Ханг

Есть в этом что-то не сопоставимое – концерт этнической музыки в современной фотостудии. Но, поскольку тридцать зрителей не замечают иронии, то я ссылаюсь на свое больное логическое мышление.
Мы сидим в темноте, на полу. Пространство освещается одной-единственной лампочкой, но этого более, чем достаточно.
В какой-то момент я закрываю глаза, чтобы даже тусклый свет не мешал мне чувствовать музыку.

Когда я впервые услышала ханг, моим единственным желанием стало увидеть его наяву. Зарекомендованный, как космический, это инструмент, и впрямь, ассоциировался с космосом. Звук напоминал стук дождя, но настолько метаморфизованный, что охарактеризовать его однозначно не представлялось возможным.

Все, к чему я так усиленно стремлюсь, а именно, успокоение и безмятежность, нашлось здесь, в фантасмагорических переплетениях мелодий, пения, шепота людей, аромата горячего чая.

Я чувствую на себе пристальный взгляд и открываю глаза. Рядом со мной стоит маленький мальчик и немо просит разрешения пройти вперед, ближе к музыкантам.
Я улыбаюсь ему и пропускаю вперед. Он садится рядом с девочкой лет шести, очевидно, сестрой. Обращаю внимание на то, что он совершенно босой. Поддергиваю плед и набрасываю ему на ноги.

Спустя какое-то время мне вновь приходится вызвать себя из полусонного состояния: на этот раз я чувствую прикосновение. Эта девочка, одной рукой обнимающая  плюшевого мишку, легла возле меня и протягивает мне вторую. Я зажимаю её ладонь в своей и улыбаюсь.
Она, как свойственно детям, воспринимает это, как открытую демонстрацию доброты, подбирается ближе и садится мне на колени. Откидывается назад и подносит мою руку к своему лицу.

Внезапно мне становится непомерно грустно. Я чувствую чудовищную печаль, и начинаю плакать, тихо, беззвучно, но мои плечи, содрогаясь, полностью меня выдают.

Всю жизнь я хотела мыслить иначе, отлично от других. Я ставила под сомнения общепринятые ценности, высмеивала шаблоны и, в целом, терпеть не могла примитивность в любом ее проявлении.
С подросткового возраста я решила, что, вопреки законам природы и естественным потребностям людей, я изберу для себя путь рациональности, прагматизма, логичности и последовательности.

Создание семьи было тем самым элементом, который не входил в понятие рациональности.
Поскольку я росла достаточно одиноким ребенком, уединение не было для меня чем-то невыносимым. Напротив, аскетизм стал частью моей жизни.
Имея в распоряжении библиотеку, я не нуждалась ни в друзьях, ни в стороннем общении. Все знания, которыми я владею, я получила сама.
Школа и университет, на мой взгляд, уродуют саму суть образования, и я всегда предпочитала им самообучение.

Так вот, что касается семьи – для меня этот шаг был за гранью понимания.
Но шли годы, а мое одиночество никуда не исчезало. Вслед за ним пришло осознание того, что, как я ни стараюсь, у меня не получается быть коммуникабельной личностью, окруженной сотней знакомых и друзей. Просто потому что я не такой человек. Отстраненность стало неотъемлемой частью меня.

Но во мне, как в любом человеке с добрым сердцем, всегда было много любви. И эта любовь до сих пор оставалась невостребованной.
А когда я пыталась делиться, её неумолимо втаптывали в грязь. Мое, казалось бы, безграничное доверие к людям иссякало, поскольку и доверие оказывалось там же, рядом с любовью.

Но здесь, сейчас, в этом темном маленьком помещении, мне открылась простая правда: есть люди, которым всегда будет нужна любовь. Они никогда не причинят боли, поскольку являются самыми уязвимыми существами на земле.
И в этом бесстрашном жесте к чужому человеку, в искренних объятиях ребенка, заключался ответ на мой самый главный вопрос.

«Есть ли то, ради чего мне стоит жить?»