Розовый снег, фиолетовый дождь. 18. Мать

Ритка учит, что мы живём не одну, а множество жизней, но нам не дано их помнить. Может быть, она и права. Но я знаю, что несколько жизней можно прожить и за одно существование. И прекрасно помнить их все до конца своих дней. Просто не все это ощущают. Я ощущаю.
Сколько таких жизней во мне?
Они все разного цвета.
Золотистое детство, оранжевое отрочество, розовые мечты юности.
Потом – Валя. С Валей была солнечно-зелёная беззаботная жизнь длиной в четыре месяца. Потом – темно.  Потом…
В какой день началась эта новая жизнь под названием «Потом»? Стоял август, шёл дождь, сад был под дождём, как в тумане, и уходил мужчина, закутанный в плащ, с удочками за плечом. Может, с этого мгновенья началось это «Потом»? Он уходил, а я смотрела ему вслед из окна, сонная, вообще ещё не проснувшася, просто смотрела – уходит человек в рыбацком плаще с капюшоном, ничего особенного, но почему, почему вдруг сжимается сердце так больно и так странно, и что же там, за этой картинкой…
Может, тогда началось это «Потом»?...
Или тогда, когда я увидела эту рыбу – прекрасную, блистающую. Царь-рыбу. И потрогала её, и почувствовала её биение в руках. Живое биение. Может быть, тогда уже всё надломилось, предвещая катастрофу?
Или в ту тёплую, почти жаркую ночь, когда я внезапно, словно меня толкнули, проснулась от щемящего шёпота и услышала странное: «Королева ресниц» - и ощутила смятение, как удар. Что? Почему? Непонятно. Тишина, темнота. «Королева ресниц» - как название сказки, и непонятное дикое чувство, словно взорвалось твоё сердце.
Солнечно-зелёная жизнь длиной в четыре месяца…
А по ночам она становилась глубоко-синей, бликующей, прозрачной, перламутровой… и воздух из сада приносил невнятную сиреневую влагу и невнятный аромат маттиолы…

                Из  неоконченной повести Маргариты Воложинской
                "Свадебный велосипед"

                Стихотворение второе.
               
...Ночь. Двурогий месяц блуждает в тёмных дебрях сада. Лунный голубой свет из окна, розовый мятный свет от крошечного ночничка. Рама приоткрыта, и шёпот и шорох листьев тревожат слух.
Ночь. Я целую тебя в сгиб руки неловко и нелепо. Мне так кажется, что нелепо. Я ещё не умею тебя любить. Я только слушаю и ощущаю тебя – твои пальцы, твои губы, твоё дыхание, твоё растворение во мне и твоё возвращение к себе. Я хочу тебя любить, но не знаю, как, и люблю просто в глубине своей души – мыслями и чувствами. Их так много, это настоящее половодье, настоящее смятение, но нужно ещё что-то для тебя...
... Нужно же что-то ещё,  какие-то особенные жесты, и прикосновения, и слова, и движения, но я не умею. Наверное, я научусь, но пока мне всё непривычно, всё страшно, я только ловлю ртом твои поцелуи и всего немножко боюсь – твоего обнажённого тела, твоего расплавленного взгляда, твоих закрытых глаз. Я даже поцеловать тебя боюсь, и делаю это неловко и нелепо. Тебе должно быть смешно. Ночь...
  Ты куришь, сидя на краю кровати, смотришь на меня. Я молчу.
- Почему ты молчишь?
Я не знаю, почему.
¬ Тебе плохо? - обеспокоен ты.
 Я опять не знаю.
- Тебе холодно? - подозреваешь ты.
- Да нет, - говорю я, - мне хорошо. Мне так хорошо, что даже невыносимо.
Ты смеёшься. Как потрясающе ты смеешься! Лицо сразу меняется, словно в тёмной комнате вспыхивает свет, главными на лице становятся зубы, а глаза уходят в тень.
- Дурочка моя, кнопа ты моя несусветная! Хочешь музыку?
Да, хочу. Это мечта. Это волшебство. Так не может быть со мной, но это есть. Это не во сне – ты сидишь рядом, куришь, щуришься – это всё со мной на самом деле. Я не ослышалась, это ты сказал для меня: «Хочешь музыку?» И вот музыка нежно вплывает... Какое счастье, какая неповторимая ночь, какое красивое у тебя лицо, красивые плечи, рука с сигаретой, красива поза твоего тела, красива ночь за окном, лунный сад, и лепет листьев, и миндальный запах маттиолы...
Невероятно, что всё это для меня, со мной, во мне...

Солнечно-зелёная жизнь длиной в четыре месяца…
А сейчас у меня какая жизнь? Вот я сажусь в роскошный автомобиль. Рядом садится за руль исключительно привлекательный мужчина. Классный мэн, как сказала бы моя приятельница Рая Остензайт. Да, он по-прежнему красив солидной мужской красотой, спокойным взглядом, уверенным ртом. Совсем не толстый, совершенно не седой. Моя короткая отчаянная любовь. Наверное, надо было молиться на эту любовь, на эту встречу, а я порушила всё, развалила, спасибо, что сама выжила. И что у меня теперь? Двухкомнатная квартира. Хорошо, конечно, ну а дальше что? А дальше ничего. Дочь без отца. Сама без мужа и без работы.
- Как у тебя с работой? – спрашивает Валя, не отрываясь взглядом от дороги.
- С работой хорошо, - говорю я бодро. – Беру правку на дом. Статьи, рукописи. Рецензии.
- Переводишь?
- Иногда.
- А испанский?
Очень мужественное, сосредоточенное лицо. Профессионально держит руль. Хочется смотреть. Всегда любила смотреть, как мужчина курит, играет в шахматы и водит машину.
- Что? Испанский?
Это болезненно. Зря он спросил. Даже не похоже на него. На его всегдашнюю тактичность. Значит, забыл меня. Совсем-совсем забыл.
- Испанский в прошлом.
Да, теперь многое в прошлом. Но я готовилась к этой встрече: укладывала волосы феном, возилась с маникюром. Долго стояла перед распахнутым шкафом. Какой должен увидеть меня мой бывший муж через шесть с половиной лет разлуки? Вариантов было мало. Два всего и было варианта: Женщина, у Которой Всё Хорошо – преуспевающая, довольная, спокойная и - Женщина, у Которой Всё Плохо – измученная проблемами, одинокая и в комплексах. Маленький был выбор, что и говорить. И я брала из шкафа и держала в руках, а потом в досаде откладывала то чёрную юбку-карандаш, то джинсовые «уни-секси», то пуловер из ангорки, единственную, кстати сказать, приличную вещь, купленную за два последних года. И – Боже мой! – как сложно оказалось одеться мне Женщиной, у Которой Всё Хорошо.
Для юбки не оказалось целых колготок – все штопаные, хоть убей. А если разуваться придётся в доме? Джинсуха мне всегда шла, но я и при Вале из джинсухи не вылезала, сколько можно. Выходное платье в такую поездку глупо, шея будет голая, и опять же колготки. С остальным было не лучше. Сумку, правда, Ритка мне подарила красивую, но зато сапоги зимние - рваные, придётся осенние ботинки надеть. Но это ничего, в машине тепло. Перчатки тоже все протёртые, но ведь в машине же…
Я натянула на заштопанные колготки универсальные чёрные штаны, села на кучу вещей и заплакала…
А потом , как от выстрела, метнулась убирать вещи, потом в ванную – холодной водой отмачиваться, пудриться, убирать следы смятения и унижения. Думала: сейчас войдёт, довольный жизнью, красивый, нарядный, испанский. Благородный король. И я – в старых штанах, в дырявых перчатках, без сапог…
А когда он, наконец, вошёл – весёлый, нарядный, с огромным тортом в руках и букетом гвоздик – когда охватил меня восхищённо взглядом, поцеловал руку, сказал: «Красивая, как всегда. Совсем не меняешься», - то просияла вся в душе и опять чуть не заплакала.
И краем глаза сама видела в зеркале: красивая, он прав, правда ведь, красивая: благородная вишнёвая ангорка так к лицу, и волосы хороши – пышные и лёгкие – брызги шампанского.
Смешно, но всё это было приятно. А перчатки – да наплевать на них совсем, и, усевшись в машине,
я затолкала их поглубже в карман и не вспоминала больше ни о чём плохом. Всё плохое осталось снаружи, в простывшем осеннем мире, а здесь, в тёплой машине уютно, комфортно, музыка льётся…

продолжение - http://www.proza.ru/2016/12/25/2175