Глава девятая. Роза Далтон, я и Эмма

В эту ночь я почти не спал. Просто лежал в кровати, сжав в руках тот самый листок бумаги, который имел для меня нереальную значимость. Я держал его так крепко, будто думал, что он вот-вот испарится или вспыхнет и развеется серым пеплом по земле. Я проводил пальцем по буквам, которые сливались в слова и несли в себе волшебный, дорогой мне смысл, главное – адресованный именно мне, а не кому-то другому, постороннему, не имеющему отношение ко всей этой маленькой истории. Где-то там, в бездонной глубине моей души, назревал новый комок, отвечающий за мои чувства к Дэниэлу Уоллису…
В это утро все произошло через чур быстро. Будильник, загорающийся свет, и недовольный папа, выливающий на меня ледяной стакан воды. Дело в том, что этот метод папа разработал давно. А я, как известный лентяй и соня, был как раз подопытным кроликом этого метода. Хотя, скорее нельзя отрицать вероятность, что он был разработан именно для меня.
Так вот, проснувшись тогда данным образом и подгоняемый папой, я вышел на улицу в ужасном расположении духа. Не, вообще я человек-то позитивный, но когда я совершенно не высыпаюсь, то тут уж – простите меня, ничего с собой поделать не могу. Буду злиться на всех без исключения. Будь ты мне друг или враг: в этом плане мне совершенно все равно. Я понимал, что это по-свински, пытался исправиться, но мои старания не увенчались успехом.
Бредя в непроглядной «сероте» из облаков и тумана, я только и думал о том, чтобы как можно дольше удержать равновесие на мокром асфальте и не шлепнуться в лужу. Задачу я свою выполнил, если не считать того, что чуть не грохнулся у самого школьного крыльца. Многие, стоящие там это поняли и засмеялись, но мне было по фигу.
Вбежав в здание школы, я осознал, что до звонка оставались считанные секунды и опрометью бросился в раздевалку. Ну а там сидел тот, кого я уж никак не ожидал увидеть: Дэн… Сегодня он был одет в бордовый свитер, того же цвета кеды и узкие черные джинсы. Его волосы - без изменений: были все также аккуратно уложены.
Он сидел в самом углу раздевалки и внимательно перелистывал свой «знаменитый» (ну, для меня) блокнот. Какие-то страницы он сразу же закрывал, не задержавшись на них даже на малейшую долю времени. На иных – заострял свое внимание, внимательно изучал каждую деталь изображения или же записи (в тот момент я еще не знал, что там), и на его губах появлялась легкая улыбка…возможно, какие-то воспоминания или вроде того…Но было ясно: с этой вещью он не расстанется ни за что и никогда.
Я мог бы еще долго так простоять, наблюдая за движениями Уоллиса, но помешала этому моя вечная неуклюжесть. Я просто на просто задел рюкзаком стул (без понятия, как он оказался в этом месте), и он с наипротивнейшим грохотом упал на пол. Дэниэл вздрогнул и посмотрел на меня:
- Привет, - сказал он, каким-то напуганным голосом, и я тогда подумал, что отвлек его от поистине важного занятия. – Какой сейчас урок? И…в каком кабинете? – Дэниэл Уоллис говорил быстро, словно изо всех сил пытался направить тему разговора в нужное ему русло.
- История, - сказал я. – А что у тебя в…
- Ох, пожалуйста, давай не будем об этом говорить, ладно?
- Хорошо, просто…
И тут произошло то, что могло привести к не очень хорошим для меня последствиям. Дэн уже встал и собрался идти в кабинет, как вдруг я споткнулся и в злополучный момент своего падения вбил из рук Уоллиса его блокнот. Он дважды перевернулся в воздухе, и из него посыпались белые листы, создающие ощущение дождя из бумаги. Сразу было заметно: это многочисленные рисунки, выполненные безупречно. Когда наконец «листопад» стих, а несколько его составляющих оказались у моих ног, то подняв их, я увидел то, чего раньше в своей жизни не видел.
Роза Далтон, Эмма Мейси… Их портреты, нарисованные карандашом, были как живые: аккуратные, уверенные линии прям-таки, говорили всю историю своего персонажа. Это было сказочно, волшебно и невероятно. А третий портрет был мой…
Я даже растерялся… Как, когда этот парень успел меня нарисовать?! На рисунке был я, сидящий на своем месте у окна и подставив руки под голову. Моя небрежная прическа, пессимистичный взгляд – все отлично было передано на простом А4.
Возможно, описание является слишком долгим. Но поверьте, в жизни все произошло гораздо быстрее.
- Колин, твою мать!
Эта фраза заставила меня передернуться, и я протянул ему рисунки.
- Это…это ты все рисовал?
- Да черт,…я, Колин, я!
- И Розу Далтон, и меня, и Эмму… А откуда ты знаешь Эмму!
- В какой гребаный раз спрашиваю: когда ты, наконец, перестанешь до такой степени интересоваться моей жизнью?! Ну да, знаю я Эмму и что?! Она, скажу тебе по секрету, замечательный собеседник, она рассказала мне о твоем помешательстве, она рассказала про письмо, она упросила меня прийти в этот парк, дабы пообщаться с тобой, Колин Хейг! Только я не понимаю, как долго можно быть таким самовлюбленным идиотом, чтобы не понимать элементарных вещей!
Он развернулся и ушел, ни сказав более, ни слова. А я снова остался один, со своими дурацкими мыслями, которые, как оказалось, не приносят ничего хорошего ни мне, ни окружающим.
Все оставшееся время в школе, Дэн Уоллис меня как будто не замечал. Он также смеялся с одноклассниками, конспектировал слова учителя, только все без меня… Словно я стал призраком: невидимым, неосязаемым, пустым местом для окружающих. Но что для меня окружающие?! Только он наполнял мою жизнь хоть каким-то нереальным, удивительным для меня смыслом, только он заставил меня приоткрыть затворы и только он вселил в меня надежду на лучшее будущее… Вот почему быть пустым пространством для этого человека, оказывалось таким болезненным. Раз, два, три, четыре, пять – тикала секундная стрелка настенных часов. Секунды стекались в минуты, минуты в часы, а часы превращались в вечность: долгую и мучительную, как старая рана после битвы. И пугающее предположение возможности завершения моей истории, резало ножом по живой плоти центра души. У меня не получалось плакать, что на самом деле дерьмово: слезы помогают нам почувствовать себя хоть чуточку лучше, они дают шанс вывести наружу всю горечь, накопившихся неудач. А когда тебе не удается излить их на поверхность, то где-то глубоко в животе образовывается дыра, которая не щадяще ноет, расширяется по всему телу, опутывая сущность гулкой безысходностью и чертовски ужасным состоянием беспомощности. Но раны зарастают, шрамы затягиваются, а мы продолжаем жить.

***
Последний, ничтожный остаток дня, я провел, запершись у себя в комнате. Снизу раздавались раздраженные голоса, требующие моего появления на кухне, но ответа с моей стороны не следовало.
Я лежал на полу лицом в пол. У меня не было сил, чтобы подняться, ответить и выполнить поручение. Я просто ждал. Ждал, когда все закончится, прекрасно понимая, что так не будет. Что без каких-либо действий, все не станет прежним. А как бы мне хотелось, чтобы как в сказке, по взмаху волшебной палочки все вернулось на свои места. Но волшебных палочек не существует и волшебников тоже. Существует лишь везение да поступки людей, которые, так или иначе, приводят к этому самому везению или к провалу.
За окном начали сгущаться сумерки, а я не изменил свое местоположение. Как вдруг, в дверь постучали.
- Да! – только и смог сказать я.
Дверь отворилась, и в комнату зашел папа. Я это понял по тяжелым шагам, по его размеренному дыханию, по нервному топтанию на одном месте. А вообще, его появление в этой комнате меня несколько удивило и даже отвлекло от надвинувшейся проблемы. Папа не славился любовью к этой комнате, заходил в нее только по двум  причинам: 1) Когда надо было меня разбудить. 2) Когда надо было стать участником нотации для меня, и местом ее проведения оказывалась моя комната.
А сейчас, вроде как, не происходило ни то, ни другое, что вводило меня в заблуждение, и у меня было полное отсутствие логических версий на этот счет. Папа присел и стал молча на меня смотреть. Это я понял, когда все же развернулся и посмотрел на него.
- Скажешь что-нибудь? – поинтересовался он.
- Что? – глухо произнес я.
- Ну, свою проблему или что-нибудь еще. – продолжил папа.
- Зачем?
- А тебе не нужна помощь?
- Нет.
- Ну, раз так – папа встал и повернулся ко мне спиной. - …то я, пожалуй, пойду.
Он подошел к проходу, а потом замер и вполоборота произнес:
- Колин…я…я не хочу докапываться до истины по поводу того, что у тебя произошло, но послушай… - Он выдержал паузу, словно думая, что я все таки что-то да скажу, а я молчал. Папа слегка улыбнулся, радуясь, что его, наконец, слушают и продолжил, уже с совершенно серьезным лицом:
- Я не знаю, какая у тебя проблема, с кем, что там такое…просто пойми: не всегда все происходит только так, как мы хотим, в жизни еще будет место и для горя, и для счастья и для всего прочего…знаю, звучит банально, и ты это наверняка слышал сотни тысяч раз, однако просто это не воспринимал, а заучил, запомнил просто, как правило по грамматике. Сейчас постарайся подумать…подумать головой, что не так. И, дорогой мой мальчик, учись искать подход к каждому человеку, ко всему, что тебя окружает. Будь тебе друг или враг – все равно с ним надо обращаться по-особому, не как с остальными. Все разные, и это одновременно и пугает и восхищает. Береги друга, ведь это тот самый, кто поможет в трудную минуту, а если будет в этом бессилен, то это станет вашей общей проблемой, вашим делом, над котором придется усердно поработать. И Колин, - папа уже выходил из комнаты, - дорожи тем, кого любишь, кто бы тем человеком ни был.
И дверь захлопнулась. А я наконец заплакал.