Перечитывая томик стихотворений Пушкина, я заинтересовался следующими строками:
« О, милый брат, какие звуки!
В слезах восторга внемлю им.
Небесным пением своим
Он усыпил земные муки…»
О ком же пишет Пушкин? Стихотворение озаглавлено - «Козлову». Не поэт ли это Иван Козлов?
Позднее я разыскал свидетельства того, что да, к нему, Ивану Ивановичу Козлову, обращается в этом стихотворении А. С. Пушкин. И вот по какому поводу.
В мае 1825 года поэт получил от Козлова только что изданную его романтическую поэму «Чернец» с автографом. Вышеупомянутое сочинение Александра Сергеевича было ответом на этот подарок.
Судьба И. Козлова была трудной. Поначалу – любимец женщин, «человек гостиных». Но к сорока двум годам его уже нельзя было назвать баловнем судьбы: отказали ноги, потом пропало зрение, стали болеть суставы, неметь язык. Преодолевая боль и отчаяние, этот сильный человек писал стихи. Его имя не затерялось среди таких поэтов, как Баратынский, Вяземский, Дельвиг и другие. Его оценивают как тонкого лирика. Поэмы и элегии И. Козлова имели громадный успех у читателей тех лет. Стихотворение «Вечерний звон», как известно, стало популярной песней.
Иван Козлов, несомненно, был рад посланию Пушкина. В ответном письме, записанном под диктовку дочерью Ивана Ивановича Александрой, он выразил свою благодарность так: «Не мой слабый талант, но восхищение перед вашим дарованием и искренняя привязанность, которую я к вам питаю, оправдывают первое полустишие 7-го стиха; еще раз спасибо, большое спасибо; оно тронуло меня до глубины души».
А. С. ПУШКИН
КОЗЛОВУ
Певец, когда перед тобой
Во мгле сокрылся мир земной,
Мгновенно твой проснулся гений,
На все минувшее воззрел
И в хоре светлых привидений
Он песни дивные запел.
О милый брат, какие звуки!
В слезах восторга внемлю им.
Небесным пением своим
Он усыпил земные муки;
Тебе он создал новый мир,
Ты в нем и видишь, и летаешь,
И вновь живешь, и обнимаешь
Разбитый юности кумир.
А я, коль стих единый мой
Тебе мгновенье дал отрады,
Я не хочу другой награды -
Недаром темною стезей
Я проходил пустыню мира;
О нет! недаром жизнь и лира
Мне были вверены судьбой!
1825
Источник: Пушкин А.С. Собрание сочинений в 10-ти томах. Т. 2, М., «Художественная литература», 1974.
И. И. КОЗЛОВ
ЧЕРНЕЦ
Киевская повесть
В предисловии к изданию 1825 года, написанном Жуковским, говорится: «Мы не хотим предупреждать суда наших читателей о небольшой поэме, которую здесь им предлагаем: и без нас они найдут в ней красоты возвышенные, и без нас могут заметить, что вообра-жение поэта согрето пламенем чувства, что язык его силен, прост, живописен. Мы скажем несколько слов о самом поэте. Судьба его должна возбудить нежнейшее участие в каждом благородном сердце. Несчастие, часто убийственное для души обыкновенной, было для него гением животворящим. «Несчастие, - сказал некто, - можно сравнить с великаном, имеющим голову светозарную и ноги свинцовые. Кто сам высок, или кто может возвыситься, чтоб посмотреть п р я м о в л и ц о сему ужасному посланнику провидения, - тот озарится его блеском, и собственное лицо его просветлеет; но тот, кто низок, или кто, ужаснувшись ослепительного света, наклонит голову, чтобы его не видать, - тот попадет под свинцовые ноги страшилища и будет ими раздавлен или затоптан в прах». Сей жребий миновал нашего страдальца: он имел довольно мужества, чтоб посмотреть прямо в лицо своему страшному посетителю. В молодых летах, проведенных в рассеянности большого света, он не знал того, что таилось в его душе, созданной понимать высокое и прекрасное, - несчастие открыло ему эту тайну: похитив у него лучшие блага жизни, оно даровало ему поэзию. Вот уже пятый год, как он без ног и слеп; существенный мир исчез для него навсегда; но мир души, мир поэтических мыслей, высших надежд и веры открылся ему во всей красоте своей: он живет в нем и в нем забывает свои страдания, часто несносные. Мы не входим в подробности – пускай он сам будет своим историком: прилагаем здесь его послание к другу (написанное в 1822 году), в котором с величайшею верностию изобразил он настоящую судьбу свою; оно есть не произведение поэта, а искренняя, трогательная исповедь страдальца»
Прекрасный друг минувших светлых дней,
Надежный друг дней мрачных и тяжелых,
Вина всех дум, и грустных и веселых,
Моя жена и мать моих детей!
Вот песнь моя, которой звук унылый,
Бывало, в час бессонницы ночной,
Какою-то невидимою силой
Меня пленял и дух тревожил мой!
О, сколько раз я плакал над струнами,
Когда я пел страданье Чернеца,
И скорбь души, обманутой мечтами,
И пыл страстей, волнующих сердца!
Моя душа сжилась с его душою:
Я с ним бродил во тьме чужих лесов;
С его родных днепровских берегов
Мне веяло знакомою тоскою.
Быть может, мне так сладко не мечтать;
Быть может, мне так стройно не певать! -
Как мой Чернец, все страсти молодые
В груди моей давно я схоронил;
И я, как он, все радости земные
Небесною надеждой заменил.
Не зреть мне дня с зарями золотыми,
Ни роз весны, ни сердцу милых лиц!
И в цвете лет уж я между живыми
Тень хладная бесчувственных гробниц.
Но я стремлю, встревожен тяжкой мглою,
Мятежный рой сердечных дум моих
На двух детей, взлелеянных тобою,
И на тебя, почти милей мне их.
Я в вас живу, - и сладко мне мечтанье!
Всегда со мной мое очарованье.
Так в темну ночь цветок, краса полей,
Свой запах льет, незримый для очей.
17 сентября 1824. Санкт-Петербург.
1
За Киевом, где Днепр широкой
В крутых брегах кипит, шумит,
У рощи на горе высокой
Обитель иноков стоит;
Вокруг нее стена с зубцами,
Четыре башни по углам
И посредине божий храм
С позолоченными главами;
Ряд келий, темный переход,
Часовня у святых ворот
С чудотворящею иконой,
И подле ключ воды студеной
Журчит целительной струей
Под тенью липы вековой.
2
Вечерний мрак в туманном поле;
Заря уж гаснет в небесах;
Не слышно песен на лугах;
В долинах стад не видно боле;
Ни рог в лесу не затрубит,
Никто не пройдет, - лишь порою
Чуть колокольчик прозвенит
Вдали дорогой столбовою;
И на Днепре у рыбаков
Уж нет на лодках огоньков;
Взошел и месяц полуночный,
И звезды яркие горят;
Поляны, рощи, воды спят;
Пробил на башне час урочный;
Обитель в сон погружена;
Повсюду мир и тишина.
В далекой келье луч лампадный
Едва блестит; и в келье той
Кончает век свой безотрадный
Чернец, страдалец молодой.
Утраты, страсти и печали
Свой знак ужасный начертали
На пасмурном его челе;
Гроза в сердечной глубине,
Судьба его покрыта тьмою:
Откуда он, и кто такой? -
Не знают. Но, в вражде с собой,
Он мучим тайной роковою.
Раз ночью, в бурю, он пришел;
С тех пор в обители остался,
Жизнь иноков печально вел,
Дичился всех, от всех скрывался;
Его вид чудный всех страшил,
Чернец ни с кем не говорил,
Но в глубине души унылой
Ужасное заметно было.
В торжественный молитвы час
И он певал хвалебный глас...
Но часто вопли тяжкой муки
Святые прерывали звуки!
Бывало, он, во тьме ночей,
Покоя в келье не находит,
И в длинной мантии своей
Между могил, как призрак, бродит;
Теперь недвижим, ждет конца:
Недуг терзает Чернеца.
3
Пред ним, со взором умиленья,
Держал игумен крест спасенья, -
И тяжко страждущий вздыхал:
Он пламенел, он трепетал,
Он дважды тихо приподнялся,
Он дважды речь начать старался;
Казалось, некий грозный сон
Воспоминать страшился он,
И робко, дико озирался.
Чернец, Чернец, ужели ты
Всё помнишь прежние мечты!..
Но превозмог он страх могилы,
Зажглися гаснущие силы:
Он старца за руку схватил,
И так страдалец говорил:
4
"Отец! меж вас пришлец угрюмый,
Быть может, я моей тоской
Смущал спасительные думы
И мир обители святой.
Вот тайна: дней моих весною
Уж я всё горе жизни знал;
Я взрос бездомным сиротою,
Родимой ласки не видал;
Веселья детства пролетали,
Едва касаясь до меня:
Когда ровесники играли,
Уже задумывался я;
Огонь и чистый и прекрасный
В груди младой пылал напрасно:
Мне было некого любить!
Увы! я должен был таить,
Страшась холодного презренья,
От неприветливых людей
И сердца пылкого волненья,
И первый жар души моей;
Уныло расцветала младость,
Смотрел я с дикостью на свет,
Не знал я, что такое радость;
От самых отроческих лет
Ни с кем любви не разделяя,
Жил нелюдимо в тишине, -
И жизнь суровая, простая
Отрадною казалась мне.
Любил я по лесам скитаться,
День целый за зверьми гоняться,
Широкий Днепр переплывать,
Любил опасностью играть,
Над жизнью дерзостно смеяться, -
Мне было нечего терять,
Мне было не с кем расставаться.
5
Но вскоре с невских берегов
Покрытый воин сединами
Приехал век дожить меле нами,
Под тенью отческих дубров.
Он жил в селе своем с женою,
И с ними дочь в семнадцать лет...
О старец! гроб передо мною...
Во взорах тмится божий свет!..
Ее давно уж в мире нет...
Но ею всё живу одною...
Она одна в моих мечтах,
И на земле и в небесах!..
Отец святой, теперь напрасно
О ней тебе подробно знать,
Я не хочу ее назвать!..
Молися только о несчастной!
Случайно нас судьба свела;
Ее красы меня пленили;
Она мне сердце отдала, -
И мать с отцом нас обручили.
Уже налой с венцами ждал;
Всё горе прежнее в забвеньи, -
И я в сердечном упоеньи,
Дивясь, творца благословлял.
Давно ль, печально увядая,
Была мне в тягость жизнь младая?
Давно ли дух томился мой,
Убитый хладною тоской?
И вдруг дано мне небесами
И жить, и чувствовать вполне,
И плакать сладкими слезами,
И видеть радость не во сне!
С какой невинностью святою
Она пылающей душою
Лила блаженство на меня!
И кто из смертных под луною
Так мог любить ее, как я?
Сбылося в ней мое мечтанье,
Весь тайный мир души моей, -
И я, любви ее созданье,
И я воскрес любовью к ней!
6
Но снова рок ожесточился;
Я снова обречен бедам.
Какой-то вдруг, на гибель нам,
Далекий родственник явился;
Он польских войск хорунжий был;
Злодей, он чести изменил!
Он прежде сам коварно льстился
С ней в брак насильственно вступить.
Хотел ограбить, притеснить, -
И презрен был, и только мщенья
Искал с улыбкой примиренья.
О мой отец! сердечный жар,
Благих небес высокий дар,
Нет, не горит огонь священный
В душе, пороком омраченной.
Не видно звезд в туманной мгле:
Любовь - святое на земле.
Ему ль любить!.. Но, ах, судьбою
Нам с нашей матерью родною
Была разлука суждена!
Она внезапно сражена
Недугом тяжким... мы рыдали,
Мы одр с молитвой окружали;
Настал неизбежимый час:
Родная скрылася от нас.
Еще теперь перед очами,
Как в страшную разлуки ночь
Теплейшей веры со слезами
Свою рыдающую дочь
Земная мать благословляла
И, взяв дрожащею рукой
Пречистой девы лик святой,
Ее небесной поручала.
С кончиной матери смелей
Стал мстить неистовый злодей;
Он клеветал; уловкой злою
Он слабой овладел душою, -
И старец слову изменил:
Желанный брак разрушен был.
Обманут низкой клеветою,
Он мнил, безжалостный отец,
Что узы пламенных сердец
Мог разорвать; и дочь младая,
Его колена обнимая,
Вотще лила потоки слез;
Но я ни гнева, ни угроз,
Ни мщенья их не убоялся,
Презрел злодея, дочь увез
И с нею тайно обвенчался.
7
Быть может, ты, отец святой,
Меня за дерзость обвиняешь;
Но, старец праведный, не знаешь,
Не знал ты страсти роковой.
Ты видишь сердца трепетанья,
И смертный хлад, и жар дыханья,
И бледный лик, и мутный взор,
Мое безумье, мой позор,
И грех, и кровь - вот пламень страстный!
Моей любви вот след ужасный!
Но будь мой рок еще страшней:
Она была... была моей!
О, как мы с нею жизнь делили!
Как, утесненные судьбой,
Найдя в себе весь мир земной,
Друг друга пламенно любили!
Живою неясностью мила,
В тоске задумчивой милее,
На радость мне она цвела;
При ней душа была светлее.
Промчался год прелестным сном.
Уж мнил я скоро быть отцом;
Мы сладко в будущем мечтали,
И оба вместе уповали:
Родитель гневный нам простит.
Но злоба алчная не спит:
В опасный час к нам весть несется,
Что вся надежда отнята,
Что дочь отцом уж проклята...
Обман ужасный удается -
Злодей несчастную убил:
Я мать с младенцем схоронил.
И я... творец!.. над той могилой,
Где лег мой сын с подругой милой,
Стоял - и жив!..
Отец святой!
Как было, что потом со мною,
Не знаю: вдруг какой-то тьмою
Был омрачен рассудок мой;
Лишь помню, что, большой дорогой
И день и ночь скитаясь, я
Упал; когда ж вошел в себя,
Лежал уж в хижине убогой.
Без чувства бед моих, без сил;
Я жизнь страданьем пережил,
И в сердце замерло волненье;
Не скорбь, но страх и удивленье
Являло томное лицо;
В душе всё прежнее уснуло;
Но невзначай в глаза мелькнуло
Мое венчальное кольцо...
. . . . . . . . . . . . . . . .
8
Я бросил край наш опустелый;
Один, в отчаяньи, в слезах,
Блуждал, с душой осиротелой,
В далеких дебрях и лесах.
Мой стон, мой вопль, мои укоры
Ущелья мрачные и горы
Внимали с ужасом семь лет.
Угрюмый, скорбный, одичалый,
Терзался я мечтой бывалой;
Рыдал о том, чего уж нет.
Ночная тень, поток нагорный,
И бури свист, и ветров вой
Сливались втайне с думой черной,
С неутолимою тоской;
И горе было наслажденьем,
Святым остатком прелатах дней;
Казалось мне, моим мученьем
Я не совсем расстался с ней.
9
Где сердце любит, где страдает,
И милосердный бог наш там:
Он крест дает, и он нее нам
В кресте надежду посылает.
Чрез семь тяжелых, грозных лет
Блеснул и мне отрадный свет.
Однажды я, ночной порою,
Сидел уныло над рекою,
И неба огнезвездный свод,
И тихое луны мерцанье,
И говор листьев, и плесканье
Луной осеребренных вод-
Невольно душу всё пленяло,
Всё в мир блаженства увлекало
Своей таинственной красой.
Проснулся дух мой сокрушенный:
"Творец всего! младенец мой
С моей подругой незабвенной
Живут в стране твоей святой;
И, может быть, я буду с ними,
И там они навек моими!.."
Любви понятны чудеса:
С каким-то тайным ожиданьем
Дрожало сердце упованьем;
Я поднял взор на небеса,
Дерзал их вопрошать слезами...
И, мнилось, мне в ответ был дан
Сей безмятежный океан
С его нетленными звездами.
С тех пор я в бедствии самом
Нашел, отец мой, утешенье,
И тяжким уповал крестом
С ней выстрадать соединенье.
Еще, бывало, слезы лью,
Но их надежда услаждала,
И горесть тихая сменяла
Печаль суровую мою.
Забыл я, верой пламенея,
Мое несчастье и злодея:
Она с младенцем в небесах
Мечталась сердцу в райских снах.
Я к ней душою возносился, -
И мысль одним была полна:
Желал быть чистым, как она,
И с жизнью радостно простился;
Но умереть хотелось мне
В моей родимой стороне.
Я стал скучать в горах чужбины:
На рощи наши, на долины
Хотел последний бросить взгляд,
Увидеть край, весь ею полный,
И сельский домик наш, и сад,
И синие днепровски волны,
И церковь на холме, где спит
В тени берез их пепел милый,
И как над тихою могилой
Заря вечерняя горит.
10
Ах, что сбылось с моей душою,
Когда в святой красе своей
Вдруг вид открылся предо мною
Родимых киевских полей!
Они, как прежде, зеленели,
Волнами так же Днепр шумел,
Всё тот же лес вдали темнел,
На жнивах те лее песни пели,
И так же всё в стране родной,
А нет лишь там ее одной!
Везде знакомые долины.
Ручьи, пригорки и равнины
В прелестной, милой тишине,
Со всех сторон являлись мне
С моими светлыми годами;
Но с отравленною душой,
На родине пришлец чужой,
Я их приветствовал слезами
И безотрадною тоской.
Я шел; день к вечеру склонялся;
И скоро сельский божий храм
Предстал испуганным очам;
И вне себя я приближался
К могиле той, где сын, жена...
Вся жизнь моя погребена.
Я чуть ступал, как бы страшился
Прервать их непробудный сон;
В груди стеснял мой тяжкий стон,
Чтоб их покой не возмутился;
Страстям встревоженным своим
Не смел вдаваться дух унылый;
Казалось мне, над их могилой
Дышал я воздухом святым.
Творилось дивное со мною,
И я с надеждой неземною
Колена тихо преклонил,
Молился, плакал и любил...
Вдруг слышу шорох за кустами;
Гляжу, что ж взор встречает мой?
Жнеца с подругой молодой,
И воз, накладенный снопами;
И вижу я, между снопов
Сидит в венке из васильков
Младенец с алыми щеками.
Невольно я затрепетал:
"Я всё имел, всё потерял,
Нам не дали жить друг для друга.
В сырой земле моя подруга,
И не в цветах младенец мой -
Его червь точит гробовой".
В слезах тогда к ним на могилу
Без памяти бросаюсь я;
Горело сердце у меня;
Тоска души убила силу.
Целуя дерн, я разрывал
Руками жадными моими
Ту землю, где я лег бы с ними;
В безумстве диком я роптал;
Мне что-то страшное мечталось;
Едва дышал я, в мутной тьме
Сливалось всё, как в тяжком сне;
Уж чувство жизни пресекалось,
И я лежал между гробов
Мертвей холодных мертвецов.
Но свежий воздух, влажность ночи
Страдальца вновь животворят;
Вздохнула грудь, открылись очи.
Кругом бродил мой томный взгляд:
Всё было тихо, скрыто мглою,
В тумане месяц чуть светил,
И лишь могильною травою
Полночный ветер шевелил.
11
Я встал и скорыми шагами
Пошел с потупленной главой
Через поляну; за кустами
Вилась дорога под горой;
Почти без памяти, без цели
Я шел куда глаза глядели;
Из-за кустов навстречу мне
Несется кто-то на коне.
Не знаю сам, какой судьбою,
Но вдруг... я вижу пред собою,
При блеске трепетном луны,
Убийцу сына и жены.
Отец, то встреча роковая!
Я шел, весь мир позабывая;
Не думал я его искать,
Я не хотел ему отмщать;
Но он, виновник разлученья,
Он там, где милые в гробах,
Когда еще в моих очах
Дрожали слезы исступленья...
То знает совесть, видит бог,
Хотел простить-простить не мог.
Я изменил святой надежде,
Я вспомнил всё, что было прежде, -
И за узду схватил коня:
"Злодей, узнал ли ты меня?"
Он робко смотрит, он дивится,
Он саблю обнажить стремится;
Увы! со мною был кинжал...
И он в крови с коня упал.
Тогда еще не рассветало;
Я вне себя иду назад;
И рощи и поля молчат,
Перед зарею всё дремало,
Лишь несся гул издалека,
Как конь скакал без седока;
Бесчувственно я удалялся.
Всё, что сбылось, казалось мне
Как что-то страшное во сне.
Вдруг звон к заутрене раздался...
Огнями светлый храм сиял,
А небо - вечными звездами,
И лунный свет осеребрял
Могилы тихие с крестами;
Призывный колокол звенел;
А я стоял, а я смотрел,
Я в светлый храм идти не смел...
"О чем теперь и как молиться?
Чего мне ждать у алтарей?
Мне ль уповать навеки с ней
В святой любви соединиться?
Как непорочность сочетать
Убийцы с буйными страстями?
Как в небе ангела обнять
Окровавленными руками?"
12
В обитель вашу я вступил,
Искал я слез и покаянья;
Увы, я, грешный, погубил
Святые сердца упованья!
Бывало, бедствие мое
Я верой услаждал всечасно;
Теперь - до гроба жить ужасно!
За гробом - вечность без нее!
Я мнил, отец мой, между вами
Небесный гнев смягчать слезами;
Я мнил, что пост, молитва, труд
Вине прощенье обретут;
Но и в обители спасенья
Я слышу бурь знакомый шум;
Проснулись прежние волненья,
И сердце полно прежних дум.
Везде, отчаяньем томимый,
Я вижу лик неотразимый;
Она в уме, она в речах,
Она в моленье на устах;
К ней сердце пылкое стремится,
Но тень священную боится
На лоне мира возмутить.
О, верь, не обагренный кровью,
Дышал я чистою любовью,
Умел земное позабыть:
Я в небесах с ней думал жить!
Теперь, как гибельным ударом,
И там я с нею разлучен,
Опять горю безумным жаром,
Тоскою дикой омрачен.
Здесь, на соломе, в келье хладной,
Не пред крестом я слезы лью;
Я вяну, мучуся, люблю,
В печали сохну безотрадной;
Весь яд, всё бешенство страстей
Кипят опять в груди моей,
И, жертва буйного страданья,
Мои преступные рыданья
Тревожат таинство ночей.
13
Вчера - бьет полночь-страх могилы
Последние разрушил силы,
И пред иконою святой
С непостижимою тоской
Я изливал мои страданья;
Я милосердного молил,
Чтоб грех кровавый мне простил,
Чтоб принял слезы покаянья.
Вдруг что-то, свыше осеня,
Как будто душу озарило
И тайной святостью страшило,
Отец мой, грешного меня.
Лампада луч дрожащий, бледный
Бросала томно в келье бедной.
Покрыта белой пеленой,
Она предстала предо мной.
И черные горели очи
Ярчее звезд осенней ночи.
О нет, то был не призрак сна
И не обман воображенья!
Святой отец, к чему сомненья!
С нее слетела пелена,
И то была, поверь... она!
Она, прелестная, младая!
Ее улыбка неземная!
И кудри темные с чела
На грудь лилейную бежали,
И, мнилось мне, ее уста
Былое, милое шептали;
Всё та ж любовь в ее очах,
И наш младенец на руках.
"Она!.. прощен я небесами!"
И слезы хлынули ручьями.
Я вне себя бросаюсь к ней,
Схватил, прижал к груди моей...
Но сердце у нее не бьется,
Молчит пленительная тень;
Неумолимая несется
Опять в таинственную сень;
И руки жадные дрожали;
И только воздух обнимали;
Мечтой обмануты, они
К груди прижалися одни.
"Ужель отринуты моленья?
Ужель ты вестник отверженья?
Или в ужасный, смертный час,
Моя всё верная подруга,
Хотела ты в последний раз
Взглянуть на гибнущего друга?.."
И с ложа на колена пал
Чернец, и замер голос муки;
Взор оживился, засверкал;
К чему-то вдруг простер он руки,
Как исступленный закричал:
"Ты здесь опять!.. конец разлуки!
Зовешь!.. моя!.. всегда!.. везде!..
О, как светла!.. к нему!.. к тебе!.."
14
Два дни, две ночи он томился,
И горько плакал, и молился;
На третью ночь отец святой
Обитель мирную сзывает;
Последний час уже летает
Над юной грешною главой.
И в келью брата со свечами
Собором иноки вошли,
И белый саван принесли...
И гроб дощатый за дверями.
Печален был их томный глас,
За упокой души молящих;
Печален вид их черных ряс
При тусклом блеске свеч горящих.
Прочитана святым отцом
Отходная над Чернецом.
Когда ж минута роковая
Пресекла горестный удел,
Он, тленный прах благословляя,
Ударить в колокол велел...
И звон трикратно раздается
Над полуночною волной.
И об усопшем весть несется
Далеко зыбкою рекой.
В пещеру вещий звон домчался,
Где схимник праведный спасался:
"Покойник!" - старец прошептал,
Открыл налой и четки взял;
У рыбаков сон безмятежный
Им прерван в хижине прибрежной.
Грудной младенец стал кричать;
Его крестит спросонья мать,
Творить молитву начинает
И тихо колыбель качает. -
И перед тлеющим огнем
Опять уснула крепким сном.
И через поле той порою
Шел путник с милою женою;
Они свой ужас в темну ночь
Веселой песнью гнали прочь;
Они, лишь звоны раздалися, -
Перекрестились, обнялися,
Пошли грустней рука с рукой...
И звук утих во тьме ночной.
Источник: Козлов И.И.. Стихотворения. – М.: Сов.Россия, 1979. – 176 с. – (Поэтическая Россия), с. 69, 139 – 161, 172 – 173.
Литература:
1. Козлов И.И. Стихотворения /Сост., всуп. Статья и примеч. В.И.Сахаров. – М.: Сов.Россия, 1979. – 176 с. – (Поэтическая Россия);
2. Пушкин А.С. Собрание сочинений в 10-ти томах. Т. 2, М., «Художественная литература», 1974, с.11, 548;
ПЕСНЬ О ВЕЩЕМ ОЛЕГЕ
Историк С.М.Соловьев: «В 879 году, по счету летописца» умер Рюрик, оставив малолетнего сына Игоря, которого отдал на руки родственнику своему Олегу. Последний, как старший в роду, а не опекун малолетнего князя, получил всю власть Рюрика и удержал её до конца жизни
(Соловьев С.М., История России с древнейших времен. Книга первая, том 1, гл.5, с.113. Второе издание, СПб, товарищество «Общественная польза», 1851-1879 гг. //http://runivers.ru/ lib/ book4544/54652/)
Историк Н.М.Карамзин: «Рюрик, по словам летописи, вручил Олегу правление за малолетством сына. Сей опекун Игорев скоро прославился великою своею отважностью, победами, благоразумием, любовию подданных».
(Карамзин Н.М. История государства Российского. Том 1. Глава ;. Олег правитель. г.879 – 912// http://lib.ru/LITRA/ KARAMZIN/ karamz01.txt)
«Песнь о вещем Олеге» написана А. С. Пушкиным в молодости, когда он был выслан царем на юг России. В форме баллады поэт пересказал древнюю легенду о смерти князя Олега, одного из первых русских князей, основателей древнерусского, киевского государства, правил в 879 – 912 гг. Живя на юге, Пушкин побывал в Киеве, богатом памят-никами старины. Там Пушкин посетил гору Щекавицу, где, по преданию, похоронены князь Олег и княгиня Ольга. Увиденное разбудило поэтическое воображение Пушкина.
Олег - наиболее яркая фигура в древней истории Руси. О нем ходило множество преданий и легенд. Он был не только отважен и смел, но и деспотичен. Вот как об этом говорится в летописи: «Олег, обагренный кровию невинных князей, знаменитых храбростию, вошел, как победитель, в город их, и жители, устрашенные его злодеянием и силь-ным войском, признали в нем своего законного Государя».
Это его слова после взятия Киева: «Да будет Киев матерью городов Российских!»
Олег покорил Смоленск, Любеч, Поднестровье с киевскими землями, Чернигов, Подольск, Волынь, часть Херсонских владений и Галицию.
Взял хорошо укрепленный Царьград. Направил туда 2 тысячи судов, в каждом из которых находилось по сорок воинов. Конные отряды двигались берегом. Достигнув мо-ря, его армада погрузилась на морские суда и вскоре пред-стала перед стенами Византийской столицы. Олег требовал дани по 12 гривен на человека в его воинстве. Олег был великим стратегом своего времени. Он точно выбрал время, когда Царьград отправил свою армию для завоевания новых земель и сам остался почти незащищенным.
Княжил Олег 33 года, и умер в глубокой старости.
“Песнь о вещем Олеге” переносит нас в то далекое прошлое, когда наши предки – восточные славяне были язычниками.
Всё, что окружало их: камни, травы, река – наде-лялось человеческими свойствами, казалось им живым. Все явления природы славяне объясняли существованием и действиями особых сверхъестественных существ – богов. Богов было много. Одним из главных и почитаемых богов был Перун – бог грозы и войны. Согласно языческим верованиям, души умерших, погибших на бранном поле – поле битвы, в сече – в сражении, продолжали жить и после смерти. Над могилой насыпали курган – могильный холм. Вместе с покойником клали в могилу нож, огниво, посуду, пращ, оружие (щит, меч, лук, копьё, секиру, боевой топорик с длинной рукояткой). Воина хоронили с конем – верным другом и спутником воинской жизни, большую часть кото-рой воин древней Руси проводил в седле.
После того как на могиле насыпали курган, в честь покойника совершалась тризна, т.е. устраивалось пиршест-во, на котором пелись песни, прославлявшие подвиги умер-шего, и происходили военные игры.
Наши предки верили, что есть люди, умеющие угадывать жребий – судьбу, волю богов; таких людей они называли волхвами или колдунами, кудесниками (от “чудо”). Они верили, что волхвы обладают способностью совершать чудеса; могут управлять силами природы, могут, когда захотят, превращаться в зверей, предсказывать будущее.
«Песнь о вещем Олеге» датируется 1 марта 1822 г. Была опубликована Пушкиным в альманахе „Северные Цветы» на 1825 год.
Историческую канву для стихотворного переложения легенды Пушкин взял в "Повести временных лет", состав-ленной около 1113 г. монахом Нестором. В основу своего труда монах положил Начальный летописный свод, которо-му, в свою очередь, предшествовали более ранние летопис-ные своды. Речь идёт о дохристианской Руси.
ОТРЫВОК ИЗ ЛЕТОПИСИ «ПОВЕСТЬ ВРЕМЕННЫХ ЛЕТ»
«И жил Олег, княжа в Киеве, мир имея со всеми странами. И пришла осень, и вспомнил Олег коня своего, которого прежде поставил кормить, решив никогда на него не садиться, Ибо спрашивал он волхвов и кудесников: "От чего я умру?". И сказал ему один кудесник: "Князь! От коня твоего любимого, на котором ты ездишь, - от него тебе и умереть?". Запали слова эти в душу Олегу, и сказал он: "Никогда не сяду на него и не увижу его больше". И повелел кормить его и не водить его к нему, и прожил несколько лет, не видя его, пока не пошел на греков. А когда вернулся в Киев и прошло четыре года, - на пятый год по-мянул он своего коня, от которого волхвы предсказали ему смерть. И призвал он старейшину конюхов и сказал: "Где конь мой, которого приказал я кормить и беречь?". Тот же ответил: "Умер". Олег же посмеялся и укорил того кудес-ника, сказав: "Неверно говорят волхвы, но все то ложь: конь умер, а я жив". И приказал оседлать себе коня: "Да увижу кости его". И приехал на то место, где лежали его голые кости и череп голый, слез с коня, посмеялся и сказал: "От этого ли черепа смерть мне принять?". И ступил он ногою на череп, и выползла из черепа змея, и ужалила его в ногу. И от того разболелся и умер. Оплакивали его все люди плачем великим, и понесли его, и похоронили на горе, назы-ваемою Щековица; есть же могила его и доныне, слывет могилой Олеговой. И было всех лет княжения его тридцать и три." (Повесть временных лет. Перевод Д.С.Лихачева//http:// www. hrono.ru/dokum/1000dok/povest5.php)
Известно, что Пушкин был суеверным человеком. За десять лет до последней дуэли Пушкин написал П. Вяземскому: "Судьба не перестаёт с тобою проказить. Не сердись на неё, не ведает бо, что творит. Представь её огромной обезьяной, которой дана полная воля. Кто поса-дит её на цепь? Не ты, не я, никто. Делать нечего, так и говорить нечего".
Согласно летописи, Олег совершает поход на Царь-град, столицу греческой империи. Он велит вытащить корабли на сушу, поставить их на колёса и поднять паруса. Видя, как на их город посуху движутся морские суда, греки в ужасе соглашаются немедленно выплатить любую дань. Правда, они предпринимают попытку изменить ход войны в свою пользу и выносят Олегу в знак мнимого гостепри-имства отравленные пищу и вино. Хитрость не удаётся – Олег не принимает угощения.
С того времени прозвали Олега "вещим" (мудрым). И не только за то, что угадал вино с ядом, но и за умение предвидеть ход событий и управлять ими, за удачливый исход великой военной компании. Кроме этого, имя Олег (так по-славянски звучало скандинавское имя Хельги) – значит "священный", следовательно, обладающий даром предвидения.
Олег вернулся в Киев во славе, и все почитали его вещим, не зная, какая судьба ждёт этого удачливого князя. Да и сам князь, казалось, забыл о своей судьбе, а она некогда – ещё до похода на греков – была предсказана ему языческим прорицателем, который "в мольбах и гаданьях" провёл свой век. Князь должен был принять смерть от любимого коня.
После похода князь вспомнил о любимом скакуне, но ему ответили, что коня нет в живых. Прорицания оказались ложными: конь умер, а князь жив. Он поехал посмотреть на кости любимого животного, "...тихо на череп коня наступил", но "Из мёртвой главы гробовая змия // Шипя между тем выползала".
Легенда о предсказанной смерти Олега имеет параллели в сказаниях разных народов, в том числе и очень близкие, где фигурируют и любимый конь героя, и змея. В сербском сказании такая же смерть, как и к Олегу, приходит к турецкому царю. В исландской "Саге об Одде Стреле" рассказывается о могучем герое, который больше доверял своим силам и силе своего оружия, чем жертвоприноше-ниям. В те времена провидцы-вёльвы бродили из дома в дом и кормились там, совершая прорицания. Но Одд не поднялся со своего ложа, чтобы встретить вёльву, и даже пригрозил ей палкой, если та осмелится предсказывать его судьбу без согласия героя. Оскорблённая провидица всё же предрекла ему долгие годы. Он будет странствовать из страны в страну и повсюду прославится, но, в конце концов, вернётся туда, где получил прорицания, и погибнет от змеи, что выползет из черепа коня по имени Факси.
Тогда Одд вывел из конюшни своего несчастного скакуна и убил его. После этого он действительно совершил много подвигов и вернулся домой. Он уже стал насмехаться над давним прорицанием, но тут увидел гигантский конский череп, из-под которого выползла змея и ужалила героя в ногу.
Пушкин же закладывает в балладу несколько разно-образных смыслов, расширяя значение летописной записи, т.к. мы наблюдаем важные для пушкинского сюжета несо-ответсвия.
Мы привыкли трактовать смерть Олега от змеи как наказание за попытку обмануть судьбу и помешать испол-ниться пророчеству, как и в летописи, но идея пушкинского текста гораздо глубже. Во-первых, кудесник здесь дей-ствительно является антиподом власти. Об этом писали неоднократно. Он отказывается и от княжеского дара, и с возмущением отвергает предположение, что жрец может бояться князя. А ведь Олег обратился за пророчеством к служителю Перуну – одному из языческих богов, который являлся одновременно и покровителем воинов, т.е. Олеговым в том числе.
Кудесника, названного в черновиках «престарелым», Пушкин заменяет на «вдохновенного», подчеркивая, что это служение искреннее, чуждое социального и политического. Голосом старца-демиурга говорит само божество.
«Волхвы не боятся могучих владык,
А княжеский дар им не нужен;
Правдив и свободен их вещий язык
И с волей небесною дружен."
Во-вторых, особое значение приобретает в балладе образ коня. Во фразе: «С дружиной своей, в цареградской броне, // Князь по полю едет на верном коне…» - Пушкин вновь заменяет слово «смирный» на «верный», чтобы озвучить абсолютную преданность коня хозяину. Здесь речь скорее не только о слуге, но и о боевом друге, соратнике, близком князю как человек, что подчеркивается в тексте не единожды:
«И верного друга прощальной рукой
И гладит и треплет по шее крутой…»
«Прощай, мой товарищ, мой верный слуга…»
"А где мой товарищ? - промолвил Олег,
- Скажите, где конь мой ретивый?
«Князь тихо на череп коня наступил
И молвил: "Спи, друг одинокой!
Твой старый хозяин тебя пережил:
На тризне, уже недалекой,
Не ты под секирой ковыль обагришь
И жаркою кровью мой прах напоишь!"
Разумеется, выслушав пророчество, князь мог прика-зать убить животное, но на это воли ему не хватило. Как оценить поступок князя? Предательство? Но ведь он выра-жает по отношению к коню всяческую заботу:
"Покройте попоной, мохнатым ковром;
В мой луг под уздцы отведите;
Купайте; кормите отборным зерном;
Водой ключевою поите".
И всё же Олег отказывается от коня-друга в страхе, что тот окажется виновником его гибели. Счастья Олегу это не приносит. Спустя годы он будет вспоминать именно это-го жеребца, сокрушатся, что поверил кудеснику:
«Могучий Олег головою поник
И думает: "Что же гаданье?
Кудесник, ты лживый, безумный старик!
Презреть бы твое предсказанье!
Мой конь и доныне носил бы меня".
А вот посещение места захоронения имеет двойное значение. Отдать долг памяти боевому товарищу и утвер-диться в своем превосходстве над судьбой («на череп коня наступил»).
В оценке поведения Олега читатель, как правило, не обращает внимания на две детали. Первая, когда он не воспринимает в начале повествования Олега еще нестарым воином.
Вторая, когда не замечает, что ошибка князя состо-яла вовсе не в том, что тот _поверил_ волхву, а напротив, что Олег жрецу _не поверил_. Перечитаем пророчество еще раз.
«Запомни же ныне ты слово мое:
Воителю слава - отрада;
Победой прославлено имя твое;
Твой щит на вратах Цареграда;
И волны и суша покорны тебе;
Завидует недруг столь дивной судьбе.
И синего моря обманчивый вал
В часы роковой непогоды,
И пращ, и стрела, и лукавый кинжал
Щадят победителя годы...
Под грозной броней ты не ведаешь ран;
Незримый хранитель могущему дан.
Твой конь не боится опасных трудов;
Он, чуя господскую волю,
То смирный стоит под стрелами врагов,
То мчится по бранному полю.
И холод и сеча ему ничего...
Но примешь ты смерть от коня своего".
Здесь говорится не о _прошлом_ Олега, а о будущем ("Что сбудется в жизни со мною?"; "грядущие годы таятся во мгле", но вижу..."). Волхв предсказывает князю многие годы славных подвигов и побед, в т.ч над Царьградом, божественную защиту и покровительство, неуязвимость в бою и на море и преданность коня. Олег же обращает вни-мание только на последнюю фразу, что конь окажется (спустя много лет верной службы) виновником его смерти.
А.С.ПУШКИН
ПЕСНЬ О ВЕЩЕМ ОЛЕГЕ
Как ныне сбирается вещий Олег
Отмстить неразумным хозарам,
Их селы и нивы за буйный набег
Обрек он мечам и пожарам;
С дружиной своей, в цареградской броне,
Князь по полю едет на верном коне.
Из темного леса навстречу ему
Идет вдохновенный кудесник,
Покорный Перуну старик одному,
Заветов грядущего вестник,
В мольбах и гаданьях проведший весь век.
И к мудрому старцу подъехал Олег.
«Скажи мне, кудесник, любимец богов,
Что сбудется в жизни со мною?
И скоро ль, на радость соседей-врагов,
Могильной засыплюсь землею?
Открой мне всю правду, не бойся меня:
В награду любого возьмешь ты коня».
«Волхвы не боятся могучих владык,
А княжеский дар им не нужен;
Правдив и свободен их вещий язык
И с волей небесною дружен.
Грядущие годы таятся во мгле;
Но вижу твой жребий на светлом челе.
Запомни же ныне ты слово мое:
Воителю слава — отрада;
Победой прославлено имя твое;
Твой щит на вратах Цареграда;
И волны и суша покорны тебе;
Завидует недруг столь дивной судьбе.
И синего моря обманчивый вал
В часы роковой непогоды,
И пращ, и стрела, и лукавый кинжал
Щадят победителя годы...
Под грозной броней ты не ведаешь ран;
Незримый хранитель могущему дан.
Твой конь не боится опасных трудов;
Он, чуя господскую волю,
То смирный стоит под стрелами врагов,
То мчится по бранному полю.
И холод и сеча ему ничего...
Но примешь ты смерть от коня своего».
Олег усмехнулся — однако чело
И взор омрачилися думой.
В молчаньи, рукой опершись на седло,
С коня он слезает, угрюмый;
И верного друга прощальной рукой
И гладит и треплет по шее крутой.
«Прощай, мой товарищ, мой верный слуга,
Расстаться настало нам время;
Теперь отдыхай! уж не ступит нога
В твое позлащенное стремя.
Прощай, утешайся — да помни меня.
Вы, отроки-други, возьмите коня,
Покройте попоной, мохнатым ковром;
В мой луг под уздцы отведите;
Купайте; кормите отборным зерном;
Водой ключевою поите».
И отроки тотчас с конем отошли,
А князю другого коня подвели.
Пирует с дружиною вещий Олег
При звоне веселом стакана.
И кудри их белы, как утренний снег
Над славной главою кургана...
Они поминают минувшие дни
И битвы, где вместе рубились они...
«А где мой товарищ? — промолвил Олег, —
Скажите, где конь мой ретивый?
Здоров ли? все так же ль легок его бег?
Все тот же ль он бурный, игривый?»
И внемлет ответу: на холме крутом
Давно уж почил непробудным он сном.
Могучий Олег головою поник
И думает: «Что же гаданье?
Кудесник, ты лживый, безумный старик!
Презреть бы твое предсказанье!
Мой конь и доныне носил бы меня».
И хочет увидеть он кости коня.
Вот едет могучий Олег со двора,
С ним Игорь и старые гости,
И видят — на холме, у брега Днепра,
Лежат благородные кости;
Их моют дожди, засыпает их пыль,
И ветер волнует над ними ковыль.
Князь тихо на череп коня наступил
И молвил: «Спи, друг одинокой!
Твой старый хозяин тебя пережил:
На тризне, уже недалекой,
Не ты под секирой ковыль обагришь
И жаркою кровью мой прах напоишь!
Так вот где таилась погибель моя!
Мне смертию кость угрожала!»
Из мертвой главы гробовая змия,
Шипя, между тем выползала;
Как черная лента, вкруг ног обвилась,
И вскрикнул внезапно ужаленный князь.
Ковши круговые, запенясь, шипят
На тризне плачевной Олега;
Князь Игорь и Ольга на холме сидят;
Дружина пирует у брега;
Бойцы поминают минувшие дни
И битвы, где вместе рубились они.
1822
Примечания:
1. Олег – киевский князь, правивший в 879 – 912 гг. Прозван «вещим» после удачного похода на греков в 907 году.
2. Хозары — кочевой народ, во времена Олега обитавший на юге России;
3. «Твой щит на вратах Цареграда…» — Олега в знак победы над греками повесил свой щит на вратах Цареграда, столицы Византии.
4. Игорь Рюрикович - великий князь, правил киевской Русью в 912-945 гг.;
5. Ольга — жена Игоря, правившая Киевской землей после смерти Игоря.
Источник: Пушкин А.С. Собрание сочинений. В 10-ти томах. Т.1.
Стихотворения 1813-1824. М., «Худож. лит.», 1974, с. 186-189.
Из книги:
А.С.ПУШКИН. ПЕСНЬ О ВЕЩЕМ ОЛЕГЕ.
МОСКВА. 1915 г.
(для младших классов среднеучебных заведений
и для народных училищ)
Разбор баллады и объяснительные к ней примечания
написал инспектор Московской XI гимназии И. К. Линдеман (фрагменты):
<…>
Такое же сказание встречается в скандинавских сагах о норвежском Орвар-Одде. Орвар-Одд норвежский витязь, родом с острова Графнисты, но уроженец Беруриодра (Бер-лио), воспитанник Ингиальда. Он совершил путешествие в Биармию, одолел морских разбойников, совершил поездки в Шотландию, Ирландию, Англию; в Аквитании принял христианство, ездил в Иерусалим, на Руси вступил в брак с дочерью князя Геррауда Силькизифою и сам сделался рус-ским князем; отправился к себе на родину в побывку и умер там согласно предсказанию предвещательницы.
<…>
Следующие рассказы имеют много общего с содер-жанием нашего предания о смерти Олега.
Один юноша во Флоренции видел во сне, что был смертельно укушен каменным львом, стоявшим в преддве-рии одной церкви города. Утром он пошел с товарищем шу-тки ради испытать судьбу и, вложив руку в пасть льва, был укушен скорпионом, отчего вскоре умер.
В Италии одному человеку привиделся сон, будто его смертельно ранил лев, стоявший в преддверии церкви. На следующее утро он отправился в церковь с товарищем, которому рассказал свой сон; он сунул руку в пасть каменного льва и, глумясь над ним, сказал: «Ну, сильный ты враг, кусай меня и задуши, если можешь». Едва он это произнес, как был смертельно укушен таившимся в пасти льва скорпионом.
<…>
Один правитель области, по имени Сигурд, привязывает голову убитого им шотландскаго короля к стремени, но зуб умершего врага натирает ему ногу и причиняет смерть.
Сербы рассказывают: «У какого-то царя была дочь, которой вещун предсказал смерть от змеи. Царь, желая спасти свою дочь от рока, сделал для неё стеклянный дом, в который не могло заползти даже насекомое, и никуда не выпускал ее из дому. Но когда настал роковой день, она захотела винограду; слуги принесли ей большую кисть, в коей скрывалась змейка, и эта-то змейка укусила царскую дочь, постигнутую «суженым днем».
Отзвуки Пушкинской поэзии.
Н. Квашнин-Самарин в своей поэме «Княжая песнь» так же изложил смерть Олега в строгом согласии с летописью; в его стихах слышится влияние А. С. Пушкина.
СМЕРТЬ ОЛЕГА
(Отрывок из «Княжой песни» Н. Квашнина-Самарина.)
«Все смирилось, но с тоскою
Витязь в Киеве сидит;
Он качает головою,
Сам с собою говорит:
«Не к добру все это счастье.
Будет горе вслед за ним;
Идет грозное ненастье
Вслед за небом голубым.
С Германриком было то же».
Вот волхвов он созвал в дом:
«Объясните мне, чего же
Ждать я должен пред концом?
91
И скажите мне, какая
Ниспровергнет смерть меня?»
Отвечают: «Смерть княжая
От любимого коня.
Сделать вред тебе не может
Ни единый человек».
«Пусть и конь вас не тревожит;
Не приблизится во век.
В степь его сейчас отправить,
И поить его, кормить,
И до смерти там оставить;
Пусть на воле будет жить».
Так скончались греков беды;
Тут лукавым тем во страх,
Щит свой тяжкий в знак победы
Князь повесил на вратах.
Взял Олег свои оброки;
Кучу злата и сребра;
Аксамиты, паволоки,
Много всякого добра.
И вернувшись в Киев стольный,
Оделяет весь народ;
Тут то люд его довольный
Вещим сильного зовет.
Вспомнил речь волхвов воитель
И прилежно слуг пытал:
92
«Что мой конь, пустыни житель?
Жив ли он, иль прахом стал?»
Слышит князь: «В пустыне дикой
Белой костью он лежит».
Опечалился великий
И волхвов за ложь корит:
«В степь глухую затворили,
И зачах он без меня,
Даром, даром погубили
Злые милого коня.
Рок богов сказали ложно
Господину своему;
Всех убью! но прежде должно
Видеть кости самому».
Друга старого жалея,
В степь глухую князь спешит;
Видит он: в лугу белея,
Богатырский конь лежит.
Череп скалится, сверкает
Меж зеленою травой;
С грустью старый князь взирает,
Вспоминая век младой.
Сколько раз под ним носился
Он на лютых на боях;
Сколько раз под ним клубился
Обагренный кровью прах.
93
Вещий с лошади слезает
И стоит, склонясь главой;
Кости грустно созерцает
И коснулся их ногой.
«Кость одна лежит без тела,
От сего ли смерть моя?»
Вдруг, ужалив, зашипела
Из сухой главы змея.
«Вот она, моя судьбина;
Пусть скорей меня несут
В город стольный, в небо сына
Ваны мудрые зовут».
Источник: А. С. Пушкин, «Песнь о вещем Олеге». Копия рукописи по-
эта. С 27 рисунками в тексте. Разбор баллады и объяснитель-
ные к ней примечания написал инспектор Московской XI
гимназии И. К. Линдеман - 1915 г. (98 страниц)// http://mp3
kniga.ru/ bibliofil/pushkin-oleg 1915.htm
Из древнескандинавских легенд
САГА ОБ ОДДЕ СТРЕЛЕ
(Пересказ Е. Балобановой, О. Петерсон )
Рождение и юность Одда
Жил в Храфнисте один человек по имени Грим, по прозвищу Бородатый. Так прозвали его за то, что щеки его совсем заросли волосами. Грим был сыном Кетиля Лосося. Было у Грима много скота и всякого добра, и с благодарностью принимались советы его не только соседями, но и всеми людьми далеко в окрестностях. Был он женат, и жену его звали Лофтеной. Она была родом из Вика .
Получил Грим известие из восточной стороны, что умер тесть его, Харальд. Лофтена была единственной его дочерью, и приходилось ей теперь отправляться туда, чтобы получить после отца скот и деньги. Грим так любил свою жену, что собрался плыть вместе с нею. Выждав попутного ветра, вышли они в море на двух кораблях и скоро прибыли в Берурьёд3. Тут остановились они на ночь и послали человека поискать им пристанища.
Жил там богатый бонд Ингьяльд со своей женою, и был у них один сын, Асмунд, красивый мальчик, подававший большие надежды. Как только узнал Ингьяльд о том, что подошли к берегу корабли Грима, поехал он Гриму навстречу и пригласил к себе в дом вместе с теми из спутников, кого тот пожелает с собой взять, и Грим охотно принял его приглашение.
Вот приехали они к Ингьяльду, и Лофтену провели в женскую половину дома, а Грима в зал, усадили его там на почетное место и стали угощать всем, что только было лучшего в доме.
И между тем, пока оставались они в доме Ингьяльда, родился у Лофтены мальчик, большой и красивый, и назвали его Оддом. Вскоре после рождения Одда Грим сказал, что пора им трогаться в путь. Ингьяльд потребовал тогда вознаграждения за свои хлопоты. Грим нашел это основательным.
— Выбери же себе в награду, что ты пожелаешь, — сказал он, — потому что много у меня разных драгоценностей и скота.
— Немало скота и у меня самого; но я хочу заключить с вами большую дружбу и потому прошу отдать мне вашего Одда на воспитание, и я буду заботиться о нем как о своем собственном сыне.
— Это сын Лофтены, и без ее позволения на это я не согласен, — сказал Грим.
Но Лофтена слышала их разговор.
— Мое желание таково, — сказала она, — чтобы хозяин получил то, о чем просит.
Поплыли Грим и Лофтена со своими спутниками дальше на восток, а Одд остался в Берурьёде .
Грим, пробыв на востоке, в Вике, столько времени, сколько было ему нужно, сел на свои корабли и поплыл назад в Храфнисту, не останавливаясь на этот раз в Берурьёде, добрался до своих владений и поселился там по-прежнему в своем доме.
Между тем Одд рос себе в Берурьёде и был самым высоким и красивым юношей не только во всей Норвегии, но и в других землях. Он отличался всеми доблестями, какие только можно себе представить. И Асмунд тоже был прекрасный юноша и всегда был готов служить Одду. Ни за что не хотел Одд ни участвовать в играх, ни стричь овец, как другие мальчики, но зато они с Асмундом были искусны в стрельбе и умели вести разумную беседу, потому что Ингьяльд был мудрый человек и учил их этому. Ингьяльд во всем отдавал предпочтение Одду перед Асмундом.
Одд верил только в собственную свою мощь и силу и не хотел совершать жертвоприношений богам, хотя Ингьяльд считал это достойным и важным делом.
Как-то раз Одд попросил, чтобы приказал Ингьяльд убить черного козла и содрать с него шкуру, и так и было сделано. Потом велел Одд изготовить лук гораздо больше и крепче, чем у других людей, а из шкуры козла сделал себе колчан для стрел.
Одд обычно носил пурпурную рубаху, туго стянутую поясом, и нарядные штаны и башмаки; на голове он носил золотую повязку, колчан за плечами и лук в руке; кроме этого, не было у него никакого другого оружия.
Каждому старался он дать полезный совет и всем желал добра. Так дело шло, пока не исполнилось Одду двенадцать, а Асмунду пятнадцать лет. И был тогда Одд так силен, что вряд ли нашелся бы хоть один человек, который мог бы поспорить с ним в силе.
Пророчество
Жила женщина по имени Хейд, и была она пророчица и колдунья, и знала как прошедшее, так и будущее. Она странство-вала по всей стране, и все люди приглашали ее, чтобы она предсказала им их судьбу.
При ней всегда было тридцать рабов — пятнадцать юношей и пятнадцать девушек, помогавших ей во время ее чародейства. Раз случилось ей проезжать неподалеку от дома Ингьяльда.
Рано утром вернулся Ингьяльд и пошел туда, где спали молочные братья, и, подняв их на ноги, сказал:
— Я хочу послать кого-нибудь из вас сегодня по одному делу. Поезжай ты, если хочешь, — прибавил он, обращаясь к Одду.
— Куда же это? — спросил Одд.
— Надо пригласить сюда на пир колдунью.
— Я не поеду, — сказал Одд, — по-моему, совсем не нужно, чтобы она сюда приезжала. И если ты непременно велишь мне ехать, то я поеду куда-нибудь в другое место.
— Ну так приходится ехать тебе, Асмунд, — сказал Ингьяльд.
Поехал тогда Асмунд с четырьмя спутниками к колдунье и пригласил ее в Берурьёд. Обрадовалась колдунья этому приглашению и в тот же вечер приехала туда со всеми своими людьми. Сам Ингьяльд вышел к ней навстречу и ввел ее в дом, где было уже все готово для пиршества.
Но Одд не желал показываться на глаза колдунье и не выходил к гостям.
Условился Ингьяльд с колдуньей о том, что этой ночью она совершит большое гадание. Вечером вышла она со своими людьми из дома, и никто из них не ложился спать, и всю ночь совершали они свои чары.
На другое утро встал Ингьяльд и пошел расспросить Хейд, удалось ли гадание.
— Прежде чем предсказать вашу судьбу, — сказала она, — мне надо увидеть вас всех. Каждый из вас по очереди должен подходить ко мне и просить меня открыть ему будущее.
— Мы все сядем перед тобой на скамьи, — сказал Ингьяльд, — и поочередно будем подходить к тебе.
Прежде всего спросил ее Ингьяльд о благоприятной погоде и о зиме, и она открыла ему то, о чем он спрашивал.
Потом подошел он к ней и сказал:
— Ну а теперь я хочу узнать свою судьбу!
— Да, — отвечала она, — тебе приятно будет узнать ее! Ты проживешь в Берурьёде в большом почете до глубокой старости.
Тогда Ингьяльд отошел от нее, и к Хейд приблизился Асмунд.
— Хорошо, что ты подошел ко мне, Асмунд, — сказала она. — Ты станешь великим воином, но твой путь лежит далеко от дома, и не придется тебе дожить до глубокой старости.
Выслушал это Асмунд и пошел на свое место.
Так подходили к ней один за другим все люди, и каждому предсказывала она, что суждено ему в жизни. И все радовались ее предсказаниям.
— Кажется, все уже подходили ко мне, — сказала она наконец.
— Да, кажется, это так.
— А кто же лежит там, в соседней комнате, под периною? — спросила она. — Сдается мне, это какой-нибудь бессильный старик.
Сбросил с себя перину Одд, сел на постели и сказал:
— А между тем, как ты сама видишь, это муж, полный сил, который хочет лишь одного — чтобы ты молчала и не заботилась о его судьбе. Знай, что не верю я ни одному твоему слову; а если ты не оставишь меня в покое, то я ударю тебя.
— Тебе следовало бы спросить меня о своей судьбе; я должна тебе ее открыть, а ты должен меня выслушать.
Сказав так, Хейд запела какую-то таинственную песню.
— Вот, что это значит, Одд, — объяснила она. — Ты проживешь дольше других — целых триста лет, и объездишь много земель и морей, и всюду, куда ни приедешь, слава твоя будет расти. Путь твой лежит далеко отсюда, но умрешь ты в Берурьёде. Стоит здесь в конюшне конь серой масти с длинной гривой по имени Факси, и этот конь причинит тебе смерть.
— Рассказывай сказки свои старым бабам! — крикнул Одд и, вскочив с места, подбежал и ударил колдунью прямо в лицо, так, что кровь полилась на пол.
Стала звать своих слуг колдунья и приказала им тотчас же собираться.
— Я хочу уехать отсюда как можно скорее! — кричала она. — Лучше было мне совсем никуда не ездить, чем заехать в такое место!
— Побудь еще на пиру, — уговаривал ее Ингьяльд, — а потом я одарю тебя подарками.
— Выкладывай скорее свои подарки, они будут вирою за обиду, — отвечала ему Хейд, — и я сейчас же отправлюсь в путь со своими людьми.
Пришлось сделать так, как она хотела. Получила она подарки от Ингьяльда и, не дожидаясь конца пира, уехала.
Одд и Асмунд убивают коня
Спустя какое-то время Одд позвал с собой Асмунда, и пошли они туда, где стоял конь. Накинули они на него узду и повели коня к берегу моря, в холмы. Там вырыли они яму почти в два человеческих роста и, убив коня, бросили его туда. Потом завалили молочные братья эту яму такими большими камнями, какие только было им под силу поднять, и насыпали еще сверху много мелких камней и песку, так что над могилой коня встал высокий курган. И сказал тогда Одд:
— Не сможет исполниться теперь предсказание колдуньи о том, что конь этот причинит мне смерть.
Совершив все это, вернулись они домой.
Одд отправляется в странствия
Настал день, когда пришел Одд, чтобы поговорить с Ингьяльдом, и сказал так:
— Я хочу, чтобы ты оснастил мне корабль!
— Что будешь ты с ним делать? — спросил Ингьяльд.
— Я желаю пуститься на нем в путь, покинув твою землю.
— А кто поплывет с тобой? — снова спросил его Ингьяльд.
— Мы поплывем вдвоем с Асмундом.
— Но я не хочу, чтобы он странствовал долго, — заметил Ингьяльд.
— Он вернется домой не раньше, чем я, — отвечал ему Одд.
— Этим ты причинишь мне большое горе!
— Так я отплачу за то, что ты пригласил сюда колдунью.
— Ничего не поделаешь, — сказал тогда Ингьяльд, — все будет устроено так, как ты хочешь.
Стали молочные братья собираться в путь. Ингьяльд снарядил для них двенадцативесельный корабль и все хорошенько приладил на нем, а затем пожелал Одду и Асмунду счастливой жизни. Гребцы взялись за весла, и корабль отошел от берега.
— Куда мы поплывем? — спросил Асмунд, и Одд отвечал ему, что прежде всего хочет побывать у своих родичей в Храфнисте.
— Далекий путь предстоит нам, и тяжело будет грести так долго, — заговорил Одд, как только вышли они в море. — Теперь самое время показать мне, какого я рода: дед мой, Кетиль Лосось, всегда имел попутный ветер, куда бы ни плыл.
Поставили они парус, и тотчас подул самый лучший попутный ветер и понес их на север. Вскоре пристали они к берегу в Храфнисте и пошли к дому Грима. За спиной у Одда был его колчан, а в руках лук, и Асмунд тоже захватил с собой свое оружие.
Как только узнал Грим об их прибытии, вышел он к ним навстречу со всеми своими домочадцами и стал упрашивать молочных братьев остаться у него.
— Нет, я хочу разыскать прежде своих родичей, Гудмунда и Сигурда, — отвечал ему Одд, — слыхал я, что собирались они плыть в Бьярмаланд .
— Хотелось бы мне, чтобы вы прожили со мною хоть эту зиму, — уговаривал его Грим.
Но Одд не согласился, и Грим должен был уступить.
Гудмунд был родной брат Одда, только годами двумя его младше, а Сигурд — племянник Грима, сын его сестры, и оба они были отважные юноши. Поехал тогда Грим вместе с Оддом к тому острову, где у Гудмунда с Сигурдом были уже приготовлены два корабля. Окликнул Одд с берега своих родичей, и они очень обрадовались ему.
— Дело в том, — закричал им Одд, — что мы с моим молочным братом хотим отправиться в странствия вместе с вами!
— Невозможно теперь уладить это, — отвечал ему Гудмунд, — мы сообща приготовились к плаванию и запаслись едой, питьем и всем прочим. Мы не можем принять на корабль того, кто не внес своей доли. Потерпи, брат, поплывем вместе следующим летом, если к тому времени не пройдет еще у тебя охота.
— Хорошо сказано, братья! — отвечал им Одд. — Но может статься, что к следующему лету мне уже не будет нужды в корабле под вашим водительством!
— Ну а теперь тебе никак нельзя поплыть с нами, — снова отвечал ему Гудмунд.
— Да никто и не станет вас больше об этом просить, — сказал Одд.
— Вернулся Одд со своим отцом домой. Грим приготовил ему почетное место рядом с собою, а следующее отдал Асмунду. Хозяйка дома, Лофтена, встретила их радостно и радушно и задала в честь их роскошный пир.
Сон Гудмунда
Теперь надо рассказать о Гудмунде и Сигурде. Просидели они со своими кораблями уже с полмесяца, и все не было им попутного ветра. Но вот случилось раз ночью, что Гудмунд стал беспокоен во сне, и все кругом говорили, что следовало бы его разбудить; но Сигурд отвечал, что лучше дать Гудмунду случай воспользоваться сном .
— Что приснилось тебе? — спросил Сигурд Гудмунда, когда тот проснулся.
— Приснилось мне, будто мы вот так же стоим под островом с двумя кораблями, — отвечал Гудмунд, — и вдруг увидел я белых медведей, кольцом залегших вокруг, а перед нашими кораблями торчала из-под воды голова самого большого и страшного зверя. И представилось мне, что зверь этот непременно бросится на корабли и потопит их.
И сказал ему тогда Сигурд:
— Большое значение имеет твой сон! Зверь, приснившийся тебе, — это душа нашего родича Одда . Он мстит нам, и, думаю я, это он не дает нам попутного ветра за то, что мы отказались взять его с собой.
— Так как же нам быть? — спросил Гудмунд.
— Надо пригласить его с нами в плавание, — отвечал Сигурд.
— Но теперь, пожалуй, он уже не захочет плыть на корабле под нашим водительством, — заметил Гудмунд.
— Тогда придется нам уступить ему один совсем снаряженный корабль.
Порешив так, сошли они на берег и поспешили домой к Гриму, застали там Одда и стали приглашать его в плавание. Но Одд отвечал, что теперь уже с ними не поплывет.
— Вместо того чтобы совсем не плыть с нами, лучше возьми себе один из наших кораблей со всеми припасами! — сказали они ему.
— Ну, тогда я согласен плыть, потому что сам я и так готов, — отвечал Одд.
Прощание с Гримом
Собрались они в путь, и сам Грим проводил их до кораблей и на прощание сказал Одду:
— Я хочу подарить тебе эти три стрелы. Называются они Подарок Гусира; Кетиль Лосось получил их от самого Гусира, финского конунга. Замечательны они тем, что после выстрела сами собою прилетают назад к стрелку и притом никогда не дают промаха.
Взял Одд стрелы у отца и увидел, что они с золотым оперением.
— Хороший подарок сделал ты мне, отец, — сказал он, — и большое тебе за него спасибо!
Тут они простились и разошлись.
Взошел Одд на свой корабль и приказал поднять якорь. Сначала взялись они за весла, но, как только отошли от берега, Одд распорядился, чтобы поставили парус; сейчас же подул попутный ветер, и они поплыли на север, к Финнмарку . Там ночью стали они на якорь недалеко от берега и разглядели неподалеку от моря несколько финских землянок. Как только наступило утро, отправился Гудмунд со своими людьми на берег и разграбил все землянки, потому что были там одни женщины, мужчин же никого не было дома. Хотелось попасть на берег и людям Одда, но он запретил им покидать корабль.
Вернулся Гудмунд на корабль и стал уговаривать Одда отправиться вместе с ним грабить землянки на следующее утро, но Одд отказался и отвечал, что предпочтет утром поднять парус и пуститься в дальнейший путь.
Так они и сделали, и о плавании их ничего больше не говорится, пока не прибыли они в Бьярмаланд и не вошли со своими кораблями в реку Вину .
Пленение кравчего
Как только наступила ночь, сказал Одд своим людям:
— Как вы думаете, что нам теперь делать?
Они попросили, чтобы он решил это сам.
— В таком случае, — сказал он, — мы сядем с Асмундом в лодку и поплывем к берегу, чтобы посмотреть, кто там живет.
Так они и поступили и, выйдя на берег, пошли в глубь страны, находя дорогу по вехам. Было очень темно, но все же разглядели они перед собой большой дом и, подойдя к дверям, увидали, что внутри дома светло и нет почти ни одного темного уголка. Много мужей сидело там на скамьях, стоявших вдоль стен, и все эти люди веселились и пили.
— Понимаешь ли ты что-нибудь в том, что они говорят? — спросил Одд.
— Не более, чем в птичьем щебете, — отвечал ему Асмунд, — а ты понимаешь что-нибудь?
— Приметил я здесь одного человека, — проговорил Одд, — который подает питье сидящим на скамьях, и сдается мне, что должен он говорить на нашем языке. Теперь ты подождешь меня у дверей, а я войду в дом.
Вошел Одд в комнату и остановился около стола, на котором хранилась посуда. Здесь было всего темнее, потому что стол стоял далеко от огня.
Понадобилось кравчему подойти к столу с посудой; и тут Одд схватил его и забросил себе на плечо. Принялся тогда кравчий кричать, что схватил его какой-то злой дух. Повскакали со своих мест бьярмы и бросились было на помощь к кравчему, но Одд уже вынес его из дома и скрылся у них из глаз.
Вернулись Одд с Асмундом на корабль и принесли пленника. Одд посадил его рядом с собою и стал расспрашивать.
— Выбирай, — сказал Одд, — или ты будешь отвечать мне на моем языке, или же я закую тебя в цепи.
— Спрашивай меня, о чем хочешь, — сказал кравчий.
— Скажи мне, какого ты рода и как долго прожил здесь?
— Прожил я здесь несколько лет, а родом я норвежец.
— Скажи, где нам искать здесь добычи, — продолжал спрашивать Одд.
— Стоит на берегу реки Вины могильный курган, и весь он сложен из земли и денег: туда приносят землю и серебро всякий раз, как умрет кто-нибудь из здешних людей.
И сказал тогда Одд Гудмунду:
— Мы пойдем ночью к могильному кургану, а вы караульте здесь этого человека, чтобы он не убежал.
После этого сошел Одд на берег и направился к кургану.
А Гудмунд с Сигурдом, оставшись на корабле, посадили кравчего между собою; но он, выбрав удобную минуту, спрыгнул-таки с корабля в воду. Погнались было за ним, но он успел выплыть на берег и скрылся в лесу.
<…>
Битва и возвращение на корабли
Скоро бьярмы подошли к ним совсем близко. Тогда Одд, схватив обеими руками свою палицу, напал на них, и много людей полегло под его ударами. Асмунд тоже не отставал от него, и много бьярмов было положено на месте, а остальные бежали. И велел тогда Одд своим людям собирать добычу и брать серебро и оружие. Так они и сделали.
Вернулся Одд со своими людьми к кораблям и увидел, что корабли уже тронулись с места.
— Что это? — сказал Одд. — Тому может быть две причины: или Гудмунд желает поставить корабли так, чтобы берег заслонял их от ветра, или родичи наши нас обманули, когда мы меньше всего этого ожидали!
— Этого не может быть! — сказал Асмунд.
— Сейчас мы все узнаем, — сказал Одд. Поспешно побежал он к лесу, влез на высокое дерево и развел на его вершине огонь. Сделав это, он вернулся к своим. Тогда увидели они, что две лодки отошли от кораблей и направились к берегу; они узнали в лодках своих людей, и скоро Одд встретился с родичами на кораблях.
Плавание в страну великанов
Вскоре пустились они в обратный путь, захватив с собой всю добычу. Ничего не рассказывается об их плавании до тех пор, пока не достигли они Финнмарка. Здесь, как и в первый раз, стали они на якорь и вечером улеглись спать. Но ночью разбудил их такой громкий треск, какого они никогда не слыхивали.
— Что это может быть? — стал спрашивать Одд Гудмунда и Сигурда, и тут снова послышался грохот, а потом и еще — гораздо сильнее.
— А как думаешь ты, брат мой Одд, — сказал Гудмунд, — что может предвещать это?
И сказал Одд:
— Слыхал я, что, когда два разных ветра несутся друг другу навстречу, то, как только они сталкиваются, раздается сильный треск. Теперь надо ожидать непогоды: вероятно, финны насылают на нас бурю за то, что мы ограбили их.
Тогда накинули они на корабли наружные пояса и приготовили все, что было нужно ввиду предсказания Одда. Затем подняли они якоря. Почти тотчас же разразилась буря, и была она так сильна, что чуть-чуть не потопила их; притом не было никакой возможности грести. Буря свирепствовала, не утихая, целых двадцать дней.
— Сдается мне, за то, что мы ограбили финнов, — проговорил Одд, — они не отпустят нас отсюда, пока мы не выкинем за борт все их добро.
— А как же вернется к ним то, что мы сбросим за борт? — спросил Гудмунд.
— А вот увидим, — сказал Одд.
Так и сделали: достали взятую у финнов добычу сбросили за борт. Упав в воду, финские сокровища стали раскачиваться на волнах взад и вперед, пока не попали в корзину, появившуюся невесть откуда, — и, подхваченная ветром, взвилась эта корзина в воздух и скрылась из виду. По мере того, как все это совершалось, тучи начали расходиться, море успокоилось, и вскоре увидали викинги перед собою берег. Все люди до того были утомлены, что ни на что уже не годились, и только один Асмунд мог еще помогать Одду. Стали они рассуждать, что это за земля.
— Думается мне, попали мы очень далеко, на самый северный край света, — сказал Одд. — Судя по тому, что рассказывают в сагах мудрые люди, должна это быть земля великанов. Но люди наши совсем утомились, а потому, думаю я, не остается нам ничего другого, как сойти на берег и отдохнуть.
Тогда постарались они подойти как можно ближе к земле, правя прямо на видневшийся впереди небольшой мыс. Одд посоветовал остановиться здесь, потому что гавань казалась хорошей, а недалеко от берега рос большой лес.
— Прежде чем сойти всем на берег, — сказал Одд, — надо кому-нибудь в лодке переправиться туда и посмотреть, что это за земля.
Так они и сделали и скоро поняли, что это большой привольный остров, совсем необитаемый. Было на нем много зверья в лесу, много китов и тюленей, на берегах много птичьих яиц и всякой птицы. Осмотрев остров, вернулись викинги к своим спутникам.
Стал Одд уговаривать своих людей, чтобы были они осторожнее:
— Пусть каждый день по двенадцати человек с кораблей наблюдают за островом; мы же займемся охотой и рыбной ловлей и запасем провизии.
Раз, когда отправились они на охоту, застигла их в лесу ночь, и увидали они большого лесного медведя. Пустил в него Одд стрелу из лука и не дал промаха. Так и убили они этого медведя. Тогда велел Одд, сняв с медведя шкуру, набить ее и, всунув распорки в чучело, посадить его на задние лапы; в раскрытую же пасть велел он положить плоский камень, чтобы можно было разводить там огонь.
Битва с Гнейп
Раз сидели они поздно вечером на кораблях и вдруг приметили на острове великанов.
— Любопытно мне посмотреть, — сказал Одд, — что это за люди такого огромного роста, и хочется мне, Асмунд, подобраться к ним поближе на лодке.
Так они и сделали: сели в лодку, подошли к острову, подняли весла и стали прислушиваться. Тут услыхали они, что один великан говорит громким голосом:
— Вы знаете, что какие-то бородатые дети появились на нашем острове и убивают наших зверей и всякую другую дичь. У них есть медведь, в глотке которого горит огонь. Теперь я созвал вас сюда совещаться о том, как нам помешать им. Вот золотое кольцо, и отдам я его тому, кто возьмется погубить пришельцев.
Тут увидали они, что поднялась на ноги огромная женщина.
— Не медля должны мы исполнять твои приказания, о конунг великанов! — заговорила она. — Если ты хочешь, я выполню все сама.
— Хорошо, Гнейп, — сказал конунг, — возьми на себя это дело. А теперь разве не видите вы, что два бородатых младенца в лодке стоят под крутым берегом и слушают наш разговор? Вот я дам им себя знать!
И Одд увидал, что полетел к ним с берега камень. Поспешил он тогда отойти в сторону со своей лодкой, но вскоре полетел к ним и второй камень, а вслед за ним и третий.
— Ну, надо нам поскорей уходить от острова, — сказал Одд, и они поспешили вернуться к своим людям.
Вдруг они увидали, что женщина догоняет их вплавь, каждым взмахом рук с силой рассекая воду. Была она огромного роста и одета в платье из звериных шкур, и показалось им, что никогда еще не видели они такой безобразной женщины. В одной руке у нее была большая железная палка. Тогда Одд прицелился и пустил в великаншу стрелу, но Гнейп отвела стрелу чарами, и та пролетела мимо.
Взял тогда Одд одну из стрел Гусира, натянул тетиву и спустил ее. Стрела попала прямо в глаз великанше, а потом, вырвавшись из раны, прилетела назад к тетиве лука.
— Да, эта стрела пострашнее: с ней я не могу бороться! — сказала великанша.
Пустил тогда Одд вторую стрелу конунга Гусира, и произошло то же самое.
— Видно, приходится мне повернуть назад, — сказала Гнейп.
Повернула она назад, слепая на оба глаза.
Великаны в горе
— Хочется мне теперь, Асмунд, вернуться на берег, чтобы посмотреть на жилище Гнейп, — сказал Одд, и они вернулись на берег; у Одда были его лук и стрелы, у Асмунда его оружие.
Взобрались они на гору, стали осматривать ее со всех сторон и увидали пещеру в горе, а в ней огонь, ярко освещавший вход. Много сидело там на обеих скамьях всяких троллей, великанов и великанш, страшных и безобразных. Никогда Одд и Асмунд не видали еще ничего подобного.
— Где служитель наш? — заговорил один из великанов.
— Вот и я, — отозвался тот, — только принес я тебе недобрые вести.
— Какие вести?
— А такие, что дочь твоя Гнейп вернулась домой слепая на оба глаза, которые прострелили ей стрелами.
— Этого надо было ожидать, — сказал великан. — Она задумала погубить Одда со спутниками, хотя было предсказано Одду, что он проживет дольше других людей. Знаю я также, что финны загнали его корабль к нам, чтобы мы погубили его; но теперь вижу я, что это нам не по силам, и дам его кораблям бурный ветер, который вынесет их отсюда. А за то, что Одд ранил дочь мою Гнейп стрелой Гусира, надо дать ему имя, а потому пусть называется он теперь Оддом Стрелой.
Вернулся Одд к своим спутникам и рассказал им, что, ослепив великаншу Гнейп, он получил за то новое имя.
— Финны наслали бурю, что принесла нас сюда, великаны же пошлют бурный ветер, который вынесет нас отсюда, а потому нам надо готовиться в путь, — сказал Одд.
Так и поступили они и с большим старанием приготовились к буре. И налетел тогда ветер еще сильнее прежнего, а вместе с ним мороз и метель, и снова пришлось им бороться с бурей двадцать дней и двадцать ночей, прежде чем попали они опять к берегам Финнмарка.
Ничего больше не рассказывается об их странствии до самого возвращения в Храфнисту.
Грим встретил их с большой радостью и упросил Одда остаться у него на зиму со всеми своими людьми. И Одд согласился на это и провел всю зиму дома.
Битвы с викингами
Весело проводил время Одд зимой в доме Грима, а весной стал упрашивать своего отца снарядить ему три корабля и указать викинга, с которым мог бы он помериться силами. Грим указал ему жившего на востоке викинга Хальвдана, у которого было наготове целых тридцать кораблей. Выслушал его Одд и отправился с тремя кораблями против тридцати кораблей Хальвдана.
Хитростью победил Одд Хальвдана и, проведя все лето у берегов Норвегии, под осень вернулся на север и в Храфнисту и опять провел зиму у Грима. Весной снова стал он просить Грима указать ему викинга, с которым он мог бы сразиться. И сказал ему Грим, что на юге живет викинг Соти, у которого сорок кораблей. Пустился Одд в путь, добрался до кораблей Соти, убил его самого и, вернувшись домой к Гриму, снова всю зиму провел у отца.
Прошло с полгода, и Одд вновь стал собираться в путь. Было у него теперь уже пять кораблей. На этот раз Грим указал ему двух могучих викингов — Хьяльмара и Торда. Было у них пятнадцать кораблей и по сто человек дружины на каждом; жили они у шведского конунга Хлодвера и каждый год летом выходили в море.
Добрался Одд со своими спутниками до указанного ему места и поставил свои корабли в небольшой бухте, скрываясь за скалистым мысом. По другую сторону мыса стояли пятнадцать кораблей Хьяльмара и Торда.
Приказал Одд своим людям разбить палатки на кораблях, а сам с Асмундом переправился на берег и сейчас же взобрался на высокий мыс, чтобы осмотреться.
Палатки Хьяльмара и Торда были разбиты на суше, и сами они тоже были на берегу. Долго смотрел на них с мыса Одд и сказал:
— Сдается мне, что этих людей не испугаешь и что трудно застать их врасплох. Делать нечего, придется нам встретиться с ними утром.
Так они и сделали, и как только рассвело, отправился Одд на берег для разговора с Хьяльмаром. Тогда и Хьяльмар, видя на берегу вооруженных людей, тоже вооружился и пошел им навстречу, а подойдя ближе, спросил, кто они такие. Одд сказал ему свое имя.
— Не ты ли несколько зим тому назад был в Бьярмаланде? Зачем ты приехал сюда? — спросил Хьяльмар.
Отвечал Одд:
— Хочу я узнать, кто из нас двоих больший викинг.
— Сколько же у тебя кораблей?
— У нас пять кораблей и сто человек на каждом, а сколько у вас?
— У нас пятнадцать кораблей, — сказал Хьяльмар, — и по сто человек на каждом, а потому мы устроим так: десять кораблей не станут принимать участия в битве, биться же будем один против одного.
Построили они своих людей, и началась битва, продолжавшаяся весь день, и ни одна сторона не уступила. Заключили они на ночь перемирие, а наутро битва началась снова и опять продолжалась до ночи — и снова кончилась ничем. Вновь заключили они перемирие на ночь, и тогда Торд заговорил с Оддом, предлагая сойтись поближе и стать друзьями.
— Это мне нравится, — отвечал Одд, — только не знаю я, что скажет на это Хьяльмар.
— Хочу я, чтобы вы признавали тот же закон викингов, который был принят у меня и раньше, — сказал Хьяльмар.
— Прежде чем согласиться, должен я еще знать, что это за закон, — отвечал Одд.
И Хьяльмар заговорил:
— Ни я, ни люди мои не хотим ни есть сырого мяса, ни пить крови. Есть много людей, которые закручивают мясо в материю, потом бьют его и после этого считают пригодным в пищу, но мне кажется, что это волчья еда. Я не хочу обирать купцов или береговых жителей более, чем это необходимо в походе, и не позволяю обижать и грабить женщин.
— Очень нравится мне твой закон, — сказал Одд, — всему этому согласен я подчиняться.
Так соединил Одд свои силы с силами Хьяльмара и Торда, и с тех пор все походы они совершали вместе.
Плавание в Ирландию. Смерть Асмунда
С наступлением осени простился Одд с Асмундом и другими своими спутниками, которые поплыли домой, а сам прогостил зиму у Хьяльмара, при дворе шведского конунга Хлодвера, где все оказывали Одду величайший почет. Весной снова соединились они с Асмундом. Было у них теперь уже двадцать кораблей. Прежде всего захватили они Оркнейские острова, потом отправились в Шотландию и, пробыв там два года, захватили много шотландских земель. Наконец решили они плыть в Ирландию. Силы их все росли, и было у них теперь целых шестьдесят кораблей.
В Ирландии они захватили немало добра и скота. Во всех битвах Асмунд всегда был неразлучен с Оддом.
Как-то раз сидели Асмунд и Одд на пригорке: они часто ходили одни и не брали с собой никого из своих людей. У Одда, по обыкновению, в руке был лук, а за спиною колчан со стрелами. Вдруг услыхал Одд крики в лесу, а вслед за тем пролетела стрела, и Асмунд упал на землю, раненный насмерть. Никогда еще не знавал Одд такого горя. Прикрыв Асмунда чем было можно, поспешил он в ту сторону, откуда вылетела стрела. Вскоре увидал он в лесу большую поляну и там множество людей — мужчин и женщин. Предводительствовал у них муж в платье из драгоценной материи; в руке у него был лук. Одд взял одну из стрел конунга Гусира и, натянув свой лук, убил этого человека, и стрела тотчас же вернулась назад. Одд продолжал стрелять и убил еще троих. И тогда все люди бежали с поляны и скрылись в лесу.
Ольвор
После смерти Асмунда охватило Одда великое горе, и он решил всеми силами вредить ирландцам. Выбрался он в лесу на тропинку и пошел по ней, а там, где лесная чаща преграждала путь, он вырывал кусты вместе с корнями. Вдруг показалось ему, что один куст сидит в земле не так плотно, как другие. Он подошел к нему и, осмотрев хорошенько, нашел под ним прикрытый дверкою вход. Одд поднял ту дверь и спустился в подземелье, где увидел семь женщин, из которых одна была красивее всех. Тут Одд взял ее за руки и захотел вывести из подземелья.
— Оставь меня, Одд, — сказала она.
— Откуда ты знаешь, что зовут меня Оддом? — спросил он.
— Как только вошел ты сюда, я сейчас же узнала твое имя. Я знаю также и то, что с тобою тут Хьяльмар; и должна я сказать, что нет у меня никакой охоты отправляться с тобой на корабль.
Тут подошли остальные женщины и собрались было защищать ее, но она велела им отойти.
— Хочу откупиться от тебя, Одд, — сказала она, — с тем только, чтобы ты оставил меня в покое.
— Не нужно мне от тебя ни скота, ни денег, — сказал Одд.
— Тогда я сошью для тебя рубашку.
— У меня их и так довольно.
— Эта рубашка будет особая: шелковая и вышита золотом. В ней ты не будешь знать холода ни на воде, ни на суше; ни огонь, ни море не причинят тебе смерти, и никакое железо не сможет ранить тебя. А перестанет тебя охранять рубашка только в том случае, если ты обратишься в бегство. Но для того, чтобы я могла приготовить ее, ты должен уехать отсюда.
— А когда она будет готова? — спросил Одд.
— Ровно через год, в этот же самый день, когда солнце будет стоять на юге, мы встретимся с тобою в лесу на этой поляне.
— А чем заплатите вы мне за смерть Асмунда?
— Неужели мало тебе, что ты убил моего отца и трех моих братьев?
— Ну, будь по-твоему, — отвечал Одд.
Вернувшись на корабль, рассказал он о смерти Асмунда, и Хьяльмар предложил Одду остаться еще на время в этой земле с тем, чтобы сжечь все селения и перебить людей.
Но Одд сказал, что намерен пуститься в путь при первом попутном ветре. Подивились викинги, однако решили поступить так, как он хочет; но прежде они похоронили Асмунда и насыпали над ним высокий курган.
На следующий год по желанию Одда собрались викинги в новый поход в Ирландию. Когда подошли они к берегу, Одд сказал, что он хочет отправиться по делу один, без провожатых. Упрашивал его Хьяльмар позволить и ему тоже пойти, но Одд настоял на своем.
Выбравшись на берег, пошел он в лес и разыскал ту поляну, где должна была встретить его Ольвор, дочь конунга; но оказалось, что ее там не было.
Одд уже рассердился было, как вдруг услыхал стук колес и, оглянувшись, увидел, как подъехала Ольвор. С ней было много людей.
Увидев Одда, Ольвор сказала:
— Не хочу я, чтобы ты думал, будто бы не исполнила я того, что обещала.
— А где же рубашка? — спросил Одд.
Показала Ольвор рубашку, и та оказалась ему как раз впору.
— Чем могу я отплатить тебе за подарок? — спросил Одд. — Он стоит гораздо больше, чем я ожидал.
— После смерти моего отца народ выбрал меня правительницей, — отвечала Ольвор, — и теперь хочу я, чтобы ты поехал со мною и прогостил у меня три года.
Согласился на это Одд. Согласился и Хьяльмар прожить с Оддом три года в Ирландии. А когда истекло это время, пришлось Одду с Хьяльмаром снова пуститься в странствия.
Викинг Сэмунд
Немало сражений выдержал Одд; не раз приходилось викингам биться с сильными и многочисленными врагами. Случалось, что было у них меньше кораблей и людей, но они всегда оставались победителями. Новые утраты потерпел Одд: в одном из сражений погиб его друг Торд, а в другом — Хьяльмар, и остался Одд только втроем со своими родичами, Гудмундом и Сигурдом. Пришлось ему ехать в Швецию, чтобы рассказать там конунгу Хлодверу о гибели его викингов. Все в Швеции были огорчены этой вестью, и конунг Хлодвер уговорил Одда остаться у него, чтобы охранять его землю, как это делал прежде Хьяльмар.
Рассказывают, что раз как-то летом направился Одд со своими десятью кораблями и со всеми своими людьми в Гаутланд . Там встретил его викинг по имени Сэмунд. То был искусный воин, отличавшийся необыкновенным ростом и силою. Всю свою жизнь провел Сэмунд в морских походах. Было у него много больших кораблей, и он сейчас же со всеми своими людьми вступил в битву с Оддом.
У Одда было гораздо меньше людей, чем у Сэмунда, а потому к вечеру он один остался в живых на своем корабле. Тогда, пользуясь темнотой, спрыгнул он в море и поплыл прочь от корабля. Но один из викингов Сэмунда увидел это и, взяв дротик, пустил вслед Одду и ранил его в ногу. Вспомнил тогда Одд, что рубашка Ольвор не может уберечь от беды, если он обратится в бегство, и, повернув, поплыл назад к кораблю. Увидев это, викинги сейчас же схватили его, сковали ему ноги и, сняв тетиву с лука, связали за спиной руки. Сэмунд приставил к нему стражу, а остальных своих людей отпустил спать и сам тоже ушел в свою палатку. Многие воины Сэмунда ночевали на берегу.
Когда все войско заснуло, Одд заговорил со сторожившими его людьми:
— Вот бедные люди, — сказал он, — стерегут меня, и нечем им даже позабавиться. Устройте-ка так, чтобы один из вас развлекал других песнею или сказкой, а если хотите, то я и сам буду петь для вас.
Они охотно согласились на это и попросили его спеть что-нибудь. И Одд тут же начал петь и пел до тех пор, пока они все не заснули. Тогда увидел он около себя топор и перетер тетиву, связывавшую ему руки, а после без труда избавился и от оков. Пошел он искать свои стрелы и, разыскав лук и колчан, бросился в воду, выбрался на берег и поспешил скрыться в лесу. Миновала ночь, и наутро решил Сэмунд убить Одда, но оказалось, что стража спит, а Одд исчез.
Еще несколько дней оставался Сэмунд в Гаутланде, и Одд сумел пробраться в его палатку, стоявшую на берегу, и убить его; после чего, захватив большую добычу, вернулся он назад ко двору шведского конунга Хлодвера и спокойно прожил там всю зиму.
Плавание Одда в Средиземное море и кораблекрушение
Раз весною послал Одд на север, в Храфнисту, своих людей: он приглашал к себе Гудмунда и Сигурда, чтобы вместе отправиться в чужие земли.
Слава Одда была уже так велика, что все иноземные конунги спешили принять его и угостить как можно лучше. На следующее лето отправился он со своими людьми в Грецию, а оттуда поплыл в Сицилию, где в то время уже жили христиане. Был там один монастырь, и правил им аббат по имени Хуго; то был очень мудрый человек. Узнав, что приехали в его землю язычники из северной страны, этот почтенный аббат пошел повидаться с ними и вступил в разговор с Оддом. Много говорил он о славе Божьей, а Одд заставлял его все это разъяснять.
Стал аббат упрашивать Одда креститься, но Одд сказал, что надо ему прежде посмотреть христианское богослужение. На следующий день Одд со своими людьми отправился в церковь, и там услышали они звон колоколов и прекрасное пение. Снова заговорил аббат с Оддом и спросил, как понравилось ему богослужение. Одд отвечал, что очень понравилось, и попросил разрешения прожить в монастыре зиму. Аббат согласился.
Незадолго до Рождества появились в Сицилии разбойники и стали грабить страну. Аббат Хуго вновь пошел переговорить с Оддом и стал просить его освободить землю от этих злодеев. Одд согласился и собрал свою дружину. Той же зимою объехал он все греческие острова и захватил там много сокровищ.
Совершив это, Одд снова вернулся на остров Сицилию и тут принял крещение от аббата Хуго, а вместе с Оддом крестилось и все его войско.
Весной отправился Одд в Иерусалим, но дорогою поднялась такая страшная буря, что все корабли его были разбиты. При этом погибли все его люди, и только он один выплыл на берег, ухватившись за какой-то обломок. Однако колчан со стрелами, который Одд всегда носил при себе, уцелел.
Одд у конунга Гейррёда
Долго странствовал Одд из страны в страну и наконец попал в неизвестную ему землю. Там нашел он в лесу маленькую хижину и пожелал в ней отдохнуть. Был на нем большой плащ, как у странников, а в руках — колчан и лук. Перед хижиной Одд увидал седого человека небольшого роста, который колол дрова. Человек этот поздоровался с Оддом и спросил, как его имя. Одд назвался Видферуллем.
— А как зовут тебя, человек? — спросил он.
— Меня зовут Йольв, — отвечал тот. — А ты, вероятно, хочешь здесь переночевать?
— Да, хочу.
Вечером Видферулль достал из-под своего плаща нож — очень красивый и украшенный золотыми кольцами. Хозяин взял этот нож в руки и стал рассматривать.
— Не хочешь ли ты, чтобы я подарил тебе этот нож? — спросил Видферулль.
— Очень был бы рад, — отвечал хозяин.
Вот переночевали они эту ночь. А когда проснулся Видферулль на следующее утро, Йольва уже не было в доме.
— Муж мой хочет, чтобы ты еще погостил у нас, — сказала жена хозяина.
— Хорошо, — сказал Видферулль.
После полудня вернулся домой и муж, и тогда жена собрала им обед и накормила. Хозяин положил перед собой на стол три каменные стрелы, украшенные богатой резьбой.
— Хорошие у тебя стрелы, — сказал Видферулль.
— Да, они хороши, и я хочу подарить их тебе!
— Хороший это подарок; только не знаю я, зачем мне могут понадобиться каменные стрелы.
— Может статься, Одд, — заговорил хозяин, — что стрелы эти послужат тебе тогда, когда подведут стрелы конунга Гусира.
— Так ты знаешь, что меня зовут Оддом?
— Да, — отвечал хозяин.
— Тогда, может статься, ты знаешь и то, что говоришь, — сказал Одд, — а потому я беру эти стрелы и благодарю тебя. — И Одд положил стрелы в колчан.
Узнав от Йольва, что страной этой правит конунг Гейррёд, решил Одд отправиться к его двору.
Пошли Одд с Йольвом к жилищу конунга. Гейррёд пировал в это время вместе со своими воинами. Сидели они все в просторном зале, по длинным стенам которого стояли скамьи. Конунг Гейррёд сидел за столом; по одну его руку сидела дочь его, Силькисив, по другую — советник его и воспитатель его дочери Харек; два лучших воина, Сигурд и Сьёльв, сидели на скамье напротив.
Одд с Йольвом вошли в зал и поклонились конунгу.
— Что это за человек в плаще? — спросил конунг.
Одд сказал, что зовут его Видферуллем.
— Из какой страны ты родом? — опять спросил конунг.
Видферулль ответил, что этого он не может сказать.
— Много лет уже не видал я своей родины и все это время жил в лесах, а теперь пришел сюда, чтобы просить позволения прожить здесь зиму, — прибавил он.
— Может быть, ты владеешь каким-нибудь особым искусством? — спросил конунг.
— Не больше других людей.
— Я дал слово, — сказал конунг, — что буду кормить только того, кто может на что-нибудь пригодиться.
— Со временем увидишь, государь, — отвечал Видферулль, — что и я на что-нибудь пригожусь.
— Может быть, лишь на то, чтобы таскать дичь, которую подстрелили другие, — заметил конунг.
— Может статься, и так, — сказал Видферулль.
— Посмотрим, — решил конунг и указал ему самое последнее место за столом.
Простившись с Йольвом, пошел Одд к указанному ему месту. Там сидели двое человек из дружины — братья Ингьяльд и Оттар. Они позвали Одда к себе.
— Садись между нами, — сказали они, — мы охотно принимаем тебя.
Так он и сделал; потом снял свой колчан и положил его себе под ноги. Принялись Ингьяльд и Оттар расспрашивать его о новостях, и оказалось, что он умеет толково рассказать о каждой земле. Но больше никто из дружинников конунга не слышал их разговора.
Между тем решил конунг завтра выехать на охоту.
— Мы должны встать завтра пораньше, — сказал Ингьяльд.
— А что будет завтра? — спросил Одд.
— Собирается конунг на охоту со всей своей дружиной.
Легли они спать, а на следующее утро рано поднялись товарищи Одда и стали его будить, но никак не могли добудиться. Не захотели Ингьяльд и Оттар покинуть его, и кончилось тем, что конунг со своей дружиной пустился в путь без них.
Поздно проснулся Одд, и братья тотчас же стали укорять его за то, что он так долго спал. Говорили они, что теперь, вероятно, на их долю уже не осталось в лесу никакой дичины.
— А хорошие ли стрелки люди конунга? — спросил Одд.
— Самые лучшие стрелки на свете, — отвечали ему Ингьяльд с Оттаром.
Набросил Одд на плечи свой плащ, а в руки взял посох и пустился в путь. Не успели спуститься с горы, как показалась дичина; Ингьяльд и Оттар поспешили натянуть луки, выстрелили, но не попали в зверя.
— Ну, оплошали же вы, — сказал им Одд, — попытаюсь-ка я.
Взял он у одного из них лук и сразу так туго натянул тетиву, что лук переломился.
— Теперь ясно, что сегодня нам не видать дичи, — сказал Ингьяльд.
Но Одд стал утешать их и достал из-под плаща свои стрелы. Никогда еще в жизни не видели Ингьяльд и Оттар таких красивых стрел. Достал тогда Одд свой лук, натянул тетиву и пустил стрелу. Видели эту стрелу многие дружинники конунга, но никто из них не мог понять, откуда эта стрела прилетела. Так спустил Одд все свои шесть стрел и настрелял много дичи, и ни разу не дал промаха. Воины же конунга убили мало дичи на этот раз.
К вечеру вернулись они все домой и сели по своим местам, а перед конунгом положили на стол все стрелы, вынутые из убитых животных, для того чтобы он видел, как кто отличился: все стрелы были с пометками.
Взял конунг одну из стрел Одда и говорит своей дочери:
— Посмотри, какая красивая стрела.
Подошел тогда Одд к конунгу и признался, что эта стрела — его. Взглянул на него конунг и сказал:
— Должно быть, ты хороший стрелок.
— Далеко от того, господин, — отвечал Одд, — привык я только, живя в лесах, стрелять себе на обед всякую дичину и птицу.
— Возможно! — отвечал конунг. — А может статься также, что ты не тот, за кого себя выдаешь.
После этого взял Одд свои стрелы и положил обратно в колчан.
Раз вечером, когда конунг ушел к себе спать, подошли Сигурд и Сьёльв к дверям, близ которых сидели братья Ингьяльд и Оттар, и поднесли им два рога крепчайшего питья. Те выпили, и воины поднесли им еще по второму рогу.
— Ну а товарищ ваш, человек в плаще, верно, уж спит? — спросил Сьёльв.
— Да, — отвечали братья, — он полагает, что это умнее, чем напиваться до беспамятства.
— А может статься, — сказал Сьёльв, — что он больше привык жить в лесах и стрелять дичь для своего пропитания, чем проводить время с богатыми людьми. А хороший ли он пловец?
— О, да! — отвечали они. — Он весьма искусен как в этом деле, так и во всяком другом.
Воспользовались Сигурд и Сьёльв тем, что братья несколько опьянели, и взяли с них слово, что друг их Видферулль завтра выйдет на состязание в плавании. Взяли они в залог у Ингьяльда и Оттара два кольца, чтобы служили они наградою победителям. Сам конунг и его дочь должны были присудить награду.
На другое утро, проснувшись, вспомнили братья, что обещали они за своего товарища, испугались и поспешили рассказать обо всем Одду.
— Неумно поступили вы, — заметил он, — потому что я едва держусь на воде.
Огорчились Ингьяльд и Оттар и хотели уж было отказаться от данного слова, хотя бы им пришлось поплатиться при этом своими кольцами. Но Одд удержал их. Подумал он и сказал, что, так и быть, попробует потягаться с воинами в умении плавать, и послал известить конунга о состязании.
Конунг приказал трубить в трубы и созывать всех на берег, и когда все собрались, трое пловцов бросились в воду. Добравшись до глубокого места, воины схватили Видферулля и увлекли его вниз и долго держали под водой; наконец они выпустили его и вынырнули на поверхность, чтобы отдохнуть. Затем собрались они напасть на него еще раз, но Видферулль сам поплыл им навстречу, поймал обоих за руки, увлек вниз и держал под водой так долго, что они чуть не захлебнулись. Когда же они наконец вынырнули, у обоих воинов пошла носом кровь, и пришлось им сейчас же выйти на берег. Видферулль же долго еще плавал как ни в чем не бывало.
— Хороший ты пловец, Видферулль, — сказал ему конунг, когда Видферулль вышел на берег.
— Да, господин! — отвечал тот. — Пожалуй, я пригожусь вам не только на то, чтобы ловить разную дичь.
— Может статься, — сказал конунг.
Люди пошли по домам; ушел и конунг со своей дружиной и сильно тревожился он, думая, кто бы мог быть этот человек.
Дочь конунга передала Одду кольца как победителю, но он не захотел оставить их у себя и возвратил Ингьяльду. Конунг же, разговаривая как-то наедине с дочерью и Хареком, просил их как-нибудь разузнать, кто таков этот зимний гость. Они охотно обещали исполнить его просьбу.
Вечером, когда конунг ушел к себе спать, Сьёльв и Сигурд, захватив два рога, пошли к Ингьяльду и Оттару и стали угощать их. Когда те выпили, воины принесли им два новых рога и стали допытываться, почему не участвует в общих пирушках человек в плаще. Может быть, он не умеет пить?
На это Ингьяльд сказал, что, напротив, никто не может выпить столько, сколько выпьет Видферулль. Стали они спорить и наконец порешили, что на следующий день воины будут состязаться в питье с Оддом, и Ингьяльд поручился своей головой в том, что странник одолеет всех.
Проснувшись на следующее утро, вспомнил он все, что было, и рассказал Одду. Очень был недоволен Одд тем, что случилось, и тем, что прозакладывал Ингьяльд свою голову, да еще из-за такого пустяка, — но, делать нечего, согласился.
Конунг, узнав, что вечером будет состязание в питье, позвал свою дочь и воспитателя ее, советника своего Харека и наказал, чтобы они наблюдали за странником хорошенько: вероятно, на этот раз удастся что-нибудь узнать о нем.
После того как ушел конунг к себе, дочь конунга и Харек сели поближе к Одду. Тогда встали со своих мест Сьёльв и Сигурд, взяв два рога.
— Послушай, странник, — сказал Сьёльв Одду, — сдается мне, и я готов поклясться в том Богом, в которого ты веришь, что есть у тебя еще другое имя, кроме Видферулля!
— Да, — отвечал Одд, — и если вам так хочется узнать мое другое имя, то я скажу вам: меня зовут Оддом.
— Ну, это имя не лучше первого, — заметил Сьёльв и, подав ему рог, сказал: — Одд! Не разбивал ты панцирей в битве, когда победили мы конунга вендов, когда отступало их войско, одетое в шлемы, и гремел бой!
Сигурд же подал Одду второй рог и тоже сказал:
— Одд! Ты не участвовал в битве, когда поражали мы насмерть людей конунга вендов; четырнадцать раз был я ранен, ты же в это время выпрашивал милостыню по деревням.
Сказав это, вернулись они на свои места, и Одд, в свою очередь наполнив два рога, встал, подошел к ним и заговорил, обращаясь сначала к одному, потом к другому:
— Вы, Сьёльв и Сигурд, должны выслушать меня: я отплачу вам за ваши дерзкие речи. Знаю, что вы валялись в кухне, не совершая подвигов и не проявляя отваги; я же в это время бился с врагами в Греции, убивая разбойников.
Сказав так, Одд вернулся на свое место, и все они стали пить из своих рогов. Затем Сигурд и Сьёльв снова встали и опять подошли к Одду, и Сьёльв проговорил:
— Ты, Одд, только ходил от двери до двери и уносил с собою крохи; я же один вынес разбитый щит из битвы при Ульвсфелле.
Сьёльва сменил Сигурд; он укорял Одда за то, что не было его в битве в то время, как воины Гейррёда окрасили свои мечи кровью сарацин.
А Одд в ответ упрекал их в том, что они сидели дома, пока он бился в Бьярмаланде с бьярмами и с великанами.
Долго продолжали они так угощать друг друга, сопровождая каждый рог похвальбою, в которой славили какой-нибудь свой подвиг и старались унизить противника, причем на долю Одда приходился двойной счет рогов и речей, потому что ему приходилось состязаться разом с двумя соперниками. Так он по очереди рассказывал обо всех своих подвигах, совсем не думая о том, что, кроме Сьёльва и Сигурда, его слушали еще и дочь конунга, и воспитатель ее Харек. Сигурду и Сьёльву давно уже нечем было похвастаться перед Оддом, а тот все продолжал говорить и угощать их. Наконец они совсем опьянели и не могли пить больше. Но Одд долго еще продолжал пить один и перечислял свои подвиги.
Тогда дочь конунга и Харек встали со своих мест и удалились: они недаром просидели здесь этот вечер.
Когда на следующее утро конунг встал и оделся, к нему вошли его дочь и Харек и рассказали все, что произошло ночью. Теперь они знали, кто этот человек: судя по тому, что они слышали, это мог быть только Одд Стрела.
Вечером, когда конунг и его воины сели за столы и подняли кубки, конунг послал за Видферуллем и подозвал его к своему столу.
— Теперь мы знаем, что ты — Одд Стрела, — сказал конунг, — а потому сбрось это платье, странник, и не скрывайся больше: мы давно приметили значки на твоих стрелах.
— Будь по-твоему, государь, — отвечал Одд и, сбросив с себя платье странника, явился в пурпурном кафтане, с золотыми запястьями на руках.
— Садись и пей за нашим столом, — сказал ему конунг.
Но Одд отказался расстаться со своими соседями, рядом с которыми просидел всю зиму. Тогда конунг помог делу, распорядившись, чтобы Ингьяльд и Оттар заняли места рядом с Хареком и день и ночь состояли при Одде служителями.
— Как это так? Такой человек, как ты, и не женат! — сказал раз Харек Одду. — Не хочешь ли ты жениться на моей воспитаннице, дочери конунга? Для этого надо только исполнить одно опасное дело.
— Что это за дело? — спросил Одд.
И Харек ответил:
— Есть конунг по имени Альв-язычник, который правит страной, называемой Бьялкаланд; есть у него жена по имени Гюда и сын Видгрипп. Конунг нашему надлежит получать дань с этой земли, но они давно уже ничего не платят ему, а потому обещал наш конунг выдать свою дочь за того, кто сумеет заставить их платить дань.
— Поговори с конунгом и его дочерью, — сказал Одд, — не согласятся ли они дать это поручение мне.
Дело сладилось, и конунг обещал Одду выдать за него свою дочь, если исполнит Одд то, за что берется.
Поход в Бьялкаланд
В скором времени собрал конунг свое войско и передал его Одду, который тотчас же снарядился в поход.
Прибыл Одд с войском в Бьялкаланд. Но конунг Альв с сыном заранее проведали обо всем, собрали свое войско, снарядились на войну и послали к Одду людей, вызывая его на битву. После этого сошлись они в назначенном месте.
У Альва было гораздо больше людей, и начался ожесточенный бой. Одд сидел на пригорке и видел, что люди его валятся, как молодые деревья. Сильно дивился он такой битве, а также тому, что не видно нигде ни Альва, ни сына его Видгриппа.
Был при Одде человек, которого звали Хаки; был он служителем дочери конунга, и она-то и пожелала, чтобы Хаки сопровождал Одда на войну. О человеке этом говорили, что мог он видеть гораздо дальше своего носа. Одд подозвал его и спросил:
— Отчего люди наши валятся, как молодые деревья? Я совсем не нахожу эту битву такой жестокой.
— Разве ты не видишь троих, что всюду носятся неразлучно: Гюду с Альвом и Видгриппа, их сына? — спросил Хаки.
— Разумеется, я их не вижу, — отвечал Одд.
— А посмотри-ка из-под моей руки!
Посмотрел Одд из-под руки Хаки и увидел, как носятся те трое по полю битвы. Гюда — впереди всех, размахивая кровавой метлой; где ни ударяла она этой метлой, всюду валился на землю убитый человек; где ни появлялась она, всюду воины обращались в бегство. Когда же в нее саму летели камни и стрелы, она отводила их ладонью, и ничто не причиняло ей вреда. Альв и Видгрипп следовали за нею и рубили направо и налево обеими руками. В это время они были в самой середине войск Одда.
Сильно разгневался Одд, увидев это, и собрался было сам броситься в битву, но как только он отошел от Хаки, так сразу вновь перестал видеть Гюду, Альва и Видгриппа. Тогда снова подбежал он к Хаки и сказал:
— Прикрой-ка меня своим щитом, я буду стрелять в них.
Так они и сделали.
Достал Одд одну из стрел конунга Гусира и выстрелил в Гюду. Она услыхала свист стрелы и отвела ее ладонью, и стрела упала, не ранив ведьмы. Выпустил Одд все стрелы конунга Гусира, и все они поп;дали в траву.
— Вот и сбылось предсказание Йольва, что изменят мне когда-нибудь стрелы конунга Гусира, — сказал Одд, — надо теперь попробовать каменные стрелы.
Взял Одд каменную стрелу и выстрелил в Гюду из-под руки Хаки. Услыхала Гюда свист стрелы и подставила ладонь; стрела прошла через руку, попала в глаз и вылетела через затылок. Пустил Одд вторую стрелу, а за нею и третью — и Гюда повалилась наземь мертвая. Тогда бросился Одд на Видгриппа и убил его; Альв же, видя это, обратился в бегство и побежал в свой город. Тут скоро стемнело, и с наступлением ночи войска разошлись.
На другое утро приказал Одд людям своим разыскивать и хоронить убитых и уничтожать повсюду языческие капища, а сам поспешил к городу. Городские ворота охранял сам Альв. Увидев Одда, стал укорять его Альв за то, что сжег Одд храмы и жертвенники, и грозил ему гневом богов. Но Одд отвечал, что готов только смеяться над разгневанными богами: они бессильны, даже не сумели спастись от огня.
— Пора вам перестать приносить жертвы этим злым духам! Я же верю в одного только истинного Бога! — сказал Одд.
Тут он схватился с Альвом, и стали они биться на мечах; но на Одде была его рубашка, а на Альве особый панцирь, и оба они были неуязвимы. Тогда взял Одд свою дубину, ударил Альва по голове и разбил ему шлем и череп.
Так подчинил Одд Бьялкаланд конунгу Гейррёду и, обложив эту страну данью, с огромной добычей вернулся назад.
Вскоре после того конунг Гейррёд заболел и умер, и Одд велел насыпать над ним высокий курган, и немало рогов было опорожнено на поминках Гейррёда и на свадьбе Одда.
Одд возвращается в Норвегию
Мало задумывался Одд о том, что когда-то предсказала ему колдунья. А потому наступил день, когда решился Одд плыть в Норвегию посмотреть, что-то сталось теперь с владениями его в Храфнисте.
Пыталась жена отговаривать Одда, просила не думать об этих далеких владениях, раз он и без того теперь правит обширной богатой землей, но Одд настоял на своем и отправился в путь с двумя кораблями и с двумя сотнями воинов.
Прибыв в Храфнисту, узнал он, что землями его владеют по-прежнему его родичи. Они встретили Одда радушно и долго не могли надивиться его годам.
Погостив у своих родичей какое-то время, Одд предоставил им в полную собственность свои земли и поплыл обратно на юг.
Смерть Одда
Когда проплывали корабли мимо Берурьёда, сказал Одд своим спутникам:
— Мне так хочется посмотреть селение, где жили мои приемные родители, что мы уберем паруса и высадимся на берег.
Так они и сделали.
Пошел Одд со своими людьми туда, где было селение, и стал рассказывать им, где стоял прежде каждый дом. Проводил он их и на то место, где было у него с Асмундом стрельбище. Проводил их Одд и туда, где учились они плавать, и рассказывал им, как все это было. Там, где прежде был прекрасный ровный откос, нанесло теперь ветром много земли. Одд сказал:
— Уйдем отсюда, здесь мне нечего смотреть: есть у меня предчувствие, что я умру в Берурьёде.
После этого стали они поспешно спускаться вниз по камням, и в то время как шли они по узкой тропинке, Одд ушиб обо что-то ногу и остановился.
— Обо что это ушиб я ногу? — сказал он.
Стал он раскапывать землю копьем, и все увидели в земле череп коня. Выползла оттуда змея, подползла к Одду и ужалила его в ногу пониже щиколотки. И от яда ее распухла у Одда вся нога и бедро.
Увидел Одд, что случилось, и велел он своим людям нести себя вниз, на берег моря, а когда они пришли туда, Одд сказал:
— Ну, теперь пойдите и вырубите мне каменную гробницу, а другие пусть посидят здесь со мной и вырезают руны, записывая песнь, что сложу я на память своему потомству.
И стал он слагать песнь, а они вслед за ним вырез;ли руны.
— Разумным людям много можно порассказать о моих странствиях; это же странствие — последнее. Прощайте! Торопитесь спуститься вниз и сесть на корабли; я же должен остаться здесь. Отвезите добрый привет Силькисив и нашему сыну: я больше уж не вернусь туда.
Умер Одд, и, как говорит предание, был он самым могущественным человеком из всех людей, равных ему по рождению.
Похоронив Одда, поплыли его люди домой, на юг, и рассказали Силькисив его песнь. Она ответила, что ожидала такой вести.
После этого стала она сама управлять страной вместе со своим сыном — очень знаменитый человек вышел со временем из него.
Источник: Сокровище Нифлунгов. Предания Скандинавских народов
средневековой Европы в пересказах Е. Балобановой, О. Петерсон.
— М.: «Аргус», 1996. — Текст (русского пересказа) подготовлен по
изданию Altnordische Saga-Bibliothek. Orvar-Odds Saga. Herausg. von
Boer. Halle 1892.
Литература:
1. Карамзин Н.М. История государства Российского. Том 1. Глава ;. Олег правитель. Г.879 – 912// http://lib.ru/LITRA/ KARAMZIN/ karamz01.txt;
2. Краткая философская энциклопедия. М., 1994. С. 442.;
3. Мончаковская О.С.//http://school499.iskra-net.ru/oleg.html;
4. "Песнь о вещем Олеге" Пушкин А.С. // http: // lamp.semiotics.ru/destiny.htm;
5. Песнь о вещем Олеге //http:// www.planetaskazok.ru / apushkin/pesnovewemolegepushkin
6. Письмо А.С. Пушкина П.А. Вяземскому // Пушкин А.С. Собрание сочинений: В 10 т. / АН СССР. Ин-т русск. лит. (Пушкинский дом). Л., 1997-1999. Т. 10. С. 52.
7. Песнь о вещем Олеге//Пушкин А.С. Собрание сочинений. В 10
томах. Т.1. Стихотворения 1813-1824. М., «Худож. лит.»,
1974, с. 186-189.
8. Петрухин В.Я. Мифы древней Скандинавии. М., 2001. С. 404.
9. Пушкин А.С., «Песнь о вещем Олеге». Копия рукописи поэта. С 27 рисунками в тексте. Разбор баллады и объяснитель ные к ней примечания написал инспектор Московской XI гимназии И.К. Линдеман - 1915 г. (98 страниц)// http://mp3 kniga.ru/ bibliofil/ pushkin-oleg 1915.htm;
10. Повесть временных лет. Перевод Д.С.Лихачева//http:// www. hrono.ru/dokum/1000dok/povest5.php
11. Славянская мифология. Словарь-справочник. М., 1998. С. 23.
12. Сокровище Нифлунгов. Предания Скандинавских народов средневековой Европы в пересказах Е. Балобановой, О. Петерсон. — М.: «Аргус», 1996. — Текст (русского пересказа) подготовлен по изданию Altnordische Saga-Bibliothek. Orvar-Odds Saga. Herausg. von Boer. Halle 1892;
13. Соловьев С.М., История России с древнейших времен. Книга первая, том 1, гл.5, с.113. Второе издание, СПб, товарищество «Общественная польза», 1851-1879 гг. //http://runivers.ru/ lib/ book4544/54652/
14. Трессиддер Дж. Словарь символов. М., 1999;
ТРОСТЬ
В начале 19 века было модно прогуливаться с тростью в руках. Любил трость и Пушкин: как отмечают современники, он всегда «фигуристо ею помахивал». Некоторые его трости сохранились и экспонируются в музеях С-Петербурга, Одессы, Михайловского. В музее-квартире на Мойке в С-Петербурге выставлено три. Одна из них с набалдашником из слоновой кости. На ней вырезана надпись «А.Пушкин». Вторая – камышовая. В ручку её вставлена бронзовая пуговица от мундира Петра Первого. Третья – из орехового дерева с набалдашником из аметиста.
Интересна пушкинская трость, которая находится в Михайловском музее поэта. Это Кишиневско-Одесская трость, кованная из железа с четырехгранным острым наконечником, и весом 2 кг 400 гр. Попала она в музей из Одессы.
Пушкин любил бродить по окрестностям Михай-ловского и всегда неизменным его спутником была трость. Но это была другая трость: тоже железная, кованная мест-ным кузнецом. Кучер его, Петр Парфенов, рассказывал:
«палка у него завсегда железная в руках, девяти фунтов весу, уйдет в поле, палку кверху бросает, ловит её на лету…» (запись 1859 года). А вот ещё свидетельство. Из доноса 1826 года шпика Бошняка: «на ярмарке Свято-горского Успенского монастыря Пушкин был в рубашке, подпоясанной розовой ленточкою, в соломенной широкополой шляпе с железною палкою в руке».
В 1835 году Пушкин побывал в родных местах, навестил подругу юных лет Евпраксию Николаевну Вульф, жившую в имении Голубово с мужем бароном Б.А.Вревским. Здесь он провел несколько дней, а уезжая, бросил в пруд трость, веря в примету, что тогда обязательно вернется сюда еще раз. Но, увы…
От этой поездки осталось стихотворение «…В
Е.Н.Вульф Пушкин посвятил стихи ещё в 1826 году. Вот эти строчки:
Вот, Зина, вам совет: играйте,
Из роз веселых заплетайте
Себе торжественный венец –
И впредь у нас не разрывайте
Ни мадригалов, ни сердец.
( Пушкин А.С., Собрание сочинений в 10-ти томах, т.2, М., «Художественная литература», 1974 г., с.73)
Но более всех Пушкин был влюблен Евпраксию Николаевну Вульф, милую «Зизи», которая превратилась за два года в прелестную девушку, начинавшую испытывать сильные половые влечения. Пушкин вновь встретился с ней в Тригорском, куда приехал на короткое время осенью 1828 года. Приезд Пушкина, видимо, возродил в ней светлые воспоминания о прежних веселых собраниях молодых людей, на которых она верховодила. Алексей Вульф говорил М.И. Семевскому, что Пушкин был ее «всегдашним и пламенным обожателем», а в своем дневнике отмечал: «По разным приметам судя, и ее молодое воображение вскружено неотразимым Мефистофелем». Так Вульф в переписке называл Пушкина.
Со стороны Евпраксии любовь была, видимо, более сильной. Как и все девушки она поддалась обаянию поэта, его способности зарождать страсть и желания в сердцах молодых девушек. Отношения между Пушкиным и Евпраксией Вульф были гораздо серьезнее «легкого увлечения» и «шутливой влюбленности». Между ними установились сексуальные отношения, обычные для практики поэта.
Знаток такого рода сексуальных связей, Алексей Вульф, в декабре 1828 г. приехав из Петербурга в родное гнездо, увидел сестру свою Евпраксию. «Она,—пишет он,—страдала еще нервами и другими болезнями наших молодых девушек. В год, который я ее не видал, очень она переменилась. У ней видно было расслабление во всех движениях, которое ее почитатели называли бы прелестною томностью,— мне же это показалось похожим на положение Лизы (Полторацкой - А.Л. ), на страдание от не совсем счастливой любви, в чем я, кажется, не ошибся»
Опытный в этих делах глаз Вульфа видит то, что отмечено было еще юношей-Пушкиным в стихотворении (впрочем, взятом у Парни):
Я понял слабый жар очей.
Я понял взор полузакрытый,
И побледневшие ланиты,
И томность поступи твоей...
Твой бог неполною отрадой
Своих поклонников дарит...
Не знаю, прав ли был А. Вульф в этих своих догадках о характере сексуальной связи сестры и Пушкина, но позднейшие отношения Пушкина с Евпраксией Николаевны были самые дружеские. Она тепло отзывается о нем в своих письмах, проявляет интерес к его делам, волнуется по поводу его дуэли с графом Соллогубом, стоит на стороне поэта в истории с Дантесом.
Источник:Лукьянов Александр, Пушкин в любви// http://page.divo.ru/lukas/pushkin/p10.htm
Деревня Голубово расположена в 10 минутах ходьбы от деревни Врев. Голубово известно, прежде всего, как бывшее родовое имение баронов Вревских. В настоящий момент постройки бывшего имения утрачены, парк почти не сохранился. Сохранился пруд с островком уединения, на который раньше был устроен мост. Также неподалеку от пруда сохранились остатки погреба-ледника (высокий холм с ямой в центре).
н Борис Александрович Вревский
Родился 29 ноября 1805 в г. Париже , умер 17 декабря 1888 в сельце Голубово , похоронен на погосте Врев.
Окончил полный курс в Благородном пансионе при Санкт-Петербургском Университете. Служил в лейб-гвардии Измайловского полка: 17 апреля 1823 был назначен унтер-офицером; 26 июня того же года подпрапорщиком; 6 января 1826 переведен в прапорщики, а 6 декабря 1826 назначен подпоручиком. Выйдя "для определения к статским делам" в отставку 7 ноября 1827, Б.А. переехал в построенное им имение Голубово. В 1827-1832 он исполнял обязанности дворянского заседателя Псковского приказа общественного призрения, позже входил в первый состав Островского уездного земского собрания и временно исполнял обязанности Островского уездного предводителя дворянства.
Оставив службу, проживад в имении Голубово.
- был женат (с 7 июля 1831) на Евпраксии Николаевне Вульф
Дочь тверского дворянина, отставного коллежского асессора Николая Ивановича Вульфа (1771-1813) и Прасковьи Александровны, урожденной Вындомской, по 2-му мужу - Осиповой (1791-1859).
Родилась 12 октября 1809 в сельце Тригорское Опочецкого уезда Псковской губернии, умерла "от чахотки" 22 марта 1883 в сельце Голубово, похоронена на погосте Врев.
Е.Н. с юношеских лет была близко знакома с поэтом А.С. Пушкиным - другом семьи, владельцем соседнего имения Михайловское. Незадолго до своей смерти, А.С. Пушкин открыл Е.Н. тайну предстоящей дуэли с Ж. Дантесом. А.С. Пушкин упомянул Е.Н. ("Зизи") в 5 главе романа "Евгений Онегин":
Да вот в бутылке засмоленной,
Между жарким и блан-манже,
Цимлянское несут уже;
За ним строй рюмок узких, длинных,
Подобно талии твоей,
Зизи, кристалл души моей,
Предмет стихов моих невинных,
Любви приманчивый фиал,
Ты, от кого я пьян бывал!
Упоминание, вкупе с дарственной надписью А.С. Пушкина "Твоя от твоих" к баронессе на томике 4 и 5 глав романа, привело к зарождению легенды и последующих спорах в литературоведческих кругах о том, являлась ли Е.Н. прообразом героини произведения - Татьяны Лариной.
Источник: Барон Борис Александрович Вревский//http://www.vrev.ru/vrevsky.html
Пруд Голубово в 2008 г. Источник: Имение баронов Вревских//http://www.vrev.ru/golubovo_photoarchiev.html
Источник: тот же
БАЛЫ
Одним из самых видных в Петербурге салонов в течение более 60 лет был салон Натальи Кирилловны За-гряжской (1797 – 1837). Она была дочерью малоросссий-ского гетмана графа Разумовского, а по мужу приходилась теткой теще Пушкина, Н.И.Гончаровой. Пушкин посещал её салон. Загряжская, дама к тому времени в возрасте, много помнила и умела рассказывать. Пушкин записал несколько её рассказов из жизни царского двора. Вязем-ский вспоминал: «Пушкин заслушивался рассказов На-тальи Кирилловны, он ловил в ней отголоски поколений и общества, которые уже сошли с лица земли; он в беседе с нею находил прелесть историческую и поэтическую, пото-му что в истории много истинной и возвышенной поэзии, и в поэзии есть своя доля истории».
ПАМЯТИ ПУШКИНА
От выстрела смялось
Дыхание воздуха.
Падает Пушкин.
Нет правды в свинце!
А небо - смеялось,
Прыгали звёзды,
Словно веснушки
На детском лице.
И ветер беспечно
Скакал по сугробам,
Срывая верхушки,
Свиваясь в ручьи...
Ах Черная речка!
Ах черная злоба!
Падает Пушкин...
Природа, молчи!
Затихните, ветры!
Погасните, звёзды!
Бледнея в испуге,
Застыньте, снега!
Протяжные метры…
Печальные вёрсты…
В земном этом круге -
Стихи и века.
Виталий Плотников (Котлас),
1986 г.
ПЕЧАЛЬНЫЕ ВЕРСТЫ
Санкт-Петербург. Первый этаж дома князя Волкон-ского (Мойка, 12) занимала семья Пушкиных. Сюда привёз смертельно раненного на дуэли поэта его лицейский това-рищ, полковник Данзас. Здесь, мучительно и мужественно, угасал великий Пушкин.
11 февраля (29 января по старому стилю) в 14 часов смерть забрала его к себе. Проститься с поэтом несконча-емым потоком шли люди разных возрастов и сословий. В два дня прошло более 10 тысяч человек.
На исходе суток 14 февраля гроб с телом Пушкина был перенесен в Конюшенную церковь. Вечером 16-го - отпета последняя панихида… Пушкин не раз говорил жене, что желает быть похоронен в Святогорском Успен-ском монастыре – рядом с могилой матери..
…И вот три санные упряжки выехали на Белорусский тракт. Замыкает траурный поезд возок с А.И. Тургеневым, близким другом А.С.Пушкина, которому царь дозволил «сопровождать тело до могилы».
На станции Выра сменили лошадей. Более 10 раз бывал здесь поэт. Может быть, именно на этой станции родился сюжет рассказа «Станционный смотритель».
17 февраля обоз прибыл в Псков. Здесь Тургенев получил депешу из Петербурга: воспретить «…всякую церемонию, кроме того, что обыкновенно … исполняется при погребении тела дворянина».
Дальше дорога потянулась по глухим псковским местам: Марково, Таланы, Свеклино, Большое Приезжево, Свинское…
18 февраля в семь часов вечера траурный обоз прибыл к белым стенам монастыря. Тело Пушкина занесли в Соборную Успенскую церковь и отслужили панихиду. На рассвете 19 февраля гроб опустили в могилу. Послед-нюю горсть земли бросил А.И. Тургенев, сопроводив сло-вами из Библии – «земля еси».
1999 г., г.Котлас
ПУШКИН – ПУТЕШЕСТВЕННИК
Свыше 34 тысячи вёрст довелось великому поэту проехать по дорогам России, он примерно одну треть своей жизни провел в дорогах. Путешествовал с Пушкиным его верный слуга Никита Тимофеевич Козлов. В 1837 году он сопровождал гроб с телом Пушкина из Петербурга в Святые Горки для погребения.
В старину вдоль проезжих дорог ставили для измерения расстояния столбы-вёрсты, окрашенные белыми и чёрными полосами. Дороги были ужасны. В письме к жене Александр Сергеевич пишет:
Захарово – подмосковное имение бабушки Пушкина, Марии Алексеевны Ганнибал, где семейство Пушкиных проводило летние месяцы в 1805 – 1810 гг.
1813 – 1815 гг. – первые лицейские годы;
Май 1820 – июль 1824 – период южной ссылки.
С ноября 1820 по февраль 1821 г. Пушкин гостил в Каменке – киевском имении братьев Давыдовых.
Декабрь 1821 г. – поездка в Измаил. Там он провел 3 дня, осмотрел город, крепость, карантин, читал в крепостной церкви надписи с именами убитых на штурме Измаила. Всю ночь, не раздеваясь, сидя на диване, писал. При озере Кагул была крупная победа русской армии над турецкими войсками в 1770 году. (см. ст. на стр. 563, т.1)
Во время путешествий Пушкин вел дорожные записки, легшие в основу очерков.
19 мая 1827 года Пушкину впервые после ссылки дозволено было вернуться в Петербург.
В 1829 году – ездил в Закавказье и был в русской армии Паскевича, действовавшей против Турции, война с которой началась в 1828 году. В сражении 14 июня 1829 года участвовал и сам Пушкин.
В октябре 1830 года он писал невесте из Болдина, что готов ехать к ней на край света, согласен дать круг: «Если вы в Калуге, я приеду к вам через Пензу; если вы в Москве, то есть московской деревне, то приеду к вам через Вятку, Архангельск…». В России свирепствовала эпидемия холеры. Во многих местах были объявлены карантины, выставлены заградительные заставы. (И.Стрежнев, «К студеным северным волнам»)
Пушкин стремился посетить те места, где вершилась история. Это Киев и поиски им могилы Мазепы, посещение Казани, Нижнего Новгорода – поездка по пугачевским местам. В 1831 году Пушкин сообщает Бенгендорфу о своем «давнем желании… написать историю Петра Великого и его наследников до государя Петра 111…».
ИСТОРИЧЕСКИЕ МОТИВЫ В ПРОИЗВЕДЕНИЯХ ПУШКИНА
Пушкин очень много внимания уделял прошлому, его историческим событиям, которые он находил, работая над историко-литературными произведениями.
Пушкин большой знаток культуры и истории 18 века, автор монографии о восстании Пугачева и неоконченной книги о Петре Великом. Его исторические характеристики Ломоносова, Тредьяковского, Державина, две статьи о Радищеве, его высказывания о Феофане Прокоповиче, Кантемире, Карамзине, Дмитриеве – глубоки и диалектичны.
Пушкин напоминал: «необозримые равнины» Киевской Руси «поглотили силу монголов и остановили их нашествие на самом краю Европы; варвары не осмелились оставить у себя в тылу порабощенную Русь и возвратились на степи своего востока. Образующееся просвещение было спасено растерзанной и издыхающей Россией…».
1813 – 1815 гг. – Пушкин увлечен «анакреонтикой». Своё название этот жанр получил по имени древнегреческого лирика Анакреонта (Анакреона), жившего в 6 – 5 вв. до н. э., и создавшего образ мудреца-эпикурийца, наслаждающегося легкими радостями бытия, весельем и чувственными наслаждениями.
Образцом проникновения в дух античности считается стихотворение А.С.Пушкина «Торжество Вакха» (1818 г.). Проникновение в дух античности, древнегреческого искусства помогло Пушкину в выработке новой для того времени более совершенной художественной формы, овладение образно-пластическим мышлением. Но он не возвращался назад, к прошлому, не механически подражал древним, а внёс свой национальный колорит, а затем и его переход к подлинному историзму – давая конкретное художественное изображение данной исторической эпохе.
В 1822 году Пушкин пишет свою «Песнь о вещем Олеге». Он использует летопись…
«Вадим» (1822 г.). попытка создать образ романтического героя на материале из русской истории. По сказанию, Вадим поднял в 863 году восстание в Новгороде против варяжского князя Рюрика. Восстание было подавлено, Вадим убит.
«Мстислав» (1822 г.). Существует только план этой поэмы. Данные о Мстиславе Пушкин почерпнул из «Истории государства Российского» Карамзина. Как видно из плана, Пушкин хотел в этой поэме соединить элементы подлинной истории о разделении Киевского государства на уделы, о набегах печенегов, о сражениях Мстислава и т.п. с мотивами и образами народных былин об Илье Муромце и Добрыне.
Неоднократно Пушкин возвращался к образу Наполеона – неординарной исторической фигуре, «Мятежной вольности наследник и убийца» (1824 г.). Пушкин подчёркивал его безмерное честолюбие, крайний эгоизм, жажду личной власти и презрение ко всему человечеству.
Осенью 1824 года в ссылке в Михайловском Пушкин записывал со слов своей няни Арины Родионовны народные сказки и песни. Среди них были песня о сыне Стеньки Разина и песня о Стеньке Разине. («Как на утренней заре, вдоль по Каме по реке…»). Тогда же просил он брата прислать ему из Петербурга «историческое, сухое известие о Стеньке Разине, единственном поэтическом лице русской истории».
В конце июля-августа 1826 года Пушкин написал три «Песни о Стеньке Разине». (стр.27, т.2). Пушкин хотел напечатать свои «Песни о Стеньке Разине» и представил их Николаю 1, который в 1826 году взялся быть цензором поэта, но получил отказ со следующей мотивировкой: «Песни о Стеньке Разине, при всём поэтическом своем достоинстве, по содержанию своему не приличны к напечатанию. Сверх того церковь проклинает Разина, равно как и Пугачева».
Подлинный вкус к историческим изысканиям Пушкин приобрел в 1824-1828 годы, в пору своих работ над «Борисом Годуновым», «Арапом Петра Великого» и «Полтавой». К более позднему периоду относились замыслы двух исторических очерков его – «История Малороссии» (1829 – 1831) и «История французской революции» (1831). Всё это свидетельствует об огромных масштабах исторической эрудиции поэта.
Трагедия «Борис Годунов» написана в 1825 году. В ней он поднимает злободневный вопрос того времени – вопрос о самодержавии и крепостном праве. Материал он взял в 10 и 11 томах «Истории государства Российского» Карамзина. Там описывались события так называемого Смутного времени – широкое народное восстание против царя Бориса Годунова. Он верно воспроизвел подлинную историческую ситуацию. В статье о трагедии «Марфа Посадница» М.Погодина Пушкин писал о «драматическом поэте»: «не он, не его политический образ мнений, не его тайное или явное пристрастие должно было говорить в трагедии – но люди минувших дней, их умы, их предрассудки. Не его дело оправдывать и обвинять, подсказывать речи. Его дело воскресить минувший век во всей его истине». (т.6) У Пушкина было задумано после «Бориса Годунова» написать драматические произведения, где главными героями ему хотелось показать Дмитрия Самозванца и Марину, Василия Шуйского. Но он отказался от этого замысла.
«Это свежо, как газета вчерашнего дня!» - писал он о 10 и 11 томах Карамзина своему другу Н.Раевскому и Жуковскому (письмо от 17 августа 1825 г., т.9). Об «Истории государства Российского» Карамзина Пушкин писал, что она «не только создание великого писателя, но и подвиг честного человека» (т.6).
В основном в октябре 1828 года Пушкин создает поэму «Полтава». Центральный герой Петр, а центральный эпизод – Полтавский бой и пир после победы.
«К вельможе» - воссоздает типичный образ русского «просвещенного» вельможи 18 века, дает картины жизни того времени.
В период 1828 – 1832 гг. он занят подготовкой научного издания русских лирических и исторических песен, а с 1834 года до последних недель своей жизни работал над «Словом о полку Игореве»
30-е годы. Ряд «Подражаний древним», переводы античных поэтов. В эти же годы творчество Пушкина снова почти целиком посвящается разработке социальных вопросов. Народ, крепостное крестьянство, его жизнь, его поэзия, его борьба за своё освобождение, становится одной из основных тем Пушкина – художника и историка, каким он делается в эти годы.
«Медный всадник» (1833 г.) В поэме в обобщенной форме противопоставлены две силы – государство, олицетворенное в Петре 1 (а затем в символическом образе ожившего памятника, «Медного всадника»), и человек в его личных, частных интересах и переживаниях.
Пушкина интересовала история западноевропейских стран. Он искал в ней аналогии с событиями русской действительности. Он читал французских историков и социологов: Гизо, Тьерри, Минье и других.
Работает в Государственном архиве и библиотеке императорского Эрмитажа. Ему удалось просмотреть сотни документов из архивов военной коллегии, секретной переписки о восстании 1773 – 1774 годов и о действиях военных и гражданских властей по его ликвидации. Он использует в работе общеисторические, социально-экономические и этнографические труды.
Одна из самых ранних его исторических работ является его памфлетная записка «О русской истории 18 века» (т.7, стр.161).
«Скупой рыцарь». Действие пьесы относится, видимо, к 16 веку.
«Моцарт и Сальери». В основу сюжета Пушкин положил широко распространенные в то время слухи, будто знаменитый венский композитор Сальери отравил из зависти гениального Моцарта. Моцарт умер в 1791 году в тридцатипятилетнем возрасте. Он был уверен, что его отравили. Сальери (был старше Моцарта на шесть лет) дожил до глубокой старости (умер в 1825 году). Последние годы он страдал душевным расстройством и не раз каялся, что отравил Моцарта. И хотя историки музыки и биографы Моцарта отрицают возможность этого преступления, вопрос этот до сих пор остается не решенным окончательно. «Все говорят, нет правды на земле, но правды нет и выше», негодует Сальери.
«Пир во время чумы». В основу положена религиозная идея поэмы Джона Вильсона (1785 – 1854) «Город чумы», где изображалась лондонская чума 1666 года. Осенью 1830 года чума свирепствовала в нескольких губерниях. Пушкин, живя в Болдине, не смог пробиться через заставы в зараженную холерой Москву, где в это время находилась его невеста. Пушкин показывает человеческую душу в момент её крайнего напряжения, когда человека ожидает гибель от чумы, и человек в страхе от смерти. Как преодолеть страх? Пушкин предлагает три пути его преодоления: первый – религиозный (воплощен в образе священника, явившегося на «безбожный» пир, чтобы уговорить пирующих разойтись по домам и вернуться к вере в бога и смирению перед его неисповедимой волей.), второй путь избрали пирующие (они стараются забыться в вине, в любви, в весёлых шутках, заглушить в себе страх, вовсе отвлечься от мыслей о смерти.), по третьему пути идет председатель пира Вальсингам. Он не хочет отворачиваться от опасности, смотрит ей прямо в глаза, и побеждает страх перед гибелью силою человеческого духа.
«Сцены из рыцарских времен» (неоконченная драма). Показаны средние века. В конце их происходит переворот, разрушивший господство феодалов и подготовивший подъем буржуазии. Факторами этого переворота Пушкин считал: возросшее богатство буржуазии и обеднение феодалов, технические открытия (изобретение пороха и огнестрельного оружия, пробивавшего железные доспехи рыцарей и разрушающего замки феодалов), а так же книгопечатание, помогавшее быстро распространять просвещение и светскую науку.
«Арап Петра Великого» - исторический роман, где показан «Образ правления», культура и нравы русского народа. Петр 1 показан просвещенным, устанавливающим разумные законы, любящим науку и искусство, понимающим свой народ. Позднее, в «Истории Петра», Пушкин более критически подошел к личности и деятельности Петра 1.Роман остался незавершенным. При написании романа Пушкин использует труд И.И.Голикова «Деяния Петра Великого», очерки А.О.Корниловича «Нравы русских при Петре 1».
Давний и глубокий интерес Пушкина к войне 1812 года, в которой он видел «величайшее событие новейшей истории».
Роман «Ростислав». Историко-бытовой роман «Дубровский». «Капитанская дочка». Пушкин раскрывает в этих романах существенные стороны исторической жизни нации. При написании «Капитанской дочки» Пушкин использовал собранные им исторические и фольклорные материалы, и сделанные им во время поездки в Оренбургский край записи бесед с очевидцами пугачевского восстания.
Пушкин был первым исследователем и популяризатором событий крестьянской войны 1773 – 1774 годов, возглавляемой донским казаком Емельяном Пугачевым.
Пушкин впервые в русской историографии показал основные черты крестьянской войны, образ Пугачева: «Пугачев не был самовластен», - писал Пушкин в третьей главе «Истории Пугачева». Он «ничего не предпринимал без согласия» яицких казаков, которые обходились с ним как с товарищем…».
«История Пугачева» опубликована была в 1834 году под названием «История пугачевского бунта. Часть первая. История. Часть вторая. Приложения».
В числе его неосуществленных замыслов была история русской литературы – от «Слова о полку Игореве» до первой половины 30-х годов 19 века.
ДУЭЛИ ПУШКИНА
Летом 1817 года А.С.Пушкин был в гостях в Михайловском. Он окончил тогда лицей. Побывал он тогда в гостях у Павла Исааковича Ганнибала, двоюродного дяди, в Воскресенском. Об этом написано довольно подробно у Л.Н.Павлищева в «Воспоминаниях об А.С.Пушкине». (далее см. И.Стрежнев, стр 80-81)
Первая дуэль Пушкина (1819 г.).
«За ужином объелся я,
А Яков запер дверь оплошно –
Так было мне, мои друзья,
И кюхельбекерно и тошно.»
Четверостишие связано со следующим эпизодом: «Однажды Жуковский куда-то был зван на вечер и не явился. Когда его после спросили, отчего он не был, Жуковский отвечал: «Я еще накануне расстроил себе желудок; к тому же прнишёл Кюхельбекер, и я остался дома. Это рассмешило Пушкина, и он стал преследовать поэта стихами: «За ужином объелся я…» и т.д.»Выражение «мне кюхельбекерно» сделалось поговоркой во всем кружке… Кюхельбекер взбесился и требовал дуэли.» (П.И.Бартенев. Пушкин в Южной России., М.,1914., с.101) Пушкин принял вызов, но выстрелил в воздух. Это была его первая дуэль. Друзья помирились.
СЛОВАРИК МИФОЛОГИЧЕСКИХ ФИГУР, ИСПОЛЬЗУЕМЫХ ПУШКИНЫМ В ЕГО СТИХАХ
АЙДЕССКИЙ БОГ – Плутон, Аид, бог подземного царства, куда по античной мифологии, переселялись души умерших.
АОНИДА – муза;
БЕЛЛОНА – богиня войны;
ГЕРКУЛЕС – герой греческих мифов, был прославлен своей силой. (В одну ночь он стал любовником пятидесяти дочерей Фесния).
ГЕФЕСТ – бог огня и кузнечного ремесла;
ГИМЕНЕЙ – бог брака;
ЗАГАДКА, СФИНКС, ЭДИП – образы одного из древнегреческих мифов. Сфинкс, изображавшийся львом с женской головой и грудью, подстерегал проходивших мимо его пещеры, задавал загадку и убивал не отгадавших. В случае разрешения загадки Сфинкс должен был умертвить себя. Загадку разрешил Эдип, и Сфинкс бросился со скалы.
КАСТАЛЬСКИЙ КЛЮЧ – по греческой мифологии источник поэтического вдохновения на Парнасе, в который была превращена Апполоном нимфа Касталия.
КИФЕРА – Афродита, Венера, Киприда. В греческой мифологии богиня любви и красоты.
КОЦИТ – река «плача». По греческой мифологии одна из рек, окружавших подземное царство.
ЛЕМНЕССКИЙ БОГ – Гефест, бог огня и кузнечного дела;
МИНЕРВА – богиня воинственности, мужества, мудрости;
МИФ О ГИБЕЛИ ГЕРКУЛЕСА – Кентавр, пораженный ядовитой стрелой Геракла, мстя ему перед смертью, предлагает жене Геракла, Деяпире, взять его запекшейся отравленной крови. Эта кровь якобы способна вернуть любовь Геракла. Предвидя измену Геракла, Деяпира посылает ему плащ, пропитанный отравленной кровью Кентавра. Не находя сил вынести мучения от яда, Геракл сжигает себя на костре.
НЕМЕЗИДА – богиня возмездия;
НЕРЕИДА – одна из дочерей морского божества;
ПРИАП – бог плодородия и мужской силы;
ЭВМЕНИДА – богиня мстительности;
ЭЛИЗИУМ – место пребывания душ усопших, в поэтическом словоупотреблении – РАЙ;
ЭРМИЙ – меркурий, посланец богов;
Послание козлову
© Copyright: Виталий Плотников -Щекин, 2016
Свидетельство о публикации №216122401341
Свидетельство о публикации №216122401341
Рецензии