Нищий. Ги де Мопассан

Он знавал лучшие времена, несмотря на свою нищету и инвалидность.
В возрасте 15 лет ему переехала ноги карета на дороге в Варвилль. С тех пор он просил милостыню и бродил по дорогам, по дворам ферм, качаясь на своих костылях, которые поднимали его плечи на высоту ушей. Казалось, что его голова погружена среди двух гор.
Его нашёл в канаве кюре из Бийе накануне дня поминовения усопших* и окрестил его по этой причине именем Николя Туссэн*. Он был воспитан из милости, не получил никакого образования, получил увечье, выпив несколько стаканов водки, предложенных деревенским булочником – смешная история! – и с тех пор бродил, не умея делать ничего другого, кроме как протягивать руку.
Раньше баронесса д’Авари предоставила ему для сна небольшую нишу с соломой рядом с курятником на ферме, относящейся к замку, и он всегда мог быть уверен в том, что во времена сильного голода он найдёт кусок хлеба и стакан сидра на кухне. Часто он получал ещё несколько монет, которые ему бросала старая дама с крыльца или из окон своей спальни. Теперь она была мертва.
В деревнях ему не подавали, его слишком хорошо знали; от него устали за 40 лет, когда он ходил из домика в домик в своих лохмотьях, несуразный на своих костылях. Но он не хотел уходить, потому что не знал в жизни никаких других земель, кроме этого уголка, этих 3-4 хуторов, где влачил своё жалкое существование. Он установил границы местности, где побирался, и никогда их не пересекал, так как привык к ним.
Он не знал, жили ли ещё люди за теми деревьями, которые ограничивали его жизнь. Он не спрашивал себя об этом. Что же касается крестьян, которые устали постоянно встречать его на краю полей или вдоль канав, они кричали ему:
- Почему ты не идёшь в другие деревни, вместо того, чтобы ковылять здесь?
Он не отвечал и уходил, охваченный страхом неизвестности, страхом бедняка, который смутно боится тысячи вещей, новых лиц, оскорблений, подозрительных взглядов людей, которые не знали его, и жандармов, которые ходят парами по дорогам и которые заставляли его инстинктивно нырять в кусты или за кучу камней.
Когда он замечал их издали, сверкающих на солнце, на него находила особенная подвижность: проворность животного, ищущего укрытие. Он опускал костыли, падал, как лоскут, и сворачивался клубком, становясь маленьким, невидимым, хитрым, словно заяц в норе, сливаясь в своих отрепьях с тёмной землёй.
Он никогда не имел дел с ними. Но он носил это в крови, словно получил этот страх и осторожность от родителей, которых никогда не знал.
У него не было укрытия, крыши, хижины, пристанища. Летом он спал где угодно, а зимой проскальзывал в риги или в стойла с удивительной ловкостью. Он убирался до того, как его обнаруживали. Он знал дыры, куда можно было проникнуть в строениях, и обращение с костылями наделяло его руки удивительной силой: он схватывал силой своих кулаков еду в хлебных амбарах или оставался иногда 4-5 дней без движения, когда получал необходимую провизию.
Он жил, словно лесной зверь, среди людей, никого не зная, никого не любя, вызывая в крестьянах лишь равнодушное презрение и покорную враждебность. Его прозвали «Колоколом», так как он качался на своих костылях, словно колокол на колокольне.
Вот уже 2 дня он ничего не ел. Ему больше не подавали. Его больше не хотели видеть. Крестьяне, завидев его, кричали ему из дверей:
- Уходи, деревенщина! Ещё и трёх дней не прошло с тех пор, как я дал тебе кусок хлеба!
Он разворачивался на своих подпорках и шёл в соседний дом, где его принимали точно так же.
Женщины переговаривались из двери в дверь:
- Невозможно же кормить этого попрошайку весь год.
Он прошёл Сэн-Илэр, Варвилль и Бийе, не получив ни сантима, ни корочки хлеба. Надежда оставалась на Турноль, но ему нужно было пройти 2 лье по шоссе, а он чувствовал себя слишком усталым, ведь его живот был таким же пустым, как кошелёк.
Тем не менее, он двинулся в путь.
Был декабрь, холодный ветер дул на полях, свистел в голых ветках, а по небу бежали тёмные низкие облака неизвестно куда. Калека шёл медленно, переставляя костыли с видимым усилием, примостившись на скрюченную ногу, которая ему оставалась, заканчиваясь искривлённой ступнёй и обмотанной тряпкой.
Время от времени он садился в канаву и отдыхал несколько минут. Голод наполнял его душу смутной тяжёлой тоской. У него была только одна мысль: есть, но он не знал – как.
В течение 3 часов он ковылял по дороге; затем, когда заметил деревья хутора, поторопился.
Первый крестьянин, которого он встретил и у которого попросил подаяния, ответил ему:
- Опять я вижу тебя, старый побирушка! Неужели я никогда не избавлюсь от тебя?
И Колокол ушёл. Из двери в дверь его прогоняли, ничего не подавая. Однако, он продолжал своё путешествие, терпеливый и упрямый.  Он не получил ни одного су.
Тогда он посетил фермы, бродя по влажной от дождя земле, настолько усталый, что больше не мог поднять свои палки. Его отовсюду гнали. Это был один из тех холодных дней, когда сжимаются сердца, раздражается разум, когда душа темна, когда рука не открывается ни для того, чтобы дать, ни для того, чтобы помочь.
Когда он закончил визиты по всем домам, которые знал, то рухнул в канаве рядом со двором мэтра Шике. Он отцепился, как говорится, чтобы испытать, как упасть между своих высоких костылей, которые скользнули ему под руки. И он долго оставался неподвижным, мучимый голодом, но слишком отупевший, чтобы постичь своё неизмеримое горе.
Он знал неизвестно чего тем смутным ожиданием, которое всегда есть в нас. Он ждал в углу этого двора, под ледяным ветром, какой-то помощи, которую всегда ждут от небес или людей, не спрашивая себя: как, почему или через кого она должна прийти. Прошла стайка чёрных кур, ища корма на земле, которая питает все существа. Они постоянно подбирали зёрнышко или невидимое насекомое, затем продолжали свои медленные и уверенные поиски.
Колокол смотрел на них и не думал ни о чём; затем ему пришла (скорее в живот, чем в голову) мысль, что одна из этих кур будет хорошей едой, если зажарить её на валежнике.
В его душу не коснулось подозрение того, что он собирается совершить кражу. Он взял камень в руку и, так как был ловок, убил ближайшую к нему курицу. Она упала на бок, двигая крыльями. Остальные убежали, качаясь на тонких лапках, а Колокол, вновь подобрав свои костыли, пошёл забирать свою добычу, и его походка тоже была похожа на походку кур.
Когда он подходил к маленькому чёрному тельцу с красным пятном на голове, он получил сильный удар в спину, из-за которого уронил свои палки, и они откатились на 10 шагов от него. Мэтр Шике в ярости, напав на мародёра, осыпал его ударами, словно одержимый, как бьёт крестьянин, которого обокрали: кулаками и ногами по всему телу калеки, который не мог защищаться.
Пришли люди с фермы и начали бить попрошайку. Затем, когда они устали бить, они подобрали его, унесли и заперли в дровяном сарае, а сами пошли за жандармами.
Колокол, полуживой, истекающий кровью, испытывающий голод, лежал на земле. Наступил вечер, затем ночь, затем – заря. Он всё ещё не ел.
Около полудня пришли жандармы и осторожно открыли дверь, ожидая сопротивления, так как мэтр Шике сказал, что нищий напал на него, и он смог защититься лишь с большим трудом.
Бригадир крикнул:
- Встать!
Но Колокол не мог пошевелиться, он попытался встать на свои подпорки, но ему это не удалось. Его заподозрили в притворстве, в хитрости, в злоумышленности, и двое вооружённых мужчин грубо подняли его и силой поставили на костыли.
Его охватил страх перед этими жёлтыми портупеями, страх дичи перед охотником, страх мыши перед котом. И нечеловеческим усилием ему удалось встать.
- Пошёл – сказал бригадир.
Тот пошёл. Все жители фермы смотрели на то, как он уходит. Женщины показывали ему кулак, мужчины издевались, оскорбляли. Его схватили, наконец! Избавились.
Он ушёл в сопровождении двух стражников. В нём проснулась отчаянная энергия, которая позволила ему идти до вечера отупевшим, не зная больше, что с ним будет, слишком испуганный, чтобы что-то понимать.
Люди, которых он встречал, останавливались, чтобы посмотреть, и крестьяне шептали:
- Это вора поймали!
К ночи пришли к столице кантона. Он никогда не заходил так далеко. Он не представлял себе, что происходит и что может произойти. Все ужасные вещи, которых он не ожидал, новые лица и дома пугали его.
Он не произнёс ни слова, ему нечего было сказать, так как он больше ничего не понимал. Впрочем, за те долгие годы, когда он ни с кем не говорил, он почти потерял дар речи, а его мысли были слишком смутны, чтобы формулировать слова.
Его заперли в городской тюрьме. Жандармы не думали о том, что он может испытывать потребность в еде, и его оставили там до следующего дня.
Но когда пришли допрашивать его утром, его нашли мёртвым на земле. Какое удивление!

9 марта 1884

(Переведено 21-22 декабря 2016)
*День Всех Святых – 2 ноября
**Toussaints – все святые (фр.)