Переправа 7

7

Ну, тогда наберитесь терпения и слушайте: «Оказался я в отдалённом приграничном селе, где ни кола ни двора. В том смысле, что не было для меня приготовленного дома. Жил у бабушек на квартире. У одной два месяца харчи ел, потом у другой, потом у третьей. Так они меня с рук на руки и передавали. К концу зимы освободился один из колхозных домов. Освободился он странным трагическим образом. В нём жила одинокая женщина — бывшая медсестра, которая по причине своего душевного расстройства и по причинам  доподлинно неизвестным пропивала свою драгоценную жизнь. Её так и нашли замёрзшей в нетопленном доме. У одинокой женщины как, оказалось, было много родственников, которые дали о себе знать после её смерти. Они вывезли из дома абсолютно всё, оставив только стены и крышу. Вот в этом-то домишке с чёрными от копоти потолками, в очередной раз мне предстояло начинать жизнь.

Не думал я, что окажусь в этой пустыне. Скудная растительность, зимой крепкие морозы, а летом жара и как следствие засуха. Не буду утомлять вас рассказом обо всех трудностях мною испытанных, поверьте, их было много. Одно из основных испытаний которое меня ожидало — это отношение с людьми. Как оказалось, меня ни кто не ждал и, разумеется, не были готовы к сотрудничеству. Мои десять бабушек стали самыми близкими и только благодаря их усердию в этом пустынном месте образовалась церковь.

Но прежде нужно было пройти — что называется сквозь огонь и воду. Мне тридцатилетнему молодому человеку, предстояло учить жизни женщин проживших больше меня в два раза и испытавших такие трудности, которые мне и не снились. Поначалу они частенько называли меня сынком или внучком. Рассказывали о своем детстве во время войны и о голоде. О том, как ели лепёшки из лебеды и всякие корни, о тяжёлых послевоенных буднях. О том, как работали в колхозе, о трудоднях. О первом телевизоре, который смотрели всем селом.

Порой чаша воспоминаний переполнялась. Бывало, сидим вместе о жизни рассуждаем, а они начинают смеяться. А помнишь, как ты это сделала, а потом председатель — ха, ха, ха! А ты сама то, как на ферме,  и смеются, как подростки. Сижу с ними и тоже радуюсь. И всё чаще стал обращать внимание на то обыденное, что видит каждый человек ежедневно, видит, но старается не замечать.  Это старость — неминуемая печать времени. Смотрю на лица и руки этих увядших женщин и не могу насмотреться, испещрённые множеством морщин, словно земля, потрескавшаяся во время засухи, изголодавшаяся и требующая живительной влаги.

 Мы чаще радовались, когда были вместе, но когда приходилось разговаривать с каждой в отдельности — чаще плакали. Нет ничего трудней таких откровенных разговоров. Порою кажется, будто вагон с солью разгрузил, так тяжело бывает,  и ещё долго носишь в себе эту тяжесть.
Поначалу было  трудно наладить доверительные отношения, однако совместная молитва и исповедальные беседы нас постепенно объединили. Я радовался всей душой и осознавал, что только общение с ними меня вдохновляет и удерживает в этом неуютном месте.

К сожалению, в общении с людьми не всегда бывает гладко. Среди моих бабушек порою разгорались ссоры, и мне с трудом удавалось погасить пламень, возникший там, где казалось его не должно быть. Неожиданно для себя я обнаружил, что они ревнуют меня друг к другу. Если я уделял больше времени Марье Семёновне, то Клавдия Варлампиевна негодовала и на оборот.

Однажды произошёл случай, когда они все разом были в плохом настроении, и тогда случился конфликт, о котором я помнил долгие годы. Не буду вдаваться в подробности, потому как не обо всём можно говорить вслух, да и не нужно.
Это произошло на пороге импровизированного храма, устроенного тогда в бывших школьных мастерских. Впрочем, как оказалось — на долгие годы. После всплеска бурных эмоций, взаимных обвинений и обид, природу которых трудно было понять, настроение делалось настолько отвратительным, что хотелось бежать, куда глаза глядят. От храма к дому я шёл переполненный обидой, слёзы текли по щекам как у ребенка, так что и дышать было трудно. Вот тогда-то я и поклялся уехать отсюда, уехать навсегда и забыть этот степной край как плохой сон.
Лишь придя домой, успокоился.  Я был доволен  посетившим меня мыслям.  А что уехать и делу конец, и забыть все эти неурядицы. Я был доволен, что поклялся и что впереди меня ждёт что-то новое и наверняка более интересное. Всё, хватит ни каких слёз, и ни каких страданий.
Я уже строил планы вернуться в Крым или осесть в Краснодарском крае — всё ближе к дому, да и к морю, без которого мне так тоскливо.
Здесь никому я не нужен. Что меня может здесь держать, этот дом, в котором темно как в землянке и со стен штукатурка осыпается, ржавая кровать из старой общаги, две кроватки для детей из бывшего интерната и этот стол из сельского магазина, на котором резали колбасу лет тридцать?  Зарплаты нет, жене и детям нечего привезти. Как же всё это надоело! Природа просто невыносимая, взгляду не за что зацепиться, - сухая степь и потрескавшаяся земля вот и все богатства этого не милого края.

После непродолжительных размышлений я успокоился и вместо гнетущего настроения во мне проснулся дух бодрости. Обстоятельства своего будущего представлялись просто замечательными, и я уже сидел на чемоданах. На следующий день моё душевное состояние изменилось, и я решил не торопиться. В шею ни кто не гонит — подумаю ещё чуток, да и место нужно подобрать — Россия большая.
Тем временем бабушки стали захаживать, будто сговорились, будто вину за собой почувствовали и решили исправить положение. Вот и зачастили. В день по нескольку раз, - кто курочку жареную принесёт, кто вареников в сметанке, а кто борща с пылу с жару. Так они меня ублажали деревенской снедью и разносолами, что мысль моя о побеге стала потихонечку угасать. Нужно отдать им должное, сумели они удержать меня. В каждой из них мне виделось что-то материнское и такое родное, что сердце сжималось до боли и слёзы наворачивались. Из первой моей дружины, так я порою называл их, потому что приходилось буквально  отвоёвывать свои интересы, осталось всего трое. Впереди ожидали трудности иного характера и мысль о том, чтобы уехать то и дело посещала меня.
Вот до сих пор и думаю — куда податься? Более десяти лет прошло, а я всё думаю, а главное ведь жить легче не стало, а уехать не могу. Храм начал строить, ведь нельзя бросить! Дело то, какое!.. Вот вам и клятва».

Священник, который оказался уже трижды клятвопреступником закончил рассказ и грустно улыбаясь, окинул серо-зелёным взглядом своих новых друзей.
Если бы друзья сговорились и остались здесь ещё на денёк, то нет никаких сомнений в том, что сказитель порадовал бы своих слушателей ещё более интересными историями, но такого уговора не было.

После минутной паузы первым заговорил Олег, мне кажется — произнёс он, растягивая слова при этом, ставя ударение в каждом без исключения слоге — вы и сейчас желаете покинуть свою пустыню, но вас удерживают сложившиеся обстоятельства. Впрочем, над обстоятельствами, материя которых...
Да всё это понятно — деликатно перебила медленную речь мужа Маргарита — понятно, что долг, совесть, вера. Пойми правильно Олежек — есть желающие среди нас, устроить свою жизнь не утруждаясь, а есть путь преодоления, то есть счастье — собственными руками. Наш дорогой друг... Она, широко улыбаясь, посмотрела на священника, потом без разрешения взяла его нежную руку, похожую на руку музыканта или бездельника и, держа её перед собой, словно чашу с живительной влагой — пригубила. Поцеловав руку, она торжественно и с какой-то наивной радостью произнесла — преодоление. Преодоление! - повторила она загадочно.
Священник смутился и посмотрел на Машеньку. Машенька посмотрела на его руку, а потом в его серо-зелёные глаза. Их взгляды встретились, а потом они оба с интересом стали наблюдать за происходящим.
Красивая женщина, красивей которой только море, ступая коленями по скатерти самобранке, подобралась к мужу.
Олег, распластавшийся на песке, привстал, не отрывая глаз от любимой.
Ты ведь тоже такой — сказала она и взяла его лицо в ладони. Ты — продолжила она голосом певчей птицы — работаешь в не построенном университете. Перспективы довольно туманны, но ты не бросаешь своего дела, не смотря на то, что тебе не выгодно это дело в материальном плане. И всей семье не выгодно. Есть ведь тёплые места и тебя приглашали и обещали, но ты, же у меня с характером! В общем, с тобой всё ясно — заключила она и поцеловала в лоб, а потом прижала его умную голову к груди.
Олег, не стесняясь присутствующих, крепко обнял жену.

Через полчаса счастливая компания направилась в сторону переправы. Два белых джипа стали в очередь. Ещё несколько минут автомобильная очередь тронулась. Шлагбаум открылся и вся череда машин, включая маленький и большой джипы, оказалась на территории паромной переправы.
Совсем немного времени понадобилось, чтобы пересечь пролив. Теперь этого времени не хватало, чтобы поговорить или помолчать о чём ни будь вместе, насмотреться, просто побыть рядом. В этот раз время не оглядывалось назад, не озиралось, шло быстро и уверенно. Надвигался вечер, а вместе с ним надвигалось неминуемое расставание.
Священник, не выходя из машины, показал, махая рукой Олегу, чтобы тот следовал за ним. Через десять минут они были у старой турецкой крепости, которую отделяла от моря узкая дорога.
Вот здесь мы и расстанемся — с грустной улыбкой сказал священник.
Вид крепости у моря восхищал, но не мог изменить общепринятого порядка вещей. И море, прекрасней которого только звёздное небо, несмотря на свою манящую силу, не обладало способностью развеять грусть.

Белый джип медленно поднимался по узкой дороге. За рулём его сидел молодой человек лет тридцати от роду. Высокий с худым лицом в очках с тонкой оправой, тот самый, который готовил чай у моря и бегал как мальчишка с фотоаппаратом, радуясь удачному снимку. Тот самый, которого видели у кассы уступающего место в очереди дамам разного возраста. Самый обыкновенный человек, который умеет быть неприметным.

Рядом с ним сидела белокурая женщина с голубыми глазами, та самая женщина, которая сегодня утром пребывая в скверном настроении, ругала своего мужа за нерасторопность. Та самая женщина, которая любила своего мужа за терпение и благородство.
Та самая женщина, прекрасней которой только море.

Машенька, которая всё понимала как взрослая, тихо почти про себя напевала песню: «Солнце моё взгляни на меня, моя ладонь…». Она смотрела на удаляющуюся белокаменную крепость с башнями, покрывающимися розовыми лучами заходящего солнца. На дорогу вьющуюся вдоль моря и на одиноко стоящего человека на самом краешке полуострова. Человек этот не был красавцем, но был очень привлекателен. Это был тот самый человек, который поливал газировкой ругающихся супругов, а потом крестил девочку в море. Тот самый человек, который назвал себя клятвопреступником и жил в пустыне. В своём приграничном селе он строил храм, и всё время мечтал вернуться в мир своего детства — к морю.
Улыбающийся человек в рубашке с оторванными рукавами, в белых пляжных штанах и оранжевых вьетнамках одиноко стоял на краю полуострова, вглядываясь в пропадающую за горизонтом пустую дорогу.