Маяк. Том Первый. Глава 6

Я слышал крики. Раздавленные отчаянием, страхом и бесконечным жутким эхом, они выползали из щелей в полу, просачивались сквозь окна, словно чёрная слизь, медленно подбирались ко мне, превращаясь поначалу из еле уловимого шёпота в настоящий, обрывистый вопль ужаса. Они заползали мне в уши и сквозь шум голосов я слышал, как они говорили: "Это ты виноват".
В комнате было пусто и сыро. Сладковато-горький запах плесени пробкой застревал в носу и не давал спокойно дышать, заставляя кашлять почти после каждого вдоха. Серые стены были покрыты многочисленными трещинами и сколами, в некоторых местах краска отвалилась от стены полностью, оголяя внутренности этого здания – обыкновенный кирпич. Вдоль них стояло медицинское оборудование: почти пустые шкафы с медикаментами, где я увидел только лишь таблетки от головной боли да пару таблеток активированного угля, небрежно разбросанных по полкам; металлические грязные столы с размазанной жидкостью неизвестного происхождения; койки, накрытые чистой простынёю.
А посреди этого мракобесия стоял я, облокотившись на высокую широкую койку, служившую операционным столом. На грязной от копоти простыни виднелись большие, ещё блестящие в свете единственной лампы, суицидально висящей под потолком, пятна крови. Они стекали со стола и падали мне на ботинки, но мне было всё равно, ведь не кровь должна заботить меня, а чья же она.
Какой ужас.
Стояла тишина, изредка лишь мне слышались психоделические галлюцинации: стук молотка в соседней комнате, чей-то надрывной крик, звуки пилы, разделяющей что-то на две части. А ещё эти лица. Фотография, которую я видел тогда, окружённую огнём, полыхала в памяти, как тот огромный костёр, выжигая на разуме клеймо убийцы.
Больших трудов мне стоило тогда лечь в постель и хоть на миг прикрыть глаза. Сразу виднелись галлюцинации, всплывающие из бесконечной тьмы. Они были для меня тем, что люди называют чашей терпения. Каждый раз я проверял себя, сколько ещё мне удастся выдержать натиск этого общества, и каждый раз оказывалось, что я не готов жить в этом мире.
Люди, как волны – сильные, жертвенные, но такие глупые. И всё это напоминало мне о том, как было бы прекрасно стать никем, ведь без имени и фамилии, без квартиры в центре города и дорогого тебе человека, тебе так просто от волн этих увернуться, не таща никого за собой. Свобода всегда заключалась в одиночестве.
Комната, куда я смог заставить себя уйти, была не лучше. Здесь не было ни крови, ни серых больничных стен, но в воздухе витал странный запах смерти. Смерть пахла гарью. Камин был потушен – лишь одинокая керосинка стояла поодаль, почти возле двери. Часы на стене мирно отмеряли время, слышались тихие вздохи заснувшей в кресле Мэри.
А на одном из диванов, обитых уже потрёпанным бархатом, лежал мистер Грид: он напоминал чёрное съёжившееся пятно, укрытое тёплым одеялом. Силуэт дрожал при каждом вздохе, и тень от него падала на стену, выложенную покрытой лаком древесиной. Дыхание было прерывистым, всхлипывающим. Я знал, что он плакал. Отчаянно. Самозабвенно. Но бесконечно тихо – он не мог дать слабину даже при таких обстоятельствах, и как бы он ни старался скрыть свои настоящие чувства, всё было видно невооружённым глазом.
– Прости меня... – прошептал вдруг я, и голос мой оглушил эту комнату с высокими потолками, и эхо утонуло в стенах. – Это я виноват.
Всхлипы затихли, а сам Гарри повернулся.
– Что ты сказал? – его голос был еле слышен из-за повязки, закрывающей половину его лица, включая рот. А через открытые места виднелась обгоревшая кожа.
– Прости меня, – чуть громче сказал я. – Я не спас их. И мне некого в этом винить, кроме как себя.
– Ты не мог их спасти, – прошептал он. – Я знал это. Видел, как ты тащил меня наружу, а они... – из его глаза выкатилась слеза и тут же высохла, – они кричали и... и звали меня. А я ничего не сказал!
– Я их не слышал, – начал вдруг оправдываться я. – Столько всего навалилось в те минуты. Мне жаль.
– Знаю, знаю... – Гарри попытался сесть и не смог. – Видимо, так угодно Богу. И я не прощу его.
– Как начался пожар?
Грид молчал и вспоминал события минувшего дня. На секунду рука моя взвыла от обжигающей боли, стоило и мне окунуться в водоворот воспоминаний.
– Не важно, – отмахнулся он. – Не хочу вспоминать.
Я сжал губы. Не хотелось мне давить на него, но что-то подсказывало, что это необходимо и ему, и мне. Я знал, что говорить о смерти близких трудно, но если этого не сделать, то на сердце навсегда останется этот груз.
– Повздорили мы с Леной... – сказал Гарри. – Ох, сильно повздорили. Посуду била, кричала, а я в ответ. Так и случилось. Она опрокинула бутылку с чистейшим спиртом. Я уронил горящую зажигалку, пытаясь прикурить. Полыхнуло – и через секунду я услышал её крик.
Сердце у меня сжалось. Мистер Грид был для меня странным, но важным человеком в моей жизни: обделённый внешней красотой, он обладал внутренней, и почти полжизни ждал, чтобы кто-нибудь полюбил его таким, какой он есть. Я знал его с тех пор, как открылся его магазинчик на окраине. Окружённый с двух сторон лесом, это неказистое здание простояло там сравнительно долго, и я уже слышал, как начинали шуметь стены, постепенно искривляясь. А он ими руководил. Расставлял товар, писал цены, считал выручку, пока не пришёл я. И пролетели у нас с ним незатейливые восемь серых лет. Эти годы стали знаменованием нашей тихой дружбы. И пусть мы общались на уровне "подчинённый-начальник", в наших взглядах всегда было понимание друг друга. Мы были как две половинки пазла, идеально подходящие друг другу с одной стороны, но совершенно разные с другой. Он знал, каково мне было без семьи, а я знал, как тяжело бывает с ней. И нам этого вполне хватало.
– Понимаешь, Александр, – продолжал он, пытаясь скрыть своё обгоревшее тело под одеялом, – не могу я больше так. Не могу. Они были для меня всем. И дочурка, и Ленка моя... не могу я без них. Может, сидят сейчас там, – Гарри тыкнул пальцем в потолок, – смотрят и ждут, когда и я приду к ним. Будем мы счастливы там, и дело с концом.
– Разве у тебя нет цели, ради которой ты хочешь жить? – нахмурился я и, встав с кресла, перешёл на соседний с Гридом диван. – Разве тебе незачем жить?
– Всю жизнь отдал на содержание дочки и сына. Лизавета была хорошей девчушкой, спокойной, доброй. Норман был прекрасным примером для всех нас. Я делал всё ради них. А теперь – ради кого мне стараться?
– Так случается, – сказал я, понимая, насколько это глупо. – Люди умирают, и это... это нормально. Сколько наших погибает на фронте каждый день? Думаешь, семьи этих бедолаг опускают руки? Нет, они продолжают жить.
– Они не ответсвенны за смерть их сына. Они не знают, каково это – собственными руками сжечь свою семью.
Мы замолчали. Грид отвернулся и смотрел в окно, за которым отчаянным быстрым вихрем металась снежная буря, а я смотрел на него. Он был в отчаянии, я – в смятении. Как обычно.
– Надо было и мне сгореть там. Зачем ты спас меня?! – его голос стал громче, а из лёгких вырвался надрывной кашель.
– Тихо-тихо... – я положил руку ему на плечо, тот отстранился. – Нужно лишь пережить это. Первые несколько дней или месяцев всегда тяжело, но потом ты поймёшь, что даже без одной ножки стул может стоять. Это придёт со временем. Уж поверь мне.
– А у тебя-то что стряслось? – Гарри повернулся ко мне и посмотрел на меня красными от слёз глазами.
– Дочка померла недавно, – вздохнул я и опустил глаза. – Далеко отсюда. Не знал её толком. Но почему-то... любил?
– Мне жаль.
– И мне.
Мы молчали почти всю ночь, то перебрасываясь мелкими фразами по поводу работы, то снова начинали говорить о своих жизнях. Это было так забавно, так приятно и необычно. Гарри оказался на удивление очень приятной личностью, и именно после этой бессонной ночи я начал понимать смысл фразы "не суди о книге по обложке".
Рассвет ознаменовался ярким и безмятежным восходом солнца над холодным Балтийским морем. Где-то недалеко дребезжал огонёк маяка, освещая ещё чёрную от ночи воду для проходящих мимо сонных фрегатов потерянных в себе душ. Они проплывали вдоль берега, скрываясь в утреннем тумане, и виделись мне как корабли-призраки. И единственное, что я видел на их бортах – это огромную свастику.
– Закрывать надо, – говорил Грид, поправляя сползшее одеяло. Его красные глаза высохли, и теперь в черноте зрачков я видел лишь пустоту, так присущую всем тем, кто совсем недавно потерял близких. Депрессия накатывала тяжёлой волной, смывала все старые обиды, прощала грехи, оставляя после себя лишь серый пустынный берег опустошённого сознания. Гарри был абсолютно подавлен, подавлен был и весь наш мир.
– Закрыть давно пора кладовку нашу. Кому она сдалась в этом захолустье? – хмурился мужчина и сжимал губы всё сильнее, пытаясь вновь не начать истерику от вновь нахлынувших воспоминаний.
Я не знал, что ответить. Он ведь был абсолютно прав, но моё сердце подсказывало, что скоро всё наладится. Но смотря в окно, я видел пепелище от вчерашнего пожара на фоне белоснежного снега на грязном асфальте и понимал, что как раньше уже никогда не будет. Люди прогнили окончательно, пожары истребляют их, а мы просто смотрим и аплодируем. Славно.
– Ну, может, кому-нибудь понадобится? Вещи-то там неплохие, – парировал я, выпивая уже третью кружку чая за последние двадцать минут. – К тому же, зря я их чинил что ли?
– Видимо, – вздохнул тот и побольше придал колени к груди. – Я не могу продолжать вести магазин. Неспособный я больше.
– Что ты имеешь в виду?
И через секунду тёплое одеяло оказалось на холодном полу. Его обгоревшие ноги напоминали куски пережаренного мяса, словно кто-то очень огромный охотился на него и теперь хотел съесть. Но самое главное как всегда не сразу бросилось в глаза. Левой ноги не было по колено.
– Да, отрубили, – увидев мой неподдельный ужас, сказал Гарри. – Наверное, весь мир слышал мой крик.
В голове всплыли воспоминания о вчерашних галлюцинациях, и всё встало на свои места. Всё звуки, приходящие в мой разум были реальны. Крик, молот, пила – тогда в соседней комнате Гарри отрубали ногу. И, может, это был просто отголосок прошлого, но этот крик был ещё ужаснее, чем ужасный вопль его покойной жены. Такой... отчаянный, словно он через крик говорил всем: "Не надо, прошу вас! Пожалуйста, хватит!". А люди стояли с пилой в руках, и мысленно насмехаясь над ним, приближались к обгорелому, утопленному в адреналине и копоти телу.
Я видел кровь.
– Кого ты обманываешь? – криво улыбнулся Гарри. – Думаешь, я не заметил, что за последний месяц к нам пришло всего несколько человек? Или что всё в магазине покрылось пылью, потому что это не трогает? Я не тупой, Александр.
Мы вновь замолчали. Розово-красное солнце вставало из-за горизонта, окрашивая ещё тёмное небо в светлые тона, на востоке добавляя нежного розового цвета. Снежинки причудливо блестели в свете восходящего светила.
– Может, ты возьмёшь? – мужчина повернулся ко мне.
Я не успел ответить: в комнату кто-то вошёл и, сказав "извините", тут же вышел, неприлично громко хлопнув дверью.
– Взять? – я был ошарашен данным предложением. – Я не могу. Извини.
– Почему? Тебе же нравится там работать.
– Нравилось. Лет пять назад.
Он опустил взгляд, прекрасно понимая, о чём я говорил. Как-то раз он заподозрил меня в краже товаров с прилавка и вызвал полицию, чтобы меня задержали и проверили. Ничего не обнаружили, но неприятный осадок и смутное впечатление остались в моей памяти.
– Прости ещё раз за тот случай. Я, правда, не хотел, чтобы так получилось, – сказал он.
– Да ладно, я давно тебя не виню.
– Так ты возьмёшь магазин?
– Не могу, – чуть жёстче ответил я и чуть опустил глаза на бинты на левой ноге. – Не потяну это.
– Тогда закрою, – он подпирал рукой голову и рассеянно смотрел вдаль. – Никому ж не нужен.
– Это было бы правильным решением, – натянуто улыбнулся я и встал. – Нельзя вечно сидеть на одном и том же месте. Нужно двигаться дальше. Двигайся, как будешь готов отпустить своё прошлое, договорились?
Гарри еле заметно кивнул.
– Отлично.
Свежий воздух перемешивался с неприятным ароматом дыма и жжённого мяса. Дым от кострища всё ещё плотным столбом поднимался в безоблачное голубое небо и растворялся только в ста метрах над уровнем моря. Остров в море, где стоял маяк, возвышался над абсолютно тихой волной гладью, свет на маяке погас, но я видел, что даже когда вокруг есть свет, он сеял свой – беспристрастный, светлый и такой чистый. А когда наступала тьма – маяк светил сильнее всех ярких звёзд. То ли я был, как он, то ли он – как я. Не важно. Важно то, что мы оба дарили свой свет безвозмездно и порой абсолютно впустую, как в этот только начинавшийся почти зимний день.
Но никто из нас не мог иначе. Нельзя просто взять и погаснуть, иначе корабли-люди сбились бы с курса, и всё, что мы так долго строили, пришлось бы разрушить. Ведь свет – это отражение всего сущего, отражение нас самих.