Максимыч

                из цикла "Это было недавно"

       Приезжал ко мне на завод крепко сбитый человек небольшого роста. Ему было за восемьдесят лет и все его звали: Максимыч. Он был интересен уже тем, что говорил могучим басом и курил без остановки дорогие папиросы "Три богатыря", которые на наших заводах никто отродясь не курил.
       Максимыч достался мне как бы по наследству от прежнего директора. Он был снабженец. В те скучные времена для того, что бы получить с завода какую-либо продукцию, нужно было иметь выделенные заранее фонды. Но Максимыч, по-моему, даже не знал, что это такое. Он просто приезжал, куда требовалось, - и получал всё, что ему было надо. Без всяких фондов. Но, правда, с водкой и ветчиной. С неземной водкой и невероятной ветчиной, которые не продавались в обычных и даже в необычных магазинах. Это были продукты такой немыслимой вкусноты, что запомнились мне на всю жизнь.
       И всё-таки водка и ветчина были не главное. Те руководители, к которым обращался за помощью Максимыч, шли на нарушение закона не за эту ерунду. Нет, конечно. Просто Максимыч обладал таким колоритом, внушал такое весомое уважение своим возрастом, басом, вальяжностью и Бог его знает, чем ещё, что отказать ему было категорически невозможно и даже бессовестно.
       Итак, сижу я в своём запасном уютном кабинете за потайной дверью, пью с Максимычем правительственную водку, закусываю правительственной же ветчиной и любуюсь стариком - он умел опрокинуть стаканчик не просто так - красиво! Выучка видна и школа!
       Разговор идёт не торопясь, мы друг друга не только уважаем, но и любим. Он мне как дедушка родной, ведь я своих дедов не застал, а у него внуков никогда и не было.
       Тут меня вдруг осеняет! Так ведь Максимыч должен помнить революцию - ему же тогда было лет двадцать, не меньше! Я сразу, чтоб не забыть, его об этом спрашиваю и он так, без интереса:
       - Ну, помню.
       Я ему:
       - Так расскажи!
       А он опять, нехотя:
       - А чего рассказывать-то?
       Я опять:
       - Ну кого-нибудь ты помнишь из интересных людей?
       А он:
       - А кого?
       У меня глаза разбежались, про кого бы спросить. Мне почему-то приходит на ум Маяковский. Я говорю:
       - Ну, Маяковского, например.
       И я попал! Старик оживился и басит под нос:
       - Как же-с, как же-с! Мы с Владим Владимычем на бильярде играли-с.
       И замолчал, затягиваясь своими "богатырями", вздыхает, видно, что ему приятно вспоминать молодые-то годы. Я, конечно, гоню его:
       - Ну!!!
       И он так неспешно монотонно загудел, наконец, перемежая фразы затяжками табака:
       - День рождения был у артиста одного. Фамилия его Блюменталь-Тамарин была. Интересный такой, никогда по счетам не платил. А все его любили. За него мать платила. Все официанты знали, где она живёт. Она чаевые давала хорошие. Заботливая была такая.
       Тамарин на салфеточке напишет сколько - и достаточно. Вся Москва это знала, и Тамарина тоже уважали.
       День рождения должны были отмечать в "Нарве".
       Ресторан был такой на Трубной. Скажу тебе, там был хороший бильярд - один из лучших у нас в Москве.
       Ну, я пришёл пораньше, сидим с Тамариным за столом накрытым, поджидаем гостей.
       Тут подходит к нам Владим Владимыч и говорит Тамарину, как бы на ухо, но так, чтобы все слышали вокруг:
       - Ты мне должен партию в бильярд.
       Тамарин поморщился, на стол показывает:
       - Ты же видишь, у меня день рождения.
       Маяковский набычился, недоволен. Тамарин скандалу не хочет, меня по плечу похлопал и говорит ласково:
       - Ну, ладно, ладно - давай, Ванька за меня сыграет.
       - Ну, я сыграл, - Иван Максимыч насупился, как бы задремал, погрузившись в молодость...

       Не каждый день пьёшь водку с человеком, который с Маяковским на бильярде резался! Я возбуждённо налил еще, мы чокнулись, выпили по гранёному стаканчику и закусили знаменитой ветчиной. Тут я вспомнил, что история должна была иметь продолжение, и сразу же закричал:
       - Так кто же выиграл?
       Ответ потряс меня своей ёмкостью и непосредственностью.
       - Ну, он же не профессионал,- скромно так и как бы снисходительно пробасил Максимыч.
       Вот это да! Максимыч, получается, был профессионалом и, следовательно, Маяковского, который профессионалом не был, обыграл без вопросов.
       - Дальше!- вскричал я, - А дальше-то что?!
       Старик попыхтел, помялся, в том же неспешном темпе забубнил:
       - Ну, я подхожу к Тамарину, уже гости собрались, и тихо так ему говорю, мол, Маяковский проиграл, а деньги-то платить не хочет...
       - Ну! - подгоняю я, чувствуя, что Максимыч вот-вот совсем уже заглохнет.
       - Ну чего, ну?... Тамарин говорит: - Плюнь, Ваня, садись за стол, не связывайся ты с говном!
       Во как! Я, потрясённый, рот открыл на минутку, а Максимыч воспользовался заминкой и заглох-таки намертво, он умел держать язык за зубами - школа!

       Ещё как-то раз он приезжал ко мне, а потом у него случилось горе - жена умерла, а была она лет на тридцать моложе. И чугунный Максимыч этого пережить не смог - так бывает.
       В тот его приезд я задал Максимычу один только вопрос, но зато он отвечал на него сходу целую минуту.
       А я всего-то спросил, удивляясь его мощному здоровью, пока он своими медвежьими лапами, не торопясь, сминал пустую картонную коробку с тремя богатырями и открывал очередную пачку:
       - Максимыч, а ты всю жизнь куришь? Бросать не пробовал?
       Старик был немножко оскорблён моей бестактностью: он ведь не давал мне повода такое подумать про него. Поэтому разразился длинной речью:
       - Всю жизнь. Даже ночью. Сколько я водки выпил, тебе и не приснится - мы пили как люди!... Я помню с Тимошенко, маршал такой был, и с братом моим - мы пили три дня за закрытыми дверьми... Адъютанты туда-сюда водку и закуску вот такими корзинами носили, - тут он руками показал, какие огромные были эти корзины.
       - А сколько женщин у меня было в двадцать девятом году! У тебя за всю жизнь не было... я тогда встречался с племянницей (он назвал очень известную фамилию одного из руководителей страны).
       - И ты не поверишь,- старик перешёл на глухой низкий шёпот и как-будто даже оглянулся с некоторым страхом или опаской:
       - Ночью... человек пятьдесят... танцуем в зале... и все голые!
       Мы чувствительно повздыхали. Тогда эта мода еще к нам не вернулась, по крайней мере в таких масштабах.
       - А что брат? - поинтересовался я, почему-то догадываясь, что с братом старика связана какая-то разгадка - ведь при всём моём уважении к Максимычу, тому в правительственной элите делать было нечего.
       - Что брат? - переспросил старик, помедлив и с хрипотой вздохнув. - Брат на мине подорвался по-глупому в начале войны. Молодые были, выпили генералы и прыгать начали - кто дальше. Резвились, в общем. Вот он на мину и попал. А был он членом Ставки, самым молодым. Сталин потом приказ издал, чтобы члены Ставки на передовой не появлялись.
       Другого случая попытать Максимыча у меня уже не было...
       Спасибо тебе, старик. Ты мог бы написать такие мемуары, что тебя бы при Сталине деловито и без всякого следствия расстреляли, а попозже - усадили бы в психушку доживать остатки дней, а ещё попозже - просто оплевали бы и вытерли об тебя ноги. Сколько таких стариков в России было, а мемуаров нет и уже не будет.
       Вот такая она правительственная водочка-то с ветчиной...