Маяк. Том Первый. Глава 7

Нельзя оставаться на одном месте. Прошлое однажды просто вцепится в твоё тело и сольётся воедино с разумом и душой. Оно не отстанет, будет вечно преследовать, поджидать за каждым углом, словно неудачливый преступник, а затем убьёт: сначала зарежет неприятными воспоминаниями, а затем медленно выпотрошит душу. От тебя ничего не останется – лишь на могильной плите кто-нибудь напишет: "Он был хорошим. Земля ему пухом".
И всё было бы так грустно, если не было бы так смешно. Люди барахтались в этом болоте вот уже несколько десятков лет и, крича от помощи, убирали руки со спасительной тростинки, и продолжали тонуть, медленно запуская в свои лёгкие грязную воду. А те, кто пытались помочь, просто бросали всё и уходили. Теперь лишь оставалось разобраться человеку, какую роль он играет.
Я сжимал бутылку с коньяком всё сильнее – не хотел выпускать её из рук. Напиток медленно охлаждался на холодном, уже зимнем ветру. Снег падал на меня, а я стоял неподвижно на промёрзлом берегу вдали от города и смотрел на маяк, светивший сюда вот уже пару веков. Его свет был так же мягок и силён, как и прежде, и только его существование заставляло просыпаться по утрам. Смотря на то, как люди умирали, я мог лишь наблюдать за бессмертием искусственного солнца. И, однажды, я мечтал добраться до него. Высадиться на том одиноком острове, прикоснуться к ледяному телу маяка и подняться наверх, чтобы всеми фибрами души прочувствовать свет, лившийся оттуда вот уже долгое время.
Мы были как две половинки, разделённые километрами воды.
Тишина доставляла мне удовольствие, но в этот момент мне не доставало моих верных товарищей, которые остались там, в городе. Они наверняка ждали меня, когда я ворвусь в общежитие, улыбнусь им всем и обниму каждого. Они ждали бы меня дни и ночи, выходя на улицу с керосинками, стоя на свежем снегу, надеясь увидеть в свете огромной луны мой искалеченный силуэт.
Солнце уже садилось, а я всё ещё не решался двинуться с места.
Я взглянул на наручные часы – мне нужно вернуться через два часа.
Ноги сами несли меня обратно в город. Не зная, зачем я туда возвращался, уверенной походкой направлялся туда, где вся наша жизнь теряла смысл. Это место было открытой клеткой, а все мы рано или поздно возвращались туда, потому что лучших условий нам не найти. Мы привыкли к такой размеренно суровой жизни, и другого они не хотели. Я хотел.
Слева от меня тянулась унылая лесополоса. Старые промёрзшие насквозь коряги возвышались над землёй, покрытой свежим снегом, похожие на руки мёртвых вождей, воскресающих из загробного мира. Они будто звали кого-то на помощь, не в силах больше сдвинуться, и остались в таком положении навечно, а затем расцветали. Люди восхищались, не зная всего.
Пляж был не очень широкий; мокрый твёрдый песок, застывавший при заморозках, неприятно шуршал под ногами, ломался, словно стекло.
Я сделал глоток коньяка, спасаясь от холода. Горячая жидкость растеклась по пищеводу, и внутри я почувствовал тепло, а на лице расплылась широкая улыбка. Сигарета во рту давно уж истлела и упала где-то далеко. На спине висел походный мешок.
Добрался я до города где-то через полтора часа. Солнце успело зайти почти за горизонт: лишь крошечная красная точка оставалась над чуть колыхающимся морем с его вечными сильными волнами. Маяк же светил в полную силу, и сквозь набирающий силу буран его яркий луч освещал нас всех, спасая от вечной тьмы. Я ступил на одну из улиц. Общежитие уже виднелось прямо передо мной. На пороге с недовольным и взволнованным лицом стояла Мэри с керосинкой в руке и, увидев меня вдалеке, помахала рукой.
– Ну где тебя чёрти носят?! – раздражённо сказала она, забирая у меня с плеч мешок. – Мы все волнуемся, а ты как ни в чём не бывало!
– И тебе добрый вечер, – улыбнулся я и вошёл в дом.
Пахло уютом. Кто-то на кухне готовил вкусное печенье, странные благовония наполняли комнату своим необычно вкусным резким запахом фруктов и лечебных трав.
– Это я поставила травы, – увидев моё сморщившееся лицо, сказала Мэри. – Ненавижу, когда сыростью пахнет во всём доме.
– Я тоже, – устало ответил я и поставил бутылку, которую до этого держал в руках, на кофейный столико рядом с диваном. – Где Гарри? Он в порядке?
– Ах, ты гляди-ка! Опять напился? – проигнорировав мой вопрос, Мэри взяла бутылку и, увидев, как мало жидкости там осталось, бросила на меня негодующим взгляд.
– Где Гарри? – чуть настойчивее сказал я.
– Где коньяк? — отпарировала она.
Мы замолчали. Мэри поставила почти пустую бутыль в шкаф и заперла на замок, а ключ положила в карман своего рабочего фартука. Взяла мой мешок и ушла на кухню.
Я знал, что она просто волновалась за меня. Её опека была выражением благодарности, но она была слишком настойчива. Постоянные упрёки, хмурый взгляд – я устал от этого. Ещё месяц назад она была доброй девушкой, готовой разговаривать о чём угодно ночи напролёт, а теперь от неё осталось лишь имя.
Виктор и Гарри сидели в одной комнате и играли в шахматы в одной из гостиных. Они изредка переглядывались, и один из них заходился кашлем. Затем они негромко хмыкали и молча продолжали игру.
– Кто у нас чемпион? – я улыбнулся и сел рядом с ними на одно из кресел. Посмотрел на доску: партия была почти сыграна, и было ясно, что Гарри проигрывал. Его король был загнан в угол, а его окружили пешки и ладьи. Куда бы он не пошёл в следующих ходах, он везде бы чувствовал себя неспокойно. Скоро пешки пожрут короля, и партия будет проиграна.
– Очевидно, не я, – грустно сказал Гарри, поправляя бинты на лице. Постепенно обгорелая кожа сходила, как у змеи, и оставались лишь необычные рубцы, напоминающие порезы. Мэри меняла повязки почти каждый день, и даже выделила ему инвалидное кресло, чтобы он мог хоть как-то передвигаться.
– Да будет вам, мистер Грид! – кашляя, говорил Виктор и пытался улыбнуться, но сквозь набирающую обороты пневмонию сделать этого удавалось с трудом. Каждое утро Отто приходил и осматривал Виктора, и рассказывал Мэри о неутешительных прогнозах. Всё знали, что он долго не протянет, но прошёл уже месяц, а он и не думал уходить в мир иной. И это хорошо.
– Не умею играть, вот и всё. Зачем сел... – вздохнул Грид и поставил фигурку короля на своё последнее место, открываясь ладье, стоящей поодаль.
– Учиться никогда не поздно, – сказал Виктор и с лицом победителя забрал короля себе. – Нужно лишь рвение.
– Да какое уж тут рвение, когда денег не хватает почти ни на что, – Гарри посмотрел на меня. – Не нашёл работу пока?
Я помотал головой.
– Плохо, конечно, но тут некого винить. Сами виноваты, что город так запустили, – мужчина остановился у окна, за которым темнела буря.
– Надо чем-нибудь заняться, – говорил Виктор.
– Рыба, может? – вздохнул я. – На рынке вроде бы хорошо продаётся, да и не особо хлопотное дело.
– Если бы, – вздохнул Гарри и повернулся ко мне. – А деньги на судно ты где возьмёшь? А как же оборудование? Ты об этом подумал?
– Нет, – честно признался я и опустил глаза. – Тогда не знаю, что делать.
– Мы можем попробовать экономить. Заработаем на лодку, будем работать, – воодушевляюще сказал Виктор и улыбнулся мне. – Вдвоём меньше хлопот будет, дайте только выздороветь.
– Куда уж больше, – отрезал Гарри. – Мы и так на всём экономим. Скоро, того и гляди, на улице окажемся. Не дай Бог, конечно.
– Гарри прав, – встрял я. – Но идея неплохая. Нужно рассказать мисс Дорнер об этом.
Я вышел из комнаты и оказался в пустом коридоре. Кухня была в правом конце: свет лился оттуда ровной полосой и изнутри шло странное уютное тепло. Слышались тихие голоса и звук шагов, разговоры, а сквозь это всё я слышал мелодию из радио. Мисс Дорнер и Отто сейчас хлопотали в той комнате и готовились справлять проводы старого года. До праздника оставалось всего несколько дней, но подготовка шла полным ходом: кто-то развешивал сделанные вручную украшения, кто-то готовил праздничный стол, а некоторые просто сидели, просто потому что ничем не могли помочь.
В кухне находились Мэри и Отто. Девушка месила тесто для праздничного пирога, а Отто то мыл посуду, то каждые пять минут отрывался от раковины и проверял готовность печенья в печи.
– Добрый вечер, Александр Петрович, – сказал Отто, пожав руку. Его ладонь была слегка мокрая, но мне это ничуть не мешало.
– Добрый, – ответил я и повернулся к Мэри, месившая в это время тесто. Её лицо в это время напоминало разбушевавшегося быка, который увидел тряпку перед собой. Лицо покраснело, в глазах горел огонь и желание расправиться с этим поскорее.
– Мэри, можно тебя на пару слов? – я прошёл к выходу. – Это важно.
Мы молча вышли и закрыли за собой дверь, оставив Отто домывать посуду в одиночестве.
– Что-то не так? – сказала она, глядя на меня снизу вверх. – Виктор и Гарри в порядке?
– Да, всё просто прекрасно, – отмахнулся я. – Нужно поговорить насчёт работы.
– А что говорить? На Новый год к нам приезжают люди, всё хорошо. Чего ещё надо?
– Ты сама понимаешь, что денег нам не хватает. Нас слишком много, нужна и мне работа.
– Что ты предлагаешь?
– Виктор сейчас предложил откладывать деньги на покупку рыболовного судна, – я посмотрел в сторону гостиной, в которой сидели мужчины.
– Рыбачить? Он? С ума сошёл! – возмутилась Мэри и попыталась пройти в комнату к больному, но я успел схватить её за руку.
– Я пойду рыбачить.
– Что?
– Да, больше некому. Деньги хоть какие-то будут, – вздохнул я. – Ну, как? Ты согласна?
– На что? Экономить? Мы и так это делаем уже столько дней! И ничего пока не менялось с тех пор. Вот уж не знаю.
– Мистер Грид сказал точно так же, но попытка не пытка.
– Тьфу, чёрт с тобой! – махнула рукой Мэри и вошла обратно в кухню. – Если тебе это так нужно, то делай! Деньги лишними не бывают.
Дверь захлопнулась прямо у меня перед носом. Стоило наступить освежающей тишине, как в груди я почувствовал облегчение. Мои руки теперь были развязаны, и я мог делать всё, что пожелаю на пути к своей заветной мечте: отвезти, однажды, нас всех на остров и остаться вс до конца времён. Это было бы прекрасно, но требовало ужасно много денег, чего у меня не было. Пока что.
Не зная, чем себя занять, я бесцельно ходил по коридорам, словно призрак, заглядывал в приоткрытые комнаты и слушал случайные разговоры счастливых людей, прячущихся от негодований войны. Все они были выходцами из разных стран, городов, но их объединяло несчастье, и поэтому все мы могли стать семьёй.
– Не могли они прорвать блокаду! Не могли! – слышался голос мужчины в летах из одной из-за одной и дверей.
– Да я тебе говорю, сдались они уже! – отвечал другой, чуть более мягкий голос. – Во всех газетах пишут!
– Ну и чёрт с ними. Выберутся.
Я поднялся на второй этаж и принялся обхаживать своих соседей. Большинство уже спали: свет в комнатах был выключен, а изнутри не издавалось ни звука. Мне хотелось думать, что все они либо съехали, либо умерли. Мистер и миссис Хавок, в частности. Уж слишком много проблем они доставляли всем. Но даже их не было слышно в этот поздний час.
Сам не заметив этого, я оказался в своей старой комнате. Освещаемая лунным светом, комнатушка выглядела, словно застывшее во времени пространство. Я чувствовал, что сколько бы времени здесь не провёл, за окном всегда была либо беспросветная ночь, либо серый день. Но сейчас за окном металась буря, а ровный белый диск луны, словно фонарь освещал наш городок наравне с маяком, который из моего окна виднелся вдали, окружённый водной гладью, пропитанной смертью и запахом соли.
Сняв верхнюю одежду, я лёг на кровать. Смотря в потолок, слышал, как в голове крутились различные мысли, идеи, словно по кругу. Раздумья занимали лишь мысли о новой работе и здоровье Виктора и Гарри. Об этих людях я беспокоился больше всего на свете на данный момент. Среди всех нас они выглядели до боли ничтожными, дряхлыми и такими наивными. Всё, что они делали, не приносили никакой пользы, не приносило дохода, но даже спустя такое долгое время мы продолжали любить их. Гарри после смерти семьи всё ещё пребывал в глубокой депрессии, но пытался преодолевать постоянное желание плакать от горя, хоть как-то контактируя с окружающим миром. Но сквозь натянутую улыбку я видел в его глазах необъятный страх и ненависть на самого себя. Чувство вины не отпускало его и вряд ли отпустит даже спустя несколько лет. Я представлял, как он просыпается каждую ночь от фантомных болей в отрубленной ноге и от душевной боли, сжимающей сердце. Ему будут сниться кошмары, и никто ничего не сможет поделать.
А Виктор... он просто был болен. Пневмония, о которой хором твердят и Мэри, и Отто, набирала силу, и я видел, как утром, просыпаясь, он выплёвывал отвратительные сгустки слизи и как слёзы катились из его глаз от невыносимой боли. Он смотрел в окно, а я на него. И мы не могли иначе.
Я любил всех этих людей. Любил, и ничего не мог с собой поделать. Они нуждались во мне, а я хотел, чтобы они были счастливы. И что же случится раньше: моя смерть или их счастье?
Отягощённый вечными раздумьями я провалился в объятия Морфея и в первый раз за несколько месяцев заснул крепким, опьяняющим сном.