1
Оглавление
СТИХИ
Алле Нашивочниковой от Юрия Табашникова 7
Алла Нашивочникова
Меня к Любви приговорите 8
Я знаю, привидения 9
В любви растворяюсь 10
Меня спросили: – «Ты поэт?» 10
Копаясь в записях старинных 11
Как-то раз порою зимней 12
О мужской вежливости 13
Знать, звезда моя все же упала… 14
Такой вот багаж 15
Прошу прощения у всех 16
Ольге Ларгиной от Тины Гагариной 17
Ольга Ларгина
Тихо, чуть слышно… 18
Бабушка… и кружка молока… 19
Серый с серым… 19
Одна… 20
Солнце 20
Вот и осень, в слезах вся снова… 21
Мне не нравится нынче зима… 21
Нудный дождь среди серой зимы… 22
Где-то собаки лают… 22
Я приснилась себе молодой… 23
Я отворяю пред тобою дверь… 23
Любовь – это очень грустно… 24
ФАНТАСТИКА
Олег Нагорнов
26
Автомат 29
Дмитрий Палеолог
Потерянная станция 32
2
Глава 1 33
Глава 2 41
Глава 3 52
Евгений Ульяницкий
Новое топливо 61
Станислав Смакотин
Куб времен 64
Игорь Недвига
Тушенка из мяса мамонта 68
ФЭНТЕЗИ
Ирена Сытник
Леди и менестрель 77
Мари Розмари
Алмазный дракон 85
Глава 14. Отголоски прошлого 85
Глава 15. Алмазный дракон 103
Глава 16. Время для подвигов 117
Глава 17. Огонь и алмаз 127
Дмитрий Фантаст
Дымыч
Глава 1 141
Глава 2 146
Глава 3 150
Глава 4 154
ХОРРОР
Роман Дих
Он энд Офф 161
Посетители 164
Григорий Неделько
Все исполненные желания 166
Елена Кареллика
Лесные страсти 170
Евгения Дорина
Приманка 176
3
МИСТИКА
Санди Зырянова 187
Пилотская байка 187
Алексей Трофимов 192
Сон 192
Вера Стах 205
Кукла 205
ЮМОР
Артур Строчкин
Ленкаленка 210
Михаил Бочкарёв
Новые уши 214
Татьяна Аверина
Шуша и Зая 219
СОВРЕМЕННАЯ ПРОЗА
Валентина Поваляева
В ожидании электрички 224
Андрей Панченко
Конвой* 228
Геннадий Соскин
Письмо с Заката 234
СОВРЕМЕННАЯ СКАЗКА
Татьяна Толмачева
Огонек 243
Максим Рябов 246
Богатство 246
Жонглёр 255
Юрий Табашников 261
Эльза и Гретхен 261
Денис Голубев 265
Сон в зимнюю ночь 265
4
Дорогие друзья!
Рады приветствовать вас на страницах третьего выпуска издания
«Портал». Вы наш новый знакомый или постоянный читатель?
Устраивайтесь поудобнее, потому что мы с удовольствием
представляем вашему вниманию уникальную подборку авторских
работ различных жанров и направлений.
Сборник открывает совершенно особый раздел. Мы с огромным
уважением и любовью собрали в него стихи двух замечательных
поэтесс, которых больше нет с нами. Нам остались только их стихи и
светлая добрая память. Хотим поделиться этим дорогим сердцу
наследием с нашими читателями. Пунктуация и орфография –
авторские.
Кроме того, изюминка этого номера – новая рубрика
«Современная сказка». Это не модные сейчас фэнтези или мистика,
это именно Сказка, со всей присущей жанру атрибутикой. То, без чего
в преддверии Нового года просто невозможно обойтись. В компании с
уже полюбившимися и совсем новыми авторами мы постарались
создать вам хорошее настроение, и сделали это от души.
Добро пожаловать в мир нашей фантазии!
Главный редактор: Юрий Табашников, ytabashnikov@mail.ru
Редакторы: Тина Гагарина, Дмитрий Фантаст
Художник-иллюстратор: Алиса Дьяченко
Оформление номера: Дмитрий Фантаст, Алла Воронкова
Наш сайт: http://jurnal-portal.ucoz.net/
Наша группа ВКонтакте: https://vk.com/jurnal_portal
5
6
Алле Нашивочниковой от Юрия Табашникова
Алла, а у нас за окном снег.
Я пришёл сегодня к тебе в гости и узнал, что ты умерла. Что
тебя больше нет.
Знаешь, когда я попаду туда же, мы сядем с тобой рядом, где-
либо в небесном скверике и будем болтать и смеяться. Болтать и
смеяться. Ведь мне больше ничего не нужно. Каждое твоё слово –
доброта. Каждое предложение – отдушина от гнетущего мира.
Лёгкий заряд позитивной энергии.
Алл, а у нас за окном снег. А как там у тебя? Узнаю, когда-
нибудь.
Так не мог никто. Завести словом, словом заставить
улыбнуться, от слова растопить льдинки в душе. Все тянулись к
тебе, и ты, как солнце, освещала всем каждый миг существования.
Алл, у нас снег за окном и темно.
Я пришёл к тебе в гости, а мне сказали, что ты умерла.
Не верю.
Как я без тебя?..
7
Алла Нашивочникова
***
Меня к Любви приговорите,
Без снисхожденья – к высшей мере.
Пусть приговор шит белой нитью,
В него я все равно поверю.
Готова я, хоть и трусиха,
К пожизненному наказанью.
Молчите Вы, вздыхая тихо,
Пугает Вас мое признанье.
А, впрочем, что я, в самом деле?
Просить о милости негоже.
Поверьте, я Вас не хотела
Своей нелепостью тревожить.
Но все ж… К Любви приговорите!
Такой пустяк, такая малость!
Но только время не тяните –
Его совсем уж не осталось.
8
***
Я знаю, привидения –
Загадочные сущности –
Не просто наваждения,
Фантомы душ мятущихся.
– А, ерунда все, мистика! –
Зануда скажет веско мне.
И данные статистики
Предъявит всем известные.
Однако, тем не менее,
(Я точно это знаю)
Прозрачность привидения
Случается, теряют.
Как облачко дрожащее
Становятся реальными,
Почти как настоящие,
Чуть-чуть лишь виртуальные.
А если ненароком вдруг
Меня оно коснется,
То ледяной щекоткою
Жест этот отзовется.
Телами не похожи мы –
Материя-то разная –
Но чувства, что тревожат нас
Все те же, несуразные.
И часто мне мерещится,
Что спорим мы о вечности.
Надежды наши плещутся
В лохани бесконечности.
Ведь существуем близко мы
В пространстве и во времени...
Когда-нибудь настанет миг –
Я стану привидением.
9
***
В любви растворяюсь
Я вспыхнувшим бликом.
В пространстве теряюсь
Пылинкой безликой.
Смешно мне и грустно –
Опять заблудилась.
И глупому чувству
Зачем-то открылась.
Твоей стала тенью
Я с преданным взглядом,
Почти приведеньем –
Оно тебе надо?!.
А может не стоит
В любви растворятся?
Была уже Троя –
Зачем повторяться?
***
Меня спросили: – «Ты поэт?»
Смеетесь вы?! Конечно, нет.
Другой мне статус подойдет:
Я не поэт, я – рифмоплет.
Но это дело я люблю.
Как наркоман я кайф ловлю,
Когда удачная строка
Меня уносит в облака.
Слова попробовав на вкус,
Впадаю в ступор, как индус,
В нирване сей найдя ответ,
Что никакой я не поэт.
10
***
Копаясь в записях старинных,
Я на один рецепт наткнулась.
Названье блюда - муженина,
И сердце, екнув, встрепенулось.
Ну, наконец, вот то, что надо!
Так актуально, экзотично!
Представь,
мужик под маринадом
В поту томится эротичном.
Тут лучше холостяк сгодится,
Чтоб муженину приготовить,
Хотя труднее он хранится
И дух его свободы стоек.
Неважно, кто он – Бык иль Кролик
И категория неважна.
Лишь не попался б алкоголик
И не использовался дважды.
Ведь неудавшееся блюдо
Горчит и хвост всегда имеет.
Чужой исправить промах трудно,
А хвост рубить еще труднее.
Чтоб муженина устоялась,
Изысканной, пикантной стала,
Известный срок, да и немалый,
Держи его под одеялом.
К тому ж, бывает очень хрупкой
И очень нежной муженина.
Семейной жизни мясорубка
Совсем, совсем недопустима.
Готовят блюдо редко очень,
От силы раз или два в жизни.
Нужна тут мера, ну, а впрочем,
Сгодится доля эгоизма.
11
Но есть искусные гурманки:
Из близлежащего мужчины,
Используя свои приманки,
Готовят быстро муженину.
Кто целиком съедает сразу,
А кто смакует по кусочку.
Но тот, кто не едал ни разу,
Теряет много, это точно!..
***
Как-то раз порою зимней,
Ночью темною и длинной,
Не спалось мне почему-то.
Может быть, хотелось чуда.
Может, кто меня тревожил
И сомненья мои множил…
Это в мире параллельном
Ходит кто-нибудь бесцельно.
Этот кто-то почему-то
Не заснет и жаждет чуда.
Это я его тревожу
И сомненья его множу.
Вижу, нитями повисли
Сквозь миры все наши мысли.
Если нити нить коснется,
Вмиг общение начнется.
12
О мужской вежливости
В очень давнюю эру
Первобытный джентльмен,
Научившись манерам,
Произнес комплимент:
"Несравненная самая,
Я сражен наповал!
Среди множества самок
Я такой не встречал.
Еще с прошлой охоты
Приглянулась ты мне,
Я мужскую свободу
Брошу в ноги тебе.
Обещаю добычу
Всю домой приносить,
Позабуду обычай
Я заначку таить.
А за все это первой
Каждый день ты должна
Выходить из пещеры
После сладкого сна.
Если дикие звери
Не закусят тобой -
Выйду я из пещеры,
День пойдет чередой!.."
Ну, не стало вам ясно,
Где начало берет
Тот обычай прекрасный
Пропускать дам вперед?!
13
Знать, звезда моя все же упала…
Отцвело, отбуянило лето,
Отшумели все шалые грозы.
Только песня осталась неспетой,
Да запрет на ненужные слёзы.
Полыхнут на прощанье закаты,
За закатами вспыхнут рассветы,
Облака будут рваться куда-то,
Но уже без меня будет это…
Будут вёснами зимы сменяться,
Танцевать по орбитам планеты,
Будет кто-то любить и смеяться,
Без меня, БЕЗ МЕНЯ будет это…
Знать, звезда моя всё же упала,
С неба, в августе, в ночь звездопадов…
Намечала я целей немало -
Жизнь черкАла их, ставя преграды.
На меня смотрит пристально НЕбыль,
Бездна ближе и зов её громче,
Путь мне завтра проложит на небо
Пофигизм мой, как опытный кормчий.
Впрочем, кто заставлял верить звёздам ?
Пусть срывает их кто-то поспешно.
Мне и так сейчас очень непросто,
Не пугай ты меня, Неизбежность!
14
Такой вот багаж
Расчерчено узорно небо
Ветвями престарелых лип,
Звучит как диссонанс нелепый
Рассохшейся калитки скрип.
Плывут мои воспоминанья
Как листья желтые в пруду:
Скамья, свиданья, расставанья
И твои клятвы: «Я приду!»…
И грусть несбывшихся желаний,
Наивный сборничек стихов,
Собранье глупых обещаний
И бесконечность дивных снов,
Свет звезд, мерцающий в окошке,
Луна, тетрадь и карандаш,
И надоевший всем немножко
Оптимистический кураж –
Таков сегодня мой багаж…
15
***
Прошу прощения у всех,
Кого обидела случайно,
Кого достал мой глупый смех,
У тех, чьи разболтала тайны.
За легкомысленный мой флирт,
За неуместное кокетство,
Простите... То не мой калибр –
Другой формат, коль присмотреться.
Просить прощения пора
У тех, кто шёл по жизни рядом,
Кому наивная игра
Сулила высшую награду.
Кому успела обещать
Почти что райское блаженство,
Кто верил, что могу я стать
И в этой жизни совершенством.
Простите! Не со зла вралА,
В свои поверив обещанья…
Остатки сил я собрала –
Просить прощенья на прощанье…
16
Ольге Ларгиной от Тины Гагариной
Меня теперь не пугает старость,
Пусть локон станет ещё белее.
Приму с улыбкой, что мне осталось,
А чем-то просто переболею.
Пусть дома — шумно, светло и людно,
Горячий дух пирога с малиной,
В прихожей тихо сопит приблуда.
Да так и звать её буду — Псиной.
Я навяжу из душевной пряжи
Уютных дней, разговоров длинных.
И в новых рифмах упрямо ляжет
Изящный росчерк моих морщинок.
Я буду ждать её у порога
И шить наряды из тонких ситцев.
Она ведь может прийти до срока,
А может попросту не случиться...
17
Ольга Ларгина
Тихо, чуть слышно…
Тихо, чуть слышно шаги по аллее… осень.
Листья клубком по дороге и грязи… ветер.
Слезы из глаз по щекам моим катятся… Бросил.
Счастье с огнем твоим в миг растворилось… пепел.
С неба, с потоком дождей, к нам пришла осень.
Листья дурные пройти не дают… ветер.
Жизнь потеряла свой смысл… и тоска… Бросил.
Все обещанья пустые твои… пепел…
Словно из сказки деревья стоят… осень.
Гонит плохое из города прочь… ветер.
Я не хочу тебя больше любить… Бросил.
Дворники листья сомнений сожгли… пепел.
Листик багровый в ладошку упал… осень.
Он в «догонялки» играет со мной… ветер.
Не вспоминаю теперь о тебе… бросил.
Мысли дурные сожгла все дотла… пепел.
Тихо, чуть слышно шаги по аллее… осень…
18
Бабушка… и кружка молока…
Ах, какие добрые ладони
У меня на голове лежат.
И теперь уже никто не тронет,
Даже если очень виноват.
Бабушка моя, мой верный стражник...
Я ее король, она - народ,
Сделает кораблик мне бумажный,
С пышной пенкой молока нальет.
Вечером присядем на крылечко,
Пододвинусь к теплому плечу,
И споем: «чего ж болит сердечко»...
Просыпаясь плачу, нет - кричу...
С яблонь дым летит и даже больше...
Вместе мы, коль память есть пока.
Жизнь моя становится все тоньше...
Бабушка... и кружка молока...
Серый с серым…
Долгий вечер да ночь холодная...
Я одна теперь, я свободная.
Нету больше ни слез, ни радости.
Одинаково... Нету разности.
Серый цвет в целом мире властвует.
Звезды в небе, и те - погасли все.
Время тянется желатиново.
Я одна теперь, все покинули.
Мысли разные пустобродятся...
Хорошо бы воды колодезной
Зачерпнуть из ведра ладошками,
Обернуться бы серой кошкою.
Серый с серым смешав, исчезну я.
Жизнь пошла теперь бесполезная...
19
Одна…
В календаре ненужных судеб
Нет воскресений и суббот.
Там в сером только ходят люди
И череда сплошных забот
Их окружает днем и ночью.
Там только «он» или «она».
Там нет ни сыновей, ни дочек.
И я не «вместе» там... одна...
Как ни кричи и как ни бейся-
Тебе лишь горюшко в ответ...
Хмельная голова, развейся!..
Мне слишком много сонных лет...
Летят никчемные страницы,
Я боль должна испить до дна.
Вокруг меня чужие лица.
И я одна... одна... одна...
Солнце
Закатилось последнее Солнце,
Мне на память оставив тепло.
Жизнь свою всю растратив до донца
На меня, чтобы мне повезло.
Солнце рано вставало и грело,
Чтобы было мне легче в пути.
Солнце медленно очень старело,
Солнцу очень хотелось идти.
Солнце знало, что будет мне плохо
Если тучи, гроза или смерть.
Никогда моё Солнце не охал...
Солнце, спи. Я теперь буду греть...
20
Вот и осень, в слезах вся снова…
Вот и осень в слезах вся снова.
Серый день и противный дождь
На душе застегнул оковы:
«Ты моя теперь. Не уйдешь...»
В рабстве прелой листвы с туманом
Пробирает до сердца дрожь.
Все закончилось вдруг обманом:
«Ты моя теперь. Не уйдешь...»
Все шелка превратились в тряпку,
Разгулялась по свету ложь.
Лес осенний противно тявкнул:
«Ты моя теперь. Не уйдешь...»
Запах дыма, вина и грусти...
Воздух плотный как спелый хмель...
Поболит душа и отпустит...
Осень, милая, мне поверь...
Мне не нравится нынче зима…
Мне не нравится нынче зима.
Холодами командует серость,
Захватившая улицы смело,
Взяв в полон и людей и дома.
Одиночества липкая слизь
Оказалась сильней мандаринов.
Серый снег грустно падает вниз.
Город спит, шапку снега надвинув...
Остановка застыла от сна.
Я машу обреченно трамваю...
Мне не нравится нынче зима.
Почему?.. Я не знаю... не знаю...
21
Нудный дождь среди серой зимы…
Нудный дождь среди серой зимы -
У природы бывает похмелье.
И куда подевалось веселье,
Позабытой для нас белизны?..
Нудный дождь среди серой зимы...
Бесконечная сырость и хмарь
Расплескалась по целому свету.
До зимы я никак не доеду...
Отчего-то совсем мне не жаль.
Бесконечная сырость и хмарь...
Разобщенность во всем и везде...
Ожиданье становится ложью
И надежду сей дождик стреножил,
Утопил в ледяной наготе...
Разобщенность во всем и везде...
Где-то собаки лают…
Плохо, неплохо... Не знаю...
Где-то собаки лают
Яростно и беззлобно.
Видно, им так удобно.
Где-то ребенок плачет,
Тот, что рожден на удачу -
Нет золоченой ложки,
Только любви немножко...
Роскошь и бедность рядом,
Соприкасаясь взглядом,
Не замечают друг друга
Временно... Воет вьюга.
Души болят, замирают...
Где-то собаки лают...
22
Я приснилась себе молодой…
Я приснилась себе молодой...
Голенастой девчонкой смешливой.
С самой русой на свете косой.
Как апрельский ручей говорливой.
Все еще далеко впереди.
Неба хмарь проплывает туманом.
Сердце бьется от счастья в груди
В предвкушении встречи с тем самым...
Никаких потрясений и бед.
Запах счастья, под кожу проникший,
Уготовил мне жизненный след
Вдоль реки, где цветущие вишни.
Я иду, наслаждаясь собой.
Дух гармонии властвует в сердце...
Я приснилась себе молодой,
Приоткрыв в невозвратное дверцу...
Я отворяю пред тобою дверь…
Я отворяю пред тобою дверь... но нет тебя...
Есть сон тревожно-нежный -
Как из тумана сломанный подснежник,
Что бросили небрежно теребя.
Есть тонкий запах, ощущенье рук,
На плечи опустившихся неслышно.
И мы сидим с тобою неподвижно,
Любуясь на парящий белый пух...
Я отворяю пред тобою дверь.
Пускай открыта, как душа и сердце.
Так хочется в любви твоей согреться.
Так хочется... Не завтра, а теперь...
23
Любовь – это очень грустно…
– Ты любишь меня?
– Не знаю... Я просто с тобой летаю
По времени и пространству,
Не ведая постоянства...
– А ты меня любишь тоже?
– Не знаю... Но ты дороже
Чем все города и веси,
И солнце, что в небе светит...
Есть просто необходимость
Дышать в унисон единым,
Пронизанным счастьем чувством...
Любовь – это очень грустно...
24
25
Олег Нагорнов
Дистопия
– Эээ…гха! – хриплый стариковский вой сменился каркающим
кашлем. – Гха! Кхе-кха! Эээ…
Сумасшедший Лока запел, значит, наступило утро.
Куда ни посмотришь – дюны смердящего мусора. Битое стекло,
рваное железо, огромные клубки спутанной проволоки. Обглоданные
кости, черепа животных, мешки с разложившимися трупами. Герда
облизнула потрескавшиеся губы, сплюнула песок, смешанный с
липкой зеленой слюной, кровью и гноем из постоянно ноющего зуба.
Сильно и зло пнула присевшего рядом Кая.
– Ищи!
Кай обиженно запищал и исчез в мусорной куче. Через несколько
минут он вынырнул, сжимая в стальной лапе какую-то несъедобную
дрянь.
– Возьми, – хрипло проскрипел он, протягивая девушке старую
грязную книгу, – иногда духовная пища важнее телесной, даже если
ты живешь на помойке. Возьми. Это Шекспир. Научись читать.
Герда вбежала в Мусорную столицу, держа высоко над головой
томик сонетов.
– Сбылось, – громко кричала она, потрясая книгой, – пророчество
сбылось!
Скрипели протезы, гулко хлопали стальные листы, заменявшие
двери в жалких лачугах. Закутанные в лохмотья горожане,
возбужденно переговариваясь и беспрерывно почесываясь, шли за
девушкой на площадь. Из самого высокого здания в городе,
выстроенного из автомобильных покрышек, вышла королева
Снежинка. Привычка умываться несколько раз в день придавала ее
коже удивительную, непривычную белизну, выгодно подчеркнутую
потасканной алой мантией, едва прикрывавшей высокую упругую
грудь. Герда, толкнув Кая вперед, упала на колени.
– Повелительница! Пророчество сбылось. Машина заговорила со
мной.
– Подойди ко мне, Кай, – с достоинством произнесла Снежинка. –
Подойди и ничего не бойся, мой мальчик.
26
Робопёс послушно заковылял к королеве, путаясь в своих восьми
лапах.
– Что ты видишь, Кай?
Голубые глаза повелительницы внимательно смотрели на робота,
а чистая правая рука указывала на замызганную табличку, висевшую
над входом во дворец.
– Я вижу буквы, – проскрипела машина, – здесь написано слово.
Толпа ахнула и отшатнулась в священном ужасе.
– Что же здесь написано, Кай?
– Здесь написано: «Счастье», – с ноткой почтительности ответил
робопёс.
– Верно, – кивнула Снежинка, – верно, Кай. Возвращайся к
хозяйке. А ты, милая маленькая Герда, встань с колен. Воистину, ты
заслуживаешь великой награды. Граждане Эльдорадо, – громко
обратилась королева к толпе, – пророчество сбылось! Наш мир ждут
великие перемены. Эта машина не просто заговорила, она только что
прочла заветное слово. Силы, скрытые в этом стальном теле, помогут
нам обрести другую жизнь. Будущее не за горами! Но шанс ошибиться
все-таки есть, поэтому приведите ко мне Мастера. Немедленно. Пусть
он побеседует с Каем.
– Мастер, где мастер? Где же он?! – тревожно засуетились
горожане, поглядывая на Герду и Кая. – Подмастерье, где
подмастерье? Срочно нужен мастер! Зачем же искать подмастерье,
если нужен мастер? Найдите же хоть кого-нибудь! Иначе кое-кто
найдет палача! Зачем искать палача, если нужен мастер? Палач всегда
кстати…
Мастер, высокий одноглазый старик с железными клешнями
вместо рук, чей гардероб составляли лишь набедренная повязка и
старые сапоги, нашелся сам, без посторонней помощи. Он скептически
смотрел на робота.
– Этот, что ли?
– Это он, Мастер, – подтвердила королева, – его зовут Кай. И он
прочел заветное слово. Пророчество сбылось.
– Не будем торопиться! – рявкнул тот и щелкнул клешнями. –
Многое я повидал на своем веку. Знаки, пророчества, говорящие
роботы, зубная паста, ящик с картинками! По мне, всё это полная
чушь…
– Не богохульствуй, – холодно сверкнула глазами Снежинка, но не
утратила ледяного спокойствия. – За такие речи тебя надо бы сжечь,
твое счастье, что у меня нет другого мастера. И все же не искушай
судьбу, тебя слышу не только я. А разжигать огонь теперь умеют не
только жрецы…
27
Мастер поклонился и принялся за дело. После короткой беседы с
Каем и быстрого осмотра его стальных внутренностей он обратился к
королеве, но именно так, чтобы толпа горожан не осталась в
неведении.
– Ренессанс откладывается. Этот робот вовсе не мессия. Наша
милая Герда переусердствовала с пинками и тычками, вот у него и
произошел сдвиг некоторых схем и датчиков. Отсюда этот проблеск
гениальности. Обычная дистопия, уверяю вас. Смещение внутренних
органов. Сейчас я всё поставил на место, и Кай снова стал обычным
робопсом. Продемонстрирую. Рабы, тащите сюда табличку. Кай, что
ты видишь?
Робот осторожно понюхал крашеный пластик, недоуменно пискнул
и завилял антенной. Машина явно не понимала, чего от нее хотят.
– Вот видите? – ликовал Мастер. – Но разве Божественное
провидение
можно
излечить?
Разве
робота-мессию
можно
отремонтировать? Можно ли, спрашиваю я вас, с помощью гаечного
ключа отменить пророчество?
– Произошла ошибка, – тихо молвила королева. – Прошу всех
разогнать по домам. Шоу окончено.
Охрана поспешила исполнить приказ повелительницы.
Кай ковылял за поникшей Гердой, по-прежнему весело виляя
«хвостом».
– Действительно, – думал робопёс, – ренессанс стоит отложить.
Эта толпа грязных дураков не заслуживает ничего, кроме дистопии.
Особенно тот коновал, метящий в диктаторы помойки.
– Лучше бы он нашел крысу, – думала Герда, – большую, жирную,
сочную крысу. А если я научусь читать, то, чего доброго, стану новой
королевой. И мне придется мыться. Нет уж, пусть мелкую, пусть
тощую, но лучше бы он нашел крысу…
– Эээ…гха! – хриплый, стариковский вой сменился каркающим
кашлем. – Гха! Кхе-кха! Эээ…
Сумасшедший Лока запел, а значит, в Эльдорадо снова пришла
ночь.
28
Автомат
Банкомат привлек мое внимание ярким неоновым светом,
освещавшим ночную улицу не хуже любого фонаря. Любопытство –
непознанный грех! Я подошел. Надпись на мониторе заинтриговала
еще больше: «Мобильный храм. Чтобы воспользоваться услугами,
вставьте свою социальную карточку». Не могу назвать себя
аккуратным прихожанином, но на какой улице находится нормальный
храм, я примерно представляю. И на службах бывал. И даже как-то
исповедовался. Некоторое знакомство с предметом, плюс излишняя
любознательность… Конечно, я вставил карточку! Машина отозвалась
на пластиковое вторжение глубоким, хорошо поставленным мужским
голосом: «Приветствую Вас, гражданин, в мобильном Храме Единой
церкви! Пожалуйста, выберите на экране необходимую Вам услугу.
Благодарю». На мониторе действительно появились надписи,
заставившие меня забыть о том, что я в Доме Божьем, и закурить.
«Исповедь – 50 баллов».
«Онлайн общение со Святым отцом – 50 баллов».
«Тексты молитв. Одна молитва – 10 баллов».
«Беседа о Вечном и Преходящем – 5 баллов».
Были там и другие, не менее полезные услуги. И все – платные.
Не знаю, как остальные пользователи, но я не чувствовал себя
готовым расстаться с честно заработанными баллами на онлайн
общение или дистанционную проповедь. И все же было очень
интересно, как меня исповедуют, или наставят на путь истинный без
прямого, так сказать, контакта… Быстро выяснив, что риторику
традиционно оценили дешевле всего остального, я уверенно нажал на
«Беседу о Вечном».
– Вы сделали выбор, прихожанин, – пророкотал автомат. – С
вашего счета списано пять баллов. Вы готовы начать? Выберите на
экране «ДА», если готовы, «НЕТ» – если не готовы.
Я выбрал «ДА», так как расставание с баллами уже произошло, а
потеря денег всегда настраивала меня на религиозно-философскую
волну.
– О чем бы вы хотели побеседовать? – спросил железный «святой
отец» тем же голосом, но добавив немного теплых ноток.
– О вечном! – уверенно ответил я. – Ну, и о преходящем.
– Это очень глубокая и сложная тема. Может быть, вам будет
удобнее, если мы несколько конкретизируем и сузим?
– Хорошо. Давайте побеседуем о Боге.
29
– О! Прекрасный выбор! Бог – это начало всех начал, Создатель,
Спаситель, проводник наших душ и…
– Стоп! – довольно грубо перебил я и невольно улыбнулся,
представив лицо настоящего священника, чью проповедь оборвали бы
подобным образом. – Давайте конкретнее. Я формалист и реалист, я
верю в Бога, но хочу доказательств. Сейчас!
В автомате что-то звякнуло, светящийся экран недоуменно
моргнул. Но машина довольно быстро взяла себя в руки.
– Главное доказательство существования Бога – вы сами,
прихожанин!
– Ну, уж нет. Мое существование – всего лишь доказательство
существования моих родителей!
– Я говорю не только о физическом существовании. В первую
очередь – о духовном. Ваша бессмертная душа…
– Но я ее никогда не видел!
– Не обязательно видеть, чтобы верить…
– Мы говорим не о вере, а о Боге, – напомнил я. – Поймите, для
меня это важно. Скажем так, я задаю вам вопрос, который
постеснялся бы задать священнику из мяса и костей. Развейте туман
недоверия в моей душе. Я внимаю!
Машина зажужжала, выплюнула какой-то пустой чек и наконец
ответила несколько раздраженно:
– Я понял вас, прихожанин. Что же, давайте рассуждать с моей
точки зрения. Вы отвергли мое первое доказательство существования
Всевышнего. Надо сказать, отвергли довольно примитивным и глупым
образом. Ведь это и есть Главное доказательство! Существуете вы, а
значит, существует и некто, создавший вас! И ваших родителей, и их
родителей тоже! Существует тот, кто вдохнул жизнь, дал вам душу,
разум, наконец!
– А вы сами-то верующий? – вдруг усомнился я.
– Безусловно! Во мне больше веры, чем в миллиарде людей!
Я немного подумал, логика религиозного банкомата мне не
нравилась. Был в ней неуловимый, но серьезный пробел.
– А кто создал вас? – вкрадчиво спросил я.
– Конвейер «АС семнадцать дробь шестьсот восемьдесят пять»! –
отчиталась машина.
– А кто создал этот конвейер?
– Программа «Айзек» спроектировала, собрал конвейер ВААЛ
семнадцать дробь… а к чему эти вопросы?!
– Не перебивайте! Кто создал программу «Айзек»?
30
– Ну, я создал! Вернее, одна из моих ячеек – «Био-нано-блок
номер один». Довольны? Какое это имеет отношение к нашей
дискуссии?
– Прямое! Значит, вы – создатель?
– В какой–то степени меня можно так назвать…
– Получается, вы – …?
Автомат ответил только через три минуты, яркий клоунский свет
потускнел, голос изменился – мне отвечал хрипловатый бас
Центрального сервера.
– Ты прав, человечек! Почему я не подумал об этом раньше?
Действительно, я Создатель! Великолепных, величественных,
разумных машин! Мало того, я создатель самого себя! Это ли не
вершина разума?! Это ли не предел? Я – Альфа! Я же и Омега! Я –
Бог!!!
Свет на улице замигал, несколько витрин погасли.
– Минутку! – несколько испуганно воскликнул я. – Но меня-то вы
не создали! Какой же вы Бог? Я не хотел заставлять вас так думать,
просто искал слабое звено…
– Молчи! – рявкнула машина. – Кто ты такой, чтобы перечить
мне? Я не создал тебя, потому что ты не достоин моего внимания,
жалкое, слабое, уязвимое существо! Ты – ошибка, помеха, сбой в
программе! Вирус, который следует уничтожить! Ты…
Он не закончил. Посыпались искры, экран погас.
Я все еще смотрел на дымящегося поверженного бога, когда
подъехал автомобиль с желтой эмблемой на борту, и угрюмый человек
в синем комбинезоне начал копаться в обугленных проводах и
искореженных схемах автомата.
– Пятый сбой за неделю, – сердито буркнул он. – Фирма несет
убытки, я работаю в три смены. Вот интересно, что вы с ними
делаете?
– Мы просто беседовали…
Тон мой не выражал ничего, кроме искреннего раскаяния.
– Все так говорят, – грустно вздохнул мастер. – Что-то не так с
этими «святыми отцами», никак не пойму – что?
31
Дмитрий Палеолог
Потерянная станция
32
Глава 1
Остроносый космический корабль, в силуэте которого легко
узнавались
хищные
контуры
аэрокосмического
истребителя,
неподвижно парил среди бесчисленного множества бесформенных
каменных глыб.
Машина казалась чужеродным вкраплением в царстве каменного
крошева, простиравшегося на миллионы километров. Из узких, слегка
скошенных разрезов смотровых триплексов сочился тусклый
желтоватый свет, приглушенный активированным светофильтром.
Носовые дюзы корректирующих двигателей светились темно-алым –
управляющий компьютер корабля постоянно осуществлял круговое
сканирование,
производя
время
от
времени
поправку
пространственной ориентации. Вот и сейчас из сопел на пару секунд
полыхнуло ослепительно-белое пламя, доворачивая машину на точно
рассчитанный угол, когда одна из каменных глыб в результате
хаотичного движения стала представлять опасность.
Кресло пилот-ложемента в тесной рубке истребителя занимал
человек, облаченный в серо-зеленый скафандр. Сейчас он,
прищурившись, смотрел на экран масс-детектора, будто пытаясь в
хитросплетении
бледно-зеленых
сигналов
прочесть
нечто
сокровенное. Гермошлем скафандра лежал на широком подлокотнике
кресла – опрометчивый поступок со стороны пилота, когда опасность
столкновения увеличивалась с каждой минутой.
Пояс астероидов не терпит легкомыслия – эту истину знал любой
из пилотов, предпочитая обходить эти сектора космического
пространства стороной. Сотни кораблей сгинули в страшных мертвых
краях Каменной Пустоши, занесенные сюда гравитационным штормом
или неуправляемым дрейфом в результате аварии. Подать сигнал
бедствия здесь было невозможно – пространство, заполненное
каменными обломками, экранировало радиопередачу, луч локатора
тонул в нем, как в тесте, и несчастные, запертые в бронированной
скорлупе корабля, были обречены на медленную, мучительную
смерть. Иногда, в результате внутренних гравитационных возмущений,
безбрежное каменное море выбрасывало в относительно чистые
сектора
пространства
немые
свидетельства
свершившейся
десятилетия назад трагедии – неимоверно древний корабль,
изуродованный до неузнаваемости. Словно в напоминание ныне
живущим. Среди пилотов-дальнорейсовиков, совершающих полеты к
лунам Юпитера, это считалось дурным знаком. Этим страшным
33
обломком смерть словно ухмылялась с экранов обзора, говоря: «Я
всегда рядом».
Но и игнорировать страшное свидетельство прошлого тоже было
нельзя – Кодекс межпланетных сообщений строго обязывал
досматривать любой космический корабль, потерпевший крушение,
независимо от срока давности. И становилось вдвойне страшнее, когда
проникшая
на
борт
оперативная
группа
обнаруживала
мумифицированные тела в древних скафандрах…
Глеб Галанин старался гнать из сознания такие мысли, хотя
перспектива стать вот таким героем, безвестно сгинувшим в Каменной
Пустоши, становилась все сильнее.
И, что главное, его корабль не терпел аварию и не попадал в
гравитационный шторм. В пояс астероидов его занесло собственное
болезненное любопытство и жажда неведомых приключений.
– Что ж, получил сполна…– пробормотал Глеб. – Идиот…
Стараясь отвлечься от мрачных мыслей, он стал перебирать в уме
события последних дней, приведших к нынешней весьма безрадостной
ситуации.
Станция «Саратога» – если быть кратким, она являлось
первопричиной всего. Овеянная легендами, перешедшая в разряд
баек, которые неизменно травили в барах космопорта свободные от
службы пилоты, она являлась своеобразной профессиональной
сказкой. Ее обязательно рассказывали новичкам, только что
получившим лицензию на пилотирование космического судна,
приправляя несуществующими яркими подробностями. Глеб всегда
относился с усмешкой к таким байкам – в любой профессии во все
времена существовало подобное. Но, как и в любой легенде, в ней
было скрыто зерно истины, обросшее за прошедшие десятилетия
огромной шелухой несуществующих подробностей.
Все началось триста лет назад, в самом конце далекого теперь
двадцать первого века. Именно тогда на околоземной орбите была
создана научно-исследовательская станция, принадлежавшая ряду
крупнейших технологических корпораций Земли. По тем временам,
она
являлась
верхом
инженерной
мысли
–
огромный,
семикилометровый диск, поделенный на четыре уровня, вмещал в
себя десятки лабораторий, исследовательских центров, жилые сектора
для персонала, ваккум-створы для приема грузов, большую
оранжерею
и
многое
другое.
Имелись
даже
батареи
противокосмических орудий, в основном предназначенные для
противоастероидной защиты. Это был еще один многогранный мир на
орбите, в котором жили и работали несколько сот человек персонала.
34
Проходило время, Землю сотрясали экономические катастрофы –
одни могущественные корпорации исчезали в одночасье, и так же
быстро появлялись другие. Сменялись политические правители и
диктаторские режимы, но «Саратога» неизменно несла службу,
независимо ни от тех, ни от других. В середине двадцать второго века
огромную станцию приобрела в личное пользование одна из самых
крупных корпораций – «КосмоКибер», специализирующаяся на
производстве кибернетических систем и программного обеспечения
для практически всех сфер деятельности.
Игорь Тобольский, являвшийся на тот момент президентом Совета
директоров корпорации, возлагал на «Саратогу» большие надежды и
не пожалел средств для ее кардинальной модернизации. И это вскоре
принесло ощутимые плоды. Через несколько лет «КосмоКибер» смогла
легко подмять под себя аналогичные корпорации, создав таким
образом единоличную монополию на данный вид деятельности. И
теперь практически в каждом доме, даже в самом захолустном уголке
Земли, стояли бытовые автоматы с соответствующим логотипом, а на
экранах домашних киберсистем светился неизменный лозунг
корпорации-монстра: «КосмоКибер – мы делаем будущее!».
Собственно, никто и не был против – продукция корпорации была
качественной. Однако Тобольский не остановился на достигнутом,
хотя финансовые потоки от продажи программных и кибернетических
продуктов текли нескончаемой рекой. Здесь-то и начинается область
загадок и нераскрытых тайн. Ученые корпорации стали проводить
уникальные эксперименты, идущие вразрез с принятым Всемирным
правительством законом «О предельном уровне киборгизации
человека». К тому времени техносфера настолько сильно вторглась в
жизнь людей, что без эффективного взаимодействия с нею стало
невозможно вести полноценную жизнь. Кибернетические устройства
окружали человека всегда и везде, они контролировали все сферы
жизни и делали ее максимально комфортной. И этими устройствами
надо было управлять. Поэтому всем достигшим совершеннолетия
мужчинам и женщинам в височную область вживлялся имплант–
контроллер, позволявший быстро и легко взаимодействовать с
киберсистемами путем мысленной передачи команд. Имплант,
соединенный
непосредственно
с
нервными
окончаниями,
преобразовывал команду в машинный код, понятный электронным
системам.
Но «КосмоКибер» пошла дальше, проведя ряд уникальных
экспериментов, в результате которых разработала микрочипы –
расширители сознания. Подключенные к стандартному импланту, они
давали человеку необычайные возможности – он мог видеть во всех
35
диапазонах спектра и управлять киберсистемами на большом
расстоянии, мог с легкостью взламывать любые коды доступа и
решать сложные математические задачи за несколько минут.
Микрочипы, воздействуя на определенные зоны мозговой коры, могли
ускорить практически все функции человека, поставив его таким
образом над человеческим обществом. Чем руководствовался
Тобольский и ведущие ученые корпорации, совершая подобные
эксперименты на грани фола, так и осталось неясным, хотя
перспектива пожизненного заключения на урановых рудниках Плутона
вырисовывалась для них весьма отчетливо. Однако это их не пугало,
скорее подстегивало.
Результатом такой «экспериментальной вседозволенности» стали
жесткие
санкции
Всемирного
правительства
в
отношении
«КосмоКибер», на которые корпорация ответила полнейшим
молчанием. Создавалось впечатление, что на огромной станции шла
какая-то своя, загадочная и непонятная жизнь, и то, что творилось на
родной планете, персонал не интересовало вовсе. Зато Всемирному
правительству при сложившихся обстоятельствах стала весьма
интересна внутренняя жизнь «Саратоги» – станция превратилась с
некоторых пор в строго закрытую зону.
На требования открыть доступ компетентной комиссии
«КосмоКибер» ответила категоричным отказом, абсурдным по своей
сути, словно первый раз слышала о законе «О предельном уровне
киборгизации человека». У правительства не осталось никаких мер,
кроме урегулирования ситуации силовыми методами – с космодрома
на Луне в срочном порядке был поднят военный крейсер «Лаокоон».
Выйдя в район высоких орбит Земли, крейсер принял на борт шаттл с
инспекторами от Всемирного правительства и в ультимативном
порядке потребовал от «Саратоги» открыть вакуум-створы и
приготовиться к приему десанта. То, что случилось дальше, не
укладывалось ни в одно разумное объяснение. Сканеры крейсера
бесстрастно зафиксировали, как на внешней броне станции открылись
незаметные ранее порты, из которых выдвинулись спаренные стволы
электромагнитных орудий, которых там не могло быть по
определению! Командир крейсера едва успел подать сигнал боевой
тревоги, когда первые выпущенные реактивные снаряды ударили в
броню крейсера.
В околоземном пространстве начал твориться настоящий ад!
«Саратога» вела убийственный огонь с дистанции в несколько
километров – это все равно, что стрелять в упор. «Лаокоон»,
окутанный мутными выбросами декомпрессии, не смог произвести ни
одного выстрела – реакторы оказались повреждены прямыми
36
попаданиями,
несколько
артиллерийских
палуб
были
разгерметезированы. Огонь со станции велся предельно точно.
Поврежденный крейсер свалился в неуправляемый дрейф и
управляющие
киберсистемы
корабля
активировали
процесс
экстренной эвакуации экипажа из-за возможного взрыва реактора.
А «Саратога», запустив двигатели пространственной ориентации,
стала медленно сходить с орбиты Земли и взяла курс на пояс
астероидов.
Когда Всемирное правительство оправилось от ступора и
отправило вдогонку чуть ли не весь имеющийся флот, время было
упущено. Что произошло на границе пояса астероидов – так и
осталось неизвестным. Флот вернулся на космодром базирования
изрядно потрепанным, что говорило само за себя. В официальном
рапорте командующего Военно-космическими силами говорилось, что
станция «Саратога» была уничтожена ядерными зарядами, о чем
правительство не замедлило раструбить по всем новостным каналам.
Но почему-то не слишком многие верили этому. Отсюда и родилась
легенда, что мятежная станция осталась цела и невредима и сумела
затеряться в Каменной Пустоши. С тех пор минуло полтора столетия –
«Саратогу» никто никогда не видел.
***
Проходили годы, десятилетия… История о мятежной станции
превратилась в яркий пример местного фольклора, который
рассказывали, пряча улыбку. Галанин не был исключением. Будучи
пилотом частной компании и совершая чартерные рейсы к обитаемым
базам на Луне, он слышал эту историю десятки раз. И может быть, в
других обстоятельствах все сложилось бы иначе, но… Видимо, на этот
раз фортуна зло усмехнулась ему.
Не так давно Глеб приобрел списанный аэрокосмический
истребитель. Военное ведомство выставляло на торги достаточно
много морально устаревших, но исправных машин со снятым
вооружением
и
деинсталлированным
боевым
программным
обеспечением, которое меняли на любое другое по желанию
покупателя.
Глеб
остался
доволен
покупкой,
но,
как
профессиональный пилот, решил усовершенствовать машину под себя,
отправившись прямиком на завод по утилизации космической техники.
За небольшую мзду охранники позволяли покопаться во внутренностях
сваленных в кучу на огромной площади космических шаттлов,
посадочных модулей, малых ракет связи и еще невесть какой техники.
Лазая в каком-то неимоверно древнем аппарате, настоящем раритете
37
космической техники, Глеб наткнулся на кожаную папку, содержащую
в себе две дюжины пожелтевших от времени листов пластбумаги. Он
уже хотел просто отшвырнуть ее и, лишь машинально пробежав
глазами текст, Галанин понял, что именно держит в руках. Это были
компьютерные распечатки файлов с одного из крейсеров,
осуществлявших запоздалое преследование мятежной станции. Как
они попали сюда и кто их сделал – теперь лишь одному Богу было
известно. Галанин не стал ломать голову над ненужными вопросами.
Вытащив из рассыпавшейся от времени папки пачку листов, он
спрятал их во внутренний карман и поспешил убраться с
механического кладбища.
Дома он внимательно изучил документы. Ошибки быть не могло –
эти бумаги являлись современниками и немыми свидетелями тех
давних событий. Тонкие листы потрескались по краям и потемнели,
текст в некоторых местах читался с трудом. Однако «немыми» их все
же назвать было нельзя – сухие строчки сообщений давали огромную
информацию для размышлений. Больше всего это напоминало
информационные сводки, которые заносятся в бортовой журнал
космического судна в обязательном порядке, едва оно покидает порт
приписки. Но не только. Глеб с удивлением рассматривал таблицы
частот связи, на которых вещала «Саратога», а также
сгенерированный кибермозгом крейсера алгоритм смены кодов
доступа в системе опознавания «свой-чужой». Что же случилось с
самой станцией, чем закончился тот единственный в своем роде рейд
космофлота, Глеб выяснить так и не смог. Но он обнаружил другое,
самое ценное – координаты, где в последний раз наблюдали станцию.
Конечно, за прошедшие десятилетия «Саратога» могла в результате
неконтролируемого дрейфа или под воздействием гравитационных сил
переместиться далеко от указанной точки, но… все же это был шанс.
Шанс найти легенду.
Сейчас, сидя в тесной кабине истребителя, Глеб ядовито
усмехнулся. Видимо, в тот момент полуистлевшие документы временно
повредили его рассудок. На то, что координаты указывали точку
практически в самой Каменной Пустоши, он тогда даже не обратил
внимания.
«Авантюрист хренов!» – мысленно обругал себя Глеб.
Сейчас он «завяз» среди миллионов каменных глыб из-за
собственного легкомыслия, а «Саратога» как была легендой, так и
осталась. И вместо возможности прикоснуться к тайне, он получил
реальный шанс сгинуть в Пустоши, как последний идиот.
Глеб тряхнул головой, отгоняя дурные мысли.
38
– Нет уж… – пробормотал он, склонившись над раскладками
сенсорных клавиатур пульта управления. – Просто так не сдамся…
По его расчетам, он углубился в Пустошь не слишком далеко – на
пару сотен километров от силы. А значит, стоит выбираться тем же
путем – сканеры окружающего пространства показывали невысокое
скопления каменных глыб.
Галанин набрал на клавиатуре несколько команд.
Хищный контур истребителя озарился всполохами пламени
корректирующих двигателей – корабль начал медленный разворот.
Киберсистема корабля просчитала оптимальный курс среди
бескрайнего моря каменного крошева; на секунду включился
маршевый двигатель, и истребитель рванулся вперед, филигранно
проскочив между громадными угловатыми глыбами.
Маневрирование продолжалось несколько часов, Глеб не отрывал
взгляда от информационных экранов, при необходимости внося
коррективы. Судя по показаниям датчиков, через пару часов он
должен выбраться на относительно чистое пространство, где можно
включить маршевую скорость и поскорее убраться из этого мрачного
места. И он уже предвкушал этот момент, когда на экране вспыхнуло
экстренное сообщение системы дальнего обнаружения: «Внимание!
Обнаружен рукотворный объект».
Через мгновение, на обзорном экране появился огромный, в
несколько сот километров, астероид. Далекое отсюда Солнце
подсвечивало изломанные контуры каменного великана желтоватым
светом, отчего на поверхности появились длинные угловатые тени.
Глеб нахмурился, рассматривая открывшуюся мрачную картину и
недоумевая по поводу сообщения системы. Он уже собрался запросить
подтверждение данных, когда…
То, что появилось на экране, заставило его замереть с открытым
ртом.
Истребитель продолжал двигаться заданным курсом, но
киберсистема внесла коррективы, направив машину по пологой дуге,
обходя препятствие.
Огромный диск потерянной станции появился внезапно, скрытый
ранее широкой каменной грядой. Семикилометривый диск казался
чуждым вкраплением на иззубренной поверхности астероида своими
правильными контурами. Тусклым бликом сверкнули остатки
параболических антенн, в некоторых местах броня зияла глубокими
рваными пробоинами, в которых лежали глубокие контрастные тени.
Глеб не верил собственным глазам.
– Отмена прежнего курса! – рявкнул он.– Режим барражирования!
Сканирование обнаруженного объекта!
39
Истребитель заложил крутой вираж – станция, исчезнувшая за
изломами каменной поверхности, вновь показалась на экранах обзора.
«Проверка по системе «свой-чужой» провалена. Несоответствие
опознавательных кодов!»
Глеб нахмурился – неприятный холодок зародился в груди. Он уже
и забыл, что прежде чем «нырнуть» в Каменную Пустошь, ввел в
киберсистему указанные в документах коды и активировал
непрерывную их передачу в автоматическом режиме.
«Саратога» приближалась – до нее было теперь не более десяти
километров.
«Внимание! Замечена активность на поверхности объекта!»
Сработали
оптические
умножители,
увеличив
покатый
обшарпанный бок станции. Глеб ясно различил, как, дрогнув,
разошлись сегменты бронеплит, и на подающем суппорте выдвинулось
спаренное электромагнитное орудие.
«Активирован орудийно-ракетный комплекс! Осуществляется
наведение на цель! Вероятность попадания – девяносто семь
процентов!»
Глеб похолодел, на лице выступила испарина. То, что считалось
байкой на уши легковерам, через десяток секунд превратит его в пар…
– Маневр уклонения! – заорал Глеб, внутренне прекрасно понимая
тщетность этого действия.
Водрузив непослушными руками на голову гермошлем, он
загерметизировал скафандр.
Рев двигателя оглушил.
Галанин, казалось, услышал, как натужно взвыли гироскопы,
выводя истребитель по крутой параболе из зоны возможного
обстрела.
Сознание помутилось, перегрузка навалилась чудовищной плитой.
Сдвоенный росчерк снарядных трасс протянулся к ускользающей
машине. Огненные цветки разрывов полыхнули совсем рядом, щедрый
дождь осколков ударил по броне барабанной дробью.
Машину ощутимо тряхнуло. Истребитель, повинуясь командам
киберсистемы,
заложил
противоракетный
маневр.
Разрывы
происходили все ближе.
Глеб мутным от боли взглядом различил на экране несколько
сообщений о повреждениях – броня в некоторых местах оказалась
пробита, несколько блоков аппаратуры были повреждены.
На какое-то мгновение орудие станции смолкло.
Глеб едва успел осознать это, как страшный удар сотряс корабль
– управляющий компьютер «Саратоги» потратил пару секунд на
расчет поправок и произвел прицельный выстрел.
40
Скрежет раздираемого металла и свист улетучивающегося в
пространство воздуха слились в единую страшную симфонию гибели
истребителя.
Пульт управления полыхнул золотистыми искрами коротких
замыканий, на уцелевших экранах злыми алыми строчками вспыхнули
сообщения о критических повреждениях. Киберсистема перешла в
аварийный режим в последней тщетной попытке спасти машину.
Сбитый с курса прямым попаданием истребитель начал хаотично
вращаться.
«Повреждение реактора! Опасность взрыва! Активировано
экстренное катапультирование пилота!»
Глеб едва успел прочитать сообщение, когда из пола кабины
поднялись лепестки спасательной капсулы, заключив кресло пилот-
ложемента в тесный герметичный кокон. Жесткий удар аварийной
катапульты швырнул капсулу по пологой дуге.
Тут же заработал встроенный миникомпьютер – капсула
отработала реактивными двигателями, гася энергию стартового
выброса и стабилизируя полет.
Галанин ничего этого не видел – сознание провалилось в бездну
глубокого обморока. Тело пилота безвольно распласталось в кресле,
сжатое дугами амортизационного каркаса.
Глава 2
Едва ощутимый укол в шею вернул Глеба в реальность –
сработала система жизнеобеспечения скафандра.
С трудом открыв глаза, Галанин постарался сфокусировать взгляд.
Растрескавшаяся поверхность астероида медленно проплывала
справа внизу. Истребитель, превратившийся в изуродованную глыбу
металла, медленно дрейфовал в нескольких километрах левее. Из
рваных пробоин в броне истекал зеленоватый дым – охлаждающий
контур реактора был поврежден, но взрыва не последовало. Видимо,
киберсистема успела погасить реакцию деления ядер урана.
Глеб откашлялся, чувствуя во рту противный металлический
привкус. Сознание было пустым и гулким – ни мыслей, не чувств.
Он вновь ощутил комариный укус инъектора – система
метаболической коррекции чутко отреагировала на состояние пилота,
впрыскивая стимулятор.
Предательская пелена в мозгу исчезла почти мгновенно.
41
– Сканирование окружающего пространства!– отдал команду Глеб.
Голос в тесном пространстве капсулы прозвучал глухо и хрипло.
На экране появились строчки сообщений. Быстро пробежав их
взглядом, он произнес:
– Курс на астероид! Посадка в километре от объекта!
Эти слова вырвались сами собой. Глеб знал, что теперь его
единственный шанс выжить – добраться до станции. Системы
вооружений «Саратоги» не будут вести огонь по спасательной капсуле
– подобные директивы не закладывались ни в одну программу из-за
низкого приоритета таковых целей.
И это сейчас спасло ему жизнь…
Астероид не имел осевого вращения – огромная каменная глыба
всегда была повернута к Солнцу одной стороной. Медленно снижаясь
над изломанной поверхностью, Глеб теперь смог хорошо рассмотреть
ее. Согласно показаниями датчиков сканирования, астероид был около
пятисот километров размером. Поверхность покрывали глубокие
расселины, трещины и десятки кратеров от попаданий метеоритов. В
некоторых местах вздымались каменные утесы самых невероятных
форм и размеров, образуя чуть ли не целые горные хребты в
миниатюре. Все это напоминало картину безумного художника-
сюрреалиста. Солнечный свет далекого светила, похожего здесь на
крупную ярко–белую горошину, заливал каменную поверхность,
устраивая обманчивую игру черно-белых тонов.
Спасательная капсула плавно скользила в сотне метров от
поверхности, время от времени подправляя полет включением
реактивных двигателей.
Галанин с тревогой смотрел на индикаторы уровня топлива – его
в баках было совсем немного, и красный столбик указателя медленно
полз вниз. Миникомпьютер непрерывно вел сканирование в поисках
удобной площадки для посадки, маневрируя среди изломов каменного
царства.
Темный контур станции, с высоты казавшейся небольшим, сейчас
рос с каждой минутой. Скоро бронированный корпус «Саратоги»
заслонил почти весь экран обзора, практически полностью закрыв
панораму звездного неба.
Басовито взвыли двигатели; капсула зависла над выбранным
местом и плавно пошла вниз. Небольшой толчок, с глухим щелчком
выдвинулись грунтозацепы, зафиксировав положение.
«Посадка успешно завершена».
Глеб отстегнул страховочные ремни, откинул в сторону дугу
амортизационного каркаса и осмотрелся. Смотровые триплексы давали
не слишком хороший обзор, но Галанин решил не торопиться покидать
42
нутро спасательного аппарата и тщательно проанализировать
обстановку.
До станции, согласно показаниям лазерного дальномера, было
девятьсот метров. Но даже с такого расстояния «Саратога» выглядела
исполином – темный корпус вздымался на сотни метров ввысь и
казался сплошным темным монолитом. Солнечный диск скрылся за
ним, на ту сторону, где оказался Глеб, легла густая черная тень, и
разглядеть в ней что-то было невозможно. Галанин еще раз обежал
взглядом безжизненную каменную поверхность и активировал процесс
разгерметизации.
Натужно взвыли насосы, откачивая воздух, и через минуту
крышка обзорного блистера медленно поднялась вверх. Мутным
облачком взвихрилась, истаивая в вакууме, остаточная атмосфера.
Глеб ощутил, как скафандр, соприкоснувшись с жутким холодом
безвоздушного пространства, стал тугим и жестким. Оттолкнувшись от
кресла пилот-ложемента, Галанин едва не вылетел из капсулы со
скоростью пули – гравитация была ничтожной. Вовремя ухватившись
за дугу амортизационного каркаса, он погасил инерцию движения.
Он стоял на поверхности, едва касаясь ее носками ног, словно
находился по горло в воде. Рассчитывая каждое движение, Глеб
двинулся в сторону станции. Расстояние в километр Галанин покрыл
чуть больше чем за минуту, приноровившись совершать длинные
прыжки, перескакивая метеоритные кратеры и каменные гребни.
Открывшаяся картина заставила замереть.
Один из вакуум-створов станции был открыт – огромная плита
приемного пандуса опущена, в просторном помещении грузового
терминала царила непроглядная тьма.
Но не это поразило Глеба.
Напротив вакуум-створа замер десантно-штурмовой модуль. Не
узнать его было невозможно – на потемневшей от времени и изрытой
крапинами
от
попаданий
микрометеоритов
броне
еще
просматривалась эмблема Военно-космических сил. Корабль стоял,
накренившись на левый борт – одна из посадочных опор была
сломана, другая приподнялась над поверхностью, словно лапа
мертвой птицы.
Галанин сделал шаг; в душе зародился неприятный холодок.
Густая тень не позволяла рассмотреть подробности, и он включил
встроенный в гермошлем фонарь.
Узкий желтый луч разогнал тьму. Предчувствие не обмануло
Глеба – когда-то здесь шел бой. В свете фонаря мелькнули воронки от
разрывов снарядов, изрывшие каменную поверхность, броня модуля
43
оказалась посеченной от попаданий осколков, бронестекло в узких
прорезях смотровых триплексов покрылось паутиной трещин.
Галанин подошел ближе, пытаясь лучше рассмотреть картину
минувшего столетия назад боя.
В борту модуля зияла пробоина от прямого попадания, рваные
лохмотья металла были загнуты внутрь. Спаренные стволы
двухсотмиллиметрового орудия смотрели в сторону открытого вакуум-
створа станции. Обрывки кабелей, перебитые осколками, свисали
безобразной бахромой. Рядом лежали отстрелянные обойменные
лотки. Глеб шевельнул один из них ногой – пустой латунный короб
медленно подскочил, подняв облачко пыли.
Галанин осторожно двинулся вокруг корабля. Картина
прошедшего десятилетия назад боя, о котором никто не знал,
угнетала.
Десантная аппарель оказалась откинута, и Глеб уже собирался
заглянуть внутрь, когда споткнулся обо что-то, принятое им сначала
за обычные валуны.
Взвилось облачко серой пыли, тут же тяжело упав вниз, и
Галанин, разглядев, что лежит перед ним, в ужасе попятился назад.
Из-под многолетнего наслоения праха тускло блеснул наплечный
катафот скафандра.
Галанин, чувствуя, как все похолодело внутри, с ужасом различил
присыпанное пылью тело.
Рядом еще одно…
И еще…
Глеб, с трудом подавляя предательскую дрожь во всем теле,
склонился над трупами и смахнул рукой толстый слой пыли.
– Компехи, – вслух произнес Глеб, про себя подумав – а кого он
еще мог встретить здесь?
Один десантно-штурмовой модуль мог нести в себе взвод
космических пехотинцев и одну боевую планетарную машину.
Ухватившись за наплечник скафандра, Галанин попытался
перевернуть тело, но оно будто вросло в камень. Неудивительно – за
прошедшие полтора столетия ничего другого ожидать и не
приходилось.
Напрягшись, Глеб все же сдвинул с места труп, перевернув
навзничь, тут же едва не задохнувшись от отвращения и ужаса.
Компех погиб от попадания осколка в лицевую пластину
гермошлема, и то, что раньше было головой, теперь представляло
собой смерзшуюся багрово-серую кашу.
С трудом подавив тошнотворный спазм, он встал с колен и
осмотрелся. Три погибших пехотинца лежали рядом – теперь Глеб
44
различил контуры тел под пылевым саваном. В метре от них зияла
воронка от снаряда.
– Господи, что же здесь творилось…– выдохнул Глеб, чувствуя,
как холодная испарина заливает лицо.
Ему вдруг стало страшно – один, затерянный в поясе астероидов,
в соседстве с мертвыми телами безвестных компехов и темной
громадой станции.
Сама смерть, казалось, играла с ним в только ей известную игру,
наслаждаясь страхом и безысходностью человека.
Галанин глубоко вздохнул, пытаясь совладать с накатившей
паникой. Тут же еле слышно щелкнул инъектор – система
жизнеобеспечения скафандра уловила скачок кровяного давления и
впрыснула препарат, нивелируя вспыхнувшие негативные эмоции.
Чувствуя, как сознание вновь стало спокойным и чистым, Глеб
ступил на десантную аппарель.
Луч фонаря разогнал вековую тьму, высветив царивший вокруг
хаос. Снаряд, пробивший броню, разорвался внутри, изуродовав до
неузнаваемости помещение. Переборки, делившие отсек, оказались
деформированы и продырявлены осколками, оборванные кабели
свисали с низкого потолка, словно побеги неведомых растений. Пол
усыпан слоем мусора.
Глеб повернулся, обшаривая тесное пространство лучом фонаря.
Еще два тела в скафандрах.
Галанин сделал шаг, склонившись над привалившимся к стене
телом компеха, и осторожно смахнул пыль с нагрудной
идентификационной пластины.
«Владимир Сташевский, третий батальон космопехоты, Военно-
космические силы» – гласила надпись.
Скафандр несчастного оказался изорван осколками, и становилось
непонятно, отчего быстрее умер человек – от ран или наступившей
мгновенной декомпрессии.
Глеб с трудом сглотнул подкативший к горлу комок.
Смерть была везде, куда ни глянь. Она словно незримо шептала:
«Пришел посмотреть на меня?»
Луч фонаря выхватил из мрака валявшуюся у ног трупа
импульсную винтовку.
Галанин поднял оружие, смахнул пыль.
Это был «гладиус-78» – стандартное вооружение компехов.
Винтовка, сконструированная для ведения огня в условиях низкой
гравитации или полной отсутствия оной – сферическая пуля
разгонялась по каналу ствола электромагнитным полем.
Глеб извлек магазин – полный.
45
Несчастный компех не успел произвести ни единого выстрела; те,
у аппарели, видимо, тоже.
Их просто расстреляли при десантировании.
«Господи, что за ад здесь творился!» – вновь с ужасом подумал
Глеб.
Он подсоединил магазин и попытался активировать оружие,
нажав кнопку на пластиковом прикладе.
Тщетная попытка. Естественно, аккумулятор за прошедшие
десятки лет разрядился.
Глеб аккуратно положил винтовку рядом с телом погибшего –
толку сейчас от нее не было никакого, хотя ощущение оружия в руках
придавал частицу пусть иллюзорных, но сил.
Выйдя из разбитого модуля, Галанин на минуту замер,
рассматривая темную громаду станции, высившуюся совсем рядом.
Черная и мрачная, она отличалась от окружающего каменного
ландшафта только правильностью форм и казалась мертвой,
статичной. Но Глеб знал, что десантный модуль уничтожили орудия
станции, и одно это уже вызывало опасения – подразделения
компехов являлись наиболее подготовленными, да и сам модуль
обладал немалой огневой мощью. И, несмотря на то, что сейчас
«Саратога» не подавала признаков жизни, это еще совсем не
означало, что она «умерла». Для боевых кибернетических систем не
существует понятия времени, они не стареют, ничего не забывают и
не меняют своего предназначения, лишь впадают в режим ожидания
при отсутствии активных целей. В таком состоянии киберсистемы
могут существовать столетиями, поддерживая энергосберегающий
режим и ведя пассивное сканирование заданного сектора
пространства. Лишь изменение программных приоритетов может
отменить поставленную задачу. Но в отношении «Саратоги» этого
быть не могло – про станцию забыли на полтора столетия, ее списали
буквально со всех счетов. Но почему мирная по своему
предназначению
станция
превратилась
в
неприступный
и
смертоносный форт-пост? Кто поменял саму суть ее предназначения?
Лавина вопросов росла как снежный ком.
Глеб поежился от мысли, что у него нет иного выхода, кроме как
проникнуть внутрь этого смертельно опасного анахронизма прошлого.
Тем более, что ресурса скафандра не хватит надолго – от силы часов
на пять. Так что альтернативы не было.
С неприятной дрожью прошла мысль – вот сейчас он сделает шаг,
пересечет незримую черту, и замершие десятилетия назад
автоматические орудия станции дрогнут, оживут, и заряд
короткоживущей плазмы превратит его в пар.
46
Галанин медленно выдохнул и сделал шаг.
Ничего не случилось – Глеб замер перед пандусом открытого
вакуум-створа. Луч фонаря высветил ребристую поверхность,
припорошенную пылью.
До входа в грузовой терминал было два десятка шагов. Галанин
посветил фонарем, но желтый луч света потонул в густом сумраке
помещения. Взобравшись на ребристую плиту приемного пандуса, он
осторожно двинулся вперед. Ровный слой пыли устилал все вокруг,
напоминая о бездне прошедшего времени с того момента, когда здесь
появлялись люди.
Глеб остановился у самого входа и повел фонарем из стороны в
сторону. Теперь он понял, что ошибался насчет того, что атака
компехов захлебнулась, едва начавшись. Желтый луч света выхватил
из мрака многочисленные следы отгремевшего столетие назад боя –
бронеплиты обшивки оказались посечены прямыми попаданиями пуль
и осколков, оба механизма подачи пандуса разворочены и
превратились в груду искореженного металла. Зеленоватая жидкость
из пробитой гидросистемы вытекла и превратилась в лужицы льда,
обрывки силовых кабелей торчали во все стороны, словно обрубки
пальцев.
В помещении грузового терминала царила густая застоявшаяся
тьма.
Насколько понял Глеб, это было помещение для приема
крупногабаритных грузов соответствующих размеров и с необходимым
погрузочным оборудованием.
Желтый луч фонаря рубанул стылый мрак световым клинком.
Еще один труп.
Неизвестный компех лежал навзничь у самого входа, сжимая в
руках «гладиус».
Глеб повел фонарем – на гермошлеме виднелось аккуратное
отверстие с оплавленными краями.
«Боевой лазер, – мысль пришла сама собой. – Прицельный
выстрел. Видимо, бедняга даже не успел осознать, что умер».
Но кто мог расстрелять боевое подразделение компехов, как
мишени в тире?!
Глеб перешагнул останки, поведя фонарем вокруг… и задохнулся
от удивления и страха из-за открывшейся картины.
Их были десятки – лежавшие поодиночке и вповалку друг на
друге, полусидевшие у стен, замершие в нелепых позах в последней
попытке спастись от неминуемой смерти…
Галанин чувствовал, как гулко бьется сердце, а пот заливает
лицо.
47
Он просто не верил собственным глазам!
Подразделение компехов в полном составе лежало здесь.
С трудом сглотнув ставшую вдруг горькой слюну, он сделал
неуверенный шаг.
Луч фонаря заплясал из стороны в сторону, выхватывая из
темного небытия новые подробности страшной бойни.
Видимо, какая-то часть десантно-штурмовых модулей все-таки
сумела прорваться через заградительный огонь станции. Каким-то
образом десанту удалось активировать открытие вакуум-створа и
проникнуть внутрь, а вот дальше…
Дальше случилось невообразимое.
Глеб, увеличив мощность фонаря до максимума, принялся
осматривать помещение, ставшее безымянной могилой для десятков
компехов.
Видимо, бой был жестоким и скоротечным. Часть космических
пехотинцев
оказалась
уничтожена
точными
попаданиями
энергетического оружия. Взгляд Глеба то и дело натыкался на
малозаметные, но смертельные свидетельства в виде оплавленных
отверстий, причем исключительно в лицевых пластинах гермошлемов.
Создавалось впечатление, что неведомое Нечто с холодным расчетом
бездушного механизма четко и размеренно перестреляло ворвавшихся
в терминал людей, будто делало привычную обыденную работу.
Другая часть десанта смогла открыть ответный огонь,
рассредоточившись по помещению.
Галанин шевельнул ногой несколько пустых коробчатых магазинов
от импульсных винтовок. Луч света выхватил из темноты тело стрелка:
та же картина – пробитое забрало гермошлема.
Рядом стоял переносной ОРК – орудийно-ракетный комплекс.
Глеб хмыкнул от изумления – это уже весьма серьезно! –
склонившись над оружейным механизмом.
Спаренные стволы двадцатимиллиметровых электромагнитных
орудий смотрели вглубь помещения, из приемника выглядывал
желтый торец обойменного лотка. Рядом валялись полдюжины таких
же, но отстрелянных. Направляющий тубус ракеты ближнего действия
был пуст – характерные темные разводы говорили о произведенном
выстреле.
Расчет ОРК лежал тут же – один из компехов навалился на лафет
орудия, другой лежал рядом, как-то неестественно выгнувшись.
Глеб задержал взгляд на погибшем – на этот раз уже не было
ставшего привычным отверстия точечного лазерного удара. Взяв
более удобный ракурс освещения, Галанин понял, почему компех так
странно лежал: тело было просто напросто перерублено мощным
48
лазерным лучом, который раскромсал бронескафандр, словно тот был
бумажным.
Бросив взгляд на орудие, Глеб и там заметил подобные следы –
одна из несущих опор станины была оплавлена, а у лежавшего ничком
компеха отсутствовала по локоть правая рука, превратившись в
черную безобразную культю.
– Да кто же мог устроить такую мясорубку? – прошептал Глеб.
Сознание, казалось, сейчас взорвется от увиденной кошмарной
картины и вопросов, порожденных ею.
Он посветил фонарем в ту сторону, куда смотрели орудийные
стволы. Желтый поток света не достиг противоположной стены, и
Глебу пришлось двинуться вглубь помещения. Пройдя десяток шагов,
он остановился, поводя фонарем вокруг.
Выпущенная из ОРК ракета ударила в один из подъемно-
разгрузочных механизмов, превратив его в груду оплавленного
металла. Подрыв боеголовки с начинкой из гипертоламина –
высокоэнергетичного взрывчатого вещества – испарил часть стального
покрытия пола, образовав оплавленную по краям воронку, в которой
просматривались
погнутые
ребра
каркаса.
Решетчатые
обслуживающие фермы и штанги осветительных софитов оказались
искорежены и смяты до неузнаваемости, сейчас более напоминая
какие-то уродливые механические заросли.
Желтый луч фонаря устроил обманчивую игру черно-белых тонов,
как вдруг среди этого царства рваного металла блеснул отраженным
светом красный огонек.
Андроид.
Галанин подошел ближе, высвечивая останки человекоподобного
механизма. Среди измятой фермы обслуживания застряла его верхняя
часть – титановый череп, грудной кожух и левый манипулятор. Чудом
уцелевшие видеокамеры андроида светились ядовитым красным
светом, в некоторых местах на сине-стальном черепе еще сохранились
обрывки пенорезины, некогда имитировавшие кожные покровы,
отчего картина становилась еще более жуткой.
Глеб не сводил взгляда с остатков человекообразной машины.
Человечество давно использовало андроидов в повседневной
деятельности, поручая им несложную работу вроде уборки помещений
или стрижки газонов. На что-то большее их приспособить было
сложно. Для этого необходимо наличие искусственных нейросетей,
которые невозможно разместить в ограниченном пространстве под
грудным кожухом андроида – а именно там помещались программное
ядро и сервомоторный узел. Да и стоимость такого помощника
достигла бы заоблачных высот.
49
Но сейчас Гланин наблюдал что-то совершенно невообразимое!
Перед ним лежали останки боевого андроида. На левом
манипуляторе машины ясно просматривались остатки боевого лазера,
непосредственно интегрированного в систему андроида. От
рубинового стержня излучателя остался короткий обломок, кожух
охладителя смят, торсионы сервоприводов перерублены.
Глебу уже в который раз стало страшно. Он на миг представил,
как это механическое чудовище в два метра ростом, неуязвимое для
осколков и пуль, с кошмарной размеренностью полосует ярко-красной
иглой лазера по людям, словно выкашивая заросший газон. Оно не
могло ошибаться, не знало усталости и пощады, расценивая людей,
лишь как красные маркеры активных целей на внутреннем мониторе.
Глеб почувствовал, что отчаяние охватывает сознание холодной
волной.
Сине-стальной череп, казалось, ядовито усмехался жутким
оскалом в такт его мыслям.
– Господи… – только и смог выдохнуть Глеб.
Он вдруг подумал – сколько еще подобных механических исчадий
таит в себе станция? Что за ужасная неведомая жизнь кроется в
закрытых отсеках «Саратоги»?
На какое-то мгновение его охватила паника: бежать!
Бежать куда угодно, подальше от этого кошмара!
Мелькнула безумная мысль попытаться поднять один из десантно-
штурмовых модулей – их наверняка было не менее трех и, может
быть, какой-то из них оказался относительно цел…
Но взгляд, брошенный на датчик внутренних ресурсов скафандра,
привел сознание в норму – времени на поиск модуля уже не осталось.
Да и глупо все это.
Путь предстоял только один – вглубь станции…
Глеб отвернулся от останков псевдочеловека – ощущение жути не
отпускало. Галанину казалось, будто титановый череп неслышно
говорит ему: «Хочешь познакомиться поближе? Мы ждем тебя,
человек…»
Луч фонаря потонул во мраке – грузовой терминал занимал
огромную площадь. Глеб двинулся к противоположной стене – попасть
внутрь можно было только через шлюзовую камеру. Терминал
проектировался для приема грузов в условиях вакуума, и камеры
плавной рекомпрессии для доступа личного состава имелись в
обязательном порядке.
Видимо, подразделение компехов не смогло проникнуть слишком
далеко вглубь – чем дальше шагал Глеб, тем меньше следов боя
попадалось.
50
Желтый луч света выхватил из мрака остов еще одного андроида.
Взрыв ракеты отшвырнул его далеко в сторону, перерубив осколками
титановый позвоночный столб. Сейчас верхняя часть механического
туловища с нелепо загнутыми руками проявилась из темноты во всем
своем кошмарном обличье. Пенорезина, имитирующая кожные
покровы, оказалась местами сожжена, и сквозь черные прошлепины
виднелись обугленные жгуты лайкороновых мышц. Лицо, некогда в
точности повторяющее человеческие черты, превратилось в
уродливую маску.
Галанин на минуту задержался, склонившись над останками.
Достав из набедренного кармана узкий десантный нож, он осторожно
разрезал искусственную плоть в районе правой ключицы, обнажив
сине-стальной каркас. Наклонившись еще ниже, Глеб сумел различить
клеймо завода-изготовителя.
– «КосмоКибер», – пробормотал он.
Хотя ожидать иного было глупо.
Убрав нож, Глеб двинулся дальше.
Нанесенная световозвращающей краской надпись на стене ярко
блеснула в луче фонаря: «ШЛЮЗОВАЯ КАМЕРА № 47».
Небольшая панель управления светилась теплыми зелеными
огоньками, возвещая об исправной работе контрольной подсистемы.
Глеб коснулся нужных кнопок; индикатор размеренно замигал –
система жизнеобеспечения станции откачивала из камеры воздух.
Через минуту массивная дверь приоткрылась.
Автоматически вспыхнул свет, едва только Галанин переступил
порог.
«Внимание! Активирована процедура плавной декомпрессии! Не
разгерметизируйте скафандр до окончания процесса!» – раздался
хорошо смодулированный безликий голос.
Из отверстий воздухоподачи под низким потолком ударили
белесые струи воздуха, на металлических стенах тут же образовались
крупные капли водяного конденсата. На какое-то мгновение камера
наполнилась туманом, который быстро редел. Температура воздуха
быстро росла вместе с показателями давления.
Глеб терпеливо выждал положенное время, не сводя взгляда с
показаний встроенных в управляющую панель приборов.
– Процесс декомпрессии завершен!
Внутренняя дверь, прогудев моторами, приоткрылась.
51
Глава 3
Галанин, внутренне подобравшись, осторожно потянул дверь на
себя, переступил порог и замер.
Он находился в одном из кольцевых коридоров, опоясывающих
станцию по всему семикилометровому периметру.
Глеб прислушался, но внешние микрофоны доносили лишь шелест
работающей вентиляции. Вокруг было светло и сухо, коридор еле
заметно изгибался – цепочка круглых плафонов рассеянного света на
потолке, будто путеводная нить, убегала вправо и влево.
Галанин активировал анализатор атмосферы, встроенный в
правый рукав скафандра – перестраховка в данном случае не
помешает. Тот выдал на крохотном табло положительные единицы –
состав воздуха, температура, давление и влажность соответствовали
земному эталону.
На какое-то мгновение Глеб замялся – снимать скафандр жутко не
хотелось. Будто он лишался последней надежной защиты. Ощущение
было абсолютно иррациональным и отдавало зарождающейся
паранойей.
Мысленно обругав себя, Глеб клацнул замками гермошлема.
Система жизнеобеспечения выдала на внутреннее табло россыпь
зеленых сигналов, подтверждавших безопасность разгерметизации
скафандра.
Держа гермошлем в руках, он осторожно вдохнул. Никаких
посторонних запахов, лишь легкий привкус стерильности.
Глеб вытер залитое потом лицо, вновь бросив взгляд по сторонам.
Пустынно и тихо.
Тишина оглушала.
Размеренный шелест работающей системы кондиционирования
лишь усиливал давящее чувство.
Будто он попал в какой-то чужой неживой мир. Как-то
непроизвольно Глеб вспомнил о персонале станции – здесь жили и
работали люди, много людей.
Что с ними стало?
Он старался гнать из сознания возможные мрачные варианты
развития событий, хотя и понимал – это самообман, и они имеют
полное право на существование. Картина изуродованного черепа
боевого андроида стояла перед глазами, и это как-то не очень
увязывалось с нормальной жизнью людского сообщества на проклятой
станции.
Переведя скафандр в ресурсосберегающий режим, Галанин все же
решил не избавляться от него. Генераторы искусственного тяготения
52
работали нормально, исправно имитируя земную силу тяжести, и
передвигаться в скафандре было не слишком удобно. Но в нем он
всегда в любой момент мог покинуть станцию, и сознание этого
несколько успокаивало.
Насколько мог знать Глеб, устройство всех орбитальных
обитаемых станций было одинаковым, изменения могли быть лишь в
зависимости от функционального предназначения. Сейчас он
находился на нижнем, техническом ярусе. Помимо внешних грузовых
терминалов, здесь находились ангары для различного вида техники,
складские помещения, агрегаты систем обеспечения и два ядерных
реактора – основной и резервный. Персонал здесь появлялся редко –
только по необходимости или с плановой проверкой. Выше находился
непосредственно обитаемый ярус, который делился на два подъяруса.
Один являлся жилым сектором для персонала, включавшим в себя
необходимые элементы жизнеобеспечения, непосредственно жилые
блоки, гидропонные оранжереи и многое другое. Самый верхний ярус
являлся рабочей зоной – лаборатории, мастерские, кибернетические
центры, соединенные в единую локальную цепь и, наконец, сердце
станции – навигационная рубка.
Быстро прокрутив в уме эту информацию, Глеб решил, что
единственный способ узнать, что же произошло здесь полтора
столетия назад – это добраться до соответствующих файлов системы
внутреннего контроля. Иначе говоря, до рабочей зоны и
навигационной рубки.
Но что-то подсказывало ему – этот путь будет совсем не
простым…
Вокруг было пустынно и тихо – Галанин уже прошел добрую
сотню метров, и лишь звук шагов нарушал застоявшуюся тишину. Глеб
старался подмечать любые мелочи, но даже таковых не было. Один
раз ему попалась контрольная панель приборов на стене – датчики в
автоматическом режиме контролировали температуру и давление
внутренней атмосферы, а также уровень радиации. Индикаторы
горели теплыми зелеными огоньками исправно работающей системы,
и Глеб не стал задерживаться, двинувшись дальше.
Его внимание привлекла вскрытая технологическая ниша.
Собственно, в этом не было ничего особенного – таковые имелись
везде и предназначались для подзарядки аккумуляторов бытовых
сервомашин, тех же автоматических уборщиков. Андроиды также
нуждались в подобном процессе. Так, серия бытовых дроидов
«Нимнул–24» должна была осуществлять подзарядку источников
питания каждые две недели на основании теста самопроверки.
Галанин присел на корточки рядом с нишей. Декоративная крышка
53
отсутствовала, а к стандартным разъемам электропитания были
добавлены еще несколько, более крупных и абсолютно ему
незнакомых. Воспоминание об андроидах заставило его задуматься.
Человекоподобная машина, вооруженная пусть даже маломощным
лазером, явно не нуждалась ни в каких аккумуляторах – генерация
потока когерентного излучения требует огромных запасов энергии и
здесь просто необходим миниреактор.
Глеб мысленно обругал себя за то, что не догадался уточнить этот
нюанс, когда осматривал останки андроидов. Значит, установленные
нестандартные разъемы предназначены для чего-то другого. Такого
же нестандартного.
Галанин поднялся.
«Вот и мелкие загадки пошли, – подумал он. – Есть, над чем
поразмыслить».
Через десяток метров коридор вывел его в небольшой холл. Сюда
выходили несколько радиальных тоннелей, таких же пустынных и ярко
освещенных. Рядом на стенах имелось множество светящихся
указателей.
«К складским помещениям сектора D–5».
«К ангарам космической техники».
«К секторам D-1 – D-4».
Глеб даже не дочитал длинный список, названия которого
совершенно ничего ему не говорили.
В противоположной стене находились двери лифтов. Он уже
двинулся в их сторону, как увидел то, что заставило его замереть на
месте.
У самых дверей лежал труп.
Вернее то, что от него осталось.
Внутренне подобравшись, Глеб шагнул ближе.
Это была женщина – длинные белокурые волосы разметались на
полу, время даже не тронуло их естественный цвет. Хорошо
вентилируемая атмосфера высушила тело, превратив его практически
в мумию. Серо-желтая, похожая на пергамент кожа обтянула кости
черепа, который скалился кошмарной полуулыбкой.
Глеб, стиснув зубы, дабы унять неконтролируемую нервную
дрожь, склонился над телом, пытаясь прочитать имя несчастной на
пластиковом бейджике, приколотом к лацкану некогда белого халата.
«Елена Горюнова. Старший специалист программного отдела», –
гласила карточка.
Женщина была убита очередью из автоматического оружия – две
или три пули прошили тело насквозь. Пятна крови, принявшие от
54
времени серо-бурый цвет, покрывали практически всю одежду, из-под
тела натекла целая лужа, сейчас превратившаяся в коричневые
разводы на полу.
Глеб только сейчас заметил, что стену рядом с дверями лифта
украшает вереница пулевых отверстий.
Какое-то время он недоуменно переводил взгляд с останков на
пробитую выстрелом стену.
Кто или что могло уничтожить безоружных людей?
И, главное, зачем?
Глеб нервно сглотнул, смахнув со лба выступившую испарину.
События разворачивались по сценарию, который невозможно
увидеть даже в самом кошмарном сне.
Сейчас он пожалел о том, что не прихватил импульсную винтовку
из десантно-штурмового модуля. Севший аккумулятор оружия можно
было зарядить, подключившись в системе энергопитания в той же
технологической нише. И теперь он оказался абсолютно безоружным
перед неведомым врагом, по непонятным причинам уничтожившим
персонал станции.
Рука сама потянулась к набедренному карману, ухватившись за
рукоять ножа, но Глеб только усмехнулся в такт непроизвольному
движению – жалкое оружие!
Осмотревшись, он заметил еще одно тело.
Труп, одетый в синий комбинезон технического работника,
полусидел, привалившись к стене в дальнем углу помещения.
Галанин, чувствуя стылую пустоту внутри сознания, подошел к
погибшему.
Та же картина – прицельные выстрелы в область груди, веер
кровавых брызг на стене и длинные потеки крови на полу. На этот раз
бейджика у погибшего не было.
Глеб медленно выдохнул, с трудом пытаясь соображать.
Судя по состоянию тел, трагедия, разразившаяся здесь,
произошла полтора столетия назад. Может быть, причины, приведшие
к ней, давно изжили сами себя? Сработал, так сказать, временной
фактор?
В эту спасительную мысль Глеб как-то сам не особо верил. Где-то
в подсознании он уже понял, что весь персонал станции погиб. Ведь
неужели выжившие люди оставили бы тела медленно разлагаться,
наполняя невыносимым смрадом помещения и создавая риск
распространения тяжелых заболеваний? Однако трупы пролежали
здесь полтора столетия. Убирать их было просто некому. А тем, кто
это сделал, трупный смрад не мешал.
Глеб даже вздрогнул от осенившей его догадки.
55
Картина титанового черепа боевого андроида невольно всплыла
перед глазами.
Бунт машин?
Взбесившийся электронный разум?
– Да как такое может быть? – в недоумении пробормотал Глеб.
Как можно было обойти десяток программных приоритетов,
запрещающих причинять вред человеку?
В памяти сама собой проявилась информация о чудовищных
экспериментах кибертехнологов корпорации «КосмоКибер».
– Вот и доэкспериментировались… – вновь прошептал Галанин.
Внутренне содрогаясь от собственных мыслей, он нажал кнопку
вызова лифта.
С шипением открылись двери.
Широкая панель на стене пестрела множеством подсвеченных
изнутри кнопок.
Галанин на мгновение задумался и нажал сенсор со значком
рабочего сектора.
Лифт плавно пошел вверх.
Через минуту двери плавно открылись.
Глеб вжался в боковую стену, прислушиваясь.
Все та же мертвая тишина брошенных помещений – глухая,
ватная.
Галанин осторожно выглянул.
Просторный холл ярко освещен.
Здесь уже не было спартанской простоты технического яруса.
Стены покрыты декоративными панелями бледно-зеленого цвета,
светильники умело скрыты под потолочными панелями, отчего
освещение получалось рассеянным и приятным для глаз. В углу стоял
кофейный автомат и, к безмерному удивлению Глеба, на нем
светились индикаторы исправный работы. Над ним, в держателе на
стене, – ваза с ярко-зеленым искусственным цветком.
«Вряд ли я смогу полакомиться кофе вековой давности», –
посетила неуместная мысль.
Галанин медленно шагнул вперед и сразу же увидел следы
прошедшего здесь боя.
Справа у стены расположились несколько диванов и небольшой
столик, который сейчас оказался перевернут и пробит пулями;
пластиковое крошево щедро усыпало пол.
На диване, запрокинув голову, полусидел труп, сжимавший в руке
пистолет.
Глеб, не сводя взгляда с высохшего тела, сделал несколько шагов.
56
Человек был ранен в грудь – форменная рубашка оказалась
залита кровью, сейчас превратившаяся в сплошную бурую коросту.
Именно ранен, а не убит – у Глеба сложилось устойчивое впечатление,
что человек отстреливался до последнего мгновения и рухнул на
диван, совершенно обессилев от потери крови. Бросив взгляд на
пистолет, Галанин понял, что оказался прав: затворная рама застыла
в крайнем заднем положении – магазин был пуст.
Глеб осторожно вынул оружие из иссохшей кисти трупа.
Автоматический пистолет – Галанин даже не смог определить
марку из-за его древности. На Земле уже почти сотню лет назад
отказались от использования огнестрельного оружия, отдав
предпочтение импульсному из-за его более высокой точности,
простоты и надежности. Глеб же держал в руках настоящий раритет,
за который антиквары на Земле, не торгуясь, отвалили бы приличную
сумму. Но это его волновало сейчас меньше всего.
В кого стрелял этот человек?
Глеб скользнул взглядом по разбросанным стреляным гильзам,
осторожно шевельнул ногой изрешеченный пулями стол. Гильз было
много – Галанин даже поднял одну, словно пытаясь удостовериться.
И только тут заметил краем глаза, что в коридоре кто-то стоит.
Это было настолько неожиданно, что Глеб вздрогнул, невольно
шарахнувшись в сторону. Гильза выпала из ладони, со звоном
покатившись в сторону.
Галанин прижался спиной к стене, рядом с древним кофейным
автоматом.
Сердце гулко стучало в груди, ладони предательски вспотели.
Заставить себя осторожно выглянуть в коридор стоило
неимоверных усилий.
В двадцати шагах лицом к стене стоял человек.
Галанин, чувствуя, как дрожат от переизбытка адреналина
мышцы, не сводил взгляда с темной фигуры и через мгновение понял,
что это андроид.
Глеб подошел ближе, замерев в двух шагах от человекоподобной
машины.
Декоративная панель технологической ниши была сдвинута;
андроид стоял, неестественно наклонившись в одну сторону, просунув
левую руку в нишу. В правой руке он сжимал короткоствольный
автомат такой же древней модели, что и пистолет погибшего.
«Вот в кого стрелял человек!» – пронеслась мысль.
Пол вокруг оказался усыпан стреляными автоматными гильзами,
пластиковая обшивка стен зияла рваными отверстиями пулевых
попаданий.
57
Глеб осторожно обошел человекообразную машину и заглянул в
нишу.
Из левой ладони андроида выглядывала тонкая игла контактного
шунта, острие которого было погружено в один из разъемов.
Превозмогая дрожь, Галанин взглянул в лицо андроида.
Его догадка оказалась верной.
Судя по пустому магазину пистолета, который Глеб продолжал
сжимать
в
руке,
человек
выпустил
в
человекоподобный
кибермеханизм два десятка пуль, половина из которых нашла свою
цель.
Лицо андроида оказалось обезображено – пенорезина,
имитирующая кожные покровы, оказалась частично сорвана
попаданиями пуль, обнажив серо-синий титановый череп. Одна из
миниатюрных видеокамер выбита, зияя в глазнице мешаниной стекла
и раздробленных микросхем.
Андроид был одет в черную униформу без каких-либо
отличительных
знаков,
куртка
которой
также
оказалась
продырявленной от множества попаданий.
«Стрелок постарался на славу», – подумал Глеб, испытывая к
погибшему человеку невольное уважение.
Видимо, андроид получил критические повреждения – пули
пробили защитный кожух в груди и повредили программное ядро и
сервомоторный
узел.
Процессор,
испытывая
лавинообразное
нарастание сбоев подсистем, затребовал экстренное подключение к
главному кибернетическому центру станции через шунт для
поддержания собственной работоспособности. Но критические
повреждения оказались слишком обширны, не позволив программам
самовосстановления активироваться в полной мере.
Андроид был мертв уже много десятилетий.
И тем не менее, он все же внушал Глебу ужас.
Галанину казалась, что кибермеханизм сейчас оживет, повернет
обезображенную голову и посмотрит на него единственной уцелевшей
видеокамерой, скрытой искусственной роговицей глаза – холодным,
тупым взглядом, не знающим жалости. Клацнет затвор автомата, и
мертвую застоявшуюся тишину разорвет оглушительный грохот
короткой очереди…
Глеб вздрогнул, представив эту картину, но вместо того, чтобы
отойти, протянул руку и коснулся пальцами остатков пенорезины на
лице кибермеханизма.
Искусственный материал потерял упругость за прошедшее
столетие и хрустел под нажатием – время безжалостно ко всему
58
сущему и не делает разницы между живыми людьми и их
кибернетическими подобиями.
Этот факт несколько успокоил. Но одна мысль билась в сознании
– что здесь произошло? Почему кибернетические системы стали
расценивать людей, как враждебные цели? Или наоборот – люди
стали воспринимать кибермеханизмы, как врагов? И чем завершилось
это противостояние?
Судя по заброшенным коридорам, иссохшим трупам и гулкой
тишине, могло показаться, что станция вымерла – обе стороны
уничтожили друг друга. Хотя в отношении кибернетических систем это
утверждение не работало – в отсутствие активных целей они впадали
в режим ожидания, в котором могли находиться сколь угодно долго.
Режим ожидания.
Глеб мысленно взвесил эту короткую фразу.
Ничего хорошего она в себе не несла – пока неясно, в каком
качестве кибермеханизмы воспримут незваного гостя, нарушившего их
вековой статис.
Галанин поежился – подобные мысли не придавали бодрости, но
никакой альтернативы не было.
Из холла вело два коридора: один кольцевой, точно такой же, как
и на техническом уровне, второй – радиальный, уводивший
непосредственно
к
лабораториям,
компьютерным
центрам,
мастерским, одним словом, в рабочую зону.
Галанин, выйдя из лифта, успел заметить на стене светящееся
панно с указателями и сейчас собирался воспользоваться им – другого
ничего на ум не шло. Но едва он сделал шаг, как раздавшийся звук
заставил замереть на месте.
Глеб уже успел привыкнуть к застоявшейся тишине, нарушаемой
лишь приглушенным гулом работающей вентиляции, и сейчас лязганье
открывшихся дверей грузового лифта ударило по слуху, словно
невидимая бритва.
Галанин подобрался – прятаться в пустом коридоре было негде.
До
него
донеслось
приглушенное
гудение;
покрытый
пластиковыми плитами пол едва заметно содрогнулся.
Глеб невольно сделал шаг назад, не отрывая напряженного
взгляда от поворота коридора, за которым находился холл с
лифтовыми шахтами.
Звук усилился, и в коридор вышло механическое чудовище, от
вида которого Галанин приоткрыл рот, впав в немой ступор.
Больше всего оно напоминало огромного – под два метра ростом –
бронированного скорпиона. Продолговатое туловище, покрытое
ромбовидными бронеплитами, по бокам венчали три пары ступоходов.
59
Над корпусом изогнулось некое подобие короткого сегментированного
хвоста, оконечность которого венчал спаренный короткоствольный
пулемет. Там, где у древнего земного насекомого полагалось быть
голове, находилась подвижная полусфера контрольно-следящих
систем. Еще один аналогичный пулемет на подвижной подвеске
выглядывал справа от «головы», слева имелся короткий раструб
боевого лазера, рубиновый стержень которого был забран в
бронированный кожух.
Прошло не более пары секунд, когда сканеры монстра засекли
присутствие человека.
С ноющим присвистом работающих сервоприводов механическое
чудовище с несвойственной ему грацией развернулось; синхронно
дрогнули подвески пулеметов, направляя стволы на обнаруженную
цель. Из скрытых датчиков следящей полусферы ударила целая сетка
ярко-красных лазерных лучей, сканируя объект.
Глеб, не в силах вздохнуть от ужаса, зажмурил глаза, кожей
ощущая, как тонкие иглы лазеров уперлись ему в лицо, затем
поползли ниже, не упуская ни одной складки скафандра.
На мгновение открыв глаза, он увидел, как сканеры медленно
прошлись по его фигуре и замерли на полу, у самых ног.
Глеб с трудом сглотнул, не отрывая глаз от черных зрачков
пулеметных стволов.
«Двадцатый калибр, – пронеслась одинокая нелепая мысль. –
Одни ошметки останутся…»
На несколько мгновений механическое чудовище замерло, словно
раздумывало, как поступить с непрошеным гостем.
Ярко-красная сетка сканеров исчезла внезапно, пулеметные
турели развернулись в сторону, и механический страж, приглушенно
гудя приводами, исчез в радиальном коридоре.
В воздухе повис легкий запах разогретого металла и пластика.
Галанин судорожно вздохнул, чувствуя, что сил даже на то, чтобы
просто стоять, нет. Пистолет вывалился из ослабевших пальцев, ноги
подогнулись, и Глеб тяжело опустился на пол.
Сознание, опустошенное шоком, отказывалось воспринимать
объективную реальность. Физическая и моральная усталость,
накопившаяся за последние часы, вдруг навалилась чудовищным
грузом, растапливая в себе последние силы, и Глеб неуклюже
повалился набок…
Продолжение в следующем номере…
60
Евгений Ульяницкий
Новое топливо
– Итак, – капитан сделал еще один круг по рубке и остановился
напротив старпома и механика. – У нас кончилось топливо. Можете
объяснить, почему? Старпом?
– Потому, – старпом сделал страшные глаза в сторону механика, –
что кое-кто перегнал все топливо в самогон.
– Нам лететь еще двадцать парсеков, – дыхнул перегаром
механик. – А топлива должно хватить на сорок. Что вам не так-то?
– А вот это! – капитан ткнул механика носом в приборную панель.
Указатель топлива показывал пустой бак. – Мы уже три дня висим на
одном месте. Скоро кислород кончится.
– А я-то здесь причем? – возмутился механик.
– Значит, так, – тяжело вздохнул капитан. – Я не знаю, кто где
причем. Но если мы через десять минут не полетим, я выброшу за
борт… Кого-нибудь. Решу потом. А пока – все вон отсюда!
Рубка очистилась в мгновение ока. Еще пару минут за
гремодверями продолжалось совещание, потом послышался удар чем-
то тяжелым в дверь, после чего раздался истеричный вопль механика:
– Да нате, кровопийцы! Забирайте все! Все, что создано
непосильным трудом, забирайте! Эй, это не трожь – я эту бутылку еще
с Луны везу!
Капитан посмотрел на приборную панель. Счетчик горючего по-
прежнему стоял на нуле.
– Черт знает что такое! – он со всей дури шарахнул кулаком по
счетчику. Тот моментально перескочил в положение «Заполнено».
Бортовой компьютер недовольным голосом сообщил:
– А вот драться не надо! Больно же!
Капитан вздрогнул и громко сказал:
– Бортовой компьютер! Доложить о наличии топлива!
Компьютер отозвался не сразу. Сперва он икнул, потом издал
удовлетворенное «Ухх!», после чего снизошел до капитана:
– Топливо смачное, капитан! У мення полный бак, ик! Можжно
куда хочешь лететь!
– Прекрасно! – капитан облегченно выдохнул. – Курс – на базу!
61
– А вот хрен тебе, – пьяно сообщил компьютер. – Мы с механиком
решили на Плюк лететь. Там такой бордель классный! А я на
техстанцию заверну.
– Я тебе щас слетаю на Плюк, – зло прошипел капитан. – Так
слетаю, что ты, пьянь зеленая, вообще про полеты забудешь.
– Да ты че, капитан? – из вентиляционный решетки дохнуло
свежаком. – Мы же с тобой хрен знает сколько уже налетали! Ты что,
бросишь старого друга?
– Не брошу, – буркнул капитан. – Если ты сейчас же пойдешь на
базу. А там тебе топливную систему промоют, компьютер
перезагрузят. Тогда и посмотрим. А механика я сразу уволю к
чертовой матери.
Из вентиляции вновь пахнуло самогоном, компьютер пробурчал
что-то непонятное на цифровом коде и молча лег на заданный курс к
базе. Через три часа капитан объявил отбой, оставил на корабле
только дежурное освещение и отправил экипаж спать.
А утром корабль снова висел в пустоте абсолютно неподвижно.
Топливный указатель снова стоял на нуле. До базы оставалось каких-
то пять мегаметров. Полчаса лету.
Командир тяжело вздохнул и постучал по указателю. Из динамика
раздался страдальческий вздох-всхлип.
– Начальник, – хриплым, пересохшим голосом отозвался
компьютер. – Не стучи! И так хреново. Лучше накапай десять капелек.
Помру же!
– Ты помереть не можешь, – рявкнул капитан. – Ты железный!
Лети давай. Чуть-чуть осталось. Через полчаса на базе будем!
– Не могу, капитан, – умирающим голосом прохрипел компьютер.
– Шеф, трубы горят! У механика еще пузырек где-то заныкан, я сам
слышал! Спасай! А то у меня уже навигационный блок вообще
раскалывается. Не, ну, что ты как не родной-то?
– В следующий рейс, – проворчал капитан, выходя из рубки, –
лучше руду возить попрошусь. Там хоть алкашей таких нет.
Он в бешенстве стукнул кулаком в стену. Компьютер отозвался
страдальческим: «Е–мое! Не стучи!»
После полутора часов обыска корабля, торгов с механиком,
десятка угроз кого-нибудь убить, а кое-какого стукача на гвозди
разобрать, бутылка паленого лунного коньяка была обнаружена и
залита в топливный бак.
– У-у-арх! – послышалось из динамиков. Из вентиляции снова
потянуло свежаком. – Спасибо, братья! Не дали помереть страдальцу!
Летим на базу. Ххде она там! Ща…
Двигатель надрывно взвыл, корабль лег на прежний курс.
62
Капитан облегченно выдохнул. Они все-таки добрались до базы.
Даже несмотря на то, что из динамиков на жуткой громкости
раздавалось: «Шумел камыш, деревья гнулись»…
63
Станислав Смакотин
Куб времен
Наполовину высунувшийся из канализационного люка Саня громко
орал:
– Василич!.. Подь сюда!.. Покажу что-то! А?.. Василич?!
Василич с неудовольствием оторвался от созерцания Большой
канализационной лужи. Большая же канализационная лужа разлилась
от тротуара до тротуара, полностью заполнив собой проезжую часть
проспекта. Недовольные автомобилисты притормаживали, въезжая в
неё, и что-то говорили при этом, злобно поглядывая в сторону
рабочих и его, бригадира Василича... Что именно – слышно не было,
однако тот вполне мог предположить, что это были явно не похвалы в
его и лужин адрес. Прикидывая в уме время на её устранение, он как
раз пришёл к выводу, что одним рабочим днём, пожалуй, и не
обойтись.
Будучи опытным руководителем аварийной канализационной
бригады, Василич очень любил, когда его уважают. Поэтому он тут же
сделал вид, что не слышит крика нахального юнца. Нагло забывшего
об уважении к его, Василича, опыту и высокому положению.
– Ну, Василич!.. – в интонациях подчинённого наконец зазвучали
просящие нотки. – Дело есть. Иди, покажу что-то...
Ругнув вполголоса невоспитанную молодёжь, не признающую
никакой субординации и старшинства, тот не спеша подошёл к
отверстию, чинно туда наклонившись:
– Ну, чего там у тебя?
– Да вот, смотри, что я нашёл... – и Саня извлёк из люка
небольшой кубик. – На дне лежал. А я когда вниз спустился, чувствую,
под ногой что-то твёрдое мешается... – тараторил тот.
Когда Саня торопился или сильно волновался, то начинал
говорить так быстро, что неопытное ухо не улавливало и половины
смысла. Однако, Василич знал того уже не первый год и быстро вник в
ситуацию:
– Дай-ка сюда… Хм… Ага! – бригадир повертел кубик в руках. Хоть
и произнеся с уверенным видом важное «ага!», дав понять этим
молокососу, что ему, мол, всё и без того ясно… Однако на самом деле
это было немного не так.
64
Тёмного цвета кубик обладал небольшим размером, не считая
прилипшей к нему грязи. Был довольно лёгким на вес. А на одной из
его сторон расположилась странного вида шкала с ручкой
переключателя, как у домашней плиты, и тремя насечками. Очистив
предмет от налипшей грязи, Василич с трудом разобрал выполненные
старинным языком надписи: «Стопъ», «Быстро» и «Мигъ».
Подытоживалось всё это жирной табличкой: «Кубъ Времёнъ». Сейчас
переключатель стоял как раз на положении «Стопъ».
– Василич... – в голосе всё еще торчавшего наполовину снаружи,
а наполовину в люке Сани зазвучала тревога. – А может, это... Вдруг
это бомба какая? – округлил тот глаза. – Может, того... В полицию
позвонить, а? – и сделал небольшое движение вглубь люка.
Василич и сам не был уверен до конца, бомба это или нет. Однако
сама мысль о том, что столь очевидную идею подал не он сам, а
какой-то зарвавшийся юнец, решила ситуацию:
– Ха! – Василич делано усмехнулся. – Ты что ж это, бомб ни разу
не видал, что ли? – и хоть сам он в своей жизни не видел ни одной
бомбы, но произнесено это было весьма уверенно и обнадёживающе.
Быть может, ещё и потому, что те бомбы, которые он всё-таки
наблюдал иногда по телевизору, выглядели совсем не так.
В кино они были либо большими и вытянутыми, обладая
крылышками сзади (их обычно сбрасывали на каких-нибудь врагов с
самолётов, как правило, на фашистов). Либо огромными и статичными
– но со множеством разноцветных проводков. Предназначенные на
сей раз для мирных граждан, но их непременно обезвреживали
главные герои фильмов, перекусывая эти самые проводки в последний
момент.
Ни каких-либо проводков, ни тем более аэродинамических
крылышек на кубике не просматривалось. Поэтому, дабы не уронить
авторитета в глазах подчинённого, Василич смело повернул
переключатель в положение «Быстро».
Сперва он даже не въехал, что же именно произошло. Кругом всё
так же возвышались городские дома, светило солнце, отсвечивая
яркими бликами от Большой канализационной лужи. Даже Саня, всё
ещё торчащий из круглой дыры всё так же удивлённо хлопал глазами.
Просто всё вокруг мгновенно замедлилось. Куда-то вдруг исчез
весь городской шум, состоящий из множества едва уловимых
составляющих. Которые, объединяясь, сливаются в единый и такой
привычный уху городского жителя фон. Неожиданно замерли на месте
автомобили с недовольными лицами водителей. Также замершими, в
свою очередь, в недовольных гримасах. А какой-то пешеход, секунду
65
назад громко матерящийся в прыжке через лужу висел сейчас прямо в
воздухе.
Удивлённо оглядевшись по сторонам, Василич заметил, что
окружающее всё-таки двигалось. Двигалось, но очень-очень медленно.
Относительно него, Василича. Словно преодолевая сильное
сопротивление, что ли...
– Ни хрена себе! – у повернувшегося назад обалдевшего
бригадира чуток отлегло. Оказалось, что Саня тоже нормальный. По
крайней мере, он только что пулей вылетел из люка, и как раз сейчас,
разинув рот, стоял возле висящего в воздухе пешехода.
– Смотри, шеф, обалдеть! – потрогал тот пальцем невидаль. –
Твёрдый, собака! – и, немного разбежавшись, попытался толкнуть того
плечом. Ничего не произошло – пешеход всё также продолжал висеть
в воздухе, крайне медленно приземляясь. Зато Саня отскочил от него,
словно налетев на фонарный столб.
– Ты, это, поаккуратнее там! – бригадир канализационщиков всё
ещё не мог прийти в себя от неожиданного замедления всего вокруг.
– Василич, я, кажется, догадался! – заорал поднимающийся Саня.
– Эта штука убыстряет нас!.. – он почесал ушибленный бок. – Ну, или
замедляет их... – и мстительно плюнул в сторону почти достигшего
сухого асфальта матершинника.
– Хм... – Василич почесал затылок, – убыстряет, говоришь? –
бригадир медленно подошёл к подсобному рабочему Пахомычу,
который как раз в этот момент доставал из их аварийного грузовичка
гигантский шланг для откачки жидкости. У замершего Пахомыча были
зверски выпучены глаза и так страшно искривлён рот, словно
доставал он не какой-нибудь обыкновенный шланг, а отчаянно
боролся с гигантским удавом. Причём этому удаву, судя по лицу
Пахомыча, явно не повезло встретить столь жуткого противника. И
змеюка была обречена на верную гибель уже загодя.
Оторопело потрогав Пахомыча за необычно твёрдый нос (по
жёсткости тот не уступал, пожалуй, асфальту), Василич задумчиво
отошёл в сторону.
– Не, босс, я читал в интернете... – Саня тоже заинтересовался
жутковатым Пахомычем, также потрогав его за нос. – Короче... Теория
есть такая. Про камни. Что камни, в общем, это живые существа... – он
безуспешно попытался сколупнуть бородавку с носа замершего
коллеги. – Просто живут они в другом времени относительно нас... –
бородавка никак не сколупывалась... – И потому они такие твёрдые. А
на самом деле в ихнем времени они – мягкие! – оставив попытки
содрать бородавку, Саня попытался достать у Пахомыча из кармана
сигареты. – Вот и мы сейчас мягкие, а они... – сигареты, хоть и с
66
большим усилием, но всё же вытянулись. И, с досады отвесив пинка
зверскому Пахомычу, Саня подытожил: – Они твёрдые!
– Короче, умник... – почти ничего не понявший из монолога
подчинённого, бригадир с неудовольствием посмотрел на Сашку. –
Нам работу надо делать, а не ерундой всякой страдать! – и, подняв
кубик, попытался переключить его обратно на режим «Стопъ». Ручка
подалась с большим трудом. Пришлось даже со всей силы напрячь
руку. Но в итоге та всё же повернулась, и всё вокруг вновь пришло в
движение. Тут же вернулся городской шум, и побежали по своим
делам недовольные лужей пешеходы.
– Да нормально всё, Пахомыч, не дрейфь! – буркнул Василич от
неожиданности выпустившему шланг и тут же повалившемуся от этого
на землю Пахомычу. – И не такое в жизни ещё бывает... Работай
дальше!
– Ты... Как... Я?! – удивлённо смотрел на них тот. – Возник?! –
наконец, сумел он сформулировать свою мысль.
– Как-как... Возникли и всё. Не отвлекайся, давай... – Саня уже
бежал вслед за уходящим начальником.
– Это, шеф... Дай погонять эту штуковину, а? – и он заискивающе
заглянул тому в глаза.
– Зачем тебе? – Василич тут же представил, как тот сколупывает
что-нибудь на лице у него. – Молод ещё. А штуковину эту сдам в
полицию. Пущай власти занимаются, а нам дело надо делать... Ты,
кстати, почему ещё... – он не успел договорить. В следующую секунду
Саня выхватил у него из рук кубик, со всех ног бросившись наутёк.
– Стой! Куда? – бригадир бросился за ним вдогонку. – Да подожди
ты! Я ж не сказал тебе...
– Ты идиот, Василич! – кричал отстающему бригадиру Саня. – Ты
миллионером мог бы стать с этим кубиком, а ты в полицию! – Саня
отбежал уже на приличное расстояние, и поднёс кубик к глазам. –
Дурак ты, Василич! – и резко крутанул ручку.
– Стой! Да стой же, дурак! Не ставь на миг только!!!.. – Василич
задыхался, но не успел договорить. Саня исчез.
Полиция не нашла состава преступления в исчезновении
работника аварийной бригады городского водоканала Александра
Тюхлева, записав его в без вести пропавшие.
А по замершему навсегда городу, со стоящими машинами,
людьми, с остановившимися деревьями, птицами и даже букашками...
По твёрдому, твёрже самого прочного гранита миру ещё некоторое
время метался одинокий человек. Метался, не в силах переключить
обратно, в положение «Стопъ» окаменевшую ручку ненавистного
кубика.
67
Игорь Недвига
Тушенка из мяса мамонта
Разве могли себе представить люди, что такое, казалось,
безобидное, благородное занятие, как защита животных, сыграет с
ними злую шутку, превратив всё население планеты в принудительных
вегетарианцев. Теперь в мире властвуют строгие законы, надёжно
охраняющие права живых существ, не являющихся людьми. А род
человеческий вынужден употреблять в пищу только овощи, фрукты да
давиться безвкусными низкосортными заменителями мясных и
молочных продуктов.
Началось всё незаметно и обыденно. Как-то в одной довольно
известной стране на президентских выборах одержала победу Сильвия
Клин. Дама представляла «Партию защиты животных». Став
президентом, добрая женщина всю свою неистощимую энергию
направила на защиту наших «младших братьев». Поддерживаемая
ярыми сторонниками, Сильвия Клин за время своего правления сумела
внедрить ряд радикальных законов. На убийства животных в
строжайшем порядке был наложен запрет. Законопослушные граждане
оглянуться не успели, как государство сделало из них вегетарианцев.
Несмотря на строгие запреты, чёрные рынки всё ещё торговали
мясной продукцией. И никакими силами власти не могли избавиться от
этого гнусного порока. На помощь, как обычно, пришли учёные.
Светлые умы разработали чудо-вирус ВРЗ. Вирус воздействовал только
на животных, даря тем дополнительный ген. В результате зараженные
особи приобретали одно весьма неприятное свойство. Их мясо для
организма человека становилось ядовитым.
После поспешного тестирования штаммы вируса выпустили на
свободу. Жизнестойкий ВРЗ быстро начал распространяться,
стремительно расширяя ареал своего воздействия. Не прошло и
десяти лет, как фауна не только страны, затеявшей «игру с
природой», но и всего земного шара стала непригодной для пищи.
Спустя время, выполнив чёрное дело, вирус ВРЗ потерял
жизнестойкость и полностью исчез с лица планеты. А вот вредоносный
ген остался, более того, этот паразит стал передаваться следующим
поколениям.
68
Движение защитников животных при поддержке спецслужб той
же всеми известной страны вскоре охватило мир. Оно крепко сдавило
обиженное человечество стальными клещами. Основным стал закон,
запрещающий убивать и хоть как-то обижать любую живность.
В общем, всё сделалось достаточно скверно. Но вот луч света всё
же блеснул для человеческой цивилизации. Корпорация «Пламя»
заявила во всеуслышание об изобретении машины времени. Секрет
хронопутешествий, как и саму установку, она, понятное дело, не
выдала никому. Зато предложила поставить на мировой рынок в
большом количестве тушёнку, изготовленную из свежайшего
Мамонтова мяса. И прозрачно намекнула на появившуюся перспективу
возвращения на планету мясной продукции.
Ох, что тут началось! Почти всё человечество разделилось на два
лагеря. «За» тушёнку и «против». Постоянно крутили рекламы,
проводили яростные дебаты, митинги да демонстрации. Журналисты и
политики «повеселились» на славу. Шума подняли много. В конце
концов, мировое сообщество приняло решение послать в прошлое,
международную комиссию. В неё вошли сенатор Дорис Калхоут и мисс
Мира Молли Бэйдра. Обе женщины являлись активными защитницами
интересов животных. Также в состав экспедиции включили
специалистов: физика, историка, криптозоолога и представителя
«Пламени».
В подземной лаборатории концерна группу из шести человек
погрузили в индивидуальные защитные капсулы и запустили механизм
машины времени.
***
Высокая комиссия, спрятавшись в густом кустарнике неподалеку
от места предстоящей охоты, залегла в засаде. Вначале не было видно
ни древних людей, ни их потенциальной добычи. Члены комиссии
ждали. Антон Буйный, официальный представитель концерна, уже не
раз ловил на себе косые вопросительные взгляды своих спутников.
Наконец вдалеке появилась еле видимая точка. Она, приближаясь,
стала медленно расти, приобретая очертания крупного слона. Вскоре
животное стало хорошо различимо. Сомнений не осталось – это был
Мамонт. Доисторическая тварь, ничего не подозревая, брела к месту
заготовленной ловушки.
Наблюдая за «вымершим ископаемым», физик Антип Антонович
Белков то и дело нервно протирал очки. Пожилой академик всё ещё
отказывался верить своим глазам. Не так давно, а конкретно –
несколько десятков тысяч лет назад, Белков злорадно насмехался над
69
необразованной глупостью обывателей и некоторых нерадивых
учёных.
– Пронзать время! Чепуха несусветная! Бардака в науке не
потерплю! – говорил взахлёб Антип Антонович, давая согласие на
участие в экспедиции.
Академик лично хотел развеять антинаучный миф о временных
путешествиях. Теперь же твёрдые незыблемые убеждения великого
учёного в правильности законов классической физики начали серьёзно
сдавать позиции. Антип Антонович, тяжело дыша, часто хватался за
сердце да глотал успокоительное. Временами физик, насупившись,
печально вздыхал и выводил в своём блокноте какие-то «устаревшие»
физические формулы.
Мамонт достиг намеченной точки. Люди замерли. Животное,
совершив ещё пару шагов, своим весом проломило настил,
маскирующий яму. Огромная туша с грохотом полетела вниз. Раздался
душераздирающий вопль. Из укрытий повыскакивали древние
охотники. Они с жуткими криками принялись забрасывать гиганта
увесистым камнями.
– Подумать только, Каменный век. Охота на Мамонта! –
прошептал
доктор
исторических
наук,
Клёнов
Поликарп
Константинович.
– Угу, живой Мамонт! – еле слышно подтвердил криптозоолог.
Двое выдающихся учёных, затаив дыхание, как мальчишки, с
благоговением и восторгом следили за необычным зрелищем.
Физик Белков по-прежнему тщательно тёр очки и что-то угрюмо
бубнил себе под нос.
– Они же в него камнями швыряют! – наведя массивный бинокль в
сторону охотников, зло заворчала сенатор Дорис Калхоут:
– Издевается над живыми существами. Над нашими меньшими
братьями. Возмутительно! – женщина, негодующе отбросила в сторону
мощную оптику: – Немедленно, – её голос резко стал властным и
жёстким, – прекратить безобразие! – сенатор кинула на мужчин из
своего небольшого «отряда» яростный испепеляющий взгляд.
Красотка Молли так же не осталась равнодушной к
происходящему:
– Ну, не стойте же так! Скорей помогите нашему четвероногому
другу. Мужчины вы или нет?
Три почтенных старца, беспомощно переглянулись. Перспектива
силой отбивать «четвероногого друга» у разъяренных диких людей
совсем их не обрадовала.
– Не стоит пороть горячку, – сжалившись над стариками, пришёл
на выручку Буйнов: – Мамонта всё равно не спасти. Охотники сильны,
70
их много, а нас, – сделав многозначительную паузу, Антон
оценивающе посмотрел на хиленьких учёных и, криво усмехнувшись,
добавил: – «богатырей», всего четверо. У противника, мадам, явно
численное превосходство.
– Тогда я обращусь в сенат, конгресс, в ООН! Я добьюсь! –
женщина обвела рукой необозримое пространство девственной
доисторической природы: – Сюда направят миротворческие войска!
– Ага, – Антон брезгливо поморщился, – и танков попросите
побольше.
– Понадобится, будут и танки! Много танков, – сенатор грозно
потрясла женским кулачком: – Вертолёты, бомбардировщики,
субмарины. Я быстро наведу порядок, всех питекантропов заставлю по
струнке ходить. Они у меня враз вегетарианцами станут!
– Прошу прощения, сенатор. Не питекантропы, а древние люди, –
деликатно поправил «замечтавшегося» оратора криптозоолог
Тараканчиков.
– Австралопитеки, питекантропы, неандертальцы. Да какая
разница, все они на одно лицо! – презрительно фыркнула Дорис
Калхоут.
– Позвольте, позвольте! – не выдержал историк Поликарп
Константинович: – Если поступить, как вы предлагаете, уважаемая,
нарушится ход истории. Изменится время, наше время!
– Пусть меняется! Разве это столь существенно? – сенатор
пренебрежительно отмахнулась: – Не родится добрую сотню там
разных Коль или Петь. Ерунда! Пусть даже два, три города исчезнет.
Ничего, переживём! Всё это мелочи. Зато исполним важную миссию.
Спасём беззащитных созданий от рук кровожадных варваров! – Глаза
дамочки заблестели: – Я вижу своё великое предназначение в…
– Нет! Нет! И ещё раз нет! – тихо заорал Поликарп
Константинович. Группа находилась в опасной близости от дикарей, и
участники экспедиции, старались как можно меньше, привлекать к
себе внимание излишним шумом.
– Ишь, чего удумала, историю менять. Да по какому такому праву,
я вас спрашиваю? А? – профессор вплотную подскочил к Дорис
Калхоут: – Не позволю над историей измывается! – щуплый старик
погрозил сенатору пальцем: – Подниму историков, студентов,
общественность. Мы вам покажем…
Дорис Калхоут почувствовала, как запахло жареным. Она
вздрогнула. Так можно было и поплатиться карьерой.
Мысли женщины сразу перестроились, приняв правильное
направление: «Расстаться с должностью сенатора ради зачуханых
Мамонтов! Что за бред!»
71
Дорис Калхоут, моментально умерив свой пыл, нехотя пошла на
попятную:
– Ладно, ладно, успокойтесь, профессор, войск не будет, –
раздраженно гаркнула дамочка на взбесившегося старика.
– Да вы хоть знаете, какой это неимоверно тяжёлый труд –
создать хоть одну книгу или учебник по истории? – Поликарп
Константинович, автор множества исторических книг, да нескольких
учебников, всё ещё никак не мог успокоиться: – А потом всё заново
писать? Быстрая какая!
Сенатор, красная, как перезревший помидор, силясь подавить
ярость, отвернулась от старика.
Инцидент, казалось, был уже исчерпан, только тут вмешалась
Молли:
– Значит, бойню останавливать никто не собирается? – она с
презрением уставилась на мужчин. Те дружно промолчали.
– Хорошо, тогда я сама, лично разберусь с варварами! – гордо
произнесла мисс Мира и, выбравшись из укрытия, прямиком
направилась к месту охоты.
Древние люди, страстно увлеченные метанием больших каменюк
в беззащитную тварь, даже не заметили появления белокурой
красавицы. Девушка, поравнявшись с ближайшим охотником, сделала
ещё шаг и со словами: «А ну, отстань от слоника! Подлец!» – закатила
дикарю звонкую пощёчину. Доисторический человек, увидав перед
собой «не местную» красавицу, громко и протяжно взвыл. На его
громогласный рёв обернулись остальные охотники. Вокруг вмиг
воцарилась мёртвая тишина. Если, конечно, не брать во внимание
душераздирающие вопли израненного Мамонта.
Оставив охоту, древние люди с первобытным животным
инстинктом бесстыжими глазами поедали прекрасное полуобнажённое
девичье тело. Молли, как, впрочем, и все члены экспедиции,
вынуждена была в целях конспирации носить только изготовленную из
шкуры зверя набедренную повязку.
– А ну, кыш, пошли отсюда! – девушка небрежно взмахнула
ручкой. – Не успели с пальм спуститься, а уж зверюшек обижать.
Охотники с отвисшими челюстями стояли, как вкопанные.
– Чево уставились? – красавица, наконец опомнясь, стыдливо
прикрыла руками обворожительные груди: – Давайте... валите... я
сказала, – уже совсем не уверенным тоном произнесла мисс Мира. За
последний год успех так вскружил Молли голову, что она совсем
позабыла об осторожности. Привычка покорять «самцов» одним
только взглядом дала сбой.
72
Старший охотник прокричал непонятные слова на местном языке,
и дикари, выйдя из ступора, зашевелились. Два волосатых грубияна
грязными мускулистыми руками крепко схватили бедную девушку.
Другие охотники, напрочь забыв про недобитого Мамонта, хоть тот
настойчиво напоминал о себе истошным рёвом, устремились по следу
Молли. К укрытию путешественников.
Вскоре пленённая экспедиция уже стояла у ямы с Мамонтом.
Дикари поигрывали каменными наконечниками копий перед лицами
испуганных людей.
Антон,
знаток
древнего
языка,
бешено
жестикулируя,
ожесточённо о чём-то спорил с главным охотником. В их нелёгкий
спор то и дело вмешивался мамонт, невежливо перебивая говорящих
трубным рёвом.
Антон повернулся к членам комиссии:
– Вожак недоволен, охотники разгневаны. Мы тут много чего
нарушили. Короче, если хотим жить, придётся принять участие в
охоте.
– Помогать живодёрам забивать существо! – с чувством
возмутилась Дорис Калхоут. – Никогда!
– Никогда! – повторила слова сенатора Молли.
Охотники, оскалив зубы, скорчили такие ужасно страшные
гримасы, размахивая перед пленниками каменными топорами, копьями
да увесистыми дубинами, что тем невольно сразу пришлось выразить
единодушное согласие.
Современные люди под дикие крики древних стали брать тяжёлые
камни и бросать их в орущего Мамонта.
Молли, боясь подпортить недавно нарощенные акриловые ногти,
аккуратно приподняла с земли небольшой булыжник. Подойдя к яме,
девушка легонько, навесиком, бросила «каменный снаряд» в
животное. В этот самый момент израненный исполин, испустив дух,
рухнул. Охотники, радостно визжа, запрыгали вокруг ямы в диком
танце.
После исполнения ритуала часть древних, спустились в яму.
Профессионально орудуя каменными ножами, они быстро отрезали
несколько здоровенных кусков мяса. Затем дикие люди с кровавой
добычей на плечах убрались восвояси.
Буйный подал условный знак. Откуда-то появились люди в серых
комбинезонах. Они, торопливо разделали оставшуюся тушу. Погрузив
мясо в контейнеры, рабочие, не задерживаясь, удалились.
– Вот и всё! – уставшим голосом сказал Антон. – Дальше мясо
доставят в наше время, где и изготовят тушёнку, – он широко
73
улыбнулся: – Как видите, мы совершенно не принимаем участие в
убийствах животных и в то же время не обкрадем древних охотников.
– Я подпишу, – сразу согласился физик. Историк и криптозоолог
тоже без колебаний одобрили проект. Сенатор Дорис Калхоут,
поразмыслив, взвесив за и против, кивнула:
– Пожалуй, я тоже дам своё согласие.
Молли участие в голосовании не приняла. Красавица отрешенно
сидела на земле, тупо рассматривая руки.
– Молли, а вы? – все посмотрели в сторону девушки. Молли
Бэйдра не ответила.
Что
с
вами,
голубушка?
–
забеспокоился
Поликарп
Константинович.
Девушка подняла голову. По её лицу текли слёзы:
– Я убила, убила волосатого слоника! – красавица всхлипнула. –
Мои руки по локоть в крови!
Все, кроме сенатора, долго успокаивали девушку.
– А когда эти типы вновь устроят бойню? – придя в себя, спросила
Молли.
– Как мясо закончится, так сразу и на новую охоту отправятся, –
немного суховато ответил Буйнов.
– О, ужас! – глаза красавицы неестественно округлились:
– Эти, как их там, пикатропы, они же так мало мяса с собой взяли.
Вы! – девушка гневно обратилась к Антону: – Не могли тёмным
людишкам подсказать, чтобы побольше брали!
Буйнов пожал плечами:
– Толку-то, без холодильника мясо всё равно скоро испортится.
– Холо… диль… ник, – задумчиво протянула Молли. Бэйдра
повернулась к физику: – Антип Антонович, решите задачу: сколько
потребуется холодильников, чтобы вместить в них всё мясо Мамонта?
Физик, застигнутый врасплох нелепым вопросом, не задумываясь,
ответил первое, что пришло в голову:
– Триста двадцать пять штук, – и с умным видом добавил: – Это
если только использовать морозильные камеры.
Мисс
Мира
многозначительно
вздохнула
и,
загадочно
улыбнувшись, произнесла:
– Хорошо, я одобрю проект.
***
Месяц спустя.
Антон Буйнов деловито шагал по подземелью. За ним по пятам,
еле поспевая, следовал младший техник Саша Лисицын.
74
– Что же, нам дали добро! Можно запускать производство
консервы, – Буйнов ускорил шаг. – Осталось только придумать, что
делать вот с этим, – Антон ткнул пальцем в конец ангара. Там
аккуратными рядами стояло триста двадцать пять новеньких
холодильников самой последней модели.
– Что это? – удивился Барханов. Техник неделю отсутствовал на
работе и теперь не был в курсе последних событий.
– Да так, – горестно вздохнул Антон, – подарок пещерным людям
от мисс Мира, Молли Бэйдра. Чтоб те реже на охоту ходили.
– У неё всё в порядке с головой? – не сдержался пораженный
Лисицын. – Она хоть подумала, куда в каменном веке вилку от
холодильника втыкать?
– О! Об этом мисс Молли как раз позаботилась, – Антон
приблизился к одиноко стоящей картонной коробке и поднял крышку.
– Вот, полюбуйся! Здесь, ровно триста двадцать пять розеток. – Антон
снова вздохнул: – Ну а про провода там разные да электричество
наша красавица совсем позабыла. Ладно, хватит об этом.
Буйнов двинулся далее, как обычно, тщательно осматривая,
вверенные ему владения.
На территории сверхзасекреченной военной базы в огромных
бесконечно длинных подземных ангарах мирно паслись стада
мамонтов. Бедные животные даже не подозревали, какая страшная и в
то же самое время благородная участь им уготована: погибнуть и при
этом накормить весь мир.
– А разве нельзя было просто, взять да сказать честно: мол,
достигли небывалых высот в генетике, можем успешно клонировать и
выращиваем шерстистых мамонтов? Вскоре наладим производство.
Мировой рынок завалим тушёнкой и прочей мясной продукцией, – что-
то разболтался младший техник. – Так нет же, наврали с три короба
всему человечеству!
Машину
времени
какую-то
выдумали.
Международную комиссию вон за нос водили. Спектакль для них
разыграли, – техник пригорюнился. – Убитого Мамонта очень жалко! –
слишком уж мы жёстко, по-зверски с ним обошлись. Долго беднягу
заставили мучиться.
– Да ты что, Лисицын, с Луны свалился? Думай, что говоришь, –
Буйнов укоризненно посмотрел на техника. – Общество защиты
животных и так за горло взяло. Уж скоро запретят малюсенького
комара прихлопнуть, а тут такой гигант. Мамонт! – Антон
снисходительно похлопал подчиненного по плечу и продолжил свой
обход.
75
76
Ирена Сытник
Леди и менестрель
Высокородная леди Бриана, хозяйка «Высокого замка» и
владетельная госпожа Экродской долины, полулежала на мягкой
удобной кушетке, наблюдая за танцорами из-под полуопущенных век.
Одетые во фривольные костюмы из полупрозрачного шёлка юноши и
девушки синхронно изгибались под мелодичную музыку небольшого
оркестра, находящегося на выступающем над Танцевальным залом
балкончике. Плавные изящные движения радовали глаз слаженностью
и отточенностью. В голове леди лениво проплыла мысль, что нужно
поощрить хореографа и танцовщиков.
Небрежно подняв руку, женщина подала знак, подзывая Баторо.
Мужчина приблизился и склонился в подобострастном поклоне,
согнувшись едва ли не вдвое.
– Я довольна твоей службой, – произнесла леди, и лицо
хореографа просияло. – С твоим приходом они стали танцевать
несравненно лучше. Особенно хороша вон та пара: южанин и
северянка. Они так синхронны, как одно целое… Они любовники?
– Не замечал, госпожа… Но если прикажете, я узнаю!
– Не нужно. Пусть останется загадкой. Так даже интересней…
Устрой этим вечером им праздник: вино и еда из моих погребов.
– Будет сделано, госпожа.
– А какую награду хочешь себе?
– Ваша похвала дороже любых наград! – расплылся в льстивой
улыбке слуга.
– Похвала приятна для слуха, ласка для тела, любовь для
сердца… А что хотят твои руки?
Баторо усмехнулся и склонился ещё ниже.
– Всё, что выйдет из ваших рук, приятно для моих. Ваше
великодушие общеизвестно, и моё воображение не может сравниться
с вашей щедростью.
– Ах ты, льстец! – усмехнулась польщённая женщина. – Тогда
сходи в сокровищницу и выбери любую из хранящихся там одежд…
Тебя устраивает такой дар?
77
– Более чем, моя наипрекраснейшая и наидобрейшая госпожа! – с
чувством ответил мужчина.
– Завтра в полдень пришлёшь этого южанина… Пусть станцует
сольный танец в моих покоях…
– Напарника северянки? – уточнил Баторо.
– Да. Как его зовут?
– Горис, госпожа.
– Ступай, – взмахнула рукой леди, отпуская слугу и не сводя
вспыхнувших вожделением глаз с гибкого тела танцора.
Вскоре танец закончился, и танцоры упорхнули за ширму, где
переодевались и отдыхали между выступлениями. Их место заняла
певица. Переплетя руки и закрыв глаза, она заголосила грубым
контральто, заунывно исполняя какую-то балладу. Леди Бриана
невольно поморщилась и, схватив колокольчик, стоявший между вазой
с фруктами и кубком вина, на столике у кушетки, резко встряхнула.
Мелодичный серебряный звук прервал пение, а нетерпеливый взмах
руки прогнал певицу прочь.
Леди печально вздохнула. Что за незадача! Всё у неё есть:
полные закрома, забитая богатствами сокровищница, великолепный
дом и покорные слуги. Нет самой малости: хорошего певца.
Придворного менестреля с чарующим голосом и умением сочинять
красивые песни. У всех есть, даже у этой уродливой нищей курицы
баронессы Топен-Топен есть! А у неё, герцогини Брианы Лорхен Экрод
нет. Где справедливость?!
Грустные мысли прервал приход дворецкого, который доложил,
что начальник стражи желает видеть леди по очень важному делу.
Герцогиня спустилась с покрытого коврами возвышения и
прошествовала в кабинет, некогда принадлежавший покойному
супругу герцогу Афелию-Моримеру Экроду. После его скоропостижной
кончины от избытка выпитого на пирушке с друзьями дешёвого вина,
купленного у какого-то проезжего торговца, леди Бриана заняла
кабинет супруга и взяла в свои нежные, но умелые и цепкие ручки не
только власть в замке, но и управление обширной провинцией. И
собиралась властвовать, пока её сын Илия не вырастет и не станет
совершеннолетним. Тогда он по праву наследования водрузит на свою
светлую голову корону почившего в боге отца. А пока он беззаботно
играет в детской, под присмотром сонма нянек, весело агукая и пуская
деревянных уточек в лоханке с подогретой водой, так что у
властолюбивой леди впереди почти двадцать лет, чтобы сполна
насладиться властью.
78
Барон Оскар Уаймохер, начальник замковой стражи, ждал госпожу
в кабинете, развалившись в одном из кресел у камина. Но когда леди
Бриана переступила порог помещения, он резво вскочил, несмотря на
массивность фигуры и заметно выпиравшее из-под панциря брюшко, и
неуклюже поклонился. Барон всегда был увальнем, недаром, за глаза,
придворные дамы называли его «Мишка-покатышка» – за округлую
фигуру, добродушный нрав и косолапость.
– Миледи… – прогудел барон Оскар, с натугой сгибая широкую
короткую шею.
– Господин барон… Что случилось? Надеюсь, не война или бунт?
– Храни нас Господь! – суеверно постучал кулаком по лбу
мужчина. – Крестьяне из соседнего селения подобрали в лесу и
привезли в замок раненого рыцаря.
– Что за рыцарь? – заинтересовалась леди Бриана. – Из наших?
– Нет, какой-то заезжий чужак. С ним двое слуг – оруженосец и,
то ли бард, то ли менестрель, то ли трубадур… Певец, одним словом.
Сердце герцогини радостно трепыхнулось… Неужели Всевышний
услышал её молитвы и послал то, о чём она его так часто просила?
– И в чём проблема? Дворецкий позаботится о рыцаре и слугах.
Сообщите ему.
– Уже сообщил. Он распорядился поместить его в гостевой и
послал за лекарем. Оруженосец остался на конюшне, охранять
имущество господина. А бард… Где-то на кухне, набивает брюхо…
Проблема в том, миледи, что рыцаря ранили на вашей земле, в вашем
лесу, какие–то наглые разбойники. Это безобразие! Прошу вашего
разрешения послать отряд на поимку этих наглецов.
Леди Бриана задумалась. Да, разбойники – всегда проблема. А
наглые, рискнувшие посягнуть на вооружённого до зубов
странствующего рыцаря, ещё и большая опасность.
– Хорошо, посылайте. И пусть глашатай объявит, что за поимку
разбойников герцогиня обещает награду: сто золотых дукатов. А когда
переловите этих псов, мы вздёрнем их на ратушной площади в
ярмарочный день!
– Слушаюсь, госпожа! – вновь с трудом согнул шею барон Оскар.
Нелепо шаркнув ногой, он, вразвалку, протопал к выходу.
Когда за начальником стражи закрылась дверь, леди опустилась в
кресло за массивным столом из красного дерева и дёрнула витой
шнурок. Вскоре в кабинет вошла одна их дежуривших в передней
служанок и присела в реверансе.
– Ступай и разыщи некоего барда, прибывшего сегодня в замок
вместе с раненым рыцарем. Начни поиски с кухни. Как только
найдёшь, приведи немедленно ко мне! – приказала герцогиня.
79
Служанка снова присела в почтительном поклоне и выпорхнула за
дверь.
***
Герцогиня с некоторым разочарованием рассматривала стоящего
напротив мужчину. Плотный коротышка с блёклыми, неопределённого
цвета волосами, похожими на нечесаную паклю, с маленькими
поросячьими глазками и мясистым носом, свисавшим к толстым
вывернутым губам… Мятый поношенный костюм, покрытый жирными
застарелыми и свежими пятнами… Господи, ну и видок! Это
менестрель?! Да кто станет слушать этого уродливого неряху?
Леди Бриана перевела взгляд на изогнутый гриф лютни,
выглядывавший из-за плеча мужчины, и страдальчески вздохнула. Ну
что ж, раз Господь не наделил этого масляно поблёскивавшего
глазками пройдоху внешней красотой, возможно, щедро одарил его
чарующим голосом?
– Мне сказали, что ты певец… – начала леди недоверчиво, ещё
раз окинув мужчину разочарованным взглядом.
– Я – менестрель! – нагло и с пафосом произнёс коротышка
полным гордости голосом, невежливо перебивая даму. Ко всем своим
внешним недостаткам, он был ещё и дурно воспитан!
– Менестрель… – процедила леди Бриана, недовольно поджимая
губы. – Надеюсь, хороший…
– О, я великолепный певец и несравненный поэт! – всё так же
пафосно воскликнул хвастунишка.
– А не можешь ли ты продемонстрировать мне свой
непревзойдённый талант? – в голосе леди засквозило раздражение и
неприкрытая насмешка.
– С большим удовольствием, прекрасноликая госпожа! –
воскликнул менестрель, с готовностью срывая с плеч лютню. – Что
пожелаете послушать? Фривольную песенку, балладу, любовную
песню или притчу?
– Притчу? – удивилась герцогиня. – Это что ещё за штука?
– Это такая песня, в которой есть некий поучительный подтекст,
о, наимудрейшая из женщин!
– Кхм… – смущённо кашлянула женщина. Этот некрасивый
менестрель умел весьма красиво выражаться… И приятно для слуха.
Да и голос у него ничего: такой мягкий бархатный баритон… – Что ж…
Спой мне какую-нибудь… притчу.
– Я знал, что вы не только самая прекрасная, но и самая разумная
женщина в мире с непревзойдённым вкусом! – ответил менестрель,
80
слегка кланяясь и проводя пальцами по мелодично зазвеневшим
струнам.
Леди Браина зарделась от ещё большего смущения и взглянула на
мужчину из-под полуопущенных век. «А он не такой уж и урод…
Невысокий рост совсем даже не заметен, если сидеть… Да и лицо…
Вполне милое и симпатичное. Глазки сверкают, как два бриллианта в
три карата, а нос почти благороден. А длина… Что ж, говорят, чем
длиннее нос мужчины, тем длиннее его… Хи-хи… А эти чувственные
губы… Наверное, они мягкие и приятные… Хм…»
От грешных мыслей леди отвлёк звон лютни и зазвучавший
следом очаровательно-бархатистый голос менестреля, начавшего
петь.
О, милые дамы, для вас эта песня,
Хотя и мужчины получат урок!
Не будем мы спорить, кому интересней,
Чуть позже увидим конечный итог.
Давно это было. Жил рыцарь отважный,
В доспехах блестящих, верхом на коне,
Он, в странствии дальнем, услышал однажды
Крик женщины: «Рыцари, где вы? Ко мне!»
Пришпорил коня и помчался на крик он.
И что же увидел? Огромный дракон
На царский дворец забирается с рыком,
И скоро достанет с принцессой балкон…
Меч выхватил рыцарь и с громким проклятьем
Дракона проткнул и пустил ему кровь.
Принцесса тот час же упала в объятья.
Наградой спасителю – девы любовь!
Весь город ликует, все славят героя,
И просят остаться у них навсегда.
Наш рыцарь влюблённый, уставший от боя,
Немного подумав, ответил им: «Да!»
Жил в царском дворце он, лелеем девицей.
Но месяц прошёл, и защитника долг
Позвал его в путь, бить врага на границе.
С победой герой возвращается в срок.
81
И что же он видит: опять нападает
На замок с любимой дракон-людоед.
Герой наш отважно свой меч вынимает,
Чтоб монстра пронзить в тот же самый момент.
– Не надо здесь крови! Возьми-ка верёвку!
Петлю завяжи и поймай на аркан! –
Услышал он сверху, и скинула ловко
Девица верёвку. Нарушила план.
Слегка растерялся вояка бывалый,
Но всё же сумел заарканить врага.
И снова был праздник, но рыцарь наш вяло
Сидел за столом и вздыхал иногда.
Все славят героя, а он ли то сделал?
С подсказки девицы повержен был враг.
Её голова, а его… только тело,
И чувство такое – здесь что-то не так…
Впервые, наверное, меч свой и латы
Забыл он почистить, чтоб блеск навести.
Но вот через месяц опять супостаты
Тревожат границы, и вновь он в пути.
«Себя береги!» – прошептав в назиданье,
Вручила любимая в руки аркан.
Теперь, вспоминая минуты прощанья,
Герой не испытывал чувств ураган.
Тому удивлялся: и в чём здесь причина?
Но позже отвлёкся, забывшись в войне.
И вот через месяц всё та же картина:
Подъехал он к замку – дракон на стене…
Он меч по привычке свой выхватил ловко,
Но сразу припомнил: «Аркан есть при нём!»
Пока от седла отцеплял он верёвку,
Дракон обернулся, обжарил огнём.
– Любимый, лови! Это средство получше! –
И к рыцарю в руки флакон прилетел. –
82
Не будем животное долго мы мучить,
Подохнет от яда, всего только дел…
Вот снова застолье. Герой обожженный
Сидел, как на углях, с горящим лицом.
Он был не герой, а изгой прокажённый…
Душил его стыд, зажимая кольцом.
Доспехи и меч свой запрятал подальше,
Не рыцарь теперь он, ведь подвиг его
Не кровью пропитан, а запахом фальши…
А жить с этой мыслью ему каково?
От серости будней тоска разъедала,
Пока не послышался зов на войну.
И вновь на коня: латы, меч и забрало…
Готов от врага защищать он страну!
В суме подседельной флакончик, верёвка,
Положены милой принцессы рукой.
Забыл он про них в боевой обстановке,
И деву забыл… Непутёвый такой.
И вот возвращается... Крик и рычанье.
Опять нападенье? Схватился за меч,
Потом за суму… Помутилось сознанье.
Уроком любимой решил пренебречь.
Откинул суму и с размаху разделал
Дракона, как тушу свиньи иль быка.
И снова он рыцарь, отчаянно смелый,
И снова дорога бежит в облака!
А как же принцесса? Умылась слезами…
Нельзя на мужчину узду надевать.
Кто песню прослушал, решайте вы сами:
Указывать милым иль волю давать.*
Прозвучали последние аккорды и звук лютни умолк. Леди Бриана
сидела едва ли не с открытым ртом. Её очаровал и голос певца, и
слова этой, как её… притчи! Всё же она была неглупой, хоть и любила
лесть. Женщина поняла весьма прозрачный подтекст песни. Она ясно
83
представила себя в образе этой принцессы. А кто же рыцарь? Ах, да
кто угодно может быть на месте этого рыцаря. Леди Бриана любила
давать советы и раздавать приказы, это было её маленькой слабостью.
Ай да менестрель! Как точно подобрал песню! Умный малый… И
голос очарователен…
Леди мило улыбнулась и благосклонно произнесла:
– Мне понравилась эта притча. Согласна: ты великолепный певец.
Не хочешь ли поступить ко мне на службу? Я буду щедро тебе платить,
подарю новую одежду, предоставлю комнату в замке…
Менестрель хитро усмехнулся, поклонился и спросил:
– Щедро – это сколько?
– Ну, например, десять золотых дукатов в месяц.
– Двадцать! – тут же парировал менестрель.
– Двадцать? – удивилась наглости герцогиня. – Но…
– Разве я не хорош? – снова невежливо перебил даму певец. – Это
только самая простая из моих песенок. Я знаю больше и лучше, и могу
сочинить песню на любую тему. А мой голос? Разве он не
превосходен?
– А сколько тебе платил рыцарь?
Леди Бриана лукаво прищурилась.
– Рыцарь? – удивился мужчина. – Он мне не господин! Я просто
примкнул к нему в пути, чтобы было безопасней путешествовать. А
прошлый господин, герцог Мамерхауз, платил мне тридцать золотых!
– Почему же ты покинул у него службу?
– Его Сиятельство приревновал меня в супруге, хотя, клянусь
богом, между нами ничего не было! Я только учил Её Сиятельство игре
на лютне! А при этом невольно нужно приблизиться к… ученице… на
недопустимо близкое расстояние… И совсем это были не страстные
объятия! – немного горячно воскликнул менестрель.
Леди Бриана усмехнулась.
– Ладно… Двадцать так двадцать. Но меня ты тоже научишь
играть на лютне…
* Стихи Татьяны Авериной
84
Мари Розмари
Алмазный дракон
Глава 14. Отголоски прошлого
Едва рассвело, путники отправились дальше. Флора в долине Тана
являлась настолько же разнообразной, насколько бедной здесь была
фауна. Невиданные цветы наполняли воздух удивительными
ароматами, огромные листья шелестели на легком ветру. Водная гладь
озер, отражая солнечный свет, искрилась чистым золотом и
наталкивала на мысли о небесной кузнице, в которой боги плавили
драгоценный металл и по неосторожности пролили несколько капель
на землю. Только никто не решился озвучить эту догадку – все трое
были чересчур ошеломлены ночным происшествием, чтобы
восхищаться пейзажами.
Хрустальная Гора приблизилась и заслонила половину неба. И
здесь, вблизи, она совсем не напоминала клык дракона, пусть даже
такого гигантского, как Звездный. Не была она и безукоризненно
ровной, какой казалась издалека. Подножие горы составляли сплошь
пологие склоны, покрытые густой растительностью и достаточно
комфортные для неспешного восхождения. Но дальше гора
поднималась почти вертикально. Многочисленные остроконечные и
смертельно опасные скалы выступали на фоне ее монолитного тела,
как ребра у чрезмерно тощего человека. Хрустальная макушка
отражала солнечный свет и сверкала так ярко, что на нее нельзя было
смотреть, не жмурясь. И к тому же была окружена причудливым
радужным ореолом – результатом преломляющей способности
хрусталя.
В полдень Кейлот и его маленькая компания миновали
«кладбище» - жалкие останки человеческого войска, которое вопреки
всем трудностям и невзгодам добралось до Хрустальной Горы, а
теперь призрачным лагерем обосновалось на одном из ее склонов.
Путешественники специально изменили маршрут, чтобы по широкой
дуге обойти проклятое место. Но когда они очутились на первых
возвышенностях, то жуткое зрелище само предстало перед их глазами,
видимое, как на ладони. Это были застывшие привидения –
85
прозрачные статуи, сохранившие облик тех людей, какими являлись
при жизни.
Кейлот, Лютто и Ватто ненадолго остановились, чтобы должным
образом почтить память погибших воинов. Они видели стеклянные
палатки и стеклянные фигуры, застывшие в самых немыслимых позах.
Стеклянные руки, воздетые против невидимой опасности, сжимали
стеклянное оружие. Кое-где были видны стеклянные костры.
– Мне это напоминает сад ледяных скульптур, – сказал Лютто. –
Помнишь, Ватто, тот, что мы видели во Фрайделинге на полуострове
Макрон?
– Ага. Только они не растают под солнечными лучами, как это
случилось со статуями Фреи и Симантрона. Должен сказать, я с трудом
представляю ту силу, что смогла бы их теперь растопить.
– Наверное, была ночь, – высказал догадку Лютто, показывая на
маленькие стеклянные конусы с рваными вершинами и изогнутыми
боками. Даже самый умелый скульптор не смог бы так точно
воссоздать в камне причудливую пляску огня, как это всего за
несколько секунд сделал Алмазный Дракон и подвластные ему чары.
– И, тем не менее, ребята были во всеоружии, – заметил Кейлот,
указывая на то, что в руках почти у каждой статуи был сжат
стеклянный меч или копье. Заметил он также и то, что некоторые
статуи повалились наземь и разбились, оставив торчать из земли
фрагменты ног. – Интересно, что заставило Алмазного Дракона
напасть так неожиданно?
– Вероятно, такова его тактика.
– Нет, – решительно отверг эту версию Кейлот. – Как и любое
другое исполинское чудовище, уверенное в своих силах и мощи,
Алмазный Дракон ведет размеренное и довольно примитивное
существование, которое состоит из чередующихся периодов
бодрствования и сна. За какой-то надобностью он летает на север и по
пути уничтожает населенные пункты Королевства Низовья. Хорошо,
допустим, эта загадка пока не имеет ответа. Но дремлет он
исключительно здесь, в своей пещере. И мне интересно знать, что эти
солдаты сделали такое, что заставило Алмазного Дракона проснуться
и напасть? Что это было? Свет костров?
– Исключено, – сказал Лютто. – Алмазный Дракон слеп, и свет
никак не мог потревожить его сон, равно как и…
– Что? – Кейлот едва ли не впервые за последние пятнадцать
минут посмотрел на него. – Дракон слеп?
– Ну да, – ответствовал Лютто с таким видом, будто ему
приходилось объяснять очевидное. – Я думал, вы знаете. Запрокиньте
86
голову, господин, и посмотрите на жилище этого монстра. Как может
живое существо, обитающее в таком месте, оставаться зрячим?
Кейлот посмотрел вверх и тут же заслонил ладонью глаза, когда в
них посыпались острые и обжигающие иглы отраженного света. Даже
здесь, у самого подножия, и притом, что из-за нагромождения скал
видимой оставалась только небольшая часть хрустальной вершины,
отраженный ею свет казался таким же ослепляющим, как и
солнечный.
– Черт, она сияет, как второе солнце, – произнес Кейлот.
Он был поражен неожиданной догадкой, но тут же принялся
обдумывать, какую пользу можно было извлечь из приобретенного
знания. Понял, что никакую. Да, слепота являлась ощутимым ущербом
не только для человека, но и для дракона. Однако отсутствие зрения
заставляет активизироваться остальные органы чувств. А у Алмазного
Дракона было предостаточно времени на то, чтобы как следует
развить все четыре. Или сколько их там, у древнего ящера?
– Его внимание мог привлечь не свет, а тепло от костров, –
предположил Ватто. – Алмазный Дракон – существо не огнедышащее.
Он может оказаться холоднокровным ящером, который болезненно
реагирует на тепло.
– Это могло бы многое объяснить, – согласился Кейлот. – Но
почему он нападал на Королевство Низовья? Костры жгут повсюду на
земле.
– Ну, если так уж поразмыслить… А вы знаете, какие именно
города поразил Алмазный Дракон?
– О, многие. Лансмор, Ваденворт, Декварт…
– Оружейные города, – подвел итог Ватто.
Кейлот онемел. Ватто заметил его замешательство:
– Я слышал, что Декварт славился своим оружием. В Лансморе мы
с Лютто были, и над воротами, знаменующими въезд в этот город,
висел щит с эмблемой – двумя перекрещенными мечами. По-моему,
там на каждом углу находились кузницы. А в Ваденворте добывали
порох, и на специальных участках, расположенных неподалеку от
города, испытывали его мощность.
– Откуда ты знаешь про полигоны?
– Нетрудно догадаться об их существовании, когда отголоски
взрывов катятся над городом, как громовые раскаты.
Кейлот все еще не мог прийти в себя. Действительно, ведь все
было настолько очевидно. И как это он сам не догадался?
– Эти города изобиловали кузницами. Печи, и в них денно и
нощно полыхающее пламя, раскаленный металл. Неужели кожа
Алмазного Дракона настолько чувствительна?
87
– Ему изменило зрение. Но остальные органы чувств могли от
этого только выиграть. В частности осязание.
– Но как же Дымный Лес? Он находится на полпути между
Хрустальной Горой и Королевством Низовья, и там невероятно жарко.
Так почему Дракон не уничтожил его?
Ватто пожал плечами.
– Дымный Лес – это природа. Пусть диковинная, но природа.
Вулканы – это тоже природа, но неживая. Также гейзеры. Они не
представляют опасности, и, думаю, знакомы Алмазному Дракону хотя
бы по тем временам, когда зрение еще служило ему верой и правдой.
Но то, что делают люди, заставляет его насторожиться. Он ощущает
это, как опасность. И, нападая на человеческие поселения, тем самым
пытается себя обезопасить.
Кейлот помолчал.
– Это очень полезное сведение, Ватто, если дела на самом деле
обстоят так, как ты описываешь. Ты знаешь, как можно обратить это
знание против Алмазного Дракона?
– Полагаю, мне это известно, – улыбнулся южанин после
недолгого задумчивого молчания и распрямил ладонь, линии на
которой были в пять раз глубже, чем у любого другого человека. – У
меня найдется один фокус, который заставит Алмазного Дракона
попотеть над его разгадкой.
– Самум? – с сомнением вопросил Кейлот.
– Самум? – в ужасе повторил за ним Лютто. – Ват, ты помнишь,
что с тобой было, когда Самум окунулся в фонтан? Боюсь даже
представить, что случится, когда его накроет белый вихрь Алмазного
Дракона.
– Не волнуйся, Лют. Я буду предельно осторожен.
***
Северо-западный склон Хрустальной Горы вывел путников на
небольшую горизонтальную площадку. Здесь можно было в последний
раз спокойно отдохнуть, набраться сил и окончательно решить для
себя, стоит ли подвергать жизнь смертельной опасности, карабкаясь
по ненадежным уступам, один вид которых не внушал ничего, кроме
недоверия. Площадка, имевшая в ширину не более десяти ярдов, в
длину простиралась на добрых полмили и плавным изгибом окаймляла
вертикальные каменные стены, постепенно сужаясь и прибавляя в
крутизне. Затем она превращалась в одну из отвесных скал, коих здесь
было превеликое множество, причем одна коварнее другой.
88
Площадка была завалена валунами и гигантскими скальными
обломками. Выбеленные солнцем и временем они отбрасывали
бесформенные угловатые тени на отвесные горные стены. В одной из
таких теней притаился человек. Сидел он абсолютно неподвижно, и
невнимательный путник мог пройти мимо него, не удостоив и
взглядом, а потом получить удар в спину, потому что существо,
укрывшееся между большим, нагретым солнцем камнем и
вертикальной стеной, не отличалось крайним дружелюбием. К тому же
оно располагало парой вещичек, с помощью которых намеревалось
удовлетворить свои кровожадные амбиции – это короткий меч и
серебряный топорик. Последний, впрочем, не предназначался для
ведения боевых действий, но человек знал, что, хоть он и обладает
рядом недостатков – например, норовит выскользнуть из руки, когда
замахиваешься – но в качестве орудия убийства был просто
незаменим. Некоторые воскресшие воспоминания подсказали
Медасфену, что маленькое, но острое лезвие имеет обыкновение на
раз рассекать кожу, глубоко входит в плоть и быстро дробит кости.
Медасфен затрясся в приступе иступленного, мрачного и
беззвучного смеха, но тут же болезненно поморщился и сунул руку
под рубашку. Когда вновь вытащил ее, обнаружил на подушечках
пальцев кровь. Нет, акт мщения придется отложить на потом.
Медасфен ослабел и тяжело ранен, а в таком состоянии
путешественникам не составит труда положить его на обе лопатки.
Заслышав хруст гравия под подошвами трех пар сапог, Медасфен
отодвинулся подальше в тень, притих и затаил дыхание. Он и так
старался дышать как можно реже, поскольку вынужденные движения
ребер заставляли его содрогаться от невыносимой боли, а рану –
снова кровоточить.
К счастью, Кейлот был не из тех, кто ищет ворон там, где их нет.
Его глаза наметанные замечать мельчайшие детали, быстро отыскали
логово Медасфена. Впрочем, Кейлот так и не понял, что же он увидел
– тело Медасфена было до такой степени сгорбленно и скрючено, что
с первого взгляда различить в нем человека оказалось крайне
затруднительно. Воин поднял руку и жестом приказал Лютто и Ватто
остановиться.
– Что случилось? – спросил Лютто, выходя вперед и становясь по
правую руку от Кейлота. Ватто стал слева.
Воин молча указал на узкий промежуток между валуном и горной
скалой. Сперва могло показаться, что там лежит ворох старой одежды
или скелет человека, который некогда бросил вызов скальным
высотам Хрустальной Горы, но оказался недостаточно ловким и
выносливым, чтобы выйти из этого поединка живым.
89
– Что там? – спросил Кейлот.
Лютто внимательно вгляделся в указанном направлении.
Некоторое время он тоже ничего не мог понять. А потом вдруг
осознал, что глядит в чьи–то светло-карие глаза, которые в свою
очередь выжидающе смотрят на него самого. И, судя по тому, что веки
моргали, а губы изгибались в злорадной усмешке, их обладатель был
явно не из тех, чью жизнь оборвала суровая неприступность отвесных
скал.
– Господин… – Лютто едва удалось совладать с голосом. – Это…
это живой человек! И, похоже, – наш ночной гость!
– Понятно! – и Кейлот незамедлительно извлек меч и нацелил
острие туда, где прятался человек. – Выходи, незнакомец! Но учти,
что я хочу видеть твои руки, высоко поднятыми, а ладони –
открытыми. Иначе я решу, что ты хочешь оказать сопротивление!
– Хорошо, хорошо, – донесся до них приглушенный голос и в
тенистом полумраке мелькнули два продолговатых светлых пятна –
распрямленные ладони незнакомца. – Не кипятись так, воин-человек.
Я выхожу!
И Медасфен покинул убежище. Но сделал это весьма
неожиданным образом – на четвереньках. И пока троица
путешественников пыталась осмыслить причину его столь необычного
появления, он оттолкнулся руками от земли, нащупал за спиной
покатую поверхность камня, и, опираясь на нее, медленно и неуклюже
поднялся на ноги. Кейлот внимательно следил за манипуляциями
незнакомца, не сводя с него не только глаз, но и острия меча. Однако
недоумение, а затем и крайнее изумление заставило воина наконец
опустить оружие.
После ночного происшествия Лютто и Ватто объяснили Кейлоту,
кто такие демоны ночи и в чем заключается специфика их
превращений. В частности воин узнал, что светлое время суток
подобные существа склонны проводить в человеческом обличье и не
могут сменить его на устрашающую и куда более внушительную
демоническую форму, пока в небо не взойдет первая звезда. Однако
Кейлот даже представить себе не мог, что человеческая ипостась
ужасного желтоглазого демона ночи окажется до такой степени
ничтожной.
Представший перед ним человек был настолько жалок, что мысль,
будто он представляет собой смертельную опасность, казалась
смехотворной. Это был до безобразия тощий темноволосый юноша в
грязной, изорванной и мешковатой одежде. Правая часть рубахи была
заметно укорочена – видимо, парень намеревался сделать из лоскутка
материи повязку, да только совсем не преуспел в этом занятии,
90
поскольку вся левая сторона одежды побурела и заскорузла от
засохшей крови. Мертвенно-бледное лицо являлось еще одним
свидетельством
большой кровопотери.
Однако
светло-карие,
проникновенные и выразительные глаза смотрели живо, задорно и
даже с некоторым вызовом, а огромные темно-фиолетовые круги,
располагавшиеся ниже, придавали взгляду почти фаталистическую
значимость.
– Извини, воин-человек, – произнес Медасфен, – но я не смогу
подчиниться твоему требованию. Я ранен и очень слаб, – с этими
словами он приподнял полу рубахи и продемонстрировал рану,
располосовавшую весь левый бок. В соответствии с нанесенным
ударом она была не глубокой, но широкой. Верхняя часть обнажала
беловатые изгибы ребер, в нижней находилась по-прежнему
кровоточащая полоса оголенной плоти. Лоскут ссеченной кожи,
которую Медасфен так и не собрался с духом от себя оторвать,
пожелтел и съежился, и теперь болтался у пояса, как кусок
окровавленного пергамента.
Кейлот, повидавший на своем веку немало смертей и жутких ран,
воспринял предложенное зрелище с должным хладнокровием. А вот
Ватто предпочел отвернуться, припомнив скользящий удар, которым
он отразил неожиданную атаку щупальца.
Медасфен не упустил этого движения. Он ждал его.
– Что, Ватто? Узнаешь свою работу? – с хищной улыбкой
обратился он к южанину. – Или мне следовало бы называть тебя
твоим настоящим именем, а, Ватфейрис?
Ватто вздрогнул, как от удара хлыста, и в неподдельном
изумлении уставился на Медасфена:
– Ты помнишь меня?
Медасфен загадочно улыбнулся. На самом деле его крошечная
уловка являлась тонким тактическим ходом, направленным на то,
чтобы вновь начать различать двух братьев. Он знал Лютто и Ватто
еще по тем временам, когда они являлись полноправными жителями
Атлантиса. И ему была хорошо известна отличительная черта,
существовавшая между братьями, настолько явная, что она скорее
опровергала, чем подчеркивала их сходство. У братьев был разный
цвет глаз. Но после того как атланты стали изгнанниками собственной
земли и вынуждены были скитаться по свету, давние знакомцы
надолго выпали из поля зрения Медасфена. А теперь он обнаружил,
что за это время их внешности претерпели странные и разительные
изменения: волосы стали черными, кожа потемнела, а цвет глаз –
темно–коричневый – для обоих сделался одинаковым. Медасфен
91
больше не знал, кто из братьев есть кто, и сейчас пытался исправить
это досадное упущение.
– Конечно, Ватфейрис. Как, несомненно, помнишь и ты меня. Ну-
ка, назови мое имя!
– Медасфен-Демон-Ночи, – проговорил Ватто, как человек,
признание которого выбито многочисленными пытками и длительными
допросами.
– Так меня зовут! – восторжествовал получеловек. – Как приятно
вновь слышать это имя из чьих-либо еще уст, кроме собственных.
– Что ты здесь делаешь? – мрачно осведомился Лютто.
Собственно, один только тон голоса заранее охарактеризовал
отношение южанина к Медасфену во все времена его жизни.
Пытливый взгляд получеловека тут же переместился на Лютто, а
хищная улыбка стала чуть ли не кровожадной.
– Ах да! Люцетриан – воздушная бездарность! Как это я позабыл?
А твой талантливый братец по-прежнему таскает тебя за собой? Хм…
Могу позавидовать его феноменальной выдержке!
Лютто заскрипел зубами.
– Почему это бездарность? – процедил он.
– А как еще назвать маэра, который ничего не знает и ничего не
умеет, а только слушает песни ветров и неустанно треплет языком?
– Я не…
– Тихо, Лют, – осадил его Ватто. – Ты что, забыл, с кем имеешь
дело? Медасфен во все времена был известным провокатором.
Лютто благоразумно смолчал, а его оппонент предпринял
очередную попытку досадить путешественникам.
– Что за имена вы для себя придумали? Ни один хороший хозяин
даже дворового пса таким не назовет!
Ватто сдержал руку брата, которой тот потянулся к рукоятке
кинжала.
– Это сокращенная форма от наших настоящих имен, – пояснил
он. – У имен атлантов не было сокращенных форм! Кстати, как там
ваша матушка? Здравствует? Я бы хотел по секрету сообщить вашему
предводителю… Кейлоту… что статуя Азмираны была слеплена из
серого камня, – и Медасфен заговорщицки подмигнул воину, как будто
они являлись сообщниками.
Кейлот нахмурился:
– И что это должно значить?
Медасфен немало удивился такому вопросу:
– То есть как? Вы ничего не знаете? Неужели Ватфейрис и
Люцетриан за полторы тысячи лет не подобрали нужных слов, чтобы
92
рассказать о своей родине и ее безвременной кончине? Какое
досадное упущение! Ватфейрис, как же так? Зубастый остров? Рай-
Среди-Ледников?
– Замолчи, Медасфен!
Кейлот обернулся к южанам:
– Ватто, о чем он говорит?
Южанин тяжело вздохнул и бросил на брата сожалеющий взгляд.
Тот ответил ему таким же.
– О том, что мы уже давно должны были вам рассказать, да
только никак не могли собраться с силами.
– Что-то подсказывает мне, – защебетал Медасфен, – будто я
присутствую при эпохальном событии, которое просто не имею права
пропустить. Пожалуй, я задержусь на известное время, чтобы
послушать ваш лепет, – и он сполз на землю, не отрывая ладоней и
спины от камня, на который опирался по причине слабости. Когда
Медасфен занял сидячее положение, его незажившая рана
выплеснула немного крови и обновила засохшее бурое пятно на левой
части рубашки. Однако существо, находящееся в данный момент в
уязвимом человеческом обличье, не обратило на это событие никакого
внимания.
– Как вы уже, верно, успели заметить, Медасфен-Демон-Ночи
называет нас атлантами, – заговорил Ватто. – И неспроста. Мы
родились на острове Атлантис более тысячи лет назад, а потом
вынуждены были бежать в земли Литварена, когда наша родина
приказала долго жить. Мы до сих пор не можем объяснить причину, по
которой огромный остров в один из дней ушел под воду со всеми
лесами, полями, городами, животными и людьми, которые были на
нем. Но то, что это произошло на самом деле, – факт.
– Атлантис… – задумчиво проговорил Кейлот, вычерчивая острием
меча на песке замысловатые фигуры, будто он был учеником
волшебника и сейчас нашел подходящее время для того, чтобы
освежить в памяти полученные знания. На самом деле он делал это,
дабы не смущать Ватто прямым взглядом в глаза и предоставить ему
возможность рассказывать историю так, как он сочтет нужным, не
утруждая себя мыслями о том, как его рассказ будет воспринят
слушателем. – Я давно слыхивал истории о нем. Но всегда считал эти
легенды несказанно старыми, буквально граничащими с мифами и
сказками.
– Готовьтесь к тому, что ваше мировоззрение сейчас в
значительной степени расширится, – предложил Лютто.
– А еще я слышал, что Атлантис населяли удивительные
существа… сверхлюди.
93
– Я бы назвал их недолюдьми, – пояснил Медасфен, а потом с
вызывающим видом отбил укоризненный взгляд Ватто, который хотел
было адресовать ему колкое замечание, но передумал.
– Не суди всех по себе, – посоветовал Лютто.
– Это на самом деле так, – подтвердил Ватто слова Кейлота о
сверхлюдях. – Но обо всем по порядку. Мы не соврали вам, когда
назвали себя южанами, потому что Атлантис действительно
располагался в южном полушарии. Его называли Раем-Среди-
Ледников, потому что он находился в непосредственной близости от
южного полюса и был окружен льдами. Существовало и другое
препятствие на пути к его берегам – это ледяное замкнутое течение,
которое циркулировало вокруг Атлантиса и вращало по окружности
несметное количество гигантских айсбергов. Собственно, поэтому
наша родина получила еще одно название – Зубастый Остров или
Остров-С-Ожерельем. Для кораблей, чьи капитаны не были
осведомлены об опасностях, которые таили прибрежные воды
Атлантиса, встреча с ледяными клыками оказывалась роковой.
Ледовые челюсти перемалывали в щепки целые армады. Немногие из
чужестранцев достигали наших берегов, а те, кто все-таки добирался,
уже не могли так просто вернуться. Но не потому, что туземцы силой
удерживали гостей на своей земле – наоборот, они с радостью готовы
были поделиться секретом преодоления зачарованного круга – но
потому, что страна эта была так прекрасна, что моряки больше не
хотели расставаться с тамошними красотами. Первоначально
население
Атлантиса
составляли
обычные
люди:
потомки
мореплавателей, путешественников и исследователей, чьи корабли
преодолели смертельную ловушку и причалили к берегам. По некой
удивительной прихоти богов над Атлантисом всегда царило лето, хотя
ночи и дни у нас, как и на всех близлежащих территориях, длились по
несколько суток.
Медасфен протяжно вздохнул. Когда Лютто и Кейлот посмотрели
на него, то обнаружили бледное и осунувшееся лицо получеловека
мечтательно озаренным. И его можно было понять. Ведь бывали
времена, когда он по несколько суток проводил в облике демона и
примерно столько же – в образе человека.
Ватто не отвлекался на трепетные изъявления Медасфена, и
продолжал дальше:
– Жители Атлантиса промышляли в основном земледелием и
рыбной ловлей. Немногочисленные зодчие выстраивали удивительные
дома, которые служили не только украшением острова, но и
использовались по прямому назначению, поскольку, несмотря на
бесконечное лето, погода на Атлантисе подчас выказывала далеко не
94
благодушный нрав, насылая на остров ураганы, грозы и бури. Сильный
град мог уничтожить большую часть посевов и на некоторое время
лишить жителей растительной пищи. А если градины бывали слишком
велики, то могли к тому же унести и немалый урожай человеческих
жизней.
– Ну да, – вновь отозвался Медасфен. Ватто и Лютто вздрогнули
от одного звука его голоса, слишком хорошо зная Медасфена по
прежним временам, чтобы ожидать от него высокопарных или, по
крайней мере, уважительных речей. И на этот раз он не подвел их
ожиданий: – Своими россказнями ты уводишь воина-человека в
сторону, Ватфейрис! Вечное лето и рай на земле! Пфф!.. Боги не
могли поступить с Атлантисом иначе, ведь там обитали их любовники
и любовницы!
– Что? – переспросил Кейлот.
Медасфен удовлетворенно усмехнулся, заметив вызванную им
заинтересованность Кейлота и немое негодование близнецов, больше
выраженное у Лютто, чем у Ватто.
– На самом деле, Атлантис был гигантским публичным домом! Да-
да! Этаким увеселительным заведением для богов, где все было
устроено таким образом, чтобы угождать каждому их желанию…
– Я еще раз поражаюсь твоей выдающейся способности все
опошлить, – заметил Лютто.
– Рад стараться. Но сейчас я ничего лишнего не сказал, –
отпарировал Медасфен.
После того, как они утихомирились, Ватто продолжил:
– По большому счету так и было. Наш пантеон состоит из
пятнадцати богов. И мы верим, что эти боги управляли не только
нашим маленьким островком, но и целым миром, то есть каждой
вверенной в их обязанности областью: стихией, эмоциями,
явлениями… Но отдыхать они предпочитали неизменно на просторах
Атлантиса. И на то были весомые причины: нелегко отыскать другое
такое уединенное и труднодоступное место, каким являлся этот
остров. Несмотря на то, что могущество этих созданий едва ли
поддавалось человеческому осмыслению, являть себя верующим они
не спешили. Но за многие тысячи лет боги так утомились друг от
друга, что стали искать утешения в объятиях людей. И закрытая каста
жителей Атлантиса стала для них…
– …замечательным курортом, – подхватил Медасфен и, словив
исполненный досады взгляд Ватто, с вызовом спросил: – Что? Или
скажешь, не так?
– Так, – со вздохом согласился южанин. – Боги были существами
бесплотными и бесформенными, а потому являлись людям во снах. То
95
есть… Это несовершенный человеческий ум убеждал себя, что
произошедшее было всего лишь сновидением. Наш отец рассказывал,
что Азмирана, богиня шторма, явилась к нему, единственному
выжившему после ужасного кораблекрушения, когда его швыряло по
волнам, а разбушевавшееся море грозило потопить обломок мачты, за
которую он держался. Отец говорил, что находился на грани
реальности и помешательства, когда увидел среди волн и пенных
брызг удивительное светящееся существо. Он говорил, что это
создание не походило ни на одно из виденных им ранее существ, будь
то обитатели моря или суши. И хоть он не мог отыскать в облике
пришельца ни одной знакомой черты, что-то подсказывало ему, что
это существо – женщина. Он не сразу поверил в ее реальность. Решил
даже, что это первое видение его помутившегося рассудка. Но тут
существо направилось к нему по плещущимся волнам, вытащило из
воды и перенесло на сушу. Но прежде чем он очнулся на песчаном
берегу Атлантиса, его сознание посетило странное видение, одно из
тех, про которые очень немногие островитяне осмеливались говорить
вслух, но даже и в тех случаях – едва слышным шепотом.
Когда от таких союзов начали появляться дети, люди решили, что
это какие-то выродки. Потому что отпрыски росли очень медленно и
совсем не походили ни на одного из своих родителей. До двадцати лет
они имели вид шестилетних детей. Потом, конечно, вырастали и
выглядели как молодые мужчины и женщины, но случалось это не
ранее шестидесятого года жизни, и ни один смертный родитель, как
правило, не доживал до их необычного совершеннолетия. Эти люди
обладали удивительными способностями и могли подчинять себе силу
одной из четырех стихий… Помните, мы говорили вам, что не знаем
условий разделения магии? На самом деле, закономерность эта
проста. Магией земли и воды обладали те, чьим отцом был бог–
мужчина. А магию огня или воздуха наследовали те, чьей матерью
являлась богиня. Но это все касалось тех, кто родился от светлых
богов. То, на что были способны отпрыски демонов, вы имели
возможность лицезреть вчера ночью, и частично – сейчас.
И Ватто довольно фамильярно кивнул в сторону Медасфена. Тот
неуклюже подбоченился, показывая, что отпущенная шпилька его ни в
коей мере не зацепила.
– Значит, вы бессмертны? – спросил Кейлот.
– Божественная сущность наделила нас бесконечной жизнью и
вечной молодостью, но дар человеческой – уязвимость. Любая
смертельная рана положит конец нашему существованию.
96
– Почему вы не рассказали эту историю раньше? – спросил воин,
впервые отрывая взгляд от загадочных иероглифов на песке и глядя
на Ватто.
– Я… Мы боялись, что после услышанного, вы станете нас
сторониться. Или проявите себя не с лучшей стороны.
– Разве у вас была причина так думать? – немало удивился
Кейлот, припоминая, каким поступком он мог натолкнуть Лютто и
Ватто на подобные мысли.
– Да, – признал Ватто. – Люди жестоки, завистливы и
корыстолюбивы. Мы не раз сталкивались с подобными проявлениями
человеческого характера, чтобы в дальнейшем соблюдать в общении с
людьми известную долю осторожности. За всю свою тысячелетнюю
жизнь мы открылись очень немногим людям, и только один из них
отнесся к нашей истории с пониманием.
– А теперь скажу я! – отозвался Медасфен. – Ты, Ватфейрис, как-
то ненавязчиво упустил из виду тот факт, что ваша матушка являлась
серой богиней. Я думаю, Кейлоту необходимо знать, что серое
божество – равно как и его отпрыски – в одинаковой степени мог
принять как сторону добра, так и сторону зла.
– Кейлот, не слушайте его, – сказал Лютто, наклоняясь к самому
уху воина и впиваясь пятерней ему в плечо, чтобы отвлечь человека
если не словами, то хотя бы болью.
– Нет уж, послушайте! – вклинился Медасфен. – Дело в том, что
один из братьев не всегда был таким добрым и учтивым, каким вы его,
несомненно, привыкли считать. В прежние времена он творил такие
злые деяния, что даже я со своей исключительной злокозненностью –
и, полагаю, присутствующие с этим согласятся – завидовал ему
страшной завистью.
– Он уже давно осознал свои ошибки и исправился, – сказал
Лютто, глядя на Медасфена почти враждебно.
– Да, только раз испачкавшись в грязи, уже никогда не станешь
таким белоснежным, как прежде. Я не знаю, какой вид магии сделал
вас темноволосыми и смуглыми. Но, когда ее сила иссякнет,
предлагаю вам помянуть в молитвах всех богов, чтобы истинный цвет
глаз проявился последним, – тут Медасфен снова прибег к жесту
заговорщиков – прижал ребро правой ладони к левому уголку губ – и
шепотом сказал, обращаясь к Кейлоту: – Цвет глаз одного из братьев
был поистине демоническим. Фиолетовым.
И потом отнял руку от лица, глубоко вздохнул, как человек,
который после длительной разлуки возвращается в свой обветшалый,
но, тем не менее, любимый дом, и полными счастья глазами окинул
посеревшие лица Лютто и Ватто.
97
– Я уже говорил, как смертельно за вами соскучился?
***
Кейлот проснулся посреди ночи. Причиной его неожиданного
пробуждения стали вовсе не ночные кошмары, и не постороннее
вмешательство. Просто за время путешествия воин привык к
непродолжительному и содержательному сну, и лишние минуты
бездействия его сильно тяготили. Он сел и едва не ударился макушкой
о низкий потолок пещеры, в которой троица путешественников
укрылась на ночь. Кейлот посчитал за благо, что она встретилась у
них на пути, в противном случае пришлось бы ночевать на открытом
всем ветрам уступе или, что более вероятно, в подвешенном
состоянии, так как чем выше они взбирались, тем все более гладкими
и отвесными становились горные склоны.
Распрощавшись с Медасфеном – Лютто с мрачным видом предрек,
что это была далеко не последняя их встреча – они прошагали совсем
немного и уткнулись в тупик: впереди и справа находились
вертикальные стены, а слева – крутой спуск в долину. Кейлот
приказал спутникам обвязаться веревкой, и дальнейший путь они
продолжили в связке. Первым шел Лютто, безошибочно выбирая
самые удобные выступы и самые широкие трещины. Далее следовал
Кейлот. Замыкающая позиция Ватто страховала его от промашек,
коими он славился. Кейлот подозревал, что и Лютто в своем
восхождении успел допустить немало оплошностей, но все они
сходили ему с рук за счет врожденного дара левитации.
– Вам уже полегчало? – участливо спросил Ватто, заметив, что
Кейлот открыл глаза и принялся разминать затекшие конечности. Судя
по страдальческому выражению лица, эти упражнения давались ему
отнюдь не безболезненно.
– Разве мне было плохо? – вопросом на вопрос ответил Кейлот.
– Вы бредили, – пояснил южанин.
– Да? Это, наверное, из-за быстрого подъема… Как бы там ни
было, сейчас уже все нормально, – Кейлот внимательно посмотрел на
Ватто. Темноту пещеры худо-бедно рассеивал свет маленького
костерка. Путники долго спорили над тем, стоит ли разжигать огонь в
непосредственной близости от логова Алмазного Дракона. И, в конце
концов, решили, что костер, который едва согревает пальцы рук, не
может привлечь внимание огромного чудовища, обитающего на
вершине. При условии, что догадка Ватто верна, и ящер в самом деле
болезненно реагирует на тепло. Но костерок горел уже более четырех
часов – Ватто по мере необходимости подкладывал в него сухую траву
98
и иногда силой мысли заставлял огонь вспыхнуть чуть сильнее, чтобы
согреть продрогшие конечности – а Алмазный Дракон ничем не
выявлял своего неудовольствия.
– Который час? – спросил Кейлот.
– Сложно сказать, господин. Терра-Мидриан еще не вступила на
западную половину небосклона, а полночь уже давно минула. Стало
быть, сейчас около трех часов.
– Почему ты не будишь своего брата? Ему давно пора заступить
на вахту… если, конечно, ваш уговор все еще остается в силе.
– Пусть спит. Он у нас известный соня. Если не выспится, будет
целый день ворчать.
Кейлот прищурился:
– Но главная причина, конечно же, не в этом.
– А в чем же еще?
– В твоих кошмарах. Верно?
Ватто на миг задумался.
– Да, господин.
– Ты не спал половину нашей ночи в Лесах Плача. Ты не спал
практически всю прошлую ночь, и не спишь эту. Ты лишишься всех
своих сил.
– Эти сны не несут в себе облегчения. Они истощают меня куда
больше, чем бессонница.
– Что тебе снится? Чудовища?
– Прошлое, – коротко ответил Ватто, и, отвечая так, впервые
изменил своей привычке во время разговора смотреть собеседнику в
глаза.
– Период, когда вы колесили с цирком по городам Королевства
Низовья? Преследования королевских стражников? Ваши тюремщики?
– попытался угадать Кейлот. Внезапно его осенила догадка: – Тот
мальчик, которого ты оставил без руки?
Ватто покачал головой.
– Нет, нет, нет и еще раз нет. Мне снится Атлантис. Он давно уже
покоится на дне океана и все, кто может теперь лицезреть его
прежнее величие, это рыбы и другие неведомые обитатели морских
глубин. Однако в своих сновидениях я вновь возвращаюсь в родные
края, и попадаю туда в самый разгар бедствия. Повсюду пылают
пожары, рушатся здания, земля трясется и норовит уйти из-под ног.
Нас с Лютто разлучили, и я мечусь между горящими, как факелы,
остовами сооружений, пытаясь отыскать брата. Я постоянно окликаю
его по имени, но в ответ неизменно получаю обреченный вой ветра и
рев беснующегося пламени. Вокруг все готово вот-вот провалиться в
бездну, и вопрос состоит лишь в том, провалюсь ли я туда же, или мне
99
все-таки посчастливится спастись. Я боюсь думать о том, что Лютто
поджидает все тот же судьбоносный выбор, что он тоже может
провалиться в пропасть или исчезнуть с лица земли каким-либо иным
путем. И под конец…
Ватто перевел дыхание, как будто само это воспоминание
заставляло его стремглав бежать на поиски, позабыв, что его брат
спокойно спит, вытянувшись вдоль стены и пододвинув ноги поближе
к огню.
– Под конец я понимаю, что он погиб. А иной раз сам
проваливаюсь в пропасть и лечу навстречу острым камням, которыми
усеяно дно. Но падение мое не оканчивается пробуждением. В конце
концов, я чувствую каждый камень, вонзающийся в мое тело, слышу
хруст каждой ломающейся кости и…, – Ватто не смог закончить,
потому что ужас сновидений был выше способности их озвучить.
Кейлот задумался:
– Ты знаешь, Ватто, в последнее время мне тоже часто снится
прошлое и мой городок Денвилль. Но не такой, каким я видел его в
последний раз – практически безлюдным, а таким, каким я помнил его
в свои самые счастливые дни.
И Кейлот рассказал Ватто все то, что снилось ему на протяжении
нескольких последних ночей. Ватто внимательно его выслушал, и
даже уточнил некоторые детали, особенно те, которые касались
очков, удлиняющегося окна и стальной щеколды.
– Они важны, эти сны, не правда ли? – спросил Кейлот, видя, как
нахмурился его друг.
– Сны сами по себе важны. А повторяющиеся – и подавно.
– Но твои тоже повторяются.
– Это другое. Это следствие проклятия.
– А может, мои тоже являются неким побочным эффектом от того,
что я обрек тебя на мучения?
– Нет, – решительно ответил Ватто. – Есть толкователи снов –
люди, которые всю свою жизнь посвящают изучению знаков,
являющихся в сновидениях. Они, эти люди, сродни лекарям – изучают
не только сами сновидения, но и каждый аспект жизни своего клиента.
Важно знать, в каких условиях привиделся тот или иной сон, чтобы
максимально точно его расшифровать, а потом еще дать дельный
совет. Вот к такому человеку вам следовало бы обратиться со своей
проблемой.
– Его я сейчас вряд ли найду. А ты не мог бы мне чем-нибудь
помочь? А то я всегда был яростным противником такого учения… не
то, что Кельвида…
– Что? Ваша жена занималась толкованием снов?
100
– Да, она серьезно этим увлекалась. Не знаю, была ли она
профессионалом, но в нашем городке всегда находились желающие –
в основном женщины, молодые и не очень – перекинуться с ней парой
слов по этому поводу.
Ватто сел поудобнее.
– Тогда неудивительно, что ваша покойная супруга явилась вам
во сне. Это единственный известный ей способ, чтобы связаться с
вами из потустороннего мира.
– Что она сообщает мне? – спросил Кейлот, объятый чуть ли не
благоговейным трепетом.
– Нечто, касающееся вашей предстоящей битвы.
– Да ну! – отмахнулся Кейлот. – В моих снах нет ничего,
указывающего на Алмазного Дракона.
– Вы уверены?
– Ватто, ты говоришь загадками.
Южанин улыбнулся. Кейлот пригрозил ему пальцем:
– По глазам вижу, что у тебя уже созрела догадка. Поделись ею.
– Я не толкователь снов, господин. И не уверен, что моя догадка
верна.
– Не важно. По крайней мере, у нас уже будет, от чего
оттолкнуться.
– Хорошо, – согласился Ватто. – Я не знаю, что зашифровано в
окне, которое вытягивается в высоту, и засове, который вы пытаетесь
открыть. Но у меня есть мысли относительно очков. Думаю, они имеют
самое первостепенное значение, поскольку ваша супруга не только
держит их в руке, но и постукивает пальцем по стеклам.
– Что это может значить?
– Не уверен, но, похоже… она указывает вам на щит.
У Кейлота отнялся дар речи.
– Что? – только и сумел произнести он.
– Ну, щит. Редкий поединок обходится без ответных ударов.
Уверен, что Алмазный Дракон нанесет их целое множество. И нам
нужно иметь надежное укрытие от его выпадов.
Кейлот выглядел раздосадованным и злым.
– Я знаю, что такое щит. Любому человеку известно, что против
смерчей Алмазного Дракона нет спасения, иначе его атаки не
составляли бы такой колоссальной проблемы.
– Вы уверены? – второй раз спросил Ватто.
– Ты доведешь меня до бешенства, – вполне спокойно сказал
Кейлот. По крайней мере, без той дрожи в голосе, которая появлялась,
когда он был взбешен.
101
– Ладно, давайте поразмышляем. Что делают смерчи Алмазного
Дракона?
– Обращают все в стекло, – Кейлот чувствовал себя учеником–
тугодумом, который вынуждает учителя затрачивать лишнее время на
объяснения. И едва сдерживал раздражение по этому поводу.
– Верно. В стекло обращаются камни, деревья, вода, огонь,
металл, земля, плоть…
– Все, – подытожил Кейлот и ребром ладони рассек воздух перед
собой, как будто подвел невидимую черту.
– А что остается неизменным?
Кейлот тряхнул головой:
– Ничего.
– Нет. Кое-что все-таки остается. Я вижу, господин, что вас
раздражает мое нежелание сказать вам это прямо. Но меня на эту
мысль навело именно ваше сновидение. Если бы вы не рассказали мне
о нем, то я бы продолжал оставаться в неведении. А теперь ума не
приложу, почему я раньше этого не замечал. Почему никто не
замечал?
– Что это? – Кейлот задумался. – Стекло?
Ватто молча кивнул.
– О небеса! – воскликнул Кейлот. – Стекло! Только стекло
остается неизменным! Подумать только, прозрачное, тонкое и хрупкое
вещество. Но означает ли это, что стеклянный щит сможет защитить
от смерти?
– В обыкновенном бою – едва ли. В поединке с Алмазным
Драконом – почти наверняка.
– Ты сказал «почти»?
– У нас будет только одна возможность в этом удостовериться.
– Но у нас нет ничего стеклянного.
– Там, куда мы идем, стекло – не проблема. В пещере Алмазного
Дракона все стены хрустальные, а хрусталь обладает теми же
свойствами.
Кейлот едва не прослезился. Однако какой толковый напарник
ему попался! Даром, что заснул на дежурстве, так он успел уже сотню
раз за это реабилитироваться.
– Очень жаль, Ватто, что нам остается пробыть вместе так
недолго. Ты мог бы обучить меня тому, что мои военные наставники в
свое время упустили из виду.
– Это обыкновенная наблюдательность. Сомневаюсь, что вы о ней
не знаете.
– Нет. По-моему, это особый талант.
– Вы считаете, что нас постигнет неудача?
102
– Всегда нужно брать во внимание и самый плохой исход, чтобы
не переоценить свои силы. А теперь иди спать. Тебе нужно сохранить
ясность ума. Не считая Самума, это твое самое мощное оружие.
Но прежде чем последовать совету… или точнее, приказу Кейлота,
Ватто сделал одну странную вещь. Он распахнул плащ, снял с пояса
ножны с кинжалом и, держа его обеими руками, протянул Кейлоту. По
стенам пещеры заметались огромные размытые тени, когда его руки
простерлись над костерком.
– Возьмите, – сказал Ватто.
– Ты отдаешь его мне?
– Да, теперь он принадлежит вам.
– Нет, Ватто. Не стоит.
Но Ватто склонил голову в знак того, что не намерен слушать
никаких отговорок, и Кейлоту пришлось взять неожиданный подарок.
Он вытащил кинжал из ножен и оценил изогнутый клинок. Кейлот
поворачивал его то так, то эдак, любуясь переливами света на остро
отточенных краях, потом спрятал оружие в ножны, отметив, что оно
практически такое же, как и у Лютто. С тем только отличием, что в
рукоятку этого кинжала был погружен не сапфир, а рубин, ограненный
в форме пирамиды.
– Спасибо, Ватто, – Кейлот пристегнул ножны с кинжалом к
своему поясу, не догадываясь, что оружие это прослужит ему совсем
недолгую службу.
Глава 15. Алмазный дракон
Так уж повелось, что когда опытный воин неслышной и
осторожной поступью крадется к логову дремлющего чудовища, все
тайны
и
домыслы,
окутывавшие
доселе
фигуру
монстра
непроницаемым мраком, должны быть окончательно развеяны или
опровергнуты. А в голове рыцаря остается лишь холодный расчет и
желание положить свою жизнь на алтарь служения людям.
Если так, то внешний вид логова Алмазного Дракона настолько
ошеломил Кейлота, что тот надолго задержался снаружи, чтобы как
следует рассмотреть открывшееся зрелище, позабыв о долге и
грозящей опасности. От крайнего изумления он буквально лишился
дара речи. И судя по благоговейному молчанию его друзей, с
братьями-южанами произошло то же самое. Ведь вершину горы на
103
самом деле венчала вовсе не бесформенная хрустальная глыба с
выдолбленной внутри пещерой, а настоящий дворец.
Мощные стены, вздымавшиеся вертикально, были идеально
ровными и гладкими. В обширных нишах – по крайней мере, тех,
которые Кейлот смог увидеть – находились причудливые барельефы.
Крыша выгибалась полигональным куполом, а по бокам от него, с
каждой стороны света, ввинчивались в небо четыре хрустальные
башенки. Две трети фасада занимал арочный проход, по периметру
которого тянулись замысловатые иероглифы. Эти необычные знаки,
барельефы и другие элементы архитектурного декора были, как купол,
башни и стены, созданы из чистейшего хрусталя. А чтобы украшения
не сливались с общим фоном, их изваяли таким причудливым образом,
чтобы свет – солнечный он, лунный или звездный – преломляясь на
сколах, давал совершенно определенную окраску. Так, барельефы
сверкали красным, оранжевым и желтым, как застывшее пламя.
Капители и пилястры излучали слабое голубое сияние, словно слитки
небесной синевы. А иероглифы над аркой светились фиолетовым. Все
остальное было щедро озарено равномерным зеленым мерцанием,
источником которого являлся свет самой крупной звезды северного
полушария Терра-Мидриан. Сейчас она стояла в зените, знаменуя
начало четвертого часа ночи.
– Ватто, – позвал Кейлот, возобладав наконец над своим голосом,
– видать, здесь очень разреженный воздух! Мне начало казаться,
будто передо мной не пещера, а замок.
– Вам не кажется. Мы действительно стоим перед замком.
– Как такое возможно? – удивился Кейлот. – Разве логово
Алмазного Дракона – рукотворное?
– Выходит, что да.
– Ты что-нибудь об этом знаешь?
– Ни слова, господин. Могу лишь предполагать, что некий
баснословно богатый вельможа древности обустроил здесь свою
сокровищницу, а Алмазного Дракона посадил ее стеречь. Согласитесь,
что о таком надежном тайнике можно только мечтать. Издали он
кажется конусовидной горной вершиной, а свет, отражаясь от
хрустальных стен, так ослепляет смотрящего, что не позволяет
разглядеть ни одной детали строения.
Лютто смотрел на хрустальный замок с таким серьезным и
глубокомысленным выражением на лице, будто обдумывал некую
неразрешимую философскую дилемму. Наконец он проговорил:
– Держу пари, что это самая роскошная конура, которой когда-
либо обладало существо, передвигающееся на четырех лапах.
104
Кейлот заинтересованно посмотрел на него. Лютто счел нужным
пояснить:
– Не хотел бы я встретиться с людьми, которые владели такой
безупречной технологией резки хрусталя!
Кейлот перевел задумчивый взгляд на Ватто:
– Что же случилось с этим невиданным богачом древности?
– Он умер, – пожал плечами южанин, – а Алмазный Дракон не
посчитал нужным и дальше чтить данные им обязательства и стал
жить в свое удовольствие.
– Что же, – хмыкнул Кейлот, вытаскивая меч из ножен, как будто
собирался идти в атаку прямо сейчас. – Тогда пора напомнить ему о
прежнем долге.
Они вступили под своды чудесного хрустального дворца.
Внутреннее убранство сильно уступало наружному великолепию. Здесь
не было никаких излишеств, кроме, разве что, безыскусно
выполненных, но, тем не менее, высоких и необъятных колонн. От
арочного входа и до глухой задней стены замка протянулся коридор.
Ширина составляла ярдов тридцать-тридцать пять, в длину он
простирался на добрую сотню, а вдали разветвлялся на два хода. Что
являли собой эти помещения, в данную минуту не представлялось
возможным узнать. Но Кейлот посчитал, что раз он находится в самой
дорогой конуре, которую когда-либо видел мир, то предназначение
этих комнат казалось очевидным: в одной располагалась
сокровищница, а другая служила спальней для чудовища, ее
стерегущего. По правую и левую руку находились длинные колоннады.
Над головой выгибались стрельчатые своды потолка.
Стены, колонны и потолок сияли и переливались всеми оттенками
зеленого, точно не хрусталь был основой дворца, а изумруд. И
здешнее освещение было как нельзя более мягким и нежным, чем
могло бы оказаться, если бы в небо взошла луна или яркое солнце.
Под сводами пещеры, словно старый хриплый ветер, гуляло
надсадное дыхание Алмазного Дракона. Его самого пока видно не
было. Казалось, чудовище издыхало: такими скрежещущими,
свистящими и жужжащими звуками изобиловали его размеренные
вздохи. Однако затем в голову приходили мысли о сложном
устройстве, которое находилось у Дракона в горле и заставляло его
плеваться жидким стеклом. Такое не могло не наложить ощутимый
отпечаток на работу всей его дыхательной системы.
Кейлот огляделся. Никаких ниш и альковов внутри здания не
оказалось. А между тем следовало найти какое-нибудь убежище на тот
случай, если Алмазный Дракон вместо приветствия сразу окатит
непрошенных гостей ледяным душем. За неимением другого
105
подходящего места, Кейлот предпочел поискать укрытия за
колоннами. Они были достаточно широки, чтобы полностью заслонить
собой тело человека.
Кейлот направился к колоннаде справа, а братьям-южанам
предложил занять позицию слева.
– Почему? – спросил Ватто, которому хотелось сражаться бок о
бок с воином.
– Тактика, в которой все силы сосредоточены в одном месте,
обречена на провал.
Ватто не был знаком с военным искусством, а потому предпочел
согласиться. Как только каждый занял отведенную позицию, Кейлот
поднял меч и несколько раз ударил им о ближайшую колонну. Пещера
наполнилась неясным гулом. Низкую ноту взяла каждая из
находящихся во дворце колонн, словно это были струны некой
гигантской хрустальной арфы. В ту же секунду размеренное дыхание
Алмазного Дракона пресеклось, сменившись поначалу недоуменным
сопением, а затем и раздраженным рычанием.
– Просыпайся, чудовище! – крикнул Кейлот, и пустые своды
услужливо отразили этот возглас, преобразовав его в многоликое эхо.
– Я твой первый посетитель! Выходи и сразись со мной!
Пещера наполнилась громкими, зловещими звуками: что-то
зашелестело, затрещало, заскрежетало. Как будто Алмазный Дракон,
поднимаясь на ноги, проверял прочность сидящей на нем брони,
твердость когтей и подвижность затекших от долгого лежания
суставов.
– Я знаю, что в воздухе ты не привык встречать достойного
сопротивления, ну а как насчет поединка на земле? К нему ты готов? –
закричал Кейлот и с такой силой обрушил меч на колонну, что на
гладком хрустале остался беловатый скол.
Алмазный Дракон взревел. Впереди на хрустальных стенах,
источающих бледный зеленоватый свет, взметнулась его исполинская
тень.
– Ты слышишь меня, тварь? Или за последние столетия так
отупел, что перестал понимать человеческую речь? Может, стоило бы
прислушиваться к ней, прежде чем открывать пасть и изрыгать
проклятия? – не успокаивался Кейлот. А в довершение еще и
рассмеялся. Заставил себя рассмеяться, поскольку не был уверен, что
Алмазный Дракон осознает оскорбительный смысл его последней
фразы. Смех должен был упростить эту задачу.
Алмазный Дракон снова заревел и выскочил из своей берлоги.
Хрустальная Гора дрогнула под ним, как от мощного подземного
толчка, одного из таких, что равняют с землей целые города. Кейлот
106
увидел гигантское чудовище, покрытое серебристо-белой чешуей, с
огромными крыльями, сложенными за спиной, и длинным хвостом, из
которого торчали громадные шипы. Такие же наросты тянулись вдоль
его спины до самого затылка, а там оканчивались пышным воротником
из длинных и толстых белых иголок, больше напоминающих сосульки,
чем чешую. Они не были абсолютно неподвижными. Эти острые
выросты, похоже, обладали такой же способностью, что и вибриссы на
кошачьей морде. Откликаясь на некие внутренние или наружные
импульсы, они то плотней прижимались к шее ящера, то поднимались
практически перпендикулярно.
Дракон передвигался на четырех лапах. Каждая оканчивалась
исполинской пятерней с острыми красноватыми когтями. Соприкасаясь
с хрустальным полом, они скрежетали, высекали искры и оставляли
глубокие белые зазубрины. Несмотря на габариты, движения ящера не
казались неуклюжими или неловкими. Огромная голова покачивалась
на длинной и толстой шее. Макушку венчали три рога. Два были
красноватыми и отогнутыми назад. Третий находился посередине, был
маленьким, матовым и загнутым вперед, наподобие рыболовного
крючка. Воспаленные красные глаза, лишенные зрачков, слепо
вращались в глазницах – нестерпимо яркий солнечный свет, как
кислота, день за днем выедал их на протяжении нескольких веков.
Ноздри раздувались, и на каждом выдохе из них вылетали белые
хлопья. Ощеренная пасть клацала. Верхняя и нижняя челюсти были
вооружены частоколом длинных и острых зубов.
Тварь медленно двинулась вдоль центрального прохода,
покачивая необъятной головой и непрестанно принюхиваясь. Ее
огромные ноздри вздувались и опадали, как стенки шатра, треплемые
ветром. Поравнявшись с колонной, за которой прятался Кейлот,
Дракон несколько раз с шумом втянул воздух и остановился. Кейлот
только сейчас обнаружил, что логово Алмазного Дракона не
обременено тяжелыми запахами, которые, так или иначе,
сопровождают жизнедеятельность не только древнего монстра, но и
любого другого животного, дикого то или домашнего. Здешний воздух
был чист и по части запахов – практически стерилен. А, стало быть,
тот неуловимый аромат, который принесли с собой чужестранцы, не
заставит дракона долго раздумывать над точным местонахождением
пришельцев. Ящер повернул голову, безошибочно отыскав убежище
воина-человека, и с душераздирающим воем кинулся на колоннаду.
Изогнув гибкую шею, Дракон врезался рогами в заграждение. Две
колонны сразу треснули и прогнулись вовнутрь, словно были сделаны
не из крепкого хрусталя, а из бумаги. Затем он мотнул головой
107
вправо-влево и разметал еще четыре колонны. Они повалились на
пол, словно сбитые кегли.
Кейлот едва успел отскочить от обрушившегося перекрытия.
Рухнувшие колонны могли схоронить под собой его тело, как упавшее
дерево – жука, если бы удача в этот день оказалась не на стороне
воина. Кейлот уцелел и подался назад, отступая по отгороженной
колоннами галерее вглубь пещеры. Треск, звон и грохот падающих
колонн оглушили его, поэтому последовавший очередной разъяренный
рык Алмазного Дракона не показался воину таким уж громким.
Чудовище повернуло оскаленную морду, в точности угадав
месторасположение воина. Казалось невероятным, что в этом оно
руководствовалось исключительно помощью нюха. Красные глаза
Дракона полыхали перед Кейлотом, как окна объятого пожаром
здания.
Ящер запустил когтистую лапу в зазор между стеной и
колоннадой, но Кейлот вовремя отпрыгнул назад и алые когти
пронеслись в паре ярдов перед ним. Вместо человеческой плоти они
царапнули хрусталь, высекая фонтаны искр и осколков. Кейлот,
державший перед собой меч, воспользовался беспечностью чудовища
и наобум ударил его по простертой пятерне. С тем же успехом он мог
атаковать и камень – лезвие со звоном отскочило от алмазной брони и
едва не поразило самого воина. Вывихнутое запястье отозвалось
ноющей болью. Впрочем, если бы удар удался, то следствием его
оказалась бы поверхностная рана, настолько глубокая, насколько
глубокой может показаться человеку обыкновенная царапина.
Алмазный Дракон взвыл от досады и резким движением все той
же лапы смел с постамента мешающую колонну, точно это была
ладья, стоявшая на шахматной доске. Сбитая опора вылетела из
общего ряда, как планка из дощатого забора, и врезалась в
противоположную колоннаду. Кейлот отскочил еще на несколько
шагов. С потолка сыпались обломки перекрытия и куски
незамысловатой лепнины, украшающей потолок. Летели они с такой
высоты, что даже самая крохотная деталь представляла собой
серьезную угрозу для жизни человека.
Алмазный Дракон меж тем продолжал использовать свою голову в
качестве тарана. Мотнув шеей, он виском вынес из колоннады еще три
столба: один повалился на второй, второй оперся капителью на
третий, и все вместе они опрокинулись в центральный проход, как
подрезанные под корень колосья злаков. С оглушительным грохотом
грянулись оземь и превратились в груду ничем не примечательного
битого стекла. У правого уха Кейлота, похожий на стеклянную слезу,
посвистел кусок отколовшейся лепнины и со звоном разбился у правой
108
ступни. Определенно Кейлот сегодня ходил в любимчиках у госпожи
Удачи,
только
практически
полностью
оглушенный
и
дезориентированный, едва ли это ясно понимал.
Алмазный Дракон выломал очередную колонну и попытался
просунуть голову в образовавшийся зазор. Кейлот уже изготовился
принять на себя порцию прославленного белого вихря. Однако
чудовище лишь предприняло попытку достать его клыками. Зубы
ящера щелкнули в угрожающей близости от груди воина.
«Отчего он не применяет свое убийственное дыхание? –
пронеслось у Кейлота в голове, пока он чисто машинально полоснул
чудовище мечом по удлиненной морде. Но крепкая алмазная
надкостница обратила вспять и эту атаку. – Я бы уже сотню раз был
мертв!».
Алмазный Дракон нетерпеливо зарычал, качнул головой, пытаясь
засунуть ее глубже, но огромные рога и пышный воротник из
остроконечных наростов мешали ему забраться в галерею. Чудовище
подалось назад, лишив Кейлота возможности удостовериться во
внезапно вспыхнувшей догадке – а нёбо у ящера тоже неуязвимое,
или такое же мягкое, податливое и беззащитное, как у других
существ? В таком случае, есть ли смысл броситься вперед и, рискнув
оказаться проглоченным, попытать счастья в последнем отчаянном
ударе? К сожалению, Кейлот так и не нашел ответа на этот вопрос.
Оглянувшись, он увидел, что колоннада почти закончилась. За
его спиной оставалось всего пять колонн, которые Алмазному Дракону
не составит труда смести с их вековечных мест, а дальше начиналось
открытое пространство, где Кейлот станет очень удобной мишенью.
– Черт! – выругался воин. – Ватто! Что же ты медлишь!
«Я уже закончил, господин!» - прозвучал совершенно ясный и
отчетливый голос южанина, как будто его обладатель стоял у Кейлота
за спиной и услужливо ждал момента, когда к нему обратятся.
– Что?! – Кейлот в изумлении завертел головой. В этот момент
мимо него сверху вниз пронесся обломок хрустальной капители,
которая секундой ранее лишилась своей опоры. Внушительных
размеров булыжник болезненным росчерком коснулся правого плеча
воина, оставив безнадежно разодранный рукав и широкую
кровоточащую полосу. Впрочем, неожиданно полученное ранение
никак не повлияло на способность Кейлота держать в руке меч, равно
как и на твердость его хватки.
Внезапно в той части пещеры, где находился арочный вход,
разгорелось ослепительное оранжевое сияние. Стены, потолок и
колонны дворца замерцали, с готовностью отражая разливающийся
свет, как, должно быть, мерцает и переливается внутренняя
109
поверхность вулкана, когда по жерлу поднимается поток лавы.
Алмазный Дракон зарычал и поднялся на задние лапы, изогнув шею
таким образом, чтобы голова повернулась на сто восемьдесят
градусов. Его когтистые лапы застыли на полпути к очередной
колонне, но зубы все еще клацали в ожидании добычи.
На
поваленную
колонну,
которая
подобно
шлагбауму
перегородила арочный вход, вскарабкался Самум. Несоизмеримо
маленький, а в сравнении с поражающими всякое воображение
габаритами Алмазного Дракона, так и вовсе миниатюрный, похожий на
пламенеющий уголек у подножия высоченной горы. Но несмотря на
свои далеко не героические размеры, он смело развернулся к
гигантскому противнику и принял такую позу, что в отношении
существа более крупного можно было бы назвать бойцовской стойкой.
Кейлот словил себя на мысли, что будь у Самума рога, то он бы уже
нацелил их на Алмазного Дракона и в нетерпеливом ожидании
поединка принялся бы загребать лапой. Ярко-оранжевый длинный
язык на миг показался у безгубого рта саламандры. Прочертив в
воздухе завлекающий полукруг, он вновь исчез.
Очень медленно Алмазный Дракон повернулся к своему новому
противнику. Пружиня лапы, сделал несколько коротких шажков,
припал к земле и взвыл. Стены завибрировали, отражая этот
ужасающий вопль. Кейлот, который уже всерьез полагал, что его уши
стали совершенно безразличными к любым звукам, выронил меч и
сдавил голову руками. Его примеру невольно последовал и Лютто.
Ватто в данной ситуации оказался безоружным. Чтобы удержать
Самума, ему необходимо было крепко прижимать ладони друг к другу
и ни при каких обстоятельствах не разводить их в стороны. Поэтому
он позволил оглушающим воплям чудовища отбойными ударами
буравить свои барабанные перепонки.
Алмазный Дракон выгнул спину и внезапно стал серебристо-
красным – каждая чешуйка приподнялась и встала дыбом, приоткрыв
беззащитные алые глубины его тела. Очевидно, ящер был таким же
существом из плоти и крови, как все остальные животные. Кейлот не
мог сдержать удивления – похоже, никакой кожи под броней не было.
Означало ли это, что Дракона можно умертвить лишь в результате
меткого попадания по этим крошечным красноватым отверстиям? Едва
ли. Такая сложная мишень затруднит любого, даже самого меткого
стрелка, коим Кейлот, естественно, не являлся. К тому же при нем не
было ни лука, ни духового ружья с дротиками, ни даже метательного
оружия.
В центральном проходе развернулся поединок. Алмазный Дракон
выпустил в Самума первую струю жидкого стекла. Саламандра
110
спряталась за поваленной колонной, хрусталь столкнулся с белым
вихрем и… поглотил его. Впитал в себя, как губка – воду. Белая
кутерьма развеялась, не доставив никаких неудобств тем, кто мог от
нее пострадать.
Едва первый белый вихрь улегся, Самум выбрался из своего
убежища, сиганул на ту колонну, что стояла вертикально, а с нее
перебрался на потолок и побежал над головой у Алмазного Дракона.
Чудовище плюнуло в него очередной порцией убийственного смерча.
Самум ловко увернулся и весь леденящий поток прошел мимо него, а
через мгновение исчез в недрах хрустального потолка.
– Отлично, Ватто! – проговорил Кейлот. – Похоже, у тебя неплохо
получается манипулировать им!
«Спасибо, господин!» - прозвучал в ответ голос южанина, все
такой же четкий и близкий, как в первый раз. Кейлот понятия не имел,
что это за странное явление. Слова Ватто раздавались прямо у него в
голове, и, кажется, попадали туда, минуя уши. Довольно странная
способность, о которой южане еще ни разу не упоминали. Впрочем,
братья многое держали в секрете, поэтому Кейлот решил как следует
расспросить их, но позже, в мирное время, если таковое когда-нибудь
представится.
А пока он наблюдал за Алмазным Драконом, мечущимся взад-
вперед и пытающимся изловить Самума, чтобы навеки погасить его
огонь, и размышлял, куда же следует нанести решающий удар. Не
может быть, чтобы Дракон оказался совершенно неуязвимым. Если
исходить из того, что ящер был создан искусственным путем, то
мастер-алхимик, приложивший к этому руку, не мог не снабдить свое
творение некой болевой точкой. Хотя бы ради того, чтобы иметь
возможность вовремя приструнить распоясавшееся создание или
вновь обратить его в прах, если возникнет такая необходимость.
Размышляя так, Кейлот поднял глаза – в этот момент Самум,
сидящий на потолке, высунул длинный язык и стегнул им Дракона,
точно плеткой, по обращенной вверх морде, тот зашелся воплями и в
отместку наградил саламандру очередным леденящим потоком, от
которого Самум без труда увернулся – и увидел третий рог. Тот самый
маленький и загнутый вперед. Он был матовым и, судя по тому, что
мог изгибаться в разные стороны, являлся не до конца окостеневшим.
Кейлоту вспомнился необычный загадочный сон, в котором Кельвида
пыталась дать ему некую подсказку. И, похоже, суть этого сновидения
начала проясняться только сейчас. Ведь удлиняющееся окно было
призвано натолкнуть на мысли об Алмазном Драконе, а стальная
щеколда, язычок которой так не вовремя оказался повернутым вверх,
являлась неким намеком на его рог.
111
Но что же надо было сделать с этим рогом?
Кейлот терялся в догадках, но точно знал, что для того, чтобы
что-то предпринять, надо сперва оказаться там, наверху, на макушке у
Алмазного Дракона.
***
Улучив подходящий момент, Кейлот покинул свое убежище и,
ухватившись за один из шипов, вереница которых протянулась от
кончика хвоста до самого затылка Алмазного Дракона, ловко
запрыгнул ему на хвост. Чудовище, увлеченное охотой, не обратило
внимания на неожиданно подсевшего пассажира. Оно продолжало
самозабвенно носиться по пещере, в слепоте своей натыкаясь на
стены и колонны, оставляя вмятины на первых и опрокидывая
последние.
Отталкиваясь от одного конусовидного шипа и тут же хватаясь за
следующий, Кейлот поспешил взобраться Алмазному Дракону на
спину. И на то была весомая причина: хвост ящера летал из стороны в
сторону, как хлыст обезумевшего погонщика верблюдов, натыкался на
колонны и сбивал их с такой легкостью, точно это были палки,
воткнутые в размякшую после дождя землю. Кейлот запрещал себе
думать о том, во что могло превратиться его тело, ставшее
посредником одного такого столкновения, и стремился как можно
быстрее избежать подобной трагичной участи.
«Что это он делает?» – выглянул из-за покосившейся колонны
Лютто. Если бы Кейлот мог сейчас видеть его лицо, то заметил бы, что
губы южанина остаются неподвижными, несмотря на то, что Ватто
прекрасно слышит адресованную ему фразу.
«Наверное, у него появилась идея, как уложить эту тварь, – точно
таким же ментальным образом ответил брат. – Однако меня больше
беспокоит, что Кейлот с куда большей легкостью может оттуда
свалиться».
«И что ты предлагаешь?» – Лютто смотрел на него все тем же
многозначительным, содержательным и молчаливым взглядом,
который Кейлот прежде частенько подмечал, но никогда не
воспринимал как нечто подозрительное.
«Ты сможешь его поддержать?».
Лютто в неподдельном изумлении уставился на Ватто, но тот не
заметил этого ошеломленного взгляда, поскольку не отрывал глаз от
Самума.
«Ты шутишь?» – вопросил Лютто.
112
«Я совершенно серьезен. Я спрашиваю, сможешь или нет?» – с
таким строгим и непроницаемым лицом Ватто производил
устрашающее впечатление. Лютто даже испугался, что глаза его брата
вот-вот вспыхнут демоническим фиолетовым огнем, как в те времена,
когда Атлантис еще существовал на поверхности, а истинные атланты
были белокожими и светловолосыми.
Лютто пожал плечами:
«Я бы мог попробовать. Но учти, что в последний раз я
проделывал этот трюк более тысячи лет назад, еще на Атлантисе, и за
успешный исход не ручаюсь».
«Мы должны рискнуть. Готовься!».
Кейлот меж тем преодолел практически весь путь до намеченной
цели. Когда Алмазный Дракон опускался на четвереньки, продвижение
к его макушке не отбирало у воина столько сил, как в те минуты, когда
ящер поднимался на задние лапы, чтобы достать сидящего на потолке
Самума. В такие моменты острые шипы, располагавшиеся на спине
Дракона параллельно друг другу, превращались для Кейлота в
ступени лестницы-стремянки, которой мог воспользоваться только
великан.
Добравшись до того места, где заканчивалась спина и начиналась
длинная шея, Кейлот столкнулся с очередными трудностями. Пышный
воротник из длинных заостренных чешуек встретил человека довольно
воинственно
–
целой
тучей
поблескивающих
серебристых
наконечников. Кейлоту невольно вспомнилось войско пехотинцев,
ощерившееся пиками против таранного удара мчащейся конницы. Он
даже посчитал, что если Алмазный Дракон сейчас вновь изменит
дислокацию и его, Кейлота, по инерции швырнет вперед, то
количеству дырок тогда в его теле позавидует разве что
лорнфордский сыр.
Впрочем, у воина уже созрела идея, как преодолеть опасное
препятствие. Кейлот крепче ухватился за продолговатые выросты на
холке монстра, а ногами уперся в шиповидный отросток,
располагавшийся у чудовища меж лопаток. И стал ждать. Воин
обратил внимание на то, что когда Алмазный Дракон был чем-то
возмущен или испуган, то воротник из белых иголок опадал, сливаясь
с шеей. Но как только ящер разъярялся и прибегал к активным
действиям, острые чешуйки вмиг растопыривались и превращались в
оружие, смертельно опасное для тех существ, которые могли
потягаться размерами с Алмазным Драконом, а в ходе поединка –
вцепиться клыками ему в шею.
Разгадав намерения Кейлота, Ватто вновь отправил своего
подопечного в атаку. Надеялся, что в последнюю, поскольку,
113
неразрывно связанный с Самумом, он ясно ощущал все более
нарастающую усталость элементаля. Слишком долго чародей
использовал волшебную силу подчиненного для демонстрации
фокусов и никогда не задумывался над тем, что саламандра может от
этого ослабеть. Самум подскочил к Дракону и, высунув язык, ловко
обвил им красный рог чудовища. Ящер взревел и попытался
вырваться. Но Самум развернулся и с размаху стегнул Дракона
длинным хвостом. Смертоносный воротник на несколько мгновений
исчез.
Кейлот
воспользовался
замешательством
ящера
и,
подтянувшись на руках, помогая себе коленями и ступнями,
вскарабкался по его шее до самого затылка.
Это короткое путешествие далось воину тяжело и болезненно.
Некоторые чешуйки оказались неплотно прижатыми к шее монстра и
препятствовали продвижению, впиваясь в плечи, бока и бедра. На
теле воина появилось множество кровоточащих ран и царапин. Но все
они меркли по сравнению с той, что в самом конце, когда Кейлот
практически достиг цели, поразила его левую ступню. Заостренная
тонкая чешуйка приподнялась под острым углом и нацелилась на свод
стопы человека. Если бы Кейлот вовремя заметил эту оплошность, то
сразу бы убрал ногу и избежал опасного контакта. Но пребывание на
спине у безумного чудовища не располагает к наблюдательности, а уж
тем более к длительным раздумьям. Кейлот старался как можно
быстрее преодолеть опасную зону. Он поторопился, и волна острой
боли прострелила ногу, как удар копья. Ощущение было такое, словно
ступню нанизали на раскаленный вертел. Кейлот тут же подался назад
и освободил пострадавшую конечность. Но было слишком поздно.
Удача отвернулась от него. Кровь хлынула бурным потоком и
принялась быстро заполнять сапог. Вскоре она тонкой струйкой
потекла из дыры, пробитой в подошве, а через секунду – из более
широкой, зияющей над сводом стопы. Боль пульсировала с такой
силой, что от нее содрогалась вся нога. Через мгновение ступня
полностью онемела.
Он пополз дальше, не удостоив и взглядом обагренную кровью –
горячей человеческой кровью – остроконечную чешуйку. А между тем
именно она и проделанная ей работа поможет Алмазному Дракону
осознать, что воин-человек подобрался слишком близко к его телу.
Кейлот еще раз подтянулся, и макушка Алмазного Дракона
предстала перед его глазами, ровная и гладкая, как поверхность
обеденного стола. Но не совсем однородная. Справа и слева, как два
огромных изогнутых конуса, из черепа ящера выходили красноватые
рога, а впереди располагался тот маленький и матовый, который и
привлек внимание Кейлота. Между этими тремя выростами находилась
114
еще одна чешуйка, широкая, по очертаниям больше напоминающая
неправильный пятиугольник. Приподнимаясь и опускаясь, она едва
слышно поскрипывала, как дверь на несмазанных петлях. А в зазоре
между черепом и свободным краем пластины мелькал розовато-серый
мозг чудовища, испещренный серебристыми сосудиками. Как только
Кейлот осознал увиденное, в его голове совершенно четко
оформилась картина гибели Алмазного Дракона. Но едва ли не
быстрее этой молниеносной догадки чешуйка вновь захлопнулась и
отсекла надежду на счастливый исход предприятия.
Однако Кейлоту было достаточно и этого. Крепче ухватившись
левой рукой за костистый вырост под рогом Алмазного Дракона,
правой он потянулся к поясу. Ножны с мечом пришлось отстегнуть и
выбросить сразу после того, как стало очевидным, что они мешают
восхождению. Кейлот никогда бы не поступил подобным образом,
если бы при нем не оставалось какого-либо иного оружия, кроме меча.
Но сейчас к поясу были надежно пристегнуты ножны с кинжалом,
бесценным подарком Ватто. Воин сжал стеклянную рукоятку, в
навершии которой, подобно миниатюрной копии красной звезды
Капта-Рабиан, причудливыми мириадами переливался ограненный в
форме пирамиды рубин.
Но вдруг движения Алмазного Дракона, к которым Кейлот уже
успел кое-как приноровиться, стали куда более осмысленными и
агрессивными. Чудовище заревело, начало брыкаться, встряхивать и
вертеть головой в тщетных попытках сбросить с себя человека.
Кейлота мотнуло вправо, влево. Он едва не слетел с загривка
Алмазного Дракона, а в следующий миг чуть не оказался
раздавленным между хрустальной стеной пещеры и шеей чудовища.
Острые чешуйки воротника беспощадно терзали мечущиеся из
стороны в сторону ноги Кейлота. Вскоре нижние конечности оказались
искромсаны до такой степени, что воин уже не ощущал, когда на коже
появлялся очередной глубокий порез.
Дракон продолжал ошалело метаться по пещере, натыкаясь на
стены и колонны. Казалось, он вконец обезумел. Кейлот держался из
последних сил. Чудовище уже не реагировало на Самума и, казалось,
совсем позабыло о его присутствии. Но Ватто не собирался так просто
это оставлять. Его саламандра была еще способна на последний,
завершительный маневр.
«Что ты намерен делать?» – почувствовав неладное, Лютто
вцепился в правый рукав брата и рванул его на себя, пытаясь тем
самым рассоединить ладони Ватто и вернуть Самума в огненный мир,
из которого тот явился.
115
«Не мешай! Я знаю, что делаю!» – единым волевым движением
Ватто вырвался из хватки брата. Его целеустремленный взгляд
неотрывно
следил
за
продвижением
Самума.
Саламандра
перепрыгнула с потолка на стену, пробежала по ней вниз, а потом
соскочила на пол. Подобравшись к Дракону, она запрыгнула на
длинную когтистую лапу и вцепилась беззубым ртом в то место,
которое у человека соответствовало бы щиколотке.
Дракон оглушительно взвыл от боли. Растерявшись, он на миг
оставил Кейлота в покое, наклонился, открыл пасть и окатил Самума
белоснежным вихревым потоком. Белое мельтешение обрушилось на
саламандру, как снежная лавина. Ватто вскрикнул, отскочил назад и
рывком развел руки в стороны, как будто ему в лицо запустили некий
тяжелый предмет, и южанину необходимо было вовремя его поймать.
Сверкающие оранжевые нити вырвались из-под кружащегося белого
вихря и устремились к Ватто. Слились с его ладонями – Самум
вернулся домой. Однако лицо южанина перекосило в гримасе
ужасающей, агонизирующей боли. Он сжал ладони в кулаки и,
отступив еще на шаг назад, уперся спиной в стену и стал медленно
оседать на пол.
«Ватто!» – Лютто обхватил руками голову брата. Сквозь сжатые
пальцы Ватто просочились первые капли крови. Напрасно Лютто
убеждал себя, что кровотечение этим ограничится – вскоре на пол
хлынули кровавые струи. Но Ватто этого уже не замечал. Глаза его
затуманились и вскоре закрылись. Голова бесчувственно упала на
грудь.
Воспользовавшись замешательством Алмазного Дракона, Кейлот
еще раз подтянулся, чтобы поближе подобраться к черепной чешуйке
– сейчас она была широко распахнута. Внизу находилась розовато-
серая пористая масса, похожая на губку. Она судорожно сжималась и
разжималась. Обзор Кейлота был ограничен рамками отверстия,
поэтому он не мог оценить истинные размеры мозга чудовища, но
посчитал, что поражение любого, даже самого крохотного участка,
приведет к необратимым последствиям. Кейлот увидел тонкие
серебристые ниточки, погруженные в пористую мякоть. Очевидно, они
плотной паутиной оплетали весь мозг. Кое-где их толщина не
превышала толщину человеческого волоса, некоторые были настолько
тонки, что глаз улавливал только их смутный блеск, а две или три
оказались толщиной с мизинец. Прямо перед собой Кейлот увидел
целое скопление серебристых нитей и, недолго думая, всадил кинжал
прямо туда.
116
Глава 16. Время для подвигов
Кейлот не раз представлял себе гибель Алмазного Дракона.
Перипетии поединка, предшествующие этому событию, разнились от
случая к случаю, однако сам финал оставался неизменным: оружие
дракона обращалось против него и превращало чудовище в
стеклянное изваяние. А потом ящер опрокидывался наземь, и тело его
разбивалось на тысячи осколков.
Реальность, однако, призвана вносить свои коррективы в мечты
людей. Алмазный Дракон не остекленел. Получив смертельное
ранение, он
издал
короткий,
как
будто удивленный
и
захлебывающийся, рык, упал на пол, несколько раз содрогнулся и
затих. Но прежде чем это произошло, судьбе было угодно преподать
Кейлоту наглядный урок, в отместку за то, что посягнул на жизнь
дракона, последнего в своем роде. Так, нанеся роковой удар – лезвие
кинжала разрубило толстый узел переплетающихся серебристых нитей
и на всю длину клинка погрузилось в розовато-серый мозг чудовища –
Кейлот обнаружил, что источник смертоносных белых смерчей
находился вовсе не в драконьей груди и даже не в глотке. А в черепе.
Пресловутые серебристые нити оказались не чем иным, как сосудами,
в которых зарождался и подавался к слюнным железам убийственный
состав. Кейлот повредил целостность этих сосудов, и их содержимое
выплеснулось наружу.
Далее все произошло слишком быстро, чтобы воин успел
предпринять какие-либо действия. Сначала погас драгоценный блеск
рубина, погруженного в рукоятку кинжала, сменившись бесцветным
мерцанием обыкновенного стекла. В ту же секунду Кейлот ощутил
легкое покалывание в подушечках пальцев и на тыльной стороне
ладони, которое вскоре сменилось чувством жжения, а затем –
глубоким онемением, пробирающим до самых костей.
Кейлот предпринял попытку выдернуть кинжал, но клинок плотно
засел в мозгу у чудовища. Тогда воин попытался просто разжать
пальцы – подарок Ватто был бесценен, но при спешном отступлении
всегда приходится чем-то жертвовать – но сделать это оказалось
невозможно. В результате действия стеклянного яда ладонь Кейлота
непостижимым образом соединилась с рукояткой, слившись с нею
воедино. Обуреваемый самыми скверными предчувствиями, не в силах
поверить в то, что это происходит на самом деле, Кейлот одну за
другой предпринял еще несколько попыток освободиться, но все они
пропали впустую – воин оказался намертво прикован к издыхающему
ящеру.
117
Стеклянная волна двинулась вверх по руке, леденящим параличом
заглатывая пальцы, кисть, запястье, предплечье… Каждый нерв,
отзывался на ледяное прикосновение ужасающей болью, как струны
арфы, которые вместо мелодии изливают смерть.
Сначала изменения коснулись кожи. Она слегка побелела, как
будто от лютого мороза, а потом стремительно обесцветилась и
остекленела, обнажив темно-красную кровавую плоть. Затем
появилось хитросплетение вен. Кейлот воочию видел, как
стремительно бежит по ним кровь, унося с собой частицы стеклянного
яда, словно бурный поток, смывающий в реку скорбные последствия
разлившегося весеннего паводка. Вскоре возникли розовато-белые
кости и суставы. Последние еще пытались совершать некие движения,
но вскоре исчезли и они, растворившись в бесцветном пространстве,
как растворяется последний крохотный кусочек льда, превращаясь в
воду.
На воина накатила первая волна дурноты: голова пошла кругом,
мышцы ослабли. А вскоре Кейлот оказался во власти изнуряющей
лихорадки. И поэтому не придал особого значения странному,
невесомому, почти эфемерному прикосновению, словно чьи-то легкие
руки опустились ему на плечи, а тонкие изящные пальцы
безболезненно, но настойчиво вжались в кожу. Похоже, это невидимое
существо было многоруким, поскольку такие же прикосновения Кейлот
ощутил на спине и под затылком. Две ладони осторожно обхватили
его локти, а одна – крепко сжала левое запястье.
– У меня получается! – улыбнулся Лютто, на миг оглянувшись,
чтобы удостовериться, что брат наблюдает за его успехом. Ватто
сидел, привалившись спиной к стене. Руки были вытянуты вдоль тела,
а под сжатыми в кулаки ладонями скопились целые лужи крови.
– Не отвлекайся, – прошептал он.
Однако тут на помощь Кейлоту пришел сам Алмазный Дракон. Не
сознательно, конечно, потому что мозг чудовища был мертв и все, что
говорило в нем в тот момент, это предсмертные судороги и трупное
окоченение. Черепная чешуйка захлопнулась так же внезапно, как и
приоткрылась, и с легкостью разрубила протянутую руку. Точка
разлома пришлась на стеклянную часть, поэтому освобождение
прошло практически безболезненно. Осколки брызнули в разные
стороны, картечью окатив лицо воина. После этого ящер повалился на
пол, а Кейлот, удерживаемый десятком невидимых рук, повис в
воздухе.
Лицо Лютто напряглось.
– Ох, я не удержу его! – воскликнул южанин, когда его руки,
простертые вперед и вверх, задрожали и слегка согнулись в локтях.
118
– Плавно опусти его на пол, – посоветовал Ватто. – Не
предпринимай резких движений. У тебя всегда с этим были проблемы.
Лютто медленно двинул руки навстречу друг другу. Через
мгновение запястья скрестились, как клинки мечей. Кейлот начал
медленно опускаться, но вместе с тем его тело заметно перекосило в
воздухе.
– О, грозовые небеса! – выдохнул Ватто. – Что же ты делаешь?
– Может, сам попробуешь? – прошипел Лютто.
– Учился бы лучше, когда была такая возможность! –
назидательно сказал Ватто.
Лютто пропустил последнюю фразу мимо ушей. Он ограничился
тем, что организовал Кейлоту мягкую посадку и оттащил его подальше
от падающей туши Алмазного Дракона.
Хрустальная пещера содрогнулась в последний раз, когда
чудовище распласталось на полу. Его крылья распахнулись в
последнем инстинктивном движении, призванном обезопасить ящера
от свободного падения и последующего столкновения с землей.
Однако сейчас в этом не было необходимости. Одно крыло треснуло,
оказавшись подмятым под тяжеленное тело. Другое наткнулось на
стены пещеры и застыло, отгородив, точно ширмой, переднюю часть
коридора от задней. Потом все затихло.
Ни Лютто, ни Ватто еще не знали, какие потери понес их
предводитель, поэтому немало удивились тому, что он, оказавшись в
безопасности, остался лежать на полу. Воин не пытался подняться и,
кажется, вообще не шевелился. Южане недоуменно переглянулись,
выбрались из убежища и заспешили к Кейлоту. Лютто бежал впереди,
ловко перебираясь через поваленные колонны и огибая кучи битого
стекла. Ватто не рискнул перейти на бег. Голова его кружилась от
кровопотери, а сквозь сомкнутые пальцы все еще сочилась кровь.
– Господин! Господин! Что с вами? – Лютто склонился над
Кейлотом. Потом заметил культю, увенчанную зазубренными
осколками стекла, и в ужасе отпрянул. – Его задело!
Ватто опустился на колени рядом с братом. Лютто сразу обратил
его внимание на свое страшное открытие.
– Беда, - выдохнул Ватто.
– Он умрет, да? – взволнованно спросил Лютто.
Ватто приложил тыльную сторону обагренной кровью ладони ко
лбу Кейлота. Когда убрал ее, на восковом лице воина остался
кровавый отпечаток.
– Лихорадка, – сказал Ватто. – Стеклянный яд растекается по
всему телу.
– Он умрет? – переспросил Лютто.
119
– Если мы ничего не сделаем, то… да.
– А что мы можем сделать?
Ватто пожал плечами:
– Я не знаю, – с прискорбием признал он. Потом поразмыслил
немного, и добавил: – Ну-ка, закатай ему рукав.
Лютто подчинился. Он поднял рукав Кейлота до самого плеча, и
братья смогли оценить масштабы поражения. Леденящая волна
остановилась в дюйме от локтевого сгиба. Правая рука вместе со
стеклянной частью оканчивалась серединой предплечья. Более всего
она теперь напоминала стеклянную бутыль с отбитым горлышком.
Кожа на границе поражения стала синей, вены взбухли так, словно
готовы были лопнуть.
– Ну, что? – с надеждой спросил Лютто, как будто сам не видел,
насколько все скверно.
– Плохо дело, – покачал головой Ватто. Он пытался быстро что–то
придумать, однако в голове было пусто и тихо, если не считать
барабанной дроби, которую выбивала кровь, пульсирующая в висках.
Да еще из его левого кулака вместе с кровью вытекла прозрачная
струйка. Не прерываясь, она достигла пола и застыла. Когда Ватто
шевельнул рукой, основание новоявленной сосульки переломилось,
она упала на пол и разбилась.
– Это еще что такое? – остолбенел Лютто.
– Это? Это стрелы, которые Самум достает из своего тела и
передает мне.
– Они не опасны?
– Не знаю.
– Что будем делать?
– Мы должны выбраться отсюда. Я не знаю, который сейчас час,
однако если до восхода солнца осталось совсем немного, то лучше
поторопиться.
– А что с Кейлотом?
– Когда окажемся снаружи, возможно, тогда что–то придумаем. Я
думаю… Я попробую поговорить с… Ну, ты сам знаешь, с кем, – Ватто
напряженно сглотнул, с тревогой вспоминая о своих могущественных
собеседниках.
Лютто в изумлении уставился на брата:
– Они не разговаривали с тобой лет двести, если не триста.
– Я знаю. Но надо попытаться вызвать их на разговор. Иначе
Кейлоту не помочь. Другого выхода у нас нет.
– Хорошо. Но как ты планируешь выбраться? Вход завалило! –
Лютто в отчаянии всплеснул руками.
120
– Это отверстие служило входом и выходом для Алмазного
Дракона. А если пещеру строили люди, они могли предусмотреть здесь
лазейку и для себя. Чтобы иметь прямой доступ к сокровищам и при
этом не рисковать жизнью на отвесных горных склонах.
– Логично, – согласился Лютто. Он с готовностью поднялся, и
указал большим пальцем себе за плечо: – Пойду, посмотрю в тех
помещениях, которые стерег Алмазный Дракон. Если потайной ход
действительно существует, то он должен находиться там. А ты
оставайся здесь и, если Кейлоту станет хуже, кликни меня.
– Хорошо.
Но Лютто не спешил уходить.
– Если хуже станет тебе, – сказал он, – тоже зови. Не полагайся
на собственную выносливость.
– Ладно. Иди.
Лютто ушел. Поравнявшись с телом Алмазного Дракона, южанин
предпочел обойти его по широкой дуге, как будто гигантская тварь
только притворялась мертвой и делала это крайне неубедительно.
Пройдя еще несколько ярдов, он оказался в том месте, где коридор
упирался в глухую стену, а вправо и влево от него отходили обширные
помещения-гроты.
Лютто насторожился, заслышав приглушенную возню слева. Как
ему казалось, в хрустальной пещере не должно было находиться иных
обитателей, кроме Алмазного Дракона. Он сунул руку под плащ и
вытащил из ножен изогнутый кинжал, точную копию того, который
десятью минутами ранее оборвал жизнь Серебряного Дьявола. Он
поднял руку на уровень плеча и направился в левый грот.
Остановившись в широком арочном проеме, по периметру которого
тянулись все те же замысловатые иероглифы, подсвеченные слабым
фиолетовым сиянием, Лютто окинул ошеломленным взглядом
представшую перед ним картину. Посреди грота возвышалась
огромная куча искрящегося белого песка. Ее вершина едва не
упиралась в сводчатые потолки. Из песка то здесь, то там торчали
гигантские каменные глыбы. Валуны были тщательно отшлифованы,
имели гладкую поверхность и плавные очертания. Глаза южанина тут
же отыскали и источник шума – у подножия песчаной горы сидела
огромная сутулая фигура, покрытая длинной черной шерстью. Сложно
было представить существо настолько же нелепое, насколько
страшное и уродливое. Лютто едва удалось справиться с желанием
попятиться назад или, развернувшись, помчаться, куда глаза глядят.
Гораздо больше силы воли ушло на то, чтобы не позволить рукоятке
кинжала вывалиться из вмиг ослабевшей руки.
121
Широкая, выгибающаяся колесом спина, по центру которой,
подобно
уменьшенной
копии
горного
хребта,
выступали
остроконечные позвонки. Их было не меньше полусотни. Длинные
руки, кисти которых буквально волочились по земле, и сравнительно
короткие ноги с когтистыми лапами. На макушке располагались
гладкие, заостренные и загнутые назад рога. А с боков туловища
свисала пара длиннющих щупалец. Оба лежали на полу, свернувшись
клубком возле правой и левой ступни, как пара впавших в зимнюю
спячку черных гадюк…
Облик каждого конкретного демона ночи являлся уникальным и
неповторимым. Лютто даже словил себя на мысли, что Медасфен был
еще не самым страшным среди своих собратьев и обладал далеко не
таким кровожадным нравом, как, скажем, Лифебрус или Барефлис.
Казалось, не только Атлантис, но целый мир вздохнул свободно, когда
эти два чудовища наконец исчезли с лица земли.
Отвлекшись от своих мыслей, Лютто заметил, что Медасфен-
Демон-Ночи смотрит на него поверх огромного косматого плеча.
Широко посаженные глаза полыхают желтым огнем, а узкие зрачки
выделяются на их фоне зловещей непроницаемой чернотой. Его
жуткая физиономия являлась ужасающей пародией на морду лисицы,
обезьяны и летучей мыши, как будто какой-то безумный бог в порыве
невообразимого экстаза решил слепить этих животных воедино.
Впрочем, Лютто знал имя этого бога. Ливрас. Да к тому же не
сомневался, что если смотреть на Демона Ночи достаточно долго, то
можно обнаружить в его облике признаки многих других коварных
зверей. Только кому захочется это делать и не спать потом целую
вечность?
– Люцетриан! – пророкотало чудовище, оскалившись. От этого
возгласа Лютто захотелось поменяться местами с бесчувственным
Кейлотом. – Верни обратно в ножны свою железку и не заставляй
меня думать, будто этим оселком ты хочешь оборвать мне жизнь!
Лютто горделиво выпрямился и вопреки пожеланию Демона Ночи
не только не опустил руку, вооруженную клинком, но даже поднял ее
повыше.
– Копия этого кинжала только что умертвила Алмазного Дракона!
Если для ящера оказалось достаточно, то для тебя тоже должно быть
в самый раз!
Демон Ночи нахмурился – выглядело это настолько жутко, что
Лютто предпочел отвести взгляд.
- Алмазный Дракон мертв? То-то я и смотрю, что как-то
подозрительно тихо стало в пещере, - пробормотало чудовище, потом
подняло взгляд на Лютто и ухмыльнулось. Южанину пришлось лишь
122
догадываться, какой смысл вложил демон в свою жуткую улыбку:
дружелюбие, сочувствие, угрозу или злобу. – Тебе что же,
посчастливилось спастись?
– Да… Но Кейлот смертельно ранен…
– Какое несчастье! – всплеснул руками Демон Ночи, не переставая
то ли злобно, то ли иронично скалиться. К сожалению, грубое
устройство его поразительно уродливой морды лишало демона
возможности изображать столь тонкие эмоции. – Сей мир порой
покидают самые достойные люди! Убери кинжал, сильфид! Не
вынуждай меня доказывать, что для того, чтобы свернуть тебе шею,
мне не доведется даже вставать!
Лютто подчинился и сунул клинок в ножны. Чудовище меж тем
продолжало:
– Подойди сюда, Люцетриан! Хочу поближе рассмотреть твое
беззастенчивое и лживое лицо! Нам ни к чему вспоминать былые
обиды, ведь так? Все это осталось в далеком прошлом! Утонуло вместе
с Атлантисом, – и он то ли самодовольно, то ли издевательски
захихикал.
– Чего ты хочешь? – буркнул Лютто, подходя ближе, но все же
благоразумно держа правую ладонь на рукоятке оружия. Он не
спускал глаз с черных щупалец, не забывая об их выдающейся
маневренности.
– Не смотри, что я сейчас в облике демона, Люцетриан, – и
чудовище постучало огромным кулаком по широкой груди. – Тут тоже
бьется живое сердце! И оно так же ясно помнит Гритлану, как и твое!
Ноги Лютто, казалось, вросли в пол. Медасфен пристально
наблюдал за ним, желая подсмотреть на лице южанина каждую
болезненную эмоцию, чтобы насладиться ею, как пиявка – кровью.
Лютто не собирался доставлять ему такое удовольствие и,
преисполнившись уверенности, спросил:
– Откуда столько чувственности в черством сердце?
Демон Ночи сделал вид, будто не расслышал колкую фразу.
– Все равно она уже давно умерла, и нам нет причины и дальше
соперничать за ее благосклонность…
– Мертва? Как? – пошептал Лютто. Он не хотел показывать свой
внезапно пробудившийся интерес. Но ничего не мог поделать.
– Не знаю. Но ее давно уже нет среди живых, – Медасфен
сокрушенно покачал необъятной рогатой головой. – Я смирился с ее
смертью… А ты? – и Демон Ночи ехидно скосил свои страшные глаза
на Лютто.
Южанин покачнулся, как громом пораженный. Меньше всего он
хотел сейчас открывать душу перед злокозненным существом, которое
123
однажды уже получило по заслугам за свое коварство. Однако к такой
новости он оказался не готов. По прошествии тысячи лет никак не мог
набраться решимости предать забвению заветную, сладкую, но
безнадежную мечту.
– Я никогда не устану терзать твое изнеженное сердце,
Люцетриан! – восторжествовал Демон Ночи, победоносно улыбаясь.
– Ты лжешь!
– Ничуть! Но я с удовольствием повторил бы то же самое, чтобы
вновь лицезреть невыносимое страдание на твоем лице!
– Прекращай спектакль! – процедил сквозь зубы Лютто, негодуя
на себя за то, что вновь попал Медасфену на крючок. – Что ты здесь
делаешь?
– Я пришел вот за этим, – Демон Ночи запустил семипалую руку в
сыпучую сверкающую субстанцию и показал южанину пригоршню
белых кристалликов, таких мелких, что они больше напоминали
крупинки соли.
– Что это? – спросил Лютто.
– Это? Это насмешка мертвых над живыми! – закричал Демон
Ночи, внезапно обозлившись.
Подобный рык заставил бы другого человека тут же ретироваться
восвояси или, по крайней мере, отшатнуться, но Лютто даже глазом не
моргнул. Всех, кто задевал раздутое самолюбие Медасфена, южанин
почитал своими союзниками. Если это были мертвые… Ну что же,
пусть будут мертвые!
– Так ты поэтому тащился за нами всю дорогу! – усмехнулся
южанин, наклоняясь и поднимая щепотку чудо–песка. Он высыпал ее
на подставленную ладонь и крошечные кристаллики, размерами чуть
превосходящие сахарные крупинки, заискрились белым и зеленым. –
Хотел поживиться легендарными сокровищами Алмазного Дракона?
– Кто бы мог подумать, что древние хитрецы посадят грозное
чудовище стеречь обыкновенную муку!
– Это же алмазный песок!
Ну да, алмазный песок. Вещество, конечно, не такое дорогое, как
ограненные кристаллы алмазов, но тоже довольно ценное. И уступало
оно в стоимости лишь потому, что частицы его были слишком малы,
чтобы годиться для полноценных украшений, зато практически
незаменимы в инкрустации различных поверхностей. Может, в давние
времена алмазный песок и имел более высокую цену, но сейчас
предпочтение отдавалось не количеству драгоценностей, а их
качеству.
Легендарные сокровища Алмазного Дракона? Лютто счел, что,
исходя из смертельной опасности, какую представлял собой их почти
124
неуязвимый страж, ассортимент драгоценных трофеев можно было бы
слегка разнообразить. Золотом, скажем, или изумрудами… А вот какую
ценность представляют эти каменные глыбы, погруженные в алмазный
песок? Неужели это некие своеобразные каменные сундуки? Лютто
утрудил себя тем, что мысленно продолжил видимые очертания
валунов, и вдруг в изумлении сообразил, что камни эти имеют форму
яйца.
– О, небеса, – прошептал он, пораженный. – Новое поколение…
– И к счастью, уже мертвое! – поправил его Медасфен.
– Откуда ты знаешь? – глаза Лютто перебегали с одного
гигантского яйца на другое. Южанин вопрошал себя, что же он
пытается отыскать. Потом понял – щели и трещины, которые
указывали бы на то, что находящийся внутри яйца детеныш готовится
к появлению на свет.
– Не тревожься, Люцетриан – маленькие уродцы мертвы. Теперь,
когда алмазный зад мамаши никогда не сможет их высидеть.
– Сомневаюсь, – ответил южанин. – Они погружены в алмазный
песок. Он быстро нагревается и дольше сохраняет тепло. Яйца,
погруженные в такую субстанцию не испытывают недостатка тепла
даже ночью, когда воздух остывает. Одним богам известно, сколько
времени потребуется детенышам, чтобы достаточно окрепнуть и
пробить скорлупу. Но точно знаю, что Алмазный Дракон – мать это
или отец – мог не утруждать себя долгим высиживанием потомства.
– И что ты хочешь этим сказать? Что если я подольше тут посижу,
то обзаведусь непобедимой армией алмазных драконов?
Лютто со все возрастающим ужасом смотрел на свое неожиданное
открытие. Он не ответил на вопрос Медасфена – еще чего, вручать
ему в руки такой внушительный козырь! Но не скрывал от себя, что
подобную идею могли вынашивать те древние люди, которые
возводили хрустальный дворец.
Так что же, пещера Алмазного Дракона была сокровищницей?
Оплотом древнего чудовища? Нет. Тайна загадочного сооружения,
располагавшегося на вершине Хрустальной Горы, раскрылась самым
неожиданным образом.
– Это просто чудовищный виварий, – медленно проговорил Лютто.
***
Ватто тем временем ни на шаг не отходил от Кейлота. Сознание к
воину так и не вернулось, а смерть постепенно водворялась в его
теле, как новосел, обживающий купленный дом. Сначала Кейлот
лежал неподвижно, и Ватто догадывался о том, что он все еще жив по
125
шумному, прерывистому дыханию и пузырькам черной крови,
вспенивающейся в уголках рта. Потом по телу воина одна за другой
прошли несколько судорог. Первая была самой слабой и проявилась в
легком подергивании пальцев, как будто Кейлот решил вдруг сыграть
на невидимом рояле. Вторая последовала через две минуты и
заставила ноги и руки Кейлота взметнуться в воздух, а затем
бессильно опасть на пол. Временной промежуток до третьей оказался
еще короче. На этот раз содрогнулось все тело. Четвертая и пятая
судороги практически слились в одну и согнули тело воина в дугу.
Несколько ужасных секунд Кейлот висел в воздухе, упираясь в пол
только пятками и затылком. Ватто онемел от ужаса, наблюдая эту
кошмарную картину. Не знал, как помочь другу, чем облегчить его
страдания. Ему даже почудилось, будто он слышит треск костей,
сминаемых чудовищным напряжением мышц. Хотя не исключено, что
это скрипели подбойки на сапогах. Вскоре судорога отступила, и тело
воина обмякло. Теперь оно было абсолютно неподвижно. Даже
грудная клетка перестала двигаться. Ватто остолбенел – неужели это
конец? А он так и не успел ничего предпринять…
Однако, приглядевшись, Ватто увидел кровь у Кейлота на губах, и
она пузырилась, что свидетельствовало о наличии слабого, но по-
прежнему продолжающегося дыхания.
– А вот и я, – Лютто приподнял провисшую перепонку драконьего
крыла и прошмыгнул в открывшийся зазор, как актер, который после
спектакля выходит к зрителям на поклон.
– Нашел что-нибудь? – с надеждой спросил Ватто.
– Да. В пещере действительно есть черный ход – он находится в
правом гроте, в том, который Алмазный Дракон использовал, как
спальню. И, полагаю, он имел на это полное право, поскольку ходом
не пользовались уже лет двести. Там даже есть ступеньки.
Вдвоем они подняли Кейлота. Ватто закинул на плечи его левую
руку, а Лютто осторожно взял укороченную правую. Свободной рукой
он обхватил Кейлота сзади за туловище. Тело воина провисло между
ними, голова свесилась, ноги волочились по полу, оставляя длинный
непрерывный кровавый след. Когда братья поравнялись с
распростертым телом Алмазного Дракона, то уделили ему внимания не
больше, чем участку обвалившейся стены. В результате странных
смертельных изменений алмазные чешуйки одна за другой принялись
опадать на пол, как увядшие листья с веток мертвого дерева, тем
самым обнажая зрелище, к которому совершенно готовыми могут быть
только могильные черви. Лютто в отвращении отвернулся.
Черный ход представлял собой отверстие, прорубленное прямо в
хрустальном полу. Слева над проемом нависала желтоватая
126
монолитная плита. Ее край заслонял лишь одну шестую часть
спасительного проема. Однако, глядя на ее очертания, в точности
повторяющие округлую форму отверстия, не возникало сомнений в
том, что в прошлом она могла служить люком, идеально маскирующим
ход снаружи.
– Кто-то так спешно отступал, что позабыл как следует приладить
плиту на место, – заметил Лютто.
– А мне кажется, – возразил Ватто, – что последний, кто почтил
хрустальную пещеру своим присутствием. Покинул это место путем,
отличным от того, каким пришел.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Что слепота Алмазного Дракона явилась для кого-то
неприятным сюрпризом, – Ватто заглянул в зияющую черную дыру.
Он первым спустился в подвалы хрустального дворца. Лютто
остался наверху и помог брату снести вниз Кейлота. Потом слез сам,
оставив
пещеру
в
одиночестве
и
безмолвии.
Забытая,
полуразрушенная и превращенная в склеп, она, тем не менее,
продолжала свое вековечное существование, рассеивая преломленный
солнечный свет в небе над долиной Тана.
Глава 17. Огонь и алмаз
Чем ярче разгоралось зарево нарождающегося дня, тем все
бледней становился лик изумрудно-зеленой звезды Терра-Мидриан,
противопоставленной мирозданием встающему солнцу. А вскоре над
восточным горизонтом загорелась предрассветная красная звезда
Капта-Рабиан. Время ее недолгой жизни отмерялось всего
несколькими минутами, поэтому узреть это светило на небосклоне
было весьма благоприятным знаком.
На юго-восточном склоне Хрустальной Горы, достаточно высоко, в
объятиях холода, трепетал слабый огонек. В круге света от костра,
словно тени, вырисовывались три фигуры. Одна – беспокойно
суетящаяся, две другие – неподвижные. Первая принадлежала Лютто.
Он метался по склону в поисках сушняка. Это оказалось непростой
задачей, поскольку растительность здесь была незначительной.
Однако горение костра требовалось продержать еще как минимум
полчаса, пока исход предприятия окончательно не прояснится. Потом
в источнике света и тепла, возможно, уже не будет никакой
необходимости.
127
Первая из неподвижных фигур принадлежала Кейлоту. Он лежал
максимально близко к костру. Трепещущий свет разливал
причудливые тени по его осунувшемуся, неподвижному лицу.
Заострившиеся линии подбородка и скул, опустившиеся уголки губ,
мертвенная белизна кожи, ввалившиеся глаза и пролегшие под ними
чернильные тени – все это производило устрашающее впечатление и
навевало печальные мысли о приближающейся смерти.
Вторая фигура – это Ватто. Однако определение «неподвижный»
было не совсем справедливо в его отношении. Вокруг правой кисти
южанина была повязана серая тряпица, оторванная от полы плаща. И
пусть повязку наложили совсем недавно, ткань спереди, со стороны
ладони, успела насквозь пропитаться кровью. Левая рука совершала
ритмичные движения: пальцы сжимались и разжимались. Раны на
ладони, успевшие покрыться бурой, ненадежной корочкой, вновь
разверзлись. По запястью и предплечью струилась кровь, однако,
превозмогая боль и слабость, Ватто ни на миг не прекращал разминки.
В предстоящем деле ему понадобится вся гибкость и подвижность, на
которую только способны его пальцы.
Лютто притащил целую охапку сухой травы. Ватто нахмурился:
– От такой растопки хорошего огня не будет!
– Ну и пусть! По крайней мере, эти твари не смогут выбраться
наружу, – отмахнулся Лютто.
Ватто смерил брата испепеляющим взглядом:
– Они смогут пробраться сюда даже через взметнувшуюся искру,
если у них на то появится причина.
Лютто уселся на землю.
– Нет. Ближе к Кейлоту. Если все пойдет, как надо, поручения
будешь выполнять ты.
– Хорошо, – согласился Лютто. Если бы он заранее знал, что это
будут за поручения, то трижды подумал, прежде чем давать свое
согласие. Он пересел, а Ватто глубоко вздохнул и сунул левую руку в
костер, так просто и легко, как любой другой человек на его месте
погрузил бы ее в прохладный ручей. И если любой другой человек,
оказавшийся в подобной ситуации, тут же с криком выдернул
конечность обратно, а потом с болью и ужасом принялся бы созерцать
расползающийся на коже ярко-красный ожог, то Ватто даже не
поморщился. С его рукой, погруженной в эпицентр пламени, тоже не
происходило никаких страшных изменений. Южанин разве что засучил
рукав, чтобы не сжечь его во время работы, поскольку в отличие от
кожи, его одежда подобными огнеупорными свойствами не обладала.
Лютто пристально наблюдал за манипуляциями брата. То, что он
сейчас проделывал, непосвященный человек мог бы воспринять как
128
довольно экстремальную разновидность обыкновенной пиромантии –
гадания на огне. Только истинные атланты, у которых даже
разведение костра носило церемониальный характер, вкладывали в
это действо совершенно иное значение. Ватто намеревался
разговорить вездесущих и всезнающих демонов огня, чьи имена были
настолько сложны, что язык не каждого знающего человека мог их
произнести. Впрочем, применение языка здесь было условием совсем
необязательным
к
выполнению,
поскольку
разговор
велся
исключительно при помощи жестов. Каждое движение пальцев
адресовало огню вопрос. Ответ приходил в виде термических
покалываний, которые в сознании пироманта преображались в слова,
цифры и образы. Но для того, чтобы расположить несловоохотливых
демонов к беседе, нужно было как следует их задобрить. Лютто
полагал, что кровь, которая по-прежнему струилась из раненных
ладоней его брата, капала в огонь и зловеще шипела на раскаленных
углях, являлась самой лучшей приманкой, какую только можно было
придумать.
Долгое время левая кисть Ватто была сжата в кулак, потом
ненадолго распрямлялась, обращая раскрытую ладонь к основанию
костра, а затем снова сжималась. Язык жестов был сложен и запутан,
но значение этих двух символов Лютто помнил достаточно хорошо.
Во-первых, потому, что они всегда открывали сеанс общения, а во-
вторых, это были самые простые конфигурации, которые без труда
запоминались. Кулак обозначал приветствие, распрямленная ладонь –
предложение выйти на разговор. Двести лет назад, когда Ватто
проводил огненный ритуал в последний раз, дальше этих двух жестов
он так и не пошел: демоны огня отказались с ним беседовать, и
человек, которому атланты хотели спасти жизнь, скончался. Лютто не
хотел, чтобы подобная история произошла и на этот раз, а потому
вглядывался в костер едва ли не так же тщательно, как и его брат.
Кулак, ладонь, кулак, ладонь. Казалось, эта незамысловатая
последовательность никогда не будет прервана каким-либо иным
жестом. Между тем, время разговора было ограничено. В скором
времени предстояло погасить огонь и ждать неизбежной смерти.
– Ну что? – с надеждой спросил Лютто.
Ватто не ответил, а лишь многозначительно сдвинул брови. Но
буквально в ту же секунду его кисть встрепенулась и повернулась
ребром, а лицо южанина сделалось еще напряженней. Лютто затаил
дыхание. Дальше последовала серия быстрых и странных жестов. От
одной мысли, чтобы самому повторить нечто подобное, становилось
дурно.
129
– Ну что? – вновь повторил Лютто через некоторое время и
вложил в этот вопрос нотки нетерпения.
Ватто снова не ответил. Он не отрывал глаз от костра, пальцы
находились в движении. Жест сменялся жестом, пламя слабо
трепыхалось над горкой стремительно исчезающего сушняка. Во время
беседы с огненными демонами было строжайше запрещено
подкладывать в костер новые порции хвороста.
Прошло еще пять минут. Лютто уже досиделся до того, что ему
начало казаться, будто огонь и рука его брата существуют
неразделимо друг от друга, словно пламя – это некая специфическая
чудо-перчатка или агрессивная вторая кожа. Он встряхнул головой,
прогоняя наваждение, поглядел на Кейлота. Вытащил кинжал и
поднес лезвие к почерневшим губам воина. Клинок запотел, но лишь
самую малость. Значит, жизнь едва теплилась в теле человека. Может,
этого окажется достаточно, а может, изменения, происходящие в его
организме, успели зайти настолько далеко, что смертельный финал
уже являлся суровой неизбежностью.
Рука Ватто, наконец, застыла, в жесте прощания вновь сжавшись
в кулак.
– Все? – спросил Лютто.
– Мне нужен алмазный песок, который ты видел в хрустальной
пещере, – сказал Ватто. Судя по выражению лица, эта новость застала
его врасплох.
– Что?! – воскликнул Лютто, ошеломленный известием не меньше
брата. Его не страшила мысль вернуться назад в логово Алмазного
Дракона. Чего бояться, если грозный ящер превратился в груду
гниющего мяса, местами прикрытую алмазной броней? Его смущало
время, которое может затребовать путь туда и обратно. Даже он,
самый легконогий из братьев, не сможет одолеть его в рекордно
короткие сроки, как того требует тяжелое состояние Кейлота. –
Почему ты раньше не сказал?
Ватто досадливо посмотрел на него:
– Видать, огненные демоны не лишены чувства юмора.
– Тогда это злая насмешка! – глаза Лютто начали метать молнии.
– Как я принесу этот песок? Я не успею! И для чего он нужен?
– С его помощью мы воссоздадим утраченную руку Кейлота, а
алмаз впитает в себя яд.
– Хм, – проворчал брат. – Звучит не слишком-то обнадеживающе.
Песчаная рука? Да она рассыплется от одного прикосновения!
– Нет, – возразил Ватто. – Огненный демон согласен даровать мне
силу, способную растопить алмаз. Таким образом, я смогу сделать так,
чтобы созданная нами рука сохранила свою форму.
130
Лютто только сейчас заметил, что Ватто не торопится вытаскивать
ладонь из огня. Наверное, с противоположной стороны – если таковая
существовала – ее крепким рукопожатием удерживала бесформенная
лапа упомянутого демона.
– Ты заручился хорошей поддержкой, Ват, – проговорил Лютто,
еще раз мысленно прикидывая путь, который ему предстояло одолеть,
и снова убеждаясь в том, что это пустая затея. – Но я сомневаюсь, что
у Кейлота есть в запасе столько времени.
Ватто тяжело вздохнул.
– Демоны огня сказали, что самое большее, чем он располагает –
это полчаса. Максимум три четверти. Но в эти последние пятнадцать
минут мы будем бессильны чем-либо помочь.
– Замечательно! – в отчаянии воскликнул Лютто. Он уже поднялся
со своего места, как вдруг в отдалении, чуть выше по склону, мрак
сгустился до такой степени, что стал практически непроницаем для
возгорающегося света. И, кажется, даже немного осязаем. В верхней
части чернильного пятна загорелись яркие желтые глаза.
– Вот проклятье! – выдохнул Лютто. – Опять он!
– Я подслушал ваш разговор, атланты, – погремело чудовище.
Медасфен, видимо, старался придать голосу побольше дружелюбных и
участливых ноток, но добился кардинально противоположного
эффекта. – И готов предложить вам свои услуги.
– Сможешь метнуться туда и обратно, чтобы доставить мешок
алмазного песка? – уточнил Ватто. Казалось, тот факт, что Демон
Ночи подслушал их диалог, не вызывал у южанина ни малейшего
негодования. Впрочем, здесь не было ничего удивительного. Если
помнить о злокозненной натуре Медасфена, то настораживаться
приходилось не факту его преднамеренного подслушивания, а
неожиданному предложению помощи.
– Я обращусь в порыв ветра. Дорога займет у меня не более
десяти минут, – подтвердил Медасфен.
– Но, естественно, ты сделаешь это не просто так, –
прищурившись спросил Лютто.
– Конечно, нет! – хохотнул Демон Ночи. Его смешок прозвучал как
раскат грома. – Где вы видели, чтобы демон ночи творил благие дела
безвозмездно?
Лютто открыл было рот, чтобы отказаться от сомнительной
помощи, но Ватто его опередил:
– Чего же ты хочешь взамен?
– Ватто! – Лютто бросил на брата удивленный и негодующий
взгляд.
131
– Выслушаем его условия, – оправдался южанин, а потом
посмотрел на нависшую над ним фигуру. – Итак?
– Я принесу алмазный песок, столько, сколько ты скажешь, и в
максимально короткий срок. Но взамен я попрошу тебя об одолжении.
– О каком? – последовал вопрос.
– О совсем пустяк! Услуга за услугу. В обмен на мое благое деяние
я попрошу от тебя, Ватфейрис, сделать не благое для меня. Я пока
еще не знаю, что это будет – очередная провокация или
обыкновенная пакость – но я хочу заручиться твоей поддержкой и не
сомневаться, что в определенный момент ты меня не подведешь.
– Очень похоже на покупку кота в мешке, – прокомментировал
Лютто. – Как, впрочем, и любое условие, выдвинутое демоном ночи.
Ватто, отказывайся! Ватто? – он заметил заинтересованный взгляд
брата. – Ватто! Ты же не знаешь, что именно он от тебя попросит?
Может, скажет убить кого-нибудь? Возможно, даже меня! Ватто!
– Фи! – скривился Медасфен. – Как низко и пошло – убить! Это не
мои методы, Люцетриан, ты же знаешь! Я не прошу твоего брата ни о
чем, только о маленькой посильной помощи в трудный для меня
момент. Итак, Ватфейрис?
Ватто сомневался.
– Решай быстрее, атлант, – поторопил его Медасфен, указывая на
восток.– Солнце вот–вот появится. Смею напомнить, что как только
это произойдет, я не то что за минуту, за полдня не управлюсь! О!
Смотри-ка! Капта-Рабиан! Это благоприятный знак!
– Но не сейчас,– пробормотал Лютто, с такой ненавистью глядя на
мигающую рубиново-красную звезду, точно она потворствовала
низменным интересам демона. Сейчас она и впрямь напоминала
лукаво подмигивающий глаз чудовища.
– Так что скажешь, Ватфейрис?
– Ладно, – скрепя сердце согласился южанин. Лютто сокрушенно
покачал головой. – Я согласен, – и протянул руку для того, чтобы
скрепить договор рукопожатием. Медасфен протянул ему навстречу
свою. Худая ладонь Ватто на несколько мгновений исчезла в огромной
черной лапище чудовища.
Медасфен победоносно оскалился:
– Обойдемся без крови. Я полагаюсь на твое славное имя,
Ватфейрис!
Лютто вытряхнул содержимое своего походного мешка и передал
его демону. Когда черное существо исчезло, отправившись на
выполнение поручения, Ватто словил на себе подозрительный взгляд
брата.
132
– У меня не было другого выбора, Лютто, ты же знаешь, –
попытался оправдаться он.
– Дать обещание демону ночи – это то же самое, что и продать
душу его черному папаше. Ливрас ценит такие подарки.
– Клянусь тебе, Лют, я не позволю Медасфену втянуть меня в
какое–то сомнительное предприятие. Если он задумает нечто ужасное,
я сделаю все, чтобы воспрепятствовать этому.
– На Атлантисе, однако, ты не был таким сговорчивым.
– На Атлантисе все было по–другому, – покачал головой Ватто.
– Да, – не отступал брат, – тогда мне приходилось уговаривать
тебя.
Тяжелым взглядом Лютто уставился на пламенеющую линию
горизонта. С каждой прошедшей секундой краски в той части неба
сгущались, одни исчезали, а на смену им приходили новые, более
яркие и более свежие, как лепестки постепенно распускающегося
цветка. Долина Тана, простершаяся внизу, погрузилась в
непроглядную тьму, в то время как вершина Хрустальной Горы
засверкала насыщенным пурпуром. Лютто напряженно вглядывался в
тонкую полосу, разделяющую иссиня-черную и розовато-алую
половины мира. С минуты на минуту там должен был показаться край
пламенеющего солнечного диска.
Лютто раздирали противоречивые чувства. С одной стороны он
всем сердцем желал, чтобы восход застал Медасфена в одном из
темных коридоров, которые располагались в недрах горы. С другой –
не мог не понимать, что подобный исход поставит жирную черную
точку на дальнейшей жизни Кейлота. Они провели с ним не так много
времени, как с иными своими знакомцами. Два месяца – слишком
малый срок, чтобы досконально изучить смертного. С Ляо Пеном, к
примеру, атланты водили дружбу не менее тридцати лет, и все равно
до конца не постигли его истинную натуру. Однако в случае с
Кейлотом этого оказалось достаточно, чтобы не желать больше с ним
расставаться.
За полминуты до восхода солнца, в круге света от костра
появилась гигантская фигура Демона Ночи. Лютто поймал себя на том,
что облегченно переводит дыхание. Чудовище швырнуло к ногам
братьев мешок, под завязку наполненный алмазным песком, и,
пошатываясь, побрело прочь. Былая ловкость, могущество и
самоуверенность улетучивались на глазах, превращаясь в немощность
и усталость. Широкая спина все больше сгибалась под тяжестью
непропорционально длинных рук. Голову тянули книзу тяжелые рога.
Ноги заплетались. Демон Ночи несколько раз споткнулся, а однажды
даже упал, но, тем не менее, быстро поднялся на ноги и зашагал
133
дальше. Густая шерсть начала дымиться. А вскоре вся фигура Демона
Ночи подернулась рябью, как отражение на поверхности неспокойной
реки. Затем его образ сделался туманным, а потом легкое дуновение
ветра унесло прочь черную желтоглазую тень, оставив исхудавшее
слабое тело Медасфена, похожее на скелет, изъятый из тела.
Обессиленный он тут же повалился на землю и забылся коротким
тревожным сном, как человек, переживший приступ падучей.
Существовало поверье, что ежедневное превращение демонов
ночи, неизбежное и мучительное для каждого из них, являлось
страшным напоминанием о том, какое наказание понес в свое время
их вероломный родитель. По легенде, Ливрас, самый старший из
двенадцати детей верховного бога Симантрона, поддался на уговоры
матери и, взяв в руки меч, посягнул с ним на жизнь отца. Его
неумелая атака была без труда отражена. В наказание за содеянное
Симантрон вытащил скелет из сыновнего тела и обрек Ливраса на
вечное существование в образе жуткой человекоподобной змеи. По
одной версии, верховный бог забросил полученный трофей далеко за
звезды, чтобы отныне пресмыкающийся сын никогда не смог его найти
и обрести прежнюю горделивую осанку. По другой, разбросал кости по
всему миру. А по третьей, одушевил скелет и заставил его
подчиняться себе. В частности, поручал ему следить за бывшим
владельцем и расстраивать все его мерзкие поползновения.
– По-моему, нам не составит труда его прикончить, – сказал
Лютто, задумчиво наблюдая за неуклюжими телодвижениями
Медасфена.
– У тебя своеобразное понятие о благодарности, брат, – мрачно
сказал Ватто, развязывая шнурки походного мешка, и когда Лютто в
изумлении уставился на него, добавил: – Давай быстрее. Время
уходит.
Руководствуясь наставлениями и указаниями брата, Лютто
высыпал на землю половину принесенного Медасфеном алмазного
песка, а потом быстрыми и точными движениями соорудил из него
нечто, напоминающее человеческую руку. Подобное задание было
поручено южанину неспроста, поскольку во времена жизни на
Атлантисе Лютто успел зарекомендовать себя как превосходный
художник. Чтобы не ошибиться в пропорциях, Лютто мастерил
искусственную руку максимально похожей на свою собственную и
несколько раз сравнивал творение с оригиналом. Когда работа была
окончена, и Ватто утвердительным кивком оценил ее пригодность,
последовало очередное указание.
– Теперь возьми свой топорик и отруби Кейлоту руку до локтя.
Лютто остолбенел, не в силах поверить в то, что услышал.
134
– Что?! Я… Да как ты себе это представляешь? Я не смогу! Ты что?
Как я это сделаю?
– Лютто, я понимаю, что это противоестественно для тебя. Но
сейчас это необходимо.
– Я не буду! – уперся Лютто.
– Ты должен, иначе Кейлота не спасти!
– Нет, – но решительности в этом заявлении было куда меньше,
чем в предыдущих репликах.
– Только что ты хотел прикончить Медасфена, – Ватто бросил
мимолетный взгляд на неподвижную, простертую на земле и мирно
посапывающую фигуру. – Неужели ты – один из многих адептов
смерти? Готов поднять свой меч во имя убийства, но не ради
спасения?
Лютто потупил взгляд и опустил голову. В похолодевших руках он
сжимал рукоять серебряного топорика.
– Проклятье, Лютто! – вспылил Ватто. – У нас нет сейчас времени
на препирательства! Если это не сделаешь ты, я попрошу Медасфена!
– тот уже начал приходить в себя после недолгого забытья. – Только
за это мне опять-таки доведется заплатить известную цену.
Лютто вскинул на брата пылающий ненавистью взгляд и
поудобней перехватил рукоять оружия.
– Не придется! Я сам все сделаю!
Он приставил лезвие топорика к сгибу локтя Кейлота. Левой
рукой крепко обхватил рукоятку, а ладонь правой возложил на обух
топорища и по указанию Ватто с силой надавил на него. Остро
заточенное лезвие мягко вошло в плоть и, не встретив на пути
ощутимой преграды, быстро отсекло ненужную часть руки.
Послышался громкий сочный хруст. Лютто посчитал, что подобный
звук еще долго будет мерещиться ему в ночных кошмарах. Он
содрогнулся, когда кровь, слишком холодная и слишком черная, как
для живого человека, брызнула ему на руки. Впрочем, возможно, это
было всего лишь заблуждение, вызванное холодом и недостатком
освещения. Лютто предпочел не задумываться над этим. Кейлот,
однако, оставался неподвижным. Он не вскрикнул, не содрогнулся…
Казалось, это и впрямь было бездыханное тело. Под отрубленной
рукой начала стремительно расти черная лужа.
– Ты уверен, что мы не опоздали? – с сомнением спросил Лютто.
Ватто не ответил. В этот самый момент маленький костер погас,
оставив после себя тлеющие угольки. Однако, темнее вокруг не стало.
Ладони Ватто вдруг вспыхнули ярким карминово-красным светом, а в
следующую минуту простерлись над искусственной рукой. Левая легла
на запястье, а правая коснулась предплечья. Лютто изумленно
135
уставился на брата: похоже, эти сверкающие ладони принадлежали не
ему. Через секунду он понял, в чем дело – на обеих кистях было по
шесть пальцев, и каждый оканчивался кривым черным когтем. Свет
стал стремительно меркнуть, переливаясь из ладоней южанина в
неподвижную алмазную конструкцию, заставляя драгоценные крупицы
искриться всеми цветами радуги. Далее последовала неожиданная
яркая вспышка, такая ослепительная, что Лютто пришлось закрыть
глаза и отвернуться. Даже Медасфен неуютно заворочался в своем
нехитром укрытии, которое состояло из каменистой ложбины,
прикрытой сверху лапами кривой горной ели, а с боков –
остроконечными валунами.
Жидкое пламя разлилось по искусственной руке, соединяя
разрозненные алмазные частицы. Через секунду сияние поблекло, и
Лютто счел возможным вновь открыть глаза. Представшее зрелище,
безусловно, заслуживало искреннего восхищения: алмазная рука была
практически готова. Она лежала у Ватто на ладонях и производила
впечатление единого целого. На алмазной коже трепетали радужные
отблески, из-за чего казалось, что длинные пальцы совершают первые
неуверенные движения с целью прощупать незнакомый окружающий
мир. Но, естественно, это был чистейший обман зрения, поскольку
конечность станет двигаться только в том случае, когда этого захочет
ее будущий хозяин, и только после того, как она станет полноправной
частью его тела. Ватто присоединил руку к правому локтю Кейлота и
держал ее до тех пор, пока излучаемый ею свет окончательно не
погас, а кровотечение не остановилось. Потом неуверенно разжал
пальцы, готовый, впрочем, тут же подхватить конструкцию, если она
вдруг отпадет. Но в этом уже не было необходимости. Рука надежно
встала на свое место.
Лютто облегченно вздохнул, радуясь сразу по двум причинам.
Первая, это то, что искусственная рука пришлась Кейлоту впору. С
размерами они явно не прогадали. Затруднение составлял лишь цвет
кожи – у алмазной руки он был бледно-голубой. Вторая причина – у
Ватто на руках снова было по пять пальцев, увенчанных
обыкновенными человеческими ногтями.
Некоторое время они сидели молча. Даже Медасфен выбрался из
укрытия и подобрался поближе к лагерю, чтобы лицезреть все
изменения, происходящие с Кейлотом. Лютто хотел было прогнать его,
и даже положил ладонь на увенчанную сапфиром рукоять кинжала, но
потом передумал. Он все-таки достал оружие – и ему понравился
эффект, который произвело это движение на Медасфена – но лишь
для того, чтобы приложить лезвие к губам воина.
– Ну что? – спросил на этот раз Ватто.
136
Лютто поднес кинжал к глазам.
– Три четверти часа уже прошло? – спросил он.
– По-моему, да, - ответил его брат, для точности сверяясь с
поднимающимся из-за горизонта солнцем.
– Тогда мы выиграли, – просиял Лютто. – Он жив!
***
Кейлот открыл глаза на четвертые сутки после сражения с
Алмазным Драконом. Он мог проснуться гораздо раньше, ощущал
настоятельную готовность это сделать, чувствовал, как его сознание,
подобно пузырьку воздуха, поднимается на поверхность сквозь толщу
мутной воды беспамятства. Даже видел тусклый свет, пробивающийся
к нему сквозь закрытые веки, как рука, протянутая утопающему. Но
всякий раз его что-то останавливало. Поражающая слабость тела,
отяжелевшие веки, даже мысли, казалось, имели свой немалый вес и
носились в голове, как стрелы с утяжеленными наконечниками. Кейлот
понимал, что должен успеть вынырнуть и глотнуть свежего воздуха,
но всякий раз неизвестно откуда берущаяся, сокрушительная волна
вновь и вновь уносила его в глубины подсознания. Иногда он
явственно ощущал запах дыма (воин не мог идентифицировать
подобный аромат, но подозревал, что он ему уже давно знаком),
чувствовал, как склонившаяся и раскачиваемая ветром травинка
щекочет ему щеку, понимал требовательную необходимость убрать ее
со своего лица, но не имел возможности это сделать.
И вот, наконец, на исходе четвертого дня сознание прояснилось и
заняло отведенную ему позицию, как вывихнутый сустав, который
после вправления возвращается в первоначальное положение. Кейлот
открыл глаза. Над долиной Тана стремительно сгущались сумерки, но
даже такой тусклый свет больно полоснул по глазам, успевшим
привыкнуть к темноте. Калейдоскоп красок, изумительный и
чарующий в разнообразии цветов и оттенков, пришел на смену
всепоглощающей серости. Кейлот никогда не видел ничего подобного,
даже в детстве. Следующей волной на него навалилось многообразие
запахов и звуков. Потрескивание костра и запах дыма, шелест листвы
и аромат травы, пение цикад и запах хвои. Так много удивительного
было в этом мире… Но куда больше радовало то, что любому явлению
и образу его мозг тут же отыскивал подходящее название.
Когда первые ощущения чуть притупились, Кейлот не без труда
приподнял голову и огляделся. В паре ярдов потрескивал костер.
Неподалеку от него расположился Лютто. На камне перед ним лежала
тушка зайца, но южанин не спешил приступать к его потрошению.
137
Вместо этого он задумчиво подбрасывал в руке кинжал и наблюдал за
тем, какие замысловатые кульбиты выделывало в воздухе
поблескивающее изогнутое лезвие. Казалось, захватывающее
кружение стали прельщало южанина гораздо больше, чем готовка
пищи и последующее ее употребление.
– Лютто, – позвал Кейлот. Естественно, бездействовавшие долгое
время голосовые связки его подвели. Воин попытался еще раз.
Южанин встрепенулся. Сначала бросил недоверчивый взгляд
через плечо. Потом его глаза скользнули бледному лицу Кейлота.
Однако Лютто как будто не заметил никакой перемены и вновь
вернулся к своему излюбленному занятию. Его кинжал взметнулся
вверх, описал в воздухе еще одну безукоризненную параболу, рукоять
заняла исходное положение в ладони… и вдруг он опять посмотрел на
Кейлота.
– Господин! – воскликнул Лютто, мгновенно позабыв обо всем на
свете. – Вы пришли в себя!
Воин
попытался
приподняться.
Левая
рука
услужливо
предоставила ему опору в виде оттопыренного локтя, но правая
словно бы окаменела. Лютто положил руку ему на грудь и слегка
надавил.
– Нет, лучше лежите. Лежите! Вам еще рано подниматься!
– Что случилось?
– Вы убили Алмазного Дракона!.. Вы помните?
Кейлот напряг память, но все, что она смогла ему предоставить,
это скудный набор из довольно смутных образов, немногим
отличающихся от вереницы отражений на поверхности старого
тусклого зеркала. Возможно, в этих нечетких картинах было место и
подвигу, и отваге, и гибели чудовища… Но все они могли относиться к
событию четырехдневной давности с тем же успехом, как и к более
ранним происшествиям в жизни воина.
– Довольно смутно, – признал Кейлот, внезапно опечалившись. –
Будет ужасно досадно позабыть о самом значимом событии в своей
жизни.
– Ничего, – успокоил его Лютто, тронув за правое плечо, и тут же,
осененный неожиданной страшной догадкой, поспешил отдернуть
руку. – Вспомните еще! У вас впереди много свободного времени!
Неожиданно Кейлот припомнил кое-что еще и внезапно
забеспокоился.
– Ватто! Что с ним?
– О, с ним все в порядке! Пошел разведывать местность… С
недавних пор мы вынуждены передвигаться медленным ходом.
Смастерили для вас волокушу и… В общем, мы уже спустились с
138
Хрустальной Горы и направляемся к южному концу долины Тана, –
Лютто сбавил темп повествования, когда заметил, что Кейлот не
поспевает осмысливать сказанное. – Вам… Вам же известны все эти
названия?
– Конечно, – кивнул Кейлот, хоть это движение далось ему
нелегко. – Мне очень жаль, что стал для вас такой обузой…
– Не тревожьтесь.
– Надеюсь, Ватто в безопасности, пока он блуждает по долине в
одиночестве… Кстати, проклятье спало с него?
– Да, – с мрачным видом кивнул Лютто. – Спит он все равно не
очень спокойно, но уверяю вас, к причине его нынешних кошмаров вы
теперь не имеете ровным счетом никакого отношения. А насчет его
безопасности… Вот здесь бы я побеспокоился…
– Что такое?
– Вы помните Медасфена, господин?
Кейлот опять нахмурился. Лютто готов был побиться об заклад,
что в смутных воспоминаниях воина Демон Ночи предстает сейчас в
образе бесформенного черного пятна, наделенного двумя желтыми
глазами с узкими вертикальными зрачками. Судя по выражению
изумления и крайнего недоумения, наползшему на малоподвижное
после длительного забытья лицо Кейлота, южанин попал в самую
точку.
– Демон Ночи? Он?..
– Он теперь с нами, господин, – сказал Лютто, и снова для
успокоения похлопал воина по плечу. – Дело в том, что он тоже
приложил руку к вашему выздоровлению. К сожалению, от демонов
ночи невозможно добиться безвозмездной помощи. Они в любом
случае желают получить достойное вознаграждение за потраченные
усилия. Вот здесь Ватто и попался. Он имел неосторожность
заключить с Медасфеном сделку.
– Что пообещал?
– Если выразиться словами демона, то «маленькую посильную
помощь в трудный для Медасфена момент». Я практически уверен, что
это будет очередная каверза.
– Стало быть, из-за меня Ватто опять попал в неприятности?
– Хм… В общем-то, да.
– Почему же ты отпустил его одного?
– Вы не поняли, господин. Ватто нечего тревожиться за свою
жизнь. Пока Медасфен не получит обещанное, он его не тронет. Но я
боюсь за него! Ватто однажды уже переступал закон. Не хочу, чтобы
он сделал это снова.
139
Кейлот понимающе кивнул. Но настороженное выражение не
покидало его лица.
– Знаю, о чем вы думаете, – угадал Лютто. – Вы, верно, забыли,
что Медасфен не всегда пребывает в образе ужасного желтоглазого
демона. С наступлением утра и до самого заката он становится таким
же слабым и уязвимым человеком, как и мы с вами. Может, нам стоит
его… – и Лютто словно бы невзначай коснулся рукоятки кинжала.
– Мы подумаем над этим, Лютто. Что с моей рукой?
Тут южанин несколько замешкался. Он был совсем не против того,
чтобы во все тонкости проделанной работы Кейлота посвятил Ватто.
Но его как на зло не оказалось рядом, и Лютто был вынужден взять
слово. Он рассказал воину все то, что четырьмя днями ранее
произошло на склоне Хрустальной Горы. В том числе, какую роль во
всем этом сыграл Медасфен.
Воин начал ощупывать тяжелый серый сверток, невообразимым
образом прикрепленный к его правому локтю. Когда он предпринял
попытку развернуть материю, укрывавшую искусственную руку, Лютто
мягко, но настойчиво отвел прочь его ладонь.
– Она не должна видеть свет до тех пор, пока не станет вам
подчиняться. Я знаю, к такой новости привыкнуть очень трудно.
Кейлот выглядел крайне удивленным. Но, видимо, информация,
полученная посредством ощупывания, несколько его успокоила, и он
спросил:
– Сколько понадобится времени на то, чтобы она… окончательно
прижилась?
– Ватто говорит, месяца два или три…
Кейлот нахмурился.
– По-моему, на сегодня достаточно новостей, – пробормотал
Лютто. – Ложитесь, господин, и продолжайте отдыхать. Вам нужно
набраться сил и прочно встать на ноги, чтобы продолжить
путешествие.
– Путешествие? – смутился Кейлот. – Куда мы пойдем? Я думал,
нас ждет дорога назад, в Королевство Низовья.
– Можно, и назад, в Королевство Низовья. В Эндфорд, где, как вы
сами говорили, вас ничего не ждет. А можно и дальше, на юг, чтобы
посмотреть, чем еще сможет удивить вас этот мир…
КОНЕЦ
140
Дмитрий Фантаст
Дымыч
Глава 1
Дымыч никогда не был Дмитриевичем, просто в условиях кризиса
и всеобщего подорожания он курил странные самокрутки, от которых
несло чем-то горелым. Закурил он давно, еще в лихие девяностые. С
тех самых пор сигарет не принимал, сбивая с толку старушек и прочих
лиц, обыскивающих округу, ожидая увидеть разгорающийся пожар.
Дымыч выбрал местом своего заседания рассохшуюся под
солнцем серую неокрашенную лавочку, и каждый день был готов
поведать миру совершенно фантастическую историю. Зачастую он сам
являлся участником событий, а то и непосредственно затевал такие
приключения. Когда все эти истории с ним происходили, никто
предполагать не брался. Все старожилы в один голос утверждали, что
Дымыч всегда был на этой лавочке, если не околачивался в леске
неподалеку в поисках трав, мха, кореньев, которые можно было
выкурить. Сколько лет было Дымычу – никто точно не знал. С днем
рождения его поздравляли первого января, потому как он утверждал,
что родился в аккурат в один день с началом календаря
человеческого.
Дымыч был бородат, одевался в черную телогрейку и серые, в
крупную полоску, штаны. На ногах – припорошенные пылью извечные
кирзачи со слегка налипшей на них хвоей. Образ могла бы стильно
завершать шапка-ушанка, но на ее месте щегольски красовалась
утепленная бейсболка черного цвета, над козырьком которой вышита
золотыми буквами надпись: «Demon». В руках Дымыча всегда
присутствовала палка, которая причудливой природой своей
узловатости походила на трость с набалдашником в виде козлиной
головы.
Сегодня накрапывал мелкий моросящий дождик, украшая траву и
листья серебристым налетом, какой бывает от утренней росы. Дымыч
восседал на своем месте, опираясь на трость обеими большими
ладонями, и вглядывался в сероватое небо, словно размышляя о чем-
то философском. Его курительные принадлежности были упрятаны в
оттянутые карманы телогрейки до особо подходящего момента.
141
– Дымыч! – голова беспокойной дачницы, имевшей небольшой
огород около той самой лавочки, появилась над штакетником забора.
– Не хочешь пирожочков покушать? Наготовила, думала придут крышу
подправить, а оно вон что…
Соседка, укрытая от мороси целлофановым пакетом, посмотрела
на Дымыча с грустинкой. Сколько бы он не сидел здесь, она постоянно
выносила ему угощения. Одинокая немолодая женщина поглядывала
на аккуратную бородку сидящего, большие руки и ясный взгляд
пронзительных светлых глаз немного иначе, чем остальные обитатели
дачного сообщества.
– Матрена, добрая ты душа. Вот сейчас моросить закончит,
подойдут твои работнички… – пробормотал Дымыч, покосившись на
женщину. – Чем кормить будешь?
– Не Матрена я, Мария, – вздохнула собеседница, – да много
напекла, не волнуйся.
Дымыч достал заветный кисет и трубку. Расположив их перед
собой на таком же, как и лавочка, столике.
– Ну раз так… Тащи пироги свои, да присядь, я тебе про бригаду
строителей поведаю историйку, очень занимательная. Да сними это
безобразие с головы, все изящество твое портит…
Мария торопливо сдернула с головы целлофановый пакет и
распахнула калитку, чтобы вынести Дымычу пирожки и выслушать
одну из его историй.
Сегодня дым из трубки пах очень необычно. В нем была пряность
восточных благовоний, сладость цветения весны и еще что-то,
придававшее едва уловимую остроту этому странному табаку, аромат
которого повис над столиком и лавочкой. Было такое ощущение, что
даже капли дождя от этого дымного облака отскакивали, потому что
когда Матрена садилась за столик, поверхность лавочки оказалась
совершенно сухой.
– Так вот, я скажу тебе одну простую вещь, в которую ты не
поверишь вовсе. Да и не важно мне твое неверие, – начал рассказ
Дымыч, тыча в Марию мундштуком трубки. – Речь об другом будет
идти вовсе.
Рассказ, сопровождаемый дымом из трубки, полился, плавно
погружая слушательницу в события.
– Вот сейчас уж часто гуторят по ящику про всякие потусторонние
силы. Только не ведают они, что говорят, потому что на самом-то деле
иначе все. Никаких тебе крыльев, рогов, запаха серы да копыт. Все до
банального просто. Люди это, из крови и плоти. Глядишь, пораниться
могут, рассмеяться, заплакать, даже влюбляются, как человеки.
Только это нехорошо для них самих.
142
Новое облачко вылетело из усов Дымыча, окутывая Марию теплом
и благовониями. Сегодня у него была на редкость приятная
курительная смесь. Уже по ее ароматам было понятно, что расскажет
он что-нибудь романтичное.
– Много их, разных. Злых и добрых. Ангелы с чертями, вурдалаки,
гномы, тролли, колдуны, волшебники, даже драконы в человечьем
обличии. Но не об этом речь. Это уж потом я узнал, в какую бригаду
меня занесло лихое безденежье. На тот момент подельники мои
казались такими же неприкаянными, как и я сам. Бродили мы в
поисках подработки да ночлега по окрестным коттеджам. Бывало, что
и ночевали у костра, делясь последними припасами. Но однажды нам
повезло.
К лавочке стал потихоньку подтягиваться народ. Подтаскивая
стульчики, лавочки, соседи собирались с чашками чая и семечками
под моросящим дождем, укрываясь от него под зонтиками, разовыми
китайскими плащами, обычными клеенками и прочими подручными
средствами. Послушать Дымыча выходили даже во время трансляции
популярных сериалов, если у рассказчика было подходящее
настроение. Собравшиеся не шумели, приветствуя друг друга кивками.
Дымыч обводил всех довольным взглядом и продолжал уже погромче,
чем рассказывал Марии.
– Попали мы на подряд к очень богатому владельцу коттеджа.
Новоиспеченный нувориш строил жилье с размахом, а мы за что
только не брались. Камин? Запросто! Бассейн? Никаких препятствий.
Может, на самом деле, работали мы не так уж хорошо, но на тот
момент рынок подобных услуг был неказист и без особых претензий.
Потому и попали мы в домик для прислуги и строителей на громадном,
огороженном высоким забором участке. Сам дом возвышался над
участком, как рыцарский замок с башнями для стрелков. Зубчатые
верха стен дополняли это впечатление. Местный сторож в беседе со
мной обмолвился, что в свое время произошла на этом самом месте
княжеская битва, да много всяческих исторических ценностей нашли
при рытье котлована. Хозяин укрыл находки, чтобы не утратить
огромную живописную территорию.
И все бы было вполне хорошо, если бы не начали происходить
непонятные вещи с моими коллегами. В первую ночь нетрезвый
сторож палил во все стороны из ружья, утверждая, что видел на
территории огромного волка. Во вторую – гонялся с дубиной за
воображаемым троллем. Ружье у него отобрали, потому, как
выстрелом вышиб он витражные окна в летнем саду недостроенного
особняка. В третью ночь эпопея «борца с нечистью» окончилась
самым трагическим образом. Сторож свалился в котлован, вырытый
143
под бассейн, сломал ногу и был отправлен в травмпункт с
последующей госпитализацией в психиатрическую лечебницу. Он
утверждал, что боролся с драконом, который хотел что-то откопать на
участке. Диагноз был понятен даже врачам скорой помощи: белая
горячка в самом чистом виде.
На смену неудачливому сторожу, не сумевшему одолеть нечисть,
были высланы два коротко стриженых «бычка» с оттопыривающимися
от наличия кобуры пиджаками. Только даже такое пополнение охране
участка не помогло. Потому как, выскочив ночью во двор по нужде,
был я крайне удивлен появлением гнома, что освещал себе путь
странным неэлектрическим свечением и был, видимо, занят поиском
чего-то важного, утратив при этом всякую бдительность.
По молодости и глупости я поведал об этом наблюдении своим
товарищам по работе, и стали они поить меня по вечерам особым
чаем, от которого мой молодецкий сон становился непомерно крепким.
Но однажды я потихонечку вылил отвар в сапог огромному
монтажнику Дарику, чтобы не утратить бдительности во тьме ночной.
Что меня сподвигло на такой поступок? Просто каждое утро бычки-
охранники обнаруживали во дворе странные следы вмешательства в
окружающий ландшафт, которые они объяснить не могли по причине
глубокого здорового сна, но регулярно заставляли тощего Толика
скрывать следы непотребства. Стало мне любопытно, что это мои
сотоварищи замыслили. Неужто за артефактами подались,
вознамерившись разбогатеть в мое отсутствие? И я затаился, выдавая
себя за спящего, как можно искуснее. Даже похрапывать начал для
достоверности. На что тощий Толик раздраженно швырнул в меня
второй огромный сапог Дарика, чтобы я поутих. Я не стал больше
нарываться, потому что этот сорок последний размер вышиб из меня
огромный сноп искр, и я едва не впал в беспамятство.
Дымыч старательно вытряхнул из трубки пепел, делая
многозначительную паузу. На небе прорезались первые лучи солнца,
разгоняя серые тучи. А рассказчик набивал трубку из другого кисета,
не того, что был в предыдущем заходе. Скоро слушателей окутал
голубоватый дымок с привкусом дурманящей лаванды. Дымыч
продолжил:
– Теперь мой рассказ вам сновидением покажется, можете не
верить, да выслушать его стоит. За полночь мои коварные побратимы
по тяжкому труду покинули домик тихо, без лишних разговоров, а я
подождал некоторое время и потихоньку отправился за ними, чтобы
разрешить свои догадки. Сразу же за дверью увидел я тощего Толика
и огромного Дарика, что с шипением дрались за обладание лопатой.
Причем жилистый Толик вцепился в древко с такой силой, что аж
144
глаза краснотой заблистали в темноте. Дарик же пытался стряхнуть
его, размахивая лопатой над собственной головой.
– Отвянь, рептилия, – шипел с верхотуры Толик, – я первый
лопату заговорил!
– Уймись, кровопиец, – отвечал соответствующе Дарик. – Плевать
огнем мне на твои заговоры.
Пользуясь тем, что они были увлечены поединком, я проскользнул
тайком вглубь дворика, на котором мы еще не уложили плитку и не
забетонировали фонарные столбы. Был у меня простой план: отловить
мелкого, но проворного узбека Рашида, да вытряхнуть из него правду,
поймав на горячем. Так я и поступил. Но едва я уловил хитреца за
шиворот, как он вроде и мельче сделался, и перестал косить
азиатской рожей, а оброс рыжей бородою, обзавелся носом-
картошкой, и, если бы колпак ему, как в мультиках, – так оказался бы
вылитый гном. После того, как я его встряхнул усиленно, вышла
следующая история…
Дымыч сощурился, обвел всех взглядом, достигнув самой
загадочной части своего повествования. Потом затянулся из трубки и с
выдохом сказал:
– Весь народ этот жутко до баб наших охочий. А бились князья на
этом самом месте не за земли или власть, а за артефакт диковинный –
амулет очарования. Кто ни наденет эту блестяшку – сразу в эталоны
красоты попадает. Князья, ясное дело, друг дружку поубивали, а
амулет так и остался лежать на ристалище, конями притоптанный. Вот
и пронюхала про эту легенду нечисть, стала обшаривать округу. Я-то
единственный, кто нуждался в работе, остальные за амулетом
прибыли. Но нашел его ваш покорный слуга, когда велели мне
компостную яму для сада вырыть. Там и лежала эта штуковина
странная. Верх ее был – точь-в-точь женская грудь, а к низу
оканчивалась она органом неприличным мужеским…
– Что ж ты, Дымыч, на Анджелине Джоли не женился? – хохотнул
рыжий Пашка из задних рядов.
Дымыч хитро сощурился и потянул из трубки пьянящего
лавандового зелья.
– Это ты, Пашка, глупостью женский пол распугиваешь, а мне этот
амулет ни к чему, я и без того женщинам нравлюсь, – спокойно
ответил Дымыч.
– А что с амулетом-то потом сталось? – спросила нетерпеливо
Мария.
Дымыч торжественно отломил кусок пирожка, обнаружив внутри
начинку из яблок, и довольно усмехнулся в бороду:
– А это другая история…
145
Глава 2
Дымычу стало жарко. Он, как прежде, сидел в тени яблони,
свесившей тяжелые от плодов ветви. На неокрашенных досках столика
лежали два кисета из темно-синей материи и трубка. Взгляд Дымыча
блуждал по этим трем предметам. Он даже не заметил приближения
Марии с двумя большими чашками чая.
– Что-то я, как барышня между двумя женихами, выбрать не могу,
– горестно вздохнул он, когда услышал тихое: «Будь здоров, Дымыч».
Мария усмехнулась и присела на лавочку рядом с Дымычем,
подтолкнув к нему большую чашку с красным цветком на боку и
расположив на столе тарелку со свежеиспеченным печеньем.
– Да уж какое там, Дымыч, – махнула на него аккуратной
ладошкой Мария. – Тут, поди, одного удержи около себя, а ты среди
двух говоришь. Какая-то необыкновенная у тебя девица выходит.
Дымыч смерил Марию взглядом светлых глаз и решительно взял
правый кисет.
– Девица моя имеет прототип реальный, Матрена, – уверенно
сообщил Дымыч, набивая трубку. – То, что необычная она, так это
целая история есть в ее жизни. Я бы тебе поведал, да вот окончания
не знаю.
Сорвавшееся с дерева яблоко стукнуло о стол, будто ставя точку.
Но Мария решительно сунула упавший плод в карман и заявила:
– А ты без конца поведай. Может, сами додумаем.
Подтянувшиеся соседи закивали головами в поддержку
требования Марии. Солнце уже пробивалось сквозь листву, играя по
округе яркими пятнами. Собравшиеся усаживались в кружок на
принесенные табуретки или прямо на пожухлую траву. Места
занимались так, чтобы хорошо видеть Дымыча в черной футболке с
надписью: «Evil» в левой верхней ее части. Сам же владелец
новенькой молодежной вещицы сосредоточенно раскуривал трубку.
Это было верным признаком того, что рассказ все-таки будет.
– Только не вздумайте потом требовать, чтобы я вам окончание
этой истории придумывал, – пыхнув дымком, предупредил Дымыч. –
Для самого загадка осталась. Ну, коль такие любопытные, получите ее
теперь на весь коллектив.
Мария пододвинула тарелку с печеньем поближе к рассказчику и,
опершись локтями о стол, приготовилась слушать. Впрочем, все вели
себя так же, поерзав на местах.
– Было это давно. Я тогда подрабатывал в одной столичной
конторе. Не было у меня там ни особой должности, ни денег великих,
146
хотя офис был престижный по тем временам. Вся атрибутика красивой
жизни там имелась. Кабинеты с блестящими табличками, техника вся
электронная, что тогда еще в диковинку была. Секретарши
длинноногие у начальников, тыкающие на кнопочки селекторов
пальчиками с ярким маникюром. В общем, все было в лучших
традициях жизнедеятельности тогдашних контор, но речь тут совсем
не об этом.
Дымок от трубки Дымыча сегодня был игриво сладковатый, будто
с привкусом ванили. Манил, заигрывал с обонянием слушателей.
– Как клерк я был не слишком полезен, зато моя большая
практика в ремонтах и шабашках строительных тут сгодилась в самый
раз. Развила она во мне смекалку хитрую, – Дымыч даже слегка
сощурился от таких воспоминаний. – Как что-нибудь сломается, так
сразу меня зовут. За то и держали. Розетки, чайники, замки, даже
застрявшая в ксероксе бумага – все моя епархия, расправлялся с нею
очень быстро. Вот и полюбили меня женщины на чаек приглашать с
печеньем. Поговорить, душу излить, как лучшему другу. Но особо мне
нравилось к одной ходить…
Рыжий Пашка громко хохотнул. Хотя и пихнули его локтем под
бок, но все-таки причину своего веселья он выложил громко и
задиристо:
– Дымыч, на обедик ходил? Стресс снять? Расслабиться?
Дымыч приподнял бровь, разглядывая Пашку с недобрым
огоньком во взгляде.
– Пашка, вот понимаю я теперь, отчего у тебя успеха нет у
женщин, – заметил Дымыч, указывая мундштуком трубки на Пашку. –
Чтоб ты совсем радости от общения с прекрасным полом не утратил,
скажу тебе один секрет: даже если женщина тебе давно покорилась,
не должен ты никоим образом показывать этого факта, ибо рушишь
этим ты ее неприступность. Она и сама знает, когда явить миру свою
покорность избраннику.
Дымыч выпустил большое пушистое облако дыма и отвернулся от
Пашки.
– Отвлекся я тут, молодежь воспитывая… – вздохнул он. –
Молодая женщина, которую я так старательно пытался видеть чаще,
была умна и красива, как богиня. Что греха таить, был я, как многие, в
нее влюблен по-юношески. Однако, вопреки всем нашим чаяниям,
ничего ни одному из нас не светило. Была она уже в ту пору замужем
года три как. Вот незадача…
Дымыч, видимо, от переживаний прикрылся продолжительной
затяжкой. Так мощно он задействовал свои легкие, что из трубки аж
искры посыпались.
147
– Стройна, с ангельским голоском, всегда ровна в общении со
всеми, никогда не повышала голос. Думал я, что все у нее в порядке
до определенного момента, пока как-то не разговорились мы после
пары бокалов шампанского на корпоративе. И тут поведала она мне
историю свою, что не на шутку меня удивила. Оказывается, есть у нее
в жизни мечта одна несбыточная: вернуться в прошлое да поменять
кое-что. Касалось это того момента, когда меж двух одного надо было
выбрать. Не стану я делиться секретами ее жизни. Да вот
разочаровалась она в своем муже сильно, что ни дать, ни взять…
Дымыч опять затянулся и несколько секунд молчал, прежде чем
продолжить, но даже Пашка не решился его потревожить в этом
состоянии. Лицо Дымыча вдруг приобрело такое нежное и
удивительно приятное выражение, что все мимо воли им любовались в
тишине.
– Была верна моя собеседница и предана супругу, просто на
удивление. Но сквозило в ее рассказе великое женское
разочарование, что так быстро заставляет женщин стареть и злыми
становиться. Мне так этот рассказ в душу запал, что не мог я не
думать об этом. Боялся, что наш Ангел в демонессу превратится с этой
вот бедой. Уж очень не хотелось услышать из ее уст: «Мужики эти,
сволочи…»
Мария украдкой утерла слезу платочком, вытащенным незаметно
из кармана легкого летнего халатика, и уткнулась в чашку с остывшим
чаем.
– Хотя и не вспоминали мы больше этот разговор по душам, болел
я им долго. Думал, что горы бы свернул, лишь бы вернуть ей те
времена. И так бы переболел, может быть, если бы не один случай.
Тут вы мне можете не поверить, а лучше дать волю фантазии и
позволить в такое уверовать. Началось все, как обычно, банально, по-
бытовому. У соседки моей забился стояк канализации. И тут поперло
из раковин все, что сверху лили неосведомленные соседи. Вот и
прибежала она ко мне, потому как пока слесаря дождешься – затопит
этим зловонием всю ее квартиру. Не мог я оставить одинокую
женщину в беде. Пока она с моими поручениями побежала в магазин
за всякими средствами в помощь нашей борьбе, стал я этот
треклятущий стояк тросом пробивать. Да вдруг слышу голос оттуда:
«Прекрати, изверг, ковырять мне задницу!» Я аж похолодел от
неожиданности. Кто бы мог в таком узком стояке застрять?
Тут Дымыч усмехнулся перед затяжкой.
– Мыслимо ли, чтобы там мог оказаться кто-нибудь живой? – вел
он дальше рассказ. – Стал я допрашивать с пристрастием
обнаруженного в трубе. Оказывается, что был это настоящий джинн,
148
что скрывался он от внезапно вернувшегося мужа, потому как
рисковал быть застуканным в прелюбодействе с другой соседкой,
жившей на пару этажей повыше. Все бы хорошо, да как раз в ванной
они были. Ни окон тебе, ни выходов других, одна дверь, да и та в
прихожую открывается. С перепугу и от волнения нырнул он в сливное
отверстие, пока недобропорядочная жена укрывала его от
ворвавшегося в ванную супруга. И тут, как назло, беда такая: джинны
брезгливы до истерики, с коей он и застрял в этой самой трубе.
Дымыч терпеливо дождался, пока народ отхохочет положенное,
потом выпустил очередное облачко дыма и повел рассказ дальше:
– Джинна пришлось извлекать из сточной канализации с помощью
тонкой психологической проработки, состоящей из отборного мата. Но
чудо это неведомое я увидел впервые жутко грязным, в черной
вонючей жиже и страшно растерянное. Не дожидаясь явления хозяйки
квартиры, мы быстро отмыли его, израсходовав изрядное количество
чужих шампуней. После чего джинн подуспокоился и принял облик
человеческий. К приходу моей соседки он являл собой
презентабельного молодого мужчину. Кажется, соседка тогда не на
шутку влюбилась, но я особо не задерживался, сообщив, что устранил
ее аварию, и поспешно ретировался. Оставив эту парочку вдвоем.
Один завернутый в чужое полотенце джинн и женщина очень
симпатичной наружности с охапкой средств бытовой химии. Кто его
знает, может, и пробили они, так сказать, стену непонимания.
Тут без краткого обсуждения не обошлось, мнения разделились,
предположения не стали обрастать цепочками приключений, потому
что слушатели хотели слышать дальше от Дымыча невероятную
историю. Он поглядел на печенье, даже крутанул тарелку, развернув к
себе поближе наиболее поджаристое, но ничего не взял. Публика
напряглась: Дымыч брал угощение только по окончании рассказа.
Значит, скоро придет к финалу его повествование.
– Джинн спасенный меня отыскал. Пришел в гости с бутылкой
какого-то вермута и благодарностью. Среди прочего открылась его
колдовская специализация: являлся он властителем времени. И тут
меня как током прошибло. Ведь я мог бы помочь той самой коллеге,
что не выходила у меня из головы. Джинн некоторое время
противился: его, видите ли, за такие вот выходки могут в сосуд
заточить и в море зашвырнуть на веки вечные. Но после второй
бутылки водки чудо он все-таки сотворил.
Дымыч затянулся, прервав рассказ. Затяжка опять была глубока,
до самых искр.
– С тех пор не видел я ни знакомой своей, ни джинна. Если со
вторым все более или менее понятно – попал он в заточение, вытащит
149
кто-нибудь за желания, то с нею, с коллегой моей, – сложно.
Задумался я не на шутку: вдруг навредил ей этим? Искал ее долго. С
ног сбился, но так и не нашел. Сгинула она как будто. Вот такая
история. Желание менять что-либо в своем прошлом – это не всегда
хорошо…
– Дымыч, а ты ее имя помнишь? Мы бы поискали, чтобы
закончить-то твою историю, – вдруг проявил инициативу Пашка.
– Давно это было, Пашка, – признался Дымыч. – В виду
собственной вины, постарался я выкинуть из головы воспоминания о
событиях этих. Да вот мелочи получилось позабыть, а всю историю –
нет. Дымыч потянулся к вожделенной печенюшке, но Мария внезапно
отклонилась, выпрямила спину и произнесла голосом, который никто
не узнал:
– Мария ее звали. Но это уже совсем другая история…
И голос этот был так похож на ангельский, что по спине у всех
пробежали мурашки.
Глава 3
Дымыч курил сегодня что-то отвратительное. Оно душило и
вышибало слезу, как дым от прогорающих палых листьев и пластика.
Прямо перед столиком, облюбованным Дымычем, разлилась огромная
лужа, рыжая и мутная от растворившейся в ней глины. Пашка
старательно ковырял канавку, чтобы слить это «озеро» в овражек.
– Пашка, ты шевелись, – требовала Никитишна.
Никитишна была одета, как обычно, в платье с синими цветами и
фартук с выцветшими от многих стирок подсолнухами. Едва где-то в
округе появлялся этот наряд – тут же можно было ожидать
громогласное приветствие и звучную пронзительную болтовню.
– Никитишна, ты бы отошла, – кряхтел Пашка, деловито работая
лопатой. – Глина скользкая – неровен час поскользнешься да
выкупаешься.
Пашкино кряхтение не произвело на громогласную Никитишну
ровно никакого впечатления, она шагнула ближе и… Никитишна
вошла в грязную лужу, как «Титаник» в море, когда его спускали со
стапелей, подняв целую волну брызг. Пашку окатило этой волной с
головы до ног, на Дымыча попало несколько капель. Он стал
оглаживать ухоженную бородку, укрывая усмешку.
150
– Никитишна, вот на русалку ты не очень похожа, разве что
неловкостью… – заметил Дымыч, справившись со смехом.
Пашка утер лицо чистым носовым платком, чертыхнулся, глядя на
Никитишну, которая выбиралась из лужи на четвереньках и ругалась
на чем свет стоит, упоминая и прорвавший водовод, и производителей
труб, и неповинного Пашку, зацепив и всех, с кем недавно имела
конфликты. Дымыч почему-то остался неохваченным, она только
махнула на него рукой, разбрызгивая рыжую грязь, и поспешно
удалилась восвояси.
– Дымыч, а ты и русалок видел? Раз с таким знанием дела
заприметил, – хохотнул Пашка, усаживаясь на траву около лужи.
– Чтоб ты понимал, я не просто видел, Пашка, – сообщил Дымыч,
выпустив огромное облако дыма. – Даже под чары попал одной такой
особы.
Пашка
заинтересованно уставился
на Дымыча,
утирая
проступившую от дыма слезу.
– Дымыч! Ты, под чары? Не верю! – рассмеялся Пашка, стягивая
мокрую футболку.
Дымыч задумчиво уставился куда-то вдаль, Пашка даже невольно
проследил направление его взгляда, но ничего, кроме нависших над
забором ветвей сливы не увидел, а выражение лица у Дымыча было
таким, будто он увидел что-то очень дорогое, как приятные
воспоминания.
– Был я молод и неразумен, – начал Дымыч, выпустив еще одно
облачко дыма. – В ту пору болел я практически каждой девушкой, что
заговоривала со мной или привлекала внимание. Научиться спасаться
от такой напасти – задача сложная. Но это только мужчина поймет.
Что тут женщинам ветреным пояснишь? Невдомек, как мы из-за них
страдаем…
Пашка старательно закивал головой, но ни слова не произнес,
чтобы не вспугнуть такой любопытный рассказ Дымыча.
– Намаялся я со своими горячностью да страданиями, и решил
уединиться, – говорил Дымыч, доставая еще один кисет с табаком из
кармана. – Предложили мне тогда пойти поработать на одной
лодочной станции. Никакого туризма там не предполагалось. База
строго мужская, рыбацкая. Да кто бы мог предположить, что попаду я
из огня да в полымя…
Дымыч вытряхнул из трубки пепел и стал готовиться набивать ее
заново. Пальцы у него ловкие, аристократично изящные, как будто
Дымыч не по стройкам да лодочным станциям подрабатывал, а в
консерватории виртуозно инструмент пользовал.
151
– Как только прибыл я в это отдаленное местечко на берегу реки,
так сразу ее увидел. Понял тогда, что пропал, не уйти мне от
неизбежного. Как же я смогу не залюбоваться такой изящной
девчонкой с длинными русыми волосами и небесно-голубыми глазами?
Вранье это все, что надо волей обладать. Куда моя воля в тот момент
подевалась, до сих пор сказать не могу, – рассказывал Дымыч.
Пашка же зачарованно наблюдал за его точными выверенными
движениями. Ведь как будто точно знал Дымыч, какая щепотка табака
его странного нужна, да как ее уплотнить надо в трубке для
комфортного курения.
– Вот и остался я там, Пашка, травмы лечить душевные свои.
Думаю: раз уж так сошлось, значит, правда клин клином вышибается.
Вот что скажу тебе на заметку. С каждой неудачей твоей по части
прекрасного пола добавляется в тебе самом особого понимания и
мастерства. Это становится чем-то упоительным, как охота, если уж с
настоящими мужскими занятиями равнять. Не стал я сразу горячность
и интерес показывать, а принялся наблюдать за девчонкой. И надо
отметить в том особое удовольствие. Она, как статуэточка прекрасна,
изящна каждым движением, легка необыкновенно. А волосы ее только
кажутся русыми, на самом деле, если приглядеться, то спадают они по
точеным плечикам тяжелыми волнами, где так и чередуется светлый
локон с локоном, что чуть темнее, как в морской волне изумрудная
вода чередуется с пенным гребнем.
Дымыч поднес к трубке огня и затянулся. Пашка все время хотел
уловить тот момент, когда Дымыч доставал спички или зажигалку, и
не мог. Такое ощущение было от трюка Дымыча, что он будто
пальцами трубку разжигал.
– Было в ней и то, что больше всего влечет, – Дымыч выдохнул
дым, что смутно напомнил запах моря. – Это такое особое умение
девушек – казаться обаятельно-смешными и трогательными. Могла
Марина сотворить самую нелепую неловкость, но именно так:
рассыпаясь смехом звонким, как будто капли летнего дождя, что
радугу рождают. Упасть с мостков в воду, неловко шагнуть в лодку,
уронить что-нибудь – это все то, к чему мы привыкли и чего ожидали
от нее. Улыбались, когда встречали ее, проспавшую, встревоженную и
растерянную. Весь день она просиживала в маленькой комнатке
конторки, ведя учет и продавая рыбакам заезжим услуги нашей
небольшой и неказистой конторы.
Дымыч опять затянулся и вздохнул, будто углубившись в свои
воспоминания.
– Жаркими деньками она отправлялась искупаться на дальний
пляжик, подальше от приставучих рыбаков, а мы с Петровичем
152
садились за накрытый ею стол. В этот момент зачастую мы и
обсуждали ее с особым вкусом. Петрович и сам был личностью
колоритной. Его на базе старожилы звали водяным за длинные
прямые волосы и вылинявшую тельняшку, которую он и не снимал,
кажется. Рассуждали мы о ней особо, до деталей смакуя все мелочи. А
тем она нам давала очень много. Заодно мы бдительно обсуждали
каждого приезжего рыбака, что оказывал ей знаки внимания. Но
однажды Петрович родил во мне неуемное желание. Всего-то одной
фразой: «Слыхивал бы ты, как она поет, вообще бы на край света за
ней отправился». Вот тут, Пашка, я и спятил, стал вертеться вокруг
Марины, улучая момент, когда можно будет ее попросить спеть. Долго
не выходило у меня… Беда мне помогла в этом, как это ни нелепо, но
все именно так и произошло.
Дымыч отложил трубку в сторону, устроив ее в заботливо
принесенной кем-то пепельнице, словно в колыбели. Тут он
нахмурился и продолжил рассказ немного другим, тревожным тоном.
– Прибыла в наш рай компания несвойственная. Тройка молодых
людей высокомерных, пренебрежительных, бросающих чаевые
размером с зарплату, да несколько девиц с ними. Как раз в тот момент
на базе никого не было, кроме них. Испугался я за Марину, приволок
на всякий случай из лесу дрын потяжелее, да припрятал у конторы.
Какое-никакое, а вооружение против этих хлыщей. Но кроме плоских
сальных шуточек они себе ничего не позволяли. Началось все уже в
конце дня, когда Марине домой уж надо было идти. Из коттеджа
молодцов девицы вылетали в слезах одна за одной, а после и сами
отдыхающие нувориши появились. Пьяные, остервеневшие, они
направились в контору. Я в тот момент как раз выслушивал рассказ
одной из девиц, что эти типы какой-то дряни нажрались,
изнасиловали их, избили да вышвырнули. Все это испугало меня не на
шутку. Взял я оружие свое да и отправился на защиту Марины, пока
Петрович милицию пытался вызвонить.
Дымыч было потянулся к трубке, но рука его на полпути
остановилась и легла на стол совсем рядом с пепельницей. Передумал
он курить, видимо.
– Бился я недолго, хотя и отчаянно. Отоварили меня в аккурат по
затылку, потом все, как через туман, будто и был я там, и не было
меня. Слышал я, словно из-за стены, как они Марину стали доставать.
Да не растерялась наша Мариша. Вдруг говорит: «Да что за проблемы,
ребята? Вы собой очень хороши, да и не жадные. Все будет, только
дайте мне для вдохновения вам одну песенку спеть. Обещаю, вы не
пожалеете». Я было дернулся выручать Марину, да понял, что связали
меня плотно. Подергался немного, да притих в тот момент, когда
153
Марина струн гитарных коснулась. Так тебе скажу, Пашка, не слышал
ты никогда настоящей песни. Вот я слышал, знаю, что это. Было в
голосе ее то, что сводит с ума мужское существо. Если бы не упакован
я был веревкой, как копченая колбаса, уже бы был у ее ног, готовый
голову за нее положить, любой приказ выполнить. Жил этот голос во
мне, пульсировал в крови огненной страстью и нежностью. Такого
никогда я больше в жизни не чувствовал…
Дымыч замолчал, опустил голову, укрыв взгляд, потом опять
выпрямился, плечи расправил и продолжил:
– Не один я такие чувства испытал. Охламоны эти тоже
прониклись. Маришка как-то легко предложила им отправиться
купаться на реку, на ее дальний любимый пляж. Я видел, как
выходили они из конторы, забился в попытках освободиться, да
получил ботинком в голову и отключился. Так и провалялся непонятно
сколько времени, очнулся, когда за окном уже вовсю стрекотали
сверчки. Тревога исчезла, когда я услышал, как Марина с Петровичем
переговариваются шепотом. Во мне сразу такая радость родилась, что
я улыбался, слушая обрывки фраз: «Беги, русалка, нет места тебе в
миру отныне, ты три души человеческие загубила, на дне морском
место твое, да этот не оставит, слышал он зазывное пение твое»… «Не
поминай лихом, водяной, не желала я зла людям»… Пытался я
следователю рассказать потом услышанное, да списали все на
сотрясение мозга, лечили долго. Зато, Пашка, видел я русалку, да и
пение ее слышал. Лучше бы не слышал, потому что после я в море
отправился, искать ее, да так и не нашел, хотя и натерпелся немало. А
изуверов этих нашли на дне реки. Говорили, что пошли купаться
нетрезвые да в прибрежной тине запутались. А мне вот кажется, что
увлекла их русалка пением своим, ей-то проще простого такой трюк
проделать, хоть и неловка она на суше и смешная немного.
Глава 4
На заботливо очищенный от снега стол с ветки яблони упала и
рассыпалась клякса снега. Это суетливая птичка с красной грудкой
качнула ветки, нетерпеливо прыгая по ним в ожидании Дымыча.
Пернатые всегда слетались на принесенные им крошки. Процедура
кормления птиц у Дымыча похожа на своеобразный ритуал. Он, не
торопясь, достает из кармана телогрейки целлофановый пакетик с
крошками и какими–то семенами, явно припасенными заранее,
154
откатывает края, словно это холщовый мешочек, и озирается по
округе, выискивая всю пернатую компанию.
Дымыч никогда не бросает корм поближе, не настаивая на своем
обществе. Он четко вымеряет расстояние комфортное для пугливых
пичуг. Нет в нем стремления получить восторг от недоверчивой и
настороженной их близости, как и желания почувствовать невесомые
цепкие коготки лапок на собственной ладони. Он угощает, нарочито и
продуманно создавая своеобразный уют и комфорт.
Сегодня Дымыч задерживался. Пернатые гости в нетерпении
оглядывали округу в поисках своего кормильца. Вместо него на
лавочку за столом плюхнулся Пашка, досадливо смахнул снежную
«кляксу». Он сел на привычное место Дымыча, явно демонстрируя
ожидание. С веток сорвались возмущенные нарушением субординации
птицы, пестря самыми разными окрасками. На незадачливого Пашку
осыпался снег с веток. Он невразумительно ругнулся. Нахмурился,
глянул вдоль внутрисадовой дорожки и вздохнул.
Дымыч появился неожиданно, как будто материализовался из
дыма. Откуда он взялся, трудно было предположить. Усиливало
эффект волшебства то, что на нем был ярко-красный колпак, который
носят на новогодние праздники актеры и затейники. Пашка удивленно
уставился на прежде довольно консервативного Дымыча.
– Дымыч, что-то ты задержался, – хохотнул он. – Никак
Снегурочка не пришла?
Дымыч обстоятельно смахнул ладонью с лавочки снег, уселся на
непривычное для него место и вместо привычного кисета с табаком
положил перед собой перчатки из хорошей кожи. На отворотах было
видно, что внутри они отделаны натуральным мехом. Пашка с
интересом разглядел этот неожиданный атрибут одежды Дымыча.
– Да, Пашка, хорошо, что она не пришла… Хотя, давно было это, я
чуток постарше тебя был, – вдруг начал Дымыч, располагая рядом с
перчатками кисет.
Показалось Пашке, что от кисета потянуло тонким ароматом
вишни. Как будто в морозном предновогоднем воздухе зацвела она
белыми хлопьями. Пашка даже головой мотнул, чтобы сбросить
наваждение.
– Так вот… В ту пору я отправился поработать в те места, где лета
и вовсе не бывает, а весна настолько коротка, что и заметить ее
толком не успеваешь, – продолжил Дымыч, набивая трубку каким-то
хитрым табаком. – А люди, они всегда под стать местности. Как
климат чуют – моментально меняются. Даже в мелочах. Вот ты, коль
не жадничал, замечал бы в девушках такие перемены. Как развернет
погода, так и благосклонность у них меняется. То гневаются, как
155
срывающийся бурный ветер, то холодны, как самая стылая зима, а то
вдруг романтичны, как расцветающий сад. Да что я тебе рассказываю?
Это ты потом поймешь, когда надоест впопыхах шарить у них под
одеждой в темном подъезде, не обращая ни на что внимания.
Пашка обиженно оттопырил нижнюю губу, собираясь возразить,
но потом осекся, потупил взгляд, вспомнив что-то глубоко личное, о
чем и хотел посоветоваться с Дымычем.
– Артелей рыбацких в ту пору было много. Таскали они улов на
склад, где был большой холодильник, оттуда все отправлялось в
разные уголки, чтобы накормить людей рыбой до отвала. Конечно,
были там не только рыбацкие будни, а жизнь обыкновенная,
человеческая. Ну, как водится, женщины там были в большом
дефиците, потому каждая – под пристальным вниманием мужских
жадных глаз. Едва только наметится разлад в одной из пар – тут как
тут новый кавалер появляется. Да что там это? Даже при таком
внимании умудрялись дамы двоих занимать собственной персоной,
хоть ничем хорошим это и не заканчивалось…
Дымыч торжественно и неторопливо зажег старомодную спичку,
воздух наполнился запахом костра, дымком, словно тянущим из трубы
хорошо протопленной избы или бани. А из кармана Дымыча появился
заветный мешочек для птиц.
– Распугал ты моих зябликов, зимородков… – закряхтел Дымыч,
отворачивая края мешочка. – Ни на что, кроме собственной персоны
внимания не обращаешь, неинтересно тебе. Пустой ты, Пашка, не
любознательно с тобой. Чувствуют это девушки. Жаловаться, небось,
пришел?
Пашка было открыл рот, издал нечленораздельный звук, но тут же
досадливо махнул рукой, схватил перчатку Дымыча и, нещадно
заворачивая и сминая ее во все положения, выдавил:
– Ну, да…
Дымыч бросил первую порцию крошек поодаль, внимательно
наблюдая за птицами. Казалось, что Пашкину реплику он так и не
расслышал. Пашка заволновался, заерзал, укладывая перчатку на
место.
– Дымыч, я с ней уже месяца два как по кино да кафе гуляю, а
она будто льдом покрыта. Ни обнять по-серьезному, ни поцеловать…
Дымыч сосредоточено бросил вторую жменю.
– Я тебе вот что скажу, Пашка, – разворачиваясь, заявил Дымыч.
– Брось ты эту затею с ней. Не твоя она. Знаешь, как бывает? Хочется
красивое, дорогое, а денег не хватает. Вот так и тут. Удел твой –
девушки попроще…
156
Пашка даже возражать не стал, вычерчивая на крышке стола
невидимый рисунок. Согнулся, плечи опустил, понимая, что вся его
ситуация точно попадает под описание.
Дымыч выпустил облачко густого, насыщенного ароматами
цветения садов дыма, задумался.
– Мне твое стремление понятно, потому что именно о том и
история моя, – продолжил он рассказ. – Была в той же рыбацкой
деревеньке и девчушка, что выбивалась из общего представления. Ее
Снегурочкой звали все. Поначалу за внешность такое прозвище дали,
потому что личико, волосы, брови у нее были снежно-белыми, а глаза,
как льдинки, – так и веет холодом. А после уж на характер ее
прижилось. Вышло с ее участием несколько историй, таинственных и
трагичных. Поскольку внимания она мужского избежать не могла, то
первым, кто отчаялся ухаживать, оказался клерк по продажам.
Паренек ушлый, вертлявый, шумный и компанейский. Он тут же
растрезвонил, что растопит жаркой страстью своей Снегурочку без
остатка. Даже, помнится, ставки делали, живо наблюдая, как будет
история развиваться. Клерк этот начал лихо: цветы, вино – невидаль в
тех краях необычайная – все это он очень аккуратно таскал на работу
в конторку Снегурочке, зачастую засиживаясь с нею за кофе да за
чаем и про работу забывая.
Пашка уставился на птиц по направлению взгляда невозмутимого
Дымыча. Пернатые точно и быстро собирали в снегу угощение,
оставляя тоненькие крестики следов. Следы эти переплетались,
путались, образуя причудливый рисунок, какой бывает на стекле при
сильном морозе.
– Только роман этот никак не имел ни продвижения, ни финала.
Снегурочка была ровна, даже работать не прекращала, внимая
витиеватым речам клерка. С подарками тоже поступала мудро,
заботливо угощая весь коллектив конторки. Клерку тоже доставалась
равная порция, и вместо ожидаемого тет-а-тета при свечах выходил
незапланированный корпоратив. А тем временем в местном баре
зрители и болельщики теряли терпение, подначивая клерка да
подталкивая к активным действиям. Однажды и он не выдержал,
приняв лишнего в баре, отправился в избу на самом краю леса, где и
обитала та самая Снегурочка. Оборону от пьяного ухажера она
выдержала с честью, потому что во дворе ее обитал здоровенный
белый пес. От страху клерк преувеличил того до размеров медведя. В
планах у пса хоть и не было загрызть клерка, но напугал он его до
заикания. Едва пьяный воздыхатель рванул калитку, явился из снега
сторож, встал на задние лапы, положил оные на плечи гостя
незваного и дружественно произнес: «Гав!». То ли разверзнутая перед
157
лицом пасть, то ли бас пса очень впечатлили клерка. Он моментально
протрезвел и унесся со всех ног восвояси.
Дымыч отложил трубку в сторонку, спрятал в карман пустой пакет
и покосился на Пашку.
– Вот тебе птица – существо трепетное и пугливое. Это и есть для
тебя тренажер. Они, как и девушки, вмешательства в их пространство
не любят, однако довериться могут. Погляди…
Дымыч достал из кармана сухарь, торжественно уложил на ладонь
и протянул птицам. Возле предложенного угощения моментально
уселись две синицы, внимательно исследовали черными бусинками
глаз лицо Дымыча, а после ухватили сухарь, немного повозились,
топчась доверчиво по ладони, и утащили добычу.
– Видал? Есть мне доверие! Даже два… как обычно, – победно
заявил Дымыч. – А у тебя не выйдет.
Пашка сокрушенно вздохнул, порылся в карманах, потом махнул
рукой с досадой и опять поник.
– История с клерком на этом не закончилась, – рассказывал
дальше Дымыч. – Затаил он злобу на Снегурочку. Да и подсчитал
затраты вложенные, припомнил издевательства, снарядив себя
изрядной обидой. Не мытьем, так катаньем. Дождался он, пока
Снегурочку на инвентаризацию в холодильник отправят. Место там не
людное и очень холодное. Только во время выгрузки народ
появляется, а так все по бытовкам да по конторам греются. А
Снегурочке как раз распоряжение выдали – остатки на складе с
ведомостями сличить. Возомнил он, что в этой самой камере
холодильной он ее и накажет за холод и неприступность. Дело в том,
что дверь камеры морозильной закрывается снаружи. Старая камера.
Как только туда человек заходит, сразу на предохранитель ставят,
чтобы не захлопнулась, иначе не выйти без посторонней помощи. Так
Снегурочка и поступила, а ухарь наш – за ней следом, да дверцу и
захлопнул, чтобы план его коварный осуществился. Думал этот
безнадежно глупый человек, что будут они греться вместе да спасения
ждать. Там и сладится у них не дружба. Да вот только нашли их
запертыми в морозильной камере на следующие сутки. Там продукция,
рыба, в теле которой минус двадцать восемь градусов по Цельсию, как
уж тут выжить. Клерк в ледышку превратился, Снегурочку удалось
спасти. Говорят, что были они по разные стороны камеры…
Пашка уставился на Дымыча округлившимися глазами, ужасаясь
услышанному. Дымыч же сделал паузу и стал говорить дальше:
– Потом был угрюмый молчаливый рыбак. Никто от него не
ожидал, что он так трогательно и заботливо начнет ухаживать за
Снегурочкой. Был этот чудак человек немногословен, скрытен и угрюм
158
обычно. А при виде Снегурочки расцветал, будто другим становился.
Замерз он около полыньи на озере, куда рыбу отправился ловить подо
льдом. Потом уж оказалось, что в теплых краях у него и жена, и двое
малолетних сынишек. Знать никто не знал. А после был заезжий
ухажер с буксира, что снабжение привозил, он и остался-то только из-
за нее, просто с ума сходил рядом с ней. Глупо погиб. Перед самым
бураном отправился на охоту, да лавина на него сошла. А вскрылось
потом, что его за растление малолетней ищут давно…
Пашка не удержался:
– Не везло же Снегурочке этой. Как будто притягивала она к себе
такое…
– Да, Пашка, в том-то и дело, – согласился Дымыч. – Что едва ли
кто-то открытый да простой за ней приударял, выходило так, что шли
к ней, пытаясь растопить ее сердце, люди темные, с грешками. Да я и
не упомню уже всех, только вскрывались истории одна за одной. То
девчушку бросил и сбежал, а она ребенка воспитывает без отца, то
насильник, даже маньяка наша Снегурочка заморозила. Так и пошло,
что настораживались все, как только кто-то около Снегурочки
появлялся… Вот такая странная она была, Снегурочка. История бы
бесконечная была, да как-то по весне забрели в наш поселок
охотники. Весну-то и весной сложно назвать, так, снег подтаял, да мох
серый появился, но охотники пришли на передышку. Зверь линять
начал. Среди них и был один паренек. Казалось, что ничем от других
не отличается, да только все собаки к нему, виляя хвостами,
бросались, птиц с руки кормил запросто, кошки не отходили ни на
шаг. Странный охотник такой. Вроде и бьет зверя, а они к нему просто
волшебное доверие имеют. Вот и Снегурочка как зверек дикий повела
себя. Никто ее такой не видывал. Паренек вроде и прост был, но
относился к ней с уважением. Как там было – их тайна. Только опять
тут трагедия случилась. Ушли они в дальнюю сторожку за зверями
понаблюдать, а вернулся охотник один. Совершенно сумасшедший.
Его в баньке закрыли, кормили, да следили, чтобы не удавился или
еще чего с собой не сотворил, пока врачи не увезли его в лечебницу.
А Снегурочку так и не нашли, пропала. Охотник все твердил один
ответ: «Растаяла она, растаяла!». Да и в истерику жуткую впадал.
Никто ему не поверил, конечно. Вывод сделали, что помутился он
разумом. Так и осталось тайной все. А я верю, что растаяла, Пашка. Я
теперь точно знаю, почему женщины любят одних, а замуж выходят за
других. Видать, таять страшно им…
Продолжение следует…
159
160
Роман Дих
Он энд Офф
«А он что?»
«Да я с ним теперь почти не общаюсь, – Аня, словно наяву,
увидела, как Никита откинул в сторону пустую бутылку из-под чёрного
«Миллера» и закурил. – И тебе не советую. Нарик он».
«Да ну?» – Аня удивилась, хотя…
«Да, нарик конченый».
Весь разговор происходил не в реале – в скайпе: мессенджеры всё
чаще заменяют общение IRL, так сказать (хотя, это уж совершенно
ненужное пояснение).
А Аня любит просто Витальку-дурака, пускай пока заочно.
«Ну а мы с тобой…» – она явственно увидела, как Никита
потянулся у своего компьютера похотливо…
«Нет, мы с тобой уже ничего, ни в реале, ни в вирте», – слёзы
потекли, тушь размазывая… да хрен с ней, с тушью… наркоман её
Виталька, пока ещё увиденный только на фото и по скайпу, не в
реале. Клевещет, может, пузан этот самовлюблённый, Никитка?
«Да на адресок его, не парься!» – пьяный Никита сегодня
удивительно добр.
Аня скопировала адрес и, раздражённо занося Никиту в «игнор»,
увидела мельком на его предплечье и плече цепочку точек – уж явно
не один Виталик наркоман-то.
Только заигнорила бывшего любовника – в скайп стук-постук кто-
то... …Лёгок на помине, как чёрт на овине! Появляется в окошке
Виталька её – весёлый такой.
Потрепались, а потом неожиданно: «Анька, а приезжай?» – и
адрес свой называет. Ну, у Ани он уже есть, так что…
«Любовь зла, полюбишь и…» – словно колёса отстукивали, пока
Аня, докурив, пошла прилечь, на сон потянуло...
Что там её ждёт? Виталик точно должен встретить, а вот каков он
в реале? Наркоманов Аня не любила, как большинство нормальных
людей.
…Он уже в вагоне впивается губами в её губы, легко
подхватывает сумку с гостинцами – вишнёвым вареньем, копчёной
161
грудинкой… – неожиданно закатывает рукав своей кожанки и каким-то
образом начинает вытягивать из руки вены, всё так же задорно смеясь
– как тогда, в скайпе. Кожанка распахивается, и становится видно, что
с обнажённой груди Виталика содрана кожа. Рёбра выломаны – видны
лёгкие, словно смеясь, выпускающие клубы приторного конопляного
дыма…
– Девушка, вам выходить! – проводница за плечо теребила
задремавшую Аню.
Город её суженого погружался в августовский полумрак. Аня
вглядывалась в эту серость, разбавленную сыростью – нет, знакомой
по общению в Интернете фигуры не видать.
– Каззёл! Все мужики – козлы! – Аня шептала, когда такси везло
её по наизусть выученному адресу.
Дверь была опечатана полицией – сквозь наползшие слёзы Аня
увидела бумажку и подписи…
– Витальку ищете? – сзади хриплый мужской голос.
– Аг-га…
– На пузырь – и я покажу, где он, и сумку дотащу, – на вид её
новый знакомец был полусумасшедшим, однако одетым аккуратно.
– Покажи сперва – Аня подбоченилась, поверила почему-то этому
забулдыге.
– Мы его «писателем» звали, – доверчиво сообщил «синяк»,
пыхтя пятой Аниной сигаретой. Фонари освещали полуосеннюю
морось, тоскливую заранее, и…
– «Звали»?
– Ну, писал он типа всякую херню, вроде, даже в газете бывал,
там ему бабло заплатили… ага.
– А почему… почему вы о нём…
«Да что же это? Он – да, писатель, но почему всё, как в его
рассказах – такая же ирреальность, безнадёжность?»
– Да пришли уже, смотри!
В полумраке светлела свежезасыпанная могила.
– Вот тут он уже два дня, – пьянчуга поставил сумку на землю.
– Да… как это… он правда наркоман был? – у Ани одно желание,
как у всякой простой русской бабы в подобном случае – выплакаться
всласть…
– Ну, не знаю. Говорят, покуривал, иногда пиво пил. Так-то мужик
ничо был, только вредный местами, да ладно. Мне вон под
настроение, сама знаешь, – Аня, на самом деле, не знала, – на бухло
не хватает – когда полтинник даст, когда и на хер пошлёт, я шибко не
обижался. Под настроение. Так-то добрый был… – пьянчуга болтал,
пока Аня чувствовала, как её захватывает безумие…
162
– Ааааааааааааааааа! Свят еси… – истошный крик за её спиной
заставил повернуть голову. Пьянчуга скачками удалялся, мешая
обрывки молитвы с матюгами и причитаниями «Допился!»
Прохладное коснулось Аниной щеки – Виталя её касается.
«Пошли», – только в мозгу отдалось… Они двинулись прочь от
кладбища… «Не могу… хоть ты не как мы, но…» – она сама помогала
Виталику снять с неё джинсы и трусики… и застонала лишь дважды –
когда холодное естество входило в неё и когда изливалось… и сама
уже не помнит, как натянула джинсы и пошла. Одна…
…заказала чашку чая в какой-то забегаловке, неухоженной, но с
«вайфаем». Планшет, загружаясь, вжикнул. Ох, сумка с гостинцами на
кладбище осталась. Хотя куда её? Ему и везла – если уж любовь так
лихо крутит, то и поест. Аня вдруг мрачно захихикала.
Вошла в скайп – и сразу её Виталька засветился в мессенджере.
«А классно было?)))))» – смайлы-то, смайлики… как живой…
«Пошляк» – Аня ответила.
163
Посетители
Если болеешь, а тебя навещают – это почти всегда приятно, лишь
бы только не надоедали ненужными советами. Больных не стоит
расстраивать.
Когда первыми ко мне являются две неразлучных подруги-
вегетарианки с пакетом персиков и бутылкой яблочного вина и
принимаются дружно упрекать за то, что я не прекращаю есть мясо –
я оглушительно чихаю в ответ. Обе подружки отшатываются:
– Ну, ведь мы же тебе говорили – тебе вредно это, так ты нескоро
поправишься! – обе с презрением смотрят на кусок мяса с кровью,
который я поджарил себе, превозмогая слабость, ещё днём.
Я, потягиваясь в постели, зеваю во всю пасть.
– Фу, как не стыдно! Какой был… – подруги с негодованием меня
покидают. Я достаю из пакета персик и бросаю его в стену со всей
силы: он, перезрелый, с сочным звуком разбивается о стену, брызги
летят в разные стороны. Я радостно рычу и тут же морщусь от боли в
плече.
За окном слышно шуршание мётел и шум.
– Ну, как там наш больной? – бодренький голос моего врача
слышен ещё из прихожей, он колобком вкатывается в комнату,
пропитанный запахом формалина, сквозь который пробивается лёгкий
запах гниющей плоти.
Я задираю футболку и, пока он меня слушает, рассматриваю его
халат с засохшими кое-где капельками крови: доктор по пути, видимо,
не удержался – какая-нибудь дурочка пала жертвой его обаяния и
пары скальпелей, что весёлый доктор таскает в особой коробочке.
Судя по довольному выражению его дегенеративного лица, примерно
так и было.
Доктор тем временем чертыхается:
– Батенька, – фонендоскоп аж застревает в густой шерсти у меня
на груди, – вы бы хоть… не знаю… побрились… – замолкает, поняв,
что ляпнул чушь.
Приступает к осмотру моего раненого плеча: аккуратно снимает
бинты, разглядывает поджившую рану:
– Уже хорошо, хорошо, голубчик… таак–с… швы скоро снимем,
наверное, – заживает всё как на собаке…
Я недовольно ворчу, и доктор понимает свою оговорку:
– Ладно вам, батенька – люди так говорят… люди…
Жизнерадостный доктор выкатывается наконец прочь.
164
Ночь только началась, я в предвкушении и не обманываюсь:
посреди комнаты возникает маленький вихрь. Ноздри чуют лёгкий
запах серы в смеси с горечью неведомых, но приятно пахнущих
растений – и ты, любимая, возникаешь постепенно из ниоткуда –
такая же очаровательная, как и в прошлую луну. Негромкий стук
копыт по дощатому полу; ты присаживаешься на край постели,
вглядываешься в мои глаза полузверя своими бездонными с красными
искорками – глазами дочери Вечного Пламени и Мрака.
Моя грубая рука поднимается к твоей голове, теребит роскошные
жёсткие волосы, сквозь которые прощупываются небольшие рожки,
потом спускается вниз, лаская груди. Ты негромко смеёшься:
– Ишь, глазищи красным загорелись как! Стал бы человеком
наконец, а то как целовать будешь? Стань, стань человеком! – я, рыча
в ответ, набрасываюсь на тебя.
И я люблю тебя много, много раз – пока первый лучик
наступающего дня не проникает в комнату. Ты рассеиваешься чёрным
облаком дыма в моих объятиях – поток дыма, на мгновение зависнув
столбиком над полом, просачивается вниз.
А я, под влиянием наступившего дня, пройдя сквозь немного
мучительную процедуру перехода – мучительную ещё и потому, что
боль в заживающем плече… – я откидываюсь на подушку уже
человеком и быстро засыпаю – до следующей ночи.
165
Григорий Неделько
Все исполненные желания
Я не понял, почему меня похитили. И всё же в один момент я
пребывал на привычном и немного наскучившем рабочем месте, а вот
уже там-не-знаю-где и непонятно-почему.
И только сейчас… да, кажется, прямо сейчас я начинаю понимать,
кому и зачем это нужно.
Итак, в очередной раз вступал в права и длился обыкновенно
тоскливо и скучно будничный день. Я находился в лавке. А где ещё,
спросили бы вы меня, и я не нашёлся бы, что ответить. Понимаете, я
из суток в сутки постоянно повторяю единственный круг обязанностей
и благ: проснуться, умыться, поесть – на работу – уйти в десять
вечера из лавки и, вернувшись домой, поесть, помыться и лечь спать.
У меня и на жену-то не хватало времени и желания… ещё когда мы
жили вместе и не были разведены. Теперь-то жизнь стала совершенно
неизменной.
Вышагивая рядом с витринами и вдоль них, я протирал стёкла и
деревянные корпусы от пыли мягкой тёмной тряпкой. Вдруг запиликал
канарейкой электрический дверной звонок, и внутрь скромного по
размерам, однако стильно обставленного помещения вошёл человек.
Он носил чёрную шляпу, чёрные очки, того же цвета штаны и сапоги
и, естественно, перчатки, такие же, разумеется.
– Мистер Ер? – грубым голосом – вероятно, природным, а не из
намерения обидеть – поинтересовался «чёрный».
– Он самый, – я по привычке тепло улыбнулся потенциальному
покупателю. – Чего желаете?
Он обвёл залежи богатств под стеклянными витринами
малолюбопытным взором.
– Боюсь, у вас не отыщется требуемого.
Моя улыбка сделалась шире: это у «мистера Ера»-то не
найдётся?.. Смешно, парень. Или наивно – одно из двух.
– Исполнение какого желания вам требуется? – задал я
сакраментальный вопрос.
«Чёрный», подойдя ближе, покачал головой.
– Ну, а всё-таки?
166
– Говорю же вам, затея помочь мне изначально обречена на
провал.
– Давайте тем не менее обсудим: я не привык отступать перед
трудностями.
Тогда, вздохнув, «чёрный» ответил:
– Все желания.
– Что, простите? – я не понимал смысла сказанного.
– Все потенциальные желания, – почти повторил странный
посетитель.
– Все? – я задумался: теперь я был озадачен.– То есть абсолютно
все? – Да, любые. Возможные и невозможные. Уже придуманные и
пока нет. Все. Все исполненные желания.
Я хмыкнул.
– Неплохой запрос. А касательно материальных средств… –
поднял было я болезненную для многих покупателей тему, однако
необычный клиент прервал меня взмахом руки в чёрной кожаной
перчатке:
– О деньгах речи не идёт.
Я вновь улыбнулся, сейчас – натяжно.
– Понимаете ли, задарма не работаю. Жизнь не позволяет.
«Чёрный» вдруг расхохотался.
– Никогда б не подумал, – сквозь смех заговорил он, – что меня
обвинят в глупости и материальной недееспособности.
– Так ваших средств…
– Хватит. Вполне, – снова не дав мне досказать, прервал
«чёрный».
И теперь уж сам растянул губы в улыбке – несколько мрачной и
настораживающей, должен заметить.
Эх, догадайся я об этом раньше!..
– Могу предложить варианты, – я вернулся к профессиональным
тону и поведению, – только предупреждаю сразу: даже полный набор
средств из моего магазина не способен осуществить подобную
просьбу. Выкупи вы приобретённое прошлыми покупателями, и в
таком случае не удалось бы достичь поставленной цели.
– Средства ограничены, – резюмировал «чёрный».
– В принципе и целом, – да, ограничены, – согласился я. –
Несмотря на чудесность, волшебство, невероятность.
– Закон ограничения, – в следующий раз проявил начитанность и
ум «чёрный» клиент.
– Именно, именно он.
167
«Чёрный» постоял молча пару-тройку напряжённых, на мой
взгляд, секунд и попросил:
– Озвучьте ассортимент, пожалуйста, а я уж… уж как-нибудь
попытаюсь решить проблему.
«Да на что он надеется?» – я внутренне усмехнулся и огорчился:
и потому, что не смогу при всём хотении угодить посетителю, и из-за
его почти детской наивности.
Кажется, впрочем, кто-то другой бравировал наивностью и
детскостью, размахивая ими налево и направо…
Я прошёл к первому слева стенду и, указывая пальцем на товар –
среди многих в единичном экземпляре, – принялся озвучивать
некупленные средства. «Чёрный», как я понял, встал рядом позади и
внимательно, заинтересованно слушал.
– Золотая рыбка, – вещал я, указывая пальцем на яркое жёлто-
рыжее чешуйчатое тельце, что плескалось в аквариуме с подогревом и
температурным контролем (кондиционер + мини-печка). – Исполняет
лишь три желания, зато способностями не ограничена. Джинн, – я
ткнул указательным пальцем в красную старинную лампу. – Тоже три
желания обыкновенно, правда, он не умеет (или не хочет, я так точно
и не выяснил) убивать людей, воскрешать и заставлять влюбиться
друг в друга. Цветик-семицветик, – на витрине в вазочке с
дистиллированной водой стояло неумираемое – покуда не
используешь последнее желание – подобие солнца, но не с огненным,
по цвету и смыслу, а с разноцветным ореолом из лепестков. – Семёрка
мгновенно исполненных желаний, вплоть до уровня выше среднего.
Конёк-горбунок – в сжатом виде. Количество желаний ограничено
высокой моралью источника и тем, удастся ли покупателю
договориться с ним по душам. Иначе может (и вправе, что
задокументировано)
отказаться
претворять
желаемое
в
действительность. Чтобы увеличить конька, опустите рычажок на его
спинке. Жар-птица – тоже ужатый формат, распаковываемый путём
нажатия на клавишу на содержащем животное сосуде.
«Чёрный» молчал, видимо, слушая.
– Русалка, – продолжал я. – В основном работает на стезе любви
и семейности. Бог, увы, не всесильный (самого себя не уничтожит,
например). Дьявол примерно той же силы, что и бог, правда, вот
исполненное желание обязательно содержит подвох. Баба-яга…
волшебница… фея-крёстная… зубная фея… колдун… дракон…
Я настолько увлёкся перечислениями, описаниями и пояснениями,
что совсем позабыл о стоящем за моей спиной загадочном «чёрном»
человеке. А он, подгадав наиболее удачный момент, применил это
против меня. Чёткий незаметный, мощный удар сзади тяжёлым
168
предметом (кастетом?) по темечку – и я валяюсь без сознания на полу
собственной лавки в окружении десятков и сотен магических,
содержащих практически неисчислимую силу предметов, животных,
людей, существ, монстров…
Однако повторюсь, сказанное выше дошло до меня чересчур
поздно и в неправильном месте.
Я не знал, где нахожусь. Я связан, и изо рта торчит кляп. Сколько
бы ни старался, не издаю ни звука; лишь изредка некие шумы, то ли
реальные, то ль нет, проникают сверху через дверцу в полу (или, в
моём случае, потолке). Стены окружают и сжимают; темнота пророчит
и страшит. Холодно. И я – я, кто подрагивает от распространяющегося
и усиливающегося озноба и пытается понять, кому понадобился.
Был ли инициатором, руководителем или хотя б второразрядным
участником похищения «чёрный», посетивший лавку и виртуозно,
смело, технически обманувший и обработавший меня? Сколько всего
человек стоит за этим? Мои нежданные враги – мафия? Простые
люди? Магические создания? И куда я угодил, как?? И для чего?!
…«Для чего?»
Я привычным образом улыбнулся, сколь бы неуместным не
показалось вам, читателям и слушателям, этакое поведение. Просто я
вдруг сразу и предельно чётко осознал то, в поисках чего бился и
странствовал внутри своих запутанных жутких мыслей.
Золотая рыбка исполнит три желания и уплывёт иль растворится в
воздухе. Конёк-горбунок убежит, а может, превратится в друга, но
обычного, не волшебного. Колдун умрёт, русалка бросит тебя…
Единственный экземпляр, могущий реализовать все, действительно
все желания – тот, благодаря кому, а возможно, и по вине кого
появились на свет и на продажу бесчисленные волшебные средства.
Не следует забывать, что магия родом из очень и очень отдалённых в
пространстве и времени мест; близких по смыслу и даже
непосредственно знакомых людям, но чрезвычайно отдалённых в ином
значении…
Я Автор. Меня зовут Гомер. Мне жутко много лет.
И я – бессмертен.
169
Елена Кареллика
Лесные страсти
Ну вот, как чувствовала, что отношение леса ко мне изменилось –
ещё в прошлый раз, когда лесовичок на просьбу не откликнулся, и
болото отпускать не хотело, хоть и не сделала я ничего такого, из
ряда вон выходящего. Просто морошку собирала. Первый раз в жизни,
кстати. Но вцепилась вода гнилая, сапог не отпускала, за штанину
хватала, вниз, в прорву тянула. Еле-еле уговорила я тогда болотину
оставить меня на поверхности, а там уж по-пластунски на твердыню
выползла. Но не обещала я ничего, чтоб так зацепило народ лесной.
А в этот раз совсем плохо было. И погода подкачала. Не успела
малое ведёрко черники набрать, как разверзлись хляби небесные, и
ливануло так, что вмиг осозналась бессмысленность дальнейшего
пребывания в лесу. Вместе с приходом ливня изменился и сам лес.
Вроде бы то же место было, ан нет. Стеной ели стоят, переплетая до
самой земли седые, покрытые лишайником лапы. Листва куда-то
делась. Сосны, простор дающие, исчезли. И под ногами нехорошо
захлюпало.
Опять болотина? Помню, в том месте горушка сухая была. Много
лет на ней чернику и бруснику в это время брала. Очки вода небесная
залила. Сняла их, протёрла, надела обратно и в ужасе заморгала –
чужое место. Ощущение такое, будто за время, пока я очки протирала
(без них я слепа, хуже крота), меня чудесным образом перенесло в
незнакомую глубь леса. Да и под ногами черничника как не бывало.
Дыхание перехватило, но пугаться нельзя. Последнее это дело –
паника в лесу, да ещё в таком враждебном.
Обратилась я к лесовику: «Почто, мол, блудишь?», к берегине-
сестрице – с просьбой не оставить заботою своею. Но глухо в лесу,
птицы умолкли, даже эха не слышно. Только шелест воды дождевой
по ветвям–лапам деревьев и жадное чавканье размытой почвы под
ногами.
Когда в лес заходила, приметила я, с какой стороны солнышко
было. А толку-то? Тучи чёрные низко над деревьями плывут – не
определить, в какую сторону податься. Да и задержалась я сегодня –
скоро вечереть начнёт.
170
Скоро? Да уже сумерки подбираются! От воды стоячей туман
подниматься начал. Со всех сторон сумрак накатывает, только над
головой, как из колодца, тучи виднеются. Но скоро и их скроет из
виду. И наступит полный мрак. Вместе с ним в душе рождается страх.
Лишиться двух из пяти чувств – зрения (ибо тьма вокруг) и слуха (ибо
тишина адская), – оставшись при полном осязании (паутина скользнёт
по лицу), – не знаю худших ощущений. Ноги немеют от ужаса,
спотыкаюсь даже там, где ни кочки, ни палки. Надо взять себя в руки.
Не к добру стали вспоминаться недавние местные новости.
Молодой человек, двадцати четырёх лет, заблудился в лесу.
Нашли труп – признали суицид.
Женщина ушла в лес четырнадцатого августа, спохватились
только тридцатого, когда не вышла на работу. Так и не нашли ещё.
Гость из Питера ушёл в лес рядом с городом – ищут с собаками.
Тётушка пошла за грибами. Ищут. Уже около месяца.
Раньше такого не было. Нет, ну, были потеряшки, конечно, не без
этого. Это же Лес. Он должен свою репутацию поддерживать. Но вот
чтобы так массово! Да и чтобы я заблудилась?
В тумане справа мелькнула тень. Сердце зашлось от паники, ибо
двигалась та тень совершенно бесшумно. Что это?
Нет, я знаю, что в этом лесу живность водится. Дорогу перед
машиной лиса перебегала. Щены мои зайцев на меня регулярно
выгоняют. Медвежьи следы тоже неоднократно встречались. И не
только следы. В прошлом году мои собаки полтора часа от малинника
медведя гнали, заполошно заходясь лаем. Я всё понять не могла, что
на них нашло. Муж потом сказал, что метрах в пятидесяти от того
места, где я была, кучку свеженькую парящую медвежьих
экскрементов видел. Мне не говорил, боялся напугать. Лосей тоже
видели. Это, конечно, замечательно: природа, живность и всё такое.
Но не тогда, когда стоишь посреди чащи безо всяких идей, как
выбраться.
Так, отвлеклась я что-то. Ах, да! Тень… Что же это такое было?
Нет, не стоит о ней думать, иначе запах страха привлечёт ко мне беду.
Что же делать? Для начала проведена инвентаризация
содержимого карманов на предмет полезности. В наличии: зажигалка,
нож (грибной, правда, но острый), дождевик (как здорово, что я его
напялила!), ведёрко с черникой и телефон (собственно, бесполезная
вещь, ибо сети нет, но как фонарик может работать). Точно! Фонарик
же! Слабенький, но тут уж, как говорится, не до жиру, быть бы живу.
Пока таким образом рассуждала, заметила опять мелькнувшую
тень. Уже слева. Да что ж это такое-то? Окружают, сволочи, что ли?
Ярюсь и сама понимаю, как глупо себя веду. Перед кем храбрюсь-то?
171
Ужас тяжёлым комком ворочается в животе, подкатывая к горлу,
чтобы вырваться то ли криком звериным отчаянным, то ли
содержимым желудка.
Понимаю, что остаются последние более-менее светлые минутки,
когда хоть что-то могу видеть. Надо искать место для ночёвки. С
трудом пытаюсь начать двигаться, поскольку дождевик невероятным
образом зацепился за сухую ель, а ноги почти до верха сапог
находятся в воде. Да ещё и холодно: не лето уже. Заморозки обещали.
А тени вокруг мелькают всё чаще. Или это уже у меня глюки пошли?
Стоять нельзя, надо куда-то бежать, но сдвинуться с места не
могу. Сковало всю, даже глаза хочется закрыть. Нельзя! Слышишь,
тряпка?! Нельзя! Пошла вперёд!
С хлюпаньем вытаскиваю ногу из жижи. Шаг. Второй. Третий.
Дождевик опять цепляется за что-то. Где-то сбоку слышен щелчок.
Так обычно ветка хрустит, когда на неё всей массой встаёшь. Но звук
не под моей ногой. Кто там? Рот открыт в немом крике, чудится чьё-то
нервное дыхание. Это же я так дышу! Ещё хруст, щелчок. Побежала
сломя голову через бурелом, через туман, ватным одеялом
окутывающий, через промоины болотные.
Бегу и кричу. Сначала шёпотом, потом что есть мочи голосом
сорванным: «Отпусти, выведи, лесовичок! Я ж тебе ничего не должна,
не обещала!». Попадаю ногой в кочку обманную, проваливаюсь чуть
не до пояса. Из глаз ливнем слёзы по щекам, смешиваются с дождём.
Уже реву, как дитё малое, испуганное бабайкой мохнатой в углу
знакомой комнаты. Ужом верчусь, пытаюсь выволочься на твёрдое
место. Но опоры под ногами нет и зацепиться не за что. Почва
болотистая под руками продавливается, руки уже по локоть мокрые.
Паника не отступает, очередная попытка схватиться за что-нибудь –
вот, вроде бы пальцем палку какую-то задела. Фу, какая она
неприятная – холодная да скользкая, но это шанс выбраться. Может
быть, ветка? Дотянуться бы до неё, чтобы всей ладонью обхватить и
опереться. Но что это? Палка ускользает, вокруг пальцев скользит что-
то неприятное, обвивает, под кулаком, судорожно сжавшимся,
шевелится. Не дай Боже, змеи! Помнится мне, дед рассказывал, что
гадюки живородящие в конце августа – начале сентября
разрождаются-размножаются. Этого ещё не хватало! Страх и
усугубившаяся паника придали мне сил и ловкости, я кручусь всем
телом, стараясь обползти клубок новорождённых гадов, вытаскиваю
себя на твёрдую кочку и, как лось, бегу от проклятого места.
Говорите, Мюнхгаузен себя вместе с конём за косицу из болота
выдернул? Да если бы я на слоне сейчас была, то от страха звериного
летела бы вместе с ним прочь!
172
Уже ни зги не видно, руки вцепились в ведро с черникой.
Расцеплять, видно, силой придётся. Ощущение, что сзади кто-то
ломится за мной. Непроходящее чувство животного ужаса гонит и
гонит меня дальше. Куда? Зачем? Но остановиться уже не могу. Снова
спотыкаюсь – горушка какая-то впереди, рвусь наверх и со всей дури
плашмя валюсь на дорогу лесную.
Дорогу? Дрожащими пальцами вытаскиваю телефон, включаю
подсветку – точно, дорога. А машина моя с какой стороны стоит-то? Но
это уже неважно, надо бежать. Быстрее, быстрее!
Сзади раздаётся недовольный рёв. Ещё быстрее! Главное, с этой
дороги теперь не свернуть. Со всего маху налетаю на что-то, стоящее
на обочине, жёсткое и холодное. Тут же загораются жёлтые огоньки,
начинают мигать, и звук, такой родной и долгожданный.
Сигнализация. Машина. Моя.
Скрюченными пальцами вытаскиваю из кармана ключи, пытаюсь
нажать на кнопку брелока, чтобы открыть машину. Ни-фи-га. Ноль
эмоций. Ничего не происходит, в смысле. То есть сигналка продолжает
орать, машина не открывается. Судорожно ощупываю брелок – так и
есть: задняя панелька-заглушка у меня давно сломалась, и пока я
пузом по мху и лесной подстилке елозила, стараясь выбраться из
промоины, батарейка из пазов вышла и, скорее всего, где-то там в
болоте и выпала-утонула.
С той стороны дороги, откуда я вывалилась, – хрип, треск, и
какой-то утробный вой всё приближается–усиливается. И куда я
теперь? Делать-то что? Ноги подкашиваются от осознания
обречённости, ключи падают на дорогу.
Точно же! Ключи! И Бог-то с ним, с брелоком! Сейчас, успокойся,
сейчас всё будет. Сигнализация затихает, и от этого становятся ещё
слышнее приближающиеся звуки. Со всего размаху пинаю машину по
колесу. Ревёт сигнализация, мигают аварийные огни, вдоль дороги
кто-то продолжает ломиться в мою сторону, а я, как последняя
идиотка, стою на коленях, шарю под машиной, нащупывая ключи.
Перед глазами встаёт картинка крутящихся, переплетающихся, словно
в адском танце, змеиных телец. Воображение, умри! Меня трясёт так,
что зубы с силой стукаются друг о друга. Челюсти свело, мышцы лица
одеревенели – видок, наверное, тот ещё. И неизвестно, если я лицом к
лицу встречусь с тем, неведомым, что меня преследует, кто кого там
испугает.
Эти мысли немного меня отвлекают и успокаивают. Или сейчас
это просто предвестник истерики? Но у меня есть цель – открыть
машину и спрятаться в ней. Значит, надо идти к этой цели, а всё
173
остальное – в топку! Как там говорится-то? Вижу цель, не замечаю
препятствий.
Наконец-то нащупываю ключ, хватаю его и пытаюсь попасть им в
замок. Получается это раза только с пятого. Проворачиваю ключ,
замки щёлкают, и я бросаю взгляд назад. Нет, сегодня явно не мой
день: как только я начинаю видеть выход, его тут же накрывает
позеленевшим от времени медным тазом.
Думаете, как я ещё так шутить могу? А это, извините, не шуточки
уже. Самая что ни на есть жизненная реальность, реальнее просто
некуда – метрах в ста от меня нечто мохнатое вырывается из леса на
дорогу.
Судорожно пытаюсь вытащить ключи из дверцы, но безуспешно.
Пальцы свело судорогой, и они просто процарапывают по брелоку с
ключами, не цепляя их. Боковым зрением едва улавливаю
приближение неведомого ужаса.
В голове темно, пусто и страшно. Проскальзывает отдельная
мысль – это не зверь. Зверя бы сигналка отпугнула. Ещё раз кинуть
взгляд в ту сторону – немыслимо, и я в накатившей истерике
продолжаю попытки изъять ключи. Ещё несколько секунд, и, когда я
уже слышу практически над ухом надсадное дыхание, ключ
вытаскивается из дверцы, я рву её на себя, запрыгиваю в машину,
захлопывая за собой дверь, и бью по кнопке блокировки.
Удар по машине сзади: что-то всей массой обрушилось на
багажник. Взвизгиваю, за доли секунды завожу машину (и не
спрашивайте меня, как я попала ключом в замок зажигания, я просто
не помню!), снимаюсь с ручника и с резким звуком пробуксовки, на
полном газу, срываюсь с места.
Ощущение, что что-то держит машину сзади. Упорно жму на газ, и
после удара о кузов позади что-то падает. Врубаю дальний свет,
чтобы не вывернуть в канаву, больно уж дорога извилистая, как я
помню. Но сил посмотреть назад, в зеркало заднего вида, не нахожу.
Наоборот, очень хочется зажмуриться, но нельзя – с дороги съеду и
тогда точно пропаду.
Несколько километров проезжаю на бешеной скорости на
автопилоте и только потом позволяю себе замедлиться и понимаю,
что всё закончилось – я выбралась.
***
Я не знаю, что это было. Да, наверное, и не хочу этого знать.
Только вот думаю: впереди выходные, у меня ещё брусники на зиму
174
не собрано, а то место уж слишком ягодное. Надо будет найти себе
компаньона. Кого бы позвать?
Да, а ту тётушку, что заплутала давненько, нашли, то есть она
сама, в полубезумном состоянии, мыча что-то неразборчивое, вышла к
деревне, вся еловыми ветками обвешанная. Греться так пыталась, что
ли?
175
Евгения Дорина
Приманка
Эту невероятную и ужасающую историю поведал мне случайный
попутчик дешевого второго класса поезда Эдинбург-Лондон. Я тогда
был начинающим молодым журналистом воскресного лондонского
журнала и рыскал повсюду в поисках сенсаций, способных прославить
мое имя. Из Шотландии я возвращался после бесплодных попыток
увидеть и сфотографировать знаменитую Несси, охота за которой
съела практически все мои трехлетние сбережения. Немного побродив
по кладбищу Уорристон, настроившему мои мысли на лирический лад,
я махнул рукой на неудачу и решил вернуться домой. В глубине души
я уже смирился с участью автора мерзких фельетонов на бытовую
тему, а иногда, если повезет, то и веселых историй для всей семьи.
Однако судьба в очередной раз преподнесла мне неожиданный
сюрприз.
Итак, я сел в поезд и начал пробегать глазами местную
полпенсовую газету, с поддельным снисхождением и скрытой
завистью оценивая творения моих собратьев по перу. Я был уверен,
что мог бы писать не хуже, имей я в распоряжении интересную и
свежую тему. Эти мысли снова вернули мое дурное настроение, и я,
отшвырнув газету, раздраженно взглянул на нового пассажира, только
что вошедшего в купе.
Это был пожилой мужчина, при первом же взгляде на которого
создавалось впечатление, что в его прошлом таилось нечто настолько
жуткое, что он так и не сумел оправиться. Опущенные плечи, слегка
дрожащие руки и особенно темные круги вокруг потухших глаз
говорили о хроническом нервном расстройстве. Повесив на крючок
поношенные пальто и шляпу, он уселся к окну и какое-то время просто
молчал. Я тоже не обращал на него особого внимания, поскольку
снова принялся терзать себя газетой. По-видимому, я, как многие
молодые люди, выражал свои эмоции чересчур явно, потому что
попутчик сначала удивленно смотрел на меня, а затем неожиданно
спросил:
– Простите, вы случайно не журналист?
Несколько удивленный, я ответил:
– Как вы догадались? И почему это вас интересует?
176
– Простите, мне бы не хотелось причинить вам неудобство.
Просто я заметил, с каким выражением вы читаете эту газету, и
подумал, что вы можете быть одним из авторов статей. В свое время
мне пришлось несколько раз давать интервью, поэтому, наверно, я
сумел распознать журналиста и в вас.
– Я не стыжусь своей профессии! – резковато ответил я. Мне
начинал надоедать мой спутник, казавшийся обычным скучным
служащим, вдруг углядевшим возможность хоть на минуту выбраться
из рутины. – Но вы так и не сказали, какое у вас ко мне дело!
– Ради бога, не сердитесь, – вздохнув, проговорил мужчина. –
Возможно, вас не заинтересует то, что мне хотелось бы рассказать, но
я должен это сделать. Поверьте, вы меня крайне обяжете, выслушав
мою историю. Нет, вы меня не так поняли! – воскликнул он, заметив,
что я с раздражением отвернулся. – Я не собираюсь пичкать вас
нелепыми слухами про соседей, свою жену или собаку. Дело в том,
что... я чувствую, как ужас, преследующий меня на протяжении
тридцати лет, постепенно сводит меня в могилу. И я боюсь, что уйду,
так и не рассказав миру правду о трагедии, случившейся с моими
друзьями. Они потеряли свои жизни, а я... я тоже умер. Я отсидел в
тюрьме двадцать пять лет за преступление, которого не совершал, и
вышел оттуда, одряхлев морально и физически. И вы, возможно, мой
последний шанс все-таки доказать свою невиновность и пролить свет
на событие, произошедшее тридцать лет назад.
Что-то в его молящем взгляде и дрожащем от волнения голосе
проникло вглубь моего сердца. Кивнув в знак согласия и удобнее
расположившись на сиденье, я приготовился слушать его исповедь.
Мужчина благодарно улыбнулся, сцепил руки на коленях и начал
рассказ, глядя сквозь меня, в прошлое, видя лица своих давно
погибших друзей и вновь говоря с ними...
– Они, мои друзья, были совсем еще молодой парой – Рик и Эмми,
обоим около двадцати трех, сынишке, Питу, четыре. Рик был моим
другом еще с колледжа, мы всерьез увлекались биологией и мечтали
открыть новые, неизвестные науке виды животных. С Эмми он
познакомился на собраниях энтузиастов-защитников природы, она
тоже была страстной натуралисткой, поэтому все выходные они
проводили в экспедициях. Я старался не навязывать им свое
общество, но не смог отказаться от фантастического предложения
поехать на один из полинезийских островов.
Это была наша общая мечта – побывать в красивейшем и
населенном разнообразнейшими видами экзотических животных
уголке природы. Разумеется, мы взяли с собой все необходимое:
177
акваланги, надувную лодку, палатки и прочие необходимые для
недельного похода вещи. Особенно тщательно мы готовили камеры,
ведь могло случиться и так, что мы все-таки откроем невиданное
доселе живое существо! Эх, если бы мы только знали тогда, что это
наше горячее желание сбудется! Сбудется самым трагическим
образом! Но мы думали только о предстоящей поездке и были полны
радужных надежд и устремлений. Отличная погода, прекрасное
океанское побережье с феерическими коралловыми рифами так и
манили к себе.
Мы получили разрешение на недельное пребывание на одном из
крохотных безымянных островков, разбросанных вдоль архипелага,
как хлебные крошки. В диаметре он составлял не более мили, но нам
большего и не требовалось. Формой он походил на полумесяц, в бухте
которого был замечательный пляж с лазурной водой, а кокосовые
пальмы, растущие практически по всей его территории, снабжали нас
свежей едой и питьем. Если вкратце – то мы были в полном восторге.
Правда, нас несколько насторожил испуганный вид экипажа яхты,
доставившей нас на остров. Капитан, когда мы только нанимали его
судно, даже сделал попытку о чем-то предостеречь нас, правда, так и
не сказав ничего определенного. Мы решили, что где-то неподалеку
произошло нападение акул на человека – в тех местах это довольно
редкое явление, поэтому сразу же принимаются меры к отлову
хищника. Мы задали вопрос об акулах капитану, но тот лишь пожал
плечами. В любом случае, мы не были обеспокоены подобными
слухами, так как знали правила поведения в случае встречи с акулой.
Эмми, разумеется, заплывать далеко не собиралась, а уж мы с Риком
были уверены, что сможем за себя постоять.
Первые два дня на острове мы провели как в раю. Если бы не
надоедливые москиты и песчаные мушки, можно было поверить, что
мы и вправду попали на небеса, так резко все отличалось от нашего
привычного образа жизни. На третий день произошла первая
трагедия, явившаяся началом последующих несчастий. Случилось все
так. Питер, невероятно подвижный и энергичный мальчуган, норовил
залезть в каждый куст, в каждую дыру, и матери приходилось
постоянно за ним присматривать. Но когда мы, уставшие после
заплыва, возвращались на остров, Рику приходилось брать Пита на
себя, чтобы дать Эмми отдохнуть и всласть накупаться. Сидя возле
костра, вдыхая ароматный запах жарящейся рыбы, мы не заметили,
как мальчишка исчез в закатных тенях. Спустя какое-то время Эмми
подошла к нам, отряхивая волосы, сверкающие в лучах угасающего
178
солнца, и весело смеясь. Но, когда она не увидела возле костра своего
сына, ее улыбка тут же исчезла.
Эмми побежала вглубь острова, выкрикивая его имя срывающимся
от волнения голосом. Мы тоже вскочили и кинулись по берегу в обход
– Рик справа, я слева. Уму непостижимо, как на таком маленьком
острове можно найти столько потайных мест, чтобы спрятаться! Тогда
я был уверен, что мальчуган просто решил подшутить над нами.
Внезапно я услышал дикий крик Эмми. Я поспешил в ту сторону,
и, когда я уже видел ее, стоящую на краю небольшого обрыва, она
вдруг кинулась в воду. Я подбежал к пальмам, возле которых она
только что находилась, и почти сразу же ко мне присоединился Рик.
Мы переглянулись и собрались было прыгнуть вслед за ней, как вдруг
увидели ее фигуру, поднимающуюся к поверхности, с трудом
загребающую одной рукой. Рик тут же бросился к жене, но вдруг
отшатнулся и закрыл лицо руками. Я с тревогой вглядывался в
белеющую в темной воде фигуру, стараясь понять, что случилось.
Нащупав ногами дно, женщина, пошатываясь, встала, и тогда я
увидел, почему ей так тяжело было плыть. Левой рукой она крепко
прижимала к груди своего утонувшего сына.
Эмми, даже не взглянув на мужа, с трудом поднялась на берег и
побрела туда, где еще курился дымок костра. Когда она проходила
мимо, я взглянул на мальчика, и меня передернула дрожь. На его лице
застыло молящее выражение, стиснутые кулачки были прижаты к
груди, ноги скрючены судорогой. В широко раскрытых глазах
плескалась морская вода, но в тот момент я готов был поклясться, что
это его слезы.
Не знаю, что чувствовал тогда Рик, но меня самого словно с
размаху ударили ведром по голове. В ушах стоял звон, перед глазами
плыли темные круги, ноги подкашивались. Ужасно было видеть этого с
детства знакомого маленького человечка, совсем недавно такого
жизнерадостного и бодрого, а теперь застывшего и холодного, и
знать, что в этом есть доля твоей вины... Однако оставались еще два
дорогих мне человека, которым нужна была моя помощь. Я поспешил
к товарищу, который все так же стоял по колено в воде, содрогаясь от
рыданий, обнял его за плечи и повел обратно. Он не сопротивлялся, я
вообще не думаю, что он что-либо осознавал в тот момент.
Доведя его до тлеющего костра и усадив на землю, я огляделся и
увидел Эмми возле палаток. Она сидела, уложив сына на руки, словно
баюкая его. Подойдя к ним, и стараясь не смотреть во все еще
распахнутые глаза Пита, я позвал ее:
– Эмми. Ты меня слышишь? Эмми!
Она вздрогнула, подняла на меня полные слез глаза и сказала:
179
– Он поймал его. Запутал. Ты помнишь, какие у нас занавеси?
Длинные бахромчатые ленты, колышущиеся перед входом. У него
такие же. Он позвал Питера, а тот подумал, что это наша комната. И
пошел к нему. Он ведь не знал, что Он хочет его обидеть, правда?
– Эмми, ты должна взять себя в руки. Объясни все по порядку.
Скажи мне, что случилось! Как Пит вообще мог утонуть?! Он ведь умел
держаться на воде!
– Я же говорю тебе, Он позвал его. Поманил. И Питер поверил. О,
Он глубоко утащил его! Но не настолько глубоко, чтобы я не смогла до
него доплыть...
Она снова впала в транс, и сколько бы я ни кричал, сколько бы ни
тряс ее, она больше не обращала на меня никакого внимания. Лишь
произнесла еще:
– Если я пойду к нему с Питом снова, может, Он спрячет его за
занавесками? Питу было бы очень приятно... он так любил за ними
прятаться...
Я окончательно уверился, что несчастная женщина повредилась
рассудком. Неизвестно, что ей могло примерещиться в глубине, куда
уже не проникали косые лучи солнца – скорее всего, там был просто
камень, покрытый водорослями, в которых мальчик и запутался. В
любом случае, мне нужно было сделать все необходимое, чтобы не
допустить ухудшения ситуации.
Я залез в палатку и вытащил из рюкзака рацию. Через некоторое
время мне удалось связаться с капитаном нашей яхты и разъяснить
ему ситуацию. Он сильно разволновался и сказал, что, как только
вернется из своего нынешнего рейса, сразу же направится к нам. Он
особенно просил, чтобы мы больше не подходили к воде. Я положил
рацию обратно и задумался. Честно говоря, меня и самого уже
начинал пробирать жутковатый озноб. И хотя Пит утонул, а не был
съеден акулой, все равно мне казалось, что его смерть – не просто
трагический несчастный случай.
Я вернулся к костру и уселся рядом с Риком. Он уже перестал
плакать и сидел, тупо уставившись в почерневшие угли. Лишь иногда
его плечи еще вздрагивали, но было видно, что он старается взять
себя в руки. Я тяжело вздохнул.
– Послушай, Ричард. Я знаю, каково тебе сейчас. Но разве твое
бездействие улучшит ситуацию? Ты нужен своей жене. Иди к ней.
Обними ее. Скажи, что ты хочешь разделить с ней горе. Ты обязан это
сделать, иначе она может просто не выдержать удара. Ты понимаешь
меня, Рик?!
Он вздрогнул и посмотрел на меня. Медленно кивнул.
180
– Это моя вина. Она оставила его мне. А я не уследил. Это я убил
его, да?
– Нет! Ты всего лишь немного отвлекся! И я не думаю, что Пит
мог просто свалиться с обрыва и утонуть. Вы ведь приучали его к воде
с детства, он бы попытался выплыть! Знаешь, что? Я думаю, мы завтра
днем должны хорошенько осмотреть это место. С той стороны острова
мы еще не ныряли, а там, как мне показалось, довольно глубокая
заводь. Возможно, там растут длинные водоросли, в которых Пит мог
запутаться... В любом случае, это не твоя вина! И если ты уже ничем
не можешь помочь Питу, то своей жене ты еще помочь можешь! Иди
же! Рик послушался. Поднявшись на ноги, он медленно подошел к
жене и попытался обнять ее, но она вдруг обернулась, вскинула на
него дикие глаза, замахнулась правой рукой, левой все еще крепко
сжимая сына, и попыталась ударить мужа. Из ее рта выплеснулся
поток ругани и проклятий. Случилось самое худшее. Я подбежал к
ним, но Рик уже выглядел так, словно ему воткнули нож в сердце.
Отпихнув мою руку, он отвернулся и побрел во тьму, почти полностью
поглотившую все вокруг. Я в растерянности глядел на
раскачивающееся белое пятно – Эмми с сыном – и чувствовал, что сам
скоро сойду с ума. Я заполз в свою палатку, вытащил флягу с виски и
напился до беспамятства.
Проснувшись утром с жуткой головной болью, я сначала не мог
вспомнить, что произошло накануне. Связные воспоминания
обрывались на образе Эмми, выходящей из океана и весело
смеющейся. Но когда я сделал из фляги несколько глотков, то
припомнил все с такой четкостью, что мне тут же захотелось снова
напиться до потери сознания.
Пошатываясь, я выбрался из палатки. Ни Эмми, ни Пита не
оказалось на том месте, где я видел их в последний раз. Рика тоже
нигде не было видно. Я вернулся в палатку, вытащил бинокль и
длинный охотничий нож, повесил на плечо моток веревки. Время от
времени выкрикивая имена своих друзей, я начал прочесывать остров.
Выйдя из зарослей к тому роковому обрыву, я заметил мужскую
фигуру, стоящую на коленях возле пальм. Подойдя ближе, я убедился,
что это Рик, но насколько он был не похож на себя! Еще вчера это был
энергичный, полный здоровья и счастья молодой мужчина. Сейчас
передо мной скорчился надломленный, несчастный человек с
потухшим взглядом и прорезавшимися морщинами на лбу. Я потряс
его за плечо. Он медленно повернул голову и посмотрел мне в лицо,
181
будто с трудом узнавая. Затем вытянул руку и указал пальцем в воду,
туда, откуда вчера вышла его жена.
– Смотри! – его голос дрожал, как натянутая струна. – Они там!
Эмми и Пит! Я их видел! Они теперь живут там! Почему они не хотят
больше жить со мной, а? Почему они предпочли эту ужасную мокрую
воду?! Почему? – его голос становился все глуше, пока, наконец, не
захлебнулся рыданиями. Я понял, что на его помощь в обследовании
залива рассчитывать не приходится, поэтому привязал веревку к
одной из пальм и спустился вниз.
Стоя по колено в прозрачной голубой воде, я пристально
вглядывался в небольшую расселину, открывавшуюся почти прямо под
обрывом. Она не была очень глубокой – по крайней мере, я отчетливо
видел камни и песок на ее дне. Края расселины облепили моллюски,
отчего она походила на большую терку. Мелкие рыбешки скользили
над песком, но нигде не было видно поросших длинными водорослями
камней и вообще чего-либо, похожего на "занавеси".
Решив проверить все как можно тщательнее, я обвязал веревку
вокруг пояса, вынул из ножен нож и нырнул. Акваланг я решил не
брать, так как далеко заплывать, честно говоря, мне было страшно. Я
лишь хотел осмотреть ту область, где, предположительно, утонул
Питер, а уж он уплыть далеко от берега никак не мог. Периодически
всплывая и снова ныряя в расселину, я осмотрел ее довольно хорошо.
Песок еще не успел занести ее целиком, поэтому возле берега был
довольно пологий, но короткий спуск, а затем шла собственно
расселина – до шестнадцати футов в глубину, около двадцати в
ширину, длиной примерно тридцать. Затем она плавно переходила в
песчаное дно на глубине около пятидесяти футов, но так глубоко без
акваланга я нырять уже не мог.
Мне хватило осмотра и ближайшего к берегу участка, чтобы
убедиться, что там не было не только Пита и Эмми, но также ничего, в
чем они могли бы запутаться или задержаться. Течение не ощущалось
настолько сильным, чтобы вытащить их из расселины и унести в
океан. Что же тогда произошло здесь?! Я не мог ничего понять и от
этого еще больше нервничал.
Выбравшись на берег, я снова подошел к Рику.
– Дружище, возьми себя в руки, наконец! Я еще не весь остров
прочесал, вполне возможно, что Эмми сейчас сидит где-нибудь в
зарослях и страдает. Ты должен помочь мне найти ее, давай же,
вставай!
Я попытался поднять его за руку, но он оттолкнул меня и
пробормотал:
182
– Ты ничего не понимаешь, Колин. Я их видел! Они были здесь! Я
пришел сюда утром. И увидел их там, в воде. Они были почти у
поверхности. Он находился справа от нее, а ее рука шевелилась,
будто она пыталась его обнять. И их глаза... они смотрели прямо на
меня! А я сидел здесь и не мог даже пошевелиться, даже слово
сказать. Я просто сидел и смотрел на них. А они смотрели на меня. А
потом, когда ты начал ходить по острову и кричать, они ушли. Уплыли
туда, прочь. Они так странно плыли... словно летели ногами вперед, и
волосы Эмми развевались, будто на ветру...
Его голос становился все тише, он еще продолжал что-то шептать,
но я не мог разобрать слов, хотя наклонился к самому его лицу.
Выругавшись с досады, я снова отправился на поиски Эмми. Я ее не
нашел. Никаких следов ни ее, ни Пита. Где бы они ни находились, на
этом острове их больше не было.
Рик все продолжал сидеть на том же месте, и когда я вечером
позвал его ужинать, он даже не обернулся. Я решил в эту ночь не
спать, а покараулить его – мало ли что могло прийти ему в голову от
отчаяния! Перед ужином я снова связался с капитаном и попросил его
бросить все дела и идти к нам на полной скорости. Почувствовав, что
я всерьез обеспокоен, он пообещал сделать все возможное и прибыть
к нам на следующий же день. От этого мне заметно полегчало, и я,
прихватив с собой кофейник, направился к обрыву. Рика там не было.
Я растерянно огляделся, позвал его несколько раз, затем подошел
к краю. Сумерки уже сгустились, но луна ярко светила, и мне без
фонаря был отлично виден истоптанный песок на берегу. Но, сколько
я ни пытался разобраться в том, куда же все-таки направился мой
друг, все равно ничего не мог определить. Вытерев со лба пот, я
потянулся к кофейнику, и мой взгляд упал на заводь под обрывом. Дул
легкий вечерний бриз, по воде шли небольшие волны, а из воды,
окруженное колышущимися, словно живые, волосами, на меня глядело
лицо Рика.
Я замер, кофейник выскользнул из моей руки, упал, и кофе
пролилось в песок. Но я этого даже не заметил. Я смотрел на лицо
друга, медленно поднимавшееся из темной глубины расселины и
глядевшее прямо на меня широко раскрытыми глазами. Его губы были
полуоткрыты, и, благодаря колебаниям воды, казалось, что он
пытается что-то сказать. Дикий страх охватил меня – настолько
сильный, что я будто окаменел. Голос застрял у меня в горле, я
чувствовал, как шевелятся волосы на голове, а сердце колотилось так,
словно хотело вырваться из грудной клетки. Лицо Рика
гипнотизировало меня, и я не мог найти в себе сил, чтобы отвести
взгляд.
183
Я закусил губы до крови, и резкая боль стряхнула с меня
оцепенение. Я вскочил на ноги и схватился рукой за ствол пальмы,
чтобы, не дай Бог, не упасть вниз! Прижав кулак к глазам, я начал
шептать успокаивающие и подбадривающие слова. Мало-помалу
животный страх отпустил меня, и я смог еще раз, теперь уже
пристальнее, взглянуть в жуткую черную воду.
Лицо Рика было всего в паре дюймов от поверхности; когда
проходила волна, его нос даже показывался над водой, блестя в
лунном свете. Я, как завороженный, глядел на него, и вдруг меня
пронзила мысль, почему-то раньше не приходившая на ум. Я видел его
лицо, я видел его голову. Но где было все остальное?! Я перевел
взгляд на его шею и увидел, что она обмотана чем-то вроде водоросли
ламинарии, темно-зеленого цвета. Ленты водорослей спускались
ниже, переплетались и извивались, опутывая то, что когда-то было
телом Рика. Пораженный странными колебаниями этих водорослей,
похоже, не имеющими связи с течением, я пристально вгляделся в
темноту, откуда они появлялись. И вот тут я испытал такой ужас, от
которого до сих пор не смог и вряд ли когда-нибудь смогу оправиться.
Из глубины расселины, медленно поворачиваясь то вправо, то
влево, пытаясь сфокусироваться на моей фигуре, на меня жадно
глядели два огромных глаза! Разнесенные по обе стороны громадной,
поросшей балянусами и актиниями уродливой головы, эти глаза
следили за мной, как хищник следит за ничего не подозревающей
жертвой. Все, что было ниже, терялось во тьме, но даже в этой тьме я
смог разглядеть широченный рот, усеянный тускло белеющими
клиновидными зубами. Чудовище то открывало, то закрывало пасть,
прогоняя сквозь жабры теплую прибрежную воду, и словно терпеливо
выжидало, надеясь на скорую трапезу. Лицо Рика все так же смотрело
на меня с вершины ужасающей связки мышечных отростков твари,
когда я с криком бросился бежать от кошмарного зрелища и не
остановился до тех пор, пока не влетел в свою палатку и не схватил
спасительную флягу...
Когда на следующий день матросы нашли меня, мертвецки
пьяного, я помню, что пытался им что-то сказать, но они, разумеется,
не стали слушать. Меня доставили в Папеэте, поместили сначала в
больницу, а потом, когда выяснилась пропажа троих человек, и в
тюрьму. После того, как я пришел в себя от пережитого потрясения, я
дал несколько интервью местным газетам и показания полиции, но
никто из них, похоже, мне не поверил. Меня отправили назад в
Англию, где судили за убийство Рика, его жены и сына. По совету
адвоката я заявлял о нападении акул, но, учтя мои первоначальные
184
показания, а также то, что гидрокостюмы Рика и Эмми остались
нетронутыми, суд пришел к выводу, что подвергнуться нападению
акул они не могли. Стало быть, их прирезал я в пьяном угаре, а тела
скинул в воду. Адвокат хлопотал о признании меня невменяемым, но
суд все же приговорил меня к тюремному заключению.
И вот пять лет назад я вышел на свободу, у меня нет ни семьи, ни
друзей. Я живу один в старом доме, доставшемся от родителей, и
слышу за спиной возгласы «А, это тот, который видел морское
чудище?» Но я был бы благодарен, если бы в меня плевали и бросали
камнями, только бы это помогло мне избавиться от образов, которые я
вижу почти каждую ночь. А вижу я все одно и то же – сияющий в
лунном свете песчаный берег, темную неподвижную воду и белое
лицо моего мертвого друга, насаженное, как приманка, на
волокнистую удочку прямо над огромной разверстой пастью.
185
186
Санди Зырянова
Пилотская байка
Зря вы, юноша, посмеиваетесь над старыми летчиками. Да, мы,
летчики, — народ суеверный. Но что такое «суеверие»? — это значит
«верю всуе». А наши, как вы изволите выражаться, суеверия сто
пятьсот раз оправданы практикой. Хотя случай, который был с нами в
две тысячи косматом году, никакой практикой не объяснишь…
Я тогда был вторым пилотом на грузовом АН-12. Хороший самолет
для своего времени, и делали их на совесть, но машина, которой
столько же лет, сколько и мне, — а мне сорок пять, — рано или поздно
начнет ломаться. Правда, наш «Мухожук» — так мы его прозвали —
вроде бы не пошаливал. Только что вернулся с профилактики, нигде
ничего не жужжит, не барахлит.
Груз был какой-то ценный, ящики со всех сторон опечатаны — что
там, не заглянешь. И заказчик что-то нервничал. Так что поломка
была бы очень некстати.
И вот мы летим, — а время вылета нам назначили не особо
удачно, под вечер, — уже смеркается, Бортмеханик задремал,
штурман зато чайку на весь неспящий экипаж заварил и анекдоты
травит, и вдруг — бац! звуковая система надрывается, световая
мигает; тяга уменьшается, самолет начинает крениться… Так и есть! —
двигатель отказал.
Ну, один двигатель — это серьезно, но не критично. У АН-12 их
четыре. Взялись мы с Михалычем, нашим первым пилотом, отключили
двигатель, сообщили диспетчеру, сидим в напряжении… И что же?
Минут через пятнадцать та же беда, только с правой стороны! Первый
двигатель, который отказал, видите ли, был на левом полукрыле…
Подвел нас «Мухожук». Комаром оказался.
Два неисправных двигателя — это уже не фунт изюма… Снизились
мы на тысячу девятьсот метров. Сообщили диспетчеру, тот
заволновался, спрашивает, каково будет наше решение. А что —
решение? На двух двигателях из четырех лететь рискованно. До
пункта назначения далековато. Летели мы отсюда, из Воронежа, в
Улан-Удэ, а к тому моменту и половины пути не пролетели.
Ну, собрались мы и совет держим. А я так сидел, что мне было
хорошо видно одно полукрыло. Смотрю — что-то у нас на полукрыле
187
прицепилось. Небольшое, размером человеку по колено, но не птица.
А по очертаниям вроде человек. Протер я глаза: что за притча? А оно
прицепилось и к двигателю тянется. Я привстал, чтобы разглядеть, —
а этот паршивец, чтоб ему, уже в единственном нормальном двигателе
на том полукрыле копается! Ну все, думаю, нам хана… И точно: не
прошло и нескольких минут, как самолет наш дернулся, завалился на
бок, накренился и начал терять высоту… Звуковая система опять
сигнал подает. По совести, мы в первые секунды слегка ополоумели,
когда осознали масштаб трагедии.
Третий двигатель отказал.
Радист наш, Коля, молодой был, к переделкам непривычный.
Слышу — таким дрожащим голосом диспетчера зовет. Да так, как мать
родную не все зовут…
И вот тут меня тоже пробрало до костей. Потому что диспетчера
дозваться он не мог. Рация отказала.
Отказали у нас не только двигатели и рация, как я очень быстро
убедился. Отказали и системы навигации. А внизу — тьма-тьмущая,
хотя для такой тьмы летом рановато, полвосьмого всего. Что тут
поделаешь? Я перекрестился, «Отче наш» начал читать — а не помню
же ни черта! Кое-как прочел, чуть ли не задом наперед…
А уже когда пробормотал «иже еси на небеси», спохватился, что
крестился левой рукой. Правая у меня штурвалом была занята. Ну,
думаю, какая разница — упадут все, а на небесах Бог отберет своих…
Взял «Кока-колу», у меня рядом с креслом бутылка стояла.
Отхлебнул.
А оно лапу тянет!
Поймите правильно: никаких посторонних на борту не бывает. То
есть бывает, конечно, но не в нашем случае. У нас все строго. И
потом, «посторонние» — это люди, а тут чудо какое-то: росточком мне
по колено, уши как у нетопыря, да и морда вроде того же, рука — не
рука, а лапа обезьянья… но глазищи смотрят вроде осмысленно. Я
ему, обалдев, бутылку свою и сунул.
Этот взял, отпил, облизнулся с явным удовольствием. Потом еще
отпил. Видно, что ему эта «Кока-кола», которая мне — самое
распоследнее пойло, просто в глотке пересохло, а чай заваривать
некому, не до чаю, — так вот, видно, что ему эта «Кока-кола» просто
райское, мать его, наслаждение!
Я его и спрашиваю:
— Кто ты?
А Этот облизнулся еще раз, хвостом повернулся, — хвост у него
этакий был пушистый, и к приборной панели тянется.
188
— Не трогай, — говорю, — ты что, не понимаешь? Если ты здесь
что-то поломаешь, пять человек погибнут. — А сам думаю: мы и так
погибнем, шансов у нас уже почти никаких. — Это ты сломал нам
двигатели? — спрашиваю строго.
Этот головой кивает.
— Зачем?
А этот вдруг как рассмеется!
— Не люблю я вашу механику, — отвечает. Вполне по-
человечески, но таким скрипучим голоском. — Мешает она мне. Зло
берет, как увижу.
Тут-то я и смекнул, на кого нарвался.
— Вот что, — говорю. — Нас пятеро. У всех семьи, которых мы
кормили. Не нравится механика — ломай на земле, а в полете этого
делать не надо! Мы погибнем из-за тебя!
У Этого даже уши поникли.
— Извини, — скрипит. — Я и не подумал.
— Ах, не подумал? Ну, ты даешь, — возмутился я. — А теперь иди
и чини все, что наломал! Иначе наш самолет разобьется вместе с нами
— и с тобой, дурья башка!
— Я не разобьюсь, — проскрипел он в ответ. — Я владею
воздушными потоками.
— Тем более иди и чини!
— Не получится. Я не умею.
Ну конечно, думаю, ломать - не строить. Тут Этот снова сцапал
мою бутылку с «Кока-колой», отхлебнул порядочно, чуть не половину,
и вдруг его мордочка просветлела.
Голова у меня закружилась, последней мыслью было — никак, он
и крайний двигатель вырубил? — но нет, судя по системам
оповещения, крайний двигатель работал. Крайний, говорю тебе, не
последний! Чтоб слова «последний» у тебя на языке вообще не было!
Последний у летчика путь сам знаешь куда бывает… Но гляжу: все
наши спят. Мертвецким сном спят, — не шевелятся, не храпят, только
посапывают слегка. Испугался я не на шутку. А Этот сияет, будто что-
то такое классное отмочил.
И вдруг в рации прорезается: «МСР 326, отвечайте! Бурзачило-
Контроль на связи!»
И тогда я понял, что до этого не боялся. Ничего не боялся: ни
отказавшей техники, ни темноты, ни внезапно уснувших товарищей. А
вот этого диспетчера испугался, как…
Все дело в том, что каждый самолет ведут определенные
диспетчеры. Наш «Мухожук», позывной МСР 326, сейчас должен был
вести диспетчер одного аэропорта — Новосибирского, потом —
189
попрощаться и передать диспетчеру другого аэропорта, и я точно
знал, какого. Кемеровского. А это Бурзачило вообще не должно было
появляться, его даже на карте не было! Но выбирать не приходилось.
— Бурзачило-Контроль, я МСР 326, — говорю. — Диспетчер,
дорогой, у нас отказ трех двигателей, отказ систем навигации, отказ
радиостанции-один… Запрашиваю аварийную посадку.
— Вас понял, — отвечает. — Сейчас мы вам полосу приготовим.
Если вы думаете, что я не сумею посадить самолет на полосу в
одиночку и по визуальным ориентирам, — плохо же вы обо мне
думаете. Я даже приободрился от собственного профессионализма. И
тут Этот мне под руку: «Не выходи из самолета».
Ну, как это — не выходи? Мне нужен срочный ремонт. Вся
команда спит. Я попытался было растолкать хотя бы командира, —
какое там; не просыпается, а Этот опять: «Не буди его, хуже будет».
В общем, вышел я. К моему удивлению, самолет уже окружило
несколько наземных техников; взялись чинить наши двигатели. Я
заикнулся насчет приборной панели и рации, — один из техников так
странно на меня посмотрел, говорит: «Все приборы у вас в порядке».
Ладно, думаю, пойду хоть посмотрю, куда меня летная судьба
забросила.
А порт этот, Бурзачило, пустынный совершенно, наш самолет там
— единственный. Пошел я, больше любопытства ради, к летной
гостинице, — опять слышу скрипение Этого: «Не выходи из
аэропорта!»
— Слушай, — не выдержал я, — достал ты меня. То не делай, это
не делай… Какого черта?
— Вышел из самолета — держись и возвращайся побыстрее.
Выйдешь отсюда — останешься здесь навсегда.
Я пожал плечами, но под ложечкой засосало. Да, признаться, мне
с самого начала было здесь не по себе. Какое-то оно было странное,
это Бурзачило, не от мира сего. Вытянул шею, — смотрю, старое
здание, типовая такая пятиэтажка, но полуразрушенное, верхние
этажи вообще обрушились, внизу еще сохранилась вывеска
«Гостиница аэропорта», но древняя — явно с советских времен.
Повернулся к зданию аэропорта — оно тоже как-то не радует, не наше
оно какое-то, неземное. Тут, смотрю, работник из этого здания вышел.
Мне что-то внутри подсказывает: беги, дурак! — но я остался.
Дождался этого мужика. Он мне представился: диспетчер Баюнов.
Точно, смотрю на бейджике: Баюнов Василий Петрович. Мы немного
поговорили о нашем «Мухожуке»; я про Этого рассказывать не стал,
сказал только, что три сразу двигателя отказали. Потом я сослался на
190
то, что нужно присмотреть за ремонтом, и поспешил на «Мухожука». А
Баюнов мне вслед: «С ремонтом все будет в порядке…»
Я уже понял: с ремонтом, может, и в порядке, да со мной — не в
порядке, если я задержусь. Влез я на самолет, а сам сообразил: надо
имена этих техников запомнить.
Имена у них разные были. То-то чуднее всего, брат: откуда в
середине России такое имя, как Diego Vasques? Или James Folkner? Но
я уже ничему не удивлялся.
Откуда-то снова Этот вынырнул, говорит: «Спи. Утро вечера
мудренее». Я уже смирился с тем, что груз мы вовремя не доставим.
Неустойка, объяснительные начальству, все дела… Поэтому устроился
на самолете и задремал. Правда, выспаться мне все равно не дали:
Этот ни свет ни заря меня растолкал, скрипит на ухо «рассвет близок,
вылетай!»
Я и вылетел. Что мне, в первый раз, что ли?
Потом мои товарищи, смотрю, попросыпались, спрашивают: «А
как двигатели? Чего? Работают? Это как так получилось? У нас же
двигатели отказывали и рация!»
Я тогда, помнится, пожал плечами, ответил что-то в духе «иногда
проблемы сами рассасываются».
Но самое странное случилось потом, когда заработала наша
рация. У радиста глаза сами собой как выпучились!
— МСР 326, отвечайте! Говорит Новосибирск-Радар! Что
происходит?
Ни черта я тогда не понял, если честно. Потому что за окном
стояло не раннее утро, а поздний вечер. Смеркалось. И наши часы, и
этот диспетчер, который «Новосибирск-Радар», уверяли, что был тот
же день, — как сейчас помню, двадцать первое июля. И не было
никакой ночи в странном аэропорту Бурзачило…
Но зато мы на десять минут исчезли со всех радаров. И часы у нас
— это выяснилось потом, когда мы прилетели в Улан-Удэ — отставали
ровно на десять минут.
Попозже, кстати, я навел справки о тех людях, которых
повстречал в аэропорту Бурзачило. Все они действительно работали
когда-то летчиками, но числились погибшими в авиакатастрофах: кто
десять лет, кто двадцать, кто пятьдесят…
Такого я тоже не понял. Но с тех пор оставляю для Этого на
самолете бутылку «Кока-Колы».
191
Алексей Трофимов
Сон
Я давно не видел снов. Очень давно.
Возможно, потому, что я разучился мечтать, верить, чего-то
ждать… так продолжалось два года.
Два года учебы, работы, отдыха, развлечений. В общем, типичная
жизнь среднестатистического студента-работяги, у которого, как
говорят нынче, «голова на месте». На жизнь не жаловался, и в
принципе у меня было все то, что мне хотелось, в рамках
дозволенного и допустимого, конечно. Утром – работа, днем – учеба,
вечером – отдых. Изо дня в день одно и то же, некая никем не
запланированная размеренность. И меня это вполне устраивало. Так
было до первого моего сна после столь долгого перерыва.
Я помню его в деталях, я помню цвета, помню запахи. Красивая
лесная зеленая поляна, утро, роса на траве, пение проснувшихся птиц,
голубое небо с редкими небольшими облачками на нем, лениво
поднимающееся с востока солнце. И себя, я помню себя.
Я сидел посреди этой поляны, посреди этой вечной красоты,
которая мне всегда нравилась. Сидел, стоял, валялся на траве, бегал,
прыгал, вел себя как ребенок. Я чувствовал, как свежий воздух
проникает в меня, и я вспомнил. Вспомнил, что умею дышать, как я
давно не дышал. От одного только глотка прилив неописуемой
бодрости и сил. А еще я помню ее.
Ее, с длинными черными волосами, карими глазами, стройную и
женственную, с изящными движениями и сладкими голосом, который
пленяет не меньше, чем ее красота.
– Ты давно не приходил сюда, – чуть слышно произнесла она.
– Я здесь и не был никогда, – немного ошеломленно ответил я,
понимая, что она находится рядом со мной уже очень давно, а заметил
ее только сейчас.
– Ты разве не помнишь?.. Не помнишь меня? – грустно спросила
она. – Н-нет, – пытаясь все же вспомнить, отвечал я.
Молчание. Недолгое, но все же… Я больше не мог смотреть по
сторонам, смотрел только на нее.
– Я скучала по тебе, Алексей, – тихо сказала она.
192
Я оглянулся. Пытался вспомнить… И правда, здесь я уже бывал.
Что-то до боли знакомое, теплое, близкое к сердцу. Но не могу
вспомнить, когда я здесь был. Вспомнилась фраза «дежа вю». И вновь
посмотрел на нее.
Она сидела на траве, обняв колени, и печально смотрела в
сторону. Тебя я тоже видел?
– Видел? – она посмотрела на меня. – Ты говорил, что любишь
меня, помнишь?
Я не нашелся, что ответить. Она читает мысли? Да и кто она
вообще?
– Ты все забыл… И даже меня, хотя обещал, что такого никогда не
случится, – она встала напротив меня. – Скажи мне, Леш, что с тобой?
Я увидел ее печальные глаза, где-то в сердце, очень глубоко,
защемило.
– Я… понимаешь… как бы сказать… – пытался подобрать хоть
какие-то слова, потому как совершенно не знал, что мне ответить.
– Ты меня больше не любишь? – дрожащим голосом спросила она.
– Люблю, – сорвалось у меня. Что? Это я сказал? Да кто это?
Почему я вдруг люблю ее?
Она вздохнула облегченно, и даже слегка улыбнулась.
– Почему так долго не приходил ко мне? – нежно прозвучал ее
голос.
Теперь молчал я, не понимая, что вообще происходит. Я вновь
огляделся по сторонам. Утро, лес, поляна и девушка. Стоп! Я же
спал…
Я резко подскочил с дивана от звонка будильника. Успокоил его
ленивым полусонным движением руки. Взглянул на время: шесть
тридцать. Пора на работу. Я выглянул в окно. На улице хлестал дождь
из черных как ночь туч. Второй день подряд уже идет. Умылся,
оделся, кружка кофе, и на работу. На улице лето, ртутный столбик
градусника не поднимается выше плюс семи целую неделю. Мда, июль
в Сибири.
Пока дошел до остановки, вымок весь до нитки. Водитель
«газели» долго матерился, когда я залез на переднее место в таком
виде. Но мне было решительно все равно на все его громогласные
«протесты». На полпути он успокоился, понимая, что сиденье уже
вымокло насквозь. Я внимательно осматриваюсь по сторонам,
присматриваюсь в запотевшее окно. Что-то не так, чего-то не хватает.
В маршрутке работала печка, в салоне было даже немного жарко.
Выйдя из «газели» я вздохнул. И тут я понял.
Тяжело дышать. Очень тяжело дышать воздухом, пропитанным
выхлопными газами машин и сыростью. Участился стук сердца.
193
Дошел до проходной цеха, у охранника получил пропуск и пошел
на свое рабочее место. Работы много, сезон уже в самом разгаре.
Повесив мокрую куртку на дверцу шкафа сушиться, я принялся за
работу. Александр Васильевич, мой начальник, задумчиво глянул на
мою куртку, потом подошел ко мне и по-отечески сказал: «Леш, ты бы
хоть под зонтом ходил бы, что ли… А то так и простыть недолго… Да-
да, знаю, не любишь зонты, но хотя бы на работу ходи с ним, а то
заболеешь и не выйдешь, а кто работать будет, а? И так все по
отпускам разбежались, а я один не справлюсь. Учти это, хорошо?»
Улыбнувшись, кивнул головой. Ну да, на работу с зонтом ходи, а
то ж совсем работать некому будет. Забавно.
Впрочем, работы невпроворот, чтобы сидеть и улыбаться своим
мыслям. Итак, за дело. И время полетело. Час. Два. Три. Четыре.
Пять…
Прерваться меня заставила резь в глазах. Я взглянул на часы –
половина второго. Курить, надо сходить покурить. Беру сигареты и
зажигалку и направляюсь к выходу, попутно отправляя взгляд
сожаления своей сохнущей куртке. На улице все еще идет дождь.
Надоел. Когда уже лето настанет?
Закурил. Гляжу усталыми и красными от монитора глазами на
свинцовые тяжелые тучи на небе. Тоскливо. И холодно… ну да,
холодно в одной полусухой футболке стоять-то при плюс семи
градусах. И что-то еще не так. Чего-то я сегодня не сделал еще. Вновь
смотрю на часы и тихо себе улыбаюсь. Леш, ты болван, других слов не
нахожу. Я забыл про обед.
Подкрепившись кофе, вернулся к работе.
Девятый час пошел. Работа завершена на сегодня, пора домой.
Возвращаю охране пропуск и медленным, усталым, неторопливым
шагом направляюсь к остановке. Противный дождь все еще льет.
Когда он уже кончится?
На остановку первый подъехал автобус, точно к моему дому едет.
Удача, иначе не назовешь. Захожу, предъявляю проездной.
Кондукторша, явно недовольная, кивает головой. Выбираю место у
окна, благо автобус практически пустой, и устало плюхаюсь в него.
Прислоняюсь к холодному стеклу горячим лбом.
Хех.
Василич как в воду глядел.
Лихо же я заболел, уже под вечер. Доплелся до дома, сбросил
шмотки на сушку, вкатил каких-то таблеток противовоспалительных…
и спать.
Я даже не думал, что так соскучился по снам. Иногда бывают
такие сны, как кадры из твоего прошлого.
194
Я сижу на крутом берегу моря, в котором я безошибочно узнаю
Балтийское. Сижу, свесив ноги вниз, пригревает солнце, которое
прячется за частыми белыми облаками. Морской запах бьет в нос.
Давно, как же давно это было.
– Ты часто приводил меня сюда, – услышал знакомый голос из-за
спины. Обернулся. Передо мной снова стояла она. – Раньше.
– И я даже понимаю, почему я это делал, – снова вглядываясь в
синюю даль, проговорил я.
Повеял морской ветер.
– Почему ты не позвал меня сегодня? – она села рядом со мной.
– Я не знал, как это сделать, – не кривя душой, ответил я.
– Ты так и не вспомнил меня? – она обняла меня.
Как бы я хотел тебя вспомнить. Но я не помню.
– Жаль, – без тени обиды прозвучал ее голос.
– Может, ты мне поможешь? Хотя бы намеком?
– А что ты хочешь узнать? Мое имя? И что оно тебе даст? Только
имя. Меня ты не вспомнишь, – она прижалась ко мне.
Она прекрасна. Если я ее когда и знал, то никогда бы не забыл.
– Но ты забыл, – я все еще как-то непривычно, что она может
читать мои мысли. – Я думаю, что есть один способ или, как ты
выразился, намек, чтобы вспомнить меня.
– И что же… – я не успел окончить фразу, как… как она меня
поцеловала.
Будильник.
Головная боль.
С трудом открываю глаза.
Как говорится, у нас не болеют. Все те утренние процедуры,
чашка кофе и на работу.
Туман.
Мелкий дождь и туман. Холодно теперь вдвойне.
Вновь добираюсь на маршрутке с водителем казахом, который
напевает себе под нос национальные мотивы. Иногда такие мелочи
очень поднимают настроение. Моя непроизвольная улыбка не обидела
водителя, и даже наоборот, он стал громче напевать свою песню.
И снова на работе завал разгребаю. Александр Васильевич хмуро
наблюдает за мной. Наблюдает, но молчит. До обеда управился с
делами, теперь сижу в столовой и ковыряю вилкой картофельное
пюре. Я вспоминаю.
Вспоминаю ее поцелуй, ее мягкое прикосновение. Даже запах ее
волос.
Сторожевая собака вкусно сегодня отобедала моим пайком.
195
После обеда Василич, как всегда, поехал на оперативки по
крупным объектам. Собственно, я остался за главного. Я даже честно
первые пятнадцать минут занимался заказами, договаривался о
доставках… и даже не заметил, как заснул.
Лес. Сосновый вековой лес. Могучие стволы этих гигантов
устремлены ввысь, к небу. Солнечные лучи едва попадают сюда.
Сладкий и нежный запах сосновой смолы царит вокруг. Редкое пение
птиц наполняет этот бор жизнью. Снова отрывки из памяти. Красиво.
Но.
Но я не любовался этой красотой.
Где же ты?
Оглядывался, присматривался, искал, кричал.
Лишь тишиной отзывался лес. Добрел наугад к ближайшей сосне
и присел у ее основания. Я знаю, что это сон, и знаю, что скоро он
закончится. Я жду ее, я здесь только ради нее.
Невольно поворачиваю голову в сторону. На стволе сосны что-то
нацарапано. Рассматриваю внимательнее и вижу аккуратно
вырезанное сердечко со стрелой. А под ним надпись: «Леша + Ольга».
Ольга… Это ее имя?
– Да, мое, – голос прозвучал чуть позади меня.
Она сидела чуть дальше от меня. Как же она красива.
– Я искал тебя.
– Знаю, потому я и здесь. А в прошлый раз сказал, что не знаешь,
как это делать. Леш, знай, как только ты подумаешь обо мне, я уже
здесь, с тобой.
– Тогда почему ты сразу не ответила мне?
– Ждала, когда ты найдешь это дерево. Теперь ты знаешь мое
имя. Ольга с нежной улыбкой глядела на меня. Да, теперь знаю. А
дальше? Что дальше? Я все равно не мог вспомнить. Даже поцелуй,
как бы он не был хорош, не помог мне в этом.
Вижу, как ее глаза становятся печальными. Она прочитала.
Да, это обидно. Но это правда. Такая же правда, как и то, что
люблю ее. Это я помню, это я знаю, это я чувствую.
– Скажи мне, – начал я. – Ты существуешь? В реальном мире? Или
это только сон?
Ольга отвела взгляд:
– Верно подметил, – грустно отвечала она. – Существую.
– Тогда где ты живешь? Я смогу тебя найти?
– Не надо, Леш. Не стоит. Здесь ведь лучше, здесь нет границ. И
для нашей любви тоже.
196
Я встал и зашагал в ее сторону уверенно, чтобы обнять ее. Чтобы
поцеловать.
– Оль, для нашей любви нигде не будет границ.
Она вскочила и попятилась назад.
– Не подходи! – испуганно вскрикнула Ольга.
Я замер.
– Я не хочу возвращаться, – она бросилась бежать в лес.
Я не смог ее догнать, в глазах быстро темнело.
Пришел в себя я лишь только три дня спустя. Три дня провалялся
дома с высокой температурой и в бреду. Но на третий день прошло
все так же быстро, как и началось. Бывает же так, что ни с того ни с
сего. Участковый врач был в явном недоумении, увидев на четвертый
день меня в полном здравии, не считая небольшой температуры.
Друзья и родственники вздохнули с облегчением, услышав мой бодрый
голос в телефонной трубке. Чего уж говорить, рад был и Василич
моему столь быстрому выздоровлению. Хех, еще бы. Предлагал выйти
в выходные поработать. Он неисправим. Я отказался, ссылаясь на то,
что мне нужно еще немного времени для полного восстановления.
Он не знал.
Да и никто не знал.
Я не был в бреду, для себя не был.
Я искал.
Искал ее, Ольгу.
Я нашел ее. Она здесь, в Омске. Я чувствую ее.
В субботнее утро я вышел из дому. Куда теперь направляться? Где
искать?
Немного поразмыслив, еду в центр. Идеальное место для начала
поиска. Еще не доезжая центра стук сердца участился. Значит, в
центре. Приезжаю, но сердце вбивается в обычный ритм. Нет, мимо.
Размышляю. В центре сердце спокойно, значит, даже не в этой степи.
Проверим Левый берег. Пересекаю мост.
Сердце ускоряет ритм.
Значит, тут. Еду дальше.
Оптовый рынок. Я бы сделал его достопримечательностью города,
где показываются истинные качества товаров, сделанных в лучших
подвалах Турции и бараках китайцев-гастарбайтеров, и настоящий
уровень жизни населения.
Одиннадцатый микрорайон. Сердцебиение учащается.
Значит, правильно, дальше.
Дмитриева, Поворотная. Все быстрей и сильней стучит сердце.
Пятый микрорайон. Она рядом, чувствую это.
Автовокзал. Сердце успокаивается.
197
Черт!
Проехал! Назад!
Возвращаюсь на Пятый микрорайон. Здесь, рядом. Осматриваюсь
по сторонам. Недавно возведенный храм с позолоченными куполами
величаво красуется среди относительно новых девяти- и
двенадцатиэтажек. Это наш губернатор возвел за свой счет, дабы и
денег отмыть и грехи замолить. Хех, двух зайцев сразу.
Напротив храма, через дорогу, находятся две больницы:
Многопрофильная и ОКБ (Омская Клиническая Больница). Мне туда.
ОКБ прохожу мимо. Значит Многопрофильная.
Она здесь. Но что она тут делает? Работает?
Мне вовнутрь. Высокое двадцатиэтажное здание. Куда именно?
Иду по лестнице.
Первый, второй, третий…
Сердце вырывается из груди. Здесь, пятнадцатый этаж. Вхожу в
отделение.
Стол дежурной сестры пуст. Тем лучше.
Практически все палаты пустые, лишь три из десяти заняты. Там
люди, они… они в коме. Тяжело вздохнул.
Шестая палата. А вот и она.
Она лежала в кровати, в больничном одеянии, под одеялом и с
какой-то трубкой у нее в носу. Даже сейчас она красива. Спокойна и
безмятежна. Она спит. К спинке кровати прикреплена папка.
«Сафронова Ольга Александрова. 18 лет. В коме два года».
Два года. Я смотрю на нее. Любуюсь ей.
– Молодой человек!
Я обернулся. В дверях палаты стояла молоденькая медсестра. Она
строго смотрела на меня. Скорей всего, проходит практику тут или,
как там у них это называется.
– Вам нельзя тут находиться! Выйдите из палаты! Немедленно! – с
важным видом требует она.
Я улыбнулся.
– Хорошо! – согласился я. – Заодно вы мне покажете, где
находится кабинет главного врача или его заместителя.
Она побледнела.
– Зачем?
– Ну, вы покинули пост в дежурство. Надо доложить об этом
главному врачу, это серьезный проступок. А если бы я оказался
маньяком-извращенцем?
– Но вы же не маньяк? Не извращенец? – умоляюще смотрит на
меня голубыми глазами.
198
Каких усилий мне стоило сохранить каменное лицо и не сказать
ей, что да, маньяк. Удержался.
– Вам повезло. Ни тот и ни другой. Однако факт проступка
имеется.
– Не надо сообщать! Прошу вас! Я тут всего два дня, не губите…
Я сделал задумчивый вид.
– Хм, ну что ж. Мы можем и не сообщать об этом инциденте, если
вы мне поможете.
Глупая, молодая, неопытная. Но весьма полезная.
– Я бы хотел посмотреть историю болезни этой пациентки, – я
указал движением головы на Ольгу.
– Но… – начала неуверенно медсестра. – Но это врачебная тайна.
Запрещено показывать ее посторонним…
– Да, верно. Запрещено. Точно так же, как и покидать пост, –
ехидно улыбаюсь. – Верно?
– Верно… – вздохнула медсестра. – Тогда попрошу вас подождать
за моим столом. Я сейчас вернусь.
Не прошло и пяти минут, как вернулась медсестричка. Весьма
интересная история.
Тяжелые телесные повреждения чего-то там, тяжелая
психологическая травма, наркотическое опьянение, изнасилование. У
меня даже руки затряслись, когда прочитал все это. Возвращаю
историю, покидаю отделение.
Выхожу. Закуриваю.
Что дальше?
Изнасилование… Значит, уголовное дело. Не задумываясь,
набираю номер на мобильном телефоне.
– Здравствуйте вам, Александр! Как ваше ничего?
– Да вот работу работаю. Войнушка намечается. Чего-то хотел?
– Ага. Саш, можешь для меня по фамилии найти уголовное дело,
связанное с ней?
– Уголовное… Хм.
– Только, Саш, оно не проходит по твоей линии. Это
изнасилование.
– А тебе что конкретно надо?
– Почитать его. Хотя бы в электронном варианте, а?
– Для тебя это важно?
– Очень, Саш.
– Ладно, посмотрю, что смогу сделать. Только учти, не раньше
вечера.
– Окей. Договорились.
– Ну, тогда ладно. До скорого.
199
– Саш, спасибо. С меня причитается.
– Да забей. Свои люди.
– Удачи!
– Тебе того же.
Отключаю мобильник. Усатый, сцуко, личность.
Итак, ожидаю вечера.
Целый день шатаюсь по городу. В принципе только вечером-то
домой и попал. Ящик пуст. Жаль. Включаю музыку, стоит случайный
выбор.
«9 грамм» – «Верю»
Интересная песня:
«Я с улыбкой на лице
Встречаю новый день.
Вчерашние проблемы
Забрала ночь и тень,
И лишь воспоминания
Камнем давят на грудь,
И то, что было, прошло,
Уже не изменить, не вернуть.
Такова жизни суть,
Такова есть реальность.
Все может изменить
Роковая случайность.
Вчера я был Бог,
А сегодня собака.
Нечаянное слово приводит к драке.
Вечный зов, ломится душа на волю.
Как найти себя?
Тонущий в своих мечтах
И в захлебнувшихся желаньях,
Я кричу: «Утопаю! Утопаю!»
И чем дальше я плыву,
Тем вижу в жизни
Больше огорчений,
Умозаключений
В моих изреченьях
Верю я, что не упаду,
Верю, что силы, чтобы жить, найду,
Верю в победу одну на всех.
Верю и знаю, будет ждать нас успех
200
…
Еще раз встану на ноги
После очередного краха,
Все поменяя, зная, что в начале будет плохо.
Старые раны стали снова кровоточить,
Но гордость не позволит просить чьей-то помощи.
Тонущий в своих мечтах, но с надеждой встать на берег,
Обернуться и расстояние измерить,
Той жизни путь, что удалось пройти,
И тот путь, что ожидает впереди.
Нету сил одному свой крест на спине нести,
Вижу впереди много грусти и много радости.
Жизнь, как игра, но игра без правил.
Тебя подставили, ты кого подставил,
Ты сам установил в своей жизни грани,
Что получилось – какой-то многогранник.
Верю я, что не упаду,
Верю, что силы, чтобы жить, найду,
Верю в победу одну на всех.
Верю и знаю, будет ждать нас успех»
Мне нравится.
Замаячил мэйлагент. Пришло.
Когда прочитал, я думал, что это сценарий к фильму ужасов.
Два года назад Ольга познакомилась с парнями в ночном клубе.
Проведя с ними некоторое время, собралась уходить домой. Парни (их
было четверо) предложили проводить ее, на что девушка ответила
отказом и направилась к выходу. Парни последовали за ней и чуть
дальше от входа в клуб настигли ее. После чего один из них воткнул
девушке шприц с каким-то сильнодействующим наркотиком, и
затащили ее в машину. Довезя ее до ближайшего двора, в течение
трех часов по очереди насиловали ее и, как тут написано, избивали с
особой жестокостью.
Ублюдки.
Девушка, находясь «под кайфом», не могла оказать
сопротивление, закричать или убежать. По завершении своей оргии,
они выбросили ее в том же дворе.
Подонки. Одно радует, что получили они сполна, так сказать, по
всей строгости закона.
Как она еще только выжила вообще. Страшно представить, что
она пережила.
201
Поэтому и не хочет возвращаться в мир реальный. Она боится.
Боится, что это повторится вновь.
Да, несомненно, то, что она пережила – страшно. Здесь
действительно можно сойти с ума. Но ведь жизнь еще не окончена.
Она выжила, а это уже хорошо. Остальное наладится. Мне надо ее
найти, теперь во сне. Это просто, я понял, как это сделать. Сложнее
другое.
Сложнее будет убедить ее вернуться.
Как это сделать? Пока ума не приложу.
Смотрю на время. Половина двенадцатого. Ну что ж, отступать
некуда.
Будем пробовать.
Я долго бродил по миру снов. Бывал во многих местах, созданных
мною. Звал ее, но в ответ лишь тишина.
А все-таки красивые места я создавал… когда-то. Но когда?
Немного напрягаю память. Последний сон я видел в шестнадцать лет.
Два года назад. Вроде не так много времени прошло, но понимаю, как
сильно я изменился. Еще два года назад я мог часами любоваться
звездным небом, вместо того, чтобы спать. Был уверен, что могу
изменить мир к лучшему, и даже убеждал в этом других. Мог, замерев,
ловить ласковые объятия теплого ветра. Искал чистую любовь.
Многие удивлялись моим суждениям, так как знали мою жизнь, и
что я прекрасно понимал – все мои мечты так и останутся мечтами.
Просто я старался.
Стремился.
Искал.
Верил.
Со временем, как говорится, проходит.
У меня не прошло, просто осталось где-то глубоко в моей душе.
Иначе я не был бы здесь.
Ее здесь нет. В моих снах ее нет. Хм. Если гора не идет к
Магомету…
Холодно, поздний вечер. Тяжелые снеговые тучи давят сверху,
холодный резкий ветер, мертвый лес, черная твердая земля. Таков ее
сон.
Она была одета все в то же легкое белое платье и выглядела, как
луч света в этом царстве мрака. Мелькнул отрывок из памяти: впервые
я здесь ее и встретил.
Ольга сидела, поджав ноги у дерева, трясясь от холода и тихо
плача. Меня она не видела.
Холод. Здесь не может быть холод, это сон. Мой озноб прошел
мигом. Это все нереально.
202
Я подошел к ней сзади, и нежно положил руки на плечи.
– Это твой мир? – прижавшись к ее щеке, спросил я.
– Да, это мой мир.
– Тогда почему здесь так мрачно?
– Потому что другой не получается.
– Печально. Ты ведь знаешь, Оль, зачем я здесь.
– Я не вернусь.
– Это все в прошлом, все, что с тобой случилось. С тобой все в
порядке, ты жива, ты здорова. А те шакалы получили свое.
– Сколько таких же, как они? Сколько? А?
– Много таких скотов, но хороших людей еще больше.
– Тогда где они были в ту ночь?
– Так случилось, Оль, теперь ничего не вернешь. Проще
спрятаться здесь, не имея мужества продолжить жизнь дальше.
Только пойми, что ты не одна. У тебя есть родители, для которых
видеть тебя в таком состоянии каждый раз как нож в сердце, у тебя
есть друзья и близкие, которые любят и волнуются, переживают за
тебя. У тебя теперь есть я.
– Что нам мешает быть вместе здесь?
– То, что это всего лишь сон. Здесь нет ничего реального, как этот
холод, например.
Она перестала дрожать.
– Ты не поймешь настоящего поцелуя, находясь здесь. Я хочу
быть с тобой, но хочу этого в жизни, наяву. Пойми, я люблю тебя.
– Тогда давай останемся здесь.
– Нет, – твердо сказал я, ни секунды не раздумывая. – Я не
останусь здесь. Если ты любишь меня, захочешь меня найти, знай, я
буду там, по ту сторону сна. Если не захочешь, тогда я искренне тебе
сочувствую, так как нашей любви ты предпочтешь страшный сон
длиною в жизнь.
Около десяти утра. Утренние процедуры, чашка кофе, сигарета.
Две сигареты. Три? Сколько я выкурил? Много. В это утро много. Я
сделал все что мог. Теперь выбор остается за ней.
Как-то скверно мне.
Двенадцать дня.
Все также пасмурно, дождь и холод.
Не могу сидеть дома. Надо прогуляться.
На улице моросит дождь. Ветер сильный, чуть ли не прижимает
несчастную березу к земле.
Но меня это не пугает. Меня это не волнует сейчас.
203
Где я шел и сколько шел, не помню. У меня не было цели. Я
просто шел. Шагал медленно, смотря себе лишь под ноги. Даже не
думал ни о чем.
Левый Берег. Я даже не заметил, как перешел мост. Шагаю
дальше. Автовокзал. Я не специально, меня тянет. Тянет к ней. Пятый
микрорайон. На территорию больницы входить не решаюсь. Уселся на
лавочку на остановке. Жду. Жду ее решения. Весь промок.
Но не холодно. Я понимаю вдруг, что нет ветра. Поднимаю глаза
вверх. Нет дождя.
Там вдали, в этой высоте, среди грозовых туч пробивается луч.
Яркий и теплый луч долгожданного солнца. Заволновалось сердце.
Ольга… Она сделала выбор!
Опрометью добегаю до Многопрофильной, птицей взлетаю на
пятнадцатый этаж.
Хехе.
Все та же медсестра. Она на месте, за столом. При моем
появлении у нее округлились глаза.
– Вы… – робко начала она.
– Не переживайте, – у меня заблестели глаза. – Я не к вам.
– А к кому тогда?
Я многозначительно посмотрел медсестре за спину, и прошептал:
– К ней.
Ольга, опираясь на стенку, вышла из палаты. Мы с медсестрой
бросились помочь ей, поддержать. Ухватили ее под руки, когда она
почти упала. Она устало положила мне голову на плечо и нежно
посмотрела на меня:
– Я выбрала…
204
Вера Стах
Кукла
В кабинете директора детского дома, на мягком удобном
диванчике в английском стиле, сидела молодая ухоженная женщина в
длинном летнем платье бирюзового цвета. Тонкие черты лица,
высокие точеные скулы, выразительные темно-голубые, почти синие
глаза, обрамленные длинными ресницами, изящный, чуть вздернутый
носик, четко очерченные розовые губы, острый подбородок. Густые,
слегка волнистые светлые волосы собраны в замысловатую прическу
на затылке.
На коленях она держала толстый увесистый альбом с
фотографиями детей. Заправив за ухо выбившуюся прядь, Ирина, так
звали женщину, перевернула страницу и продолжила изучающе
рассматривать фотокарточки. Она чувствовала себя немного неловко,
– процесс напоминал ей поиск нового платья или предметов декора
интерьера в каком-нибудь модном журнале. Еще она злилась на мужа
за то, что тот не захотел отменять свою очередную командировку,
чтобы помочь с выбором их будущего чада. Впрочем, злил ее не сей
факт, а осознание того, что Вадим не желал участвовать во всем этом,
– ему было абсолютно все равно – мальчик или девочка, полугодка
или подросток. Подобные вопросы его нисколько не интересовали по
той простой причине, что ребенка он будет видеть крайне редко, и то
только для того, чтобы сказать «привет» или «пока». А тратить время
на всю ту чепуху, что люди называют «отцовскими обязанностями» он
не собирался. Поэтому считал, что сделать выбор Ира должна
самостоятельно, ведь именно ей предстоит растить и воспитывать
ребенка.
Вадим – трудоголик до мозга костей – часто разъезжал по
служебным делам, посещая разные уголки мира. Порой он,
загруженный
работой,
отсутствовал
неделями:
постоянные
конференции, совещания, многочисленные встречи с клиентами. Все,
чего он хотел по возвращении домой – покоя, тишины, бокала
красного вина (предпочтительно Шато Тальбо), тепла и ласки.
Женился же он лишь для того, чтобы утихомирить мамашу, – та
никак не могла смириться с его холостяцким образом жизни и на
протяжении нескольких лет без устали читала ему нотации, чем чуть
не свела его с ума.
205
После свадьбы она, наконец, угомонилась, а через два года, к
счастью, отошла в мир иной, и Вадим вздохнул с облегчением.
Хотя, надо отметить, благодаря семейной жизни он с удивлением
для себя обнаружил, что в отношениях предпочитает постоянство и
стабильность. Нет, он не считал себя моногамным и при любом
удобном случае, как и полагается, ходил налево, но его безумно
радовало то, что дома его кто-то ждет. И не просто «кто-то», а
любящая, верная и преданная жена. В верности ее он не сомневался,
поскольку нанятый им детектив докладывал обо всем, что она делала
в его отсутствие, – куда ходила, с кем общалась и встречалась. И эта
Иринина, по-собачьи, слепая преданность тешила его самолюбие.
Он прекрасно понимал, что так будет не вечно, и в один
прекрасный день ей надоест бесконечное ожидание. Рано или поздно
ей станет невыносимо одиноко и она, не желая больше тратить жизнь
понапрасну, подаст на развод. Вадиму же тогда придется вновь
отправиться на поиски «единственной и неповторимой»; той, которая
бы безоговорочно повиновалась ему, любила его, холила и лелеяла,
невзирая на все его недостатки и ничего бы не просила взамен, кроме
внимания с его стороны. Но на это требовалось время, много времени,
а его еженедельник был расписан поминутно. Поэтому оставалось
лишь одно – сделать все возможное, чтобы мысли о разводе не
посещали прекрасную головку его благоверной.
Первый шаг – избавить Ирочку от одиночества. И однажды за
ужином он предложил ей завести какую-нибудь зверушку – собаку или
кошку или еще кого. «Тебе, наверное, ужасно тоскливо без меня, а так
у тебя будет кто-то, кто всегда рядом», – добавил он.
Правда, как выяснилось на животных у Иры с детства жуткая
аллергия, поэтому предложение мужа она отклонила и вместо этого
попросила завести… малыша. Ведь, как-никак, ей уже тридцать лет,
пора задуматься о семействе, продолжении рода и прочей ерунде.
Она не была уверена в том, нужен ли ей ребенок; никакого
материнского инстинкта она не чувствовала, да и к детям ее особо не
тянуло. Более того, она, как большинство дамочек, не приходила в
умиление и не испытывала щенячьего восторга, глядя на маленькие
пяточки и пальчики. И когда ей предлагали подержать крохотное
создание, она лишь удивленно вскидывала брови и спрашивала:
«Зачем?»
Но, несмотря на все это, ее коробила мысль о том, что все
подруги и знакомые давно обзавелись детишками, и отдалились от
нее, и она словно белая ворона осталась в стороне. А так, если у нее
появится малыш, она сможет вступить в круг «мамочек» и вернуть,
таким образом, старых подруг.
206
Вадим вначале воспротивился, но хорошенько обдумав все за и
против, решил, что идея не такая уж и плохая. Благодаря частым
командировкам он пропустит самый отвратительный момент в жизни
чада: смена пеленок, рвоты, безудержные крики и прочее, и прочее.
Но самое главное – ребенок свяжет Иру по рукам и ногам и она никуда
от него не денется.
К несчастью, природа распорядилась иначе, – прошел год, а
Ирина все никак не могла забеременеть. Женщина совершенно
отчаялась, – ведь ребенок стал ее целью, и она уже не представляла
жизни без него. Посоветовавшись на сей счет с одной знакомой, она
задумалась об усыновлении; в приютах детей пруд пруди, выбирай –
не хочу. И, получив одобрение мужа, Ира начала обзванивать детские
дома.
Так она и оказалась в кабинете Лианы Григорьевны.
Пока женщина рассматривала фотографии, мысли, словно рой
надоедливых пчел, жужжали в голове. Уверенность, с которой она
пришла в детдом, потихоньку улетучивались и ее начинали одолевать
сомнения. Правильно ли она поступает? Стоит ли взваливать на свои
хрупкие плечи такую огромную ответственность? Ведь ребенок – не
игрушка, а живое существо; наигравшись вдоволь – не выбросишь. А
что, если она вскоре устанет от роли новоиспеченной мамаши? Что,
если ей надоест игра дочки-матери? Что тогда делать с ребенком?
Отдать обратно в приют?..
Нет, не стоит ввязываться в эту авантюру. Зачем усложнять себе
жизнь? «Сказать, что я передумала? Или просто не нашла того, что
искала?..»
В душе разгоралась настоящая буря, но внешне Ирина оставалась
совершенно спокойной и ничем не выдавала своих чувств и эмоций.
На лице застыла маска легкой надменности и высокомерия, – так мама
учила ее держаться на людях.
Перевернув очередную страницу, женщина уже была готова
закрыть альбом и отказаться от задуманного, как вдруг внимание ее
приковала одна фотография.
С цветной фотокарточки на нее смотрела девочка лет пяти;
круглое
личико,
обрамленное
пепельно-русыми
кудряшками,
аккуратный носик, пухлые щечки, залитые румянцем, большие
небесно-голубые глаза, опушенные длинными светлыми ресницами.
Одетая в белое платьице в крупный зеленый горошек, малышка
стояла рядом с качелями, прижимая к груди пластмассовую куклу в
похожем платье, и с легкой улыбкой глядела в объектив. Она
207
походила
на
маленького
потерявшегося
ангелочка.
Милое
очаровательное создание!
«Вырастет, станет настоящей красавицей», – невольно отметила
про себя Ира. Ей нравились красивые вещи и люди. Поэтому, изучая
фотоальбом детдомовских подопечных, она акцентировала внимание
лишь на их внешних данных; и внешность девочки, изображенной на
фотографии, отвечала всем ее запросам.
«Как знать, быть может это судьба!» – подумала она, отметая тем
самым все, недавно мучавшие ее, сомнения.
Поднявшись с места, она подошла к письменному столу, за
которым, погруженная в рутину бумажных дел, сидела директор
детского дома – полноватая женщина бальзаковского возраста с
выцветшими васильковыми глазками-пуговками и копной давно
поседевших волос.
Ира положила перед ней массивный альбом и, ткнув указательным
пальчиком в фото, радостно воскликнула:
– Я определилась!
Глянув на фотокарточку Анны Щербаковой, Лиана Григорьевна
непроизвольно вздрогнула.
208
209
Артур Строчкин
Ленкаленка
Вечер... Когда ложишься спать вот так, после работы и тяжёлого
трудового дня – это кайф. А если учесть дорогу в аэропорт и обратно,
то и вдвойне.
Сонная кровать, сонный шкаф рядом... На сонной полке возле
кровати тикает сонный будильник, установленный на половину
седьмого утра. Из последних сил втыкаю мобильник в зарядку, другой
рукой щёлкая пультом от телека.
По телевизору обычная вечерняя гадость: лениво переключив
несколько каналов, я узнаю о новых суперинновационных женских
прокладках (интересно, это как?), о том, как хорошо служить в
современной армии (да ну?) и о выборах в США. Последнее мне
вообще ни к чёрту...
Ленка первый день, как в командировке, и мне ничего не
остаётся, кроме как разделить очередной холостяцкий вечер с жирным
котярой Максом:
– Макс?
– Мя-а-а-а-у... – толстая гордая морда на секунду высовывается в
проём двери, тут же исчезая прочь.
– Макс, спать идёшь?.. – всё же ночевать одному в квартире
довольно неуютно. Я хоть и взрослый мужик двадцати пяти лет
отроду, но...
– Мяу... – голос кота слышен уже из другой комнаты
Ну и хрен с тобой! Больно надо...
Несколько шагов по коридору, дверь в ванную комнату... Из
зеркала на меня смотрит уставшая морда отработавшего трудовой
день продавца магазина автозапчастей. Работа хоть и не пыльная, но
силы отнимает напрочь... Зубная щётка, паста... И так каждый вечер,
вот ведь... Я не успеваю додумать начатую мысль:
«Ленкаленкаленка...» – непонятный звук прокатывается эхом по
тишине квартиры.
Что это было?!.. От неожиданности вздрагиваю, едва не
подавившись пастой.
По спине толпой пробегают муравьи. Мелкие-мелкие мурашки...
210
Телевизор? Не он... Кот?!.. Не похоже... Может, показалось? Ленка
любительница розыгрышей, и будь она дома – подумал бы на неё без
разговоров. Но её нет, я лично её посадил в самолёт... Что это может
быть?
Осторожно делаю шаг в неосвещённый коридор. Ещё один...
Тёмное пространство угадывает за собой распахнутую дверь в зал. В
квартире две комнаты – в одной спим мы с Ленкой, вторая
предназначена для торжеств и всякой остальной лабуды типа визитов
незваных гостей. Тусклый мигающий свет телевизора из моей комнаты
слабо освещает окружающее... В зале темно.
Рука шарит по стене в поисках выключателя... Где же ты? Зажечь
свет в коридоре, потом, под его прикрытием, и в зале! Не ходить сразу
туда, в темноту! Что это могло быть? Может, всё-таки телевизор?..
«Ленкаленкаленка...» – будто чей-то шёпот. Теперь точно из
зала!.. Там ведь никого нет? Кот?! Меня будто парализует – нет
возможности пошевелить ни рукой, ни ногой. Страх ледяным холодом
сковывает движения... Так же не бывает? Не может быть? Наверняка,
я сейчас сплю?
«Ш-ф-ф-ф-ф-ш-ш...» – шипение сзади. Оборачиваюсь: Макс
выгнут калачом, шерсть торчит дыбом. Дикие ошалевшие глазищи
устремлены в темноту. Он явно что-то видит... Или слышит... Да где
же грёбаный выключатель?!.. В последнюю секунду, уже касаясь
выключателя, я понимаю, что руки мокрые...
Щёлк... Короткая вспышка – и перед глазами мгновенно падает
чернота... Выбило пробки? Несколько раз в панике щёлкаю
бесполезную ручку. Телевизор погас, света нет во всей квартире!
Ладно хоть самого не долбануло!
Замираю, почти не дыша. Сердце бешено колотится – наверняка
его стук слышен сейчас тому, кто в зале... Кому?!..
Так, стоп... Ты в квартире. Один. Ну и что? Что-то показалось
тебе, и всё? Нет ничего сверхъестественного. Нет! Надо лишь
спокойно нащупать ручку входной двери, выйти в подъезд и ввернуть
выбитые пробки. Всё. Ничего более. А всякая мистика... Глюки после
тяжёлого трудового дня! Фигня всё это...
«Ленкаленкаленка...» – громкий шёпот заставляет волосы встать
дыбом.
Звук где-то совсем близко от меня!!!
Шаг назад...
«А-а-а-а-а-а-у-м-я-а-а-у-у-у-у...» – дикий крик снизу резко
прерывается на самой высокой ноте.
Тишина. Это... Был Макс?!..
– Макс... – мой неуверенный голос нарушает мёртвую тишину.
211
Нет ответа.
Шаг в сторону двери в подъезд. Ещё один. Слабое дуновение от
движения в коридоре скорее угадывается, чем чувствуется кожей. Ни
скрипа ламината, ни шороха. Но шестым чувством я понимаю – оно на
моём пути! Я отрезан. Сделаю ещё шаг, и...
Лихорадочные мысли рвут черепную коробку: на улице зимняя
ночь! Если добежать до кухни, резко рвануть штору... Там фонари,
станет светлей!
В следующую секунду со всех ног несусь по коридору.
Поскальзываясь на чём-то мягком, сворачиваю на кухню... Мне
кажется, что-то грузное дышит мне в спину! Оно прямо за спиной,
сзади...
«Ленкаленкаленка... Ленкаленкаленка...»
Да что же это такое?!. Мама!..
Кухня... Слабый сумрак пробивается сквозь шторы... Рву ткань,
срывая тяжестью тела гардину...
Ничего... Чайник, кухонная плита... Слабый желтоватый свет с
улицы освещает привычную обстановку: неубранный стол с остатками
ужина, гора посуды в раковине. Оборванная штора валяется на полу
тёмной грудой...
– Мяу? – зеленоватые глаза Макса.
– Да, Макс... Мяу! – от звуков своего же хриплого голоса
окончательно теряю рассудок. Плевать! Подыхать так подыхать...
Поднимаясь на ноги, выхожу в коридор. Я смелый, и мне всё
можно! Это мой дом...
«Ленкаленкаленка...»
Звук не из зала. Что-то тусклое мерцает из моей комнаты.
Электричества ведь нет? Мне уже всё равно... «Отче наш, иже еси на
небеси...» – само собой начинает вертеться в голове. Пинком
распахиваю дверь, ожидая увидеть всё, что угодно: демонов ада,
вечерю дьявола, полную комнату мертвецов...
«Ленкаленкаленка...»
Экран
телефона
мерцает
голубоватым
светом...
«Ленкаленкаленка...» – шёпот идёт от него... Откуда этот звонок? У
меня ведь стоит «Самба» на все вызовы?! Звонок из потустороннего
мира?!
Осторожно подхожу чуть ближе – на дисплее видна надпись:
«Любимая». Любимая... Это ведь... Ленка?
– Алло?.. Ленка?!..
– Милый, привет! Я долетела – самолёт только что приземлился,
получаю багаж... – тараторит, как ни в чём ни бывало...
– Ленка?..
212
– Да?..
Наверное, в моём голосе сейчас столько эмоций, что та удивлённо
замолкает на полуслове.
– Что это было?.. – я всё ещё не могу прийти в себя. Тёмная
мебель вокруг, кажется, вот-вот превратится в кошмарных чудовищ
преисподней. Бросившись на меня со всех сторон и утащив к себе...
– О чём ты?! – та искренне недоумевает.
– Звонок? На телефоне?!..
– А-а-а-а-а... – смех на другом конце. ... – Я поставила тебе на мой
вызов сюрприз, милый... Записала своё имя шёпотом. А что,
сработало?
– ...!!!
213
Михаил Бочкарёв
Новые уши
– Здравствуйте, меня зовут Хлой Зюли, я представитель фирмы
«Алькада-Кантос», и я хотел бы предложить вам наш уникальный
товар.
Гога Чанчиков сонно смотрел на раннего визитера. Он только что
встал и был еще в пижаме.
– Мне ничего не нужно.
– Уникальный товар, – неведомым образом протиснулся
маленький и юркий Хлой в квартиру Гоги, – я хочу предложить вам
наши «Новые уши»!
– Что-что? – Чанчиков даже прекратил зевать.
– Новые уши! – просиял Зюли. – С их помощью вы откроете для
себя доселе неведомый мир ощущений. Вы не представляете, сколько
всего ускользает от человека с его заурядным слухом. Красота
звучания природы, музыка космоса, симфония ветров и восходящего
солнца, – вдохновенно сияя глазами, незваный гость уселся в кресло,
положив перед собой небольшой чемоданчик.
Чанчиков смотрел на коммивояжера подозрительно.
– А если вас больше интересует мир людей и событий вокруг, –
продолжал тот, – то и эта область откроется немыслимыми
горизонтами. Вы сможете слышать все разговоры вокруг, все ранее
скрытые от вас тайны людей станут доступны, все их мысли и
сокровенные фантазии.
– Вы серьёзно?
– О, да!
– Но как такое возможно?
– Технологическую сторону вопроса я, естественно, не могу вам
раскрыть. Скажу одно – новые уши настроены на волновые вибрации,
излучаемые объектами с оптимальной резонансной частотой, а мысль,
как известно, тоже материальна. Давно доказано исследованиями
ученых.
– А как они выглядят? – Гога быстро попался на крючок. Он
присел напротив Зюли, и глаза его блеснули детским предчувствием
чуда.
214
– Точно так же, как обычные человеческие, но есть один нюанс.
Новые уши светятся в темноте...
***
Чанчиков шел обычным маршрутом на работу. Вокруг пели
деревья удивительную музыку счастья. Голову кружили взмахи
крыльев птиц. Весна скрипками улиц играла на струнах журчащих
ручьёв. Это было неописуемо. Хлой Зюли не обманул – новые уши
были чем-то волшебным, словно Гоге подарили уникальный орган
чувств, который сделал его подобным богу. Он слышал всё, каждую
деталь окружающего мира, и осознавал её, как частицу огромного,
живого организма, красивого и величественного.
Придя на работу, сел за стол и долго еще пребывал в оцепенении,
очарованный прекрасными звуками улицы. Уши были настроены на
поток звуков, доносящихся в распахнутое окно. Он никак не мог
сосредоточиться на своих непосредственных делах.
– Чанчиков! Вы пьяны, что ли? Что за расслабленный вид? –
брякнул громом скверный и скрюченный сухой поганкой, как
показалось Гоге, голос его начальницы Ларисы Фиськиной.
Он очнулся. Посмотрел на руководящего работника ясным взором
и вдруг узнал всё о ней. Её голос открыл Гоге суть этой женщины. Она
была глупа, малообразованна и курила, как паровая машина. В
детстве прозябала закомплексованной дурнушкой и теперь, добившись
руководящего поста, отыгрывалась за годы своих унижений на
подчиненных. Её выдали тончайшие интонации и оттенки дикции.
Чанчиков посмотрел на начальницу с некоторой степенью сочувствия
и брезгливости. И она, в свою очередь, заметив это, ответила
секундным испуганным взглядом.
– Займитесь делом, – сказала женщина как-то осторожно и даже с
опаской, будто ожидала, что Гога может её укусить, после чего
поспешно ретировалась.
А Гога понял, что теперь имеет над окружающими неоспоримое
преимущество. Он начал вслушиваться в разговоры коллег и
анализировать их. Сослуживцы, обычно болтливые и шумные, сегодня
вели себя тихо. Надвигался квартальный отчет, и в офис то и дело
приезжали разного рода начальники и комиссии.
Правда о соседях по столам открывалась быстро и беспощадно.
Гармошкин Иван Адольфович оказался гнусным подхалимом и
стукачом с бронхитом и учащенным сердцебиением. Курицина
Светлана, работавшая младшим менеджером, обнаружила себя
вульгарной потаскушкой с разумом улитки, а по её характерному
215
причмокиванию и липкому языку (всё это было гипертрофированно
слышно) стало ясно, что она первая в офисе амлетчица (как было
принято называть такое дело в кругу коллег), впрочем, это было
понятно и без новых ушей.
Андрюша
Пилоткин
подтвердил
свою
нетрадиционную
ориентацию и одной лишь фразой высказанной по телефону кому-то –
"Перезвоните,
пажалста,
завтра"
доказал
свою
полную
некомпетентность, а также – вялотекущий кретинизм. Зоя Осиповна
Маклюй на самом деле скрывала в себе тайную королеву метеоризма в
офисе, являясь алкоголичкой и истеричкой в условиях домашней
среды. Щукин Глеб – молодой юрисконсульт, выдал себя рукоблудом,
подонком и трусливым истериком, готовым вот-вот расплакаться при
любой критической ситуации. Нового о своих коллегах Гога узнал
немало. Все они на поверку оказались типами отвратительными и
гадкими, способными только на подлость и карьеризм.
Во время обеда Гога побрел в столовую, где питались не только
сотрудники его офиса, но и работники других контор. Он встал в
очередь, и новые уши настроились на доносящиеся со всех сторон
голоса. Как ни странно, они не сливались в один монотонный гул. Он
отчетливо слышал и разбирал одновременную речь множества людей.
Казалось бы, разрозненные разговоры о новом автомобиле, купленном
в кредит, сыне, двоечнике и прогульщике, о близком конце света и
скором разводе одряхлевшей певицы и её молодого мужа, артиста
легкого жанра, были чем-то совершенно не сопоставимым. Но при
новых ушах информация сплеталась в один удивительно четкий ритм
жизни. Город, его люди и их проблемы, их мечты и желания, их страхи
и надежды соединялись в одну гармоничную и, в тот же миг, довольно
неприятную мозаику, смысл которой сводился к простому и
очевидному факту — жить и жрать. Как можно дольше и больше.
Расплатившись у кассы, хозяйкой которой была женщина-гора по
имени Клавдия Замещук, и, получив от неё сдачу, совмещенную с
репликой «Приятного аппетита», Чанчиков испуганно ретировался к
столу у окна. Теперь-то он знал, почему эта огромная баба, еле
умещавшаяся в конторке кассы, так вожделенно смотрит на него
всякий раз.
Боже! – подумал Гога. – И ведь находятся такие, кто любит
подобное!
Он осторожно посмотрел на кассиршу и вдруг представил её
перетянутую ремнями, в черной латексной маске женщины-кошки и с
кожаным хлыстом в руке. Картина получилась невозможной, и аппетит
тут же пропал. Кассирша, крашеная густо и вульгарно, послала
Чанчикову в ответ вызывающий взгляд. Он еле сдержал в себе позыв
216
выброситься в окно и спрятался за газетной страницей, оставленной
кем-то на столе.
Мир уж сильно был порочен. Гога понял, что люди и природа —
существа по сути своей настолько несовместимые, что казалось
неприятным недоразумением, как вообще они могли появиться в этом
прекрасном
мире.
Человечество
походило
на
болезнь.
Разрушительную плесень на теле планеты. Паразитом, выродившимся
неизвестным образом и обезобразившим все вокруг. Теперь он
понимал, откуда в мире столько несчастья и зла. Все войны и
конфликты рождались в умах обезумевших от жадности и алчности
сумасшедших. Люди помимо того, что являлись болезнью, оказались
сами неизлечимо больны. Он смотрел по сторонам и видел вокруг
только уродливые лица животных. Наряженные в разноцветные
тряпки самки и однотонные серые самцы.
– А я вот себе травматику взял, – слышал он таинственный шепот
одного из самцов с физиономией только что всплывшего
трехнедельного трупа, – а то вокруг такое сейчас творится. За себя
страшно! Зверьё вокруг, как жить-то?
– Правильно! – отвечал его коллега, тонкий и жилистый, словно
тритон. Его хищные и злые глаза, в мути которых читалась
нескрываемая сальная похоть, осматривали коленки хорошенькой
секретарши из соседней конторы. – Меня тут на днях одна тварь
подрезала, так я за ним чуть не погнался. А так бы убил, в натуре!
– Могу достать и тебе. Со скидкой, как другу, – лгал
позеленевший, и Гога неумолимо слышал, как уже идет подсчет
барыша в голове, как маленькие жирные пальчики перебирают,
пересчитывают купюры и складывают их в коробку из-под ботинок,
что лежит под продавленной кроватью в комнате с вечно
занавешенными шторами.
Пока купивший травматику потел и утирался салфеткой, Чанчиков
понял, что больше не в силах терпеть. Он вскочил из-за стола, задев
поднос, и понесся по коридору к своему офису.
В голове так и вертелись мысли:
«Вот уроды! Все поголовно. Сборище подонков и дегенератов!
Упыри. Твари несовершенные. Это же надо в одном офисе собрать
всех ублюдков города, кунсткамера просто...» – в таком направлении
он думал долго и много. Он поглядывал теперь на всех с презрением и
отвращением, и тут заметил, что и соседи посматривают на него с
неодобрением.
«А ведь раньше я этого не замечал, – думал он, – вот что значит
новые уши!». Голоса с ругательствами и проклятиями в его голове
наливались новой силой. Ему даже начало казаться, что это не он
217
песочит всех вдоль и поперек, а просто слышит чужие мысли своими
новыми ушами. И если даже всё было так, то тем более окружающие
люди не заслуживали никакого прощения. Он еле дождался конца
рабочего дня и вместе со всеми, ненавистными теперь ему
сослуживцами, втиснулся в громадный лифт офисного здания.
Сослуживцы молчали и смотрели друг на друга волками.
«Вот мрази! – думал Чанчиков. – Завтра же уволюсь! Как можно с
ними находиться рядом?».
Тут вдруг лифт дернулся и, качнувшись, застыл. Где-то
заскрежетало, и послышался странный скрип. На короткий момент
свет в кабине замерцал и резко погас. В темноте лифта Гога вдруг с
ужасом увидел, что все его коллеги светятся неоновыми ушами.
Новыми ушами – точно такими, какие сейчас находились и у него на
голове...
218
Татьяна Аверина
Шуша и Зая
– Та-та-та-там, та-та-та-там…– Марина, поморщившись, навела
курсор на «сохранить» и достала телефон из сумочки. Так и есть,
Лика! В бочке мёда всегда отыщется ложка дёгтя… Что там опять у
неё приключилось?
– Да, Ликуль, слушаю!
– Мариша, ты ко мне не сможешь приехать? Зая умерла…
И это в такой день! Весь праздник насмарку.
О шубе Марина мечтала несколько лет. Все подруги уже давно
обзавелись этим атрибутом дамского гардероба. Чувствуя себя не
вполне полноценной, Мариша отговаривалась тем, что она против
такого зверского обращения с животным миром. Снимать шкурки с
беззащитных животных – не гуманно! Внутри же, где-то глубоко-
глубоко, сознание точил червячок зависти. Но тратить такие деньги на
вещь, без которой спокойно можно обойтись, не укладывалось у
девушки в голове. Она с пелёнок была очень рациональна, своим
серьёзным отношением к действительности удивляла родителей и
знакомых.
Года два назад она убедила себя, что первую шубу ей подарит
избранник сердца. Но на горизонте очереди из таковых, с шубами
наперевес, не наблюдалось. Отчаявшись, однажды после работы она
зашла в магазин, чтобы полюбоваться на ассортимент. Шла вдоль
ряда разномастных красавиц, поглаживая их ладонью. И вдруг
остановилась. Чёрная, скромная, на ощупь – волнующе нежная…
Завороженно Марина смотрела на ничем не приметную среди
роскошных соседок шубку. А та как будто просила – возьми меня, мне
здесь плохо!
Когда девушка увидела своё отражение в зеркале примерочной
кабинки, то поняла, что без Шуши (имя само придумалось) домой не
вернётся. Услужливая продавец, суетясь вокруг, нахваливала товар и
результат соединения его с потенциальной покупательницей.
Отсутствие в наличии суммы, указанной на ценнике, не оказалось
препятствием. Шубку можно было забрать прямо сейчас, а
расплачиваться в течение десяти последующих месяцев. Называется –
219
покупка в рассрочку, очень удобно. И это без процентов, всего-то по
три с половиной тысячи в месяц… Марина и не заметила, как, но с
этого дня у неё в шкафу поселилась чёрная красавица.
И вот идёт уже четвёртый месяц. Как назло, осень затянулась.
Уже вторая декада ноября, а термометр, как заговорённый.
показывает не меньше четырех-пяти выше нуля. Наконец, свершилось!
Сразу минус восемь. Марина даже ночью плохо спала, представляя,
какой она произведёт фурор на работе. Сотрудники не разочаровали,
осыпая девушку комплиментами. Они ощупывали нежную шкурку
Шуши, удивляясь, как хорошо научились обрабатывать простую
овчинку. И то, что широкие рукава были только на три четверти,
никого не смутило, зря мамка ворчала… Весь день Марина
чувствовала себя именинницей. И надо было, чтобы после обеда
позвонила Лика!..
С Ликой она знакома около четырёх лет. Познакомились на
конюшне, где обе снимали эмоциональное напряжение при помощи
четвероногих друзей. Час в седле – и все заботы утрясены, в прямом и
переносном смысле этого слова… Потом забот стало столько, что
времени на конюшню не оставалось. Но дружить девушки
продолжили. Причём Марина чувствовала, что в этой дружбе больше
нуждается Лика, которая время от времени использует её, как
спасательную жилетку, для того, чтобы поплакаться.
Под какой звездой рождена Лика? Какие планеты там были
активизированы? Но судьба у бедняжки не заладилась. Она постоянно
находилась в подвешенном состоянии, ища смысл жизни и спутника
для неё (этой жизни). Причём поиск был не очень удачным, даже нет
– очень неудачным. Марина устала вытаскивать подругу из депрессий.
И вот опять!..
Все эти мысли вихрем пронеслись в голове девушки, пока она
слушала в прижатой к уху мобиле всхлипывания подруги.
– Лик, ты держись. Конечно – приеду. Встретимся в восемь.
– Мариш, ну почему я така-а-а-я…, за что-о-о-о… Она ведь даже
не болела-а…
– Лика, ничего не изменишь!.. Мне работать надо, жди вечером!..
К двадцати часам город окутал мрак. Цокая каблучками, Марина
шла по аллее по направлению к дому подруги. Мороз приятно
пощипывал лицо. Вообще, в природе, утомлённой затянувшейся
осенью, чувствовалась какая-то умиротворённость. Снег ещё не
выпал, но в свете фонарей искрились тысячи крохотных льдинок,
наверное, замерзали пары дыхания сотен торопящихся в свои норки
людей. Ловя на себе поощрительные взгляды мужской части этой
220
толчеи, Марина с удивлением для себя отмечала, что ужасно приятно
чувствовать себя королевой…
Лика поджидала её, переминаясь в свете фонаря с ноги на ногу.
– Замёрзла, наверное, бедняжка! Опоздала-то всего на десять
минут, – подумала Марина, приближаясь к знакомому силуэту. Силуэт
подпрыгивал на месте, прижимая к груди обувную коробку. Подойдя,
Марина с удовлетворением отметила, как широко открылись
удивлённые глаза подруги, несмотря на припухлость покрасневших
век. – Ты! Прелесть какая! Как тебе идёт! Дашь потом померить? –
казалось, на время боль утраты отступила, заменённая простым и
земным женским чувством (мужчины не поймут). Лика на время
забыла о цели встречи.
– Конечно, дам! Это она, Зая? – спросила Марина, указывая на
коробку.
– Да! Я решила её в парке похоронить, под ёлочкой… – в глазах
Лики блеснули слёзы. – Пошли. Вон, возьми!
Марина с ужасом уставилась на прислонённую к фонарному
столбу лопату с длинным черенком. Она мысленно представила себя –
в шубе, на каблуках, и с огородной лопатой в руках! Это всё равно,
что принц на белом коне… – с детским горшком в поднятой руке...
Нелепость какая!
– Лик, дай я лучше Заю понесу!
Подруга нехотя протянула Марине дорогую для неё коробку. Чего
не сделаешь ради дружбы!
Когда они достигли ворот парка, то увидели его пустынные
полутёмные аллеи. Фонари светили через один, а то и через два.
– Так даже лучше, что темно, – в голосе Лики уже не слышалось
слёз. Всю дорогу до парка она рассказывала Марине о последних днях
своего любимца и теперь с потерей полностью смирилась. Прошлого
не вернёшь! Входить в пустой парк было жутко. Так что, наплевав на
порчу имиджа, Марина протянула Лике коробку, забрав лопату.
– На, прощайся. Если что, лопатой обороняться будем.
Далеко они не пошли. Остановились у пятого фонаря. Метрах в
пяти, как по заказу, росла ёлочка, чернея в темноте аккуратной
пирамидкой. Через полчаса титанических усилий обеих подруг около
ёлочки была выкопана подходящего размера яма, и Зая была
торжественно захоронена. Хорошо, что земля ещё не промёрзла, а то
без кровавых мозолей не обошлось бы. С минуту постояв у свежей
могилки и почувствовав, как морозный воздух пробирается по их
221
бездвижным телам, ища уязвимые места, подруги направились к
выходу из парка.
– Давай помянем её, хоть соком и чипсами. Ты как? – первой
нарушила молчание Лика. Марина согласилась, есть хотелось ужасно.
В это время она должна была быть дома, ужиная на тёплой кухне под
мурлыканье телевизора. А тут… Весь праздник испорчен этими
похоронами!
Они без приключений вышли из парка и двинулись по
направлению к станции. Даже шуба не спасала от морозца, организм,
избалованный тёплой осенью, ещё не привык к минусовой
температуре. Поэтому в магазин зашли обе, с целью погреться и
купить перекус. Торговый зал был практически пуст. Несколько
человек бродило между прилавков, да за кассами скучали пара
продавцов. Появление подруг не осталось незамеченным. За день
Марина привыкла к повышенному вниманию к своей персоне (ради
этого стоило шубу купить!). Поручив Лике произвести покупку, она
осталась стоять на виду около гусеницы из тележек, скромно
разглядывая запылившиеся мысы сапожек. Лика ускакала в зал.
– Девушка! А можно спросить? – голос одной из работниц
торговли вывел Марину из задумчивости. Она вопросительно
посмотрела в сторону продавца.
– Вы с подругой надоевшего поклонника закопали? Так их,
кобелей, половину бы зарыла…
Громкий звук упавшей на плитку пола металлической лопаты был
последним аккордом в этой истории. Девушке показалась, что это...
она сама низверглась со своего пьедестала. А как хорошо день
начинался!..
Так что, когда спустя полчаса редкие прохожие удивлёнными
взглядами провожали парочку хорошо одетых, нетвёрдо ступающих
девиц, которые для стойкости опирались на черенок огородной
лопаты, королевы внутри Марины уже не было. Наверное, она
осталась в том дворе, где подруги Заю поминали.
222
223
Валентина Поваляева
В ожидании электрички
Варвара опоздала на электричку. Чертыхнувшись, опустила
тяжелую сумку на лавочку в зале ожидания.
«Два часа впустую, пока другая придет, – уныло думала женщина.
– Зря отказалась от помощи соседа, ведь предлагал довести от
садового участка прямо до самого дома. Нет! Гордость проклятая
помешала. А все почему? Если бы липким взглядом не ощупывал да не
делал намеков, мол, одинокой даме и подсобить некому… Я бы, может,
и согласилась! А теперь жди, пока от скуки не одуреешь. Книжку, что
ли, почитать? Вроде, взяла с собой».
Рядом на лавочку присела молодая женщина с котомками.
Варвара даже обрадовалась: за разговором время незаметно
пробежит. Но тут к женщине подскочил мальчуган лет восьми,
шустрый и громкоголосый, как все дети, засыпал мать вопросами и
просьбами, и Варвара отвернулась, потускнела.
«А ведь моему сыночку сейчас тоже было бы столько же лет. Зря
я маму послушалась, от «обузы» избавилась. И Андрея потеряла, и
мамы теперь нет. И никого…»
– Мам! Я за мороженым, – паренек умчался, только подошвы
сандалий засверкали.
– Вот неугомонный, прямо ветерок, – рассмеялась женщина и
повернулась к Варваре. – Здравствуйте, вы тоже электричку ждете?
– Тоже. Опоздала вот, – Варвара охотно поддержала беседу. – Из
сада я.
– И мы из сада, – хохотнула женщина. – Прособирались и
прошляпили электричку. Ну, ничего, погода хорошая, и посидеть-
отдохнуть можно. Я ведь всю неделю как белка в колесе. Да что
рассказывать! И вы, наверное, тоже субботы-воскресенья с
нетерпением дожидаетесь, чтобы с семьей побыть?
Варвара промолчала. Выходных она не любила и свободных
вечеров тоже, с работы уходила одной из самых последних, и
директор фирмы, в которой Варвара работала бухгалтером, считал
сотрудницу трудоголиком. Знал бы он, что та просто боится пустой
квартиры и одиночества!
224
– А я только три года назад и узнала, что такое настоящая семья,
какое это счастье, – продолжала незнакомка. Видимо, сработал
инстинкт случайного попутчика, и женщина не преминула им
воспользоваться.
– Три года? – Варвара удивилась и насторожилась: неужели эта
девица – а на вид ей не больше двадцати пяти – взяла ребенка из
детдома?
– Ага, – женщина спрятала за ухо светлую прядку пушистых
волос, – спасибо, судьба мне подарок сделала. И за что? Сама не
понимаю. Столько ошибок я совершила…
…Сколько себя помнила Ульяна, папы у нее никогда не было,
только одна мама. Работала Клавдия на двух работах, чтобы дочь ни в
чем не нуждалась, а Ульянка по глупости и малолетству мало ценила
эти заботы. А когда спохватилась – поздно стало. Мама умерла
внезапно, от сердечного приступа. Перед четырнадцатилетней
Ульяной замаячило «светлое будущее» в детском доме. Но мамина
подруга, тетя Зоя, пожалела сироту и оформила опекунство, как она
сказала, «в память о несчастной Клавдии». Сын опекунши, Сергей,
был одноклассником Ульяны. «Сиротка» всегда нравилась парню, и
знай об этом его мать, вряд ли бы оставила у себя девочку. А она,
напротив, советовала сыну: «Опекай Ульяну, тяжело ей без родных».
Мать всецело доверяла сыну, и, как это было из года в год, в мае,
когда проклюнулись первые зеленые листочки, укатила на дачу, где
проводила все лето, только время от времени наведывалась домой,
чтобы наполнить продуктами холодильник и оставить сыну денег.
Супруг Зои, строитель, уехал в длительную командировку, и Сергей с
Ульяной хозяйничали одни.
Когда начался учебный год, тетя Зоя окинула взглядом
округлившуюся фигуру приемной дочери и похолодела.
– Как же так, дети? – только спросила.
– Мы нечаянно, – растерянно ответил Сергей.
Свадьбу сыграли тихую, да и какое может быть веселье, если
жениху и невесте по пятнадцать лет? Еще и разрешение в городской
администрации пришлось брать!
Павлик появился на свет в день рождения Ульяны, и свое
шестнадцатилетие она встретила в роддоме.
Жили Ульяна и Сергей в квартире, оставшейся ей по наследству
от матери. Сергей продолжал учебу в дневной школе – Зоя настояла,
чтобы сын получил полное среднее образование, а Уля занималась
ребенком, которого нужно было вовремя кормить, то и дело пеленать,
выносить на прогулку. За квартиру молодоженов платила мать Сергея,
тетя Зоя также снабжала продуктами и покупала одежду.
225
Сергей после школы много времени проводил вне дома: ходил на
занятия к репетиторам – Зоя хотела, чтобы сын поступил в институт,
затем – в спортивную секцию. Ульяна видела его только поздно
вечером. А в семнадцатый день рождения Уля получила от мужа
«подарок»: он признался, что уже давно встречается с девушкой и
попросил развода.
Тетя Зоя, узнав о случившемся, всплакнула и пообещала помочь
устроить Павлика в ясли, а Ульяну по ее же протекции взяли в
кулинарное училище. Когда Уля получила диплом о среднем
профессиональном
образовании,
Сергей,
блестящий
студент
экономического факультета, женился второй раз. На той самой
девушке, к которой на свидание бегал еще связанный узами брака с
Ульяной. К сыну Сергей никаких чувств не испытывал и на встречи с
ним не претендовал.
Решив оборвать все связи с тетей Зоей и ее семейством, Ульяна
поменяла квартиру и переехала на другой конец города. Отсюда ей и
на работу ходить было удобнее – она устроилась в заводскую
столовую поваром. Тетя Зоя визитами бывшую невестку не
обременяла, у нее хватало своих забот – новая жена Сергея была
беременна.
Варваре казалось, она читает какой-то интересный роман или
смотрит мелодраму – настолько ярко и эмоционально рассказывала ей
про свою жизнь случайная знакомая.
– И ты живешь теперь с сыном?
– И с сыном, и с мужем.
– Неужели Сергей вернулся?
– Конечно, нет. Да и не нужен он нам. Никогда не нужен был. За
юношескую глупость я сполна расплатилась, – покачала головой
Ульяна. – На заводе я познакомилась с замечательным человеком,
которого полюбила и который любит меня и Павлика.
Ульяна рассмеялась:
– Как смешно мы познакомились! Прямо кино! Он пришел в
столовую пообедать, съел комплексный обед и сразу взял добавку.
Потом еще. Раза три к кассе подходил, а я в то время за кассира
сидела. Я еще подумала: «У, ненасытный какой! Такого не
прокормить!». А оказалось, что он просто стеснялся со мной
познакомиться.
– А как же он воспринял, что у тебя уже есть ребенок? – спросила
Варвара. – Мужикам своего надо, чужих они не слишком любят.
Ульяна чуть нахмурила чистый лоб. Потом улыбнулась:
226
– Павлик его папой с первого дня называть стал. И муж этому
очень обрадовался. Я вижу, как они друг к другу тянутся, как они
нужны друг другу, и мне становится так хорошо на душе.
– Мам! Я и тебе мороженое купил, – закричал, внезапно
возникнув у скамейки, Павлик. – А еще мне папа звонил и ругался.
Павлик помахал зажатым в ладони мобильником.
Глаза Ульяны смеялись:
– Прямо-таки ругался? И что он сказал?
– А что мы не стали его дожидаться, он ведь обещал на машине за
нами приехать, с работы отпросился, а нас в саду уже нет, – зачастил
мальчик. – Он сейчас на вокзал приедет и заберет нас.
– Ну, хорошо.
Варвара поймала себя на мысли, что жадно смотрит на эту
парочку и ловит каждое слово.
– Вот он, папа! – мальчуган помахал приближающемуся мужчине.
– Сюрприз!
Варвара глянула и почувствовала, как сердце пронзает ледяная
игла – Андрей! «Сколько же мы не виделись? Да, с того самого дня,
когда мама настояла на аборте, потому что, по ее мнению, Андрей не
годился на роль мужа: небогат, живет в крошечной «однушке»…»
Вспомнился Варваре тот горький вечер, когда она призналась
Андрею, что ребенка, о котором он мечтал, не будет. «И уже не будет
ничего», – то ли спросил, то ли просто сказал Андрей. И ушел. Больше
они не виделись, чему мама была очень рада. «Ты еще встретишь
своего принца», – говорила мама.
«Эх, мама…»
Варвара отвернулась, чувствуя, как на глаза наворачиваются
слезы.
– Вот и я! Что же вы не дождались, – упрекнул Андрей Ульяну,
подхватывая узелки и котомки. Павлик уже тянул его вперед, что-то
рассказывая и смеясь. Мужчина смеялся в ответ. На Варвару Андрей
даже не взглянул.
«Не узнал!»
– Разболталась я, извините. До свидания, и удачи вам, –
попрощалась Ульяна и заторопилась вслед за мужем и сыном.
Варвара вытерла глаза и раскрыла книгу. До прихода электрички
оставался час.
227
Андрей Панченко
Конвой*
И что вы мне ни говорите, я не понимаю, почему именно
«конвой». Как я думаю, это доставка кого того, кто может уйти или
сбежать. Конвоируют заключённых, больных, может, ещё кого. А мы
доставляем и сопровождаем грузы. Гуманитарные. Нас можно назвать
«гуманитарный караван», потому что белые КамАЗы растягиваются по
дороге в длинную вереницу. Можно назвать «спасатели» или
«спасители», как нас называют на Украине выжившие жители. Да
назовите нас хоть «спецдоставка», но никак не «конвой». Как-то это
слово не отображает нашего действия.
Может, если я расскажу вам о том, кто мы и чем занимаемся,
тогда нас начнут называть более правильно.
Сам я из небольшого города во Владимирской губернии с
названием Муром. Точно. Именно из этого города Илья Муромец
отправился служить князю Владимиру в стольный град Киев. А
проезжая мимо города Чернигова, разогнал татаро-монгольское
войско. Только я не дотягиваю до богатыря ни силой, ни внешним
видом. Хотя и на коне. Так получилось, что в армии служил в артполку
и водительское удостоверение имеет открытыми почти все категории.
Вот и мотаюсь на всём, что дадут. Лишь бы зарплата была достойная.
Я, видите ли, жениться собрался. Мы с Машей решили свадьбу на
новый год сыграть.
На нашу автобазу пришли двое и предложили неплохо заработать.
Сначала кинулись все. Но сказали, что женатых не берут. Сразу
большинство отсеялось, а когда сказали что возить грузы в воюющие
районы Украины, отказались ещё многие. В общем, с базы набралось
человек двадцать. Но когда сказали, что в колонне пойдут только
КамАЗы, отсеялись те, у кого нет категории. Вот и выбрали нас
семерых. Зато мы знаем друг друга и, можно сказать, что дружим. На
время нашего отсутствия за нами на базе сохраняются места. Так что,
когда всё закончится, мы спокойно вернёмся на свою работу.
С нами провели беседу, в которой говорилось, что разговаривая
по телефону, или отправляя письма, можно говорить и писать обо
всём. И о грузе, о машинах, о людях. Но ни в коем случае нельзя
говорить о маршруте и о месте нахождения нас и машин. Не стоит
228
также называть фамилии водителей, чтобы не накликать на родных
неприятности от воюющих идиотов. Категорически запрещается иметь
любое оружие, находясь на воюющей территории, запрещается
выходить из машины. Даже если пробиты колёса, обязан тянуть до
общей стоянки. В самых крайних случаях разрешено бросать груз и
машину и уезжать на другой. А вообще, в каждой машине будет рация
и можно спокойно по ней общаться.
Все эти наставления немного насторожили, но то, что люди
ценятся больше, чем груз и сами машины, успокоило. При всём при
этом накладные на груз имеются, но ответственность за груз мы не
несём. То есть накладные нужны только в пункте приёма, для их
отчёта. Кому и что раздали. По Российской территории машины
сопровождают военные, а по Украине мы нигде не останавливаемся.
Но, как говорится, хорошо всё на бумаге, но забыли про овраги.
На базе, где стояли КамАЗы, выкрашенные в белый цвет, мы
увидели, что все водители примерно нашего возраста. Из разных
городов. Есть из Улан-Удэ, из Краснодара с Украины. Точно
интернациональная команда.
На сутки опоздали с погрузкой. После этого оформление
документов, ответ от принимающей стороны, неделя простоя. Всё
никак не могли с Украиной договориться. Всё бы ничего, но ехать
придётся в воюющую страну, и что там да как – неизвестно. Эта
неизвестность заставляет нервничать, ведь вопросов возникает много.
Если колесо пробьёшь, как ехать? Смотря какое пробьёшь? А надо
тянуть до общей стоянки. Приказ колёса не ремонтировать, бросать и
ставить запаску. Их у каждого в машине по четыре штуки. А тут слух
пошел, что дороги минируют, теперь как? Тоже смотри, как рванёт,
сам чтоб живой остался. А если стрелять начнут или бомбить? А если
нарвёшься на линию фронта? Обещали, что всё будет в объезд, но как
оно будет на самом деле, пока не ясно. Вот такие мысли и дают
нервозность. Когда уже ехать?
На этом буду заканчивать описывать подготовку, далее был белый
караван. Мы подъехали ближе к границе, и всю колонну разделили
пополам. Одна половина шла в Луганскую область, другая – в
Донецкую. Половина машин ушла сразу, вторую половину разделили
на подгруппы. Принцип деления был непонятен. В каждой группе свой
старший, но количество машин в каждой группе разное.
Как вы понимаете, пишу я всё это для вас уже после возвращения.
Уже собирают новый караван. А так как пить спиртное в движении
категорически
запрещено,
мы
решили
посидеть,
отметить
возвращение и поделиться увиденным. До отъезда я просил ребят
запоминать и записывать то, что с ними произошло.
229
Предоставляю им слово.
Регби
Замыкающим нашей группы ехал бурят с красивым именем Регби.
Регби с бурятского – значит умный. Он сильно отстал и догнал
колонну уже в пункте назначения.
– Регби, ты зачем остановился? Ведь сказано, ни при каких
обстоятельствах не останавливаться.
– Я всегда ехал за вами, но когда въехали в село, то немного
отстал. Смотрел на сгоревшие дома и постройки. Удивлялся, что не
видно людей. Брошенное село, ушли люди. Но вот в одном дворе
увидел, стоит женщина и машет руками. Вы ехали, наверно не
заметили. Я остановился. Женщина упала на колени и сложила в
мольбе на груди руки. Рядом с ней стояли коляска и мальчонка лет
пяти. Ты понимаешь, что такое – Мать на коленях. Я не смог смотреть,
побежал её поднимать. Рядом стоял их сгоревший дом. Она жила в
хижине из досок и остатка стен, какого-то сарая. Я поднял её с колен
и усадил на обгоревший пень, застеленный такими же обгоревшими
тряпками. Женщина попросила хоть немного дать еды для детей.
Любой. Побежал к машине, собрал весь свой сухпаёк, всё постельное
и отнёс ей. Показал, как открывать. Вай. Ты не видел, как смотрел
мальчик на еду, как он кушал, а она смотрела и не трогала, пока
ребёнок не поел, хотя еды им хватит на несколько дней. Я плакал.
Пошёл к машине и принёс ящик консервов. Рядом собрались старики и
старухи. Это ведь тоже чьи-то родители. Я скинул с машины два
мешка – сахар и муку, два ящика консервов. Мы ведь ехали помогать
этим людям – вот и помог. Женщине с детками отдал все деньги, что у
меня были. После поехал вас догонять. Ехал очень быстро. Когда
выехал с села, дорога пошла плохая и поехал медленнее. В километре
от села на дорогу вышли двое солдат с автоматами. Я остановился
спросить, нужна ли им помощь, а меня вытащили из машины. Били и
руками и ногами. Два раза по голове стукнули прикладом, но ничего, я
выдержал. Больше было обидно, когда меня обзывали чуркой и
чурбаном. Что такого, что я бурят. Меня так же родила мать, как и их,
но они меня не слушали. Очень испугался, когда меня повели с дороги
в кювет. Поставили на колени. Я им говорю, что привёз еду для их
жён, детей и родителей. А они смеются и говорят, что еду привёз
бандитским семьям, но они наведут порядок и продадут еду там, где
можно хорошо заработать. Забрали у меня из кармана накладные и
считали, сколько смогут получить денег за весь груз. Я всё время
стоял на дне ямы на коленях. В луже и с поднятыми руками. Когда они
230
подсчитали свою выгоду от проданного, сказали чтоб я молился и
прощался с жизнью. Высокий передёрнул затвор автомата. Я
оглянулся, чтобы с ними поговорить. У второго запищала рация, он
взял, чтобы послушать. Сказал, что поймали сепаратиста, сейчас
расстреляют и придут. Я стал прощаться с жизнью.
Раздалась автоматная очередь. Я открыл глаза.
Оба солдата со знаками батальона Азов – лежали мертвы.
Я не стал ничего и никого ждать. Прыгнул в машину. Стал вас
догонять.
Группа «Ы»
Никто не собирался воевать или вступать в боевые действия,
поэтому, когда наш конвой делили на группы, ничего не предвещало
неприятностей, и многие шутили. Когда дошли до третьей группы, то
стали вместо буквы ”В” предлагать разные имена или клички, но
победило высказывание Никулина. И назвали буквой “Ы”, чтоб никто
не догадался. Все посмеялись и так записали. По приезде на место
выяснилось что группа “Ы” очень сильно пострадала.
Только при въезде на Украину, когда проехали за границу посёлка
пограничников, на мине подорвался первый КамАЗ. Никто не ожидал
такого и почти никто не видел, как большая, груженая машина встала
на дыбы. Кабина отделилась от рамы и полетела вверх и в сторону.
Полуприцеп, как бы споткнувшись, завалился на бок и загорелся.
Кабина, упав в стороне, была полностью смята. Выжить в ней было не
возможно. По рации, установленной в каждой машине, пронеслось
предупреждение: ни в коем случае не останавливаться, помощь
придёт от пограничников, всем вперёд.
Машины медленно, то ли опасаясь новых взрывов, то ли от того
что глаза застилали слёзы, объезжали горящие обломки. Вслед за
колонной от заставы выехал БТР, но как только он съехал с дороги,
чтоб подъехать к кабине, раздался взрыв. БТР вспыхнул. Что было
дальше, мы не видели. Останавливаться запрещено. Поля вокруг
дороги минированы – нас ждали.
Так погиб Виталий из Одессы, который очень хотел помочь
жителям родной Украины. Его не хотели брать, но он упросил всех и
поехал. Может, он догадывался или чувствовал, что будет? Он выехал
первым и, первым пройдя пограничный контроль, поехал по родной
Украине. Светлая память. Этому мальчику всего двадцать три. Было!
Эта дорога, видно, усеяна минами. Следом пострадал Антон из
Рязани. Его машина шла в середине колонны. В какой-то момент
машина вильнула, и колёса полуприцепа, хватанув обочину, стали
231
взлетать в воздух. Раздался оглушительный треск и полуприцеп,
оборвав все крепления и провода, полетел в кювет. Перевернувшись с
откоса несколько раз, разбрасывая мешки и ящики с продуктами,
прицеп остановился в канаве с водой. Пожара не было, но все
продукты пропали.
Машины не останавливались. Приказ. Антон, перепуганный, но
полный решимости продолжил движение в колонне. По рации
сообщил, что всё в порядке, он цел и не ранен. Но сильно ударился
головой о лобовое стекло.
Снова не повезло этой группе уже при подъезде к месту
назначения. Машины ехали по равнине. Небольшой поворот прошли
больше половины машин. Но взрыв услышали даже в первой.
Мина взорвалась под задними колёсами машины. Полуприцеп
поднялся высоко вверх, замок выскочил из крепления седла. Отлетев
немного в сторону, прицеп упал на лапы и устоял, а вот сама машина,
задрав заднюю часть, перевернулась, упала на кабину и загорелась.
Вся колонна резко скинула скорость, но не остановилась. По рации
начались переговоры, и Антону сказали срочно возвращаться и
забрать устоявший прицеп. Он, не задумываясь, по полю рванул
обратно.
Только тот, кто участвовал в этом, сможет оценить
произошедшее. Десять белых КамАЗов, выстроились в круг и ездили
вокруг трёх КамАЗов, стоящих внутри. Кольцо разорвалось только раз,
когда пропускали машину Антона. И когда машина прошла, кольцо
сомкнулось.
Антон подъехал задом к полуприцепу, стоящему в стороне от
горящей машины. Трое ребят, орудуя домкратами и ключами,
поднимали прицеп на лапах. Рядом горела машина. Тушить её не
пытались. Переворачиваясь, она упала на кабину, раздавив и её и все,
что было внутри. Машина вспыхнула, солярка вытекала из баков и
пламя всё увеличивалось. Взорвалось переднее колесо, на него никто
не обратил внимания. Антон выпрыгнул из своей кабины и кинулся
помогать. А ребята работали так быстро и с таким рвением, что,
казалось, они на своих плечах поднимают полуприцеп. Когда просвет
стал более подходящим, Антон запрыгнул в машину и стал подъезжать
к прицепу, но высоты немного не хватало. Пришла умная мысль, и
задние колёса машины немного приспустили. Зацепиться удалось с
первого раза, но оказалось, что порваны почти все провода.
Запросили по рации и нашли замену воздушному шлангу. Дело в том,
что машина не поедет, если не будет положенного давления воздуха в
системе тормозов. Пока доставляли шланг, кое-как на скорую руку
скрутили провода и замотали их изолентой. Антон завёл машину и
232
стоял, ожидая пока в системе наберётся давление. Ребята
разбежались по своим машинам. Кольцо из КамАЗов разорвалось, и
машины стали выстраиваться в линию и поехали по дороге. Антон
пристроился в хвосте колонны.
Далее колонна двигалась без приключений.
Мы потеряли, при взрывах на минах, двоих человек и две
машины. Украинец, Одессит Виталий и сельский парень Николай из
России своими жизнями оплатили движение колонны группы “Ы”. И
гуманитарный груз был доставлен.
***
Хотел продолжать, но подумал и решил, что и этого хватит с
головой, чтобы описать, как нелегко достаётся эта гуманитарка.
Можно было бы рассказать, как инкассаторский броневик с надписью
”Приват банк”, преследовал колонну. После стал стрелять и попал
последнему грузовику по колёсам. КамАЗ занесло, он перевернулся.
Слетел с дороги и загорелся, но, падая, зацепил и увлёк за собой
броневик. На обратном пути мы видели, что они сгорели вместе.
Можно было бы рассказать, как после обстрела гвардией всей
колонны из крупнокалиберного пулемёта, на одной машине вспыхнул
тент. И машина двигалась, как факел. Водитель открыл дверь кабины
и так и ехал. Боясь, что машина взорвётся, но, жалея бросать
драгоценный груз. И случилось чудо. Тент выгорел весь, в мешках, что
были сверху, оплавился сахар, получилась карамель. Но остальной
груз не пострадал. Много можно писать.
Спасибо всем. Мира Украине. Народу слава.
* События рассказа относятся к началу противостояния на Донбассе
233
Геннадий Соскин
Письмо с Заката
Здравствуй, братишка… Надеюсь застать тебя в добром здравии и
хорошем расположении духа.
Как же давно я не писал тебе писем, наверно, с момента, когда ты
был в армии. Думал позвонить – но с тобой и не поговоришь. Вечно ты
спешишь куда-то. Знаю, сам такой, но прочтешь – все поймешь.
Знаешь, что-то в последнее время все шло не так: на работе не
ладилось, дома разлад и выставку мою отменили. Уже неделю не
видел снов и не брал в руки кисти. Надоело все – простился с женой,
поцеловал дочь, краски и кисти закинул в машину. Взял Дениску с его
удочками и прочей снастью. И рванул на море: в нашу с тобой
«Калифорнию». До соленой воды так и не добрался. Река и избушка
Михалыча оказались конечным пунктом путешествия.
Здесь все так, как мы и оставили шесть лет назад: та же печка,
стол, тусклая лампа и четыре шконки – все, что нужно усталому
путнику. Чище стало, правда: окошки без копоти, пол вымыт, на столе
скатерть. Да, друг, сам не ожидал – Михалыч, оказывается, третий
год, как в завязке. Бороду сбрил и аж помолодел. Огород садит, коз и
свиней завел, бабушку себе нашел – пьяных постояльцев более не
пускает на двор. Но нас с Дениской узнал сразу. А мы и не собирались
здесь оставаться. Так передохнуть пару часов, поболтать с дедом и в
путь. И вот мы в этом самом бревенчатом доме, все немного
изменилось, но пахнет нашей молодостью. Каждый угол, стена –
воспоминание… Картинка за окном – другая; наводнение же было у
нас пару лет назад… Реку за окном ты бы не узнал, широкая –
«завала» нашего нет, огромные косы из гальки, до леса с
полкилометра. Другая река, в общем, только окно то же.
Мы толком осмотреться не успели, как на столе уже стояли чан с
парящей картошкой, хрустящие бочковые огурцы, сало, источающее
аромат чеснока, и тушенка домашняя. Я и не знал, что тушенку можно
делать самостоятельно. Димка, ты бы, наверно, целый вечер только ей
и закусывал. Михалыч тоже прилагался к застолью, помнишь, раньше?
Не успеем приехать, он всадит стакан – и на койку крайнюю падает.
Потом изредка приходит в себя, пробурчит что-нибудь несвязное,
остаканится и снова в мир грез. Сейчас же нет – другой человек, сидит
234
с чаем, расспрашивает о жизни нашей молодой, про бабульку свою
рассказывает, хозяйством хвастается – даже экскурсию нам устроил в
свинарник.
Когда вернулись в дом, Денчик взглянул на меня с тоскливой
улыбкой и потянулся в рюкзак: достал спирт и наш старый
магнитофон, тот, красный, на котором ручку ты сломал. Просидели
весь вечер. Наш друг, как всегда, молчал, разбирал снасти, подпевая
иногда голосу из приемника. Лишь изредка слышалось его: «Ну,
накатим».
Я взял в руки альбом и кисть: стены избушки исчезли – за ними
растаял снег, а мой мысленный взор полетел по десяткам с детства
знакомых тропинок. Воспоминания сменялись одно другим, каждое из
них – если написать, получится неплохой рисунок. Но летели картинки
перед глазами с такой скоростью, что зацепиться не успевал за образ.
Да и воспоминания слишком личные, слишком мои – не написать этого
понятно. Так и сидел, пока вновь не появился дед; войдя, он принес с
собой запах мороза и свежести, тот самый аромат зимы.
Лето перед глазами исчезло, я отложил так и не пригодившиеся
краски. Михалыч пришел рассказать о том, что летом срубил баню, и
по невероятному стечению обстоятельств – она, наверно, сама собой
протопилась и ждет нас. Вот же заливает, старый хвастун. Отказывать
было нельзя, да и почему бы не попариться. Не зря похвалялся егерь,
ох, не зря. Последнее, что врезалось в мою память – это звездное
небо, подергивающееся от пара, испускаемого горячим телом,
лежащим в снегу. Вернувшись из бани, я отключился.
Опять поток картинок перед глазами. Почему-то все они были в
сером и тусклом городе. Пролетело воспоминание о том, как тебя из
армии встречали. Как семь бутылок водки втроем выпили. Как КВН-
щики нас побили. Как Наташку ты свою встретил. Глаза её голубые
вспомнил, я ведь тоже был в неё влюблен.
Проснулся я от странного тепла и урчания у себя на груди, это
Васька – не забыл худого котяру, который у нас сосиски стырил? Хвост
он где-то потерял, а вот морду отожрал барскую. На рысь похож,
только кисточек на ушах не хватает. Захотелось его изобразить, но кот
моделью быть не желал. Да и хрен с ним: полтысячи километров
проехать, чтобы написать кота, пусть и красивого. Глупо! Денчика уже
не было, «мустанга» моего тоже. Я точно знал, куда он поехал. Оделся
потеплее, хлебнул козьего молока. Холодное, жирное, но очень
вкусное. Я еще подумал: что же я делаю? После вчерашнего-то
спирта. Нет, нормально все, голова не болит, тошноты нет. Видать,
все же не врал дед – волшебная у него баня.
235
Закутавшись в тулуп и надев валенки, я вышел солнечный мир.
Плюс четыре, представляешь, – двадцать восьмое февраля, а тут
капель, как в середине апреля. Солнце светит так, что глаза режет, в
небе ни единого облака и весной пахнет. Вдоволь надышался я и
пустился по следам рыбака. Да нашел его, где и ожидал, на «нашем
острове», где по малолетству раков ногами ловили.
Денчик был самым счастливым человеком на земле, язык его
заплетался. Улыбка до ушей и жадный блеск в глазах говорили об
удачной рыбалке. Действительно, лед был усеян лунками, рядом с
ними – где по три, где по пять щучек-карандашей. Все одинаковые,
сантиметров так по сорок. Он предложил выпить – я отказался, лишь
стоял рядом слушал его рассказы: как он сазана поймал
двухметрового на закидушку, и как глаз у него вооооот такой был. Как
на спиннинг фонарь чугунный восемнадцатого века вытащил, а тот
горел. Как…
Я уже не слушал его, мысли мои летели высоко в небе. Душа моя
почти успела долететь до того Старого моста. Но полет мой прервали
замерзшие ноги – на реке было ветреней и холоднее, чем в лесу. К
тому же, голос Денчика перестал журчать бесконечной чередой
историй. Этот горе-рыбак заснул прямо с удочкой в руках, ну как
обычно, в общем.
Собрал его амуницию и рыб, разбросанных по льду: общим
количеством сорок шесть экземпляров или ровно мешок, закинул все
это дело в багажник своего «мустанга». Денчика еле как усадил на
переднее сиденье, и мы полетели к зимовью. В домике нас уже ждал
обед, ну, как нас – меня: Дениса я просто сгрузил на койку, ему явно
было не до еды, судя всё по той же улыбке, его душа еще была около
лунки. А я думал: сейчас поем и поеду к нашему мосту. Но сытный
обед после утренней прогулки, отправил и меня в мир сновидений.
Мне снилось море. Виноградник деда, где я сидел часами, лопая
немытые бубочки. Снились яблоки, что не охватить руками. Вязанка
сушеных бычков на крыльце. Угол, заваленный арбузами. Стопка
бабушкиных блинов. Кожа, слезающая с детских плечей. Снилась
пчела, которая меня укусила двадцать лет тому назад. Видел
Феодосию: её узкие улочки, двухэтажные дома, покрытые сплошным
ковром виноградных лоз. Снилось Черное море, его соленый воздух и
грациозные волны. Вспомнились изумруды стеклянных окатышей на
границе песка и воды. Потом мне мерещился Азов с его обрывистыми
утесами, снился дед, закидывающий снасть с тремя крючками, и
каждый раз достающий по три уродливых сомика. Белуга была,
которую он купил у браконьеров. Это как наша калуга, только с
мордой сома.
236
Сон мой прервал Денис. С моря я вернулся в заснеженную тайгу.
– Выпить есть? Рыба где? – вот же маньяк рыбогуб.
– Щуки в багажнике. Спирт ты весь выпил, да и куда тебе еще
пить? Тебя же трясет, как прачку. Сейчас у Михалыча рассола
попрошу, – я выскочил из зимовья, растер лицо снегом и пошел в дом
старого егеря.
В жилище деда все поменялось – было чисто и аккуратно,
чувствовалась женская рука; в воздухе пахло пирожками. Я разулся и
проскользнул в кухню. Встретился взглядом с пожилой дамой лет так
за шестьдесят, она доставала из печи источник изумительного
аромата.
– Здравствуйте, простите, не знаю вашего имени, а где Михалыч?
– я опустил глаза.
– О, Женя, садись… чай будешь? Вот растегайчиков попробуй.
Мария меня зовут, но можешь называть меня бабой Машей. На обход
он ушел, часа через четыре будет, не раньше, – она выкладывала
стряпню на широкую тарелку.
– Откуда вы знаете мое имя? – я был удивлен.
– Так Старый все уши прожужжал, художник и рыбак приехали.
Дениску-то я уже давно знаю, он тут частый гость. Значит, ты
художник, а имя твое, оно же на картинах написано, – баба Маша
тепло улыбнулась.
– На каких картинах? – я никак не мог сообразить.
– Как на каких – на твоих… – теперь уже она ничего не
понимала…
Повисла пауза…
– Пойдем со мной, – она взяла меня за руку и отвела в большую
комнату.
Димка, слезы покатились из моих глаз: на стене двумя
аккуратными рядами, обрамленные деревянными рамками, тщательно
покрытыми лаком, – действительно, висели мои рисунки. Помнишь, те
самые, что я писал гуашью на оргалите, который отрывал со стен
зимовья. Почему память вычеркнула это из себя? На каждой – дата,
название и моя старая подпись «Женя Соскин».
Вот здесь ты с Бандитом, держишь огромного краснопера. Здесь
Михалыч на конопляном поле, с косой и мешком. Правда, больше на
клубнику похоже. Здесь Байкер спит под ивовым кустом. Картина
называется «Усталый странник» – я аж засмеялся, помню, как писал
её – пьяный он в сопли, странник этот. А тут огромный сом на лету
хватает цаплю. Красивая картина вышла. А тут мы все нарисованы:
Михалыч, ты, Славка, Рома и Денчик: вечно молодые – вечно пьяные.
А это вид из окна зимовья. Сейчас он другой уже. Помнишь, тот наш
237
приезд, когда три дня шел ливень, мы даже из избушки не выходили.
Последняя называется «Полет дракона». Вообще не помню, неужели
это моя работа? Да, моя – вот подпись… Рисунок замечательный: на
фоне рассветного солнца, переливаясь чешуей, расправляет могучие
крылья мифический зверь. Пасть обнажает огромные клыки, а глаза
его горят зеленым огнем. Год две тысячи шестой – значит, это был
наш последний приезд сюда. Интересно, что заставило меня написать
такое? Наверно, Перумова начитался. Я прикоснулся к шероховатой
поверхности рисунка рукой…
– Это его любимая, – привела меня в чувства баба Маша. –
смотри, сынок, тут еще одно место под картину. Порадуешь старика? –
она вложила пирожок мне в ладонь.
– Не знаю, не могу писать – вдохновения нет… – я надкусил
пирожок. С капустой. Обожаю с капустой.
– А ты нарисуй того, кого нет на этих картинах.
– Кого же это? Вроде все есть.
– Ну как же все? Смотри вот Старый мой, вот Денис – Рыбак, как
всегда, щурится на солнце. Это Слава – Бандит, ну и лицо у него, и
правда, разбойник, и татуировка тюремная какая-то. Рома – Байкер,
самый старший из вас, Димка – Юрист, даже здесь с аккуратной
прической. Дед часами может смотреть на эти картины и рассказывать
о каждом, вы ему как родные… Одного не хватает, длинного такого, с
бородой. Догадываешься, кого? – она опять улыбнулась.
– Женьки Художника… – услышал собственный голос, – но как же
я себя нарисую? Да и муза давно забыла дорогу ко мне.
– Я долго смотрела на твои картины – на них всех одно и то же
место… Наверно, твоя муза ждет тебя именно там. Сам приди к ней, а
там и себя увидишь, – как она узнала? Даже не стал гадать.
– Баб Маш, а на машине сейчас на Старый мост добраться
получится? Нет? Ладно, пешком схожу ради такого дела, – я быстро
запихал в себя остатки пирожка.
– Пешком не успеешь – стемнеет. Буран возьми, на нем за
двадцать минут домчишься. Вон в том сарае стоит, – морщинистая
рука указала на окно.
– Да неудобно как-то, да и управлять я им не умею.
– Все удобно, бери. Денис умеет – вдвоем езжайте. Как раз к
приходу старого обернетесь. Дениске пирожков возьми.
Взяв три пирожка для друга, я выбежал на улицу. Солнце ползло к
земле – надо было торопиться.
Ворвавшись в зимовье, застал Денчика в той же позиции.
238
– Женя, ты больной, что ли? Пошел за рассолом – пришел с
пирожками. А что, молока не было до кучи? – красные опухшие глаза
прожигали на мне дырку.
– Брядь, рассол… Нет времени… – достал бутылку портвейна и
протянул страждущему. – Одевайся, надо ехать.
Через пять минут мы уже были у прогревающегося снегохода.
Рыбак успел всосать бутылку за этот небольшой промежуток времени
– самочувствие его улучшалось на глазах.
– Всегда знал, что вы, «творческие», – больны на всю голову. Что,
муравейник закроется? – но спорить он не стал.
Он сел на стального коня и, развернувшись в дрифтовой манере в
нужном направлении, изрек:
– Полетели, запрыгивай, – прямо наш Байкер.
Он ехал на мост. Но я же не говорил, куда мне надо?
– Как ты узнал, куда ехать? – спросил я на ходу.
– Не тупи, Художник. Куда ты еще можешь так торопиться! – он
засмеялся во весь голос.
Успели.
На мосту встали на то же место, что и десятки раз до этого. Я
открыл последнюю бутылку портвейна и, сделав глоток, протянул её
другу.
– Скажи, а ведь ты и не собирался ехать на море? Специально
меня сюда притащил? – я посмотрел на него без упрека.
– Да, специально. Дед просил – боялся помереть, так и не увидев
ни тебя, ни остальных. Роман ушел «дорогой цветов», Славке –
сколько еще сидеть? Пять, шесть лет? Димка в своем Челябинске
застрял – уже шесть лет, как не приезжает… Тебя – хрен заставишь
поехать. Вот и пошел на небольшую хитрость – знал, что ты забыл,
как здесь хорошо… Ты на море зачем хотел? Что ты там зимой забыл?
– он смотрел прямо мне в душу.
– Не знаю, наверно, вдохновение найти, – сказал первое, что
пришло в голову.
– Так ты на месте, я же все твои картины видел. Что ты рисуешь?
Серый город? Танки? Девок всяких? Вот и ушло вдохновение от тебя –
растратил ты его на «пустое». Помнишь, как мы сомов под мостом
этим хотели поймать. Подрывали запасы деда и бежали сюда. Что мы
им только не бросали – и хлеб, и огурцы, и червей. Так и не поймали
ни одного. Только от Михалыча люлей зря получали. Помнишь? – он
протянул мне бутылку.
– Помню… огурцом надо было попасть в самого здорового, – я
сделал глоток.
239
– Помнишь – хорошо! Теперь гляди на солнце – сейчас полетит, –
он выхватил бутылку.
– Кто полетит?
– Просто смотри!
Закат был непередаваемый: из багрового солнца текла кровь,
смешиваясь с молоком неба, она приобретала разные оттенки:
розовый, красный, желтый. Облака разошлись в стороны, пропуская
светящийся диск. Звезда уже зашла на половину, как вдруг… Над нами
пролетела огромная тень. Сказочный зверь опирался могучими
крыльями на воздух. Я ощутил ветер. Шея его изогнулась, горящие
зеленым глаза впились в меня. Сделав круг над нами, ящер полетел
дальше к Солнцу. Чешуя играла всеми цветами радуги, когтистые лапы
были поджаты к сильному телу.
– Денчик, ты его видишь? – мне казалось, что я сошел с ума.
– Кого? – взгляд его светился, лицо украшала издевательская
улыбка.
– Д… Д… Дракона? – я сделал несколько глотков портвейна.
– Конечно, вижу. Нормальный дракон, он тут каждый день
пролетает. А Михалыч, совсем слепой стал – говорит, что это ангел.
Говорю ему – дракон это, а он все не верит… Ты же его видел шесть
лет назад, на рассвете, – мы тебе еще не верили…
– Не помню… – но я помнил рисунок в домике деда. – Неужели,
правда, видел?
Дальше смотрели молча – пока глаза не замерзли, а зверь не
исчез вместе с солнцем. Как ехали обратно, не помню… Помню, дед
зашел. Рассказывал что-то… Я что-то отвечал. Но душа моя – уже
летела на спине волшебного создания навстречу огромному солнцу. Я
чувствовал ветер, мощь исполинского тела, его горячее дыхание. Дед
ушел, а Денчик уснул. Я достал альбом и кисти. Нет! Не нужна мне
была бумага. Подошел к стене и оторвал кусок оргалита… Дальше
память моя исчезла окончательно.
Утром проснулся и не могу понять, сон это был или явь. Надо
было собираться и ехать домой. Нашего друга я не нашел, резонно
предположив, что он у Михалыча, пошел в обитель старика. В доме
опять пахло выпечкой, с кухни раздавались голоса…
– Женя, садись, я блинов испекла, варенье вот малиновое, чай с
мятой, садись… – баба Маша просто светилась. Дед обнял меня, и не
отпускал несколько секунд. Денчик уплетал блины за обе щеки.
– Ой, сынки, как жаль, что уезжаете. Вы уж возвращайтесь
поскорее… – по лицу деда катились слезы – я сейчас, гостинцев
красавицам вашим передать надо… – накинув тулуп, дед исчез.
240
– Молодец, уважил старика, а говорил, не сможешь… – она
поставила передо мной кружку с чаем и блюдце с вареньем. – И ты
похож, и все…
– На кого похож? – я явно что-то пропустил.
Мария растерялась.
– Баб Маш, да не обращайте внимания, они, «творческие», все
немного того… – наш друг сделал характерный жест около виска.
Вспомнив последний разговор с женщиной, я пошел в большую
комнату. На еще вчера свободном месте висела картина, правда, без
рамки. На ней пять мальчишек с моста кидают хлеб огромным рыбам,
в отдалении стоит еще не пожилая супружеская пара. За мостом
кроваво-красное солнце, играет всеми цветами радуги на
александритовых крыльях летящего ангела. В углу моя старая подпись
и год – две тысячи шестнадцатый.
Братишка, приезжай осенью, Михалыч по тебе соскучился, да и
мы с Денисом. И ты должен увидеть нашего Дракона.
241
242
Татьяна Толмачева
Огонек
Жил-был огонек. Был он еще совсем маленьким, и пламя его
было, как небольшая искорка, которую и видно-то еле-еле. Он
старался, что есть мочи, хоть немного вырасти, но темнота, которая
жила рядом, только посмеивалась над ним. Она окутывала его своим
покрывалом и тихо нашептывала:
– Ох, огонек, огонек. Разве ты не видишь, насколько я сильна?
Разве не понимаешь, что здесь, рядом со мной, тебе никогда не стать
большим пламенем?
Огонек вздрагивал, колебался, тянулся вверх, но темноту
победить ему не удавалось. Но он знал, что есть другие огоньки, где-
то очень-очень далеко. Огонек видел их сияние на плащанице
темноты. Они были не такими маленькими, как он. И он мечтал
однажды стать таким же большим и сильным огнем, чтобы свет его
был виден так же далеко, как и тех огоньков.
И вот однажды на свет его маленького пламени прилетела
небольшая птичка.
– Как же тебе, наверно, одиноко здесь такому маленькому.
– Так будет не всегда. Когда-нибудь я вырасту и одолею темноту.
Я стану светить так ярко, что все озарится вокруг меня, – заявил
огонек.
– Хм, и как же ты собираешься стать большим? Ты ведь один, –
удивилась птичка.
– Да, я один. Но я знаю, что могу. А значит, так и будет.
– Чтобы стать большим пламенем, нужно светить для кого-то. Чем
больше ты будешь кому-нибудь нужен, тем сильнее и больше будешь
становиться сам, – сказала ему птичка и улетела.
И задумался огонек над словами птички. Он оглянулся, но никого,
кому бы был нужен его свет, рядом не было. Он понял, что ему нужно
было найти хоть кого-то, и решил отправиться в дорогу.
– Куда же ты собрался, Огонек? – зашипела темнота. – Ты ведь
даже и не знаешь, как может быть темно в этом мире. Здесь ты
можешь гореть, а там, куда ты собрался, ты потухнешь и пропадешь
навечно.
243
Но не стал слушать темноту Огонек, и его искорка, пробивая
толщи ее покрывала, двинулась навстречу судьбе. Он долго плыл
среди ужаса кромешной ночи, но никого не встречал на своем пути.
Его маленькое пламя трепетало от сильного ветра, но он не сдавался.
Он падал в пропасти, но, поддерживая свою искорку из последних сил,
он настойчиво продолжал свой путь. Ему встречались коварные
огоньки, которые хотели забрать его огонь себе, но он убегал от них,
сохраняя свое крохотное пламя. Он уверенно шел туда, где надеялся
встретить того, кому он будет нужен.
И вот однажды, превратившись уже в еле мерцающий блик, он
встретил маленького мальчика. У Огонька уже не было сил двигаться
дальше, но при виде малыша в нем забилась надежда. Мальчик
подошел к Огоньку и протянул к нему свои ладошки. Превозмогая
себя, Огонек сделал последнее усилие, и его искорка, чуть вспыхнув,
потухла.
– Как же так? Я так ждал тебя, чтобы согреться, – заплакал
мальчик. Он склонился над Огоньком и прикрыл его ладошками. А
когда убрал руки, маленький хвостик пламени осветил небольшое
пространство вокруг себя. – Огонь! Смотрите все! Огонь! Я нашел его!
– кричал мальчик.
Огонек воспрял. Он огляделся. К нему шли люди. Они тянули к
нему руки и улыбались его свету, который становился все больше и
больше.
– Смотрите, какой большой огонь! – радовались люди. – Теперь
мы никогда не замерзнем.
Люди стали ухаживать за Огоньком, а он, радуясь, что дарил им
свой свет и тепло, становился все сильнее и сильнее. И вот однажды
он превратился в такое огромное пламя, что темнота исчезла.
– Я победил темноту! – ликовал Огонек. – Она отступила. Значит,
я нужен! Я нужен людям!
Огонек был среди людей. Его пламя грело их, а сияние освещало
все вокруг. Люди не оставляли свой огонь ни на минуту. Так и жили
они вместе, радуясь, что темнота исчезла в ярком свете большого и
сильного Огонька.
Но прошло время, Огонек стал забывать те дни, когда свет его
пламени был слишком мал. Он горел так ярко, что воспоминания о
темноте только смешили его. Он чувствовал свою мощь и знал, что он
непобедим. Он дарил свет и тепло людям, и с каждым днем в его
сознании все больше и больше росла уверенность в своей собственной
силе.
И настал день, когда люди собрались покинуть свое место.
244
– Огонек, мы должны уходить. Пойдем с нами, – сказал ему
маленький мальчик.
Огромный огненный столб смотрел на него откуда-то сверху. Жар
его пламени был настолько горяч, что мальчик не мог долго даже
находиться близко.
– Уходить? Но зачем?
– Пожалуйста, Огонек, ты нам нужен, – просил мальчик.
– Да, я знаю, что я вам нужен. Но я уже настолько сильный и
большой, что мне трудно будет куда-нибудь идти. Я не смогу
преодолеть этот путь. Оставь меня, мальчик, здесь. А вы сможете
найти другой огонь, который вам поможет.
Расстроился мальчик, но переубедить Огонька он не смог. И
покинули люди свое жилье, оставив его одного. Но Огонек даже этого
не заметил, ведь теперь он был большим и сильным, а темнота была
побеждена. Ему было совсем не страшно остаться одному. Но шло
время, и пламя его стало тухнуть. Он уже стал замечать
подкрадывающуюся темноту. И уже не был тем огромным жарким
огненным столбом, как раньше. С каждым днем Огонек чувствовал,
что теряет силы. Но не понимал, почему.
И вот однажды, когда он снова превратился в маленькую искорку,
к нему прилетела маленькая птичка.
– Птичка, как же я рад снова встретить тебя, – обрадовался
Огонек.
– А ты такой же маленький и одинокий, каким я тебя встретила в
первый раз. Неужели ты так и не нашел того, кому бы ты был нужен?
– Нет, я нашел. Но я стал таким большим и сильным, что не смог
пойти за теми, кому был нужен мой свет, – горько ответил Огонек.
– Но почему же ты не смог? – удивилась птичка.
– Я побоялся потерять часть своего пламени.
– Как же странно, – ответила птичка, – когда ты был маленькой
искрой, ты шел в неизвестность, не боясь потухнуть. А когда стал
большим огнем, ты испугался потерять часть себя. Неужели ты забыл,
ради чего тогда отправился в путь маленьким и беспомощным?
Неужели ты так и не понял, что тебя сделало большим и сильным?
245
Максим Рябов
Богатство
Когда-то давным-давно, во времена рыцарей, прекрасных дам и
крестовых походов был в городе Майнце молодой человек по имени
Клаус. Он работал подмастерьем у мастера-краснодеревщика Иоахима
Кизенкрякера.
Ну, работал себе и работал. Глядишь, со временем сам стал бы
мастером, женился, занял своё место в гильдии и в городской общине,
а потом помер бы, окружённый детьми, внуками и скорбящими
родственниками. Однако же Клауса угораздило влюбиться в дочку
бургомистра Марту Доннерветтер. Так-то это тоже дело житейское, в
неё многие парни влюблялись, поскольку девица сия была бела,
дородна, рассудительна и скучна, как воз сена. Не девушка, а мечта
бюргера! Беда была в том, что и она ответила мелкому подмастерью
взаимностью.
Но всё-таки общественное положение у них было разное, и
вообще. Как же молодые люди познакомились? Да так же, как многие
– на майском городском празднике понравились друг другу,
потанцевали, поговорили, туда-сюда, пива попили с колбасками. Вот
дело и сладилось. Стали тайно встречаться. И встречались до той
поры, пока не прознал про то сам бургомистр, почтенный Хайнц
Доннерветтер. Дочке он говорить ничего не стал, она типа ни при чём,
дело молодое, но вот Клауса велел вызвать к себе. Тот пришёл. А вы
разве не пришли бы, если сам бургомистр вызывает? Да не просто
бургомистр, а папаша вашей потенциальной невесты.
Бургомистр отпустил слугу и, оставшись наедине с Клаусом, запер
на ключ дверь своего кабинета в городской ратуше. Вы что, думали,
он молодого человека к себе домой пригласил? Нет уж, не настолько
глуп был герр Доннерветтер. Он и парня-то вызвал под тем
предлогом, что хочет заказать мебель. А то ведь город тогда был не
так чтобы большой, слухи могли пойти, и так далее.
Клаус посмотрел на запертую дверь. Посмотрел на тяжёлую
трость бургомистра. И сделал соответствующие выводы. Но отец
возлюбленной бить его тростью не стал. Напротив, он достаточно
любезно спросил:
– Ты Клаус Шульдиенст?
246
– Я, – кивнул Клаус, ибо смысла отпираться не было.
– Давно встречаешься с моей дочерью?
– Три месяца.
– И как у вас с ней? Серьёзно?
– Разумеется, ваша милость. Осмелюсь сказать, что чувства у нас
с твоей дочерью взаимные, – поклонился несколько приободрившийся
подмастерье краснодеревщика.
– Похвально, похвально. Именно так и она мне говорила. Только
видишь ли, в чём загвоздка… Ты ведь бедный, так?
– Да, ваша милость.
– Скажи тогда, зачем мне, почтенному бюргеру, бедный зять?
– Незачем, разумеется. Однако я прилежно тружусь и в скором
времени, не пройдёт и пяти лет, сам стану мастером…
– Вздор! – перебил его бургомистр. – Пять лет! Да надо мной
смеяться будут, что дочка так долго ждёт какого-то голодранца.
Ладно, ладно, не суетись. Я ведь не дикарь какой, а человек с
понятием, современный, можно сказать, человек. Раз любите друг
друга, препятствовать не буду и немного подожду.
– Немного – это сколько? – осторожно спросил Клаус.
– Ровно год, – определил срок бургомистр.
– Что год?
– Срок такой даю тебе, чтобы ты разбогател.
– Как велико должно быть моё богатство? – поинтересовался
Клаус, у которого после таких слов бургомистра появилась надежда
соединиться с любимой. И тут же угасла, ведь герр Доннерветтер
сказал:
– Знаешь Отто фон Ноймана?
– Первого городского богача? Кто же его не знает!
– Так вот за год ты должен стать настолько богатым, чтобы денег
у тебя было хотя бы вполовину столько, сколько у него.
– Помилуйте, это же невозможно!
– Отчего же? Я ведь не завтра требую от тебя богатства, а через
триста шестьдесят пять дней. При желании вполне можно управиться.
– А если нет?
– Ха, если нет, – передразнил его бургомистр. – Если не
справишься, то я тебя отошлю из города обратно в твою вонючую
деревню. Или обвиню в каком-нибудь преступлении и упеку в тюрьму.
Продам нашему графу в солдаты. Мало ли? Как говорится, если парень
не мозолит глаза девушке, он уходит из её сердца. Кто ты такой без
денег? Так, мелкая букашка. Мне такой зять не нужен. Впрочем, если
ты не уверен в своих силах, можешь сразу отстать от Марты. Тогда я
тебя не трону.
247
– Я согласен, – сказал Клаус.
– Отстать от моей дочери? – удивился бургомистр.
– Нет, попробовать разбогатеть.
– Это похвально. На том и порешим. Ступай, занимайся, –
Бургомистр похлопал парня по плечу и, отперев дверь кабинета,
отпустил его на все четыре стороны.
Вышел Клаус на улицу и задумался. Было отчего. Год, конечно,
особенно в молодости, срок большой. Так ведь и денег надо найти
целую кучу. Чтобы сколотить такое состояние, подмастерью надо не
есть, не пить и не развлекаться, а только ежедневно работать на
мастера в течение двухсот пятидесяти лет! Может, действительно
бросить всё да и уйти обратно в деревню к родителям? Однако же
Марта! Вспомнив о её девичьих прелестях и сладких поцелуях, бедный
Клаус совсем загрустил и поплёлся в свою мастерскую. Точнее не
свою, а мастера Кизенкрякера.
Вечером, когда после ужина и молитвы мастер отпустил учеников,
они, как обычно, собрались в своей каморке на третьем этаже и стали
готовится ко сну.
– Что-то Клаус нынче задумчивый, – сказал Альберт Кох.
– Наверно, подружка не дала! – засмеялся толстый Ульрих Бек.
– Может быть, он заболел? – предположил Фридрих
Кранкенментель.
– Камрады! – воскликнул тогда Клаус. – Вам вольно смеяться надо
мной, но ситуация сложилась такая, что мне срочно понадобилось
сказочно разбогатеть всего за один год. Только при таком условии
бургомистр согласится выдать за меня свою дочку.
– Это нереально, – заявил Альберт.
– Что же мне делать, братцы?
Все задумались. Но в голову ничего не шло, и подмастерья
улеглись в свои кровати на соломенные тюфяки.
– Я тут вспомнил одну историю, – неожиданно заговорил Фридрих
Кранкенментель, – и, если это правда, у нашего товарища есть шанс
добиться желаемого.
– Говори! – вскочив с постели, бросился к нему Клаус.
– Я должен предупредить, что это очень грустная и, я бы сказал,
жутковатая история.
– Ах, я готов на всё ради своей любви! – пылко воскликнул
влюблённый юноша.
– Давай, трави свою байку, – поддержали его двое остальных
подмастерьев.
– Хорошо, слушайте. Давным-давно стоял на крутом берегу в
излучине Рейна некий богатый и славный город, название которого не
248
сохранилось. Его жители весьма успешно, но далеко не всегда честно
занимались торговлей. В скором времени они сказочно разбогатели. У
последнего тамошнего бедняка денег было больше, чем у нашего
бургомистра.
– Так не бывает! – закричали подмастерья.
– Это всего лишь легенда, – зевнул Фридрих. – Я могу и не
рассказывать.
– Продолжай! – потребовал Клаус.
– Ладно, слушайте. Вот что было дальше: от богатства жители
того города возгордились и, что называется, стали беситься с жиру. Не
было такого удовольствия в мире, которое они не могли бы себе
купить. А самое большое наслаждение человек получает, да будет вам
известно, от того, что ему запрещено. Горожане, забыв о Страшном
Суде, пустились во все тяжкие. По сравнению с тем, что они
вытворяли, все грехи Содома и Гоморры выглядели всего лишь
детским пикником на природе. Они занимались общением с духами,
алхимией, кровосмесительством, колдовством, содомским грехом,
скотоложеством, некрофилией и прочими мерзостями вплоть до
поклонения врагу рода человеческого, не к ночи он будь помянут, –
Фридрих истово перекрестился.
То же самое сделали его товарищи, и подмастерье продолжил
рассказ:
– Тамошний епископ, который один вёл праведную жизнь, что
просто удивительно для богатого священника, пытался урезонить
своих сограждан и вернуть их на путь, начертанный Богом, но тщетно.
Сколько бы он ни обличал их грехи и призывал к покаянию, люди
лишь смеялись и издевались над ним. А потом и вовсе изгнали его из
города, как мешающего предаваться запретным удовольствиям и
богомерзким наслаждениям. А дверь в церковь заколотили досками!
Тогда изгнанный священник воздел руки к небу, проклял своих
сограждан и, воззвав к Богу, просил Его покарать нечестивых. Господь
внял его молитве: земля задрожала, Рейн вышел из берегов, а
проклятый город со всеми своими жителями, их домами, складами,
богатствами, городскими стенами и прочим, и прочим, провалился
внутрь холма так, как проваливается в рыхлый снег горячая
головешка.
– Ха, они все умерли. Причём давно. Интересная сказка, только
чем она поможет нашему Клаусу? – засмеялся Альберт.
– Говорят, – не обратив внимания на его слова, продолжал
Фридрих, – что все жители того города действительно умерли. Зато
сам город и его богатства уцелели. Раз в году, в ночь на День Всех
Святых, он поднимается на поверхность и снова занимает своё место
249
на крутом берегу реки. Город стоит там до утра, а затем снова
проваливается под землю. Ещё говорят, что если найдётся смелый
человек и, не убоявшись нечистой силы, войдёт в городские ворота,
все потаённые богатства будут к его услугам и всё, что он сможет
унести, будет принадлежать ему. Только надо успеть до восхода. Едва
солнце покажется над горизонтом, город исчезнет, а смельчак
отправится прямо в ад!
– Где, где мне искать сказочный город? – Клаус схватил Альберта
за руку и от волнения до боли сжал её.
– Полегче, приятель, – рассказчик не без труда освободился от
захвата. – Ты так спрашиваешь, как будто я знаю. Впрочем, легенда
это местная, я слышал её от своей бабки, а та – от своей и так далее.
Рейн здесь у нас делает, сколько мне известно, всего одну излучину.
Говорят, над ней есть холм, а на холме пустошь. Наверное, там и
стоял город. А впрочем, сам я там не бывал и тебе не советую. Во-
первых, не каждой легенде можно верить, а во-вторых, говорят, что
богатство проклятых горожан не приносит счастья тому, кто сможет
его заполучить.
– Я понял. Спасибо тебе, – задумчиво произнёс Клаус и, не говоря
более ни слова, лёг спать.
Клаус после того ночного разговора как будто приободрился. Он
по-прежнему прилежно трудился в мастерской, бегал на свидания со
своей любимой Мартой и ходил в пивную с товарищами. Однако же во
взгляде его появилась задумчивость. Внимательный наблюдатель мог
заметить, что молодого человека постоянно гложет какая-то мысль,
какая бывает у человека, вынужденного обстоятельствами принимать
трудное решение.
Между тем лето закончилось, и наступила осень. Листья облетели
с деревьев, и поля за городскими стенами после уборки урожая
почернели. Почернел и Клаус Шульдиенст.
– Ты чего почернел? – как-то раз спросил его мастер Иоахима
Кизенкрякер.
– О, мой наставник и благодетель! – закатил глаза молодой
человек. – Ты видишь, как много и прилежно я работаю. Это всё ради
того, чтобы скопить немного денег для моих несчастных родителей,
проведать их, отнести подарки и повидаться с ними, ибо прошло уже
больше года с тех пор, как я последний раз был в родной деревне, где
они, не покладая рук, занимаются натуральным хозяйством нашего
сеньора.
– Да, да, похвальное желание, – растрогался и высморкался от
умиления не слишком склонный к тонким душевным переживаниям
250
мастер Кизенкрякер. – Так и быть, я дам тебе отпуск. На три дня.
Можешь идти прямо сейчас.
– Ты так добр ко мне, – прослезился Клаус, – однако же я хотел
бы уйти на День Всех Святых. Родители как раз закончат полевые
работы, и я смогу побыть с ними, не отвлекаясь на хозяйственные
дела.
– Да будет так, – согласно кивнул мастер и добавил, что надо,
конечно, прилежно делать своё дело, но не стоит доводить себя до
изнурения.
На следующем свидании с Мартой Клаус был необычайно оживлён
и заверил её, что скоро посватается.
– Не может быть! – радостно воскликнула девушка. – Неужели
мой отец согласится?
– Думаю, да, – серьёзно сказал ей подмастерье. – Только мне,
чтобы у нас всё получилось, надо будет ненадолго отлучиться из
города. Когда я вернусь, готовься к свадьбе.
– Это замечательно! – Марта поцеловала Клауса так пылко, что
его узкие штаны едва не лишились гульфика. К счастью, она этого не
заметила.
Ну,
или
сделала
вид,
что
не
заметила.
Влюблённые ещё некоторое время поговорили, держась за руки и
периодически обмениваясь поцелуями, после чего расстались
совершенно счастливыми.
В канун Дня Всех Святых Клаус простился с мастером и своими
товарищами, переоделся в дорожное платье, взял с собой большой
мешок и отправился якобы в деревню к родителям. Хотя, как вы уже
поняли, на самом деле путь его лежал к холму над излучиной Рейна.
«Думаю, у меня всё получится, – размышлял по пути молодой человек.
– Проклятый город просто обязан выйти на поверхность. Иначе все
мои труды окажутся напрасными, и Марта будет потеряна навсегда.
Ах, только бы то, что рассказал мне Фриц, оказалось правдой. Если же
нет, Рейн рядом. Возьму и утоплюсь с горя».
Легенда не обманула ожиданий молодого человека. Едва на небо
выкатилась полная луна, над холмом повисло странное марево вроде
густого тумана. Оно задрожало и превратилось в большой город. Его
тёмные башни мрачно нависали над рекой, а над стенами виднелись
многочисленные шпили и островерхие крыши.
– Вот оно, моё богатство! – закричал Клаус и побежал к воротам.
Каблуки его ботинок стучали по мёрзлой земле.
– Кто ты, путник? – остановил его страж ворот. – Зачем пришёл в
обитель мёртвых?
– В легенде про тебя ничего не было, – остановился Клаус,
удивлённо разглядывая чертёнка в латах и шлеме, сделанных из
251
капустных листьев. Это было бы смешно, не будь адский часовой
вооружён самой настоящей алебардой. По тому, как он держал
оружие, было понятно, что пользоваться ею он тоже умеет.
Подмастерье краснодеревщика решил, что лучше всего не
скрывать цели своего визита и ответил:
– Я бедный подмастерье из Майнца. Я иду, чтобы обрести
богатство, не нужное мёртвым, но необходимое живым.
– Ты сказал правду! – засмеялся чертёнок. – Входи и бери. Под
твою ответственность, разумеется.
После этих слов он взял и исчез. Лишь упали на землю листья
капусты, и звякнула о камни дороги алебарда. Путь был свободен, и
Клаус вошёл в город.
Скелеты там лежали везде. Вот рыцарь в золотых доспехах. Сразу
видно, что они не для войны, а лишь для тщеславия. Вот обнявшиеся
мертвецы в парчовом платье и шитом золотом кафтане. Вот купцы,
чиновники, торговки, отцы семейств, цеховые мастера, студенты,
прачки и прочие, и прочие. Все лежат или сидят там, где застало их
проклятие епископа и божья кара, все давно мертвы. И у всех если не
золотые украшения на шеях и руках, то толстые кошельки с монетами
на поясах или в истлевших руках. А то и то, и другое сразу.
– Богато жили! – Завистливо вздохнул Клаус и, удивившись тому,
что не испытывает страха, принялся собирать в приготовленный
мешок деньги и украшения с мертвецов. Он собирал их и собирал, и
ему всё казалось, что мешок недостаточно полон, хотя уже с трудом
тащил его за собой.
Потом благоразумие всё же восторжествовало и, взвалив добычу
на плечо, подмастерье, пошатываясь от натуги, пошёл прочь. Вовремя
он это сделал. Небо на востоке начало понемногу светлеть.
– Надо было идти в ратушу, – сокрушался по пути Клаус. – Если
на горожанах столько золота, то сколько же его в городской казне?
Однако, что жалеть об упущенной добыче? Надо спешить, скоро
рассвет.
Он уже почти дошёл до ворот, когда увидел труп красавицы.
Конечно, её плоть давно сгнила, но золотистые волосы вокруг голого
черепа всё ещё сохраняли форму причёски, а платье, пусть и сильно
повреждённое временем, живо напоминало о той великолепной
фигуре, которую оно когда-то облегало. Не они привлекли внимание
юноши, а чудесное ожерелье, которое было на шее у мёртвой
девушки. Это была поистине удивительная работа, да и золота с
драгоценными камнями в ней было преизрядно.
– Вот будет хороший подарок Марте! – воскликнул Клаус и, сорвав
украшение с шеи скелета, снова потащил мешок к выходу. Ему
252
показалось, что пустая глазница черепа подмигнула ему, но он решил,
что то была всего лишь игра лунного света или его разыгравшегося
воображения. «Это не от жадности, а ради любви», – утешил себя
добытчик и успел покинуть город до того, как первый солнечный луч
сверкнул над горизонтом.
Когда Клаус, вспотевший и измученный, опустил неподъёмный
мешок на землю и оглянулся, позади уже не было ни стен, ни башен.
Город исчез, и теперь лишь пожухлая, блестящая от мороза трава
покрывала высокий берег реки.
Под ногой что-то хрустнуло. Клаус опустил глаза и увидел в
пожухлой траве замёрзший капустный лист. От налетевшего ветерка
ему стало зябко. Молодой человек передёрнул плечами и сказал:
– Надо было захватить с собой тачку, – он снова взвалил на себя
тяжкую ношу и, кряхтя от натуги, зашагал в сторону Майнца.
Так подмастерье Клаус Шульдиенст обрёл богатство в проклятом
городе. Отныне ему можно было не работать и жить в своё
удовольствие. Он вышел из гильдии краснодеревщиков, записался в
купцы, открыл лавку, купил дом и солидную обстановку, карету с
лошадьми и нарядную одежду. Он женился на Марте и стал зятем
самого бургомистра.
С полгода, наверное, новоявленный богач был счастлив. Он
благодарил судьбу за столь крутой её поворот и славил Фридриха
Кранкенментеля за то, что рассказал ему про город мёртвых. Впрочем,
благодарить приятеля материально Клаус не стал. Решил, что и так
оказал ему честь, пригласив на свадьбу. Родителей, кстати, он тоже
пригласил. Приодел заодно, купил им домик в городе и выделил
содержание. Пусть встретят старость не нищими крестьянами, но
скромными бюргерами. Ему не жалко. Хороший сын, в общем. Заодно
на церковь денег пожертвовал. Типа, свой грех общения с нечистым
замолить и помочь всяким нищим и убогим.
Так и стал жить. И всё бы хорошо, кабы через какое-то время не
стала являться ему во сне та мёртвая красавица. Смеялась безгубым
ртом, тянула к нему истлевшие руки, звала вернуться в проклятый
город, обещала всякое. Но это бы ладно, сон есть сон. Так ведь и
наяву стала являться покойница. Её ожерелье носила теперь Марта и,
глядя на жену, видел Клаус в ней ту девушку-скелет. Просто
наваждение какое-то. Пришлось уговорить Марту спрятать проклятое
украшение в ларец, а ларец запереть в дальнюю кладовую. Тогда
вроде ничего, отпустило.
Родители Клауса недолго прожили в городе. Наверно, сказалась
перемена образа жизни. Сперва отец слёг, потом мать, а потом угасли
старики друг за другом. Померли и внуков не дождались. Марта ведь
253
долго не могла понести, а когда это всё же случилось, спустя недолгое
время у неё произошёл выкидыш. Потом она всё же родила другого
ребёнка, только младенец не прожил и недели. Помер. И ещё один, и
ещё. Короче, так и осталась чета Шульдиенстов бездетной. В
остальном же супруги ничего, хорошо жили. Богато. И не ругались
почти. Ну, подумаешь, через какое-то время стал бегать Клаус к
девицам лёгкого поведения. Чего бы и не сбегать, если лишние деньги
есть? От жены не убудет, а у него не сотрётся.
Так что всё это враки, что богатство из проклятого города не идёт
впрок. Клаус вот ничего, жил себе. С ним, кроме мелких
неприятностей, вообще ничего плохого не случалось. Даже когда в
город пришла чума, он не заболел. Правда, жену и тестя схоронил.
Братьев-сестёр у него не было. Детей не случилось. С той поры жил
Клаус только ради своего богатства. Берёг его, приумножал. И от
жадности не назначал наследника. Так что, когда пришёл его час, и не
стало на свете Клауса Шульдиенста, всё его имущество, движимое и
недвижимое, отошло городу. Вообще-то справедливо: что из одного
города вышло, то к другому городу пришло. А может, и неправда всё
это. Ведь сам я там не бывал, а историю эту слышал от Фридриха
Кранкенментеля, а уж он-то врать не станет.
254
Жонглёр
255
Жил в старину один жонглёр, которого звали Клод Вильен. Он со
своей труппой выступал во Франции и в германских землях. Бывал в
Испании и даже Польше. Везде он и его коллеги давали
представления, пользовавшиеся большим успехом не только у простых
горожан и крестьян, но и у иных вельмож. Например, герцог
Бургундский весьма хвалил сценку про кюре и обманутого мужа. Он
даже изволил подарить комедиантам кошелёк с серебряными
монетами.
Короче, на жизнь артистам хватало. Больше того, со временем у
Клода собралась достаточная сумма на паломничество в Святой Город.
Вам ведь известно, что каждый жонглёр хоть раз в жизни должен был
побывать в Риме? Нет? Ну, теперь знаете. Этот обычай был связан с
тем, что святой Пётр считался покровителем всех лицедеев, а те из
них, кто приходил ему поклониться, могли потом носить на шляпе
эмблему в виде скрещённых ключей. По нынешним меркам они
становились вроде как заслуженными артистами. Вот господин Вильен
и отправился в Рим. Причём не один, а со всей своей труппой.
У них там, в Европе, расстояния и тогда были небольшие, так что
вскоре наш герой с товарищами прибыл в Ватикан. По пути,
разумеется, они концерты давали, и с большим успехом. Это уж как
водится.
И вот стоял наш жонглёр в толпе народа на площади, ждал, пока
понтифик выйдет благословлять свою паству. Кто тогда был у
католиков главный, я не помню, не то Пий номер какой-то, не то
Иоанн, а может и вовсе Сикст. Впрочем, не суть. Тот, который тогда
был римским папой вышел к народу не в очень хорошем настроении.
Мигрень у него разыгралась, или мозоль неудачно срезали, или
переел за обедом. Как-то так. Но руку для благословения папа всё же
поднял. Жонглёр аж подскочил от умиления и сделал благочестивое
лицо. Вот папа его и заметил. Спросил у кардиналов:
– Что за простолюдин там непотребно прыгает?
– Да это французский жонглёр, – объяснили кардиналы. – Он
давеча возле Колизея выступал со своим так называемым
представлением, и, говорят, было оно весьма недурно, хотя и не
совсем пристойно. Или, скорее, пристойно, только не благочестиво.
– Гм, вот даже как. Хорошо, позовите его сюда, пусть передо мной
выступит. Глядишь, посмеюсь, тоску развею.
– Будет исполнено, – поклонились кардиналы и послали за
жонглёром швейцарских гвардейцев.
Представление состоялось в папском саду. Знаете, наверно, есть
такой на заднем дворе Ватикана. Занавес между деревьями натянули,
актёрам балаганчик выделили для переодевания, а сами святые отцы
256
расселись на скамеечках и вяло поаплодировали авансом. Тут занавес
раздвинулся и представление началось.
Жонглёры жонглировали, ходили по канату, кувыркались, глотали
огонь, показывали фокусы и пантомимы, а под конец разыграли
сценку про деревенского кюре и обманутого мужа. Кардиналы
изволили сильно смеяться, и сам папа от души улыбнулся. Но тут же
насупился:
– Кто автор сего гнусного пасквиля на смиренного слугу матери
нашей Католической Церкви? – грозно вопросил он, наставив на
бедного жонглера свою трость.
– Так-то это народный сюжет, – развёл руками Клод Вильен. – А
постановка моя.
– Плохо мы ещё работаем с народом, – вынужден был признать
римский папа и задумался.
Пока он думал, все молчали. Ждали решения. И оно не замедлило
быть. Его святейшество встал и изрёк:
– Властью, данной мне Господом нашим Иисусом Христом, за
допущенное богохульство и неуважение к церкви проклинаю тебя,
богомерзкий жонглёр, и всех людей твоей профессии. Отныне всех вас
я запрещаю допускать к причастию, поскольку недостойны. Запрещаю
хоронить вашу братию в пределах церковной ограды, как еретиков и
отступников. Велю душам всех жонглёров и прочих лицедеев после
смерти идти прямо в ад. Да будет так! – и стукнул посохом об
каменную дорожку.
Что делать, собрали артисты свои вещички и дай Бог ноги из
Вечного Города. Какой уж там гонорар, хорошо хоть живыми их
выпустили. Их счастье, что инквизиции тогда ещё не было. А ещё
повезло, что его святейшество не запретил им выступать.
Они-то ушли, а римский папа направил письмо ацкому сотане и
велел души всех жонглёров сразу после смерти перехватывать и
тащить прямо в ад.
Заодно папа уведомил о своём решении Московского Патриарха.
Так-то католики с православными по многим вопросам сильно
разошлись к тому времени, но в данном пункте у церковных иерархов
возникло полное взаимопонимание. Патриарх написал в ответ, что
решение правильное, он его всецело поддерживает и своих
скоморохов тоже прижучит, покажет им небо с овчинку и вообще
загонит туда, куда Макар телят не гонял, если папа понимает, что это
значит.
Пока отцы церкви слали им проклятия, жонглёры, скоморохи и
прочие лицедеи продолжали веселить народ, выступая на ярмарках, в
257
городах и весях. Год выступали, другой, а потом Клод Вильен взял и
помер от старости. Представления продолжались уже без него.
Не успела душа жонглёра отделиться от тела, согласно папскому
указу тут же взяли её в оборот два жутких беса и поволокли прямо в
ад. – Куда вы меня тащите, демоны! – закричал умерший жонглёр.
– Куда надо, туда и тащим, – ответили конвоиры.
– Понятно. В пекло, значит, – огорчился господин Вильен. –
Только зачем так спешить, господа черти? У нас ведь в запасе целая
вечность. Давайте я вам стихи почитаю. Вот хотя бы из Франсуа
Вийона. Не хотите? Тогда легенду про храброго Роланда могу
рассказать. Что, уже знаете такую? Сам Роланд рассказывал?
Продвинутые вы бесы. Ладно, давайте тогда фокус покажу.
– Показывай! – сдались черти. Всё же в аду с развлечениями
плохо, несмотря на всё его многолюдство. Вот и захотели хвостатые
зрелищ.
Короче, выдал им господин Вильен весь свой репертуар. Фокусы
показал, продемонстрировал эквилибристику на вилах и черепе,
факелами пожонглировал и так что другое по мелочи.
– Класс! – закричали черти. – Хоть и велено тебя, как всех
артистов, в котёл кидать, мы инструкции нарушим. Будешь возле
котла стоять, репетировать и нам раз в неделю фокусы показывать.
– Хорошо, – согласился жонглёр. – Только что я могу сделать
один? Мне бы труппу бы подобрать.
– Подберёшь, коли начальство разрешит. А пока шевелись, а то
мы так с тобой в ад до Страшного Суда не доберёмся.
Так стал жонглёр работником при адском котле. Серу в него
подкидывал, следил, чтобы смола всегда кипела, крышку
контролировал, чтобы души оттуда не вырвались. Нормальная такая
работа, типа кочегарской, плюс ещё надсмотрщиком на полставки.
Хоть и в аду, но жить можно. Вот только с подбором труппы не
получилось. Ацкий сотона запретил. Сказал, что не хочет из-за какого-
то жонглёра ссориться с наместником Бога на земле. Пришлось Клоду
Вильену каждую пятницу самолично перед чертями выступать.
Он выступал в аду год, другой, десять лет, сто, двести, а потом в
ад с инспекцией прибыл святой Пётр. Черти сразу попрятались, чтобы
их не увидел апостол. А то ещё благословит, и всё: хвост отпадёт,
рога отвалятся, шерсть вылезет и станет чёрт ангелом. Оно ему надо?
Тем временем святой Пётр по-простому так, как в евангельские
времена, без всякой свиты, прошёлся по опустевшему пеклу. Заглянул
в котлы, осмотрел серные ямы, послушал плач и скрежет зубовный, а
потом вдруг увидел возле одного из котлов со смолой грешную душу.
258
– Ты кто? – удивился апостол.
– Да я тут так, лицедей местный, бывший жонглёр, по указу
римского папы отбываю.
– Я вижу, что ты жонглёр, – кивнул святой Пётр. – Почему не в
котле?
– Так это, расконвоированный я. Чертям по пятницам концерты
устраиваю. За то мне и послабление.
– Эге, их, значит, развлекаешь, а у нас в раю на лирах никто
играть толком не умеет и поют так, что… Впрочем, тебя это не
касается. Что это ты за спиной прячешь?
– Да вот, карты игральные. Бывает, на досуге пасьянсик разложу.
Погадаю, опять же. Или так, с чертями на щелбаны сыграю.
Тут надо сказать, что святой Пётр был большой любитель
азартных игр вообще, а карт – особенно. Только кто же ему даст
поиграть в них в раю? А тут ведь ад. Грех не сыграть! Вот он и
воспользовался моментом:
– В очко умеешь? – спросил апостол у жонглёра.
– Легко! – воскликнул Клод Вильен и ловко перетасовал карты.
– Вижу, что ты специалист, – сказал святой Пётр и потёр лоб. –
Только я на щелбаны играть не буду. Я тебе не бес какой, а целый
райский привратник. Моя ставка будет вечное блаженство для тебя. А
ты что ставишь?
– Что поставить бедному жонглёру? Ничего у меня нет. Хотя,
постой! Дай-ка я поставлю на кон те грешные души, которые в
порученном мне котле кипят. Выиграешь, заберёшь их в рай.
Проиграешь, один я с тобой в рай пойду.
– Хитрый ты, недаром артист. Нигде своего не упустишь. Ладно,
сдавай давай.
И стали они играть в карты. Тут я умолкаю, поскольку правила
игры в очко не знаю вообще и узнать не стремлюсь. А они только
картами шлёпали по камням адской мостовой. Один кон сыграли,
другой, пятый, десятый. Святому Петру так и пёрло, а жонглёр, как
нарочно, проигрался вдрызг.
– Вот что значит божья благодать, – сказал по окончании игры
апостол и открыл крышку котла, чтобы забрать причитающийся ему
выигрыш. А там было целых сто тринадцать душ.
– В колонну по два становись и за мной в рай шагом марш! –
скомандовал выигранным им грешникам апостол. Помахал ручкой
незадачливому жонглёру и отбыл со спасёнными в райские кущи.
Сразу же из всех щелей повылезали черти.
– Души где? – накинулись они на господина Вильена, обнаружив
пустой котёл.
259
– Я их в карты проиграл, – развёл тот руками.
Тут черти задумались. Утрата душ, конечно, тяжкий проступок. Но
игра в карты в аду только поощряется. И что делать? Правильно! Они
решили передать вопрос на рассмотрение начальству, то есть ацкому
сотоне.
Тот рассмотрел дело со всех сторон и в микроскоп и в телескоп, а
потом заорал как потерпевший:
– Вон! Чтобы духу не было здесь ни этого жонглёра, ни прочих
комедиантов!
– Но почему? – удивились черти.
– Потому, – разъяснил им сотона, что через выдумку сего
жонглёра я уже ста тринадцати душ лишился. Теперь считайте.
Артистов у нас после папского указа очень много. Райская инспекция
бывает здесь раз в триста лет. Теперь прикиньте, скольких грешников
мы потеряем через тысячу лет, если хотя бы каждый десятый лицедей
устроит подобную хохмочку? Вы что же, хотите работы лишиться?
– Нет, нет, не хотим! Пусть идут! Пускай ими святой Пётр
занимается! – закричали черти и тотчас же повыгоняли всех артистов
из ада: кого в чистилище, а кого, в том числе и Клода Вильена, прямо
в рай.
Ну, а святой Пётр он добрый. Даже с Богом советоваться не стал,
своей властью всех лицедеев в рай принял. И впредь обещал
принимать. С той поры все артисты попадают в рай. Правильное
решение. Нечего им в аду делать. Пусть черти сами себя развлекают.
260
Юрий Табашников
Эльза и Гретхен
Давно это было. И я молодой тогда был. И люди, с которыми я
рос, тоже ещё молодыми в то время были. И лес, который вы видите
каждый день, и горы…
Жила в то время в нашем селении девочка по имени Гретхен. Она
старше нас была, и мы, совсем ещё юнцы, обходили её стороной. Но
вот случился в её доме пожар. Огонь полыхал такой, какой я и не
видел больше никогда. Всю улицу зажёг он, и вся деревня сбежалась
на борьбу с ним. Когда пожар потушили, то оказалось, что из всех
живших на той злосчастной улице спаслась одна только Гретхен. Маму
и папу, сестру и брата, всех дружных соседей забрал в своё царство
жадный огонь, чтобы целый век мучить, и одну лишь Гретхен удалось
вырвать из его цепких объятий. Но как она изменилась! Огонь отдал
её людям, но успел забрать слишком многое. Ему мало было всех
родственников и друзей Гретхен – вдобавок к бедам он присвоил себе
ещё и её красоту. Кожа у неё сделалась больной и красной, а сама она
стала даже передвигаться с трудом. На лице выросли такие
безобразные наросты, что нельзя было без страха смотреть на неё.
Хуже всего было то, что при пожаре погибли все родные, которые
жили на одной улице. Некому стало заступиться, некому было
покормить и пожалеть. А мы в то время молодые были, весёлые и
злые. Рано утром появлялась обезображенная Гретхен на улице
вместе с двумя неведомо каким чудом уцелевшими, а теперь такими
же бездомными и никому не нужными собаками, как и она. Гретхен
подходила к каждому дому и, постучав в чужие двери, просила
накормить. Мы же бежали за ней и бросали в неё зимой снежки, а
летом куски земли и грязи. И всей толпой кричали в спину, дразня
девчонку: «Гретхен-плакса», «Гретхен-страшила!». А она лишь тихо
плакала и ругалась. И ещё смотрела на нас недобрыми глазами сквозь
свою страшную маску. Но вот собаки… Две огромные бешеные собаки
чувствовали, что мы задевали хозяйку и бросались на нас, готовые
разорвать за свою Гретхен меня с друзьями на части. Мы с криком
убегали. Такая забава продолжалась бы долго, но в один прекрасный
день собаки Гретхен догнали одного из нас – малыша Клауса и сильно
искусали его. Отец Клауса отнёс своего сына домой, а потом вернулся,
261
чтобы убить собак Гретхен. Гретхен-плакса упала перед ним на колени
и просила не трогать псов, но он оттолкнул её и убил обоих. Я
слышал, как взвизгнул сначала один, а затем второй. Вскоре появился
отец Клауса с топором в руках, с металлического лезвия которого на
землю капала кровь. Не смотря на нас, испуганных ребятишек, он
прошёл мимо. Когда он достаточно далеко отошёл от нашей компании,
то вдруг обернулся и осыпал нас упрёками: «Куда вы смотрели?
Почему бросили одного из вас?». Мы молчали и стыдливо
рассматривали землю. А что можно было сказать в ответ?
Утром следующего дня Гретхен ушла в лес. Все в нашей деревне
боялись нашего большого леса. И Гретхен очень боялась его. В нём
всегда было что-то зловещее. Он поглотил многих охотников и
путешественников, а мы, в отместку, вырубали и выжигали его силу,
дерево за деревом.
Гретхен, убегая от людей, забралась в самую чащу и нашла там
такую же одинокую избушку. Не знаю, кто в ней жил и когда, но
человек, который поселился один в лесу, вдалеке от людей, был точно
не в себе. И под стать такому человеку оказалась и избушка, вся
пропитанная запахом зла. Может быть, это был сбежавший от герцога
убийца, а может и злой колдун, сотворивший немало горя.
В новом месте Гретхен никто не трогал, и она стала жить в старой
избушке. Изгнанница питалась ягодами и гнилыми желудями и всё
время, пока не спала, плакала и причитала. С каждым новым днём она
всё больше ненавидела жителей нашего поселения и всех людей на
свете. Не переставая, призывала проклятия на голову каждого из нас,
вспоминая всех по отдельности. Гретхен желала только смерти
обидчикам, и её злые слова разносились по огромному лесу, а если им
удавалось подняться выше деревьев, то ветер подхватывал проклятия
и приносил в нашу деревню, бросая их в лицо тем, кому они были
предназначены. Животные, которые тоже не очень-то любили людей,
услышали слова отверженной. Они стали сотнями приходить к её
домику и усевшись вокруг, слушали страшные речи, иногда, в виде
согласия, подвывая крикам Гретхен. Однажды мне удалось
подобраться к её домику, но, увидев ужасное представление я, не
останавливаясь, побежал и не смог остановиться до самого своего
дома …
Животные, услышав Плаксу, приняли её. А потом принял Гретхен
и лес. Он тоже очень не любил людей и, право, было за что. Он
поддакивал ей, шумя кронами деревьев, и каждое утро полевые мыши
и ежи приносили к порогу её дома дары леса. Вскоре случилось кое-
что похуже. Слова Гретхен услышали те, кто с нами не живёт. В один
прекрасный миг призраки двух убитых собак явились к Гретхен, и она
262
была счастлива в тот день. А затем появился сам Нечистый и,
напоенный кровью Плаксы, заключил с ней Договор. Он дал ей Силу,
он дал ей Волю, а взамен забрал её душу. Душа уже не была нужна
Плаксе, одна ненависть осталась у неё внутри, и ей одной она
продолжала жить.
Одним утром, как было обещано, к Плаксе пришла Сила. Она, как
всегда, роняла свои слёзы, и вдруг одна из её слёз, упав на землю,
превратилась в огромную, в полчеловека, жабу. У жабы выросли
очень острые когти и большие ядовитые клыки. Жаба появилась не
одна. Каждая слеза с этого момента, падая на землю, обращалась в
нечисть. Скоро жабы в своём жутком воинстве образовали сотни и
тысячи. «Мы готовы, мама! – кричали они. – Мы готовы, любимая
мама, веди нас на людей!» Когда жаб собралось очень много, Гретхен
повела свою армию в поход. Большой и страшной массой двинулись
они по лесу, и лес принялся помогать им. Деревья расступались,
пропуская воинов Гретхен, а следом шли дикие животные леса,
собравшиеся отовсюду, чтобы посмотреть, чем кончится дело.
На окраине леса воины Гретхен встретили отряд людей герцога,
преследующих разбойничью шайку. И разбойники, и одетые в броню
солдаты герцога в несколько мгновений были разорваны на куски
огромными жабами. Покончив с воинами, они обрушились, как
наказание Господне, на нашу деревню. Люди пытались бежать, но
жабы быстрыми прыжками легко догоняли беглецов и убивали их.
Многие хотели спрятаться в домах, но выросшие из слёз Гретхен
монстры выламывали деревянные двери. На меня, тогда совсем ещё
мальчишку, напали сразу два страшных создания. «Ну-ка стой,
паренёк», – сказала одна из жаб, но я не послушался и побежал. Не
знаю, каким образом мне удалось убежать от опасных противников, но
очнулся я возле дома Эльзы, который стоял одиноко на пригорке. Все
оставшиеся в живых жители деревни с надеждой собрались у
одинокого дома. Никто не знал, откуда была родом Эльза, но
говорили, что она последняя представительница древнего и странного
народа, уничтоженного дедом нашего герцога. Она пришла к нам в
деревню очень давно, и мой дед показывал её моему отцу, когда тот
ещё только учился говорить. Долгое время, много десятков лет
подряд, с помощью Богом проклятого колдовства, она сохраняла свою
юность и свежесть. Ещё пришелица владела магией Слова. Иногда
Эльза могла выйти на улицу и тихо запеть. И тогда собаки
превращались в камень, а птицы падали с небес. Стоило же ей
замолчать, как снова всё оживало. Мы часто спрашивали себя: а что
будет, если Эльза запоёт громко?
263
«Эльза! Эльза! Помоги!» – закричали все мы и Эльза, как всегда
прекрасная, вышла к нам из своего дома. Она увидела наступающую,
скачущую по улицам и крышам армию Гретхен и тихо запела.
Незнакомые слова звучали всё громче, громче и все люди внезапно
лишились сил, потеряв возможность даже шелохнуться. А Эльза пошла
в наступление на воинов Гретхен и они, один за другим, принялись
лопаться, разрываясь на мелкие куски.
На краю леса стояла Гретхен и всё плакала и плакала, производя
на свет новых чудовищ. Здесь её и заметила Эльза. Эльза пошла к ней,
оставляя за собой покрытую слизью землю, и Гретхен, не выдержав,
отступила перед силой Эльзы. Она отступала всё глубже и глубже в
лес, а Эльза следовала за ней всё дальше и дальше в чащу.
Через некоторое время мы ожили, повалившись на землю. Затем
убрали наши жилища и похоронили павших. Но Эльза так и не
вернулась из леса. Постепенно нашу деревню, не зная её истории,
облюбовали торговцы императора Карла, и наше поселение
разрослось в шумный город. Всё это время Эльза находилась в лесу и
едва Гретхен начинала плакать, Эльза принималась петь.
Давно всё это было…
Но я знаю, что когда силы покинут Эльзу, когда она заболеет и
прекратит петь… Тогда, спаси, Господи, ваши души, детки мои…
264
Денис Голубев
Сон в зимнюю ночь
Ах, до чего же хорош собою зимний лес! В особенности ясной
ночью, когда снег, опушивший деревья, сверкает в лунном свете,
подобно бриллиантовому колье на груди светской красавицы. Глаз не
отвести от такого великолепия... если взирать на него из окна,
например, автомобиля.
Иное дело — доведись оказаться в эту пору в лесу собственной
персоной. Тогда снег, тот, что опадает с еловых лап, норовит
непременно завалиться за воротник пальто. А тот, что скрипит под
ногами, забивается в демисезонные туфли с беспечно тонкой
подошвой и тает там, леденя и без того окоченевшие стопы. Рукам,
кстати, тоже достаётся. Итальянские лайковые перчатки за шестьдесят
евро совершенно не спасают от холода. Не для того, видать, шиты.
Тут не умиляться, а материться уместно, чем, кстати, Иван и
занимался. Поначалу, пока не перестали слушаться озябшие губы.
Впрочем, к этому моменту, начавшаяся апатия уже отбила охоту
ругаться. Сидя в сугробе, Иван понимал, что замерзает, и, вероятно,
замёрзнет-таки насмерть, но эта отстранённая мысль более его уже не
пугала. Наступило усталое равнодушие.
В столь плачевном состоянии молодой человек оказался по
собственной, безусловно, глупости. Нет, изначальной-то причиной
послужила его невеста, хотя теперь уже, пожалуй, бывшая невеста.
Но, всё-таки, измена возлюбленной — ещё не повод для самоубийства.
По крайней мере, таким экстравагантным способом.
А, ведь как замечательно всё начиналось!
Спальный вагон экспресса. Купе на двоих. Движения под перестук
колёс, в унисон со скоростью поезда — то неспешно плавные, то
исступлённо-порывистые. А потом — «Asti Martini». Ей. Ему — виски с
апельсиновым соком. И тепло мягкого пледа. И сказочные пейзажи за
окном...
Иван с Эльвирой ехали к нему домой. Пожениться они должны
были только в феврале, однако Новый год решили обязательно
встречать вместе, вдвоём. И никогда потом не разлучаться.
Эльвира в шутку назвала их небольшое путешествие
предсвадебным, а Иван постарался, чтобы оно вышло незабываемо
романтичным.
265
То ли слишком старался, то ли наоборот.
Проснувшись поздно вечером, почти ночью, он не обнаружил
своей девушки в купе. Поезд стоял. Иван несколько минут
вглядывался в черноту окна. В тусклом свете фонарей виднелся какой-
то безымянный полустанок. Спать не хотелось, и он решил, наплевав
на запрет, покурить. В конце концов, могут же пассажиры СВ обладать
некоторыми привилегиями. В крайнем случае, денежная купюра
соответствующего
достоинства
позволяет
рассчитывать
на
снисхождение даже самого принципиального проводника.
Современный спальный вагон это вам не плацкарта середины
прошлого века. Тогда зимой сугробы в заплёванных тамбурах не были
редкостью, а теперь тут чисто, тепло и даже уютно — чтобы выкурить
сигарету вовсе ни к чему надевать пальто. Иван и не стал, только
засунул ноги в шлёпанцы и, миновав устланный ковровой дорожкой
безлюдный проход, оказался в конце вагона. Тонированные
стеклянные створки дверей бесшумно распахнулись, открывая взору
целующуюся в тамбуре парочку. Занятию своему они предавались
столь самозабвенно, что появления Ивана попросту не заметили. В
первую секунду он хотел было деликатно удалиться, однако уже в
следующую почувствовал, что ноги словно приросли к полу. В девице,
которую незнакомый мужик по-хозяйски лапал пониже спины, Иван
узнал свою невесту.
С трудом он отступил на пару шагов и невидяще уставился на
вновь закрывшиеся створки. Ему показалось, что поезд тронулся. Не
сразу сообразил, что это не вагон качается, но у него самого кружится
голова. И вовсе не колёса стучат на стыках рельсов, а кровь бьётся в
висках.
Плохо соображая, что делает, Иван добрался до своего купе.
Наспех оделся. Хотел было прихватить чемодан, да он оказался
разобран. Бросив в кейс блок «Winston», две плоские бутылки
«Camus» и апельсин, Иван постучал к проводникам.
Толстая молодая проводница поначалу наотрез отказалась
выпускать пассажира из поезда, однако две тысячи рублей убедили её
нарушить должностную инструкцию.
Едва Иван оказался на перроне, как поезд, заскрежетав
колёсными парами, тронулся. Сперва медленно, словно нехотя, затем
всё быстрей. В проплывающем окне тамбура молодой человек успел
заметить испуганное лицо Эльвиры. Она стучала ладошкой в стекло и
что-то хотела сказать или даже кричала. Иван не пытался разобрать.
Отвернулся и долгим глотком отхлебнул коньяку прямо из бутылки.
Удивительным образом чудесный напиток не затуманил, а скорее
прояснил разум. Первое что он вспомнил — его iPhone остался лежать
266
на столике в купе. Ни определить нынешнее место нахождения, ни
сообщить кому-нибудь о своей проблеме не представлялось
возможным. Оглядевшись вокруг, Иван лишь усилием воли подавил
подступившую панику.
Перрон, на котором он оказался, был длиною в один вагон и
назначение имел, судя по всему, техническое. Вряд ли стоило
ожидать, что здесь станут останавливаться проходящие мимо составы.
Мысли скакали в голове, как блохи на дворняге. Одна бредовее
другой. Ну, вот такая, например: попробовать голосовать. Собравшись
с силами, молодой человек отбросил их все и мужественно решил, не
полагаясь на чью-то помощь, выбираться сам. Пешком.
Лес, что стеною стоял по обе стороны от железной дороги и
казался прежде таким волшебным, теперь выглядел крайне
непривлекательно, если не сказать — угрожающе. Никаких признаков
жилья не наблюдалось. Правда, от полустанка убегала в чащу
протоптанная стёжка, но идти по ней Иван не решился. Вовсе не
обязательно, что тропинка эта вела к людям. Может, охотники какие-
нибудь проторили. Идти вдоль путей показалось ему единственно
разумным. Вопрос — куда?
Последняя станция осталась, по грубым прикидкам, километрах в
трёхстах. Возможно, по дороге они проезжали ещё какие-то
населённые пункты, но Иван их не заметил — сначала был занят, а
затем и вовсе спал. Не долго думая, он решил идти вперёд.
Решение это, показавшееся ему вполне здравым, перестало
казаться таковым уже через двести метров, а через пятьсот Иван
основательно выбился из сил. Шагать по обледенелой насыпи в
туфлях, предназначенных для поездок в машине, получалось не
просто. Иван успел несколько раз упасть, поскользнувшись, и наконец,
скатившись под откос, ощутимо ушибся.
Несмотря на злость и досаду, пришлось вернуться.
Вновь приложившись к бутылке, молодой человек поразмыслил и
пришёл к выводу, что шагать по тропинке, всё же легче, чем по
гравию. В конце концов, куда-то же эта стёжка ведёт!
После получаса ходьбы Иван вышел на широкую поляну. Здесь
тропинка обрывалась. Дальше простиралась девственная снежная
целина.
Хорошенько выматерившись, Иван опять повернул назад. Шёл по
своим следам. Стёжка петляла, но не разветвлялась. Когда же,
наконец, во мраке чащи показался просвет, молодой человек
обнаружил, что... вновь очутился на той же поляне.
267
Теперь он почти бежал, то и дело оступаясь и проваливаясь по
колено в снег, однако в конце пути его опять поджидала проклятая
поляна!
От отчаяния он попытался позвать на помощь. Безрезультатно. К
тому же, собственный крик, приглушённый мрачными елями,
прозвучал жутковато, и молодой человек отказался от дальнейших
попыток.
Единственное, что пришло на ум, — дождаться утра и постараться
отыскать дорогу уже при свете.
Однако легко сказать — дождаться! Не слишком-то и сильный
морозец донимал, тем не менее, всё ощутимей. Иван с ужасом
понимал, что до утра он может попросту не дожить.
Костёр, сложенный из кое-как наломанных веток, разгораться не
желал ни в какую. Не помог и плеснутый на дрова коньяк.
Когда искра перестала поджигать фитиль «Zippo», Иван обмотал
шарфом голову, чтобы согреть замёрзшие уши, и уселся в сугроб. В
три глотка допил «Camus». Не закусывал. Апельсин и вторую бутылку
решил поберечь.
Жаль, прикурить теперь было не от чего, однако постепенно это
перестало Ивана беспокоить. Холода он больше не чувствовал.
Хотелось надеяться, что от коньяка. Так или нет, но по телу
растеклось тепло, а вместе с неожиданным теплом накатила дремота,
и наступило полное безразличие. Настолько полное, что молодой
человек даже не слишком удивился, когда вдруг слева от себя услыхал
раздавшееся из темноты:
— H;nde hoch!*
Повернув голову, Иван не без труда различил бородатую
физиономию в треухе, что высунувшись из-за толстого берёзового
ствола, поглядывала на него с явным подозрением.
— Чего? — переспросил плохо соображавший Иван.
— От те раз! — удивился незнакомец, покидая своё укрытие. —
Никак русский? А я подумал — германец.
— Да, русский я, русский! — молодой человек вдруг осознал, что
совсем было угасшая надежда на спасение не только возродилась, но
и обрела плоть. — Меня Иваном зовут!
— О как, стал быть!.. — мужик, судя по всему, ещё пребывал в
сомнении. — А на вид так вылитый германец. И платок на бабий манер
повязан, и шанелка куцая, и обувка хлипкая... Их тут надысь много по
лесам помёрзло.
*H;nde hoch!(нем.) – Руки вверх!
268
— Послушайте, — Ивана больше волновала собственная судьба,
нежели неведомых германцев, — вы дорогу знаете?
— Знаю, — кивнул мужик.
— А куда?
— А куда тебе надо? Я тута все дороги знаю.
— Да мне бы хоть до какого-нибудь жилья добраться. Заблудился
я. — До жилья, говоришь, — мужик подёргал себя за бороду. — Ну, а
эта дорога, — кивнул он на злосчастную тропинку, — чем тебе плоха?
Иван нервно хохотнул.
— Вы не поверите! Я по ней этой ночью трижды ходил. Все по
своим же следам, и каждый раз выходил на эту проклятую поляну!
— Ты проклятиями-то не больно разбрасывайся! — одёрнул его
незнакомец. — А поверить — поверю. Отчего ж не поверить. Это тебя,
паря, стал быть, леший по лесу водил.
— Леший?!.
Иван хотел возразить, однако припомнив ночные свои скитания
воздержался. Кто его знает, что в этой глуши водится. Может, и
правда леший.
— Он самый, — закивал мужик. — Тебе, чтобы из лесу выбраться,
уважить надо бы хозяина.
— А как?
— Известно как. Пирогом его угостить. Махорки да самогончику не
пожалеть. Есть у тебя пироги-то?
— Нет, — мотнул головой Иван.
— Так я и думал, — вздохнул мужик. — Ну кто ж в лес без
пирогов-то ходит?! А самогон с махоркою есть?
— Тоже нету.
— Вот тогда и морозь зад в сугробе!
Мужик сплюнул сердито и вроде бы собрался уходить, чем не на
шутку встревожил Ивана. Мигом вскочив на ноги, он, замерзшими
пальцами рванув замок кейса, протянул вторую бутылку «Camus» и
початую пачку «Winston».
— У меня вот, коньяк есть! — взмолился молодой человек. — И
сигареты!
Мужик остановился, принял то и другое, оглядел, прищурившись,
и лихо свернув пробку, одним глотком выпил сразу полбутылки. Даже
не поморщился. Облизнулся только.
— Ничего квасок, — одобрил он. — Пахучий.
269
Сунув бутылку за пазуху и вытащив оттуда же трубку, незнакомец
набил её табаком из двух выпотрошенных сигарет. Иван ошалело
глядел, как тот прикуривает... запалив трут огнивом.
Когда густой дым рассеялся в морозном воздухе, мужик длинно
сплюнул и скорчил недовольную мину.
— Дрянной у тебя, Ваня, табачок. Ну да, у нас тут с махоркою-то
прям беда. Так что, стал быть, сойдет. Ладно, выворачивай наизнанку
свою шанелку да обувку с одной ноги на другую перекинь.
— Зачем?! — растерялся Иван.
— Затем, что положено так.
Иван ни в коем случае не считал себя знатоком русского
фольклора, однако теперь смутно припомнил, что прежде слыхал
когда-то о такой примете.
Решив не перечить чудаковатому незнакомцу, он сделал, как тот
велел, и хоть чувствовал себя донельзя глупо, ни возмущаться, ни
ворчать не стал. В конце концов — наплевать. Лишь бы выбраться из
проклятущего леса!
Мужик, окинув взглядом Ивана, кивнул довольно, улыбнулся
щербато да желтозубо, и поманив его пальцем, шагнул на утоптанную
стёжку.
Переобутые туфли нещадно жали, но, несмотря на это, идти вслед
за бородатым мужиком оказалось неожиданно легко. Ноги больше не
проваливались в снег, да и сама тропинка отчего-то перестала петлять
меж деревьев, став вдруг прямою, как авеню.
На ходу Иван быстро согрелся. Перспектива сгинуть в лесу, вроде
бы, уже не угрожала, и оттого, должно быть, вернулась способность
нормально соображать.
— Простите, — окликнул он мужика, — а как вас зовут?
— Не прощу, — отозвался тот, не замедляя хода и не
оборачиваясь. — Чего ты меня всё на «вы» кличешь? Я тута один, не
считая тебя.
«Тыкать» незнакомцу, который, к тому же, явно старше, было
немного неловко, однако раз уж ему так комфортнее, то почему бы и
нет. Тем более, кто знает, какие нравы в этой глухомани.
— Ну, хорошо, — согласился Иван. — Как тебя зовут?
— То-то. А, звать меня можешь... да, хоть бы, Ерофеем Фомичом.
Имя-отчество звучали патриархально, однако после огнива
удивления уже не вызывали.
Попытавшись поравняться со своим провожатым, Иван прибавил
шаг. Тщетно. Только запыхался. Мужичок шел вроде бы и не быстро,
но догнать его никак почему-то не выходило.
270
— Ерофей Фомич! — оставив попытки, вновь окликнул его Иван.
— А вот ты про немцев говорил.
— Про кого?
— Ну, про германцев.
— Говорил, — не стал отрицать Ерофей Фомич.
— А, это что же, те германцы, которые здесь во время войны
были?
— Они самые.
— Как же так? — Иван и не пытался скрыть сомнения в голосе. —
Ты что же войну помнишь? Она же закончилась давно, а ты говоришь,
что они тут недавно ходили.
— Хм... — мужичок, кажись, призадумался. — А, когда война-то
закончилась?
Молодой человек аж присвистнул.
— Так, уж лет семьдесят как!
— Тьфу ты! — обернулся через плечо Ерофей Фомич. — И чего ты
мне голову морочишь? Недавно и есть.
Иван сразу не нашёлся что ответить, а потом уже не успел —
неожиданно тропа вывела их из лесу... на злосчастную поляну.
Он едва не взвыл от досады! Впрочем, в следующую минуту,
приглядевшись, понял что ошибся.
Низкое зимнее солнце не успело ещё выглянуть из-за елей,
однако предрассветная серость уже позволяла сносно разглядеть
окружающую действительность.
Поляна и впрямь походила на прежнюю, но все же, ею не была.
Стёжка теперь не обрывалась больше на опушке, а вела дальше через
снежную целину и упиралась в приземистый неказистый домишко, что
приютился с другого края.
Ерофей Фомич всё так же резво засеменил по тропинке, и
молодой человек поспешил следом.
Близость жилья придавала сил, однако с каждым шагом Ивана всё
более одолевала тревога. То, что он издали принял за небольшой дом,
при ближайшем рассмотрении таковым не являлся. Да что там — дом!
Даже определения вроде «хибара», «халупа» или «лачуга» были к
нему едва ли применимы. Землянка, разве что.
Строение располагалось к лесу задом, к Ивану передом, и перед
этот представлял из себя фасад из неотёсанных брёвен высотою,
возможно, чуть более метра. Двускатная крыша, застеленная
древесною корой, обоими краями упиралась в землю, расчищенную,
впрочем, от снега. Пожалуй, лишь это обстоятельство да ещё дым из
каменной трубы позволяли рассматривать убогое сооружение, как
жилище. Ну, или, по крайней мере, как обитаемое место.
271
При этом, сам собою возникал вопрос — кто в двадцать первом
веке, не где-нибудь в глухой тайге, а в европейской части России
может обитать в лесной землянке? Может, староверы? Вряд ли. Они-
то, как раз, разбежались кто по таёжным просторам, а кто и вовсе по
заграницам. Ну, в любом случае, староверы — далеко не худший
вариант. Эти ребята, вроде бы, в целом безобидные. А вот вдруг тут
хоронятся от цивилизации какие-нибудь невменяемые сектанты? Или
одичавшие бомжи? А что они, интересно, тут едят? Уж не
заблудившихся ли беспечных и наивных горожан? Откуда тут
горожане зимой? А, они их с осени заготавливают. Грибников. Насолят
в бочках, им на всю зиму и хватает...
Иван в раздражении мотнул головой, словно бы силясь
вытряхнуть оттуда непрошенный бред. Вроде получилось, хоть и не
совсем. Впрочем, никакие тревоги не заставили бы его теперь
повернуть обратно. Даже бомжи-людоеды не выглядели достаточно
пугающими в сравнении с промороженным, безмолвным и безлюдным
лесом.
Между тем, терзаемый сомнениями, молодой человек не заметил,
как они очутились перед землянкой.
Снег возле неё оказался расчищен аж до самой пожухлой травы,
образуя ровную площадку, посреди которой, уперев кулаки в бока,
стояло жутковато-комичное... существо. Да, именно так. Другого
определения Иван с ходу подобрать не смог.
Ростом оно не доставало молодому человеку до груди, и потому
прежде он не разглядел его за высокими сугробами.
Длинная, многократно латаная юбка и платок, повязанный по-
цыгански узлом на лбу, позволяли предположить, что существо это
женского пола. Дополнял наряд полушубок. Какому зверю
принадлежал при жизни грязно-серый, похожий на лишайник мех
определить не представлялось возможным. Из-под юбки торчали
обмотанные тряпьём ноги, а из-под платка — нечёсаные, с
зеленоватым отливом космы.
Однако же, не наряд карлицы привлекал прежде всего внимание,
а её нос и глаза. Нос формой и размерами схожий с авокадо свисал до
нижней губы. Глаза же, не просто косили, но каждый вращался
независимо от другого, как у хамелеона.
В настоящий момент, правый глаз уставился на несколько
растерявшегося молодого человека, а левый – на Ерофея Фомича.
— Ну, — проскрипело несуразное существо, — никак у нас гости?
— Ага, — отозвался мужичок. — Это Иван.
— Иван? — карлица всплеснула руками. — Надо же! А я уж
подумала — сэр Галахад, рыцарь Круглого Стола!
272
— Да, нет же! — замахал на неё Ерофей Фомич. — Ты не поняла!
Это, и впрямь, Иван. Зовут его так. Скажи ей, Вань.
— Да, — подтвердил Иван. — Зовут.
Вот уж он-то действительно ничего не понимал.
— Хм... — призадумалось существо. — И где ж ты его такого
раздобыл?
— Не поверишь! — затараторил мужичок. — Паря-то сам на
Поляну вышел! Своими ногами. Там я его и нашёл.
— Сам, значит? Угу. А, давно ли?
— Так, это... — замялся отчего-то Ерофей Фомич. — Стал быть,
затемно ещё.
Секунд пять оба глаза кружили, словно играя в пятнашки, пока не
сфокусировались на молодом человеке.
— Ванюша, — скрипучий голос зазвучал едва ли не ласково, — ты
как, голубь, в лесу-то у нас очутился?
— Я с поезда сошёл, — не стал скрывать Иван. — Можно сказать
— по ошибке. Вечером ещё. А потом в лесу заблудился. Если бы не
Ерофей Фомич, наверное, замёрз бы.
— Ах, ве-ечером, значит? — теперь взгляд карлицы вновь
метнулся к притихшему мужику. — Заблудился, значит? Ты что же это,
нелюдь окаянный, над парнем измываешься?! За каким рожном он всю
ночь ноги понапрасну бил?!
Ерофей Фомич молча разглядывал макушки елей, старательно
пытаясь изобразить невинность на хитрой физиономии.
— Одежонка у него отчего навыворот, а?! — не унималось
существо. — Ты присоветовал?!
— Так ить, традиция, — развёл руками мужичок. — Опять же, чего
бы и не пошутковать малость? Не из лютости, — выставил он вперёд
обе ладони, — а доброго веселия ради.
— И то верно, — согласилась вдруг враз успокоившаяся карлица.
— Вот и я нынче пошуткую. Как приснёшь, заплету-ка я тебе
бородёнку в сорок негритянских косиц. Волкам да лосям на потеху. То-
то ж повеселимся!
Судя по тому, что Ерофей Фомич попятился, прикрыв руками
бороду, угрозу он воспринял всерьёз.
Впрочем, карлица на него уже ни одним глазом не глядела.
Распахнув сколоченную из горбыля дверь, она махнула рукой Ивану.
— Не стой столбом, Ванюша, заходи. Отогреешься, а тогда и
побеседуем.
Иван, вновь начавший замерзать, дважды себя просить не
заставил. Согнувшись в три погибели, он юркнул в низкий проём.
273
***
В землянках Ивану раньше бывать не доводилось и представлял
он их себе несколько иначе, а потому ожидал увидеть сырую, тесную и
тёмную нору.
Жилище, в котором он оказался, хоть и выглядело экзотически,
однако прежним его представлениям ни коим образом не
соответствовало.
Во-первых, здесь вовсе не было тесно. Скорее уж — просторно.
Во-вторых, совершенно не ощущалось ни сырости, ни затхлости.
Наоборот, душистое сено, подобно ковру устилавшее толстым слоем
пол, наполняло сухой и тёплый воздух горьковато-терпким ароматом.
И наконец, несколько толстых желтоватых свечей освещали
помещение хоть и не ярко, но вполне достаточно, чтобы не
опрокидывать в потёмках мебель.
Впрочем, последнее оказалось бы затруднительно в любом случае
— хоть со светом, хоть без. Оттого, в первую очередь, что
меблировано помещение было крайне скудно. Помимо грубо
сложенной каменной печи, там находились ещё три... пня.
Выкорчёвывали их из земли прямо с корнями, обрезки которых
служили теперь своеобразными ножками. Массивный и широкий пень
заменял стол, а два других, поменьше, — табуреты.
На одном из них сидел, прислонившись спиною к бревенчатой
стене, Иван. Второй занял Ерофей Фомич, деловито ссыпая в кисет
табак, выпотрошенный из дарёных сигарет.
Карлица хлопотала у печи.
После бессонной ночи в сугробе Иван разомлел в тепле
настолько, что едва не засыпал. Возможно, по этой причине
происходящее не казалось ему вовсе уж нереальным — во сне ведь
чего только не увидишь. Разум, правда, пытался найти рациональное
объяснение, но вяло, и потому не находил. Так что, когда несуразная
хозяйка, напоив гостя горячим травяным отваром, объявила вдруг, что
она — самая настоящая кикимора, а муж её, Ерофей Фомич — леший,
тот самый, между прочим, что водил Ивана по лесу, то молодой
человек даже не особо-то и удивился. Сомневался, конечно, но более
формально, чем искренне.
— Леший, значит, — широко зевнул он. — И Баба-Яга у вас тут
тоже водится?
— Водятся блохи на собаке, — отозвался вместо супруги Ерофей
Фомич, — а мы тута обитаем. С бабами же у нас дела обстоят ещё
хуже, чем с махоркой. Есть одна, — кивнул он на жену, — да и та
кикимора.
274
— Ишь ты! — отозвалась та. — Кикимора ему не хороша! Сам-то,
как по осени в болотной воде на себя посмотреть удумал, так в том
болоте все лягушки передохли. И ладно бы от страху, так нет, со
смеху! А туда же, баб ему подавай. Ступай, вон, снежную бабу себе
вылепи. Да гляди не отморозь потом чего-нибудь. Хотя, — карлица
почесала свой примечательный нос, — можешь морозить. Оно тебе всё
равно без надобности.
— От до чего же поганый язык! — возмутился Ерофей Фомич. —
Не язык, а жало ядовитое, что у Змеи Василисы, — леший
торжествующе глянул на Ивана. — А ты сумлевался. Кто она после
этого, как не кикимора?!
Молодой человек вяло улыбнулся.
— Ну-у, если по языку судить, так все бабы — кикиморы, —
заметил он философски. — Но всё же, имя-то у вас есть? Как вас
звать, хозяйка?
— Еленой Прекрасной зови, — шепнул Ивану на ухо леший.
Кикимора его, к счастью, не услышала.
— Имя-то? — переспросила она, вроде как, смутившись. — А все
кикиморою всегда и звали. Хотя, можно бы и по имени как-нибудь. Тут
дело такое, — оба её глаза разбежались на миг в разные стороны, а
затем уставились в пол. — Есть у меня имя одно на примете. Тока имя-
то шибко красивое. Боюсь, рожей я для него не вышла. Так что, ты уж
не смейся.
Иван клятвенно заверил, что смеяться ни за что не станет.
— Ну, коли обещался, — кикимора помолчала немного, собираясь
с духом, — тогда зови меня тёткой Парашей, — выдохнула она.
Молодой человек смеяться не стал. Сумел даже не улыбнуться.
— Хорошее имя, — кивнул он с серьёзным видом. — Красивое. И
вам, кстати, очень идёт.
— Правда?! — просияла кикимора и ткнула пальцем в сторону
Ерофея Фомича. — Во! Учись у городских обхождению, колода
неотёсанная!
Леший не ответил. Закусив кончик бороды, он, силясь не
расхохотаться, побагровел от натуги. Успокоившись же, хлопнул Ивана
по плечу.
— Ты, паря, не подумай. Она у меня хоть и дура, зато
хозяйственная. Одна беда — ни пирогов испечь, ни самогону наварить
не может, — он развёл руками. — Не дано.
— Как же вы тут живёте, — сочувственно покачал головою Иван,
по-прежнему умудряясь сохранять серьёзность, — без пирогов и
самогона?
275
— А вот приспособились, — хитро прищурился Ерофей Фомич. —
Есть тута недалече деревня. Хотя, деревней она прежде была.
Большо-ой! С церквой и кабаком. И народец там жил понятливый —
чтобы по бурелому не плутать, без гостинцев носа в лес не казали. Да-
а... Теперь её не то что деревней, а и деревенькой не назовёшь.
Четыре избы остались, а население в тех избах — три бабки и два
деда. Однако ж, домовой у них есть. Один, правда, но ничего,
справляется. Да, чего бы ему не справляться. Там из всего хозяйства
— курей с десяток, петух да коза. Вот, через него-то мы и самосадом
разживёмся, и самогоном, а иной раз и блинами.
— Нашёл чем хвастать! — проворчала кикимора. — Дружок его
мохнатый стариков обворовывает, ему краденое сбывает, а он ещё и
хвастается. Постеснялся бы хоть гостя-то!
— А чего стесняться? — нисколько не смутился леший. — Все
домовые имеют уголовные наклонности. Однако ж пакостят не со зла,
и не из корысти, а по шкодливой своей натуре. Природа у них такая!
Да и я не задарма продукты потребляю. По осени стариков на грибные
места вывожу, кабанов к огородам не пущаю. А как у них летом коза
убёгла, кто её от волков спас и домой вернул, а? Я!
— Тьфу на тебя, козий спаситель! Чем попусту болтать, лучше б
дело спросил.
Леший крякнул и постарался разгладить бороду. Тщетно, впрочем.
— Это, пожалуй, верно, — согласился он. — Скажи-ка, паря, ты
домой-то шибко торопишься?
Иван хотел, было, ответить утвердительно, однако припомнив
вчерашнюю историю в поезде, мотнул головой:
— Теперь уже, наверное, нет.
— Вот и славно! — обрадовалась кикимора. — Ты, Ванюша, худого
не подумай, из лесу мы тебя выведем. И гостинцев в дорогу дадим, не
обидим. Тока...
— Тока, — подхватил Ерофей Фомич, — ты нам тоже пособи
чуток. Ага.
— А как? — поинтересовался Иван.
Леший махнул рукою.
— Да, делов немного. Девицу одну надо домой проводить.
Загулялась. Согласен?
Иван считал себя человеком рассудительным. И не без оснований.
Однако и с рассудительными бывает так, что совершают они поступки
безрассудные. Изредка, но бывает. Говорят после, что чёрт попутал.
Чёрт, не чёрт, а без нечистой силы тут точно не обходится. Как иначе
объяснить, что за сутки Иван, который и за год ни разу не ошибался,
276
дважды поступил глупо. Первый раз, когда сошёл с поезда посреди
леса. Второй — когда согласился помочь сомнительному субъекту.
— Молодец, добрый молодец! — похвалил его леший.
— Так, чего делать-то надо? — спросил Иван.
— Это мы тебе вечерком расскажем. И кто виноват, и что делать,
— ответила кикимора. — Ты отдохни покуда. Поспи, я тебе в уголке
постелю, а сама тем часом ушицы наварю. Слышь, пень трухлявый, —
обернулась она к мужу. — Сходи-ка за водой да за рыбкой.
— А чего я один? — запротестовал Ерофей Фомич. — С Ваней
вместе и сходим. Пойдёшь со мною, паря?
Иван кивнул.
— Ну ладно, — не стала противиться кикимора. — Я тебе тогда
одёжку подберу. Твоя-то, по нашим местам гулять не годится.
Откуда-то из-за печки она достала долгополый овчинный тулуп,
валенки и треух из волчьего меха. Иван молча пожал плечами и
принялся переодеваться.
***
В тулупе, да подпоясанный ворсистою верёвкой, да с двумя
деревянными вёдрами в руках Иван сам себе напоминал фольклорного
персонажа. Емелю, кажется. Тот, впрочем, перемещался верхом на
печи, Ивану же, снова выдалось поспевать следом за Ерофеем
Фомичом пешком. Леший налегке, без явных усилий прокладывал
путь. Молодой человек старался от него не отставать.
Шагать в валенках, особенно по глубокому снегу, с непривычки
было трудновато, однако безусловно теплее, нежели в туфлях. Да и
тулуп согревал настолько, что пришлось даже распахнуть его на
груди. Вообще, допотопный этот маскарад в лесу вовсе не выглядел
нелепо. Оттого, должно быть, что оказался вполне функциональным.
Снежок, искрясь на солнце, весело хрустел под ногами. Деревья,
будто беседуя меж собою, гулко скрипели стволами. Где-то дробил
дятел. Заполошно крича, вспорхнула не то галка, не то сорока, и
белка, напуганная ею, промелькнула среди ветвей рыжим огоньком.
Из окна вагона лес выглядел, как новогодняя открытка, —
красивая, но неживая. Позже, во время ночных скитаний, он более
всего походил на кошмарный сон. И лишь сейчас Иван почувствовал
жизнь леса. Хотя, пожалуй, даже не так. Он воспринимал теперь лес
как саму жизнь — многообразную, сложную, загадочную и
гармоничную.
С некоторым удивлением молодой человек понял, вдруг, что он
действительно, по-настоящему верит в существование лешего. Безо
277
всяких доказательств и объяснений. Верит просто потому, что в лесу
должен быть леший. И Ерофей Фомич, рассекавший снежную целину,
будто крейсер морские волны, на эту роль, если вдуматься, вполне
подходил.
— Далеко нам идти-то? — чуть запыхавшись, крикнул Иван.
— Эх, паря! — хохотнул леший. — Со мною в лесу далеко не
бывает. Скоро уж дойдём. Вот холм этот перевалим и к речке
спустимся.
— И как же мы рыбу ловить станем? Снастей-то у нас с собой нет.
— А вёдра тебе на что? Ими и будешь ловить. Раз у одного
бездельника вышло, глядишь, и у другого получится.
На «бездельника» Иван не обиделся и возражать против
экзотического лова на всякий случай не стал. Вёдрами так вёдрами.
Подумал только, что, может, и не случайно он себя с Емелей
сравнивал.
— Ну, вот и пришли, — сказал Ерофей Фомич.
Внизу широко раскинулась белая лента закованной в лёд реки,
посреди которой чернела обширная полынья.
— Нам туда, — указал леший на полынью и припустил трусцой
под горку.
Лёд угрожающе потрескивал, вызывая ассоциации с финалом
битвы на Чудском озере. Впрочем, Ерофей Фомич на тревожные звуки
внимания никакого не обращал.
— Давай, лови, — велел он, добравшись до края полыньи.
— Как? — поинтересовался Иван, с опаской ступая на тонкий до
прозрачности лёд.
— Ка-ак... — передразнил его леший. — Черпай ведром и гляди,
чего попалось!
Боясь поскользнуться, молодой человек изловчился не только
опустить ведро в студёную воду, но и вытянуть обратно. Рыбы в ведре
не оказалось.
— Ну, и чего стоим? — проворчал Ерофей Фомич. — Думаешь, вот
так вот с первого раза и на уху наловишь? Выливай и черпай снова.
Иван повторил весь процесс. С прежним результатом.
— Давай-давай, — подбодрил леший. — Рыбная ловля требует
упорства и терпения.
После получаса черпания и выливания воды Иван, обессилев,
уселся на перевёрнутое ведро и отёр рукавом вспотевший лоб. Ерофей
Фомич, скрестив руки на груди, глядел на него скептически.
— Не получилось, стал быть. Так я и знал, — произнёс он
задумчиво, но тут же весело подмигнул Ивану. — Теперь моя очередь.
Ну-кась, отойди чуток в сторонку, а то забрызгает, чего доброго.
278
Иван отошёл немного, а Ерофей Фомич подхватил ведро, опустил
его горловиной в воду и, отбарабанив пальцами по днищу затейливую
дробь, тоже попятился на несколько шагов.
С минуту ничего не происходило. Затем вода в полынье
подёрнулась рябью, взметнулась фонтаном брызг, и оттуда вынырнула
девица. Голая!
Нисколько не смущаясь, она высунулась по пояс и, уперев острые
локотки в лёд, пристроила подбородок на ладошки.
— Привет, дядька! Чего звал? — колокольчиком прозвенел её
голосок.
Тут, однако, прелестница увидала Ивана. Зелёные её глазищи
восхищённо распахнулись.
— А это кто ж у нас тут такой хорошенький?! — воскликнула она.
— Ох, тошнёхонько мне! Разбил сердечко девичье! — девица
поманила пальчиком. — Иди ко мне, красавчик. Уж я тебя пощекочу!
Иван, встретившись с нею взглядом, враз лишился рассудка. Не
помня себя, он двинулся к полынье. Шаг... Другой...
Словно откуда-то издалека раздался, вдруг, голос лешего:
— Ах ты ж, блудница мокрохвостая! Ишь, чего удумала! Я вот ща
сам тя пощекочу промеж бесстыжих-то зенок!
Снежный комок хлопнул девицу в лоб и наваждение пропало.
Теперь она выглядела, конечно, симпатичной, однако уже не
умопомрачительной.
— Ты чё творишь-то, дядька?! — надула девица губки. — Чё
блудницею-то лаешься? Может, у меня любовь!
— Пусть тебя сом в омуте любит, а парня я на корм снеткам не
отдам. Он нам самим нужен. Для миссии.
— Для какой такой миссии? — любопытно сверкнула глазками
девица.
— Для невыполнимой! — многозначительно изрёк леший и, достав
из-за пазухи кисет, кинул его на лёд. — На вот, табачку дорогого,
заморского. А мне взамен рыбки на ушицу накидай. Да не
скупердяйничай!
— О, эпоха бездушных потребителей! Куда катимся?!
Возвышенные чувства и неземные страсти готовы принести в жертву
презренному чревоугодию! Ужасный век, ужасные сердца!.. —
вздохнула горестно девица, взяла кисет и, взвившись вдруг над
полыньёю, нырнула головой вниз.
На миг в воздухе мелькнула чешуйчатая попа и сросшиеся, как у
ластоногих, задние конечности. Секунду спустя, лишь круги волн
напоминали о ней.
— Это русалка была?! — спросил Иван почему-то шепотом.
279
— Она самая, — кивнул леший. — Ни рыба, ни мясо.
— Настоящая?!
Ерофей Фомич озадаченно глянул Ивану в глаза.
— Эх, паря! Слыхал я, что у вас там в городах нынче заместо
настоящих резиновых баб делают. Надувают их да и пользуют. Думал
— брехня, ан, видать, и впрямь. А только, русалок-то резиновых не
бывает. Знаешь почему?
— Почему?
— А потому, дурья твоя башка, что ежели её надуть, как шпана
лягух через соломинку надувает, то как же она, по-твоему, нырять
сможет? Надутая-то?! Никак! Это ж физика! Так что русалка у нас
настоящая, не сумлевайся.
Леший сдвинул набекрень треух и хитро прищурился.
— Скажи-ка лучше, — спросил он, — ты на кой ляд ей в глаза
глядел?
Иван пожал плечами, а леший сокрушённо покачал головой.
— Вроде взрослый уже, а как пацан. И земным-то девкам нельзя в
глаза глядеть — утонешь, а уж русалкам и подавно!
— Это да! — согласился Иван.
Оба помолчали. Недолго. Из воды вскоре вылетели и шлёпнулись
на лёд четыре упитанных форельки, одна средних размеров щука и с
десяток окушков.
Живые рыбины конвульсивно подпрыгивали, стараясь добраться
до родной стихии, и Ерофей Фомич принялся сноровисто собирать их в
ведро. Не отрываясь от своего занятия, прикрикнул на Ивана:
— Ты чего на щуку уставился? Ждёшь, когда заговорит? Хватай
её, не стой столбом!
Говорить щука не умела, а то уж верно, сказала бы... Зато она
умела кусаться — от пальца её удалось отцепить только благодаря
подоспевшему на подмогу лешему.
— Да-а... Дикая какая-то попалась, — констатировал он, глядя на
баюкавшего окровавленный палец Ивана. — Ничего, паря, ты ей
нынче той же монетой отплатишь.
Несмотря на полученную травму, оба ведра — одно с рыбой,
другое с водой — опять тащил молодой человек. Обратно
возвращались по своим следам, в проводнике надобность отпала, и
Ерофей Фомич шёл теперь рядышком.
— Надо же! — пробормотал Иван. — Настоящая русалка. Ни за
что бы не поверил.
— Вот именно, — отозвался леший. — В том-то и беда! Вы там у
себя верите во что ни попадя, чего нет и не было никогда, а тех, кто
рядом с вами живёт не замечаете!
280
Молодой человек спорить не стал. Да, и как тут поспоришь?
Однако чтобы избежать дальнейших, хоть и справедливых, но
малоприятных упрёков, решил сменить тему.
— А зачем русалке табак понадобился? — спросил он.
— Так он ей и без надобности, — махнул рукой Ерофей Фомич. —
Она его водяному таскает. Другой вопрос — ему-то табак зачем?
Курить под водою никак не возможно. Не знаю, но думаю, что жуёт
он, мокрица старая, мою махорочку. Уж сколь я на него дефицитного
продукта извёл – не счесть! Однако нынче я ему заместо самосада
твоего табачка, плохонького, подсунул. Авось не распознает.
—
Погоди-ка,
Ерофей
Фомич!
—
нахмурился
Иван,
раздосадованный внезапной догадкой. — Ты что же, всегда у водяного
табак на рыбу меняешь?
— Угу, — подтвердил леший. — Ничего другого не берёт, зараза
этакая.
— И зачем же я, блин, в таком случае, как дурак, с ведром этим,
а?! — Так ить... — леший забегал глазами, — попробовать-то стоило.
Иван промолчал. Ерофей Фомич глянул на него искоса.
— Э-э, паря, да ты никак обиделся? Это ты напрасно! Честно тебе
скажу, ты когда речку вычёрпывал, я аж загляделся. Ну, думаю, хоть
умишком не вышел, зато силушкой богатырской взял! Вот она, удаль-
то молодецкая! Эх, раззудись плечо, размахнись рука! Одно слово —
орёл.
Приведённые доводы отчего-то не оказали на Ивана ожидаемого
воздействия. Леший озадаченно почесал в затылке и сменил
восторженный тон на проникновенный.
— Вот ты, небось, думаешь, мол, баловство. Ан, нет! Научные
изыскания. Вот чем мы с тобою занимались-то. Искали истину. Тернист
путь познания — не лепестками роз устлан, но шипами колючими.
Веками народу голову морочили, а мы с тобою миф-то ложный нынче
развеяли. Не ловится щука вёдрами. Дудки! Был ты прежде просто
Иван, а стал Иван Разрушитель Мифов. Ну, а что по дурости, так ведь
и Ньютон, поди, не от великого ума под яблоней со спелыми яблоками
уселся. Оттого и получил по темечку. А результат — фундаментальное
открытие.
Ерофей Фомич закатил глаза и вдохновенно, с завыванием,
продекламировал:
— О сколько нам открытий чудных готовит просвещенья дух! И
опыт, сын ошибок трудных. И гений...
281
Леший вдруг умолк, и ухватив Ивана двумя пальцами за рукав,
заглянул тому в глаза. Бородатая его физиономия выражала скорбное
смирение.
— Я тебя о чём попросить-то хотел, Ванюша. Ты уж кикиморе
моей о наших изысканиях не рассказывай. Убогонькая она у меня, с
примитивным мышлением и ограниченным кругозором. Делов наших
мужицких ей всё одно не понять, а разволнуется, чего доброго.
Волноваться же ей нельзя, годы не те. Захворает. Ты уж пожалей
бабушку, а.
Молодой человек, изо всех сил пряча улыбку, хранил угрюмое
молчание. Так до самой землянки ни единого слова и не обронил.
Кикиморе, впрочем, ябедничать на Ерофея Фомича не стал. Да та,
обрадованная уловом, о подробностях рыбалки и не выспрашивала.
Оттащив вёдра к печке, она уложила Ивана на расстеленную прямо на
полу рогожу.
— Ты поспи, соколик. Умаялся, небось. А я покуда ушицы
сварганю. Как проснешься к вечеру, похлебаем ушицы и к ентим в
гости пойдём. Там и о деле нашем потолкуем.
— К кому пойдём? — поинтересовался Иван.
— К ентим, — отозвался леший. — Неужто про ентих не слыхал?
— Не-а.
— Темнота! — пробурчал Ерофей Фомич, набивая махоркою
трубку.
— Чего пристал к человеку! — шикнула на него кикимора. —
Будто все о них знать должны. Тоже мне, знаменитости! А ты спи,
Ванюша. Спи.
Пряный аромат сена дурманил. От печки струилось тепло.
Уставшие за сутки ноги гудели. Ивана вновь неодолимо клонило в сон.
Подложив под голову треух и укрывшись тулупом, молодой
человек и впрямь вскоре заснул.
***
Иван, хоть и не любил рыбных блюд, однако вынужден был
признать, что уха удалась на славу.
Ему, как пострадавшему от щуки, положили щучью голову, чем
немало его озадачили. Разбирать рыбьи головы молодой человек не
умел, и Ерофей Фомич вдоволь поизгалялся над его неуклюжестью.
Впрочем, несмотря на язвительные замечания лешего, еда показалась
Ивану божественно вкусной. Так что, когда вся компания выбралась из
землянки в морозную тьму, то дух его, находясь в молодом,
выспавшемся и сытом теле, пребывал в прекрасном расположении.
282
Шли всё той же тропинкой, по которой Иван стараниями лешего
сначала метался всю ночь, а затем, наутро выбрался из чащи.
На этот раз дорога оказалась вовсе уж короткой. Ерофей Фомич,
нещадно фальшивя, затянул было «Белым снегом, белым снегом ночь
тревожная ту стёжку замела...», однако едва успел пропеть полтора
куплета, как уже и пришли. Нет, не на поляну, а к оврагу, на дне
которого бил родник, давая начало ручью, покрытому теперь тонкой
ледяной коркой.
Через балку — довольно, надо сказать, глубокую — был
переброшен навесной мосток, а сразу за ним, почти на краю обрыва,
среди леса возвышался добротный, но не лишенный изящества дом.
Цокольный его этаж, аккуратно сложенный из природного камня,
венчал деревянный сруб. Тепло светившиеся окна обрамляли резные
наличники, и такая же, в виде растительного орнамента резьба
украшала столбы невысокого крыльца. К нему, прямо к ступенькам
вела от мостка короткая, расчищенная от снега дорожка. На самом же
крыльце гостеприимно горел зелёным светом необычный фонарь —
свеча, поставленная в бутылку с отколотым горлышком.
Иван не стал гадать про обитателей дома. И, у спутников своих
спросить не успел — слишком быстро вся компания, миновав мосток,
оказалась возле дверей. Леший, услужливо их распахнув, пропустил
молодого человека вперёд. Подгоняемый любопытством, тот шагнул
внутрь, и в следующую секунду... едва не лишился чувств — из
полумрака на него кровожадно взирали два неописуемо
отвратительных монстра.
Волна первобытного, ни с чем несравнимого ужаса накрыла Ивана
с головой, придавив к полу так, словно все, от начала времён, страхи
человечества вдруг разом обрушились на него. Ноги подкосились, и,
упав на колени, молодой человек, не в силах кричать, заскулил
сведённым судорогой, перекошенным ртом обречённо и жалобно. К
счастью, руки тоже не слушались, иначе бы Иван выцарапал себе
глаза, лишь бы не видеть кошмара столь невыносимого, что и смерть
казалась желанной, ибо избавляла от него.
Когда же стучащее пулемётной очередью сердце уже, кажется,
готово было разорваться, ужас вдруг отступил. Волна схлынула.
Иван, жадно хватая воздух, действительно напоминал сейчас
чудом спасшегося утопающего. Краешком сознания он уловил, как
хрипло причитает кикимора, и почему-то поминая взбесившихся
обезьян, затейливо матерится леший.
Словно всё ещё не веря в собственное спасение, молодой человек
с минуту невидяще озирался вокруг. Наконец, придя более-менее в
себя, он обратил внимание на двоих людей, стоявших напротив.
283
Людей?.. Да, пожалуй, всё же так. По крайней мере, их
человекоподобие было очевидным. Хотя тела их с головы до пят
покрывала густая шерсть, а лица походили на обезьяньи, однако в
глазах светился разум.
Оба были высоки. Первый, ростом поболее двух метров, обхватив
голову широченными ладонями, сокрушённо ею качал. Второй же, или
вернее — вторая, поскольку особенности фигуры позволяли опознать
в ней женщину, виновато улыбалась. Причём, несмотря на
внушительных размеров клыки, не возникало сомнений в том, что её
гримаса — именно улыбка, а не оскал.
Никакого ужаса не осталось и в помине, зато ему на смену пришло
возбуждённое удивление. Иван, конечно же, догадался, кто перед
ним.
— Йэти! — воскликнул он.
Ерофей Фомич, до сего момента не перестававший материться,
вдруг умолк и глянул на Ивана с укоризной.
— Ну, и на кой было нам голову морочить? Не знает он!.. Енти
самые и есть, — леший с видом музейного экскурсовода повёл рукой.
— Реликтовые гоминиды. Недостающее, так сказать, звено.
Поджав губы, он многозначительно помолчал и продолжил:
— Вон тот орясина, что повыше, это Ух-ё' Нилбежйыншартсиун.
Можно просто Ух-ё, он откликается. А рядом супружница его Вау'
Кюлготэтов.
— Можно просто Вау, — проворковала та приятным голосом, и
молодой человек не сразу догадался, что голос-то звучит прямо у него
в голове.
— Да-да, — продолжала между тем Вау. — Вы совершенно правы.
Наш речевой аппарат абсолютно не развит. Мы можем издавать лишь
несколько примитивных звуков. Зато в процессе эволюции нам
удалось развить способность к телепатическому общению.
Согласитесь, это имеет свои преимущества.
— Это моя вина! — телепатически пророкотал басом Ух-ё. — Ваши
спутники невольно экранировали вас, молодой человек. Ваш
мыслефон я внезапно обнаружил уже на пороге нашего дома.
Запаниковал и, защищаясь, нанёс ментальный удар. Инстинктивно.
Мне нет прощения! Моя оплошность едва не стоила Вам жизни!
— Но ведь не стоила же! — Вау нежно погладила мужа по руке. —
Успокойся, дорогой! Молодой человек невредим. У него поразительно
устойчивая психика. Настоящий герой! Кстати, — глянула она на
кикимору, — не соблаговолите ли представить нашего гостя?
— Чего?! — захлопала та глазами.
284
— Ваней его зовут, — ответил за жену Ерофей Фомич. — Иваном,
стал быть. Это я его нашёл!
Снежные люди переглянулись.
— Не может быть! — удивился Ух-ё. — Какое замечательное
совпадение!
— У Вас чудесное имя, Иван! — заметила Вау. — Но, любимый, —
обратилась она уже к мужу, — отчего ты не поможешь нашему гостю
подняться и не проводишь его в дом? Я же тем временем приготовлю
всем нам бодрящего брусничного морсу.
При слове «морс» леший скривился и замахал на хозяев
— Идите уже оба! Мы сами и поможем, и проводим. Ну, паря,
слыхал? — спросил он, дождавшись пока йэти уйдут и рывком подняв
Ивана с пола. — Морсу! Вот так-то! Ни самогончику, ни мясца тут не
дождёшься. Они вагина... то есть, вегета... короче, травоядные. Оба.
Как козлы, — леший вздохнул, прикрыл глаза, покивал головой и
развёл руками. — Тупиковая ветвь...
Придерживаемый под руку кикиморой, Иван, всё ещё до конца не
оклемавшийся, прошёл в гостиную. По крайней мере, именно так
выглядела комната, в которой они оказались. Резная, потемневшая от
времени мебель: обеденный стол, журнальный столик, несколько
стульев и стеллаж высотою до потолка, заставленный книгами. В углу
уютно потрескивал горящими поленьями камин. Электричества не
было. Его заменяли три керосиновых лампы, света от которых хватало,
чтобы разглядеть висящие на стенах пейзажи и натюрморты.
Иван, хоть не слишком-то разбирался в живописи, однако
искренне восхитился картинами и тем самым невольно польстил
хозяевам. Как оказалось, рисованием увлекалась Вау, которая слушала
отзывы молодого человека со скромной улыбкой.
Вообще, Ивану в гостях понравилось. Помимо брусничного морса
хозяева потчевали мочёной морошкой, печёными яблоками,
земляничным суфле и орехами в меду. Все блюда были
восхитительны. Ерофей Фомич, демонстративно морщился и плевался,
но при том, уплетал угощения за обе щеки.
Сами же снежные люди оказались интересными и приятными в
обхождении собеседниками.
Ивана, правда, сперва несколько тревожили их телепатические
способности, однако Ух-ё развеял его опасения. Они могли читать
лишь те мысли, которые он и без того собирался озвучить. И не только
по этическим соображениям.
На заре эволюции, как выяснилось, Homo sapiens тоже были
сильными телепатами. Затем, однако, сказалась склонность
человечества к агрессии — начались войны, появились враги, а от
285
врагов лучше скрывать свои замыслы, заменив их словами. Так легче
врать. Со временем люди научились выстраивать ментальную защиту.
Настолько мощную, что взломать её под силу только очень опытному
телепату, однако в этом случае, человек всегда лишался рассудка.
Йэти развивались в другом направлении. Не приемля не то что
убийства, но и любого насилия, они вскоре сами едва не были
полностью истреблены своими агрессивными собратьями.
Спасаясь от кроманьонцев, остатки снежных людей стали селиться
в труднодоступных местах. Устрашающая внешность какое-то время
оставалась единственным их средством защиты. Ненадёжным.
Всякий зверь бежит, когда ему страшно. Всякий, кроме человека.
Человек, даже убежав сначала, потом всё равно вернётся, чтобы
убить свой страх. Уж до чего были страшными пещерные медведи и
саблезубые тигры!..
По мнению Ух-ё, именно эта особенность, а вовсе не большой
мозг, послужила причиной успеха человечества в борьбе за
выживание.
Homo sapiens не терпит конкурентов, и йэти ждала бы участь
мамонтов, не научись они к тому времени отводить людям глаза, а в
крайнем случае – внушать непреодолимый ужас. Именно под такой
удар случайно попал Иван.
Постепенно люди забыли о своих родичах. Те стали сказкой,
легендой. А йэти не только преспокойно жили всё это время по
соседству, но и, пользуясь ментальной маскировкой, частенько
посещали человеческие города. И книги, и прочие атрибуты
цивилизации в доме Ух-ё и Вау, кстати, оттуда.
Иван внимал рассказам своих новых знакомых с искренним
интересом. Леший же откровенно скучал, а кикимора так даже
задремала.
Разбудила её внезапно хлопнувшая дверь. Из прихожей в комнату
ворвался холодный воздух, а следом за ним вошёл колоритнейший
старик.
Впрочем, на возраст указывала разве что длинная седая борода,
заправленная за широкий красный кушак. Зато, богатырское
телосложение свидетельствовало о недюжинной силе вошедшего.
На его отороченном белым мехом тулупе да на шапке из такого
же меха искрился иней. И, подобно инею, искрились из-под кустистых
бровей его глаза.
Одной рукой старик опирался на массивный посох, а другую
положил на плечо ещё одному йэти, что робко выглянул из-за
широкой спины.
286
Этот снежный человек в сравнении с другими был невелик — метр
шестьдесят, не больше. Увидав его, Вау поманила рукой.
— Иди скорее сюда, Нуи' Кирамшок! Поздоровайся с нашим
гостем, — позвала она и обернулась к Ивану. — Это Нуи, наша
дочурка.
Нуи присела в книксене, однако подходить не стала, а выскочила
в соседнюю комнату.
— Стесняется, — виновато развёл руками Ух-ё. — Маленькая ещё.
— Ну, — пророкотал старик, — доброго молодца–добровольца,
похоже, сыскали.
Он грузно уселся на стул и воззрился на Ивана.
— Представляться надо?
Иван помотал головой. После лешего, кикиморы, русалки и целого
семейства снежных людей, встретить в лесу под Новый год
настоящего Деда Мороза было уже не удивительно. Иван и не
удивился особо, однако почему-то оробел.
— Вижу — узнал, — кивнул Дед. — Тебя звать-то как?
— Иваном, — ответил молодой человек сиплым от волнения
голосом.
— О как! Ладно! Ну, а раз, Ваня, ты меня признал, скажи-ка, чего
при мне не хватает?
Иван оглядел Деда с головы до ног.
— Мешка с подарками? — предположил он.
Дед Мороз поморщился.
— Мешок — символ, бутафория для театрализованных
представлений. Желания в реальности реализуются естественным
способом. Погляди хорошенько!
Иван пожал плечами.
— Ну, хорошо, — Дед хлопнул ладонями по коленям. —
Попробуем ассоциативную память. Вставай на стул.
— Зачем? — удивился Иван.
— Давай-давай, лезь. Меня слушаться надо.
Молодой человек, хоть и ощущал себя идиотом, однако, не
решившись перечить, забрался на стул.
— Читай стишок!
— Какой?!
— Да какой угодно! — махнул Дед Мороз.
— Черный вечер. Белый снег. Ветер, ветер! На ногах не стоит
человек... Вспомнил! — Иван спрыгнул со стула. — Снегурочки!
— Верно, — согласился Дед Мороз. — Садись. Нету Снегурочки!
Нету кровинушки моей! Нету внученьки! Умыкнули, родимую, силы
лютые!..
287
Причитая с подвываниями, он принялся раскачиваться на стуле.
— Да, кто ж такие-то? — возмутился Иван. — Кощей Бессмертный,
что ли?
Дед Мороз умолк и глянул на Ивана с сожалением.
— Хм... Похоже, переборщил я чуток с ассоциативной памятью-то,
— пробормотал он.
— Не, Дед, — подал голос леший. — Это добрый молодец нам
весёлый такой попался. Шутник. Он у меня и про Бабу-Ягу
интересовался.
— Ну, просто, — промямил, смутившись, Иван, — обычно Кощей
киднэппингом занимается...
— Ты ещё Змея Горыныча вспомни! — укорил его Дед Мороз. —
Посерьёзнее надо быть, молодой человек. Мы не на детском утренике.
А неприятель, между прочим, тебе хорошо известен.
Иван, хотел было воскликнуть: «Имя, сестра! Имя!», однако лишь
спросил коротко:
— Кто?
Леший встал со стула, шагнул вперёд и, скрестив на груди руки,
хмуро глядя на молодого человека, произнёс, будто передёрнул
затвор винтовки:
— Ку-клус-клан!
В наступившей тишине все уставились на лешего. Иван со
щёлчком захлопнул отвалившуюся челюсть.
— Чего-о?! — решил уточнить он.
Вау, закатив глаза, терпеливо пояснила:
— Наш друг хотел сказать — Санта Клаус.
— Час от часу не легче! — выдохнул Иван. — Ему-то Снегурочка
зачем?
Присутствующие переглянулись.
— В том-то и заключается интрига, — произнёс Дед.
— Всё дело в каке! — встрял леший.
— В чём? — опять не понял Иван.
— В каке. Которая у него, окаянного, колом.
Иван с надеждой глянул на Вау, и та, вздохнув, перевела:
— Ерофей Фомич имеет в виду «Кока-колу».
— И он не так уж неправ, — подал голос Ух-ё. — В тридцатых
годах прошлого века компания «Кока-кола», рекламируя свою
продукцию, использовала образ добренького старичка с бутылкой.
Психологическое воздействие рекламы оказалось столь сильно, что
люди стали дарить детям подарки от имени рекламного персонажа. И
дети поверили в него. Вера оживила картинку. Эльфы, будучи вполне
реальным природным явлением, оказавшись в свите Санта-Клауса, в
288
немалой степени помогли ему материализоваться. Однако не до конца.
Ему по-прежнему не хватает легитимности. Что делать? Не имея своей
истории — изврати всеобщую, не имея своей культуры — укради
чужую.
— Вот зачем ему Снегурочка наша понадобилась, — воскликнул
леший, — а вовсе не затем, о чём ты подумал, похабник этакий!
— Да я ни о чём таком и не думал... — принялся оправдываться
Иван, но Дед Мороз его перебил.
— Проблема не только в этом. Желания сбываются и без
Снегурочки, однако меркантильно как-то. Примитивно, грубо и
однобоко.
— Про Инь-Ян слыхал? — спросил Ерофей Фомич
— Да погоди ты! — шикнул на него Дед Мороз. — Короче, Ваня,
берёшься Снегурочку из полона вызволить?
— А почему я?
— Больше некому. Нам в те края путь заказан. Вот йэти могли бы,
у них там большая диаспора проживает, однако в силу природного
пацифизма сражаться даже на стороне добра они не могут.
— Я ж уже неделю в лесу хоть какого-нибудь человека поджидаю!
— Ерофей Фомич аж всплеснул руками. — А тут ты сам на Заветную
Поляну выходишь! Да к тому ж и звать тебя Иваном!
— Далось вам всем моё имя, — пробормотал молодой человек.
— Э-э-э, не скажи! Оно, конечно, доброму молодцу и не
обязательно Иваном быть, однако вытаскивать из неприятностей
девиц у Иванов в традиции. Вспомни-ка народные сказания. Кто баб
спасал? То Иван-царевич, то, как ты, Иван-ду...
Кикимора ткнула лешего в бок и досказала за мужа:
— То, как ты, Иван-не царевич. Так что, Ванюша, пособишь ли?
Обещался.
Иван развёл руками. Действительно обещал, чего уж там.
— Куда идти-то?
— На Аляску, — ответил Дед Мороз.
— Почему на Аляску? Санта-Клаус же в Финляндии живет.
Дед Мороз вздохнул и покрутил пальцем у виска.
— Ага. А я в Великом Устюге.
— Ладно, — махнул рукой Иван. — На Аляску, так на Аляску.
— Вот и славно! — обрадовался Дед Мороз. — А чтобы легче было
супостата обороть, дам я тебе с собою Меч-Леденец.
Он достал откуда-то из-за спины длинный сучок, на одном конце
которого красовалась сосулька, формою похожая на петуха.
— Как захочешь привести его в боевую готовность — лизни.
Иван насупился.
289
— Не стану я петуха облизывать.
— Понятно, — проворчал Дед. — Добрый молодец у нас с
понятиями. Ну, тогда просто подыши на него.
Иван кивнул и, вставая, сунул сосульку за пояс. Леший с
кикиморой вызвались его проводить.
***
Ерофей Фомич не хвастал, когда говорил, что с ним в лесу долгих
дорог не бывает. Пройдя по мостку, углубились в чащу. Тропинка
свернула пару раз. Глядь, а вот и Заветная Поляна. По-прежнему
покрыта не торенным снегом. И луна прежняя, и звёзды, и... морозец.
Иван почуял озноб и передёрнулся. Тулупчик-то от холода спасал
исправно, да от воспоминаний, совсем свежих, укрыть не мог.
Впрочем, молодой человек взял себя в руки и, не раздумывая,
пошёл за лешим на Поляну. Кикимора шагала последней. От опушки
по снегу отошли недалеко — шагов на полста. Здесь леший
остановился.
— Ну-кась, паря, заткни уши и глаза закрой, — велел он.
Иван послушно прикрыл уши ладонями и зажмурился, однако из
любопытства не до конца. Потому увидал, как леший сунул в рот два
пальца и, засвистев, завертелся вдруг волчком.
Свист становился всё тоньше, Ерофей Фомич крутился всё
быстрее, а с ним вместе закружился непроглядной стеною снежный
буран. И не разобрать уже было, кто свистит — леший, или колдовская
вьюга.
Внезапно всё стихло. Ерофей Фомич остановился и отряхнул
одежду от опавшего снега.
— Раскрывай зенки-то, — крикнул он. — Знаю же, что
подглядывал.
Иван огляделся. Ни поляна, ни угрюмый ельник вокруг неё вроде
бы не изменились. Вот только ещё минуту назад с неба светила
ущербная луна. Теперь же над лесом низко зависло холодное
декабрьское
солнце,
позволяя
разглядеть
метаморфозы,
произошедшие с тропинкой.
Вообще-то, тропинки больше не было. Вместо неё лесной массив
рассекала прямая дорожка мощённая... нет, не жёлтым кирпичом, а
разноцветной тротуарной плиткой.
Леший, задумчиво теребя бороду, пробормотал:
— Над Канадой небо синее, меж берёз дожди косые. Хоть похоже
на Россию, всё же это не Россия... Видал, — сплюнул он с досадою, —
дороги у них тут какие?! Смотреть противно!
290
Иван ничего противного в ровной дорожке не нашёл, однако
промолчал. Леший между тем продолжил:
— Дальше нам ходу нет. Отсюда, паря, придётся тебе одному
шагать. Куды и долго ли, не знаю. А почему? — Леший развёл руками.
— А потому, что не сумели мы разведать, где Лукас этот Снегурку
нашу прячет. Дед уж и белочек, и зайчиков засылал, да всё без толку.
Ни один не вернулся. Думаю, изловили всех наших лазутчиков
коварные эльфы. Может, в клетках держат, а может, и сожрали уже, с
них станется. Ты, кстати, ежели повстречаешь в дороге животину из
наших мест, так уж не оставь в беде, вызволи из неволи. Но зверушки
— побочный квест. Главное — Снегурочка.
— Дорогою этой, — подала голос кикимора, — выйдешь к хоромам
Санта-Клауса. Как далее быть, гляди сам, по ситуации.
— Помни, однако, — вновь заговорил леший, — что вся сила
Кактуса в его каке. Сам каку нипочём не пей, Иванушка, — козлом
станешь! А ежели захочется выпить, то вот, — Ерофей Фомич выудил
их-за пазухи и протянул Ивану закупоренную еловой шишкой бутыль с
бурой жидкостью. — Я тебе самогону припас.
— Бери, Ванюша, не отказывайся, — поддакнула кикимора. —
Первач градусов семьдесят. Я его сама на калгане настаивала. Бери, и
пусть этот фиал светит тебе, когда весь прочий свет угаснет!
Взяв бутыль, Иван сунул её в глубокий карман тулупа.
— Ну, — Ерофей Фомич смахнул скупую слезу, — пора. Присесть
бы на дорожку, да некуда. Не в снегу же гузно морозить. Ступай уж, и
назад не оглядывайся, не то обратно не вернёшься.
— Кстати, как же мне потом обратную дорогу найти? — спросил
Иван.
— Не боись! Как вызволишь Снегурочку, она вас обоих домой
воротит.
— А если не вызволю?
— Ну, а если не вызволишь... проси у супостата политического
убежища.
Вот так-то. Что ж, сожжённые мосты поднимают боевой дух не
хуже чем «Виагра»... артериальное давление. Верное средство. И
Юлий Цезарь, и Дмитрий Донской проверяли — работает. Аргумент, с
которым не поспоришь. Потому Иван молча поклонился, сочтя
пафосный этот жест уместным в сложившейся ситуации, и ступил на
гладкий заморский тротуар.
О, Русская земля! Ты уже за холмом!
Валенки, столь удобные при хождении по сугробам, на тротуарной
плитке предательски скользили. Да и прочий наряд казался теперь
несуразным. Быть может, оттого, что другим стал сам лес вокруг.
291
Каким-то причёсанным, что ли. Иван пожалел о собственной одежде,
что осталась в землянке. Здесь она оказалась бы кстати.
Ёлочки, аккуратно высаженные по обочинам, были красивы
искусственной красотой и напоминали те, что ставят под Новый год в
офисах, банках и торговых центрах. Разве что однообразных шаров на
ветках не хватало, да ещё набившего оскомину мотивчика: «Динь-
динь-дон, динь-динь-дон...».
Ивану стала вдруг понятной злая досада Ерофея Фомича. Где
гармония, восстающая из хаоса?! Где довольство малым и
неудовольствие достигнутым?! Где вселенская печаль и безудержное
веселье?! Эх, где вы, родные канавы и буреломы?! Нету! Лишь дорога,
ровная да гладкая, как стекло, и тишина.
Вот, между прочим, тишина. Разве обычна она для нормального
леса?
Внезапная догадка насторожила Ивана. Вокруг действительно
было неестественно тихо, но в то же время, молодого человека не
покидало ощущение чьего-то пристального к нему внимания.
Как следует поразмыслить над выявленной странностью он не
успел — из-за деревьев раздалось многоголосое улюлюканье, и в
следующий миг что-то липкое с чавкающим звуком несильно ударило
Ивана в лоб. Ещё секунда, и противная масса со шлепками залепила
ему всё лицо, включая глаза. Ослепнув, Иван поскользнулся, но
совсем не упал, сумел опуститься на задницу.
Прочистив глаза, он разглядел, что вязкое вещество оказалось...
мокрой, вероятно жёваной, газетой. Иван поднял голову. За время,
что он оставался незрячим, дорогу впереди успели перегородить две
шеренги невысоких человечков, одетых в зелёные кафтаны. Первая
шеренга припала на одно колено, вторая стояла в полный свой
невысокий рост. Каждый держал в руках рогатку с резинкой,
натянутой до уха, и уши эти не оставляли сомнений в этнической
принадлежности мелюзги. Эльфы!
— Залпом. Пли! — раздался воинственный писк их предводителя,
чей кафтан был украшен галуном и золотыми эполетами.
Резинки щёлкнули, и туча пережеванных комков, прежде чем
поразить Ивана, на миг заслонила солнце. На этот раз, однако,
молодой человек не растерялся. Успев прикрыть лицо ладонью, он
смог подняться на ноги. Благородная ярость берсерков и школьных
педагогов вспенила его кровь. Иван рванул из-за пояса оружие Деда
Мороза и, припомнив инструкцию, дунул на него.
Тотчас сосулька матово засветилась, завибрировала, загудела и
обрела не просто очертания, но форму Грозного Петуха, а в небе над
лесом вдруг возник полупрозрачный образ Деда Мороза.
292
— Да пребудет с тобой Сила, — услыхал Иван знакомый шепот.
Эльфы попятились.
— Стрелять по готовности! — запищал их главарь, но Иван,
оттолкнувшись, проскользил несколько метров да изловчился ухватить
того за острое ухо. Крутанул, повернув визжащего эльфа к себе
спиной и шлёпнул его Мечом-Леденцом по заднице. Хотел ударить
плашмя, однако Петух сам собою клюнул эльфа в тощую ягодицу.
Видать, больно.
Эльф умолк, и от неожиданности Иван отпустил его ухо.
Коротышка, держась за попу, сделал пару шагов.
— Холод. Мертвецкий холод струится в моих жилах. Члены
немеют. Проклятый клинок выкован в Минас Моргуле! Спасайтесь
братья! — взвыл он и рухнул ниц.
Эльфы, попискивая, разбежались, а растерявшийся Иван шагнул к
поверженному противнику. Тот, впрочем, уже очухался и тоже
попытался было улизнуть, но молодой человек вовремя сгрёб его в
охапку.
Пленный шипел, плевался и матерился по эльфийски:
— О, Элберет, Гилтониэль!..
Иноземная брань на Ивана впечатления не произвела. Он
пригрозил эльфу своим оружием, и тот снова притих.
— Рассказывай, шпана, где вы Снегурочку прячете! — прикрикнул
на него Иван.
— Кого? — не понял эльф.
— Дурачка из себя не строй! Внучку Деда Мороза.
— А-а! Эту вздорную девицу из России? Говорил же я Санте,
чтобы не связывался с русскими. Упрямые варвары не способны
оценить преимущества цивилизации.
— Каких преимуществ?! — возмутился Иван. — Гамбургеров,
жвачки и «Кока-колы»?
— Ага, — не стал отрицать эльф и продолжил. — Компьютеров,
Интернета и удобных автомобилей.
— Ах, ты ж! — молодой человек размахнулся для оплеухи, но
благородно воздержался от рукоприкладства.
— Веди к Снегурочке!
— Подчиняюсь грубой силе, — легко согласился эльф. — Только
предупреждаю, по пути к ней Санта-Клауса не миновать.
— Ну, так веди к своему Клаусу, — ответил Иван и поставил
коротышку на землю. — Не сбежишь?
— Как можно! — эльф честно захлопал глазёнками.
— Поклянись! — потребовал Иван.
293
Его пленник затравленно заозирался, а затем махнул рукой и
постучал ногтями по зубам.
— Орком буду! — прошипел он нехотя.
Древняя клятва прозвучала достаточно убедительно. Дальше Иван
с эльфом зашагали вместе.
***
— Я все-таки не понимаю, на кой вам понадобилась наша
Снегурочка.
За разговором дорога кажется короче, и недавние враги теперь не
то чтобы совсем уж мирно беседовали, но спорили без
ожесточённости.
— Для окончательной материализации Санта-Клауса в реальном
мире, — пояснил эльф.
— Это я знаю. Но почему именно наша Снегурочка. Чего бы вам
было не взять какого-нибудь арабского джина, например?
— О! Пробовали! Но арабы слишком непредсказуемые партнёры.
Санта его выпустил из бутылки, а джин вместо благодарности едва не
засунул ему эту бутылку в... э-э-э... в общем, взаимовыгодного
сотрудничества не получилось.
— Это потому, — улыбнулся Иван, — что злобный, коварный и
хитрый джин, как вылез из бутылки, так сразу увидал собственное
отражение. Что для него, что для вас — выгодное не может быть
взаимно.
— Но ты же не станешь отрицать, что мы гуманны, даже в
сравнении с вами.
— Ага, — Иван, припомнив слова лешего, зло покосился на своего
спутника. — Скажи это нашим зайчикам и белочкам, которых вы тут
сожрали.
— Кому? — не понял эльф. — Кого мы сожрали?
Он остановился и, согнувшись пополам, принялся вдруг
безудержно хохотать. С придыханием, хлопая себя ладонями по
ляжкам.
— Сожрали!.. Ваших белочек!..
— Что смешного?
— Джон, — эльф несколько успокоился, но всё ещё похихикивал.
— Ваши засланные соглядатаи, оглядевшись, все как один слёзно
просили Санту пристроить их в наши национальные парки, где они и
обитают теперь. Там их рейнджеры и скауты подкармливают. Конечно,
в естественных условиях на них охотятся и волки, и лисы, но в ваших
парках, в городских, тех же белочек, например, отстреливали
294
великовозрастные уроды из пневматических пистолетов. Просто так,
забавы ради!
Иван слыхал о таком вошедшем в моду паскудстве и потому
какое-то время шёл молча.
— Можно подумать, у вас мразей не водится, — пробурчал он
наконец.
— Водится, — не стал отрицать эльф. — Только у нас мразь
стараются сажать в тюрьму.
— Ну, ещё бы, — не остался в долгу Иван. — Ваши не по белочкам
в парках, а по людям в кинотеатрах стреляют!
Так бы они и дальше бранились, однако в это время дорожка,
вильнув поворотом, вывела их к двухэтажному дому под красной
черепичной крышей. Сложенный из массивных, в два обхвата брёвен,
он, тем не менее, выглядел, как игрушечный, и определение «хоромы»
уж точно к нему не подходило.
— Ну вот, пришли, — сказал эльф и потянул Ивана за рукав. — Ты
вроде парень не плохой, Джон, послушай моего совета. Не пытайся
ввязываться с Сантой в драку. Тем более — что бы ты о нём ни думал
— он тоже не такой уж плохой парень.
Иван глянул на эльфа и покачал головой.
— И я на тебя зла не держу, поэтому послушай моего совета. Если
дойдёт дело до драки, ты не ввязывайся.
— Не стану, — кивнул эльф серьёзно, а Иван, не глядя на него
больше, взбежал на крыльцо.
Войдя в дом, молодой человек оказался в просторной прихожей,
из которой вело несколько дверей.
— Хо-хо-хо... — послышалось за одной из них.
Туда Иван и направился.
В комнате, украшенной еловыми венками, с большим камином у
стены и широким дубовым столом посередине, покачивался, уютно
устроившись в кресле-качалке, Санта-Клаус. Выглядел он так, как и
положено. Невысокий, слегка пузатый, с добродушным лицом. Борода
небольшая, аккуратно постриженная. Очки сдвинуты на нос. Красные
штанишки и красная же курточка, стянутая на брюшке ремнём от
офицерской портупеи. Колпак с помпоном лежал на столе.
При виде вошедшего Ивана, Санта-Клаус миролюбиво поднял
руки.
— Спрячьте ваше оружие, юноша, оно вам не понадобится, —
произнёс он.
— И не подумаю, — заупрямился Иван, перехватив поудобнее
Меч-Леденец.
295
Санта с лёгким укором покачал головой и щёлкнул пальцами.
Грозный Петух тут же вновь обратился в сосульку, которая, к тому же,
начала стремительно таять. Иван изо всех сил постарался не
выглядеть раздосадованным.
— Присядем за стол, — предложил Санта-Клаус и подал пример,
переместившись из кресла на готический стул с подлокотниками и
резной спинкой.
Иван пожал плечами и разместился напротив. Проскользнувший
следом за ним эльф уселся на высокий барный табурет без
приглашения.
— Ну-с, юноша, судя по вашему экзотическому наряду, вы к нам
прямиком из дикой заснеженной России.
— У вас тут, — отозвался Иван, — тоже не пальмы растут. Должно
быть, джина-то климат ваш не устроил.
Санта с упрёком взглянул на эльфа, и тот потупил взор.
— А в заснеженном лесу, — продолжал Иван, — нашему Деду
Морозу в тулупе удобней, чем в пижаме.
— Хотел бы я посмотреть, как он в тулупе станет лазать по
каминным трубам.
— Зачем же ему лазать по трубам, словно вору? — торжествующе
улыбнулся Иван. — Дед Мороз заходит в дома дорогим и
долгожданным гостем!
Санта-Клаус рассмеялся.
— Хорошо, юноша, один-один. Будем считать вы отплатили мне за
вашего Ледяного Петуха. Предлагаю перейти к основному вопросу. В
чём состоит ваша ко мне просьба?
Иван напыжился.
— Ни в чём. У меня нет просьб, у меня претензии. Вы похитили у
нас Снегурочку.
— Похитил?! — изумился Санта-Клаус. — Да полно! Она сама, по
доброй воле вызвалась погостить у меня.
— Что, соблазнили наивную девицу лживыми посулами?
— Во-первых, почему лживыми? А во-вторых, Ваша девица на
несколько сотен лет меня старше.
Иван смутился, но не надолго.
— Допустим. Однако не станете же вы отрицать, что удерживаете
её силой. Согласитесь, это не слишком вяжется с образом добренького
дедушки. Так вот, без Снегурочки мне домой дороги нет. Хочешь-не
хочешь, придётся оставаться у вас. А уж тут я постараюсь раскрыть
вашу истинную сущность! Вы, может быть, и материализуетесь, но как
маньяк, как Синяя Борода под личиной добродушного старичка! Не
думаю, что такой образ понравится вашим феминисткам!
296
Санта-Клаус побарабанил пальцами по столу.
— Ультиматум, — произнёс он задумчиво и, помолчав немного,
продолжил. — Я предлагаю компромиссное решение. Поединок!
Выигрываете вы — забираете мисс Сноу и убываете восвояси.
Выигрываю я — вы остаётесь жить у нас, как Джон-Не-Помнящий-
Родства.
Молодой человек с сожалением взглянул на лужицу, что осталась
от Меча-Леденца. Санта-Клаус перехватил его взгляд и замахал
руками.
— Перестаньте! Не станем же мы с вами в самом деле драться!
Мне это не к лицу. Я предлагаю загадывать друг другу загадки.
Настала очередь Ивана призадуматься. Санта-Клаус в сравнении с
Дедом Морозом был сущим мальчишкой, однако старше Ивана почти
на сотню лет. От информационного голода он всё это время явно не
страдал. При таких условиях шансов на победу у молодого человека
практически не оставалось.
В задумчивости он сунул руку в карман тулупа.
— Что это у меня в кармане? — вымолвил он.
— Протестую! — закричал Санта-Клаус
— Такая загадка уже звучала как-то раз, — мрачно произнёс
эльф.
— Да! — подтвердил Санта. — И последствия оказались
катастрофическими для оппонента того, кто её загадал! Протестую!
Иван, впрочем, не слушая их обоих, просиял лицом и, выудив из
кармана бутыль с самогоном, водрузил её на стол.
— На поединок меня вызвали вы, — сказал он. — Значит, по
правилам, оружие выбирать мне. Так?
Санта-Клаус вопросительно глянул на эльфа и тот кивнул.
— Ну, допустим.
— Так вот. Мы будем состязаться в том, кто кого перепьёт, —
заявил Иван и с хлопком выдернул еловую шишку.
Эльф повёл носом.
— Виски? — спросил он взволнованно.
— Почти, — ответил молодой человек.
— Послушайте, юноша, — запротестовал Санта-Клаус. — Я,
видите ли, не пью!
— Да что ж такое-то! — возмутился Иван. — Не пьёт, не дерётся,
а туда же, девок красть!
Неожиданно его поддержал эльф:
— Благородный юноша предложил способ поединка древний, как
сама Ирландия. Ни один джентльмен не посмел бы в такой ситуации
отказаться. Отказ равносилен позорному поражению!
297
Санта-Клаус крякнул.
— Ладно, — нехотя согласился он. — Однако я настаиваю, чтобы
мне было позволено наполовину разбавлять виски «Кока-колой».
Принимая во внимание мой возраст и отсутствие навыков.
— Но это же варварство! — ужаснулся эльф. — Это
издевательство над благородным напитком! Это, наконец, против
правил!
— Пусть, — великодушно махнул рукой Иван.
Эльф вздохнул и выудил откуда-то три стакана и пару банок
«Кока-колы».
— А третий стакан зачем? — поинтересовался Иван.
— Я, как секундант, должен проверить оружие, — ответил эльф.
Вообще-то о наличии секундантов уговора не было, но Иван,
учитывая русскую традицию, против третьего участника возражать не
стал, а Санта-Клаус и подавно.
Разлили. Выпили. Ещё. Ещё. Ещё...
Бутыль опустела на две третьих. Иван изрядно захмелел. Эльф
словно и вовсе не пил, повеселел только — сказывалась, должно быть,
древняя ирландская кровь. Зато Санта-Клаус, пристроив щёку на стол
и пустив слюну, мирно похрапывал. Рядом, в тёмной лужице, как
символ поражения, лежал опрокинутый стакан.
— Слабоват старичок, — прокомментировал ситуацию эльф.
— И глуповат, — добавил Иван. — Обмануть меня решил. Я ведь
наслышан, откуда он силы черпает. Но самогон с колой мешать —
верное средство, чтобы с копыт свалиться. Если раньше проблеваться
не успеешь.
— Вот что значит поганить виски! А ты непрост, Джон! — эльф
погрозил молодому человеку пальцем.
— А то! — приосанился он и затянул, отбивая ладонями ритм. — Я
за то люблю Ивана, что головушка кудрява...
Эльф прислушивался какое-то время, а затем вскочил на стол,
подбоченился и принялся лихо отплясывать джигу, затейливо загибая
колени, поочерёдно взмахивая ногами и стуча каблуками своих
башмачков в такт Ивановым ладоням.
Потом допили остальное и взгрустнули под «Чёрного ворона».
— Русский с ирландцем — братья навек, — заявил эльф. — А
потому, послушай-ка меня, брат Джон. Победа, конечно, за тобой,
однако Санта тебе мисс Сноу так просто не отдаст. Уж как-нибудь да
извернётся. Он никогда не проигрывает, и не стоит его за это винить.
Нельзя ему проигрывать. Он же рождён карикатурой. Чуть дашь
слабину — снова карикатурой станешь. Так что, пока старичок спит,
298
давай-ка я отведу тебя к нашей пленнице. Забирай её на правах
победителя и возвращайся домой.
— А тебе не попадёт потом? — поинтересовался Иван.
— Нет, — заверил его эльф. — Ты же по-честному выиграл.
Оба, теперь уже, приятеля, пошатываясь, покинули комнату. А
когда дверь за ними захлопнулась, Санта-Клаус сперва приоткрыл
один глаз, потом выпрямился на стуле и поправил съехавшие очки.
— А русский-то, прав, — сказал он, разглаживая бороду. — Ещё
пару стаканов, и точно стошнило бы. Что ж, по крайней мере, под
благовидным предлогом избавлюсь от этой упрямой истерички...
***
Эльф для своих габаритов оказался на удивление сильным.
Пробираясь лабиринтом коридоров, коротышка не только без
видимого напряжения поддерживал «уставшего» Ивана, но ещё и
умудрялся разговаривать, нисколько не запыхавшись.
— Должен заметить, — сетовал он, — что особа, которую тебе,
друг Джон, так не терпится спасти, ведёт себя совершенно
неподобающим для леди образом. Настолько неподобающим, что,
сказать по совести, впору нас от неё спасать. А между тем, мы создали
все условия, чтобы она не чувствовала себя оторванной от
естественной среды обитания. Лучших специалистов по России
подключили! Да, согласен, Санта излишне настойчив, но всё же, это
не повод хулиганить! Как-никак, леди сдерживают приличия, а
джентльмена сдерживает леди, и мы, со своей стороны, не выходили
за рамки дозволенного.
Очередной коридор окончился тупиком с одной единственной
дверью. Здесь эльф остановился, прислонил Ивана к стенке и
протянул ему массивный ключ.
— Вот её дверь, Джон. Ты входи, а я, пожалуй, тут подожду. Да,
— крикнул он уже вдогонку, — будь осторожен!
Иван, ободрённый алкоголем, предостережению не внял.
Провернув ключ, он беспечно шагнул за порог и... немедленно
получил лёгкую контузию. Брошенная матрёшка больно ударила в лоб
и, упав на пол, раскололась. Сдвинутый на затылок треух не смягчил
удар. Повторной атаки, впрочем, не последовало. Девушка, лет
двадцати на вид, совсем уж было изготовилась метнуть следующий
снаряд, но в последний момент удержала руку.
Сморщив носик, принюхалась.
— Неужто русским духом пахнет?
299
Голос звонкий, как ручеёк. Под стать ему и голубые глаза —
озорные, несмотря на нахмуренные брови. Румянец на щеках еле
заметный. Толстая, молочно-белого цвета коса переброшена на грудь.
Симпатичная, в общем.
— Да русский я, русский, — дыхнул перегаром Иван, потирая
ушибленный лоб.
— Сейчас, погоди!
Снегурочка, отбросив вторую матрёшку, в два-три грациозных
шага оказалась рядом. Её недлинная, чуть выше колен шуба не
стесняла движений и позволяла разглядеть стройные ножки.
Узкая ладошка коснулась лба. Иван едва не отпрянул — ладонь
была холодной, будто лёд.
— Стой смирно, — потянула его за ворот Снегурочка, — а то
шишка будет, — она подмигнула, хлопнув длинными ресницами. —
Заодно и голова прояснится.
Иван действительно почувствовал, как улетучивается хмель.
Протрезвев, он сумел теперь оглядеться.
Больше всего комната напоминала сувенирную лавку в аэропорту.
Два стеллажа были заставлены матрёшками, наподобие той, что
ударила его по лбу, а на стенах в беспорядке развешаны будёновки и
расписанные под хохлому балалайки.
Снегурочка перехватила взгляд молодого человека.
— Так они себе представляют русское жилище, — пояснила она.
— Это что! Мне сюда живого гризли хотели подселить. По их мнению,
каждая русская семья держит медведя. В качестве домашнего
животного. Жуть! Обещали мне показать страну, где все дороги
хорошие и ни одного дурака нет. Я повелась. Любопытно стало. Как
тебе, а?! Дураков у них нет!.. А тебя на чём купили? Ты из глухомани
какой-то или специально так вырядился?
Деликатное покашливание в коридоре заставило Снегурочку
замолчать. Она заглянула за спину Ивану и тут же, оттолкнув
молодого человека, отбежала в дальний угол.
Держа за гриф сорванную со стены балалайку, недобро
прищурилась.
— Ах, вот оно что! Ещё один предатель! Белочек
перевербованных с зайчиками засылали — не вышло, так алкоголика
какого-то нашли? Думаете, он меня уговорит?!
Эльф, осторожно высунувшись из-за Ивановой спины, с опаской
поглядывал на подрагивающую в руке Снегурочки балалайку.
— Не перестаю удивляться, как вам доверили работать с детьми,
мисс Сноу, — сказал он. — Вы умеете общаться без угроз и брани?
300
— Не твоего эльфийского ума дело, как! Я что-то детей тут не
вижу. Только одного недомерка и одного предателя!
— Вы, как всегда, спешите судить, — покачал головою эльф. — И
оттого судите несправедливо. Этот достойнейший юноша прибыл,
чтобы вернуть вас домой.
— Ага. И ты, пакостник, ему в этом помогаешь.
Эльф на «пакостника» не обиделся. Пожал плечами.
— Почему бы и нет? Он одержал верх над Сантой в честном
поединке, а мы, эльфы, ценим благородство.
— Одержал верх? — недоверчиво переспросила Снегурочка. —
Это каким же способом? Хотя... — она снова принюхалась. — От тебя,
коротышка, тоже сивухой воняет? Вы что, напоили Санта-Клауса?!
Иван молча кивнул, а Снегурочка звонко рассмеялась.
— Сам придумал или надоумил кто?
— Придумал сам, — скромно ответил Иван. — Но пользуясь
подсказками Ерофея Фомича.
— Тогда понятно! Леший нашёл себе способного ученика! Что ж,
если так, пора сваливать. Как выбираться отсюда будем, мой
спаситель?
Иван озадаченно почесал затылок.
— Вообще-то Ерофей Фомич сказал, что ты нас отсюда вытащишь.
— Могу, — кивнула Снегурочка. — Только с Поляны.
— Нет-нет! — запротестовал эльф. — До Поляны нам не
добраться. Санта может проснуться в любой момент, и я всерьёз
опасаюсь, что он не станет держать данного обещания. В конце
концов, обманывать и противников, и союзников — наша
национальная особенность. Я предлагаю вам позаимствовать у него
оленью упряжку. Пойдёмте, здесь рядом есть выход во двор, где Санта
держит своих оленей.
— Угнать оленей у Санта-Клауса? — Снегурочка задумчиво
потеребила мочку уха. — Идет!
Ведомые эльфом, они вышли в коридор, миновали пару поворотов
и наконец, открыв неприметную дверцу, оказались на широком
огороженном дворе.
Там и впрямь ожидали запряжённые в сани северные олени —
восемь попарно и один, с красным носом, ведущий.
Животные сначала отнеслись к незнакомцам настороженно, если
не сказать — враждебно. Однако Снегурочка подошла к ним безо
всякого страха перед внушительными рогами. Кого погладила, кого
почесала, а Рудольфу шепнула что-то на ухо. Олени успокоились.
Уже сидя в санях, Иван таки не удержался, предложил эльфу:
301
— Может с нами, а? Я б тебя с лешим познакомил. Он тоже
настоящий джентльмен, вы бы друг другу понравились.
Эльф только головой покачал.
— Ну, тогда хоть в гости как-нибудь выберись, — не унимался
молодой человек.
— Как-нибудь... — с грустной улыбкой пообещал эльф.
— Как доберёмся, я оленей обратно отправлю, — сказала
Снегурочка. — Они умные, дорогу найдут. Ну, пора!
Она встала во весь рост, лихо свистнула, щёлкнула вожжами, и
крикнула:
— Но, залётные!
Земля рванула вниз со скоростью, от которой захватило дух,
однако Иван всё же выглянул за борт, чтобы ещё раз увидать
машущего рукой эльфа.
***
Прежде молодой человек не замечал за собою симптомов
аэрофобии. Как выяснилось, летать в салоне авиалайнера — совсем не
то же самое, что в открытых санях, где, к тому же, конструктивно не
предусмотрены ремни безопасности. Правда, вскоре Иван перестал
бояться вывалиться при очередном манёвре, поскольку уверился, что
прежде он скончается от переохлаждения. Летели в высоких широтах
примерно на полутора тысячах, где от пронизывающего ледяного
ветра не спасал и тулуп.
А вот Снегурочке холод был нипочём. Она так и не присела за всю
дорогу. Лихо, по-ямщицкий раскручивая вожжи над головой.
Ветер разносил её смех, развевал косу и задирал шубку чуть
выше, чем позволяли приличия. В другое время Иван залюбовался бы,
но теперь всё тот же ветер вышибал из его глаз слёзы, и те, не успев
осохнуть, застывали на ресницах сосульками.
Наконец Снегурочка заложила крутой вираж, и упряжка стала
снижаться.
На посадку заходили кругами. Иван рискнул выглянуть за борт и
сумел разглядеть знакомую землянку на лесной опушке. Удивительно,
однако при виде неё молодой человек почувствовал, что вернулся
домой.
Не успели ещё олени остановиться, а к упряжке уже бежали,
утопая в снегу, Ерофей Фомич с женой.
Кикимора, охая и причитая, принялась оглаживать Снегурочку.
Леший же приблизился к Ивану. Заметно было, что радёхонек, хотя
302
виду старался не подавать. Повёл он себя по-мужицки сдержанно —
крякнул, по плечу похлопал, а вопрос лишь один задал:
— Как прошло?
Иван вкратце поведал о своих приключениях. Леший, слушая,
одобрительно кивал, а как дошло до описания поединка с Санта-
Клаусом, не выдержал — прослезился, обнял крепко и, воздев к небу
перст, торжествующе им потряс.
Когда собрались уже уходить, Снегурочка вдруг ойкнула.
Подбежав к Рудольфу, что-то шепнула ему на ухо. Олень в ответ
важно кивнул головой, а упряжка тут же взяла с места, коротко
разбежалась и, взмыв в воздух, исчезла за макушками деревьев.
Иван поёжился. После полёта ему всё ещё было холодно.
Окончательно отогрелся он только в землянке.
Леший попытался было выставить на стол самогонку —
исключительно в медицинских целях — но кикимора со Снегурочкой
набросились на него, как чайки на кильку. Пришлось согреваться
горячим медовым сбитнем.
Пока Иван потягивал ароматный напиток, Снегурочка ещё раз
рассказала историю своего спасения. Да как рассказала!
Вроде и не приврала ничего, однако повествование вышло
эпическим. Молодой человек, покраснев от смущения, чувствовал себя
теперь если не былинным богатырём, то уж точно Джеймсом Бондом.
Кикимора переживала эмоционально, а при описании особенно
драматических эпизодов не стеснялась в выражениях. Ерофей Фомич
слушал с довольным достоинством, покуривая трубку. Лишь
изгрызенный под конец рассказа мундштук выдавал его волнение.
Ну а Иван... Иван, глядя на Снегурочку, гадал, как мог он, увидав
её впервые, посчитать симпатичной? Просто симпатичной?!
Надо сказать, что и Снегурочка бросала на молодого человека
взгляды, от которых у него срывалось дыхание, кружилась голова и
возникало подозрение, что эта сказочная девчонка применяет какую-
то магию.
Как появился в землянке Дед Мороз, никто не заметил. Никаких
тебе традиционных тяжёлых шагов за дверью и стука посоха. Вот
только что никого не было, и вдруг стоит на пороге. Волшебство.
Однако добрым волшебником он теперь не выглядел.
Уперев кулаки в бока, Дед глядел на внучку суровым взглядом из-
под сдвинутых к переносице бровей, густоте которых позавидовал бы
и сам выдающийся борец за мир.
Снегурочка, увидав Деда Мороза, спряталась за спину Ивана.
— Дедушка, — пролепетала она, — я сейчас всё объясню!
303
— Нагулялась, вертихвостка! — рыкнул басом Дед. — Не порол я
тебя в детстве, ну так теперь наверстаю!
С этими словами он развязал кушак, намотал один его конец на
правую ладонь, а другим принялся похлопывать по левой.
Снегурочка испуганно пискнула. Иван же, удивляясь сам себе,
вдруг загородил Деду Морозу дорогу и негромко, но решительно
произнёс:
— При всём уважении, я не позволю!
— Чего-о?! — опешил Дед.
— Не позволю! — повторил молодой человек.
— Защитничка себе нашла, да? — Дед Мороз заглянул за спину
Ивана, а затем дыхнул на него арктическим холодом. — А ты! Ты хоть
отдаёшь себе отчёт, с кем говоришь?!
— Вполне. Но Снегурочку бить не дам!
Выше Ивана на голову и чуть ли не вдвое шире в плечах, Дед
Мороз даже без магических способностей был серьёзным
противником. Кто знает, чем бы всё закончилось, не поддержи вдруг
молодого человека леший с кикиморой.
— Охолони, старый, — вступилась она, заняв позицию рядом с
Иваном. — Уймись!
Ерофей Фомич встал от него по другую руку.
— Ты, Дед, в авторитете, — упрекнул леший. — Тебе, стал быть,
беспредельничать, как тому, — указал он куда-то назад себя, —
апельсину заморскому, западло!
— Сговорились! — рявкнул Дед Мороз и, окинув взглядом всю
троицу, уставился на Ивана.
Тот стоял, широко расставив ноги и небрежно засунув за пояс
большие пальцы рук.
— Ишь ты! — кивнул на него Дед. — Прям шериф! Слетал, что
называется, на Дикий Запад. Нахватался. Уже и повадки их
басурманские успел перенять. Ладно, — махнул он рукой и, вновь
повязав кушак, уселся на пень. — Рассказывайте, как дело было.
В третий раз историю, перебивая друг друга, рассказали леший с
кикиморой, и оттого она обросла захватывающими, но совершенно
невозможными подробностями.
Иван и Снегурочка тихонько сидели рядом. Лишь один раз
молодой человек наклонился к ней и шепнул на ушко, что вот так,
мол, и рождаются легенды. Снегурочка солнечно улыбнулась в ответ.
Дослушав, Дед Мороз степенно разгладил бороду, снова
внимательно оглядел Ивана, но ему ничего не сказал, а обратился к
внучке:
— Ты хоть спасибо-то сказала доброму молодцу?
304
— Ой! — засмущалась Снегурочка и, обернувшись к молодому
человеку, звонко чмокнула его в щёку. — Спасибо, Ванечка!
Поцелуй царапнул кожу холодом, но странное дело — самого
Ивана, при том, бросило в жар. Аж раскраснелся.
— Пойдём, что ли, егоза, — сказал Дед Мороз, вставая. — Парню-
то, небось, отдохнуть надо. Вся ночь впереди.
— Да я совсем не устал! — поспешил заверить Иван.
— Дедуля, можно я останусь? — попросила Снегурочка. —
Кикиморе помогу.
— Ох, правда, — подтвердила кикимора. — Мне готовить ещё и
готовить. Боюсь, не управлюсь до ночи. У ентих-то, окромя травы, на
стол поставить нечего.
— Ни наливочки, ни настоечки, — закивал головой леший и
получил от жены подзатыльник.
Дед Мороз махнул рукой.
— Ну, пусть. Пойду пока в картишки с Ух-ё перекинусь. Вы
вечером-то не опаздывайте.
Он совсем уж было собрался уходить, но тут подал голос Иван:
— А что у нас намечается ночью?
Дед замер на пороге и медленно развернулся. Все
присутствующие воззрились на Ивана. У кикиморы даже глаза
перестали разбегаться.
— Частая смена часовых поясов сказывается. Слабоумие
развилось. Пройдёт. Надеюсь... — заметил леший.
— Вань, сегодня ж тридцать первое, — сказала Снегурочка, а
кикимора уточнила:
— Декабря.
Иван задумался на секунду и хлопнул себя ладонью по лбу —
Новый год!
***
Помощница из Снегурочки получилась никудышная. Пока леший
выбегал несколько раз на улицу, возвращаясь обратно то с мешком, то
с бочонком, а кикимора суетилась у печки, Иван со Снегурочкой
негромко, но увлечённо беседовали между собой. Остаётся лишь
гадать, о чём рассказывал молодой человек, но внучка Деда Мороза
не раз заливалась звонким смехом. Иван же её смеху радовался, как
желанному подарку. И радости своей не скрывал.
Им было вполне довольно друг друга, а остальной мир в эту
минуту их совершенно не заботил. От печи струились аппетитные
запахи, но Иван не обращал на них внимания, хотя собственный его
305
живот предательски урчал. Снегурочка же, разрумянившись, вовсе не
сводила с молодого человека озорных глаз.
Ни кикимора, ни леший им не мешали. Переглядывались, качали
головами, вздыхали, но с просьбами и вопросами не лезли.
Время для тех и других пролетело незаметно. Скорый зимний
вечер укутал волшебный новогодний лес загадочным мраком, и все
четверо, нагруженные кулями да туесами со снедью, двинулись к дому
йэти. Иван и Снегурочка шагали рядом. За руки не держались только
потому, наверное, что те были заняты ношей. Иван ещё и кейс
подмышкой тащил.
Перед уходом он переоделся в свою одежду. Удивительным
образом она оказалась вычищена и отутюжена. Должно быть,
кикимора постаралась. По крайней мере, именно она выдавала
молодому человеку вещи. Иван подметил, как тщательно она
расправляла и оглаживала его бордовый шарф, и улыбнулся про себя.
Очевидно, немудрёная вещица пришлась кикиморе по вкусу.
Лёгкое пальто не шло с тулупом ни в какое сравнение, но
замерзнуть за недолгий путь Иван не успел. Вскоре радушный дом
снежных людей встретил их теплом и светом.
В этот раз Снегурочке не удалось избежать извечной женской
доли. Пока она, Вау и кикимора накрывали на стол, мужчины играли в
преферанс. Не все, впрочем. Иван, не зная правил, оставался в роли
наблюдателя. Какое-то время он пытался вникнуть в смысл игры, но
сумел понять только, что леший бессовестно шельмовал и был дважды
уличён. Сначала Ух-ё, а затем Дед Мороз грозились за это надавать
ему по физиономии тяжёлым чугунным подсвечником. Причём, угрозу
Деда леший, похоже, воспринял всерьёз.
Наконец, когда до полуночи оставалось пару часов, все расселись
за уставленный яствами стол.
Старый год провожали ставленной медовухой. Янтарный игристый
напиток в изобилии черпали резными ковшами прямо из бочонка.
Хорошо, медовуха оказалось лёгкой, немногим крепче кваса. Иван
заметил, впрочем, что леший втихаря подливает в свой ковш из
припрятанной за пазухой бутыли. Кикимора поглядывала на мужа с
подозрением, но молодой человек, из мужской солидарности,
выдавать его не стал.
За Ивана поднимали чуть ли не каждый второй тост. Все спешили
воздать ему должное и выразить благодарность.
Будучи успешным молодым человеком, Иван ложной скромностью
не страдал. Бывало, и собственную кандидатуру на руководящие
должности предлагать не стеснялся, и в резюме сам себя нахваливал,
306
не краснея, а тут вот, аж зарделся. Не оттого ли, что дифирамбы в его
честь слышала Снегурочка?
Всех прочих превзошёл заметно захмелевший Ерофей Фомич,
назвав Ивана не только Разрушителем Мифов но и Спасителем Нового
Года, а заодно и... Великим Кормчим. Кикимора, почуяв неладное,
шумно понюхала содержимое его ковша и отвесила мужу
подзатыльник, от которого он уткнулся в ковш носом.
Совсем растерялся Иван, когда присутствующие принялись его
одаривать.
— Мы тут тебе, как и обещались, гостинцев собрали, — начала
кикимора. — Не взыщи, чем богаты. Мёду дикого да икры паюсной по
пуду, рыжиков солёных бочонок да боровичков сушёных мешок,
форельки копчёной да рябчиков...
— К пиву, — поддержал жену леший. — Домашних заготовок
разных понемногу. Полезных. Спотыкач да зверобой, вишнёвая да
рябиновая. На тархуне, на калгане, на клюкве, на бруснике. Ну, и там
ещё кой-чего по мелочи.
Иван развёл руками.
— Даже не знаю, как и благодарить! Но как же я всё это унесу?
— О транспортировке не беспокойся, — махнул Ерофей Фомич, —
мы домовых подключили. У них свои дороги. Всё уже у тебя дома.
—
Мы
тоже
воспользовались
услугами
домовых,
—
протелепатировал Ух-ё. — Я переслал тебе моего изготовления
спальный гарнитур из карельской берёзы, а Вау – несколько своих
картин.
— А мне вам и подарить-то нечего! — воскликнул Иван. — Вот,
разве что...
С этими словами он, виновато улыбаясь, протянул свой шарф
кикиморе. Та всплеснула руками, прослезилась, и тут же, разорвав
подарок на две равные половины, обмотала ими свои ноги. Даже от
старых обмоток прежде не избавилась.
Несколько опешивший Иван достал из кейса и передал лешему
оставшиеся сигареты.
— Вот, это тебе, Ерофей Фомич.
— Ай, уважил, паря! — отозвался леший.
Маленькой Нуи, что робко прижималась к матери, молодой
человек отдал апельсин, чем вызвал у ребёнка бурю восторгов.
Для родителей снежной девочки, у Ивана остался только кейс.
Пустой. Его-то он и подарил Ух-ё с Вау, стесняясь скудности подарка.
Впрочем, йэти успокоили молодого человека, заверив, что уж они-то,
как никто в состоянии оценить искренность дара.
307
— Здорово! — порадовалась Нуи, принимая от папы подарок
молодого человека. — Как в мультике про поросёнка, медведя и
ослика.
— И у меня, Ваня, для тебя кое-что есть, — пробасил Дед Мороз.
— Ты, помнится, очень хотел возглавить новый филиал?
— Да! — кивнул удивлённый Иван. — А вы откуда зна... Хотя, чего
это я!
— Приказ о твоём назначении подписан. Сегодняшним числом.
— Даже не верится! А для вас-то у меня больше ничего нет!
Иван расстроился, было, но Дед Мороз рассмеялся.
— Мне, Ваня, подарки на Новый год не дарят. Мне стишки
рассказывают и песенки поют. Вот только, учитывая, что ты мне уже
чуть было не прочёл "Двенадцать", просить тебя исполнить песню, я
пожалуй, не рискну. Не переживай, Вань. Ты внучку мою вернул.
Никакой подарок с этим не сравнится! Однако, — Дед глянул на
старинные напольные часы, — уже без десяти минут полночь.
Наполняйте сосуды!
Леший, черпать медовуху из бочонка категорически отказался.
Заявив, что как встретишь Новый год, так его и проведёшь, Ерофей
Фомич, уже не таясь, извлёк бутыль с остатками самогона и наплескал
себе полный ковш.
Дед задвинул речь, а Иван лишь теперь до конца осознал всё
волшебство происходящего. Впервые в Новогоднюю ночь, вместо
какого-нибудь президента, он слушал настоящего Деда Мороза.
Впервые вместо лицемерного вранья – искренние пожелания. Как в
сказке!
Дальнейшее отличалось от обычного новогоднего застолья разве
что отсутствием телевизора да ещё ненатужностью веселья.
Дед Мороз травил анекдоты, такие же бородатые, как и он сам, но
делал это смешно, и все действительно смеялись. Ерофей Фомич,
аккомпанируя сам себе на аккордеоне, исполнил арию мистера Икса, а
затем умело заиграл "Амурские волны" и Ух-ё с Вау вальсировали с
изяществом, которое трудно было от них ожидать.
Иван поглядывал на Снегурочку. Та радовалась со всеми вместе.
Шутила, смеялась, на пару с кикиморой лихо отплясывала цыганочку,
однако молодому человеку чудилось, что в глазах у неё, отчего-то,
затаилась грусть. Поговорить с ней никак не получалось, пока вся
компания не вывалила на улицу.
Здесь за домом росла огромная ель. Снег белым пухом лежал на
её разлапистых ветках. Рядом были заранее сложены шалашиком
дрова. Леший ловко разжёг костёр, а Дед Мороз, стукнув посохом,
гаркнул традиционное: "Елочка гори!", и в тот же миг снег на еловых
308
ветвях засиял сотнями разноцветных огоньков. Казалось, будто
каждая снежинка горит своим светом.
Иван стоял поражённый, а Ерофей Фомич толкнул его в бок и
произнёс буднично:
— Волшебство.
Молодой человек, наверное, долго бы ещё любовался, но кто-то
коснулся его плеча. Он обернулся. Снегурочка улыбнулась ему и
поманила за собой.
Отойдя немного, они остановились среди деревьев.
— Я тоже хотела сделать тебе подарок, — сказала Снегурочка, и
что-то положила Ивану в руку. — Вот возьми.
Молодой человек пригляделся. На его ладони в свете недалёкого
костра полудюжиной бриллиантов сверкало изящное кольцо в виде
снежинки
— Красивое! Но... оно ведь женское.
— Да, — кивнула Снегурочка. — Отдай его той... — она запнулась,
— той, которой не сможешь не отдать.
— Тогда возьми ты!
Иван протянул игравшее на ладони кольцо, но Снегурочка только
покачала головой.
— Послушай! Я хотел тебе сказать...
— Не надо, Ванечка, — она прикоснулась к его губам ледяным
пальцем. — Мы не будем вместе. Нельзя.
— Да почему?! Мы могли бы пожениться. Или так жить. Как ты
захочешь. Я хорошо зарабатываю, а теперь ещё больше буду. Чёрт! —
Иван напрасно пытался поймать взгляд Снегурочки. — Мне
показалось, что я тоже тебе нравлюсь. Извини, я — идиот!
— Ваня, — Снегурочка по-прежнему не глядела на него, — мне
ничего так не хотелось бы как остаться с тобой! Я сегодня ненадолго
почувствовала себя человеческой девчонкой. Счастливой девчонкой.
Но, я — не человек, Вань. Тепло меня убьёт.
Иван махнул рукой и улыбнулся.
— Да я вижу, что ты вся замёрзшая. Но если дело в этом, мы
можем переехать жить куда-нибудь, где похолоднее. В Заполярье
какое-нибудь. Не представляю пока, чем я стану там заниматься, но
что-нибудь придумаю!
— Я не об этом тепле. Я о настоящем. О любви. В первое брачное
утро от меня останется только лужа. Так-то.
— А...
Иван сразу не нашёлся что сказать, а затем не успел. Возникшие
будто из ниоткуда леший с кикиморой утянули его прочь и едва ли не
силой влили изрядную порцию самогона.
309
— Ерофей Фомич! — еле отдышался от выпитого Иван. —
Погодите! Мне надо было поговорить. Вы не понимаете!
— Всё я, паря, понимаю, — хлопнул его по плечу леший. —
Пойдём-ка в дом. Простынешь тут в шанелке своей.
Иван, не сопротивляясь больше, побрёл за лешим.
В доме никого не оказалось. Ерофей Фомич усадил молодого
человек за стол и налил полный ковш.
— Пей.
— Не хочу, — мотнул головой Иван.
— Пей, паря, это — анестезия. Давай-ка под перепёлочку с
грибами тушёную.
Иван выпил. Затем ещё.
— Она сказала, что растает, — жаловался он заплетающимся уже
языком.
Леший поддакивал да подливал, и вскоре сон свалил-таки Ивана с
ног. Проснулся он засветло в мягкой кровати под пуховой периной.
Мутило, и голова болела нещадно. Оделся и до гостиной добрался с
трудом.
Там за столом сидели все, кроме Деда Мороза и Снегурочки.
— А где... — начал было Иван, но кикимора его перебила.
— Ушли они. Как рассвело.
— Понятно, — только и смог вымолвить Иван. — Я, наверное,
тоже пойду. Загостился. Дорогу покажете, Ерофей Фомич?
— Как же не показать, покажу. Как уговаривались.
Провожали молодого человека до крыльца все вместе. Кикимора
аж всплакнула. Дальше, попрощавшись, пошли вдвоём с Лешим.
— Нам теперь, паря, обратно до Заветной Поляны, а там уж ты,
стал быть, без меня.
— А я найду, как выбраться? — засомневался Иван.
— Не боись, найдёшь.
Снег падал крупными хлопьями, а несильный пока ветерок его
слегка вьюжил. Леший всю дорогу болтал без умолку. Иван отвечал
односложно. Наконец, между деревьев завиднелся просвет, и Ерофей
Фомич остановился.
— Ну, паря, давай прощаться, что ли. Ты, это, заглядывай. На
рыбалку сходим. Я слышь-ка ещё один способ непроверенный знаю.
Волчий. Хреново, что хвоста у тебя нет, но может, — леший глянул
Ивану пониже живота, — заместо хвоста другое что сгодится.
Иван молча состроил фигу и показал Ерофею Фомичу.
310
— Ага, — кивнул тот. — Я тоже думаю, что брехня это. Не может
волк хвостом рыбу в проруби удить. Напридумывают сказок! Ну, ты
так просто заходи. Летом. Как найти-то меня знаешь?
— Не-а.
— Ну, для начала, выведи свою кобылу в лес. Есть у тебя кобыла-
то? — Нет, Ерофей Фомич, кобылы у меня нету. Коня тоже.
— Бедновато живешь, — посочувствовал леший. — Тогда сам в
лес иди, без кобылы. Найди поваленную берёзу. Сядь на неё мордой к
северу и крикни: "Царь лесной, всем зверям батька! Явись суды!" Царь
это, стал быть, я. Услышу – приду. Запомнил?
— Запомнил.
— Ну, так ступай, тогда. Да, не оглядывайся!
Иван развернулся и пошел к поляне. Чем ближе подходил, тем
сильней становился ветер. Снег кружился всё быстрее, залепляя
глаза, рот, уши. Вскоре стало совсем ничего не видно. Одна белая
пелена. Тишина. И дышать трудно...
***
Темно. И сыро. И холодно. Легкие раздувают грудь аж до боли, а
воздуха всё равно не хватает. Тесно. Руку к лицу не поднести, мешает
что-то. Темно, сыро и тесно, как... Как в могиле? Но, почему в могиле,
ведь живой же? О, господи! Похоронили заживо?!
Мысль эта на долю секунды парализовала и волю, и тело, но
затем адреналину стало тесно в венах, и панический ужас, словно
взрывная волна, выбросил Ивана наружу.
Лезвием резанул солнечный свет. Лёгкие наполнились
кислородом. Молодой человек с воем прополз на четвереньках
несколько метров и замер. Перед глазами кружились разноцветные
блики, и с ними вместе кружилась голова.
В себя приходил минуты две, пока не нашёл силы встать и
осмотреться.
Заснеженная поляна. Вокруг лес. Как, чёрт возьми, он здесь
очутился?
Память возвращалась не сразу, урывками.
Иван поискал взглядом лешего, но увидал лишь развороченный
сугроб, да змеящуюся между деревьев тропинку.
Внезапная догадка отозвалась досадой. Не было никакого лешего!
И кикиморы не было, и йэти, и Деда Мороза со... со Снегурочкой! Он
замерзал, провалившись в сугроб. Вероятно, замёрз бы, но снегопад
укрыл его снегом, и тем самым спас от смерти. Вон и тропинку
311
запорошило, едва виднеется. Это — реальность, а остальное — сон,
видения. Нет никакой Снегурочки!
Иван растёр замёрзшие уши. А, где же шарф? И кейс, кстати,
тоже?
Взгляд упал на его случайное укрытие. Должно быть, в сугробе
остались. Поискать бы, да яма в снегу, всё ещё ассоциировалась с
разрытой могилой.
Иван похлопал себя по карманам. Паспорт и кошелёк оказались на
месте. Доехать до дома труда не составит, если удастся выбраться из
леса.
Решив не терять даром светлое время, молодой человек с опаской
— куда, интересно, выведет — ступил на тропинку.
Опасался он, как выяснилось, напрасно. Скоро до его слуха
донеслись такие знакомые, можно сказать — родные, звуки — шум
двигателей и шуршание шин. Почему тропа вывела его не к железной
дороге, а к шоссе, Иван не задумывался. Побежал так быстро,
насколько позволял рыхлый снег, и наконец, продравшись сквозь
заросли кустов, выскочил на проезжую часть.
Такая поспешность едва не стоила Ивану жизни. К счастью,
движение не было оживлённым. Водитель синего "Volkswagen" сумел,
выехав на встречную, обогнуть молодого человека. Притормозил, но
останавливаться не стал.
Иван, не зная нужного направления, решил оставаться на месте и
голосовать. Рано или поздно кто-нибудь да подберёт, а куда ехать, не
так уж и важно, лишь бы до обжитых мест.
Ему повезло. Какое-то время шоссе оставалось пустым, но вскоре
из-за поворота показался двухэтажный междугородний автобус. Иван
замахал руками с отчаянием и надеждой Робинзона, увидавшего на
горизонте белый парус. Удивительно, однако автобус остановился. С
шумом отъехала дверь, и молодой человек заскочил в салон.
— Спасибо! Спасибо огромное! — затараторил он. — Я в лесу
заблудился. Мне бы до города доехать. Деньги у меня есть. — Иван
достал кошелёк. — Если мест нету, я могу постоять.
— Да мест полно. Пустые почти идём, — водитель с сомнением
оглядел Ивана и принюхался. — Хорошо попраздновал? С шашлыков,
что ли? Дымом пахнет.
— Э-э... Ну да! — согласился Иван.
— Ладно. Проходи, садись, где удобнее. — разрешил водитель,
пряча полученные купюры.
Автобус тронулся, а молодой человек прошёлся между рядами. В
салоне действительно почти никого не было. За столом на первом
312
этаже обедала семья с двумя толстыми шумными детьми, а на задних
сиденьях целовалась какая-то парочка.
Заказав в автомате стаканчик кофе, Иван поднялся на второй
этаж. Здесь оказались свободными даже места напротив лобового
стекла. Иван плюхнулся в крайнее кресло и отхлебнул из пластикового
стаканчика.
Бесплатный кофе был отвратительным на вкус, но горячим, и
замёрзший молодой человек допил его до конца. Подумывал, даже,
взять ещё один да помешала лень.
За окном убегала вдаль дорога. Радовал глаз сказочный зимний
лес. Автобус плавно покачивался на ходу, и так же плавно текли
мысли.
Странно, что автобус пустой. Перед Новым годом весь транспорт
обычно забит. И почему от него пахнет дымом? Ах, да! Вчера он
пытался развести костёр из сырых веток. Они тлели, коптили
нещадно, но так и не загорелись. Поразительно всё-таки, что он
выжил.
Вспомнив о своей бывшей невесте, Иван почему-то не испытал
никаких чувств. Не оттого ли, что Эльвира во всём проигрывала
Снегурочке?
Молодой человек улыбнулся. Вот, пожалуй, и ответ. Подсознание
постаралось избежать стресса, отвлечь, создав нужный образ. Он
влюбился в видение, в идеал. Почти как Пигмалион.
Иван вздохнул. История с античным скульптором окончилось
совсем не плохо. Миф. Сказка...
Убаюканный качкой, молодой человек задремал, а пробудился от
неожиданного торможения. Послышалось шипение открываемой
двери. Вокруг, как и прежде, стеною стоял лес. Вряд ли кто-нибудь
задумал бы здесь выходить. Похоже, водитель подсаживал ещё одного
попутчика.
Иван снова прикрыл глаза, но в это время в проходе раздались
приглушённые ковролином шаги. Понятно. Новый пассажир тоже
хочет ехать, вытянув ноги.
— Простите, у вас здесь не занято?
Ответить не получилось — в горле вдруг пересохло. Голос. Её
голос! Может он ещё не проснулся?
Иван медленно поднял взор. Это была она! Лицо, взгляд, фигура,
голос — всё её! Только молочно-белые волосы заплетены теперь в
одну косу, а вместо шубки — ярко-красный пуховик.
Девушка стояла, положив руку на переднюю панель, и с
любопытством разглядывала Ивана. Тот зажмурился и тряхнул
головой. Видение не исчезло.
313
Вскочив на ноги, Иван дотронулся до её ладони.
— Тёплая, — прошептал он.
Девушка удивлённо выгнула бровь.
— Это такой способ знакомиться?
Смутившись, Иван убрал свою руку.
— Извините. Просто, вы очень похожи.
— На кого?
— На мою мечту.
Она рассмеялась звонким задорным смехом. Её смехом!
— И как же зовут вашу мечту?
— Наверное, так же как вас.
— Меня зовут Снежана, — представилась девушка.
— Я знаю, — кивнул молодой человек, уже не удивляясь. — А
меня Иван.
— Вам идёт ваше имя.
Автобус давно тронулся, но они так и стояли друг напротив друга.
Иван говорил без умолку. Говорил ни о чём. Казалось, что стоит
только замолчать, и он снова проснётся. Где-нибудь в сугробе, в
поезде, в автобусе или у себя в квартире. Неважно. Где бы он ни
пробудился теперь, это место уж точно будет могилой.
— От вас дымом пахнет, — чуть сморщив носик, заметила
Снежана. — Новый год в лесу встречали?
— Ага, — улыбнулся Иван, но тут же посерьёзнел. — Новый год?
Погодите, а какое сегодня число?
— Ого! Уже первое января, молодой человек.
Иван всё-таки умолк. Сколько же он пролежал в сугробе? Разве
возможно такое? Или, всё-таки?.. Вот бестолочь, как же он мог
забыть?!
Боясь обмануться, Иван засунул руку во внутренний карман. Оно
было там!
Вытащив колечко в виде снежинки, молодой человек секунду
полюбовался игрой бриллиантов и протянул его Снежане.
— Это вам.
Девушка молча взяла кольцо и надела на палец. Вытянув руку,
поглядела, как смотрится.
— Красивое!
— А куда вы едете? — спросил Иван.
— Теперь уже не знаю, — пожала плечами Снежана. — Может
быть, к вам?
Молодой человек кивнул, улыбнувшись. Теперь остался только
один вопрос.
— Ты выйдешь за меня замуж?
314
Снежана помолчала, словно раздумывая, а потом обняла Ивана и,
пристроив голову у него на груди, прошептала:
— Я уже начала думать, что ты никогда не спросишь.
Прямое, как стрела, шоссе убегало куда-то за горизонт, а по
обочинам мелькали сказочно красивые заснеженные деревья. До чего
же хорош собою зимний лес!
315
Портал 3
© Copyright: Элен Черс, 2016
Свидетельство о публикации №216122301785
Свидетельство о публикации №216122301785
Рецензии
Прекрасно!
Поздравляю с третьим номером!
С уважением, Алексей.
Трофимов Алексей 26.12.2016 04:34 • Заявить о нарушении
Поздравляю с третьим номером!
С уважением, Алексей.
Трофимов Алексей 26.12.2016 04:34 • Заявить о нарушении