Воспоминания 51 или Никто не умирает

Меня очень радует, что этот самый «Counting Crows», который сейчас звучит в моих, недавно собственноручно починенных наушниках, никак мне не надоест. Это значит, что, в будущем, если у меня таковое будет, я всегда смогу восстановить вот это, сегодняшнее моё ощущение приятного погружения в Днепропетровск  шестидесятых, а, значит, мгновенно восстановлю, в своём воображении, и то прекрасное, незабываемое моё время. Стоит только вставить диск в дискмен и нажать «плей».

Жаль, что в тот мой, золотой перебор мгновений, я почти не обращал своё внимание на все эти пустяки, вроде какой-то там музыки, песенок, танцулек. А ведь всем этим, наверняка, увлекались наши с Юриком старшие братаны. Только, почти что уже в конце этого благодатного периода, в последнее лето – осень - зиму, когда старшему брату купили это чудо – магнитофон Днепр 14а, я начал, понемногу, приобщаться к зарубежной еретической прелести – потрясающей и неповторимой рок-музыке шестидесятых.

А пока что, во второе моё прекрасное лето, такое же жаркое и отчаянное, как и предыдущее, я жил-поживал в своё удовольствие, ни о чем таком даже не подозревая и не прозревая тех времён, когда меня будет просто, как оглашенного, трясти под гипнозом волшебных, завораживающих звуков.

Пока что мою аудио – жизнь слегка разнообразило бренчанье надоедливых гамм, которые барабанила за стенкой Леночка Розенберг. А в один прекрасный день к звукам фо-но добавилось и пение – крики грудного ребёнка. Это Нэта, наконец, осчастливила своего Вадима наследником. О, я вдруг, откуда-то из подсознания, вытащил фамилию Вадима, а, значит и Нэты – Поляков! Точно ведь – Поляков! И как только я мог забыть?..

Так вот, молодой этот Поляков, всю ночь напролёт пел свои, не очень-то мелодичные песни, прямо у меня над головой, ведь моя кушетка стояла впритык к общей стенке. Я ворочался и ворчал про себя – ну, как же только не стыдно этому пацанёнку так недостойно себя вести! И почему же ему никто из окружающих не объяснит, что, когда он подрастёт, то ему просто-таки придётся  сгорать от позора, когда я, например, расскажу, как неподобающе он себя вёл в младенчестве! И я заснул с твердым решением – завтра же нанести визит вежливости к этим беспечным и неопытным людям, родителям мальца, и подарить им мою педагогическую находку – пристыдить крикливого негодника будущим позором!

Но назавтра мне было не до того – весь наш двор взбудоражило небывалое известие о страшной и странной смерти отца одного из мальчишек-ровесников, с переулка Шевченко.

Виталик, паренёк, что проживал неподалёку, время от времени навещал наш героический двор, чему мы совершенно не препятствовали, по причине его полнейшей безвредности и светлому, радостному впечатлению, которое от него исходило. Немного, правда, странноватое, в чем-то, даже, тревожащее впечатление. Но нам было не до таких тонкостей – пацан свой в доску, что еще-то надо?

И вот, вдруг, мы узнаём, что его отец покончил с собой, причем как-то необычно – повесился на водопроводной трубе, накинув верёвочную петлю себе на шею и став на колени – труба проходила низковато…

Нас это совершенно ошеломило и потрясло, до глубины наших детских душ.  Еще больше нас удивила реакция самого Виталика на страшную смерть отца – он был всё так же безмятежно весел и светел! Тогда и мы с Юриком решили не очень-то заморачиваться всем этим странным и непонятным событием.

Когда я сейчас анализирую всё происшедшее, то могу только предположить, что у отца Виталика, возможно, было какое-то душевное расстройство, которое, смутным эхом, отдалённо отражалось и на ребёнке тоже.

Особенность этого события заключалось в том, что, за весь мой днепропетровский период – за весь!- я ни разу не сталкивался с чьей-либо кончиной. Никто не умирал! Даже наши кошки преспокойненько оставались живы-живёхоньки в тех местах и весях, где их бросала беспечная и лёгкая на подъём семья Снакиных. Если же это и происходило, с кошками, то не на наших глазах… Никто из наших знакомых, никто из многочисленной родни, никто из соседей – вообще никто! – не умирал и умирать, похоже, даже и не думал. Уж не знаю, можно ли поверить в тот факт, что даже звуков траурного марша никогда не долетало до нашего знаменитого двора! Старички улицы Южной уже все  отбыли в лучшие свое миры, еще до нашего приезда, твердокаменные же старушки, во главе с бабой Коцей, умирать совершенно не собирались!

Наши пустошинские дедушки-бабушки были крепки, как дубки, как грибы - боровики! Мне хорошо запомнился одни случай, который произошел во время очередной и неизбежной, как рок, ежегодной поездки на милую родину моих родителей. Мы с отцом вышли из калитки деда, Фёдора Ивановича, чья изба стояла почти на самом конце деревенской, единственной улицы, что упиралась в луга. Здесь какой-то мужик пас корову. Он окликнул папу – оказалось, какой-то бывший соученик, ровесник. – Эй, Ваня, а что это ты седой-то такой? Глянь-ко на меня! – и тут этот мужик, сверкая всеми своими сотнями совершенно здоровых зубов, скинул картуз и из-под него буквально выстрелил густейший ёжик черных, как смоль, лоснящихся от пота, волос! А наш папка к тому времени был уже полностью серебристо седой…

Этот же случай - смерть соседа, заставил нас задуматься еще и над новой проблемой. Первой была извечная загадка – откуда же, всё-таки, берутся дети? Пришлось её пока что, на время, отложить и глубоко погрузиться в философию более насущного - вопроса жизни и смерти всего живого, а значит – о, ужас! – и нас самих!

Неужели и мы тоже умрём? А – родители? А – братья? А – друзья? Все-все?..

Я, конечно, не скажу, что эта мысль так уж сильно нас преследовала. Мне кажется, что какой-либо идеи, которая бы могла завладеть нашими с Юриком умами больше, чем на час – полтора, просто не было на свете – немедленно и неизбежно появлялось что-нибудь новенькое и совершенно неотложное.

Помню, как мы с дружком сосредоточенно занимались метанием половинки ножниц в ствол акации, в нашем дворе. У меня всё время сползали на нос очки, и я поправлял их, уткнув указательный палец в переносицу, а мой верный товарищ и оруженосец восхищённо заметил, что я этим жестом, ну, просто идеально копирую одного из персонажей «неуловимых мстителей»! Был там один такой - опасный ботаник в очках…

Вообще-то, я раньше, в таких случаях, просто норовисто мотал головой, как конь, и мои очки, слегка подпрыгнув, привычно усаживались на положенное им место. Однако, мой самый непререкаемый авторитет, отец, как-то заметил, что такое бодание воздуха у меня получается, ну, уж очень неэстетично…

Итак, в разгар метательно-ножничного шоу, к нам подошел мой старший братик, и взволнованно поведал следующее: никакой смерти нет! Мы с Юриком тоже всегда подозревали нечто подобное, поэтому, оставив ножницы торчать в многострадальной, много чего перенёсшей от наших рук, акации, мы с интересом обступили провозвестника жизни вечной.

Юра же вдохновенно, как пламенный первохристианин пред лицом обращаемых язычников, пустился в объяснение некого интересного парадокса, заключающегося в извечном вопросе - откуда у новорождённого ребёнка появляется осознание своей личности?  Действительно, откуда?..

- Вот, к примеру, я… - начал было братан. И продолжил: - К примеру, кто-нибудь из вас умрёт. Так? – спросил этот вития. –Так… – с сомнением согласились мы с Юриком. В конце концов, это еще так не скоро! Тут и до конца четверти-то  – целая вечность, что уж там…

- И куда же девается ваше сознание? – вкрадчиво поинтересовался брательник. А куда, действительно? – Да туда же, откуда оно и появляется у младенца! И этот самый младенец будет кем-нибудь из вас, только что умерших! Только он об этом не будет знать, вот и всё! – восторженно и убежденно завершил мой братик.

Не знаю, как там Юрик, но я вдруг прекрасно понял логику этой, довольно-таки стройной и, главное, очень милосердной идеи.

Теперь можно опять вплотную заняться заскучавшей, было, акацией и проблемой появления всех этих крикунов на свет…

Должен сказать, что это удивительное, необычное состояние отсутствия смертей в нашей семье и её окружении длилось довольно долго. Никто не умирал!

Помню, уже в Киеве, уже после окончания института, завершения эпопеи с рок-группой и поступления на блистательный «Коммунист», я с некой снисходительной отстранённостью наблюдал ежегодные хлопоты моих сослуживцев - по поводу приведения в порядок родных могилок и их обязательного, торжественного посещения.

Нам же навещать здесь, в Киеве, было абсолютно некого! Наша семья, на то время, еще не упустила в вечность самого главного и окончательного якоря – чьей-нибудь могилы, кого-нибудь из малочисленного нашего клана Снакиных, единственных носителей этой, редкой здесь, фамилии.

Никто не умирал…

Но почему же, почему этим якорем, этим неоспоримым признаком укоренения человека, его рода, на этой, киевской, родной и проклятой земле, стал именно мой старший брат, один из самых лучших, чистых, добрых и порядочных людей, каких мне только посчастливилось встречать в моей жизни?..