Речной порт

                Глупо терзать рассказ по частям,
                Но мысли гуляют себе на уме,
                И пока мой роман мчится к чертям,
                Этот отрывок посвящаю тебе,
                Д.К.

 Люблю речной порт. Там так тихо и спокойно. Будто сама водная гладь шепчет тебе быть потише, а ветер, её волнующий, забирает твое тепло и заставляет держать рот закрытым, перебирая волосы на макушке.

 Я спускался к порту, через центр города, мимо отполированных витрин бутиков и стеклянных стен ресторанов. По брущатке, вниз с холмов, словно йети, ненароком зашедший на территорию рекламных баннеров и громкоговорителей. Наконец дохожу до границы земли и воды, иду вдоль ограды держась за неё пальцами. Еще не доходя до своего любимого места я обнараживаю, что оно занято, но не влюбленной парочкой, а каким то пузатым теплоходом, непрапорционально вытянувшимся вверх, словно тринадцатилетний подросток. Речные суда всегда такие неряшливые по сравнению с морскими. С самой верхней палубы выглянула коренастая фигура капитана, который начал смотреть в бинокль, висевший на шее. Интересно, не меня ли он высматривает?

 Мое любимое место никогда не было занято раньше. Обычно стояло несколько коммерческих теплоходиков, возивших в основном, золотую молодежь восьмидесятых, под хиты их молодости и светомузыку. Но они стояли в другом месте — более людном. Мое любимое местечко нахадилось на отшибе и то что там пришвартовалось судно говорило лишь о том, что оно здесь ненадолго. Мне пришлось остановиться немного раньше. Я перекинул ногу через невысокую ограду, на которой было написано, что перелезать запрещено и сел на нее, разглядывая нежданного гостя нашего города.

 “Волгарь 17”. Так его звали. Он тихо гудел. Видимо глушить моторы было нецелесообразно, он здесь всего лишь на часок. Вскоре я замечаю несколько фигур, которые шли в направлении судна. По их походкам сразу было ясно куда они направляются. Они словно порхали над землей, несмотря на то, что один из них нес на плече массивный мешок. Непривязанные ни к чему, кроме своего капитана и судна, они покидали это безнадежное место.

 Капитан увидел своих сыновей и Волгарь пустил в воздух клуб черного дыма, набрав холостые обороты, прогревался, готовясь отдать швартовы. Я почувствовал как нечто в груди заиграло, так было в детстве, когда родители возили меня с братьями в какое-нибудь недалекое, но интересное путешествие. Мне ужасно захотелось запрыгнуть на борт, пуститься во все тяжкие, вниз по Волге, вступить в воды Каспия, вдоль древних земель. Я встал, зацепив при этом сеть паутины. Здесь везде была паутина. И просто отвратительные большие пауки. Что они тут делали, для меня было абсолютно непонятно: на границе воды и бетона, неужели им тут хорошо? Я подошел поближе к Волгарю, но он уже грациозно сделал шаг вбок и мягко двинулся вперед, скользя подальше, от этих бетонных аллей несбывшихся мечтаний. Матрос тащил мешок, наверное, какая то крупа. Он занес мешок внутрь, а Волгарь мчался прочь, оставив меня на берегу со своим мешком воспоминаний и надежд. Пауки плели паутину, держа меня в этом городе, создавая красивый узор, центром которого являлся я.

 Сверху раздался гул — низко пролетал самолет, то ли взлетая, то ли снижаясь по спирали. Я представил вкус каши сваренной из той крупы, которую нес матрос и на секунду прочувствовал жар над тарелкой, который сдувал сквозняк, случайно залетевший в иллюминатор Волгаря-17, которого я больше никогда не увижу.