Ещё один плод познания, часть 2, главы 26-27

- 26 –

И был вечер, и минула ночь; и было утро, и наступил день… И этот наступивший день принёс не скорбь, а радость надежды…
Операция завершилась благополучно. Когда Луизе сообщили это, она позвонила Андре – он с детьми и родителями был ещё в пути; потом, наконец, приняла душ и улеглась отдохнуть – прежде чем малышку перевезут из хирургического отделения сюда, в детскую реанимацию…
После её звонка маленький Пьер увидел засветившиеся лица папы, сестры и дедушки с бабушкой, понял, что с ними можно, наконец, поиграть. Жюстин и родителям Андре пришлось отложить только-только начатое «Сказание об Избавителе». Такси лишь десять минут назад отъехало от дома; до гостиницы, в которой Винсен из своего дома заказал по интернету два номера, оставалось больше часа… И они впятером, расслабившись и отдыхая душой, играли в «слова»: каждому надо было в свою очередь придумывать слово с буквы, на которую оканчивалось названное перед ним… Когда эта игра наскучила мальчику, отец вытащил из стопки взятых в дорогу книжек «Карлсона», а остальные продолжали читать, переглядываясь то и дело между собой и с Андре и понимая – это они будут обдумывать долго и глубоко...
Вселившись в гостиницу, они пешком очень быстро зашагали оттуда в больницу – это было рядом, - и через десять минут встретились с Луизой. Сначала ею всецело завладел на полчаса Пьер – и это было очень хорошо, очень кстати. Он ощущал ту самую детскую ревность к этой – откуда бы она взялась, - «маленькой девочке», с которою мама провела здесь долгие часы; и ему важно было, что, увидев его, она просияла, долго не разжимала объятий и – так он хотел думать, - забыла на некоторое время обо всём остальном… Да, есть эта девочка, но ведь есть ещё и Жюстин, и папа, и те дедушка с бабушкой, которые сейчас где-то там «в Греции», и она их любит так же… но ведь ни в коем случае не больше, чем меня, думалось мальчику… и именно ко мне она сейчас бросилась, именно ко мне… Луиза сделала это и, конечно же, соскучившись по нему, и в силу присущей ей чуткости, которая и в этот раз не подвела её: она понимала, насколько и почему это так нужно сыночку…
Маленькая Элиза, отходя от наркоза, всё ещё спала. Ей ввели дозу снотворного, чтобы по возможности продлить состояние забытья, – чем больше времени успеет пройти до пробуждения, тем менее сильной будет та, увы, неизбежная боль, которую она будет, очнувшись, чувствовать… Поэтому можно было поговорить обо всём не спеша. Отправив Пьера с дедушкой и бабушкой - в игрушечный магазин при больнице, а потом погулять, - Винсен увёл жену и дочку на веранду. Там он и Жюстин описали Луизе свой приезд к его родителям и то, как была рассказана им правда – и об этой ночи, и о той, что была двумя месяцами ранее… И только потом – поведали и о разговоре со светловолосой женщиной, спустившейся из хирургического отделения, с женщиной, знающей, но не раскрывшей им тайну донорства… зато подарившей «Сказание об Избавителе». И Андре, давая Луизе ту файловую распечатку, сказал ей, кто автор, – а Жюстин он по дороге сюда из гостиницы успел рассказать, о ком речь… И Луиза поняла: это именно та «новелла или повесть», которую позавчера упомянула, расставаясь – увы, навсегда, - Натали…
Она поняла это - и сказала: «Вскоре после вашего отъезда сюда приезжал комиссар Жозеф Менар. Он хотел видеть нас троих, но застал только меня… Андре, лучше… знаешь что? Время есть… доскажи сначала Жюстин всё, что было, всю ту историю до конца… ты умеешь рассказывать… а потом – я…» Ему показалось - он уловил в её тоне грустноватую нотку; и всё же он – давно научившись доверять её такту и бережности, - послушался. Может, она и таит нечто печальное… может быть, что-то об этой убитой им «Клэр»… но она всё скажет, а если чуть откладывает это, - значит, имеются серьёзные и веские причины… И он рассказал дочке о приезде комиссара с оперативником, программистом и женщиной-аналитиком; рассказал подробно и выразительно – и об этом, и о том, как говорили они с Луизой на пустыре – и в тот же вечер, и почти через три недели в воскресенье, после церкви… и и о встрече с комиссаром в кафе… И девочка - одиннадцатилетняя, но пережившая ЭТИ, только что истекшие, вечер и ночь и успевшая прочесть «Сказание об Избавителе», - слушала по взрослому - внимательно, увлечённо и зрело. А дослушав, - опять, как готовясь ночью к донорству, - сказала им: «Я вас очень-очень люблю!..»
И Луиза обняла их обоих и начала свой рассказ. Сперва – дочке: о позавчерашней встрече с Натали Симоне… и о «Клэр», и о том бывшем офицере, стрелявшем в толпу из поезда... А потом - об утреннем разговоре с комиссаром: о том, что спасение ими ребёнка «подтвердило» ему их виновность перед законом; и о том, что ферзю нет пути назад в пешки; и о воздетом ими на себя и близких венце сверхценности – обрекающем на деяния… И – о трагической гибели Натали… через несколько часов после утреннего кофе с нею, с Луизой…
Поскольку Андре видел погибшую всего один раз и перемолвился с нею лишь несколькими словами, Жюстин же не знала её совсем, сама по себе эта весть не была для них столь же тяжела, сколь для Луизы. Но девочка почувствовала, а он вполне чётко и быстро – вслед за женой, - осознал ехидно-жестокую в своей косвенности причинную связь между тем, что совершил на том островке, и убийством этой женщины позавчера. И незачем, подумал он, тратить силы на «самооправдание». Да, конечно, точно таким же образом можно, например, посоветовать человеку пойти тропой, на которой он будет, независимо от воли советчика, убит камнепадом… Мы не «создаём» обстоятельств, мы обречены биться-метаться в причинно-следственных путах; и всё же я должен позвонить комиссару… не сейчас - ведь сейчас, кажется, похороны, -  нет, позже, вечером… Так подумал Винсен, услышав о произошедшем. И Луиза - ещё не закончившая рассказа, - словно поймав его мысль на радиоволну, имя которой любовь и забота, - перебила сама себя и промолвила – очень настойчиво... и с тщательностью разведчицы наблюдая при этом за его лицом:
- Он предостерёг – ни в коем случае не звони ему... номер, может быть, уже кем-то прослушивается... Ты понял, Андре? Ни в коем случае!.. – Впрочем, она знала его – он не рассеян и подобных вещей не упускает... И добавила уже спокойнее: - Я думаю, он сам ещё захочет увидеться с нами... тем более что мы теперь уже не «чужие» ему... Знаешь, Андре, что он мне сказал – он, комиссар полиции? Он сказал, что ему хотелось бы, найдя сделавших это, уничтожить их до суда... без суда... именно так...
Они помолчали полминуты;  потом, досказав всё, Луиза промолвила: - Вы всё-таки идите и выспитесь до вечера. С малышкой пока побуду я одна, и ей не надо сейчас, чтобы вокруг много людей стояло… Ложитесь спать; Андре, тебе звонки, разговоры предстоят, тебе – особенно необходимо выспаться...
Да, предстояло многое. Звонок в аптеку он уже сделал: сообщил подошедшей к телефону ассистентке Катрин, что возьмёт отпуск – пока на неделю… Брать выходные он мог по желанию, как довольно многие люди, работающие не в частных, а в государственных или муниципальных структурах. И Луиза ещё до их приезда позвонила на свою работу и попросила лично у заведующей двухнедельный отпуск с перспективой продления до месяца – по личным обстоятельствах. На вопрос, что за обстоятельства, ответила полуправду - «я нахожусь в при очень больном ребёнке после операции – при ребёнке, о котором сейчас больше некому позаботиться… я всё потом расскажу, и вам по факсу пришлют подтверждение из больницы…» Заведующая отнеслась сочувственно и недовольства не выразила, понимая: тут что-то действительно очень серьёзное. Луиза никогда не «подводила», старалась не брать выходных, когда были трудности с заменой,   и сама, не возражая, отрабатывала внеочередные дни, если её просили заменить ту или иную сотрудницу…
- Идите отдохнуть, - повторила Луиза; но уйти пока не получилось. К ним на веранду вышел доктор Бернуа вместе с заступившим на смену с утра реаниматологом. Их пригласили в палату. Маленькая Элиза – спящая, уже была здесь. Выслушав слова благодарности, врачи отозвали в сторону Винсена – зная о его специальности, - и детально разъяснили ему состояние девочки. Прогноз был в целом оптимистичный, но Бернуа, разобравшись с медицинскими подробностями, сказал ему:
- Я рад, что вы имеете образование, смежное с медицинским, поскольку это означает, что вы, удочеряя Элизу, делаете это «с открытыми глазами». Понимая, что и при самом благоприятном исходе стопроцентно здоровой она не будет и что ожидаемая продолжительность жизни для неё значительно ниже нормативной… хотя это, конечно, не приговор, а всего лишь статистика, и дай Бог, чтобы её частный случай разошёлся со статистической тенденцией… И понимая также, - врач пристально взглянул на Андре и продолжал, - что уход за нею, забота о ней сделают вашу жизнь на долгие годы намного более тяжёлой и менее «спокойной», чем была она, кажется мне, до сих пор. Я разумеется, не «отговариваю» вас: мне совершенно ясно, что вы уже не сможете иначе… уже не сможете без неё… 
- Не сможем иначе, не сможем без неё, - повторил Андре. - Мы только просим помочь нам на первых порах… профессионально… нам, наверное, понадобятся частые консультации, иногда срочные…
- К вам на адаптационный период прикрепят медсестру, она будет приходить к вам, и вы сможете звонить ей в любой час. Потом, наверное, стоит взять частным образом сестру-сиделку.
- Да, я уже и сам думал об этом.
- И позже, когда отдадите в садик, вам надо будет оформить службу вызова сестры на экстренные случаи. Всё это, конечно, расходы, но… это теперь ваш ребёнок…
«Да, это наш ребёнок» - подумал Винсен. После этого разговора с доктором он, сказав Луизе - «Ложись уже, наконец, тоже, сомкни глаза хоть чуточку», - пошёл в гостиницу вместе с Жюстин. Отпустив дедушку с бабушкой отдыхать, они поиграли с Пьером в лото, а потом – иногда поддаваясь ему, - в логическую игру «четыре в ряд». Когда мальчик, утомившись от переезда и от впечатлений на новом месте, заснул – он довольно часто ещё прикладывался спать в дневные часы, - Андре набрал номер говорившей с ним вчера уполномоченной службы опекунства. Она не удивилась, услышав, что он и Луиза хотят удочерить девочку. «Мы в ближайшие дни созвонимся, - сказала она, - я подъеду туда, где вы находитесь, и там, на месте, можно будет заполнить некоторые документы. Юридически это может затянуться - должно быть ещё слушание в суде; но это формальность, препятствий вроде бы нет… благополучная, нормально обеспеченная семья… С другой стороны, конечно, поскольку это так, финансовые льготы у вас будут по минимуму – многое из того, что не покрывается медстраховкой, вам придётся оплачивать самим. Правда, пособие по состоянию здоровья Элизы начнёте получать в ближайшее время, мы это уладим, так как де-факто вы уже, можно сказать, удочерили её».
Потом он, наконец, позволил себе улечься; а Жюстин неожиданно взялась за пульт телевизора. «Мне машину не вести завтра, - сказала она отцу, - дай попробую найти что-нибудь лёгкое…» И тихо, чтобы не будить его, стала слушать по одному из каналов для малышей мелодичные детсадовские песенки. «Детский канал, - вспомнилось ему сквозь пелену засыпания, - с него-то всё и началось… в тот вечер…» И Жюстин, уже знавшая всё, подумала то же самое; и всё же с детскими каналами связывалось у неё самое светлое, сладостное, и не давала она своему сознанию сцепить их с чёрной бездной зла… И под эти песенки она тоже задремала… а потом, осознав это, - разделась и нырнула под одеяло, держа ту самую уточку с полуоторванным крылышком… А сама я всё-таки не стала сломанной игрушкой, подумалось ей… В жизни всё-таки подчас бывает словно в сказке; и пусть Бог сделает так, чтобы и с маленькой Элизой было по-сказочному... чтобы она тоже смогла играть, веселиться, бегать, кушать колечки с шоколадом, и чтобы потом у неё тоже был свой принц... Или... у той Элизы, которая заколдованных братьев спасала, был не принц, а уже король... Только пусть будет такой принц или король, который не поверит злому навету!.. Но не по-сказочному ли получилось уже теперь – что она спасена, и что не одна она будет, а с нами? Что у неё – лишившейся мамы, - будем мы... и мы сделаем для неё всё, что сможем!..
А маленькая Элиза очнулась в послеполуденное время, и первыми словами, которые она произнесла, когда сознание вернулось к ней, были те самые – «Мама!..» и «больно!..» Ей вспоминался некий ужас... ужасный удар, и боль, и сыплющиеся стёкла, и чьи-то руки, повлёкшие куда-то... а потом - ещё руки, и что-то взгрохотало и страшно осветилось... но руки держали её, и... она звала маму, а над нею склонилось лицо некоей «тёти», лицо с двумя круглыми стёклышками... это «очки», она уже знала, у мамы таких не было, но у некоторых больших и даже не совсем больших тоже такие кругляшки на глазах... И лицо было заплаканным – большие тоже иногда плачут, Элиза и это знала, - и очень ласковым... и хотелось, чтобы «тётя» была рядом, пока не вернулась мама... А ещё позже была комната с лампами, и Элизе всё время было больно, и вокруг ходили, и стояли над нею, и делали ей что-то какие-то большие «дяди» и «тёти» - это, наверное, «доктора», они нужны, когда больно, они «лечат» - и боль проходит, так мама говорила... И в той комнате  девочка тоже всё ждала и ждала маму, а мама всё не приходила, но рядом опять была эта ласковая заплаканная «тётя», она поглаживала по животику, она добрая... может быть, она пока «вместо мамы»... вот и в садике тоже хорошие тёти, но мама всегда приходила и забирала её домой... и здесь тоже «не дом», поэтому я не с мамой; но она скоро придёт и возьмёт меня... а этой тёте скажет, чтобы она приходила к нам в гости... потому что эта тётя – добрая... может быть, она мне подарит что-то...
И теперь, очнувшись, малышка почувствовала боль – не такую, как была, иную, довольно сильную, но не беспредельную, - и, конечно, всхлипнула «Мама!..» Но опять рядом с нею стояла не мама, а эта женщина – Элиза мгновенно вспомнила её, - ласковая женщина с кругляшками на глазах... она наклонилась, поцеловала, прошептала: «Маленькая, всё будет хорошо!..» Она добрая, ей можно верить, - если «всё будет хорошо», значит, мама точно вернётся, а пока эта тётя не должна никуда уходить, она должна быть со мной!.. Подходили ещё какие-то большие, давали пить, ещё что-то делали... но Элизе важнее всего было, чтобы эта «главная тётя» - та, которая «вместо мамы», - никуда не делась... Она уже стала очень нужной...
Сознание маленького ребёнка по-своему оснащено для защиты, если разверзается пучина мирового зла и в жизнь его, хищно ощериваясь, вгрызается нечто ужасное... Дитя  отчаянно отторгает и сам ужас, и – ещё более, - противится его душа непоправимости, необратимости случившегося. И для малыша ещё нет непреложно чётких граней, разделяющих понятия, предметы и образы, и сознание ещё приемлет, ещё допускает возможность «превращений» - и не только в особых, «сказочных» царствах, но и в своём личном мире, когда «очень-очень надо». Взрослые вздохнут – «на то и сказки...», - а крошечный ребёнок поверит, что «так бывает»... Поверит особенно тогда, когда слышит утешающие слова. Ибо ещё одна из чудесных способностей, которыми наделены маленькие дети, - умение полностью верить тем, кто добр к ним...
И душа Элизы не принимала того, что «мамы больше не будет». И малышка  верила, что если добрая тётя сказала – «всё будет хорошо», - то, значит, мама обязательно возвратится к ней. Душа Элизы уже вступила на путь защиты, в неё пали уже целебные зёрна, из которых должно было взойти восприятие самой этой «тёти» в качестве «мамы». То, что сейчас мамы рядом нет, смягчалось уверенным ожиданием – которое равносильно предвкушению, - маминого грядущего прихода. И, утешаемое этим, детское сознание начинало постепенно переосмысливать «тётю, которая вместо мамы» в некую сперва «не совсем маму», потом «тоже маму»... чтобы, когда поток времени размоет образ той, любимой, но невозвратной, - претворить ту, что рядом, в единственную, к кому будет обращаемо ею это слово...
Семья Винсен в течение нескольких последующих дней в основном соизмеряла ритм своей жизни с засыпаниями и пробуждениями Элизы. И малышка видела, что рядом с «тоже-мамой» то и дело появляются ещё «большие», а с ними вместе – «не очень большой мальчик» и «совсем большая девочка». Одного дядю и мальчик, и девочка называли «папой», а второго дядю и тётю, у которой, в отличие от «тоже-мамы», волосы не тёмные, а серовато-белые, - «дедушкой» и «бабушкой». Элиза уже знала, что у многих детей, кроме мамы, есть и «папа», и «дедушки» с «бабушками» тоже бывают; у неё самой, правда, была только мама, и она не спрашивала – почему, - поскольку так было «всегда»... Все эти люди, которые рядом с «тоже-мамой», смотрели на неё очень по-доброму. Оба дяди, тётя и «совсем большая девочка» даже гладили по головке, хотя и немножко нерешительно; мальчик не делал этого, зато он принёс и дал ей – положил на одеяльце, - мягкого павлинчика с поблёскивающим серебристым хохолком и пёстрым синеглазчатым веером распущенного хвоста…
Элиза не знала, конечно… ни она, ни «тоже-мама», ни её родные не знали о том, что есть в этой больнице ещё один человек, которому тоже очень хотелось бы увидеть её. Мишель Рамбо. Его организм, на редкость здоровый и крепкий, «не подвёл», и он очень быстро, даже быстрее, чем сам ожидал, «восстановил форму». Уже на следующее утро поговорил с мамой и обоими сыновьями – якобы «прилетев в Канаду», не забыв о том, что «в Канаде» должна быть ночь: «Вас не хотел будить… Сам почему не сплю? Да ладно, отдрыхнусь ещё, а сейчас накуриваюсь, наконец, всласть: почти сутки без сигарет мучался… Холодно? Да здесь же везде отапливается, в помещениях душновато даже… Насчёт чего? Это археологические страсти взбушевались: скандинавы Колумба задвинуть хотят… они первые Америку открыли… Да, давно известно, но споры идут вокруг масштабности этого их пребывания здесь… и некоторые утверждают, что они, викинги, будто бы понимали, что это ещё одна большая суша… Вернусь – подробно расскажу, а сейчас вздремну всё-таки…» Мишелю хватало с избытком и фантазии, и артистизма, чтобы «входить в роль», и он разыграл свою «командировку» вполне убедительно. Тем более, что без сигарет он мучался на самом деле и «всласть накуривался» до поры до времени лишь в мечтах: курить врач пока ещё категорически запрещал - «Если не хотите осложнений, хотя бы трое суток выдержите, потом посмотрим…» По утрам к нему приезжала Аннет. Уже на второй день она, встав очень рано, в пять утра – Матье ещё спал, - «запаковала» тот чемодан, который в день «прилёта» она то ли привезёт ему, то ли выставит в полураспакованном виде посреди гостиной. Это варьировалось, поскольку они не знали ещё, каким «рейсом» он прилетит, то есть когда выпишется. «Рейс» надо было выбирать реальный: ребята и сестра могли посмотреть расписание в интернете. Лучше бы, конечно, думалось Мишелю, войти в квартиру под утро, чтобы сыновья – и Матье, и Виктор, который к тому времени давно приедет со своего курорта, - предположительно спали. А то, соскучившись, будут ждать даже на ночь глядя, и мама ещё придёт встретить… прямой инсценировки «приезда» он всё-таки побаивался – мало ли какие мелочи можно нечаянно упустить… А предутренние часы – это самое «глухое» время, и, думая, что он появится часа в четыре утра, они всё же улягутся – тем более понимая, что в графике полётов возможны сдвиги… Но, с другой стороны, куда ему, если так, деваться на долгие ночные часы, даже если выписка будет к вечеру? Всё это ещё надо было взвесить и обдумать.
«Канадские сувениры» организовала Аннет – заказала их через интернет-магазин, оплатив срочную доставку на почтовое отделение университетского корпуса. Выбирала их тоже в основном она – сыновьям, маме и сестре Мишеля, своим родителям и самой себе... То, что он не привезёт ничего из одежды, не должно было вызвать удивления – не разбирался он в этом и размеров ничьих не знал… «Виды Лабрадора» устроил он сам: перевёл на диск сорок снимков, найденных на малопопулярных сайтах – ребята там шарить не будут, да хоть бы и шарили, все эти пейзажи очень похожи один на другой, - и попросил молоденькую медсестру, знающую все тонкости использования мобильных телефонов, перевести эти снимки на его аппарат. Спросят - «почему же сам не сфотографировался на память?» - можно ответить, что не до того было… 
Аннет была вынуждена тщательно избегать новой встречи с Андре Винсеном или Жюстин – такая встреча почти с головой выдала бы тот факт, что она кого-то навещает… И она приезжала довольно рано, когда малышка Элиза ещё спала и вероятность встретить кого-то из этой семьи была ничтожна: жена Винсена должна была находиться в такие часы в детской реанимации, а остальные – в гостинице. Обратно же она спускалась пещком по служебной лестнице и чёрным ходом выходила почти прямо к машине, которую взяла, выспавшись, на второй день и которую ей, по распоряжению доктора Бернуа, разрешали ставить на стоянке для персонала.
Попросив Аннет сделать и привезти ещё одну распечатку, Мишель дал доктору Бернуа «Сказание об Избавителе». Прочтя, тот сказал ему: «Ну, теперь выполняйте обещание – помните, перед операцией вы посулили мне рассказ о чём-то сокровенном? Хочется знать, что навело вас на эти темы и образы». И Мишель рассказал ему о неспасённой когда-то Ноэми… и о своём, внушённом памятью о ней и вселившемся ему в душу с юности страхе - не оказаться там, где может понадобиться спасающий. И о своей солдатской службе в ЕЁ стране; и о том, как бил он из из гранатомёта в последнем своём бою по машине-бомбе, и как были погублены вместе с нею и сидевшими в ней – безвинные… Ибо, подобно истребившему «целый род живущих» Тетрарху, не могли он и его товарищи, защищая своих – тех, кого любили, - разделить и разъять…
И доктор, выслушав всё это, сказал: «Теперь я, кажется, понял. Когда вы в ту ночь стояли передо мной, я думал – в вас нет совершенно ничего от «жертвы», и возможно ли, чтобы такой человек отдавал себя… прямо и буквально под нож? Но вы сделали это как боец: вам нужно было спасти свою «Ноэми», заслонить её, как будто в бою, от удара… Не в жертву, а в бойца превратила вас её гибель…»
Мишелю очень хотелось посмотреть на девочку, в теле которой приживается его почка, но он понимал: там, вблизи от неё, находится Луиза Винсен, и идти туда нет поэтому ни малейшей возможности. «Элизу без Луизы», сказал ему тот же Бернуа, мы вам показать не сможем... Ладно, думал Рамбо, время терпит: потом, когда уже не надо будет прятаться, при случае напрошусь к ним в гости – и увижу… он же и раньше хотел поговорить о моей книжке… и точно, лучше в гости, потому что тогда и на эту Жюстин можно будет взглянуть…
Но пока он вынужден был «прятаться» - и не покидал отделения ни в первые несколько суток, ни позднее, когда уже чувствовал себя превосходно. Курить – по истечении карантинного срока, - можно было на территории отделения, на открытой веранде. Туда он выходил спокойно, это третий этаж, и Луиза Винсен – хотя она тоже, кажется, курит, - со своей веранды, расположенной точно под этой на входном, физически не сможет увидеть его… Он взял туда маленький столик и много сидел там с ноутбуком – и просто развлекался, и изучал эту историю с викингами, решив, что действительно напишет серию эссе на тему различных национальных амбиций, побуждающих народы к поискам тех или иных ещё не признанных за ними былых свершений. А ещё – прикидывал возможность создать целый цикл, преемственный «Сказанию».
И думалось ему – с некоторой досадой, - что если он кого-то подводит, то свою команду. В общем и целом он форму вернул… ну, а со спортивной что будет? В настольном теннисе – не менее, чем в любом ином виде спорта, - нужны регулярные тренировки… «Но это ещё ладно, считанные недели пропущу… и хорошо, что матчей лиги нет в ближайшее время… А моё состояние? В быту ничего, конечно, не почувствуется, но… не скажется ли это всё-таки на подвижности, на реакции? Кто знает… Будет ли та же точность? А я ведь первая ракетка в команде… Надо будет и на тренировки начать ходить почти сразу же, и себя проверить, когда представится возможность, - объявят личный турнир, съезжу с Матье. Надо приходить в норму поскорее, лига меньше чем через месяц возобновится… правда, там две игры лёгкими будут, и без меня смогут управиться, а вот в январе – серьёзный матч… и у них, кстати, Винсен, с ним надо жёстко и быстро играть, не давать прицельно бить, а то он плоскими ударами расстреляет… Смогу ли и теперь, как раньше, - жёстко и быстро?..»
Мишель выписался через одиннадцать дней после операции. В шесть часов вечера он вышел из больницы вместе с Аннет тем самым чёрным ходом и настоял на том, что сядет за руль. Вёл он не хуже, чем обычно, и в пол-восьмого привёз её к университету. Там – вытащил из багажника приготовленный ею чемодан, куда уже были положены, наряду с прочим, «канадские сувениры». Отдал ей машину – сейчас она поедет домой якобы после «вечерней лекции». Он же сам перебьётся часа два с половиной в кондитерских и закусочных, а потом возьмёт такси и явится домой к одиннадцати. Они решили, что «полетит» он всё-таки самолётом, который должен приземлиться в без четверти восемь вечера, а дома скажет, что очень устал и что все вопросы – утром… Маму он по телефону сутки назад убедил не приходить встречать - «Не жди специально, приеду – немедленно позвоню; ты пойми, могут быть задержки, зачем тебе ночь бессонная?..»
Всё получилось нормально. Мальчикам и «дождавшейся» - очень прилично сыгравшей роль, - жене он сказал: «Нет сил сейчас ничего рассказывать, около суток не спал…» Раздал подарки и после горячего душа свалился – действительно очень усталый после хлопотного дня, - рядом с Аннет на двуспальную кровать. Вот и дома!.. «Я такой же, как был, - шепнул он ей, - Аннет, я действительно такой же, как был… ради Бога, не бойся… и прости мне, что устроил тебе такие переживания». Она в ответ просто обняла…
И когда настало утро, всё прошло без трудностей. Он отдыхал, собираясь уже на следующий день вернуться на работу. С утра обкатал на Викторе и Матье – у них ещё не закончились каникулы, - рассказы «о Канаде»; потом, когда часов в десять пришла мама, повторил их и ей. Счастливая способность развёрнуто повествовать и «входить в роль» позволила ему изображать придуманное настолько выразительно и правдоподобно, что в некоторые фрагменты ему и самому стало почти «вериться». Особенно после третьего изложения – вечером, когда приехали родители Аннет и сестра с мужем…
Сутками позже, в редакции, он рассказывал о пребывании не в Канаде - в другой стране… И тут вообще не надо было напрягаться, поскольку туда он летал не раз и то немногое, о чём ещё могли спрашивать сотрудники, мог описывать с натуры. Но эта «Канада» успела засесть в его сознании настолько, что он один раз чуть не начал было и там одну из баек о ней – хорошо, что вовремя спохватился… И – надо было доигрывать спектакль, - улучив момент, вытащил Антуана Бусселя на «irish coffee» в буфете напротив и, изобразив – опять-таки артистизм помог, - сгорающего от нетерпения, сказал ему: «Ну, выкладывай теперь, что там было, в S…, чем кончилось? Я в общих чертах в курсе, конечно, рассылку читал, но ты же там лично был, подробности знаешь…» Буссель развёл руками: «Ну, девочке этой одиннадцатилетней – ты сам видел, в рассылке было, - всё-таки, слава Богу, не пришлось стать донором… Честное слово, Мишель, я очень рад и за неё, и за всю эту семью, хоть её отец меня и крыл тогда как завзятый… уж не знаю кто… Ребёнку – опять же, слава Богу, конечно, - благополучно сделали трансплантацию, и прогноз хороший… И они эту Элизу возьмут к себе, удочерят… Ну, всё это, впрочем, ты тоже, наверное, читал; кстати, очерк мой посмотришь, он – уж не обессудь, похвастаюсь, - получился классный… Но вот чью это почку так счастливо нашли и пересадили, - покрыто мраком! И люди эти не дали разрешения на огласку каких бы то ни было данных об их семье. При желании можно выяснить, но зачем? Публиковать нельзя, а лезть в личные тайны – не хочется…» «Тайны мадридского двора, - усмехнувшись, отозвался Мишель, - но в любом случае я тоже за них искренне рад».
Вот и всё, он вернулся назад, в свою повседневную жизнь; он чувствует себя отлично, все действия «пьесы» они с Аннет сумели разыграть словно по нотам. Мишель пошёл вечером на тренировку. Ракетка слушалась чуть хуже, чем обычно, – ну что ж, это закономерно, две недели пропустил, - но тело действовало безотказно: координация движений, упругость мышц – всё при нём, и он всё так же способен играть часа полтора без перерыва. Потом, дома, радостно закружил Аннет, приподнимая над полом… Всегда бы такое настроение: он чувствовал, что победил, вернулся домой с победой!..
Но назавтра настроение Мишеля было омрачено. Редактор сказал ему почти сразу по возвращении: «Вас тут неделю назад спрашивал человек один; узнав, что вы в отпуске, спросил, когда примерно будете. Наверное, ещё зайдёт». Приходивший не оставил ни имени, ни телефона, и описать его наружность не мог никто, потому что человек говорил только с консьержем, который сейчас был в отгуле. Мишель пожал плечами и забыл об этом безымянном посетителе, но забыл ненадолго, ибо тот явился на второй день, под вечер. И был это комиссар Жозеф Менар. Он был невесел – это мгновенно бросалось в глаза. Не отказавшись, по своему обыкновению, от чашечки турецкого кофе, он сел не облокачиваясь «спокойно-начальственно» на спинку стула, а, опираясь на локти, сжал лицо ладонями и, ощутимо вздохнув, сказал: «Я пришёл повидаться с вами по трём причинам, и только первая из них вас обрадует. Я прочитал вторую часть вашей монументальной архаики, и она полностью – даже более чем полностью, - оправдала ожидания. Но об этом можно будет поговорить и когда-нибудь позже; а сейчас – увы, - крайне скорбное известие. Женщина, которая на той встрече в ресторане была со мной, - убита… убита за то, что начала, на свой страх, поиск когда-то оставшихся безнаказанными изуверов...» Мишель был потрясён, подавленно молчал… значит, этой Натали, такой обаятельно-понимающей, сумевшей столь тонко почувствовать его личные пласты за тканью написанного и произнесённого им, - значит, её нет больше в живых!.. Он пожал руку комиссару в знак соболезнования. Нарушил молчание сам Жозеф Менар. «Вы тактично не спрашиваете о деталях; я сам расскажу. Мне хотелось вам рассказать – это третья причина того, что я здесь». И он поведал Мишелю Рамбо историю молодой женщины из преступной ячейки, уничтоженной взрывом на островке, - женщины, которую в двенадцать лет садистски растлили, растоптав её душу и лишив её возможности материнства… «Это ещё одно страшное пополнение вашей коллекции иногда непредсказуемых, но иногда заведомо губительных стрел судьбы. Сначала эта стрела, умышленно оснащённая ядом, поразила ту… девочку и отравила её душу… потом – убила Натали… И, вспоминая тот наш разговор: безнаказанность зла – действительно страшная вещь, и мне теперь стала ближе ваша философия, отрицающая нереагирование. Я не успокоюсь, пока мы не найдём их всех». «Знаете, - откликнулся на это Рамбо, - впервые в жизни я пожалел сейчас, что не пошёл в полицейские оперативники и не смогу участвовать в этом…» Тогда Жозеф Менар проговорил – медленно, акцентируя каждую фразу: «Я посвятил вас в содержание этих компьютерных записей, потому что мало найдётся людей, которые столь глубоко вдумываются в подобные вещи, как делаете это вы. И не забываю ваших слов – тогда, в кафе, - что, может быть, расскажете нечто о себе. И надеюсь, что действительно при случае расскажете, - правда, к сожалению, уже только мне, а не ей… Но в связи с этой историей с флеш-накопителя ни в коем случае не вздумайте ничего предпринять – а с вас, я чувствую, сталось бы, - или использовать её для того, что пишете… Ни в коем случае! Во-первых, это опасно. У вас тоже есть близкие, а семью Натали мы уже держим под неотступной охраной, которую не скоро снимем. Во-вторых же - это бесполезно. Если вы, паче чаяния, всё-таки сможете чем-то посодействовать, я дам вам знать».
Жозеф Менар не спросил, можно ли дать «Сказание об Избавителе» неким знакомым, «склонным к размышлениям на подобные темы». Не спросил, поскольку знал – этим людям оно уже известно. Через неделю после своего приезда во время операции, когда удалось застать одну Луизу, он ещё раз побывал в больнице, чтобы узнать, что с малышкой, посмотреть на неё и на Жюстин, поговорить с Андре Винсеном... Но было дневное время, и получилось так, что на этот раз в палате, рядом с Луизой, кормившей ребёнка чем-то оздоровительно-диетическим, находилась вся эта семья, включая дедушку с бабушкой - а комиссар не знал, посвящены ли они во всё, - и маленького сына. Поэтому разговор, при всех «понимающих» интонациях, вышел недолгий... Что ж, надо будет встретиться потом, в другой обстановке... Но он увидел тех, кого хотел увидеть, вобрал впечатления и образы. И ещё он заметил на прикроватной тумбочке два ТЕХ САМЫХ номера ЛФ. Значит, они читали...   
После ухода комиссара Мишель не мог больше сосредоточиться на культурологическом эссе, над которым начал было работать. Он решил ехать домой, сел в машину, включил мотор, но не сразу отъехал, а долго сидел, курил и словно плыл в текучем мысленно-образном кружеве – так же, как давным-давно, в своей комнате, в семнадцать без малого, после спасения товарища на реке… когда впервые осознал он ужас перед возвещённой его душе сверкнувшими в воображении письменами-молниями непостижимостью того, что влекут за собой слова и дела человеческие…

- 27 –


ЕЩЁ ЧЕРЕЗ ПОЛТОРА МЕСЯЦА

- Можно мне шоко-адку? - спросила маленькая Элиза, вскарабкавшись на колени женщины в очках, сквозь которые хорошо видны были красивые, добрые, материнские глаза. «Л» у неё не очень выговаривалось. Этими стекляшками ей разрешалось поиграть, только осторожно, потому что «тоже-мама» говорит – плохо, если они разобьются, без них она будет хуже видеть, пока ей не сделают новые такие же… Странно, эти большие,  «взрослые», которые так много умеют и знают, тоже могут иногда не совсем хорошо видеть, а иногда, точно как дети, плачут и болеют… Но всё-таки это замечательно, что они есть на свете, эти «взрослые», потому что иначе кто бы позаботился о ней и о других маленьких?..
Луиза вопросительно посмотрела на нефролога, закончившего профилактическое обследование. - Доктор, можно её дать дольку… ну, или две?.. –
- Можно, - сказал врач. – После процедур – пожалуйста.
Луиза отломила дольку светло-коричневого диетического шоколада. – На, малышечка…
- Я вам распечатаю новый список дозволенных продуктов и блюд и некоторые рекомендации, - продолжал доктор. – Будем расширять рацион, показания очень неплохие. Мне надо будет поговорить и с вашей сестрой-сиделкой, попросите, чтобы она позвонила. Завтра выписываем вас, мадам Винсен.
- Завтра? – обрадовалась Луиза. Это очень хорошо. Завтра понедельник – значит, со вторника можно будет выйти на работу. Позавчера, в пятницу, она приехала с девочкой на госпитализацию в целях наблюдения, которую, по договорённости, приурочила к концу недели, чтобы по возможности совместить с выходными. Отлично, что это не затянется – всего четыре дня и домой; и послезавтра она сама проведёт утренние англоязычные экскурсии. И не надо будет заведующей просить, чтобы прислали ей девушку из соседнего экскурсионного комплекса, или опять «мучать» Мадлен, владеющую английским намного слабее и чувствующую себя неловко, не всегда понимая вопросы любознательных пенсионеров из американских групп. Эта Мадлен, правда, на неё не «в обиде», да к тому же они вообще хорошие подруги…
Об удочерении ребёнка на работе знали, скрыть было невозможно даже теоретически. Во-первых, имелись документы о недавнем отпуске для сопровождающей госпитализации; и именно благодаря этому Луизу, учитывая её положение, старались не ставить сейчас на вечерние смены и освобождать по субботам и воскресеньям. Во-вторых, мир тесен, живут почти все недалеко, а с некоторыми сотрудницами она дружила, и они бывали в гостях… Точно так же о том, что в семье Винсен появилась маленькая удочерённая девочка, стало известно и всем остальным, с кем эта семья тем или иным образом соприкасалась, - по соседству, в аптеке, в школе Жюстин, в садике Пьера... С ноябрьской трагедией в N… никто из окружающих Элизу не соотносил: в сообщениях о произошедшем в газетах, по радио и по телевидению не было упомянуто имя спасённой тогда девочки и не были названы спасшие её… И всем интересующимся, откуда взялась у них малышка, Луиза, Андре и Жюстин сдержанно – уже самой интонацией показывая, что дальнейшие расспросы не будут им приятны, - говорили, что это ребёнок не очень близкой родственницы. Ребёнок, оставшийся без семьи, - они избегали слова «осиротевший». Звучало правдоподобно.
И Пьеру они сказали то же самое. Когда-нибудь он узнает правду, но в дошкольном возрасте ни к чему пугать его рассказом о том, что он чуть не потерял нас…
Мы волновались, подумала Луиза сейчас, ещё и о том, что мальчик будет болезненно ревновать нас к этой крошке; но нет, он принял её, он даже сделал для Элизы гирлянду из бумажных колечек, выкрашенных фломастерами, и дал ей, чтобы девочка сама повесила её на рождественскую ёлку… А ещё он учит её строить из «лего», и называет ей цвета: основные она знает, но Пьер объясняет – вот это, вроде жёлтого, оранжевое, а это, похожее на синий, фиолетовое… Ему рядом с ней нравится, что он - «большой и знающий». А «маленьким» он остаётся в полной мере, потому что мама с папой, и Жюстин тоже – если успевает закончить уроки, - почти каждый вечер, теперь больше, пожалуй, чем раньше, стараются, если Элиза спит, «повозиться» с ним, поиграть во что-нибудь… До чего же замечательные они у нас! Жюстин помогает преданно и радостно, она и с малышкой играет, и читает ей, и по дому многое сама вызывается делать… Она не оставила мысли учиться на гитаре, но сказала – наверное, позже, когда менее хлопотно будет. А думая – хотя и не высказывает это, - что сейчас у нас очень большие расходы, что ещё и поэтому надо подождать… И уроки свои делает по возможности так, чтобы нас не очень сильно «напрягать», и учится пусть не на отлично, но достаточно неплохо, замечаний на её счёт ни у одной учительницы нет; а школа частная, с довольно нелёгкой учебной программой… Но что такое для неё все эти уроки, вся эта учёба после того, что она пережила тогда!..
И расходы большие, и весь жизненный распорядок стал теперь очень трудоёмким и напряжённым. Проверки, врачи, консультации... Помимо пересаженной почки и необходимости постоянного наблюдения в связи с этим, Элизу надо ещё возить на ортопедические процедуры: у неё же был ушиб бедренной кости, и пока она всё ещё прихрамывает, ходить ходит, а бегать – кто знает, сможет ли?.. И как знать, не останется ли хромота – правда, лёгкая, - на всю жизнь?..   
Сейчас они приедут – Андре с детьми. Эта больница – недалеко, в ближайшем из смежных городков, минутах в двадцати езды от их собственного. Здесь, в местном спортзале, который, кажется, совсем близко, у него сегодня и матч теннисной лиги – против команды этого города, в которой играет живущий именно здесь Мишель Рамбо, автор подаренной им лично книжки интереснейших эссе… и автор подаренного той таинственной женщиной у выхода из больницы, утром, после той безумной ночи, «Сказания об Избавителе».
«Сказание» Луиза прочитала в тот же самый день, первый после той ночи. Оно поразило её не меньше, чем Андре и Жюстин. Но они, отчасти неожиданно сами для себя, не спешили подробно обсуждать свои впечатления. Ни со своими родителями, ни даже между собой. Они медлили с этим, понимая – и взрослые, и девочка, - сколь важно каждому из них троих, переживших ту ночь, осмыслить и ощутить прочитанное в своём, неповторимо личном ключе. 
Родители Луизы теперь тоже знали всё. Когда они вернулись из заграничной экскурсии, Луиза пригласила их на ближайшие выходные и решилась на то, чтобы по телефону рассказать им об удочерении маленькой девочки, заверить – «вы не сможете не полюбить её, она чудная», - и взволнованностью тона дать им понять, что история за этим стоит очень драматичная. Они тоже начиная с сентября ощущали – пусть, живя дальше и видясь нечасто, в меньшей мере, чем родители Андре, - некую «перемену» в семье дочери; и после выслушанного от неё они приехали уже душевно созрев для того, чтобы узнать нечто болезненно, даже трагически сложное. И вечером - когда Пьер и Элиза уже легли спать, - узнали. Жюстин – так договорились они втроём в преддверии приезда «маминых» бабушки с дедушкой, - описала им виденное ею: то, как была спасена малышка папой и мамой. Потом Андре – успокоив заранее словами «это не состоялось, к счастью», - рассказал о решении самой Жюстин пожертвовать почку, о подготовке к донорству и о чьём-то – «нам не суждено узнать, чьём», - чудом полученном органе. И, наконец, когда, под впечатлением всего этого, мама Луизы потрясённо проговорила почти то же самое, что Шарль Винсен по телефону, – «Кто мог бы раньше ожидать, что вы будете способны!..», - Луиза сказала: «Сама жизнь подготовила нас к этому. Она бросила нас двумя месяцами ранее в жестокую стремнину, выплыв из которой оказываешься иным, нежели прежде…» И посвятила их в то, что сентябрьской ночью содеял Андре… Получилось так, что отец Луизы буквально за день до того читал в журнале материал о том, сколь проблематична охрана государственных свидетелей, - и о человеке, который уцелел сам лишь находясь в другой части света и сделав пластическую операцию... и половину родных которого перебили. И он проговорил, обращаясь к зятю: «Как бы преступно это ни было, не нам судить тебя… не нам, поскольку я далеко не уверен, что, не сделай ты это, мы могли бы собраться здесь… да и вообще видеть вас и внуков…»
Сейчас приедут Андре, Жюстин и Пьер, подумала Луиза опять, и малышка обрадуется им, она успела привыкнуть к их дому. У неё уже свои игрушки, ей накупили… Те старые, что были у неё в доме погибшей матери, можно было бы забрать – Андре и Луизе разрешили; они по совету психолог и обдумав всё сами, взяли несколько – чтобы дать ей, но лишь когда вырастет и узнает правду, в качестве святого и трогательного символа, а не сейчас, ибо это вызовет, казалось им, всплеск боли и отчаянный плач о том, чего мы не можем вернуть ей... Но ей накупили много милых, прекрасных игрушек, и Пьер разрешает Элизе брать его кубики, машинки, паззлы… И Жюстин обложила её мягкими зайчиками, мишками, слониками, и вытащила ей кукольные домики с большими и маленькими «барби», и показывает ей на компьютере смешные и пёстрые картинки… И Андре уже иногда берёт её на руки: «Мама сейчас очень устала, - говорит он тогда, - давайте-ка на этот раз я…» И обязательно смотрит при этом на Пьера и Жюстин, условно обращаясь именно к ним, к тем, чьей мамой она является неоспоримо…   
«Возьми ещё, хорошая моя» - сказала «тоже-мама», отламывая вторую дольку шоколада и давая ребёнку. Да, и Андре ещё неловко называть Луизу ЕЁ мамой, и сама Луиза пока ещё не решается называть её «доченька». Ибо из уст девочки слово «мама», сознательно обращённое к ней, ещё не прозвучало. Крошка лепетала и кричала его, пока была объята ужасом, но немного позже – и в той больнице в S..., и дома, - стала смотреть как-то «изучающе» на новое своё окружение. Подчас, когда почти засыпает, может сказать «мама, я хочу пить», но не реже спрашивает, всё так же ещё спрашивает – «а где мама?.. а мама придёт?..» - хотя Луиза сказала ей уже, улучив спокойно уютный момент, что мама на небе, что ей хорошо, но она не здесь, и позвать её сюда нельзя... Тогда малышка выслушала это без «всплеска», но чувствуется, что её сознание ещё не приемлет необратимость утраты. Можно «знать», но не «признавать»... И семья, в которой она находится, ещё не стала ей окончательно «родной»... Что ж, с этим не надо торопить, они с Андре станут для неё мамой и папой, Жюстин и Пьер – сестрой и братом, но это займёт время, и, пожалуй, даже лучше, что так. Эта постепенность вживания и переосмысления показывает, что девочка наделена от природы и умом, и утончённостью чувств...
«Тоже-мама» достала из сумочки и пустила по столику, повернув ключик, пушистого заводного цыплёнка. Элиза засмеялась – это одна из её любимых игрушек в доме, где она живёт теперь, она сама захотела взять его сюда, выбирая, что поедет с ней «к докторам»... А вот появились... да, это они. «Не очень большой мальчик» Пьер, «совсем большая девочка» Жюстин и тот взрослый, которого они называют «папа», а «тоже-мама» - «Андре»... Они любят «тоже-маму», и она их, и все они любят её, Элизу... Да, вот и сейчас они принесли ей ещё игрушек и сластей... это её, Элизины сласти, они их сами не кушают, и она однажды слышала, что «тоже-мама» сказала «Андре», когда он пошёл «купить продукты»: «Когда для малышки будешь брать, не забудь проверить, диетическое ли...» Элиза уже знает, что ей дают именно это «диетическое»... А вот Жюстин подсела к ней и раскрыла пёстрый бумажный веер с бабочками...
- Слушай, Луиза, - сказал Андре Винсен, ставя на пол тяжеловатую спортивную сумку и  нашаривая что-то в боковом кармане куртки, - да, вот они, нашёл... возьми ключи от машины, я до зала пешком дойду, тут очень близко, а вы приезжайте туда, если малышка спать будет...
- Наверное, приедем, - кивнула Луиза, - ей минут через десять дадут режимную дозу снотворного, часа на три можно будет отлучиться...
- Ну вот, а я пойду уже, разомнусь... хотя думаю, что меня сегодня разнесут... я настолько не тренирован сейчас, что и третьей их ракетке, чего доброго, проиграю...
- Андре, - молвила она, обнимая его, - как же я рада, что ты и сейчас ещё можешь из-за подобных вещей хоть чуточку расстраиваться!..
- И я тоже этому очень рада, папа!.. – откликнулась Жюстин...
- И, знаете, - добавил он, вскидывая сумку на плечо и собираясь уходить, - видел я сейчас нечто интересное... но подождите, об этом мы позже, ладно?..
В эти самые минуты Мишель Рамбо и его младший сын, пятнадцатилетний Матье, расставшись около магазинно-ресторанного комплекса с Аннет и точно так же оставив ей машину, тоже шагали с такими же наплечными ранцами к спортзалу. Мишель с досадой думал: Матье сейчас будет играть свою юношескую лигу – две командные встречи за один раз, - и жаль, что она совпадает по датам с нашей, а то мог бы играть и за взрослую команду тоже – он ничуть не слабее меня... Надо будет перед следующим сезоном позвонить в администрацию, попросить, чтобы развели по датам; хотя они, наверное, скажут, что расписание ещё и с мини-футбольщиками надо увязывать, и с баскетболистами... Сегодня у Матье во второй встрече тяжёлые игры… что ж, он начинает на час позже меня, и, может быть, его матчи я тоже смогу посмотреть. Правда не первый - в это время я сам буду, видимо, играть... Но первая командная встреча у них более лёгкая… А интересно, не узнал ли Винсен, что я – автор «Сказания»? Мог узнать, если журнал ему в руки попался... тогда захочет, наверное, поговорить об этом...
Винсен появился минут через десять после них, подошёл к Мишелю, уже начавшему разминку с товарищем по команде, отозвал на два слова... Да, так и есть, он знает... «Мне довелось, - тихо сказал он, - прочесть вашу октябрьско-ноябрьскую публикацию; и Луиза читала, и не только... и, коли уж я знаю вас лично, хочется об этой вещи потолковать при случае...» «И мне тоже, - ответил Рамбо, - тем более, что некоторые ваши слова, - не удержался он, – тогда, в кафе, помните... меня отчасти натолкнули... После схватки перемолвимся...»
Ну что ж, ничего особенного, что он знает, подумал Мишель; может быть, поскольку им моя книжка эссе понравилась, они начали покупать ЛФ...
Ещё примерно через четверть часа надо было начинать расписываться по номерам – когда каждая команда откроет свой протокол с именами в выбранном ею порядке, ясно будет, кому с кем и в какой очерёдности предстоит играть. Гости – Винсен и двое остальных, - отсели посовещаться в другой конец зала, Рамбо и двое его товарищей собрались у одного из разминочных столов. Мишель обычно играл то первым, то вторым; сейчас он колебался – если предложить себя на первую позицию, то его матч с лидером гостей, вероятнее всего, окажется ключевым, а он хотя уже и вошёл в форму, но нельзя сказать, что «в ударе», и тут амбиции не в счёт, главное – интересы команды. «Давай всё-таки лучше сегодня тебя на остриё», - сказал он двадцатисемилетнему Совалю, очень хорошо сыгравшему предыдущую встречу лиги. Так и было решено, и Мишель, положив лист на синюю поверхность стола, поместил своё имя на вторую строчку. Третьим у них – это было заранее ясно, - был Буке, игравший через раз, чередуясь с юношей, только с этого сезона перешедшим во взрослую возрастную категорию... Всё, вот и противники подходят со своим бланком... как же они расставились?.. Андре Винсен – третий. Довольно странно, подумал Мишель, он же у них, кажется, один из ведущих... впрочем, у него сейчас, наверное, такая жизнь, что он мало тренируется... Я с ним, значит, сегодня не столкнусь…
Играть предстояло в первом раунде «крест-накрест» - первые номера против вторых, - а во втором, после межраундового матча третьих, «по горизонтали»: первый с первым, второй со вторым. До трёх побед той или иной из сторон – поэтому при счёте три-ноль игра между третьими завершала встречу и второй раунд не проводился. Индивидуально играли, соответственно, до трёх выигранных партий.
Начали. Соваль был так же точен и подвижен, как две недели назад – против более слабой, правда, команды, - и победил уверенно. А у Рамбо матч с головным игроком гостей не «склеивался». На короткие подачи противник отвечал крайне «неудобным» перебросом почти прямо под сетку - иногда и дотянуться не успеешь, а если и отобьёшь, то подставившись под очень жёсткий удар... И длинные не очень проходили – Мишель, делая их, нарывался на топ-спин влево, который отражал с большим трудом... Ему почти не удавалось атаковать. Две стартовые партии он проиграл, третью – и «на энтузиазме», и потому что противник немножко расслабился, - удалось взять, но четвёртая, невзирая на все его усилия, оказалась последней. Одиннадцать-семь по очкам, три-один по партиям... Теперь – матч третьих номеров... Мишель видел, что Винсен действительно играет не лучшим образом; нанося свои плоские удары, часто промахивается, посылает мячик за стол или в сетку... в ответ на жёсткую игру делает порой неприцельные, «растерянные» отмашки... Чувствовалась «ненаигранность». Рамбо и Соваль, консультируя в перерывах не особенно сильного Буке, очень надеялись, что с «таким» Винсеном ему удастся справиться...
Именно во время перерыва, при счёте два-два, Мишель увидел, что в зал вошла женщина, очень невысокая, в тёплом пальто, в очках... он узнал Луизу Винсен... Следом – в дождевичке, - её сын, тот мальчик, которого он видел с ней в буфете ранней осенью... И -  девочка в вязаной, тоже довольно тёплой накидке, с такими же тёмными волосами... по росту можно было бы подумать, что ещё в начальной школе, но лицо... В лице странным образом сочетались детская уязвимость и выражение некоторой утомлённости, как будто нечто неразрешимое предстало перед нею... обрекло на «предстояние перед тайной», вспомнились Мишелю слова, им же самим вложенные в уста Тетрарха... И ещё нечто словно бы от «повзрослевшей Ноэми» ощутилось ему в ней... Мишель понимал, конечно, - эти впечатления не только усилены, но в значительной мере и вызваны тем, что он знает, кто она такая, знает – у неё за плечиками ТА ночь... Понимал – но, так или иначе, такою он себе её и воображал.
Значит, они приехали семьёй... наверное, Луиза с детьми по магазинам, а потом сюда... А где же эта малышка, Элиза? Может быть, с няней оставили? Опять не довелось её увидеть; но правильно, ей пока нельзя ещё, видимо, долго ходить, особенно по холоду...
Винсен сделал им знак – «сядьте»... подойти он не мог, ему что-то говорили товарищи, давали какие-то советы... А Мишель втолковывал Буке – «побольше быстрых ударов по центру, он их плохо держит», - но в течение всего перерыва, да и потом, влеклись его глаза туда, к этой Жюстин, и он очень старался, чтобы ни она сама, ни Луиза не заметили этого... А они взволнованно следили за игрой – все трое... Сам Рамбо наблюдал между тем то за Буке и Винсеном, то за Матье, который начал первый из матчей, - в смежной полуотгороженной части зала, где проходила встреча юношеских команд... у сына эта первая игра складывается пока удачно... Наблюдал - и одновременно думал: переживай, девочка, болей за своего папу, и до чего же хорошо, что твоя душа открыта таким переживаниям... пусть и дальше у всех нас жизнь сложится так, чтобы нам было «до этого»... и дальше, и всегда...
Винсен всё-таки «выцарапал» игру… по нему видно – очень доволен, что своё зачётное очко он дать сумел. Подсел к семье, оживлённо говорит с Луизой и детьми… Мишель подошёл к юношескому сектору – да, там у сына всё отлично, уже два-ноль по партиям, и в третьей четыре очка осталось взять… А у нас по матчам два-один в пользу гостей; если не выиграем в предстоящем раунде оба – и Соваль, и я, - то они уедут с победой…
Всё, начинается поединок первых номеров. Рамбо и Буке дали товарищу несколько советов; а гостя «секундируют» Винсен и тот, что вскоре выйдет против него, Мишеля… Игра сложилась острая, зрелищная, поначалу равная, но в третьей партии Соваль уловил «слабую зону» противника, стал методично направлять удары по возможности именно туда, уверенно повёл в счёте и потом, в четвёртой, полностью завладел игрой… Итак, подумал Мишель, всё-таки мой матч решит дело… Рядом появился Матье, он сейчас не играет сам, хочет помочь: «Папа, я с ним встречался на одном турнире; ему лучше подавать длинно и с подрезкой, и целься чаще в края: пару раз промажешь, зато его запутаешь – он не будет знать, куда рвануться для отбоя …» И напутствие сына оказалось действенным: Рамбо заставил противника метаться, сбил ему темп, навязал свой – и выиграл, склонив тем самым результат всей встречи в пользу своей команды…
Настроение, несмотря на первый проигрыш, исправилось. Молодец, сынок, думал он… сумел посоветовать даже лучше, чем взрослые товарищи… И очередной раз он ощутил радостную уверенность - организм в полной норме, как будто и не было той ноябрьской операции…
Матье опять подлетел к нему. «Видел? – спросил его Мишель. – Я ведь по твоей схеме играл… здорово, что уже сейчас дружишь с тактикой…» Сын сказал, что всё, первую командную выиграли, а вторая – намного более тяжёлая, - минут через сорок… Гости поздравили, начали собираться… «Что ж, можно, наверное, покурить и поболтать пока… только долго не получится, к сожалению» - сказал Мишель Андре Винсену, кивнув в сторону выхода. Тот ответил - «Я Луизу и дочку позову, они тоже читали… выходите, мы малыша только пристроим…»
Луиза отвела Пьера на крытую детскую площадку при спортзале – там можно резвиться в бассейне из пластиковых шариков, строить домики из мягких брусков, пирамид, бочонков и конусов – «джимбори», - а под все лазалки и кувыркалки подостланы столь же мягкие маты. На такую площадку можно смело пускать дошкольников, присматривая из буфета,  а если выходишь из здания, - через стеклянную стенку. Через несколько минут они – взрослые со стаканчиками кофе, Жюстин с чаем, - вчетвером стояли снаружи: мужчины - в лёгких курточках, женщина и девочка – одетые куда более тепло… январь всё-таки… Андре вытащил было «Мальборо». «Хотите сигару? – предложил Рамбо. – Я иногда ими балуюсь…» Луиза достала свою «женскую», длинную… 
- Я тоже хотел поговорить с вами, - повторил Мишель сказанное им Винсену во время разминок, - потому что вижу в вас психологических «соавторов». Идею, а скорее даже «образ» этого сказания дали мне в том числе некоторые ваши слова.
- Я понимаю, - сказал Винсен. – Вы имеете в виду слова о предательстве, совершаемом подчас теми, кто не решится ударить, поставив принцип «ценности любой жизни» выше порыва защитить тех, за кого ты лично в ответе.
- Да. А потом ещё и вы, Луиза, в кондитерской - ну когда я вам книжку передал... помните вашу фразу о «сотворении кумира из покоя и уюта»?..
- И защищённости, - добавила она. – Той безусловной защищённости, которая в нашем мире едва ли достижима... и, может быть, наверное, именно в силу этой недосягаемости своей возводится подчас в культ...
Она, Андре и Жюстин посматривали между тем сквозь прозрачную вращающуюся дверь на игровую площадку: отлично, Пьер уже нашёл себе компанию подходящих по возрасту детишек, и они, кажется, затеяли там соревнование – кто сможет дольше продержаться, повиснув на кручёных верёвочных колечках над усыпанным разноцветными шариками мягким настилом...   
-  И вот тогда-то, - продолжал Рамбо, - мне и представился ИНОЙ кумир. Иной идол, и куда более страшный: идол мира, ненасилия и... кажущейся незапятнанности... Почти зрительно представился такой вот идол с кровью, которая с его губ неживых капает; и это властно увело моё воображение куда-то в древность, в такой вот мир царей и воинов, священников и исцелительниц... – Тут он, не удержавшись, посмотрел на Жюстин, и она смущённо и вроде бы с неким растерянным недоумением отвела глаза... «Конечно, она же не знает, что я в курсе…» - Так что это и с вашей подачи появилось...
А не кажется ли им странным, подумал Мишель, что для меня участие девочки в этом разговоре как будто само собой разумеется?.. Опять же, они ведь не знают, насколько мне всё известно...
Андре Винсен словно бы уловил эти мысли и откликнулся на них: - Жюстин тоже читала, и с очень большим интересом... 
«Ещё бы она не читала!..»
- Господин Рамбо, а вы продолжение писать будете? – спросила девочка, желая, видимо, уйти таким образом из-под тематического прицела… - Ну, что-то ещё – о Городе этом, о потомках Тетрарха?
Он был очередной раз творчески польщён. – Очень возможно, буду… тем более, что и жена моя спрашивала об этом… Кое-что продумываю уже. И, может быть, это будет более похоже на роман, чем… на библейский по тону сказ…
- Библейский и по тону, - подхватил Винсен, - и по масштабу вопросов, которые там ставятся… на «предстояние» перед которыми мы все обречены… Обо всём этом надо, конечно, не спеша, жаль, что у вас, вы говорите, времени мало…
- Да, у меня же через полчаса сын играть будет, - развёл руками Мишель. – Он-то мне, кстати, сегодня тактику игры и подсказал с вашим вторым… А теперь у него серьёзные схватки, моя очередь поддержать… Так что подробно в другой раз…
Я не могу пригласить их к нам, подумал он, потому что они увидят и узнают Аннет. А они сами всё ещё, насколько это возможно, скрывают Элизу – тем более, что формальное удочерение ещё, наверное, не вступило в силу, это процесс длительный… А ну-ка приоткрою я всё-таки эту завесу, - вдруг, повинуясь наитию, решил он… решил – и спросил, сильно затянувшись, будто заряжая себя снадобьем от «неловкости»:
- А как здоровье вашей удочерённой девочки?
У Луизы и Жюстин – ошарашенных его словами, - глаза взлетели… вот так же иногда взмывают они и у Аннет… Как же, откуда он об этом?.. Но Винсен спокойно, ничуть не замявшись, проговорил:
- Вы знаете об этой девочке. – И сказал он это не «полуспрашивая», а констатируя - словно бы подтверждая самому себе, - что-то уже ранее уяснённое им самим. – Вы знаете об Элизе…
Интересно, в свою очередь довольно сильно удивился Мишель, а он-то почему принимает это как должное?
- Ну, о таких вещах раньше ли, позже ли узнают все, - отозвался он. – И могут же у меня, например, быть ещё разные знакомые в вашем городе…
- Эту малышку, - поспешила «объяснить» Луиза, - мы взяли, поскольку она ребёнок наших  родственников… и, понимаете, осталась совершенно одна…
Иногда, подумал Рамбо, при острой игре лучше не держать ракетку перед собой подобно щиту, а, готовясь к приёму мяча, отводить её полувытянутой рукой назад, «открывшись» всем корпусом. Тогда подключаешь всё тело, оно действует, согласуясь с кистью, помогая ей… Нечто подобное он сделает и сейчас: он «откроется»…
- Не будь вы моими «соавторами», - сказал он и, интригующе смолкнув на пару секунд, продолжил, - я это «пропустил» бы. Но с вами – уж не обессудьте, - не пропущу. Я знаю не только об Элизе… так уж сложилось, но я знаю всю эту вашу драму – начиная с вечера в N… и включая то, на что решились вы - все трое, - ради жизни этой малышки…
Глаза женщины и девочки вновь встрепетали, словно четыре бабочки над цветами, склоняемыми налетевшим ветром… Но Андре Винсен, легко, успокаивающе тронув их обеих за рукава, откликнулся на услышанное всё так же невозмутимо: - И это знаете… - И опять он своими словами нечто «подтверждал», более того – «подытоживал»… Что бы это значило? «Впрочем, может быть, он заранее предвидел, что имена, даже не названные, можно узнать по неким журналистским каналам…»
- Да, знаю, так сложилось, - повторил Мишель… и, отогнав мысли о второстепенном – пусть, в  конце концов, думают что-то подобное, - перешёл к сути, к сердцевине, к тому, что его по-настоящему интересовало… - Но я вряд ли ошибусь, предположив, что вы сейчас ужасаетесь даже самой мысли – а вдруг мы не оказались бы в тот миг там, возле той машины!..
- Не ошибётесь, - согласился Андре, - ужасаемся… Но, наверное, иначе произойти не могло. Философски обосновать это я не взялся бы – и всё-таки думаю так. Иногда мне кажется, что неизбежность куда добрее, чем пресловутый «выбор».
- В неизбежности больше пощады, - вставила Луиза, послеживая через стекло за Пьером, сооружающим из «джимбори» нечто вроде дворца…
- Папа – внезапно промолвила Жюстин, - но помнишь, ты мне после… машины… – когда мы в кондитерской сидели, - сказал, что… вас с мамой туда бросило нечто внутри вас же самих! – Она остановилась, не зная, чем завершить высказанное, но понимала – это очень важно…
- Вот именно, - проговорил Мишель Рамбо довольно тихо, но в тоне его звучало нечто от восклицания. – Неизбежность добрее потому, что она сидит внутри нас… она отвечает нашей сути, в том, наверное, и пощада… Мне давно кажется, что ситуаций, в которых оказываемся, мы не только не выбираем, но... мы и не хотели бы выбирать их, потому что это уж очень нелепо было бы… у нас завязаны глаза, мы не знаем, что повлекут за собой даже мелочи… Зато от нашего настроя… Знаете что, - он вдруг азартно взмахнул рукой, - вот послушайте-ка историю… это с одним приятелем моим случилось лет в семнадцать… - И Мишель рассказал им, как был спасён Жюль на реке этим «приятелем», игравшим не в настольный теннис, а в большой, и не попавшим на финальный турнир – «причём на тай-брейке проиграл», добавил он для пущего правдоподобия, - и именно поэтому в нужный момент оказавшимся там, где ему надлежало быть…
- И вот, понимаете, он думал потом: не разругался бы я с подружкой, был бы в лучшей форме… и просади тот парень подачу или не удайся ему флип… и что же тогда?.. И буквально колотило его от мыслей этих… И я сам давно на эти темы размышлял – и пришёл знаете к чему? Именно от нашего настроя всё и зависит; он-то и определяет, что с нами будет… То есть, созидая этот свой настрой, мы и выбираем… и - не знаю, все ли и всегда ли, но хотя бы иногда, - сами «диктуем» тем силам, что над нами, как должны они с нами поступать.   
- Выбираем своё «не могу иначе», - задумчиво произнесла Луиза, взглянув на Жюстин. На Жюстин, сказавшую эти слова, предлагая отдать почку…
- И решаем тем самым, куда и во что будем «брошены», - глядя на них обеих, сказал Андре, а затем повернулся к журналисту. – Давайте-ка, Мишель, я у вас всё-таки «отыграю очко». Вы знаете о той нашей ночи… но и я кое-что знаю… Знаю, кто открыл вам это, - и знаю: ваша семья имеет некое отношение к донорскому органу, к той почке, что пересажена Элизе.
На этот раз именно его слова изумили жену и дочку, чьим глазам в третий раз довелось вспорхнуть… А Мишель Рамбо озадаченно сцепил и расцепил ладони… и ещё раз… затем присвистнул, вздохнул - «смиряясь перед фактом», - и, наконец, освоившись с услышанным, слегка рассмеялся:
- Да, крыть нечем, отыграли очко… Да, это моя жена, Аннет, дала вам «Сказание об Избавителе» и назвала мне ваши имена…
- Я, когда ехал часа два назад по вашему городу, видел вас вместе у выхода из магазина, - пояснил Винсен. Луиза и Жюстин поняли: это и есть то «интересное», о чём он упомянул, уходя из палаты и обещая рассказать позже.
- И узнали, - подхватил Рамбо. Он поспешил перехватить инициативу, ибо ему отчаянно не хотелось, чтобы зазвучали сейчас те или иные слова благодарности… но, наверное, Винсен понимает их ненужность, он ведь уже тогда, в разговоре с Аннет – она передала это чуть ли не дословно, - высказал всё о «пребывании в вечном долгу»… И Мишель на ходу, в срочном порядке мобилизовал тот артистический дар, который поможет ему – коли уж так, - выстроить лично для себя «алиби»… - Что ж, действительно было нечто в нашей семье… точнее, в её семье… И она очень верно сказала вам тогда – знание о том, что именно было, явилось бы для вас «лишним»... Правда, - добавил он, изображая досаду, - конечно, в ту ночь лучше было бы ехать туда мне, чем ей мотаться по трассам, - «они же не знают, что она брала такси…» - Но получилось так, что я именно тогда в Канаду улетал… срочное журналистское поручение…
- Но вы же в основном эссе пишете, а не ездите по точкам, - почему же именно вас послали? – спросил Андре… впрочем, скорее просто из любопытства, чем заподозрив неправду…
- Да, но тут очень специфическая тема, я давно к ней примериваюсь, и у меня довольно приличные знания по истории; так что я в данном случае и по профилю подходил, и сам, надо признаться, хотел… Вы читали о раскопках в Ланс-о-Медоуз, на Ньюфаундленде? Туда викинги заплывали тысячу лет назад, и над теми очагами и пряслицами, которые там найдены, кипит борьба исторических амбиций. – Всё, я на нужных рельсах, думал Мишель, который раз та самая подвешенность языка не подводит… - Спросите, скажем, норвежца, кто открыл Америку, – что он, по вашему, ответит?.. Я там говорил с людьми… пришлось по-английски, конечно... К предыдущему номеру, к декабрьскому, я ещё не успел, но вот теперь-то уж, в ближайшем, именно об этом будет – правда, в основном о психологических аспектах этого столь ревностного отношения людей к прошлому своей общности, этой борьбы за культурно-исторические «медали»... Скандинавы уж на что незакомплексованные ребята – и всё-таки вколачивают немалые резервы и ресурсы, доказывая, что именно от их коней произошли первые мустанги...
Тут Мишель Рамбо сделал паузу и, поражённый внезапной мыслью об ином, спросил:
- Но, значит, вы только два часа назад и поняли, что автор «Сказания» - я? Ведь в тексте, который дала Аннет, имя не значилось... Или вы теперь покупаете «ЛФ»?
- Я, прочитав ещё в то утро, по стилю и некоторым фразам предположил, что это вы, - ответил Винсен, - а потом купил журнал, и «гипотеза» подтвердилась.
- Вот оно как... Да, меня тянет к этим пластам...
- И ещё - я заметил, вернее, мы с Луизой заметили, - у вас чувствуется некий давний, ставший частью внутреннего мира ужас перед «пучиной мирового зла»... И нам ли это не понять... этот ужас и в наши души успел вторгнуться... И ещё очень тяготит вас невозможность установить – что и до какой степени оправдано, если решаешься, если приходится по-серьёзному противостоять этой пучине...
- Или, - медленно и тщательно, несмотря на всё своё искусство речевой импровизации, проговорил Мишель, - необходимость самому и лично для себя решить это. «Взять в руку свою суд и меру» и «измерить цену жизни живущих», как сделал мой Тетрарх... Не надеясь на то, что тебе подскажут цену и меру, и спрашивая лишь свою душу, чего она больше ужасается: страшного деяния – даже если будешь всю жизнь отвечать за него, - или предательского бездействия?.. Прислушиваясь лишь к ней... Вот тогда и будешь – не зная, где грань между жизнью и «антижизнью», - поступать так, словно бы ты всё-таки знаешь это...
Он видел – они, все трое, очень сильно взволнованы этими словами: даже более, чем он мог бы ожидать... И - решил посвятить их в то, что мало кому открывал, сделав, правда, исключение для доктора Бернуа в больнице. Он вобрал в себя сладковато-пряный привкус сигары, опять затянулся очень глубоко – и продолжал:
-  В моей жизни было нечто подобное, и я, если хотите, расскажу... Ещё минут пятнадцать остаётся... кое-что успею...
- В вашей жизни? – спросила Жюстин тихим голосом, в котором звучала надежда... и он, и её родители поняли – на что... Она пыталась осмыслить весь этот разговор, но у неё ещё не было взрослых знаний и зрелой отточенности мышления; и, чтобы уяснить себе всё сказанное, ей нужны были образы – ещё образы, наряду с теми, которые уже вошли в душу и объяли её тем вечером в N... и той ночью в больнице... И нужно было ещё некое «повествование», которое поможет услышанному влиться и впечататься в душу...
- Да, - ответил он, - и я не уверен, что другой девочке в твоём возрасте я захотел бы рассказывать это; но тебе... но для тебя это не будет «лишним знанием»... Слушай... слушайте...
И он рассказал им о том, как был в далёкой стране, в тот безмерно далёкий вечер, у Ноэми, и строил с ней сияющий город из баночек, стекляшек, флакончиков; и об её сиявщих, подобно этому игрушечному городу, глазах... Именно сейчас ему вдруг подумалось: в образе Города из «Сказания» запечатлелось нечто от той сказочности, что так стучалась в душу тогда... А Жюстин, слушая это, вспомнила воображаемый ею град, куда плыл кораблик из её сна, – перед ТЕМ вечером, перед ТОЙ ночью... А потом рассказал Мишель о том, как была убита Ноэми в то страшное утро – она, и её папа с мамой, и другие... а его, маленького, и его семью успели спасти... И о той боли, которая навек вошла тогда в его сердце... и о том, как двенадцатью годами позже страшно стало ему не оказаться среди тех, кто будет защищать трепещущих и взыскующих защиты – как защитили его самого когда-то...
На этом он остановился. Луиза водила платком по глазам... А Жюстин думала: а наш кораблик – доплывёт ли... а наш сказочный город – сбудется ли?..
А Андре сказал: - Значит, очень рано предстала перед вами эта пучина зла. Пучина, поглотившая... Ноэми и её семью... и продолжающая поглощать столь многих...
И он, и Луиза, и Мишель вспомнили в это мгновение о Натали Симоне. Подумали, не зная, что печальное это воспоминание – общее для всех троих...
Мишель Рамбо взглянул на часы: - Всё, бегу к сыну, ему сейчас начинать... Но – продолжение следует. Об «орлах смерти» - тоже будет... и будет нечто вроде скалы...
-  Я так и подумал, - кивнул Винсен. – Знаете что, Мишель?.. Приезжайте в гости, вот тогда и доскажете... и о «Сказании» поговорим... и с Элизой познакомитесь, коли уж вы о ней, так или иначе, знаете...
- Или вы к нам... теперь-то - взаимно, - поскольку вы знаете про Аннет, и мне вас пригласить можно...
Андре, Луиза и Жюстин направились за Пьером. На подходе к детской площадке Винсен остановил жену и дочку и сказал: - Вот только тот его «знакомый», спасший товарища, который попал в течение, - он сам.
- Почему, папа? – спросила девочка.
- Он проговорился, упомянув «флип». Тот его «приятель» якобы играл в большой теннис, но «флип» бывает только в настольном – это ещё называют «скруткой»... Он увлёкся и воспроизвёл детали собственного проигрыша...
Вообще-то, подумалось ему, Рамбо иногда способен поступиться точностью ради художественного эффекта... Нет, на реке-то был точно он сам, «флип» - это из его собственной биографии... но был у него словесный закидон... а, конечно... Канада и мустанги – это из совершенно разных опер; и в тому же викинги эти – они туда разве коней возили?.. Впрочем, это он просто из краснобайства, не может он таких вещей не знать, особенно если в Канаде был... Что значит «если был»?.. Невероятно дикая мысль вдруг мелькнула у Андре насчёт Мишеля Рамбо и этого донорства... но лишь мелькнула, скользяще соприкоснувшись с краешком предсознания... И спортивное самолюбие помогло отбросить её: как бы он тогда у стола выглядел? Я, к врачу дороги не знающий, только в третьи сейчас и гожусь, он куда сильнее меня сейчас играет... То, что сам он целый месяц почти не тренировался, не показалось... не «захотело» показаться Винсену в этот момент значимым. И призрачная мысль унеслась в пространство... Мишель к тому же скоро и эссе выпустит по мотивам этой поездки. Никаких «если был...»
Пьер, увидев их, подбежал сам: - Купите мне... там такая пирамидка со слониками цветными... идёмте, я покажу!.. – Он потеребил их всех – по очереди, - за рукава и потащил за собой. Слоников было семь, по цветам радуги и точно в том порядке – весёлая «обучающая» игрушка... – И Элизе такую же, ладно?..
- Конечно, - сказал Андре. – Вот молодец, малыш, что и ей хочешь... Доченька, а тебе что взять?
- Возьмите мне вот ту чашечку, - попросила Жюстин. На белой чашечке «под фарфор» были нарисованы домики и башенки – малиновые, фиолетовые, золотистые, - а ещё было на ней море с опрокинутыми запятыми-чайками на волнах, и был парусный кораблик – казалось, подплывающий к пристани... 
Может быть, он уже сбылся, уже создался, наш светлый град, - думала она, держа эту чашечку, уложенную в мягкий пенопласт, обеими руками перед собой, - может быть, тем он достигнут и тем спасётся, что есть в нём место спасаемым... что малышка наша будет с нами...
- Ну что, поехали? – спросил Андре.
- Едемте к ней, - промолвила Луиза, уткнувшись ему в плечо и обнимая сына и дочку; и всем четверым было ясно, о ком речь.