, мама стелила постель. Вдруг слышим на крыльце топот нескольких ног и громкие грубые голоса. Мама сразу задула лампу и на цыпочках кинулась проверять, хорошо ли на крючок закрыта дверь. Мы обе очень испугались (ведь в доме лавка!): «Наверное, это грабители!». Мама стоит у двери и шёпотом призывает всех святых: «Царица Небесная, Николай Угодник, святой Михаил Архангел, спасите, защитите нас!».
 Грабители уже ломятся, стучат в дверь. «Открывайте!», - кричит кто-то грубым мужским голосом, а остальные что-то там не то гогочут, не то лопочут. Мама дрожащим от страха голосом говорит: «Кто там? Уйдите, сейчас сторож стрелять будет». В ответ раздаётся дружный смех: «Тётушка Нина, не стреляй, пожалуйста, а то ведь ненароком и убьёшь. Открывай, это мы!». – «Да кто вы?!». – «Борисовы».
Мама откидывает крюк и открывает дверь. В прихожую со смехом вваливается весёлая компания: Вера, Зоя и Борис Борисовы.
У нас с мамой происходит быстрая смена чувств: переходим от страха к радости. «Так вот она какая, эта легендарная Вера Борисова! Ведь она же на фронте, как она попала сюда?» - думаю я про себя. Зою-то и Бориса я уже знаю, старые знакомые. А вот Вера – как это интересно!
Дня два они погостили у нас. Вера, оказывается, вернулась с фронта насовсем и теперь живёт у родителей в Талице. С первого взгляда она мне очень понравилась: ничего общего у неё с Зоей нет.
Собравшись домой, они стали и меня звать с собой: «Поедем, Нинушка, с нами в Талицу, погости у нас хоть денька два-три, а там тебя Боря отвезёт обратно». И, хотя мамой был послан запрос к начальнице Епархиального училища Валентине Васильевне и вот-вот должен был прийти ответ, могу ли я раньше срока, т.е. за месяц до начала занятий, приехать в Епархиальное и там пожить и подготовиться к экзамену в 4 класс (ведь я по болезни пропустила учебный год за 3 класс), я соблазнилась и отправилась в гости в Талицу.
День был солнечный, ясный. Утром, позавтракав, мы, четверо, вышли в поход. Пройдя деревню, на опушке леса мы разулись и пошли по лесной дороге босиком. Зоя и Вера шли и восторгались лесом, а дорога через бор, действительно, была очень красива.
Пройдя через бор километра четыре, мы подошли к поскотине и через ворота вышли в поле. Шли весело разговаривали и пели. Становилось жарко. На дороге мягкая горячая пыль, идти босиком хорошо. Перед небольшим взгорком меня как будто кто-то кольнул ножом в большой палец левой ноги, и что-то холодное и скользкое хлестнуло по голени.
«Ай, меня кто-то укусил!», - закричала я. Вера оглянулась и увидела змею, которая уже уползала в траву.

(Продолжение следует.)