Бездна. Глава 12-4. Отражение в кровавых глазницах

     Мы поднялись на пригорок и долго глядели на видневшийся вдали остров. Точнее, смотрел я. Девочка плакала. Я пытался сосредоточиться на вожделенном острове, но почти наяву почуял впивающиеся в глаза уродливые колья.

     Меня передёрнуло. Я заставил себя рассматривать гору напротив, всего-то пролив переплыть. Призрачная вера в остров Чунга-чанга давно оставила меня. Заросший лесом остров всего в нескольких километрах морем реален. Покрытая лесом гора… Там наверняка есть вода, пища, укрытие от дождя и ночного холода. Но без попутного ветра добраться невозможно. Придётся чуточку повременить. Н-нда, куда бугая пристроить? Каково ему сейчас… Из моих глазниц кровавыми ошмётками вновь выплеснулись глаза, я чуть не наяву схватил пронзившее глаз копьё и… А промахнись, что было бы со мною и малышкой?

     Я содрогнулся и, чтоб хоть что-то говорить, сказал:

     — Во-он гора, будто порезана. Там точно есть ручей! Вот дождёмся попутного ветра.

     — Вдруг на острове волки и медведи! — девочка всё ещё поминутно всхлипывала.

     — Даже если волки, ну уплывём с острова — дальше счастья пытать, — я вымучил улыбку и дюже глупо хохотнул.

     Только теперь я узнал, что девочку зовут Надя, что она с Сахалина, отец её военный. Я расспрашивал девочку о подружках, любимых игрушках, книжках…

     — Как тебя в море занесло? — зачем-то спросил я, и так всё ясно.

     Вместо ответа девчушка стала громко рыдать. Я гладил светлые волосы, ощущая руками судорожные всхлипы. Потом Наденька повернула ко мне заплаканное, но всё равно милое личико:

     — Как Бармалей будет без глазок жить? Мне жалко его.

     Да! Как быть с бугаём? Не оставлять же на верную смерть! Кроме мизерного источника у него нет ничего, даже глаз. Главное, что глаз лишил я. Ну да, сначала спас от позорной пьяной смерти… Но если оставлю здесь, то буду убийцей.

     Я представил, какая жизнь ждёт мужика: страшная боль, голод, ночной холод и — отчаяние! Безнадёжность! Сам виноват! Как отплатил за спасение… Ладно, что-нибудь придумаю.

     О реальных шагах думать не хотелось. Только повторял ни к чему не обязывающее “что-нибудь придумаю”.

     Мы спустились по противоположному склону острова. В скальной расщелине близ берега сочилась влага, наполняя каменные чашечки прозрачной водой. Девочка принялась пить скопившуюся воду. Я терпеливо ждал, когда можно будет утолить жажду. Там мы и остановились.

     Когда я стал отмывать личико и руки девчонки, она впервые засмеялась. Платьице на девочке было дорогим. Я зашёл по колено в море, состирал с платья илистую грязь и повесил сушить на корягу.

     Девочка в одних трусиках ходила по берегу, иногда наклоняясь и разглядывая что-то на песке. Она была совсем слаба, но уже возвращалась к жизни. Даже запела незнакомую мне песенку. Потом начала строить на песке замок, украшая его раковинами и красивыми камнями.

     — Миленький птенчик, я буду заботиться о тебе.

     Она не могла это слышать, потому что я шёл за спрятанными под корягой вещами. Там же, в тайнике, укрывался от бугая мой друг Мишка.

     С высоты холма я посмотрел на место жуткой трагедии. Бугай лежал неподвижно, глядя в небо кровавыми глазницами! Я убил его, убил! Неописуемая буря чувств охватила меня. Я защищался! Но он же человек!!! Такой же нескладный забитый жизнью человечек, как и я!

     Я хотел бежать назад, но бугай вдруг зашевелился, скрючился и стал бить по песку сжатым кулаком.

     Жив… Я отвернулся и, преодолевая навязчивое желание смотреть на корчи мужика, прошёл к тайнику.

     — Мишка, тут такое произошло!

     — М-мда-а, страсти! Я всё видел. Понимаю — ситуация крайняя! — Мишка прижался к моей щеке.

     — Соскучился, сердешный, исстрадался!

     Гружёный рюкзаком, я спускался с холма. Девочка, превозмогая слабость, бежала мне в объятия.

     — Я так испугалась! Не хочу оставаться одна! Никогда!

     — Вот, Наденька, познакомься: это мой самый лучший друг Мишутка.

     — Здравствуй, Мишутка! — Наденька обняла Мишку и укоризненно посмотрела мне в глаза: — Не оставляй меня одну! Пожалуйста…

     — Не бойся, Наденька, я всегда буду с тобой.

     — Я тоже с тобой буду, — Мишка уткнулся носом в плечико девочки.


     Во время отлива мы проверили снасти. Наденька ни на шаг не отходила от меня. Одной рукой она обнимала Мишку, другой держалась за мою ладонь. Я старался не смотреть туда, где… То страшное место должно быть скрыто береговым выступом, но я всё ждал, что бугай выскочит, набросится.

     Улов был неплохим. Мы вернулись на наш берег, к роднику. Через полчаса мы пекли рыбу на раскалённом в костре плоском камне.

     Девочка была голодна, но съела чуть больше Мишки. Видно, от длительного голода организм не принимал пищу.

     Я выбрал затенённое ровное место и уложил Наденьку отдыхать. Девочка быстро уснула, крепко обнимая Мишку.

     Я очистил от костей печёную рыбу и, превозмогая сопротивление, понёс бугаю. Услышав шаги, Бармалей начал ругаться. Злости хватило на несколько минут. Он стал реветь и молить о прощении.

     — Долго ли простить? Прощаю. Но жить будешь здесь, — я старался не смотреть на жуткие кровавые глазницы.

     — Я помру с тоски! Не оставляй меня одного.

     — Ты, Бармалей, девчонку до смерти напугал. Она близко не подойдёт на эту часть острова, — строгим тоном я пытался заглушить жалость.

     — Я люблю, люблю детей. У меня дома дочка осталась. Очаровательная.

     — Несчастная дочь, представляю, как она настрадалась. Тепло да мягко?! Наверняка дочку трахал?

     — Нет! Нет! Берёг пуще глаз!

     — Ну и — сберёг?

     — Как теперь буду жить? — он завыл. — Никогда больше не увижу дом, жену, дочурку-красавицу…

     — Сам виноват! — я пошёл прочь.

     Послышался рёв отчаяния. Я вернулся и сказал:

     — Я буду рыбу приносить. С голоду не помрёшь.

     — Не оставляй меня одного!

     Но я был далеко. Я бежал до изнеможения, чтобы заглушить вопли совести.


     Остаток дня я готовился к плаванию: лёгкие брёвна перетаскивал на другую сторону острова, благо, расстояние небольшое. Брёвна потяжелее я переправил по воде во время прилива. Теперь всё готово, лишь дождаться попутного ветра!

     Наденька подкрепилась, повеселела и могла неотступно следовать за мной, даже если я налегке бежал под горку. Лишь раз я оставил девочку на попечение Мишки, когда нужно было накормить несчастного ужином.

     Вечером бугай был совершенно смирным. Он почти не говорил, лишь стонал от боли.

     — Как тебя зовут, чудила?

     — Все звали меня Бульдозером, Булькой. Я на семьдесят пятом ДТ работал. Вообще-то я Пал Андреич, Пашка. Жена звала ласково Павлушей или Бегемотиком. Я жену любил, никогда не обижал. Ну так, бывалочи иногда, в сердцах пристукну. Да она не сердилась, даже если синяки…

     — Ну-ну.

     Я конфисковал у мужика брезент и оба одеяла, оставив в утешение бушлат.

     — Пожалуйста, приходи ко мне хоть иногда, — голос Бармалея был настолько жалостливым, что я пустил слезу.

     Вспомнив свои страдания от ночного холода, я вернулся и отдал одно одеяло — под брезентом да втроём, рядом с костром, авось не замёрзнем.

     Я вернулся к нашему роднику, подготовил и разровнял место для ночлега, бросил в угасающий костёр коряжинку, чтобы тлела всю ночь… После кроваво-красного заката я уложил на одеяло девочку и Мишку, укрыл их брезентом и сам нырнул в тёплую норку на ночлег.

     Я дрожал. Но не от холода. Голова от недосыпа и дневных впечатлений была тяжелее булыжника. Наденька тоже часто вздрагивала.

     — Мёрзнешь, малышка?

     Девочка уже спала. А перед моим взором стояли ужасные кровавые глазницы. И я, навечно отразившийся в пустых глазницах великана.