Монумент комсомольцам

        Монумент  комсомольцам.
При очередном застолье с друзьями зашел разговор, как они ездили покорять Целину. Я на Целине не был, и мне это было интересно, я старался выдавить из них какие-либо эпизоды.
Первый раз Лина была на Алтае. Разместили их в детском садике. Кровати были короткие и их ноги торчали за решетчатыми спинками. Её и еще двух подруг поставили пасти телят, а телята разбежались, и девчата со слезами и смехом разыскивали их в кукурузном поле. Мама уж очень волновалась, когда Лина поехала так далеко, а приехала девчонка загорелая, пополневшая, окрепшая. Вся лучилась здоровьем, так что на следующий год мама ее отпустила уже без всякого страха. И на следующий год тоже кормили, как на убой. Юра говорит, что в год, когда он был на целине, у него был максимальный вес за всю жизнь.

На этот раз девушек разместили в клубе, а ребят в конюшне, где вдоль обеих стенок по всей длине сделали дощатый бордюрчик и насыпали туда соломы. Танцы устраивали в клубе у девчат. Как-то во время танцев забегает парень и кричит, что недалеко пожар. Сразу не поверили, а затем бросились тушить. Горел во дворе крестьянской усадьбы сарай. Жили в этом поселке, как ребята поняли, сосланные сюда с Украины. В изумление  ребят привело то, что соседи не вышли помогать в тушении пожара, и, мало того, не давали ведра для тушения. Но пожар, все же, затушили, сгорел только сарай, дом остался цел. Меня то, что не давали ведра для тушения, изумило больше их:
- Ну, как это не давали?
- Не давали и все.
- Вы пытались выяснить? Ведь интересно.
- Возраст у нас был не тот, чтобы особенно интересоваться, да и не стали они с сопляками объяснятся.
- Все же запомнилось это.
- Конечно.
-
В памяти, разумеется, остались только забавные и тяжелые ситуации. Работы приходилось выполнять самые разные. За некоторые работы хорошо платили, меньше всего платили на уборке хлеба.
Посадили Юру трактористом на волокуше сено стоговать. За трактор тросом прицеплен лист железа, на который накидывают копну, которую тракторист тянет к формируемому стогу. Две копны к стогу, одну кому-либо из сельчан. Однажды Юра не заметил, что трос свернулся клубком, и, тихонько тронувшись, дал по газам, а в это время трос натянулся и лист выдернулся из-под копны. Трактор поехал, а копна осталась.
Один раз лист выдернулся, а сто раз копну довозили, но запомнился этот единственный в своем роде случай, и он украшает рассказ. 

В другой раз назначили Юру помощником на культивации. Он должен был очищать культиватор, если тот забивался стерней. Было уже холодно, тракторист в кабину поставил ведро с мазутом и мазут поджег. Сидят они в кабине, тепло, поля необъятные, загон такой длины, что в один конец до обеда, там перекус и обратно. Обратно пройдешь, и рабочий день кончился. Так вот, сидят они в кабине, трактор идет ровно, ничего чистить не требуется. В конце загона перекусили, не выходя из кабины на холод, и пошли обратно. Подъезжают к началу загона и видят свой культиватор, который они забыли прицепить к трактору.
Один раз забыли прицепить, а сто раз прицепляли, но запомнился этот единственный эпизод. И он украшает рассказ.
Красота не спасает мир, а искажает картину.

Поставили их – нескольких студентов – обмазывать глиной, перемешанной с соломой, плетеные из веток кошары. Наряды им выписали по 70 рублей в день. Начальник отделения совхоза такие наряды отказался подписывать – слишком много. Погода была неприятная: ветер, почти мороз. Сидят они – кто на чем –  опустят руку в ведро с горячей водой, погреют её, потом берут холодную глину и размазывают по стене. Мрачные, безразличные ко всему, погреют руку и мажут, погреют и мажут. Подъехал начальник отделения, постоял, посмотрел, ничего не сказал, поехал и подписал все наряды.

Уборочную не успели завершить. Часть хлеба ушла под выпавший снег. Ждет отряд отправки, а девчонки, чтобы не мерзнуть, топят буржуйку в клубе. Дрова тут же на месте добывают. Ломаную мебель зав. клубом сложил в кинобудку, которую закрыл на замок, но девчата туда проникали через окно и выкидывали оттуда добычу, моля бога, чтобы их отправили, прежде чем обнаружится хищение.
На Целину их везли в товарных вагонах, а обратно в плацкартных вагонах с белыми простынями.

Повара для отряда, в котором была Ольга, дали из местных разваливающихся пенсионерок. Её вид и старания вызывали у них тоску, и отряд потребовал смены повара. Начальство совхоза заявило, что у них нет свободных рабочих рук, и предложило выбрать повара из своей среды. Все разом прикусили язык. Ольга всю свою жизнь, как пионер, всегда первой поднимала руку. Видя всеобщее нежелание брать на себя эту обязанность, чтобы выручить отряд, она согласилась стать поваром, совершенно не представляя, что это такое.

«До этого, – говорила она, – я даже манной каши не варила». Её мать – кондуктор трамвая, растила дочь одна. Муж давно уже умер. Мать была счастлива, что ее дочь, дочь кондуктора учится в институте, и полностью избавляла ее от домашних хлопот. Вот теперь Ольга узнала, что значит, быть поваром.
В конце рабочего дня все идут на танцы, а она со слезами отмывает котел походной солдатской кухни. Утром все еще спят, а она разжигает огонь и готовит завтрак. Все работают, веселясь в молодежной бригаде, а она вечно в хлопотах.
В разгар уборочной страды приехали со своими комбайнами комбайнеры с Украины, и их поставили на довольствие к Ольге.

Кончилось это тем, что Ольгу эти комбайнеры, после того, как их командировка закончилась, искали по всему отделению, чтобы убить, потому что оказалось, что весь заработок они проели. Ничего не заработали и студенты – все вычли за еду.
Будущий ученый экономист с высшим экономическим образованием брала рис не меряно, туши бараньи брала не вешано, накладные подписывала не глядючи, потерянную в поле посуду меняла не считано. В миски клала, сколько в пузо влезет.
Слезы полились, не утираемо. Решило начальство все из её зарплаты высчитать, да приехал секретарь Обкома комсомола, уладил каким-то образом дело, и простили её.

- На целину вас посылали с принуждением каким-либо?
- Что ты, – рвались. Это же интересно куда-то поехать. Новые места, своя компания. Весело.
- Старались заслужить.
- На всех путевок не хватало.
Для нас это было наше государство со всеми его недостатками.

И нас – заводских, иногда на целый месяц, посылали на сельхоз работы. Сами мы не рвались оторваться от семьи, но надо, так надо. Поселили нас на чердаке коровника – на сеновале, и спали мы на сене. Было лето, и коровы были на летнем лагере, а мы после работы, поужинав, забирались на свой сеновал и под гитару до полуночи пели песни.
Другой раз поселили нас в клубе, накидав у стенки соломы для сна, а посередине зала мы танцевали до полуночи.
И пели, и танцевали мы ради удовольствия, не чувствовали мы себя угнетенными.

 Был бы Я Градоначальником Москвы, убрал бы я с Комсомольской площади Москвы трамвайные пути под землю, а на площади поставил бы памятник энтузиазму молодой мобильной поросли страны Советов.
В центре площади, один над другим несколько вагонов направляются на север, на северо-восток, на восток, на юго-восток, на юг. В окнах вагонов, на тамбурных площадках веселые молодые комсомольцы едут покорять, осваивать, помогать, завоевывать, строить, добывать. В мыслях они уже там, а внизу, у подножья этой пирамиды матери с платочками у глаз и со счастливыми слезами на глазах подняли головы и провожают мчащиеся, удаляющиеся вагоны, увозящие частицу материнских жизней в этих жизнерадостных юношах и девушках. На Целину, БАМ, ГЭС, ЛЭП, ВАЗ….

Сейчас говорят, что все это строили заключенные. Были и заключенные, но было их всего 1,5% от числа трудоспособного населения. При Сталине до Большого террора среди заключенных были и политические около 13%. Во время Большого террора одна треть.
Политологи недоумевают: откуда был энтузиазм и куда он делся. Энтузиазм жил в атмосфере – «наше», Мне кажется, что стимулировало энтузиазм чувство единства народа.
 «У нас господ нет». Когда я нес со своего завода болт, то это был мой болт, и Первый секретарь (губернатор) был раньше нашим инженером  на нашем заводе. Директор завод жил в одном доме и в одном подъезде со своими рабочими, продукты они покупали в одних магазинах. Все было наше, и трудились мы, чтобы наши моторы были хорошими. (Расслоение началось, всё усиливаясь, примерно с 80го года).

А после того, как директор или хозяин и их ближайшие помощники с 92го года стали жить во дворцах и получать в сотни раз (не в два раза, а в сотни, и даже в тысячи раз) больше, чем основная масса работников, государство, построенное на единстве, раскололось, и в его осколках живут уже не товарищи, а разные «слои» населения. Ну, с какой стати я буду стараться, чтобы ХОЗЯИН и его помощники купили себе новые Мерседесы, или Абрамович новую яхту, или жена Лужкова в Лондоне дворец (замок) роскошней королевского. Хотя в болтовне о зарубежье, работу на хозяина не отвергали: «А что. Если он платить будет лучше». На хозяина труд только за деньги! Ты мне рубль – я тебе заклепку, ты мне десятку – я тебе болт. Еще и поторговаться (через профсоюзы) надо.

Ныне сталинисты вновь поднимают вопрос о роли Сталина в нашей истории. Роль личности в истории неоспорима, кто же с этим спорит, но антисталинисты показывают, что роль Сталина была отрицательной. В этом случае возникает глубокий, фундаментальный философский и социологический вопрос: в чем же заключался источник силы народа, поднявшего страну вопреки Сталину до высот второй державы мира по уровню развития культуры, искусства, науки и техники? Не в том ли, что это был порыв самодеятельности свободного труда народа, вдохновленного мечтой. Может, мы сейчас живем лучше, чем тогда, может, мечта была ложной, но это был порыв, которым мы достигли в истории нашей родины высот, достойных нашей гордости. Зачем же это вычеркивать из нашей памяти – гордиться этим надо.
Великим был этот эксперимент в истории человечества.

Конечно, никто из нас такими категориями «наше», «общенародное» не пользовался, даже посмеивались над ними – просто атмосфера такая витала в воздухе, это было само собой разумеющимся, никто себе не представлял, что  нам, возможно, придется работать на хозяина.
 «Строили ЛЭП не какому-то хозяину буржую, а себе – государству». Мы чувствовали себя свободными.
Счастлив не тот, кому говорят, что он свободен, а тот, кто сам чувствует себя свободным.
И в этом заключается феномен Сталина. Сталин так строил политику и пропаганду, искусно дозируя информацию, что расстреливая тысячи и сажая миллионы для утверждения самодержавия и единомыслия, он в среде не расстрелянных и не посаженных создавал видимость борьбы с врагами, и сеял чувство товарищества в труде ради будущего. В созидательном труде, поднявшем страну на уровень, которым мы в нашей истории можем гордиться. Играл нам на руку и Великий Мировой экономический кризис тридцатых годов. Там самое в то время было страшное бедствие – безработица, а у нас ни кто тебя с работы не выгонит, потому что ты работаешь не у хозяина. Молодому человеку, вступающему в жизнь, на заводе и в колхозе уже приготовлено рабочее место. У нас нет безработицы, и никогда не будет, а жизнь понемногу становится все лучше и лучше. И хотя там, за кордоном, кризис уже пошел на спад, и жили люди уже лучше нас, инерция мышления осталась, да и тяготы, которые мы пережили, оказывается, были не напрасными – нас не захватили фашисты – мы остались свободными, и опять жизнь становится потихоньку, понемногу, но все лучше и лучше.
Таким было ощущение жизни.
Конечно, среди служащих были те, кто видел в Сталине безжалостного палача и интригана, но Туполев в ТЮРЬМЕ создавал самолет не из-за страха.

И мы, хоть и служащие, и при Сталине, и после Сталина работали не только ради куска хлеба, и, тем более, из-за страха потерять работу, а главное в «свободе», это жить свободным от страха.
Конечно, рабочие и крестьяне смотрели на все это гораздо проще. Позволю себе предположить (только предположить, и писатели и экономисты могут только предполагать), что они смотрели главным образом, сколько стоит еда и, вообще, жизнь, и какая у них зарплата, и как все это меняется от года к году.  Остальное было не главным.