Выродок 12

Но жизнь снова, против моей воли, свела меня с Катей семь лет спустя, когда мы были уже подростками. Все это время я не выпускал Катю из вида, чувствуя, что как-будто связан с ней с тех пор какими-то странными, болезненными узами. Она все так же оставалась в приюте, мня тоже никто так и не забрал. Она, конечно, изменилась, но эти изменения меня мало интересовали, - перед моим мысленным взором она неизменно представала маленькой, семилетней девочкой, которую я должен защитить. Казалось, я подсознательно ждал подходящего момента, когда смогу прийти ей на помощь и исправить свою детскую ошибку.

Я сидел и курил, как всегда, на детской площадке, почти не выдыхая дым, а лёгкую струйку, которая все-таки вырывалась из моих ноздрей, развеивая рукой. Не хотелось, чтобы воспитательницы видели меня курящим и опять начали ругаться. Я просто не хотел, чтобы они расстраивались, зная, что их попытки повлиять на меня заведомо обречены на провал. В четырнадцать лет уже бесполезно влиять, это такой возраст, когда ты сам повлиять на себя не можешь, а другим - не даёшь.

И тут Катя вдруг подошла ко мне. На ней, по какому-то странному стечению обстоятельств, была та же кофточка, что и семь лет назад, серенькая, синтетическая, с пластмассовыми пуговками. Я сразу узнал эту кофточку, несмотря на то, что она порядком вытерлась и была сплошь покрыта катышками, - она каким-то необъяснимым образом врезалась мне в память. Только теперь она сидела на Кате абсолютно по-другому: если раньше это был обычный детский балахончик, свободный по фигуре и доходящий до ягодиц, то теперь это выглядело совсем иначе.

Кофточка туго облегала округлившиеся формы Кати, коротенькие рукава были подвернуты чуть ниже локтя. Кофточка была теперь явно коротковата и маловата, но её обладательницу, по всей видимости, нисколько не смущало, что полы в районе пупка расходятся в разные стороны, оголяя живот, и что трикотаж так откровенно облегает две достаточно полные уже груди. Скорее, наоборот, это ей как будто даже доставляло удовольствие.

Катя обгоняла свой возраст, и если, когда она была маленькая, все считали её хорошенькой, то теперь все только и делали, что шептались, что Катя, оказывается, - ранняя пташка. Я не знал, что это значит; наблюдая за Катей, я не видел, чтобы её поведение чем-либо отличалось от поведения других девочек из приюта.

- Как дела? - бросила мне Катя.
- Нормально, - пожал я плечами в ответ. И сам задумался, а как же у меня дела, - мне так редко задавали этот вопрос... По-прежнему грустно, хреново, одиноко, - только вот будет ли она все это слушать, если я начну говорить ей правду? Поэтому ответ "нормально" показался мне вполне удовлетворительным.
- Видел, у Макса новая Моторола? Раскладушка, между прочим. Серенькая такая, гладкая, как камешек.

Мне не было никакого дела ни до Макса, ни до Моторолы, ни до всяких там раскладушек, - и я не понимал, зачем она все это мне говорит?

- Тоже себе такую хочу!
- Скажи Таньке - купят.

"Танькой" мы между собой называли самую сердобольную нашу воспитательницу; она могла выбить для нас все, что только нашей душе было угодно.

- Ой, ну какой ты скучный, Олег! Я же не для того тебе это рассказываю, чтобы ты мне советовал, что я и без тебя знаю, - протянула Катя своим хрустально-чистым голосом. Она была одной из немногих девочек, которые не курили, оттого голосок у неё сохранился нежный и мягкий. Я сидел, как пришибленный, не знал, что говорить, как реагировать.
- А зачем? - еле слышно выговорил я.
- А затем, чтобы ты меня пожалел. Пожалел! Понятно?
- Что ты хочешь, чтобы я сделал? - спросил я. Пожалеть - значит, выразить своё сочувствие, а для меня смерти подобно было выражать свои чувства, не говоря уже о том, что я никогда никого не жалел по-настоящему и абсолютно не знал, как это правильно делается.

Катя обиженно цокнула языком.

- Какой глупенький... А знаешь, хочешь я тебе погадаю? Дай сюда руку! Меня Каринка гадать научила, она же цыганка! Ты знал, что она цыганка?

С этими словами Катя осторожно взяла мою руку в свои ладошки и начала нежно гладить её; я покраснел до кончиков ушей. Мне не было приятно, скорее, даже наоборот, больно от её прикосновений. Её поведение смущало меня, хотелось отдёрнуть руку, как от горячей конфорки.

- Не надо мне гадать... Что там может быть хорошего? - процедил я сквозь зубы и досадливо вытащил свою руку из её ладоней. Лёгкое, беззаботное настроение Кати сменилось на серьёзное, она сверкнула в мою сторону дырявящим взглядом, уже настойчиво схватила мою руку и положила её на свою грудь.

-  А если так? - с горячностью произнесла она, приблизившись ко мне настолько, насколько никто никогда ко мне не приближался. Мы чуть не столкнулись лбами, и я подумал о том, что недавно Катя съела ванильную вафлю. От неё вкусно пахло ванильными вафлями... Я никому уже и не разрешал настолько сокращать со мною дистанцию, и внутренне весь заметался.

- Ты чего, сдурела? - я снова высвободил руку и легонько, - я боялся сделать ей больно, - оттолкнул Катю в плечо.
- А ты не бойся! Я уже это... Ну, не того... Вообщем, у меня уже было, понимаешь?

Я уже ничего не понимал, не осознавал, не воспринимал; мне хотелось только одного, - чтобы Катя ушла. В моей голове носилась единственная мысль, даже уверенность, - что это я виноват во всем, что случилось с Катей: в том, что она "уже не..." и так ведёт себя теперь. Почему она подошла ко мне и предлагает себя мне, - тому, кто виновен в её бедах, кто привёл её к такому состоянию? Невысказанные укоры сквозили в каждой её фразе, в каждом взгляде, жесте, - мне было больно смотреть на неё и слушать её.

Я онемел и рассматривал Катю страшными глазами.
- Это все после того случая, да?
- Какого случая? - не поняла Катя.
- Того, семь лет назад, когда я привёл тебя к подвалу, а там нас ждали старшие...
- Что-то я такого не помню... А ты помнишь? Да ладно!? - Катя рассмеялась своим чистым, звонким смехом. - Ну, ты даёшь! И что, ты теперь из-за этого по ночам не спишь?
- Не сплю, - признался я, сам не ожидая от себя такой искренности.
- Да ладно? - я чувствовал, что голос Кати помаленьку теряет свою саркастичность.

- Да, не сплю, представляешь? Я был глупым, я не подумал о последствиях, я повелся, короче говоря. На что? Да просто так! Просто так поставил тебя под удар.
- Олег... тебе было всего лишь семь лет...
- Все равно! Не в пеленках же я уже лежал, мог бы и догадаться, что им от тебя было нужно!
- А почему не догадался?
- Не знаю, я никогда особо в этом не варился, - мне это было неинтересно...
- Странно, всем интересно, а тебе нет, - произнесла Катя как-то даже обиженно.

Она робко присела рядом со мной, и мы немного посидели молча. Я что-то чертил веточкой на песке, пытаясь хоть чем-то занять свои руки. От волнения в них уже начиналась знакомая дрожь, которая грозила перейти в судороги. У меня, похоже, всю жизнь было что-то не то с выбросом адреналина. Мне хватало пусть даже кратковременной, но сильной эмоции, чтобы он выплеснулся в кровь в каком-то невообразимом количестве, которое я не мог "переварить". Может быть, мне следовало заняться спортом, чтобы хоть как-то нейтрализовать эту губительную для меня энергию, - но у меня не хватало силы воли, чтобы заниматься регулярно, - да и желания особого не было.

Я не знаю, чувствовала ли Катя, что внутренне я весь пекусь и маюсь. Она наблюдала за тем, как незамысловатые рисунки появлялись на песке из-под моей веточки. Странное мы, наверное, из себя представляли зрелище. Ранняя осень, и мы, никому не нужные, не знающие, чем себя занять, загорелые и обветренные после летних каникул, взъерошенные, только начинающие жить и уже столько ошибок настряпавшие, сидим вдвоём на пустой детской площадке, не зная, что будет завтра, что будет через час, да и в следующую минуту тоже...

- Странно, с тобой спокойно как-то, Олег, - нарушила вдруг молчание Катя. - Я оттого тебя и выбрала, что с тобой спокойно. А насчёт того, что ты якобы виноват, не бери в голову! Это не ты виноват, - это... я не знаю, что виновато. Это все равно бы со мной произошло, рано или поздно. Со всеми девчонками здесь происходит, я же знаю. Я же с ними общаюсь! Среди моих сверстниц девочек почти не осталось. Кто виноват? Вы или мы сами? Вы не от хорошей жизни это делаете, зажимаете девчонок. А мы потом не знаем, что с собой такими делать. Ничего ведь ценного в нас не остаётся, только ужасная пустота и чернота внутри. И начинаем идти по рукам, кто за деньги, кто просто за тепло, чтобы кто-нибудь пожалел, избавил от этой пустоты! Вот и с тобой я так же хотела, - за тепло...

... В последствие Катя стала моей первой девушкой. Но я ничего не почувствовал, будучи с ней, - абсолютно ничего, только ту кромешную, темную пустоту, о которой она меня предупреждала...

Следующая страница http://proza.ru/2017/01/13/643